Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914) Лунева Юлия
Министр иностранных дел Великобритании в беседе с турецким послом в Лондоне заявил, что для изменения режима Проливов необходимо согласие всех держав-сигнатариев (подписавших договоры 1856, 1871, 1877 гг.) и резюмировал: «Шаг России мне представляется в настоящий момент неуместным»[400]. Англия и в этот раз отказалась поддержать интересы России в Проливах.
9 (22) декабря российский посол в Константинополе телеграфировал в Министерство иностранных дел России и отметил, что Совет министров еще не касался этого вопроса. Чарыков делал вывод: «Одним словом, переговоры вступили в обычную турецкую колею… и, чтобы продвинуть их, потребуется дипломатическое давление на Порту. Я делаю, что могу со своей стороны, но должен подтвердить просьбу о разрешении мне сообщить конфиденциально проект соглашения французскому и английскому послам…»[401].
Тем временем не только турецкая, но и европейская печать обсуждали и осуждали переговоры Чарыкова. 8 (21) декабря 1911 г. С. Д. Сазонов, находившийся в то время в Париже, телеграфировал Нератову: «Тревожное настроение, как здесь, так и в Англии, настолько сильно, что я прихожу к заключению о необходимости воздержаться до моего возвращения в Петербург от всяких бесповоротных решений и мер»[402]. Специально вызванный из Лондона Бенкендорф и весьма опытный в вопросе о Проливах Извольский сообщили Сазонову, что союзная Англия, а соответственно и Франция не поддержат русско-турецкие переговоры Чарыкова. Посовещавшись, дипломаты решили, что Чарыкову необходимо приостановить переговоры.
26 ноября (9 декабря) Сазонов предложил Нератову «поручить Чарыкову установить совсем частный характер его обмена мыслями с турками касательно проливов и отнюдь не придавать этим беседам значения официальных переговоров»[403]. Тогда 26 ноября (9 декабря) Сазонов дал интервью главному редактору французской газеты «Matin» (Матэн) Стефану Лозану, в котором о проблеме Проливов было сказано следующее: «„Вопрос о Дарданеллах“, о котором каждый день всюду печатают, не существует. В самом деле, „вопрос“ в дипломатическом смысле предполагает просьбу, формулированную правительством, а также предпринятые шаги и переговоры. Но Россия ни о чем не просит, не начинала никаких переговоров, не пыталась предпринимать никакого шага. Дарданеллы — это дверь, дверь несколько узкая, — через которую проходит вся торговля южной России. В первую очередь важно, чтобы эта дверь осталась открытой. Совсем недавно можно было опасаться, что в результате итало-турецкой войны на ней окажется замок. Турки даже говорили о том, чтобы запереть ее на засов. Россия ограничилась тем, что обратила внимание различных европейских держав на этот факт и напомнила им о необходимости оставить эту дверь настежь открытой. Вот и все. В этом нет „вопроса“»[404].
Как писала газета «Новое время», в истории с Дарданеллами Министерство иностранных дел не поддержало своего посла только потому, что оно было уверено в его сдержанности, в его нежелании создать колоссальный дипломатический скандал разоблачением полученных им инструкций[405].
Чарыков, как опытный дипломат, правильно оценил заявление Сазонова. 1 (14) декабря на дипломатическом приеме Ассим-бей просил российского посла разъяснить ему заявление Сазонова, данное французской прессе. На что Чарыков ответил, что «он уже заявил Ассим-бею намерение Петербурга не производить давления на Порту, пользуясь ее теперешним затруднительным положением». Он обратился к турецкому министру с просьбой: «Во исполнение полученной инструкции я прошу министра не придавать моим беседам по названному предмету значения официальных переговоров»[406]. На вопрос турецкого министра, желает ли Чарыков представления Совету министров всех пунктов, посол ответил утвердительно, за исключением параграфа, касающегося проливов[407].
На следующий день Сазонов отправил Чарыкову телеграмму, в которой ему предписывалось прекратить переговоры: «Так как переданные Вам Ассим-бею пункты преждевременно огласились не по нашей вине, считаю невозможным вести переговоры. Поэтому благоволите передать Ассим-бею, что мы принуждены приостановить ныне дальнейший обмен мнений, но что всегда будем готовы выслушать частным образом мнение Турции по затронутым вопросам»[408]. Газета «Речь» выразила по этому поводу осторожное предположение: «Очевидно, беседа Чарыкова с турками действительно происходила. Но это была лишь частная беседа и вполне академического характера»[409]. И делала вывод: «Мы имеем здесь дело с замаскированным отступлением»[410].
В частном письме 5 (18) декабря Чарыков разделяет решение Сазонова — отложить дело о Проливах, в особенности если верны турецкие сведения о несогласии Англии на нашу теперешнюю формулу. Конечно, без Англии и тем более против Англии невозможно здесь провести этой формулы, по крайней мере без резких и бесповоротных настояний[411]. В заключение Чарыков ставит вопрос: снят ли с очереди вопрос о Проливах совершенно или лишь на известное время.
8 (21) декабря 1911 г. турецкое правительство официально отклонило предложение России о подписании русско-турецкого соглашения и заявило, что для защиты «своей независимости Турция должна сама оставаться хозяином Проливов, не связывая себя договорами с другими странами»[412].
4 января 1912 г. когда французское правительство решило свои проблемы (марокканский кризис), а вопрос о Проливах был снят с повестки дня, пришел ответ от де Сельва, который в вежливой, неопределенной форме говорил, что «французское правительство по-прежнему готово обмениваться взглядами по тому поводу с русским правительством, если новые обстоятельства вызвали бы необходимость поднять тот вопрос»[413].
Франция придерживалась той же позиции, что и Британия. Правда, в третьем туре переговоров с царизмом о Проливах Грей снова сделал маленькую уступку. Он соглашался поддержать в Константинополе вариант, предложенный Извольскому в 1908 г., то есть — открытие Проливов для всех стран, а не только для России, что было совершенно неприемлемым для внешней политики нашей страны. Новый проект, равно как и план сближения с Турцией, он лишь обещал передать на рассмотрение кабинета. Это было дипломатической формой отказа.
Вскоре британское правительство сообщило, что считает момент для русско-турецкого сближения неблагоприятным вследствие войны между Италией и Турцией. В письме Нератову Бенкендорф с горечью констатировал, что «от английского правительства всегда бывает весьма трудно добиться принципиального обязательства в отношении событий будущего»[414]. Грей также ссылался на недовольство английской общественности, им же самим инициированное через лондонскую прессу, которая обвиняла Грея в «попустительстве» России в ближневосточных делах.
На самом деле точка зрения британского правительства на этот вопрос не изменилась с конца XIX в.[415], то есть задолго до заключения русско-английского соглашения, когда Россия была главной соперницей Англии на Ближнем и Среднем Востоке. Но перемены, происшедшие в международной обстановке, и прежде всего тот факт, что Германия стала главным соперником Англии и Лондону была необходима поддержка Петербурга в этом противостоянии, заставили британскую дипломатию менять свою тактику в отношении русских притязаний. Однако в вопросе о Проливах она оказалась вынужденной завуалировать свое возражение дипломатическими фразами. Грей не допускал мысли об изменении режима Проливов, благоприятного для России. По сообщению «Jeni-Gazette» (Йени-Газетте), он заявил турецкому послу в Лондоне, что предоставление русским военным судам права прохода через Проливы будет равносильно продолжению угрозы европейскому миру. «Договоры, — добавил Грей, — должны сохранять свою силу при всяких условиях»[416]. Позиция Англии имела решающее значение в провале русско-турецких переговоров об изменении режима Проливов.
Британское правительство в 1911 г., так же как и в 1908 г., выступило против осуществления плана России открыть Проливы для военных судов. Грей открыто говорил турецкому послу в Лондоне, что для изменения режима Проливов необходимо согласие всех держав, подписавших Лондонскую конвенцию, и подчеркнул, что шаг России представляется ему в настоящий момент неуместным.
Однако итало-турецкая война продолжалась. 15 (28) декабря 1911 г. Сазонов выдвинул предложение о средствах заключения мира. По замыслу российского министра иностранных дел, «великим державам, сговорившись между собой относительно самого принципа европейского вмешательства, следовало бы предпринять шаги в Константинополе с целью убедить Турцию в неизбежности потери Триполи и Киренаики, а затем повлиять на нее в пользу заключения перемирия, которое длилось бы до той поры, пока явится возможность заключить окончательный мир»[417].
Сазонов предлагал поручить урегулирование этого конфликта Франции, как державе, заинтересованной в турецких делах лишь с финансовой стороны[418].
Предложение России не встретило сочувствия ни у держав Тройственного союза, ни у партнеров по Антанте, хотя продолжение итало-турецкой войны наносило значительный ущерб английской торговле в Эгейском и Средиземном морях.
Грей выразил мнение, что осуществление плана Сазонова, предусматривавшее давление на Турцию, поставило бы державы Антанты в затруднительное положение, из которого Германия и Австрия могли бы извлечь для себя выгоду, выдвигая более благоприятные для Турции предложения, и что Порта может потребовать гарантии для своих европейских владений. Поэтому Грей считал, что посредничество может быть осуществлено только коллективными действиями всех пяти держав[419].
Британские и французские правящие круги раздражало, что в ходе борьбы с контрабандой итальянские корабли начали осматривать суда нейтральных держав. За зиму 1911/12 г. было осмотрено около 800 кораблей, 50 из них были задержаны[420].
12 (25) февраля 1912 г. Грей предложил державам следующий план посредничества: как только между державами будет установлен принцип единогласия относительно уместности вмешательства, они дружески обратятся к Турции с предложением передать дело мира в руки пяти держав, которые, договорившись между собой и конфиденциально проконсультировавшись с Италией, выработают условия прекращения военных действий и посоветуют Порте принять их[421].
15 (28) февраля Грей поделился с Бенкендорфом опасениями, что Турция может минировать Проливы. Британский министр полагал, что единственным средством воспрепятствовать столь гибельным с политической и торговой точек зрения мерам было бы получение от Италии заверения в том, что она воздержится от нападений в Дарданеллах и прилегающих к ним водах[422]. В следующем письме Бенкендорф сообщал, что Форин оффис считает, что совместное выступление держав в Риме может произвести плохое впечатление на Италию, поэтому Грей предложил узнать сначала позицию Италии[423].
На следующий день, 16 (29) февраля, посол в Риме сообщал в российский МИД, что Грей уже передал английскому послу в Риме копию его циркулярного обращения к великим державам, и просил получить от Италии обещание не предпринимать военных действий против Дарданелл, чтобы турки не минировали их[424]. Италия же, в свою очередь, заявил а, что она «не намерена давать повода к нарушению мира на Балканах» и не позволит Турции надеяться, что та может прикрываться Дарданеллами в борьбе с ней[425]. 22 февраля (6 марта) 1912 г. послы пяти держав в Риме запросили Италию об условиях, по которым она примет посредничество[426]. 28 февраля (12 марта) итальянское правительство вручило послам держав в Риме свои условия, среди которых были такие требования, как признание державами суверенитета Италии над Триполи и Киренаикой; вывод турецких войск из обеих провинций и установление довоенного статус-кво в отношении итальянских подданных в Оттоманской империи; режим капитуляции. Италия также проявила готовность признать религиозную власть султана, компенсировать Турции ее недвижимое имущество в Триполи и Киренаики[427]. Однако эти условия не удовлетворили Турцию.
Итальянские правящие круги пришли к выводу, что только решительные военные действия в жизненных центрах Турции ускорят победу Италии. Переносом военных действий в район Проливов итальянское правительство рассчитывало принудить европейские державы к более энергичным действиям в Константинополе, чтобы убедить Турцию вступить в мирные переговоры с Италией.
Еще в конце февраля 1912 г. Британия обратилась к великим державам с предложением предпринять демарш в Риме и потребовать от Италии обязательства не распространять военные операции на Дарданеллы. Грей предупредил римский кабинет, что прекращение в результате военной операции торгового судоходства через Дарданеллы затронет британские интересы и в таком случае Великобритания сохранит за собой свободу действий[428].
4 (17) марта 1912 г. Грей даже угрожал Италии, что Британии придется нарушить нейтралитет, если прекратится нейтральная торговля через Дарданеллы[429]. Предложение Грея имело поддержку лишь у Франции, которая требовала исключить из сферы военных действий также побережье Сирии. Россия отклонила предложение Грея, ссылаясь на свое желание сохранить хорошие отношения с Италией. Германия стремилась еще крепче привязать Италию к Тройственному союзу, и поэтому она не только отвергла идею демарша в Риме, но и оказала давление на Австро-Венгрию — соперницу Италии на Балканах, встревоженную предстоящей Дарданелльской операцией[430].Таким образом, получив одобрение своих союзников и рассчитывая на поддержку России, итальянское правительство решило развернуть военные действия в районе Проливов. Через месяц, 16 (29) апреля 1912 г., послы пяти держав в Константинополе устно запросили турецкое правительство о его условиях заключения мира[431].
18 апреля (1 мая) 1912 г. восемь итальянских крейсеров и флотилия миноносцев под командованием адмирала Въялле подошла вплотную к Дарданеллам, обстреляла их и попыталась войти в Пролив[432]. Однако суда были обнаружены с помощью береговых прожекторов, и застигнуть турецкий флот врасплох не удалось. В ответ на итальянскую агрессию Турция поспешила закрыть Проливы[433]. Министр иностранных дел Турции сразу же уведомил представителей европейских держав в Константинополе, что «с этого дня проход через Дарданелльский пролив для иностранных судов полностью воспрещается впредь до нового объявления»[434].
Турция, ожидавшая такого поворота событий, еще в начале апреля предприняла ряд мер по укреплению обороны побережья и осуществила частичное минирование Дарданелл. Здесь любопытно заметить, что постановка мин в Проливы была произведена со специальных судов, поставленных Турции Англией. План полного минирования Проливов был также составлен британским адмиралом Вильямсом и английской миссией до отзыва их со службы в начале итало-турецкой войны[435].
Порта рассчитывала, что прекращение торгового судоходства через Проливы заставит европейские державы потребовать от Италии отказа от военных действий в Проливах. В свою очередь, Рим не хотел идти на конфликт с державами и поспешил заявить, что операция имела характер мирной демонстрации и эскадра уже вернулась на родину. Италия настоятельно просила Россию, чтобы та убедила турок в бесполезности заграждения минами Дарданелл, раз итальянский флот оставил турецкие воды[436].
Турция отказалась открыть Проливы, указав на то, что они могут быть открыты лишь в случае гарантий европейских держав против нападения на них итальянского флота[437].
Бомбардировка Дарданелл Италией встретила разные отклики в Европе. Британская дипломатия, верная своему принципу сохранить за собой свободу действий, отказалась дать какое-либо обещание относительно того, что будет делать Англия в интересах своей торговли. Одновременно Лондон дал понять, что он не будет протестовать против закрытия Проливов и ограничится лишь дружеским пожеланием, чтобы Проливы были открыты как можно скорее[438].
Но под давлением судовладельцев Грей обратился 30 апреля (13 мая) 1912 г. к турецкому правительству с требованием открыть проход хотя бы временно, но на достаточный срок, чтобы дать возможность задержанным судам пройти через Проливы[439]. Параллельно с этим он обратился с просьбой к Италии в течение достаточного срока воздержаться от атаки Проливов, чтобы на это время турецкое правительство могло открыть Проливы для торговых судов[440].
Франция, по примеру Англии, обратила также внимание Порты на желательность скорейшего открытия Дарданелл торговым судам[441].
Что касается российского правительства, то оно больше других было обеспокоено закрытием Проливов. Однако оно оказало давление с целью их открытия только на Турцию. На вопрос британского посла в Петербурге: «Намерена ли Россия добиться от Италии обещания не предпринимать военных действий против Дарданелл в течение определенного срока с тем, чтобы нейтральные суда могли пройти через Проливы?» — Сазонов ответил отрицательно, ссылаясь на имеющиеся у него официальные сведения о том, что Италия откажется дать такое обещание, в связи с чем предложенный план будет обречен на неудачу с самого начала и не приведет к разрешению имеющихся затруднений[442].
22 апреля (5 мая) Россия вручила Турции ноту, в которой выражалась надежда, что Порта отменит свой запрет и обеспечит свободу судоходства через Дарданеллы, как только прекратится непосредственная угроза нападения врага. В противном случае Турции следовало возместить материальные убытки, причиненные торговле[443].
Британское правительство через своего посла в Константинополе также выразило пожелание открыть Проливы в возможно более короткий срок, но в отличие от России оно не опротестовало право Турции на закрытие Проливов для судоходства и не требовало компенсаций за убытки, причиненные торговле. Аналогичные заявления сделали французское и австрийское правительства.
В ответ Порта заявила о своей готовности возобновить торговое судоходство, но потребовала взамен у европейских держав гарантий безопасности Проливов. Не удовлетворенный таким ответом, Сазонов поручил Гирсу обратить внимание Константинополя на необходимость более внимательного отношения к интересам нейтральных держав[444]. Одновременно он предложил европейским державам осуществить совместный демарш в Константинополе, если Турция не откроет Проливы. 29 апреля (12 мая) 1912 г. турецкое правительство вручило послу России Гирсу памятную записку, в которой оно ссылалось на право прибегнуть к средству самозащиты, ответственность за это перекладывало на итальянскую сторону. В записке повторно подтверждалось, что Пролив будет открыт для навигации нейтральных стран при условии обеспечения его действительной безопасности. Константинополь, где на правительство оказывали нажим представители всех держав, капитулировал. 1 (14) мая 1912 г. турецкое правительство было вынуждено заявить, что оно откроет Дарданелльский пролив для торговых судов нейтральных держав при определенных условиях. При этом оно оговаривало, что сохранит за собой право полностью закрыть его вновь, как только возникнет угроза новой атаки[445].
Прекращение торгового судоходства через Проливы в результате дарданелльской операции затронуло торговые интересы европейских держав, особенно Англии и России. За короткий срок в Мраморном море скопилось на рейде 150 торговых судов общим водоизмещением около 1 млн тонн с грузом, стоимость которого превышала 6 млн ф. ст.[446]
В памятной записке английского посольства на имя министра иностранных дел России от 1 (14) мая 1912 г. указывалось, что каждый день задержки с возобновлением судоходства означал потерю для британских судовладельцев около 9 тыс. ф. ст., а общие размеры убытков составили к маю 100 тыс. ф. ст[447].
Прекращение судоходства через Проливы причинило южной торговле России серьезный ущерб. В течение недели вывоз русской пшеницы упал с 2 543 700 до 542 900 пудов[448]. Ответственность за прекращение торгового судоходства Россия возлагала на Турцию. Сазонов направил Гирсу ноту для Порты, в которой указывалось на «несоответствие обеспеченой трактами права свободной нейтральной торговли как в мирное, так и в военное время с изданным им распоряжением о полном запрете прохода иностранных судов через Дарданеллы»[449].
Турция под давлением великих держав вынуждена была заявить, что она намерена открыть Проливы, как только мины будут убраны[450]. «Никогда раньше вопрос о Проливах, — писал Гиббонс, — не был воспринят так жизненно важно во всем мире»[451].
5 (18) мая 1912 г. Проливы были открыты для торговли нейтральных держав. Италия после неудачной Дарданелльской операции перенесла боевые действия в Эгейское море.
Великие державы, в свою очередь, хотели сохранить целостность Турции и избежать постановки Восточного вопроса во всей его полноте. Британские и французские дипломаты всеми силами содействовали скорейшему заключению мирного договора между Италией и Турцией. 30 мая (12 июня) 1912 г. Бенкендорф телеграфировал Сазонову: «Грей все больше и больше хочет, чтобы мир был скоро заключен»[452].
Быстрое увеличение мощи итальянского флота и захват Италией Додеканесских островов, к которому итальянское правительство прибегло как к новому средству давления на Турцию после неудачи дарданелльской операции, не могли не вызвать беспокойства в Лондоне и Париже. Это беспокойство усиливалось тем, что вследствие нахождения Италии в Тройственном союзе ее усиление в Восточном Средиземноморье означало бы нарушение равновесия сил в пользу Германского блока в столь важном для Франции и Англии районе.
Пуанкаре предложил созвать конференцию с целью разработки условий мира между Италией и Турцией. Он предложил также, чтобы до созыва конференции великие державы подписали общий протокол об их «незаинтересованности» в восточных вопросах Средиземного моря[453]. «Франция придерживается идеи нейтрализации Проливов, — сообщал Извольский мнение Парижа, — так как в случае опасности Турция вполне может принимать меры защиты, поэтому лучше нейтрализовать Проливы»[454].
Британское правительство отвергло предложение Р. Пуанкаре. Грей опасался, что на конференции неизбежно обнаружились бы противоречия между двумя европейскими блоками, что еще более привязало бы Италию к Тройственному союзу. Кроме того, Грей холодно отнесся к формуле о незаинтересованности, считая, что принятие ее связало бы царскому правительству руки в вопросе о Проливах. По этому поводу он прямо сказал французскому послу в Лондоне Камбону: «Требовать от России идти на общее соглашение о незаитересованности будет практически равносильно тому, чтобы требовать от нее не поднимать вопроса о Проливах в связи с любым урегулированием войны между Италией и Турцией. В 1908 г. я пришел к соглашению с Извольским по этому вопросу, но вследствие особых причин, существовавших тогда, я старался его убедить не осложнять положения Турции постановкой этого вопроса. Предлагаемая декларация о незаинтересованности теперь окажется как попытка с нашей стороны, четыре годы спустя, вновь преграждать России путь к этому вопросу, я не могу сделать это после того, что я сказал г. Извольскому в 1908 г.»[455]. Грей занял пророссийскую позицию еще и для того, чтобы смягчить неприятное впечатление, созданное в России его недавним отказом ей изменить режим Проливов во время русско-турецких переговоров по этому поводу в конце 1911 г. Между тем как в Турции, так и в Италии усилились настроения в пользу прекращения военных действий. Ослабление турецких финансов вследствие войны, возобновление борьбы арабского населения против турецкого господства на Аравийском полуострове, восстание в Албании и вообще подъем национально-освободительного движения в европейской Турции, а также слухи об образовании Балканского союза, направленного против Турции, — все эти факторы привели к тому, что в Турции взяла верх идея о необходимости прекращения военных действий.
Тем не менее Турция продолжала выступать против признания итальянского господства над Триполитанией и Киренаикой, хотя и была готова предоставить Италии значительные привилегии в этих провинциях.
Итальянское правительство рассчитывало использовать в своих целях стремление России пересмотреть режим Проливов. Во время подготовки второй дарданелльской операции Италия предложила России нанести удар по Проливам. 7 (20) июня военный агент в Австро-Венгрии полковник Занкевич в своем донесении сообщал о разговоре с итальянским военным агентом в Австро-Венгрии подполковником Альбриччи. Последний задал Занкевичу вопрос, не собирается ли Россия в случае вторичного закрытия Дарданелл произвести морскую демонстрацию против Турции, выслав Черноморский флот к Босфору[456]. Российский военный агент ответил, что без крайней необходимости правительство не предпримет этого шага. Альбриччи, по свидетельству Занкевича, не был удовлетворен таким ответом[457]. Занкевич с полным основанием мог поэтому заявить, что в своих действиях на море итальянцы преследуют, между прочим, и скрытую цель — вызвать вторичное закрытие Дарданелл в надежде породить этим острый конфликт между Россией и Турцией, что, вне всякого сомнения, облегчило бы их трудное положение[458]. 12 (25) июля 1912 г. в Лондоне начались переговоры непосредственно между воюющими сторонами. Эти переговоры были сорваны в результате нового итальянского нападения на Проливы. В ночь с 18 на 19 июля (с 31 июля на 1 августа) пять итальянских миноносцев направились в устье Дарданелл и прошли внутрь Пролива на 20 километров. Почти сразу же они были обнаружены и обстреляны артиллерией береговых укреплений. Турция в ответ сузила проход через Проливы, но закрыть их не решилась[459]. Однако турецкое правительство, опасаясь возобновления атаки и десанта в районе Смирны, приняло новые меры по укреплению обороны Дарданелл и малоазиатского побережья.
Нападение Италии на Проливы вызвало негодование Турции, и мирные переговоры прекратились. В то же время Турция испытывала внутриполитический и финансовый кризис, который усугублялся активной подготовкой балканских союзников к войне с Турцией. Одновременно желая добиться подписания мира, итальянское правительство шантажировало европейские кабинеты, что если мир не будет заключен, то она (Италия) окажет помощь Балканским государствам против Турции на суше и на море[460].
15 (28) октября состоялись переговоры между воюющими странами, приведшие к подписанию мирного договора, по которому Турция потеряла навсегда свои северо-африканские вилайеты[461]. 18 (31) октября в Лозанне был подписан мирный договор между Италией и Турцией. Обе стороны обязывались прекратить повсеместно военные действия, подтвердили решение о политической амнистии жителей Триполитании, Киренаики и Додеканесских островов и договорились о безотлагательном выводе оттуда вооруженных сил: Турция из Триполитании и Киренаики, а Италия — с Додеканесских островов[462].
Итало-турецкая война выявила англо-германское и франко-германское соперничество за политическое и экономическое влияние в Турции и на Аравийском полуострове, а также противоречия Италии, Австро-Венгрии и России на Балканах. Борьба за влияние на Среднем и Ближнем Востоке и на Балканах делала проблему Черноморских проливов чрезвычайно актуальной.
Глава IV
Балканские войны 1912–1913 гг. и Черноморские проливы
Первая Балканская война
Балканский полуостров всегда привлекал внимание великих держав своим выгодным географическим положением и природными ресурсами. Находясь на перекрестке средиземноморских путей, на подступах к Ближнему Востоку, к проливам Босфор и Дарданеллы, он является важнейшим соединительным звеном между Европой и Азией[463].
В начале XX в. борьба за господство на Балканском полуострове развернулась между Тройственным союзом и Тройственным согласием и была обусловлена в первую очередь именно его огромным экономическим и стратегическим значением. Национально-освободительное движение балканских народов не могло не привлечь внимания великих европейских держав, которые видели в Балканах объект своих экспансионистских устремлений. Причем каждая из европейских держав преследовала на Балканском полуострове свои интересы. «В интересы России, — писал 10 (23) августа 1912 г. российский военно-морской агент в Лондоне Н. Г. Рейн, — входит:
а) ослабление и ухудшение Турции до распада;
б) взаимное связывание других Балканских государств;
в) всемерное ослабление Австрии нарочитой ссорой с Италией, Албанией, Сербией и т. п.;
г) улучшение отношений Антанты с Италией, Грецией и принуждение других к дружбе;
д) владение Дарданеллами и Эгейским морем. Передовой опорный пункт — Крит;
е) поощрение русской морской торговли, особенно черноморской. Рынки — Турция (и Малая Азия), Греция, Красное море, Северная Африка;
ж) в случае владения Эгейским морем содержание флота, равного 1,5 флота Австрии и Греции[464]». По сведениям того же морского агента, в планы Австрии входило: «поглотить Сербию; владея Салониками, командовать Эгейским морем и всей торговлей (из Черного моря тоже); натравить болгар на Константинополь и Россию и, подогревая шовинизм болгар, ссорить оба государства»[465].
Острая борьба на Балканском полуострове происходила также между Англией и Германией за влияние в Греции, между Германией и Россией — за укрепление позиций в Румынии. Соперничество существовало и внутри обеих коалиций. Австро-Венгрия и Италия ожесточенно соперничали между собой за господство в Албании, Франция и Россия — за хозяйничанье в Турции. На Балканах сталкивались и интересы европейского финансового капитала: в Греции — английского и французского, в Болгарии — германского, австрийского, французского и русского, в Сербии — французского и русского; военные заказы Балканских государств реализовывались французской фирмой «Шнейдер-Крезо» и германской фирмой Круппа.
Весной 1911 г. Балканские государства вступили между собой в переговоры с целью создания союза, направленного против Турции. Осенью сербо-болгарские переговоры возобновились и осуществлялись при активном участии России. Длительная предварительная работа, которая тормозилась существованием серьезных противоречий между участниками переговоров, увенчалась наконец успехом.
13 (26) марта 1912 г. был подписан сербо-болгарский договор, дополненный 12 (25) мая того же года военной конвенцией. 29 мая (И июня) подписанием договора завершились и греко-болгарские переговоры. Балканский союз был окончательно оформлен, когда в сентябре 1912 г. к нему присоединилась Черногория. Несмотря на то что факт заключения Балканского союза сохранялся в тайне, Англия и Франция не только были в курсе происходившего, но и содействовали подключению к сербо-болгарскому соглашению Греции и Черногории[466].
В начале 1912 г. державы продолжали активно готовиться к войне. 13 (26) января 1912 г. российский военно-морской агент в Великобритании Рейн сообщал начальнику Главного управления генерального штаба Я. Г. Жилинскому о своем разговоре с французским военным агентом в Лондоне, который сообщил ему лично, что во Франции все более усиливается чувство ожидания войны с Германией. «Для германского дипломатического самолюбия был большим ударом проигрыш в Марокканском вопросе. Сухопутное и морское вооружение в Германии идет безостановочно». Далее российский военный агент делал заключение: «Самое главное, Германия в настоящее время вполне осознала, что выступить против Англии она может не иначе, как через Францию… Для Германии вполне выгодно начать войну этой зимой, — рассуждал далее военный агент, — до весны, пока бездорожье и оттепель будут задерживать мобилизацию российской армии. Германия ищет повод для столкновения с Англией, чтобы прекратить столь разорительную для нее гонку вооружений»[467]. Представляется, что российский военный агент явно преувеличивал готовность Германии к войне с Британией.
Россия, в отличие от Балканских государств, рассматривала балканский блок как орудие борьбы не столько против Турции, сколько против Австро-Венгрии. Именно поэтому А. П. Извольский стремился к тому, чтобы Турция присоединилась к Балканскому союзу, но эта попытка русской дипломатии решить проблему Черноморских проливов путем создания Балканского союза с участием Османской империи окончилась неудачей[468].
Создание Балканского союза соответствовало интересам Петербурга в регионе, хотя ярко выраженная антитурецкая направленность объединения Балканских государств не могла не беспокоить Россию. «Поскольку вопрос о Черноморских проливах продолжал оставаться определяющим фактором политики России на Балканах, — пишет Б. М. Туполев, — Петербург был заинтересован в создании блока Балканских государств, который позволил бы ему оказывать решающее влияние на положение в регионе»[469].
Франция рассматривала Балканский союз как фактор усиления Балканских государств, но вместе с тем считала его характер скорее наступательным, чем оборонительным, в чем усматривала серьезную угрозу для Турции. На эти опасения премьер-министра Франции Р. Пуанкаре С. Д. Сазонов ответил, что русское правительство предупредило Болгарию и Сербию, что оно рассматривает заключенный между ними союз «исключительно как оборонительную меру, имеющую в виду обеспечение независимости и свободы этих государств от посягательств со стороны Австро-Венгрии». Английский историк А. Тэйлор признавал, что Россия «не питала никаких честолюбивых замыслов в Европейской Турции, а в Балканских государствах была заинтересована как в нейтральных буферах против Австро-Венгрии и Германии»[470]. Россия, заверял Сазонов
проливы военных судов своей страны, убедил российских дипломатов, что при решении судьбы Черноморских проливов они непременно столкнутся с интересами других держав, причем конкурентами окажутся как противники из Тройственного союза, так и союзники по Антанте.
В интересах России было не поднимать раньше времени этого болезненного вопроса, однако он мог возникнуть вопреки ее желаниям. Неприятностями грозило России даже временное закрытие Турцией Босфора и Дарданелл в ответ на направленные против нее враждебные действия, что повлекло бы за собой огромные экономические убытки. Царское правительство также боялось, как бы конфликт на Балканах не привел к общеевропейскому столкновению, к которому Россия еще не была готова. Согласно планам царского правительства по реорганизации вооруженных сил, русская армия должна была быть готова к большой европейской войне только в 1916 г. Поэтому российская дипломатия избегала всего, что могло привести к обострению международной обстановки.
Конфликт с Турцией по вопросу о реформах в Македонии мог послужить предлогом для развязывания войны. Россия настойчиво просила Англию повлиять на Турцию в отношении этих реформ. Но это не нашло поддержки у британского правительства. Царский поверенный в делах в Лондоне Н. С. Эттер 11 (24) сентября доносил Сазонову, что Грей по-прежнему придерживается своей основной точки зрения — невмешательства во внутренние дела Османской империи и выступает за устранение всего, что приобретало бы характер коллективных представлений по предварительному соглашению[471]. 12 (25) сентября российский посол в Париже, в свою очередь, сообщил, что «английское правительство категорически заявило здесь, что Англия ни в коем случае не согласится произвести какое-либо давление на Турцию: только в силу настойчивости России английское правительство согласилось дать Турции дружественный совет и направило своему послу в Константинополе соответствующую инструкцию»[472]. Франция, в свою очередь, опасалась, что балканские события могут втянуть ее в войну, но еще больше ее беспокоили убытки, которые мог понести французский капитал на Балканском полуострове. 9 (22) сентября 1912 г. Пуанкаре выдвинул проект сохранения мира на Балканах. В первой статье этого проекта говорилось, что великие державы в кратчайший срок выступят одновременно перед кабинетами в Софии, Белграде, Афинах и Цетинье с советом не предпринимать ничего, что могло бы нарушить мир или затронуть статус-кво на Балканском полуострове.
В соответствии со второй статьей, — если эти советы не будут услышаны, — державы объединят свои усилия с целью положить конец конфликту и заявить нарушившим мир государствам, «что они не могут рассчитывать в случае победы на территориальные приращения».
Что же касается третьей статьи, то в ней указывалось, что если бы оказалось необходимым принять более энергичные меры, такие как, например, военная или морская демонстрация, то державы могут осуществить это, лишь договорившись между собой.
Наконец, в четвертой статье подчеркивалось, что одновременно с выступлением, указанным в первой статье, державы рекомендуют Порте провести без замедления административные реформы в Европейской Турции[473].
Отношение Англии к этому проекту излагалось в телеграмме Сазонова Нератову из Лондона от 12 (25) сентября 1912 г., в которой говорилось: «Из моих объяснений с Греем выяснилось, что английское правительство склонно принять первый и второй пункты предложений Пуанкаре, но затрудняется согласиться с третьим»[474]. Касательно четвертого пункта Грей полагал, что упоминаемый в нем шаг в действительности в Константинополе уже был сделан, державы ставили перед Турцией вопрос о реформах. «Отказ Англии дать согласие на третий пункт проекта Пуанкаре объясняется тем, что это согласие, как пишет сам Сазонов, вперед устраняет возможность активного вмешательства великих держав в балканскую смуту»[475]. В ходе обсуждения методов посредничества между Турцией и Балканскими государствами проявились, как всегда, серьезные расхождения между империалистическими державами. Германия настаивала на совместных действиях Австро-Венгрии и России как в Константинополе, так и в балканских столицах. Австрийское правительство, не возражая против этого, предпочитало коллективное выступление в Константинополе. Британская дипломатия предлагала державам действовать раздельно в Константинополе и коллективно — перед Балканскими государствами[476].
Наконец, после долгих обсуждений Англия дала согласие на выступление пяти держав перед Портой и Балканскими государствами в пользу проведения реформ в Европейской Турции при непременном условии, что эти реформы не нанесут ущерба территориальной целостности Османской империи[477].
Первое представление от имени великих держав Балканским государствам было сделано 8 (21) октября 1912 г., в день объявления Черногорией войны Турции. Россия и Австро-Венгрия заявили Балканским государствам, что державы осудят всякую меру, способную привести к нарушению мира, и что они возьмут в свои руки проведение реформ в Европейской Турции при условии, что реформы не нанесут ущерба суверенитету султана. Балканские государства должны наконец понять, что если война между ними и Турцией все-таки вспыхнет, державы не допустят никакого изменения территориального статус-кво в Европе.
Через два дня, то есть 10 (23) октября, представители Австро-Венгрии, Англии, Франции, России и Германии потребовали от Турции проведения реформ в ее европейской части. Не дожидаясь ответа Балканских государств, Пуанкаре 11 (24) октября предложил великим державам созвать конференцию послов для изучения вопроса о реформах. Однако Грей не согласился на ее созыв до возникновения войны. В своем ответе французскому послу он заявил: «Созыв предложенной конференции сейчас не будет оказывать воздействия на вопрос о мире или войне, но после того, как война вспыхнет, он может дать державам возможность прийти к какому-нибудь заключению относительно того, какое урегулирование должно быть достигнуто»[478]. Между тем 13 (26) октября Балканские государства дали ответ на выступление России и Австро-Венгрии. Болгария, Сербия и Греция указали на то, что они предпочитают обратиться с просьбой о проведении реформ прямо к турецкому правительству[479]. На следующий день балканские союзники представили Порте ноту, в которой излагали требования относительно реформ в Европейской Турции. Характерен в этом отношении тот факт, что Балканские государства настаивали на проведении реформ под их непосредственным контролем, через дипломатических представителей Балканских стран в Турции. 14 (27) октября последовал ответ Порты на коллективную ноту держав. Турецкое правительство признало необходимость проведения реформ, но заявило державам, что оно предполагает осуществить их без какого-либо постороннего вмешательства. Военные приготовления в Турции активизировались. Уже 1 (14) октября 1912 г. была объявлена всеобщая мобилизация. В стране проводились митинги и демонстрации, была развязана широкая кампания в прессе, требовавшая погасить партийные разногласия перед лицом общего врага. Произошли военные столкновения на турецко-сербской и турецко-черногорской границах. 18 (31) октября 1912 г., в день подписания в Лозанне мира между Турцией и Италией, Болгария, Сербия и Греция ринулись в бой вслед за Черногорией. Балканская война началась.
Великие державы заняли выжидательную позицию. Французское правительство предложило совместно обсудить последующие действия и непредвиденные обстоятельства, которые могут возникнуть в результате конфликта. Британская дипломатия еще не отказалась от своего предложения о сближении России и Австро-Венгрии в балканских делах. По этому поводу российский посол в Лондоне писал Сазонову 21 октября (3 ноября): «Внимание (в Англии) сосредоточено на австро-русских сношениях. Все более и более укрепляется мнение, что если бы между нами и Веной могло быть достигнуто достаточное согласие — о более активной роли наиболее заинтересованных держав, — это было бы встречено благожелательно, и этому была бы оказана серьезная поддержка».
Из такого сближения России с Австро-Венгрией британская дипломатия рассчитывала извлечь для себя три выгоды: создание преграды развертыванию германской экспансии на восток, ослабление австро-германских связей и, наконец, уменьшение роли России на Балканах. Пуанкаре предложил России обратиться к Франции с просьбой предложить державам посредничество. В случае, если Россия не желает публично формулировать эту просьбу, Пуанкаре был согласен взять на себя посредничество, не разглашая предварительного уговора с Россией[480].
Великие державы не хотели войны. «Великие державы были ошеломлены, — писал Тэйлор, — ни одна из них не была готова к войне; тем не менее ни одна не могла повернуться спиной к Восточному вопросу»[481]. Их стремление сохранить статус-кво на Балканах было запоздалым. Воинственное настроение охватило государства Балканского союза. Великие державы попали в весьма трудное положение: Балканский союз обнаружил явное намерение овладеть теми частями турецкой территории, какие припасались державами для себя.
20 октября (2 ноября) российский посол в Константинополе H. Н. Гирс телеграфировал Сазонову, что министр иностранных дел Турции заявил ему, «что, кроме блокады болгарского побережья, ни в каком другом месте Черного моря не будут открыты военные действия. Правительство приложит старание о соблюдении торговых интересов России в вывозе из Черного моря через Проливы»[482].
Тем временем российские дипломаты рассматривали возможные варианты развития событий. Российский посол в Париже А. П. Извольский принимал в этом активное участие. 10 (23) октября он направил Сазонову письмо. «Денно и нощно обдумывая различные могущие наступить случайности, — писал Извольский, — пришел к выводу, что решительная победа Балканских государств сразу выдвинула бы во весь его исторический рост вопрос о борьбе славянства не только с исламом, но и с германизмом, и в этом случае вряд ли можно уповать на какие-либо паллиативные средства, и следует готовиться к великой и решительной общеевропейской войне. Решительная победа Турции наложит на нас нравственную обязанность прийти на помощь славянским государствам»[483]. Далее Извольский рассуждал, что «затяжной и неопределенный ход войны вызовет посредничество держав, но, вероятно, будет сопровождаться какими-либо беспорядками в Турции, на случай чего следует подготовиться к коллективной демонстрации держав, то есть к десанту в Босфоре»[484]. Неожиданные и блестящие успехи балканских союзников опрокинули все первоначальные расчеты великих держав. 24 октября (6 ноября) 1912 г. сербы разбили турок у Куманова, болгары — у Кирк-Килиса. 26 октября (8 ноября) сербская армия захватила Ускюб. В боях 29 октября — 3 ноября (11–16 ноября) болгары разбили турок у Люле-Бургаса и заставили их отойти к линии чаталджинских укреплений, защищающих подступы к Константинополю. Европейские державы окончательно убедились в невозможности сохранения территориального статус-кво на Балканах. Успешное продвижение болгарской армии вызвало у русского правительства тревогу, ибо царская Россия не хотела, чтобы контроль над Проливами перешел из рук ослабленной Турции в руки кого бы то ни было, кроме России. Сазонов писал послу в Константинополе М. Н. Гирсу, что «приближающаяся с каждым днем возможность занятия Константинополя войсками союзников ставит безотлагательно вопрос о самых жизненных для нас интересах»[485]. России необходимо было в конкретной форме обеспечить свои интересы в случае, если болгары окажутся в Константинополе.
Сазонову представлялось весьма желательным «сделать шаг вперед в смысле признания за нами привилегированного положения на Проливах, что создало бы для России уже признанную сферу специальных интересов. Этому отвечало бы признание Портою и Державами особых наших прав для прохода русских военных судов через Проливы в мирное время»[486]. Далее в письме Сазонов утверждал, что «сложившаяся политическая обстановка в Европе не создаст серьезных препятствий к осуществлению этого предложения, а Турция, ослабленная войной, едва ли смогла бы противиться настойчивому давлению России. Быть может, — предполагал Сазонов, — в Константинополе найдут даже не безвыгодным предоставить России известные права в этом отношении в противовес новой опасности со стороны Болгарии, ибо там отдают себе, вероятно, отчет в том, что захват Константинополя Болгарией отнюдь не соответствует нашим интересам»[487].
Российский министр выразил пожелание заранее обсудить меры, которые необходимо принять для защиты интересов России. «Предусматривая возможность долговременной оккупации Константинополя, нам казалось бы крайне желательным воспользоваться временем, пока союзники еще у ворот турецкой столицы, чтобы послать туда воинскую часть с целью охраны порядка и безопасности европейской колонии и христиан во время отступления озлобленной турецкой армии»[488]. Осуществить это было бы возможно, если бы Турция обратилась с ходатайством к России, чтобы та защитила ее. Сазонов считал, что в случае занятия союзниками Константинополя Турция не откажется пропустить в город русский отряд. «Между тем присутствие нашей воинской части в Константинополе создало бы для нас реальный залог того, что в решении вопроса о дальнейшей судьбе турецкой столицы и Проливов за Россией останется решающий голос»[489].
Когда 24 октября (6 ноября) 1912 г. турки потерпели очередное поражение под Чорлу и остановились на чаталджинской линии, расположенной на перешейке между Черным и Мраморным морями, в 45 километрах от Константинополя, в Петербурге началась паника. «Новое время» писало: «Все время русская экспортная торговля находится под страхом за Проливы… Не надо забывать, что наш хлебный вывоз достигает в настоящее время полутора миллиардов рублей, причем шестьдесят процентов направляется через Черное море… Закрытие Дарданелл, которое представляется весьма вероятным, если не будут сделаны надлежащие воздействия, повлечет за собой настоящее бедствие для России»[490].
Сам Сазонов считал, что кампания в печати в какой-то мере даже облегчает его задачу: «…Мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе российского правительства и общественного мнения, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с натиском нашего общественного мнения»[491].
В царском правительстве обсуждались планы решительных действий в зоне Проливов. В 1 час 30 минут ночи с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября) русский морской министр И. К. Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры. Когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса [посла России в Турции]». Мера эта была вызвана желанием ускорить получение распоряжения, не ожидая сношений с Петербургом. В 10 часов 32 минуты утра 26 октября (8 ноября) Николай II в ответ телеграфировал на имя морского министра: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен»[492]. Было решено подготовить десант в 5 тыс. человек для защиты христианского населения в случае анархии в турецкой столице. Для этого в Одесском военном округе были приготовлены бригада пехоты, стрелковый полк и две полевые батареи. Цели, преследовавшиеся при этом, выходили за рамки объявленной защиты европейцев. В справке, составленной в морском Генеральном штабе, говорилось: «Очень было бы важно воспользоваться малейшим предлогом и перебросить хотя бы небольшой отряд на европейский берег Босфора, заняв Буюк-Дере, хотя бы для того, чтобы обеспечить безопасность нашего охранного отряда в Константинополе и служить для него резервом. Оккупацию Верхнего Босфора можно было бы затянуть на очень долго, и тогда легче будет там остаться навсегда. Твердое же занятие Верхнего Босфора уже наполовину разрешает наболевший вопрос о Проливах»[493]. Практическое осуществление этого плана натолкнулось на непреодолимое препятствие. Успех операции гарантировала только внезапность ее проведения. Черноморский флот не располагал необходимым числом транспортных судов для одновременной переброски 5-тысячного отряда. От плана пришлось отказаться и еще по одной веской причине. Франция и Англия решительно выступили против такой операции. Без их согласия царское правительство не отважилось на эту меру. Нежелание союзников помочь России осуществить свою заветную мечту объяснялось прежде всего их собственными экспансионистскими планами в Турции. Нерешенный вопрос Черноморских проливов был залогом того, что Россия останется в Тройственном согласии и выступит в предстоящей войне на стороне Франции и Англии.
Возможное вступление болгар в столицу Османской империи неизбежно привело бы к вмешательству других держав в проблему Константинополя, что лишило бы Россию всякой надежды на приобретение Проливов. С другой стороны, российское правительство опасалось, что успехи Сербии могли вызвать вмешательство в ход событий Австро-Венгрии, что породило бы ненужные для него осложнения.
Наметившиеся признаки австро-болгарского сближения еще больше беспокоили Петербург. Активность России в это время была направлена на то, чтобы не допустить захвата Болгарией Проливов. Российский империализм, который с мечом стоял у изголовья «безнадежно больного человека» и издавна стремился к приобретению Константинополя, теперь, перед угрозой захвата Проливов Болгарией, вынужден был выступить в несколько необычной для себя роли «защитника» независимости Турции[494]. Все эти соображения побуждали Россию, с одной стороны, предостеречь Болгарию от вступления в Константинополь, а с другой — добиваться от Англии и Франции предъявления Болгарии подобных же требований. Российское правительство действовало быстро и решительно. Петербург предложил державам выступить в защиту следующих принципов: 1) полное сохранение власти султана в Константинополе и его районе; 2) сохранение номинального турецкого суверенитета во всех остальных провинциях европейской Турции с проведением коренных реформ под непосредственным контролем и гарантией великих держав; 3) никаких территориальных изменений для воюющих. Район Константинополя определяется линией от устья Марицы до Черного моря с включением Адрианополя[495].
Учитывая создавшуюся обстановку, Германия предложила Англии и Франции как державам, также заинтересованным в сохранении независимости Турции, совместно обсудить, какое удовлетворение можно было бы дать Балканским государствам, не нарушая в принципе территориальной целостности Османской империи.
Грей телеграфировал британскому послу в Берлине: «Я разделяю взгляд германского правительства на необходимость державам вообще и Франции, Англии и Германии в частности держаться в контакте». «Что касается самого германского предложения, то мой английский коллега, — телеграфировал французский посол в Лондоне Ж. Камбон Пуанкаре 29 октября (11 ноября), — продолжает относиться к нему благоприятно… Сэр Э. Гошен не далек от мысли, что статс-секретарь, которого он считает русофилом, полагает, что петербургское правительство не отвечает настроению русского народа и что следует предложить петербургскому правительству компромиссный выход, на котором сошлись бы державы, но который общественное мнение в России не приняло бы от своего собственного правительства»[496].
Балканский союз, созданный при активном участии России, теперь стал угрожать ее собственным интересам. Российская дипломатия всеми силами стремилась помешать болгарам захватить Константинополь. При этом российское правительство рассчитывало на помощь Франции и Англии. 31 октября (13 ноября) Сазонов предложил этим державам следующую формулу для посредничества: 1) безусловная незаинтересованность великих держав в каких-либо компенсациях как основа посредничества;
2) принцип равновесия компенсации между Балканскими государствами на основе условий договоров, которые предшествовали их объединению;
3) территория от Константинополя по линии, идущей от устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана. Принимая во внимание формулу Сазонова, Пуанкаре предложил державам процедуру для посредничества, состоявшую из четырех частей: 1) коллективное обращение держав к Балканским государствам с призывом прекратить военные действия;
2) суверенитет султана в Константинополе и прилегающем к нему районе;
3) остальные территории Европейской Турции будут разделены между Балканскими странами особо при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) созыв конференции представителей держав и воюющих сторон, а также Румынии для урегулирования этих вопросов[497]. Сазонов поясняет: «Только быстрое и единодушное согласие держав — на этом условии можно предотвратить опасность занятия Константинополя союзниками и связанных с этим общеевропейских осложнений… Нельзя упускать из виду, при образовании автономной Албании встанет необходимость удовлетворить стремление Сербии к выходу к Адриатическому морю. Между Болгарией и Румынией должно быть полюбовно проведено исправление границы, чтобы дать последней справедливое удовлетворение за ее лояльный образ действий во время войны»[498].
Одновременно с этим Пуанкаре считал нужным, чтобы воюющие державы приняли следующую формулировку в качестве основания для занимаемой ими позиции: «Признавая, что приближается момент возможного посредничества между воюющими сторонами на Балканском полуострове, и будучи озабочены прежде всего сохранением мира в Европе, державы заявляют, что они приступят к этой общей задаче в духе полной незаинтересованности»[499].
Британская дипломатия согласилась с изложенным выше предложением Пуанкаре[500]. Однако это отнюдь не означало, что английское правительство готово было принимать обязательства о незаинтересованности в балканских делах и действовать так, чтобы мир здесь был восстановлен как можно скорее. Лондон исходил из того, что формула о незаинтересованности является абсолютно неприемлемой для Австро-Венгрии и непременно будет отвергнута Веной. Поэтому, дав свое согласие на предложение Пуанкаре, Грей на самом деле стремился, во-первых, не раздражать Россию, которая под давлением болгарских побед решительно настаивала на посредничестве, рассчитывая, используя формулу незаинтересованности, преградить Австро-Венгрии продвижение в регионе, во-вторых, играть перед Европой роль незаинтересованной стороны в балканских делах.
31 октября австро-венгерский министр иностранных дел заявил французскому послу в Вене, что, «как человек чести, он не может принимать на себя обязательства подписать такой документ при нынешних обстоятельствах»[501]. Австрия, а также Германия и Италия отвергли предложение Пуанкаре, указав, что неудобно навязывать воюющим посредничество, к которому можно приступить только тогда, когда одна из воюющих сторон сама обратится с просьбой о нем. Предложения Пуанкаре не достигли результата.
2 ноября Пуанкаре телеграфировал временному заместителю П. Камбона в Лондон: «Я, как сэр Э. Грей, очень озабочен по поводу истинных намерений венского кабинета, — по-моему, необходимо было бы английскому правительству, как и нам, заявить, что мы воспротивимся всякому территориальному увеличению какой-либо великой державы… Всякое территориальное увеличение нарушило бы общее равновесие»[502].
Перед угрозой захвата болгарами Константинополя Турция металась между двумя империалистическими блоками и просила европейские державы удержать болгарскую армию от вступления в столицу Османской империи. 3 (16) ноября министр иностранных дел Турции обратился к французскому послу в Константинополе М. Бомпару с заявлением о желательности посредничества великих держав: «Порта, — пояснял Бомпар британскому послу в Константинополе Д. Лоутеру, — рассчитывает только на державы для предотвращения вступления болгар в Константинополь»[503].
В европейских державах также были обеспокоены создавшимся положением. Российские дипломаты придавали особое значение в балканском конфликте Англии. Еще 21 октября (3 ноября) российский посол А. К. Бенкендорф сообщил Сазонову о происходящей с Греем перемене, отражающейся пока еще, впрочем, лишь в частных разговорах. Хотя русская патриотическая пресса нападала на Грея за его политику «обструкции» в отношении России, он заверил Бенкендорфа, что никакие трудности в Османской империи не повлияют на его политику, даже опасение раздражить мусульманский мир, и что он желает лишь, взамен на «жертвы» в Турции, уступок в Персии.
Затем Грей много и горячо говорил о реформах даже и в случае победы турок; что же касается территориального статус-кво, то изменение его в пользу турок Грей, конечно, тоже исключал. Российский посол не оставил без внимания замечание Грея, касающееся неприкосновенности турецкой территории и турецкого суверенитета: «Так много форм турецкого суверенитета уже изобреталось, что легко на этот счет столковаться». Дилемма в Лондоне, по мнению Бенкендорфа, была такова: забота о халифе в пределах, не совместимых с англо-русским согласием, или же сохранение этого согласия и, следовательно, Антанты в целом с минимальной заботой о халифе, то есть лишь с оставлением последнего в Константинополе[504]. В конце разговора Грей заявил: «Если только султан останется в Константинополе, он согласится на все, при условии сохранения мира, то есть примет всякое решение, приемлемое для нас и для Австрии»[505]. К планам последней продвинуться на Балканы в Лондоне относятся, конечно, отрицательно и считают (Бенкендорф говорит это от себя), что «известные реформы отрежут дорогу Австрии в великосербское королевство». Никольсон предлагает России сначала договориться с Австрией — иначе говоря, изолироваться от своих французских и английских друзей. На это Сазонов в тот же день ответил, что «общее выступление только России и Австрии, даже если бы оно произведено было от имени всех других держав, ни в коем случае не может состояться», так как «мы рассчитываем на возможность более тесного сотрудничества с Францией, Англией и Италией»[506].
Британское и французское правительства очень беспокоила возможность появления русского флота в Константинополе. Французский посол в Лондоне обратился к Грею с вопросом, что будет делать Англия в случае, если русская эскадра отправится в Константинополь. Ответ британского статс-секретаря вполне успокоил французского дипломата. Грей заявил ему, что Англия имеет в Константинополе один корабль и намерена послать еще три корабля в бухту Безика. «Мы, — сказал он, — пошлем столько кораблей, сколько будет нужно для защиты английского общества против толп и резни в Константинополе»[507]. Лоутер, английский посол в Константинополе, был извещен, что дополнительные корабли находятся в пути. Ему была предоставлена возможность просить о направлении необходимого количества судов. Двум линкорам и крейсеру «Дормаут» было приказано отправиться в бухту Безика, в то время как крейсер «Хайпшер» уже прибыл туда[508]. Подобные же меры были предприняты французским правительством.
В Лондоне вынашивали собственные захватнические планы в отношении Константинополя и Проливов и видели в русских партнерах непримиримых конкурентов в данном вопросе. В письме Грею от 7 (20) ноября 1912 г. британский посол в Париже писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия считает подходящим для того, чтобы самой захватить его»[509]. Именно поэтому британские правящие круги считали войну на Балканах удобным поводом для того, чтобы разрушить русские планы, направленные на захват Проливов и Константинополя.
С этой целью британское правительство отказывалось оказать давление на Болгарию, с тем чтобы удержать ее от занятия Константинополя, чего настойчиво требовала Россия. Грей неоднократно уклонялся от подобных просьб царского посла в Лондоне, ссылаясь на то, что военная ситуация оправдывает дальнейшее наступление болгарской армии на Константинополь. Он прямо заявил Бенкендорфу, что военные соображения могут побудить болгар не допустить реорганизации турецкой армии на линии Чаталджи и продвигаться к Константинополю[510].
Несмотря на то что сила Балканского союза, по мнению английских руководящих деятелей, возмещала слабость России, они не были уверены в последовательности Сазонова. Они считали, что он едва ли пойдет до конца и примет вызов держав Тройственного союза. Британский посол в Петербурге Бьюкенен прямо писал Грею: «Сазонов так часто меняет свою позицию, что трудно следить за ее следующими один за другим пессимистическими и оптимистическими аспектами. Весьма безнадежно иметь дело с таким человеком, который не может оставаться при одном и том же мнении два дня подряд»[511]. Все это заставляло британское правительство сохранять осторожность. 1 (14) ноября Сазонов заявил Пуанкаре, что великие державы должны выступить с посредничеством, сделав перед этим заявление о своей незаинтересованности в территориальных компенсациях на Балканах и условившись, что все завоеванные у турок земли должны быть разделены между балканскими союзниками на основе равновесия[512]. Условия, предложенные Сазоновым, были следующими:
1) Константинополь и зона Проливов должны находиться под суверенитетом султана;
2) вся остальная территория бывших европейских владений Турции подлежит разделу;
3) автономная Албания перейдет под суверенитет султана;
4) предоставление Адриатического порта Сербии;
5) свободный транзит австро-венгерских товаров через новую сербскую территорию;
6) исправление границы между Румынией и Болгарией[513].
При этом Сазонов предупредил Францию, что занятие балканскими союзниками Константинополя могло бы привести к одновременному появлению у турецкой столицы всего Черноморского флота России. Чтобы склонить Францию к принятию предложенных условий, Сазонов сообщил ей о согласии российского правительства на передачу Адрианополя болгарам. Одновременно с этим в Петербурге было решено предоставить российскому послу в Константинополе полномочия в случае надобности призвать Черноморский флот.
Когда Бенкендорф изложил сазоновскую программу Грею, тот ответил, что невозможно требовать от болгар остановиться перед Чаталджинской линией, так как это дало бы туркам возможность собраться с силами и уничтожить прежние военные успехи союзников, и что общественное мнение в Англии категорически высказывается в пользу Болгарии. Бенкендорф вынужден был прямо заявить статс-секретарю: вопрос о Константинополе имеет столь жизненно важное значение для самой России, что мнение Сазонова по этому пункту не может измениться. Грей обещал подумать и сообщить свое решение позднее[514].
Бренный агент России генерал-лейтенант Ермолов доносил из Лондона, что подавляющее большинство английских газет отдают свои симпатии победоносным балканским славянам. Это вызвано, по мнению генерала, блестящими военными успехами союзников, а также уверенностью в том, что поражение турок не опасно для Англии в смысле возможных волнений мусульман в Индии. «Общее мнение в Европе, — писала «The Times» (Таймс) 11 (24) ноября 1912 г., — у победителей нельзя отбирать плоды, завоеванные такой дорогой ценой»[515].
Однако в интересах сохранения Антанты британские правящие круги вынуждены были успокоить русскую тревогу, вызванную возможностью оккупации Константинополя болгарами. На другой день «Times» (Таймс) опубликовал личное мнение Маджарова, болгарского посланника, что болгары, заняв Константинополь, уйдут из него, как только будет подписан мир[516]. Грей объяснил Маджарову, что болгарам надлежит считаться с русской точкой зрения на проблему Константинополя и успокоить российское правительство как можно скорее, иначе у них не будет точки опоры в России против Румынии и Австрии.
В результате Бенкендорф констатировал, что «под впечатлением побед союзников в Лондоне пропал всякий интерес к делу Турции; он [Грей] даже отказывается предсказать, какое впечатление произвело бы там занятие Константинополя болгарами»[517]. Это означало, что в Лондоне, по знаменитому выражению Солсбери, вновь решили, что сделали ставку на «плохую лошадь» (Турцию), и одновременно с Парижем решили сделать ставку на столь блистательно дебютировавшие Балканские государства.
4 ноября Грей в связи с занятием греками Эгейских островов доверительно высказал Бенкендорфу свой взгляд по вопросу о Проливах: «Греция может сохранить эти острова только на определенных условиях; общий интерес заключается в том, чтобы второстепенная держава не могла по своему произволу закрывать Проливы; он признает, конечно, преобладающее значение русских интересов и, с этой точки зрения, готов принять участие в обсуждении этого вопроса»[518]. Англия и Франция в известной мере были заинтересованы в неприкосновенности Константинополя и Проливов. Поэтому они заявили о формальном согласии на условия посредничества, сделав при этом незначительные оговорки. Фактически же Англия саботировала посредничество. По сообщению 28 октября (10 ноября) 1912 г. российского посланника в Белграде Н. Г. Гартвига, английские дипломаты в Софии побуждали Болгарию занять Константинополь. Падение турецкой столицы дало бы возможность великим державам, и в первую очередь Англии, возбудить вопрос о международной охране Константинополя и зоны Проливов, что должно было преградить туда путь для России. Аналогичные сведения сообщал Гирс из Константинополя.
Сазонов в Петербурге и Бенкендорф в Лондоне заявили Лондону решительный протест на вероятное появление болгар в Константинополе, намекнув на возможность сепаратных шагов России в жизненно важном для нее вопросе. Это произвело свое воздействие. Никольсон 14 (27) ноября пообещал Бенкендорфу обратиться с личной просьбой к Фердинанду Кобургскому не занимать турецкую столицу, а Грей спустя три дня в сочувственном тоне сказал царскому послу, что понимает значение Константинополя для России[519].
В то же время военный агент в Англии генерал-лейтенант Ермолов сообщил, что британский флот имеет разработанный два года назад план действий по охране Константинополя[520]. На основании этого плана британские правящие круги под предлогом недопущения беспорядков в Константинополе, которые могли быть вызваны дезорганизованными турецкими войсками, предлагали создать десантные отряды для защиты города и христиан. Англия в конце октября привела в боевую готовность свои военно-морские силы[521]. В качестве первого шага в реализации намеченных мероприятий Англия, а за ней и Франция послали по одному военному кораблю в Салоники. Британскому и французскому послам в Константинополе было дано право вызова к турецким берегам более значительных морских сил.
Проводя такую политику, британское правительство дезинформировало общественное мнение. Так, на вопрос Б. Лоу в палате общин 5 (18) ноября 1912 г. о положении в Константинополе и о британских действиях в регионе Грей ответил, что нет никаких оснований утверждать, что британское правительство обещало что-либо болгарам, движение же флота к Проливам вызвано якобы действиями других держав. Это было сказано в то время, когда тот же Грей уведомил Маджарова, что, по мнению британского правительства, Болгария имеет право занять Константинополь. Отвечая затем на многочисленные вопросы депутата Морреля, статс-секретарь подчеркнул, что корабли посланы к Проливам для защиты британских подданных и торговых судов. Он констатировал, что, не считая четырех стационаров, в районе Проливов находятся десять британских военных кораблей.
Вслед за Англией почти во все турецкие порты были введены корабли других западных держав. Свои действия они также объясняли опасениями, что Россия может захватить Проливы[522]. Число иностранных военных кораблей у берегов Турции непрерывно возрастало. К середине ноября 1912 г. в Константинополе находились сильная международная эскадра, британская эскадра в Дарданеллах была сильнее всего Черноморского флота России[523]. Морской министр И. К. Григорович 23 октября (5 ноября) 1912 г. приказал крейсеру «Кагул» находиться в близости от Босфора, а еще одному крейсеру прибыть в Салоники[524].
Британские правящие круги добивались обострения проблемы Проливов, используя честолюбие российского монарха и стремление Петербурга к овладению Проливами. Генерал-лейтенант Ермолов 25 октября (7 ноября) обратил внимание начальника Генерального штаба на весьма любопытный факт, что газета «Observer» (Обсервер), придерживавшаяся в основном русофобского направления, стала спокойно и даже сочувственно обсуждать возможность утверждения России в Константинополе. Через несколько дней Сазонов сообщил, что военные круги Англии пришли к заключению, что существует одно решение Восточного вопроса, состоящее в следующем: 1) Россия получает Константинополь; 2) Австро-Венгрия — Салоники и полосу отчуждения в долине Вардара; 3) все остальные земли европейской Турции распределяются между Балканскими государствами в зависимости от исторических и племенных стремлений. Грей в беседе с Бенкендорфом 5 (18) ноября напомнил, что точка зрения Англии в отношении режима Проливов не изменилась и проблема может получить благоприятное разрешение в удобное для России время. Австро-венгерский военный атташе в Лондоне также высказал генералу Ермолову свой взгляд на изменение политической карты Балканского полуострова. Он указал, что турецкому владычеству на Балканах приходит конец. Поэтому если Россия пожелает занять Константинополь и Проливы, то это не вызовет возражений со стороны Австро-Венгрии[525].
Делая такие предложения, правящие круги Британии и Австро-Венгрии надеялись спровоцировать российский царизм на акцию, которая обернулась бы против него и предоставила бы западным державам возможность вмешательства в Балканскую войну. Попытка захвата Константинополя и Проливов дала бы повод для обвинения России в нарушении ею же предложенного принципа незаинтересованности великих держав в территориальных приобретениях на Балканах. Предвидя провокацию, Россия отнеслась к этому предложению скептически.
Справедливость опасений Петербурга подтверждает тот факт, что в это время Грей в беседе с германским послом князем К. М. Лихновски официально заявил, что ни одно территориальное изменение на Балканах не затронет британские интересы, кроме вопроса о Константинополе, который является европейским вопросом первого порядка, что оправдало бы вмешательство Лондона[526]. «Великие державы были согласны, — писал в своих воспоминаниях Э. Грей, — что Константинополь должен остаться во власти турок, они единодушно не хотели поднимать этот вопрос между собой и соглашались, что он не должен быть поднят победившими балканскими союзниками»[527]. Британский министр считал, что завоевания союзников были столь огромны, что они удовлетворены и без занятия Константинополя[528]. После беседы с Лихновски Грей в последних числах октября послал циркулярную телеграмму во все посольства и дипломатические миссии Великобритании, в которой особо подчеркнул, что судьба Константинополя и Проливов — европейский вопрос[529]. Упорное нежелание болгарского монарха заявить о своем отказе от Константинополя встревожило Россию и ее союзников по Антанте. Посол Бенкендорф, прочитав сообщение в «Times» (Таймс) о возможности вступления болгар в Константинополь, незамедлительно прибыл в болгарскую миссию и попросил Маджарова довести до сведения главы болгарского правительства мнение России о недопустимости захвата турецкой столицы. Через несколько дней Маджарова посетил советник российского посольства Н. С. Эттер и прямо сказал, что Болгария может присоединить к себе все бывшие турецкие земли, но только не Константинополь, который должен оставаться турецким во имя интересов России. «Вся тактика Сазонова, — писал Г. Хальгартен, — была направлена на то, чтобы сделать невозможным иностранный контроль над Проливами. Из-за торгово-промышленных соображений и из страха перед восстаниями внутри страны царизм, конечно, предпочел бы достигнуть этой цели без кровопролития»[530].
7 (23) ноября британская дипломатия предложила следующий выход на случай, если Болгария захватит Константинополь[531]. Вместо морской демонстрации в Проливах, проведением которой угрожала Россия, Грей выступил за нейтрализацию Проливов и превращение Константинополя в свободный порт под международным контролем, взяв за образец статус Танжера[532]. Однако в Лондоне понимали, что осуществление плана нейтрализации Константинополя и зоны Проливов в данный момент может вызвать международный кризис наподобие марокканского. Грей также учитывал, что Россия решительно протестовала против плана нейтрализации. Царский посол в Лондоне прямо указал на главную причину несогласия — особую заинтересованность России в Проливах. Грей пошел на попятную, заявив, что идея нейтрализации припасена им на тот случай, если сохранить свою столицу будет для турок совершенно невозможно[533].
Франция сильно встревожилась, узнав о предложении Грея. По сообщению Извольского, Пуанкаре даже допускал возможность «серьезного разногласия между нами и Англией, особенно опасного накануне серьезной дипломатической борьбы против балканской политики Тройственного союза»[534].
По мнению Сазонова, в результате войны положение на Балканах изменилось в благоприятную для России сторону, ослабленная Турция «более, чем когда-либо, должна дорожить хорошими отношениями с Россией». Российский министр надеялся использовать благоприятный момент. В соответствии с планом 1908 г. прибрежным черноморским государствам разрешалось бы в мирное время, с соблюдением известных условий, гарантирующих безопасность Константинополя, вводить и выводить через Проливы свои военные суда. При этом не могло быть и речи об одностороннем, без участия великих держав, соглашении между Турцией и Россией. Российский министр считал, что почва для такого решения уже хорошо подготовлена: «Наши пожелания ни для одного европейского правительства не могут оказаться неожиданными, и каждое из них в свое время выразило условное согласие с ними». В то же время Сазонов не видел необходимости выступать вновь с каким-либо самостоятельным предложением. Он рекомендовал Извольскому «сохранять в этом вопросе выжидательное положение»[535].
Россия стремилась не допустить преобладания какой-либо другой державы в Проливах, но в силу того, что она не получила поддержки ни в Париже, ни в Лондоне, ей пришлось отказаться от активных действий. «В случае, если бы Константинополь был занят балканскими союзниками, — писал Сазонов Извольскому, — и сохранение турецкого владычества в нынешней столице с прилегающей к ней зоне подверглось колебанию, предстояло бы решить вопрос о том, не соответствует ли нашим интересам такое решение вопроса, при коем мы утвердились бы на правах ли собственности или долгосрочной аренды на обоих берегах Верхнего Босфора»[536]. При этом сам город Константинополь в крайнем случае мог бы получить международную систему управления и полиции, а Дарданеллы были бы нейтрализованы[537]. Проблема защиты Константинополя и Проливов от захвата их болгарами выявила противоречия России не только со странами Тройственного союза, но и с партнерами по Антанте.
Болгарская армия, встретив серьезное сопротивление турецких войск, остановилась у линии Чаталджи, не сумев овладеть ею. План Кидерлен-Вехтера — в последний момент пустить русских в Константинополь в обмен на их отказ от дальнейшей поддержки южных славян — провалился[538]. Опасность захвата Константинополя Болгарией отошла на второй план, что в какой-то мере успокоило русское правительство и принесло некоторую разрядку международной ситуации.
12 (25) ноября Турция обратилась к Болгарии с предложением заключить перемирие, но София выдвинула условия, с которыми Стамбул не мог согласиться. Турция чувствовала поддержку Австро-Венгрии и Германии и поэтому не собиралась уступать.
Австро-Венгрия не хотела допустить выхода Сербии к Адриатике, чего не желала и Италия. Россия предложила предоставить Сербии «коммерческий выход» к Адриатике (то есть право беспошлинного ввоза и вывоза товаров через черногорскую или албанскую территорию). Державы Тройственного союза предлагали наделить Сербию выходом к Эгейскому морю через Салоники, на которые претендовали Греция и Болгария. Между тем, согласно первоначальным планам балканских союзников, Албания должна была быть разделена между Черногорией, Сербией и Грецией, причем к Сербии отходил Дураццо (албанский порт на берегу Адриатического моря).
В Англии существовали силы, заинтересованные в обострении австро-сербских и австро-российских отношений. В то же время, зная, что Австро-Венгрия непременно выступит против Сербии, если последняя попытается прорваться к Адриатике, и что Россия обязательно придет Сербии на помощь, в Лондоне считали, что в таком случае австро-сербский конфликт может перерасти в большую войну. В международных отношениях возник мобилизационный кризис, угрожавший возникновением общеевропейской войны[539]. По этому поводу русский посланник в Софии А. В. Неклюдов доносил правительству: «Имею основания предполагать, что известная и влиятельная часть английского политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя среднеевропейскими державами и державами Тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии»[540]. О реальности этого предположения русского дипломата свидетельствовал ряд фактов.
12 (25) ноября 1912 г. в Англии состоялось заседание военного совета для обсуждения назначения высших офицеров британской армии на руководящие посты в предстоящей войне; в прессе стали раздаваться голоса, подготовлявшие общественное мнение к возможности вмешательства Англии на стороне России и Франции в пользу Балканских государств. Французский посол в Лондоне П. Камбон сообщил Бенкендорфу, что британский флот был совершенно готов и полностью мобилизован. Показателен и тот факт, что Франция как раз в то время всячески побуждала Россию активно выступить в защиту Сербии и обещала ей свою вооруженную поддержку. Необходимо отметить еще одно исключительно важное обстоятельство: «всеобщее недоверие и взаимная боязнь — фатальный страх растерять союзников накануне решительных боев»[541] останавливали державы от решительных действий.
19 ноября (2 декабря) 1912 г. сербские войска достигли Алесио на адриатическом побережье. Россия была заинтересована в выходе Сербии к Адриатике, но она боялась вмешательства Австро-Венгрии в Балканскую войну и тем более не хотела идти на столкновение с державами Тройственного союза. В тот же день Бенкендорф задал Грею вопрос, что будет делать Англия, если Россия окажется втянутой в войну с Центральными державами[542]. В ответе Грей выдвинул два условия вступления Британии в войну: 1) если в результате спровоцированного противником выступления Франции война станет всеобщей; 2) если ответственность за агрессию со всей очевидностью ляжет на врагов[543]. При этом в Лондоне, как всегда, оговаривали, что очень многое будет зависеть от позиции других держав. «Мы очень хотим идти с ней [Россией] так далеко, как это только возможно, — писал Никольсон Бьюкенену 19 ноября 1912 г. — но я боюсь, что мы едва ли будем в состоянии следовать за ней до того крайнего предела, до которого она, кажется, склонна довести дело»[544]. Британия стремилась предотвратить разногласия между Россией и Австро-Венгрией и удержать их в европейском концерте. Первым требованием Лондона было: чтобы ни одна держава не искала для себя каких-либо преимуществ, территориальных или дипломатических, при урегулировании балканского вопроса[545].
Французское правительство занимало более определенную позицию. «Вполне ясно, что Франция отдает себе отчет в том, — писал Извольский Сазонову 19 ноября (2 декабря) 1912 г., — что те или другие события, например разгром Болгарии Турцией или нападение Австрии на Сербию, могут заставить Россию выйти из пассивного положения и прибегнуть сперва к дипломатическому выступлению, а затем и к военным действиям против Турции или Австрии. Согласно полученным нами от французского правительства заявлениям, в таком случае нам обеспечена со стороны Франции самая искренняя и энергичная дипломатическая поддержка. Но в этом фазисе событий правительство Республики не было бы в состоянии получить от парламента или общественного мнения санкции на какие-либо активные военные меры. Но, если столкновение с Австрией повлечет за собой вооруженное вмешательство Германии, французское правительство заранее признает это за casus foederis и ни минуты не поколеблется выполнить лежащие на нем по отношению к России обязательства»[546].
Франция была готова активно вмешаться в ход событий на Балканах. Выступление Австро-Венгрии против Сербии могло бы, по мнению Парижа, «вызвать отпор со стороны России, а это, в свою очередь, автоматически и неизбежно вовлечет в войну сперва Германию, а затем и Францию. К подобной возможности, — писал Извольский 30 августа (12 сентября) Сазонову, — французское правительство относится вполне спокойно, сознательно и с твердой решительностью исполнит свои союзнические обязательства. Все необходимые меры с его стороны приняты; мобилизация на восточной границе проведена; материальная часть в полной готовности»[547].
Франция ожидала, что после таких заверений Россия немедленно вступит в войну. Но Петербург не производил военных приготовлений против Австро-Венгрии. Россия выжидала и определяла свою позицию, ориентируясь на Англию. Сильно встревоженный Бенкендорф сообщал в Петербург, что «английское общественное мнение в последнее время отдает должное миролюбию Австро-Венгрии и возмущается настойчивостью Сербии»[548]. Грей, чтобы рассеять тревогу российского посла, объяснял ему, что «дело идет вовсе не об установлении нейтралитета Англии в случае войны, а о том, что Англия сохраняет свободу действий и выбора, сообразно обстоятельствам»[549]. «Если бы случилось, что Россия потребовала бы поддержать Сербию, — писал Грей в своих воспоминаниях, — европейская война была бы неизбежна»[550].
Франция была обеспокоена бездействием России перед фактом мобилизации австро-венгерской армии. Российский военный агент в Париже А. А. Игнатьев беседовал с военным министром Франции А. Мильераном, который задал ему вопрос, какова, по его мнению, цель австрийской мобилизации. Игнатьев выдержал паузу и ответил, что, по его мнению, эти приготовления носят оборонительный характер. Далее Мильеран просил Игнатьева разъяснить, что вообще думают в России о Балканах. На что Игнатьев заявил, что хотя «славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей»[551]. Мильеран со своей стороны заметил, что этот вопрос крайне серьезный и касается гегемонии Австрии на Балканах.
На этом разговор Игнатьева с Мильераном закончился. Военный агент объяснял беспокойство Франции тем, что в случае промедления Петербурга Австро-Венгрия успеет расправиться с Сербией и перебросить свою армию против России, а это даст возможность Германии направить свои главные силы против Франции[552].
В совершенно секретном письме Извольскому от 28 ноября (11 декабря) 1912 г. Сазонов характеризовал русскую политику по вопросу о Проливах следующим образом: «С самого начала кризиса мы не упускали из виду, что война может повлечь за собою изменение режима Проливов. В то же время мы опасались, однако, возбуждать этот вопрос раньше, чем вполне определятся размеры успехов Балканских государств, вероятность занятий их войсками Константинополя и отношение других великих держав к событиям на Балканах»[553]. Поэтому Россия проявляла известную сдержанность по отношению к британскому предложению обсудить вопрос о возможности интернационализации Константинополя и о новых гарантиях пользования Проливами. «По нашему мнению, — писал Сазонов, — основные интересы России не могут быть защищены в Проливах никакими договорными гарантиями и статьями, так как последние всегда могут быть обойдены; и мы должны всегда иметь в виду, — какая реальная сила в действительности может обеспечить установленный в Проливах режим от каких-либо нарушений»[554].
Российское правительство также отрицательно отнеслось к исходившей из Вены попытке разделить сферы интересов на Балканах между Россией и Дунайской монархией: «Россия должна была бы объявить себя не заинтересованной в отношении западной части Балканского полуострова, тогда как Австрия предоставила бы нам полную свободу действий в Константинополе»[555]. В предложении Вены таилась серьезная опасность. Изменения в режиме Проливов могли наступить лишь по окончании войны, а с другой стороны, Россия не могла согласиться на компенсации, так как это нанесло бы ущерб интересам Балканских государств. «Мы соблюдали до сих пор выжидательную тактику, не упуская, однако, благоприятного момента для заявления наших пожеланий», — писал Сазонов[556].
Дальнейшие рассуждения Сазонова сводились к тому, что «течение войны еще нельзя предусмотреть, однако можно признать, что в настоящий момент продвижение союзников достигло уже максимального предела и вероятность занятия Константинополя весьма мала». Поэтому, скорее всего, Константинополь и достаточная по величине область на европейском материке останутся во владении Турции. «Можно думать, что даже после победоносной войны, — отмечал российский министр, — Болгарии понадобится довольно продолжительное время, чтобы оправиться от своих потерь и окончательно утвердиться в завоеванных ею областях. Не менее трудные задачи ожидают и побежденную Турцию»[557].
Министр полагал, что Россия, не участвовавшая в войне, может рассчитывать, с одной стороны, на распространение своего влияния на Балканские государства, а с другой — укрепить свое положение в Турции, которая более чем когда-либо должна дорожить хорошими отношениями с Россией. «Все это побуждает нас в настоящий момент подходить с исключительной осторожностью к тем предложениям, которые могут быть нам сделаны другими державами в вопросе о Проливах», — резюмировал Сазонов. Россия не должна соглашаться на какие-либо исходящие от других держав ограничительные гарантии, которые могли бы стать в дальнейшем препятствием к окончательному решению вопроса о Проливах в желательном для России духе.
Российский министр, скорее всего не без помощи Извольского, вспомнил о трактовке вопроса о Проливах 1908 г., то есть в смысле предоставления прибрежным черноморским государствам в мирное время, с соблюдением известных условий, гарантирующих безопасность Константинополя, права выводить из Черного моря и вводить в него свои военные суда.
«Конечно, и в настоящий момент не может быть речи о заключении одностороннего соглашения между Россией и Турцией по этому вопросу; подобное соглашение нарушило бы наши отношения с Балканскими государствами»[558], — писал Сазонов. Россия должна придавать большое значение позиции великих держав. В последние годы почва для благоприятного нам решения хорошо подготовлена, и пожелания России ни для одного европейского правительства не могут оказаться неожиданными. Министр снова отмечал, что каждое из них в свое время выразило условное согласие с такими предложениями. Сазонов полагал, что у Петербурга во время первой Балканской войны не было серьезных противоречий с Веной и что царское правительство считается с австрийскими интересами экономического и политического характера на Балканском полуострове. «В вопросе выхода Сербии к Адриатическому морю мы также советовали белградскому кабинету принять во внимание интересы соседнего с ним государства. Поэтому мы считаем себя вправе ожидать, что венский кабинет подобным же образом отнесется к нашим интересам в вопросе о Проливах»[559]. По мнению министра, сопротивление австрийской дипломатии в этом вопросе вряд ли могло быть серьезным препятствием к осуществлению «скромных» пожеланий России.
«Таковы общие соображения, которыми мы руководствуемся в вопросе о Проливах, — писал Сазонов Извольскому. — Сообщая их Вам на случай объяснения с Пуанкаре, считаю необходимым добавить, что мы считали бы неправильным выступить теперь же с какими-либо самостоятельными предложениями, так как путь компенсаций, как указано выше, не отвечает нашим интересам»[560]. Однако, если вопрос о Проливах вновь стал бы актуальным, Сазонов просил Извольского выяснить точку зрения французского правительства для того, чтобы российские правящие круги могли точно определить время и средства для достижения намеченной цели.
2 (15) декабря Бенкендорф направил письмо, не менее интересное и гораздо более определенное, чем прежние его сообщения товарищу министра иностранных дел А. А. Нератову. «Грей считает, — писал он, — что в отличие от 1908 г. почва в достаточной мере подготовлена и что Россия может поднять вопрос о Проливах в связи с ликвидацией балканской войны»[561], — как раз то, от чего Сазонов самым категорическим образом отказывался. Кроме того, «Грей остается на точке зрения тогдашнего своего меморандума и, в частности, необходимости предварительного соглашения с Турцией», — писал Бенкендорф Нератову. Посол не считал, что «эта предпосылка изменилась», и «хотя Турция выходит ослабленной из войны, но это не значит, что она утратила всякое значение в глазах Англии. Более того: в качестве чисто мусульманского и азиатского государства она представляет для Англии именно теперь в высшей степени важную державу»[562].
20 ноября (3 декабря) Турция заключила перемирие с Балканскими государствами. Одна Греция не захотела сделать этого. Она выдвинула союзникам требование, чтобы те договорились о разделе завоеванных территорий Османской империи; чтобы в случае невозможности прийти к соглашению с Болгарией передали вопрос на арбитраж Тройственного согласия. Греция и Болгария одновременно претендовали на Салоники, Драмы, Серее и другие пункты, из которых самым заманчивым были Салоники, главный торговый порт в Эгейском море[563]. Лондон внимательно следил за развертыванием событий на Балканах. Британия привела свою армию в боевую готовность, планируя выступить на стороне союзниц (Франции и России) в случае, если Австро-Венгрия нападет на Сербию, а ее подержит Германия. 5 декабря 1912 г. Извольский писал Сазонову, что «между французским и английским Генеральными штабами не только не прекратилось обсуждение всех могущих возникнуть случайностей, но существующие военные и морские соглашения в самое последнее время получили еще большее развитие, так что, в настоящую минуту, англо-французская военная конвенция имеет столь же законченный и исчерпывающий характер, как такая же франко-русская конвенция»[564].
«На днях во Францию под строжайшим секретом приезжал начальник английского Генерального штаба генерал Вильсон, — сообщал Извольский из Парижа, — по этому случаю были выработаны различные дополнительные подробности, причем, по-видимому, в первый раз в этой работе принимали участие не только военные, но и другие представители французского правительства. В общем здесь все еще находятся в фактическом неведении относительно тех или других решений, которые будут приняты Англией в случае общей войны, но скорее склонны думать, что неотразимый ход событий приведет английское правительство к вооруженному вмешательству против Германии. На этот случай имеются в полной готовности все надлежащие уговоры технического характера»[565].
Между тем Англия проявляла неуверенность и беспокойство. «Она уже не могла влиять на французскую политику, — писал Е. А. Адамов, — и если общественное мнение Британии выразит протест на участие в войне, то разразится неслыханный в истории скандал, ибо в этом случае политика Грея оказалась бы чистейшей провокацией Франции»[566]. Россия не была готова к европейской войне. 5 (18) декабря Извольский телеграфировал Сазонову, что на вопрос: «Какие действия предпримет Россия в случае нападения Австрии на Сербию?» — наш ответ был: «Даже в крайне невероятном случае нападения Австрии на Сербию Россия не будет воевать»[567]. Подобный ответ поверг Пуанкаре и всех французских министров в крайнее изумление. «…Развитие событий на международной арене в ноябре-декабре 1912 г., — подытоживал А. С. Аветян, — шло в двух направлениях: с одной стороны, дипломатические переговоры и поиски путей к разрешению возникших в связи с войной проблем, с другой — нагнетание напряженности путем раскручивания маховика военно-мобилизационных мер»[568].
Под давлением Австро-Венгрии и Германии Сербии пришлось уступить в отношении порта на адриатическом побережье. Противостояние Австро-Венгрии и Германии, с одной стороны, и Россини и Сербии — с другой, заставило великие державы рассмотреть вопросы, связанные с мирным урегулированием, на конференции послов великих держав. По просьбе Сазонова Грей взял на себя инициативу созыва такой конференции.
16 (29) декабря 1912 г. в Лондоне начались мирные переговоры между балканскими союзниками и Турцией, а на следующий день открылась Лондонская конференция послов под председательством Грея. Конференция проходила в атмосфере глубоких противоречий между великими державами. Весьма выразительную картину этих противоречий дала газета «Правда»: «Трудно было столковаться представителю Англии, которая ревниво охраняла свое монопольное влияние в южной Азии, с представителем Германии, которая протягивает к границам англо-азиатских владений могучие щупальца в виде багдадской железной дороги. Нелегко было сговориться и России с Австро-Венгрией, ибо их аппетиты разгорались вокруг одного и того же балканского пирога»[569]. Германия заявила, что будет ориентироваться на политику Австро-Венгрии и Италии и будет защищать свои интересы, если подвергнется нападению с третьей стороны. Она останется верна своему союзу и готова поднять оружие за сохранение своего значения в Европе. Этим заявлением Берлин рассчитывал запугать Россию и Францию. При этом Тройственный союз не направлял свои угрозы против Англии, желая тем самым оторвать ее от Тройственного согласия.
Лондон, правильно оценив дипломатический ход Германии, сделал ей грозное предупреждение. «Если Германии и нам удастся сохранить мир, — заявил Грей германскому послу в Лондоне, — это приведет к самым лучшим результатам; но если это нам не удастся, никто не может сказать, где мы окажемся»[570]. В Германии шансы на успех в европейской войне расценивались тогда пессимистически. В Берлине, по свидетельству российского посла С. Н. Свербеева, «хотели мира во что бы то ни стало, а в то же время принимали меры к усилению армии»[571].
На конференции Россия действовала солидарно с Британией и Францией. Между тем Италия вступила в полемику с Австро-Венгрией из-за Албании. На первом же заседании Лондонской конференции было принято решение о создании автономной и нейтральной Албании под суверенитетом султана и под контролем и коллективной гарантией шести европейских держав.
«Чтобы не оставить в Белграде и тени сомнения относительно истинного положения вещей, — писал российский министр иностранных дел Сазонов в своих мемуарах, — я был вынужден поручить Гартвигу предупредить сербское правительство, что мы не будем воевать с Тройственным союзом из-за сербского порта на Адриатике»[572]. Тем не менее с каждым днем напряжение в Вене нарастало. Начальник Киевского военного округа сообщал начальнику Генерального штаба: «В австрийском Генеральном штабе получены сведения о решении русского правительства послать Черноморский флот в турецкие воды и об оккупации русскими войсками Азиатской Турции»[573].
Российский военный агент в Австрии доносил в Генеральный штаб 21 января (3 февраля) 1913 г., что, по его сведениям, вопрос о Скутари будет решен в пользу Австрии: «Скутари войдет в состав автономной Албании. Это уже третья дипломатическая победа, одержанная Австро-Венгрией на Лондонской конференции»[574]. Россия же хотела передать Скутари Черногории. «Черногория ведь была не чем иным, как ничтожным экспонентом русского феодального империализма, — считал Г. Хальгартен, — частью славянского барьера, который должен был в интересах России преградить Центральным державам путь через Проливы»[575].
31 января военный агент России в Австро-Венгрии сообщил в отдел генерал-квартирмейстера, что Лондонская конференция приступает к рассмотрению кардинального вопроса балканского кризиса — определению границ автономной Албании. Полковник Занкевич предупреждал российское правительство, что на каждую уступку австро-венгерское правительство будет отвечать новыми требованиями; вслед за вопросом о границах Албании будет поднят вопрос о Новопазарском санджаке, об ограничении вооруженных сил Сербии. Военному агенту представлялось, что «политика уступок фатально вовлечет нас в войну с Австро-Венгрией; твердое же отстаивание наших интересов на Балканах обещает нам дипломатическую победу над Габсбургской монархией, но не исключает возможного столкновения, не страшного для нас, но крайне рискованного для нашего врага»[576]. Однако российская дипломатия подходила к этому вопросу иначе. Так, Россия, не готовая к общеевропейской войне ради приобретения Сербией порта на Адриатике, вынудила Белград отказаться от своих притязаний.
Острую борьбу на конференции вызвал вопрос об Эгейских островах. Занимая очень важное стратегическое положение на пути к Дарданеллам, эти острова привлекли к себе особое внимание европейских держав. Царская дипломатия, опираясь на точку зрения Морского министерства, считала необходимым сохранение в руках Турции прилегающих к Дарданеллам островов Эгейского моря — Имроса, Лемноса, Тендоса и Самотраки. Она исходила из расчетов, что не следует допускать ничего такого, что могло бы послужить препятствием для русских планов, направленных на овладение Проливами. Вот почему Бенкендорф предложил на конференции послов передать Греции все острова, кроме указанных четырех, прилегающих к Дарданеллам, которые должны были быть возвращены Турции.
Однако некоторое время спустя Россия изменила свою позицию. Бенкендорф 2 (15) января 1913 г. предложил, чтобы эти четыре острова под особой гарантией перешли к Греции. Очевидно, российская дипломатия пошла на это, учитывая британские требования, ибо второе предложение Бенкендорфа больше соответствовало английским планам в отношении Эгейских островов[577].29 января (11 февраля) 1913 г. союзники прервали по инициативе Болгарии, которая надеялась на быстрое падение Адрианополя, мирные переговоры с Турцией. На следующий день Турция предложила Болгарии разделить этот город на две части по реке Марице. Однако София от этого предложения отказалась, и 3 (16) февраля 1913 г. военные действия возобновились.
Опасаясь вооруженного выступления России, Грей поспешил предупредить турецкого посла в Лондоне, что, если Стамбул не пойдет на уступку в вопросе об Адрианополе, он не должен ожидать от держав ничего, кроме давления в пользу такой уступки. Ни одна из великих держав не будет вмешиваться, для того чтобы отстоять для Турции Адрианополь. Наоборот, если бы турки пошли на компромисс, державы могли бы использовать свое влияние на Болгарию с целью ликвидации всяких трудностей[578]. Пуанкаре предложил выступить с коллективным обращением держав к турецкому правительству, подкрепив его морской демонстрацией своих кораблей, находившихся в Босфоре. Однако это предложение было отклонено державами Тройственного союза. Не удалась и попытка России поставить вопрос о проведении демонстрации силами Тройственного согласия. Великие державы ограничились предъявлением коллективной ноты, которая тем не менее дала свой результат — Турция изъявила готовность принять выдвинутые ими требования. Но в это время в Константинополе произошел государственный переворот, к власти пришла прогерманская партия «Единение и прогресс». Военные действия возобновились.
15 (28) февраля 1913 г. Вильгельм II обратился к турецкому послу со следующими словами: «Надо как можно скорее кончать войну. Турция бесповоротно потеряла свое значение как европейская держава. Рассчитывать на постороннюю помощь и поддержку она не может». Это заявление вскоре стало известно военному агенту России в Германии Базарову[579].
13 (26) марта Болгария овладела Адрианополем. По этому поводу «Правда» 17 (30) марта 1913 г. писала: «Падение Адрианополя решит натиск на чаталджинские укрепления, приближает еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой станет вопрос о Проливах, опять туда обращено внимание дипломатов всего мира, стремление не упустить из своих рук лакомый кусочек»[580].
Новый успех болгарской армии заставил великие державы уточнить свое отношение к судьбе Константинополя и азиатским владениям Османской империи. Первый шаг предприняла Франция: 15 (28) марта 1913 г. советник российского посольства в Лондоне Н. С. Эттер телеграфировал в Петербург, что П. Камбон в его присутствии прочитал Грею телеграмму Пишона, в которой он спрашивал о позиции Англии в случае выхода болгар в район Константинополя. Британский статс-секретарь дипломатично ответил, что в этом прежде всего заинтересована Россия, с мнением которой он желал бы предварительно ознакомиться, прежде чем давать ответ Франции[581]. Между тем Франция хотела договориться с Англией о совместном решении малоазиатского вопроса, то есть о согласованном разделе Турции. Конкретные предложения по этому поводу Камбон делал Грею и Б. Лоу[582]. Россия заняла позицию ноября 1912 г. Сазонов 15 (28) марта 1913 г. с одобрения Николая II и ведома морского министра Григоровича телеграфировал послу в Константинополе Гирсу, предоставляя ему право в случае необходимости вызвать эскадру Черноморского флота[583]. Вскоре Гирс сообщил Сазонову, что, по его мнению, прибытие одного Черноморского флота не обеспечит интересов России, так как, во-первых, «стоящие здесь иностранные суда даже в нынешнем их числе не уступают ей [эскадре] в силе», а во-вторых, Турция может просто не пропустить русские корабли через Босфорский пролив. Посол писал: «Лишь высадка внушительного отряда войск, способного занять Константинополь и воспротивиться входу в город болгар, обеспечила бы нам возможность исполнить историческую нашу задачу владения проливом». С. Д. Сазонов тотчас же обратился к И. К. Григоровичу и В. А. Сухомлинову с просьбой о незамедлительной подготовке отряда в 5 тыс. человек и транспортных средств для его перевозки в Константинополь по вызову посла.
Требование МИДа застало Морское министерство врасплох. Зафрахтованные осенью 1912 г. для подобной перевозки два транспорта «Добровольного флота» («Петербург» и «Херсон») были незадолго до этого отпущены. В ответ на телеграфный запрос начальника российского Морского генерального штаба А. А. Ливена: «Найдете ли возможным отправить 1000 человек?» — тотчас же, по просьбе посла в Константинополе, командующий морскими силами в Черном море адмирал А. А. Эбергард ответил: «В Одессе нет ни одного годного „Добровольца“ для перевозки войск. Надлежит иметь в виду, что в указанном случае я могу двинуть лишь 750 человек на транспорте „Кронштадт“». Спустя две недели Ливен сообщил, что готов отправить отряд в 2 тыс. человек и еще 3 тыс. человек через 5–6 дней, что исключало всякую надежду на внезапность операции[584].
Полная материальная необеспеченность каких-либо активных действий побудила царских министров выступить в несвойственной им роли защитников Турции и турецкого обладания Проливами. Одновременно Сазонов предложил великим державам коллективное выступление в Константинополе и Софии с требованием: туркам — принять предложенную болгарами линию границы, а болгарам — приостановить дальнейшее наступление на Османскую столицу[585].
Для того чтобы Россия и Балканские государства не смогли решить проблему Проливов между собой, Англия и Франция добились согласия России на отправку в этот район международной эскадры[586]. Грей в беседе с Бенкендорфом заметил, что Англия не станет возражать, если более заинтересованные державы примут необходимые меры[587]. Этот шаг Грей предлагал предпринять и как профилактическую меру для предотвращения активных действий со стороны Австро-Венгрии. Формально согласившись, Сазонов делал все возможное, чтобы остановить Болгарию. Он обратился к болгарскому правительству с настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требование болгар военной контрибуции и гарантировал соблюдение сербско-болгарского договора 1912 г. о разграничении[588]. 21 марта (3 апреля) 1913 г. российский и французский послы были приглашены к Грею, который долго излагал перед ними свой взгляд на создавшуюся обстановку. Глава Форин оффис пессимистически смотрел на успех предполагаемого коллективного демарша. Поэтому он намекал на необходимость более серьезных мер со стороны стран, особо заинтересованных в сохранении выработанных державами условий мира, добавив при этом, что эти действия не вызвали бы возражений Англии.
Бенкендорф прекрасно понял намек и напомнил о намерении России послать эскадру к Константинополю. Грей возразил ему, что этот шаг России не устранит всех опасностей, связанных с падением Константинополя[589].
Более определенно по этому поводу высказался Никольсон. Он заметил Бенкендорфу, что предотвратить падение Константинополя можно будет лишь военной силой и Россия является единственной державой, имеющей право прибегнуть к этой крайней мере. Никольсон при этом гарантировал согласие Англии на чрезвычайный шаг[590]. Когда Бенкендорф стал уточнять позицию Лондона в возможном конфликте, Грей заявил, что в отношении Проливов британский кабинет считает себя связанным обещанием, данным Извольскому в 1908 г., а статус Константинополя должна определить конференция всех держав[591].
Такой ответ убедил Россию в нецелесообразности рискованных мероприятий. Царское правительство после всестороннего обсуждения британских предложений вынуждено было признать свою военную неподготовленность и отказаться от решения своей «исторической задачи»[592]. 18 апреля (1 мая) 1913 г. Сазонов писал Извольскому в Париж: «Нас будет сближать с Турцией до известной степени общий интерес, заключающийся в том, чтобы Проливы не подпали под чужое владычество; у России нет оснований препятствовать туркам принять нужные меры против захвата Проливов и Константинополя»[593]. «Опасаться чрезмерного усиления Турции после пережитого ею беспримерного поражения едва ли приходится, — рассуждал Сазонов. — До тех пор, пока Россия не будет готова поставить вопрос о Проливах, опасно и преждевременно было бы говорить о сокращении средств обороны и без того слабой Турции…[594] Если оборона Константинополя и Проливов в настоящее время не будет достаточно оборудована, то обстоятельство это, вместо того чтобы отвечать нашим интересам, может служить опасным соблазном для болгар». Вызывала опасения Сазонова и сама перспектива слишком связать туркам свободу действий: «Россия может извлечь более выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав ее подчинением европейскому контролю»[595]. Мнение министра иностранных дел полностью разделял и Сухомлинов, приветствовавший меры Турции по укреплению сухопутной обороны Проливов от Болгарии. Не забывая конечной цели царской России, военный министр выступал за активизацию мер по подготовке Босфорской экспедиции, за готовность к осуществлению десантной операции на берегах Босфора, которая служила бы гарантией благоприятного разрешения вопроса о Проливах, «когда наступит для сего время»[596].
С Сазоновым и Сухомлиновым был солидарен и Григорович, который тоже считал, что до тех пор, пока Россия не создала на юге необходимых сил для превращения Босфора и Дарданелл в «свое достояние», важно, чтобы «соответственное время Турция была достаточно сильна на европейском берегу, дабы не пустить к Константинополю и Дарданеллам Болгарию» [597]. Но в то же время для России очень важно, чтобы Турция еще долго не имела денег на покупку или постройку за границей военных судов и чтобы «она вообще не развивалась на море», заключил морской министр.
На тот момент проблема Проливов представлялась Франции в несколько ином виде. 24 апреля (7 мая) Извольский писал Сазонову, что французское правительство и банкиры крайне обеспокоены положением Турции. Российский посол также информировал Сазонова о том, что Грей предложил сохранить султана в Константинополе посредством установления международного контроля над страной (с ограничением расходов и вооружений в Азиатской Турции), ибо предвидимая уже «ликвидация этого государства может (в отличие от ликвидации Европейской Турции) привести к столкновениям, не поддающимся учету»[598]. Однако Грей не сказал ни слова о том, как этот контроль может отразиться на режиме Проливов и на будущей судьбе Константинополя. В письме Бенкендорфу от 1 (14) мая Сазонов назвал программу Грея очень соблазнительной, поскольку дело идет об ограничении военных расходов Турции, но поставил обойденный Извольским вопрос: «Если турецкие вооружения будут ограничены, — где гарантия, что Константинополь и Проливы будут действительным образом защищены?» Согласно новому территориальному разделу, граница между Турцией и Болгарией будет весьма длинной, поэтому Османской империи придется приложить величайшие усилия, чтобы быть в состоянии защитить столицу.
«Когда мы ставим этот вопрос, — продолжает не без юмора Сазонов, — это, конечно, повергнет в изумление тех, кто подозревает Россию в завоевательных планах. Мы, конечно, не хотим предупреждать будущее, но не можем не заметить, что, если оборона Константинополя и Проливов в решающий момент не будет достаточно обеспечена, это обстоятельство явится лишь опасным искушением для болгар»[599]. Далее Сазонов углубился в противоречивые рассуждения: «Мы не станем мешать Турции принимать меры, необходимые для того, чтобы отразить нападение на Константинополь и Проливы, но, с другой стороны, мы не должны опасаться слишком значительного усиления Турции после того, как только что она понесла беспримерное поражение. Итак, как вопрос о Проливах влечет за собою целый ряд других проблем, разрешение которых требует планомерной подготовки, то было бы опасно и преждевременно теперь же, до того как вся эта программа разработана, говорить об уменьшении оборонительных средств слабой самой по себе Турции»[600].
Затем Сазонов перешел к критике британского проекта по существу: «Если цель международного контроля будет достигнута, то есть финансы Турции придут в порядок, то ничто не помешает ей усилиться и в военном отношении; если же этого не случится, то международный контроль приведет к гегемонии какой-либо одной державы и, во всяком случае, к борьбе между конкурирующими державами»[601]. У министра иностранных дел появляется невольное опасение, что «учреждением европейского контроля свобода действий России в отношении Турции будет слишком ограничена. События складываются таким образом, что мы, не увлекаясь несбыточными утопиями, можем считаться с возможностью установить с Турцией лучшие отношения, чем это было до сих пор».
Сазонов сделал вывод, что турки придут к осознанию того, что наилучшим средством против Болгарии является использование ими того влияния, которым Россия располагает в Софии. Турция должна отдавать себе отчет в том, что Константинополь и Проливы находятся под сильной угрозой в будущем. Эта опасность в глазах турок будет перевешивать их традиционное недоверие к России; наш, до известной степени, общий интерес — предотвратить переход Проливов во владение другой державы — сблизит нас с Турцией. За Болгарию Сазонов спокоен. «Последняя знает очень хорошо, что Проливы принадлежат к неоспоримой сфере интересов России и что в этом направлении с нашей стороны не может быть никаких колебаний и уступок»[602]. Эту точку зрения Сазонова решительно поддержал посол России в Константинополе Гире, телеграфировавший министру 10 (23) мая, «что хотя лично он уверен в близком и окончательном крушении Турции, но сами турки отнюдь не расположены подчиниться кондоминиуму европейских держав и найдут опору в некоторых из них (в Германии, конечно)», а с русской точки зрения «введение международного элемента в наши до сих пор прямые отношения с Турцией может только затруднить и отдалить осуществление нашего исторического стремления овладеть Проливами»[603]. Османская империя не является крупным рынком сбыта для российской торговли, поэтому наиболее выгодным для России было бы, если бы в Турции в достаточной степени восстановился порядок для обеспечения личной и имущественной безопасности жителей, без различия религии и национальности.
Подобно тому, как Англия добивалась в прежние годы усиления оборонительных средств Константинополя и Проливов против России, так теперь русское правительство было озабочено способностью Турции противостоять нападению болгар. Сазонов опасался «преждевременной» постановки вопроса о Проливах, но за будущее он был спокоен: чрезмерного усиления Турции он не боялся. По его мнению, времени было достаточно, чтобы планомерно подготовить разрешение проблем, связанных с вопросом о Проливах, но надо только позаботиться, чтобы «больной человек» протянул до нужного момента, чтобы он был даже в состоянии защищаться против случайных претендентов на его имущество в ожидании, когда оно будет взято у него «законным наследником»[604].
Сазонов не отвергал как утопическую саму возможность сближения Турции с царской Россией на почве «совместной» защиты Проливов. Он твердо верил в нее и собирался сделать целью своей политики. «Очевидно, в течение подготовительного периода, нужного для разработки известной программы, наилучшая комбинация — это русофильская ориентация турецкого правительства»[605]. Однако в действительности в тот момент невозможно было разработать программу, которая склонила бы Османскую империю на сторону России.
Пока российский министр предавался умозрительным размышлениям, в Лондоне посчитали, что настало время заключить мир на Балканах. Как заметил помощник статс-секретаря Министерства иностранных дел Эйр Кроу, «все положение Англии в мире зиждется в значительной степени на уверенности, что по меньшей мере в вопросах, не затрагивающих ее собственные жизненные интересы, она решает вопрос строго по существу, в соответствии с общепринятыми нормами добра и зла»[606].
13 (26) мая 1913 г. Грей пригласил в свою резиденцию поочередно все делегации воюющих стран и заявил им в категорической форме, что великие державы вновь настаивают на подписании мирного договора в таком виде, в каком он существует. Согласно ему Турция теряла все свои европейские владения, за исключением Константинополя и небольшой территории к западу от него до линии Энес-Мидье. Османская империя также уступала союзникам остров Крит и отказывалась от прав на владение другими островами Эгейского моря. Вопросы о границах и внутреннем устройстве Албании и об участи Эгейских островов передавались на рассмотрение великих держав.
Британский министр напомнил всем делегатам, что английское правительство, предоставляя Лондон для мирных переговоров, желало им счастливого прибытия в британскую столицу и успешной работы. Поэтому делегаты воюющих сторон не должны злоупотреблять гостеприимством, а подписать мирный договор или покинуть Лондон. Подписание договора состоялось в Сент-Джеймсском дворце, где и проходила конференция.
17 (30) мая к 11 часам все прибыли во дворец. Грей прочитал на французском языке речь, после чего делегаты в алфавитном порядке подходили к столу и подписывали заготовленный в Форин оффис текст[607]. Так завершилась Первая Балканская война.
В Лондонском договоре не говорилось о том, как союзникам следовало разделить плоды своих побед. Территориальная проблема не была окончательно решена в сербско-болгарском и болгаро-греческом договорах. Как писал «Современник»: «Именно завоевание Фракии с Адрианополем, давшее Болгарии гораздо больше, чем она рассчитывала в начале войны, усилило аппетиты Сербии и Греции и дало им формальное основание предъявить к болгарам требование, далеко выходившее за пределы их собственных первоначальных планов и договоров»[608].
Правящие круги Балканских государств, руководствуясь своими экспансионистскими устремлениями, вели друг с другом ожесточенную полемику по вопросу о разделе захваченных территорий. Особенно острой была борьба между Болгарией и Сербией при разделе Македонии. Сербия требовала выхода к Эгейскому морю, против чего возражала Болгария. Попытка России взять на себя роль арбитра, как это было предусмотрено в сербско-болгарском договоре, потерпела неудачу из-за сопротивления Сербии.
Болгаро-греческие отношения обострились из-за Салоник. Болгария претендовала на этот город, который был занят в ходе войны греческой армией. Притязания греков на некоторые другие города, которые болгары считали принадлежащими им, также послужили причиной обострения болгаро-греческих отношений.
Положение осложнялось и тем, что Румыния, которая в ходе войны балканских союзников с Турцией придерживалась нейтралитета, стала требовать компенсации. Она стремилась присоединить к себе Добруджу, принадлежавшую Болгарии. Таким образом, между Болгарией, с одной стороны, и Сербией, Грецией и Румынией — с другой, назревал конфликт. Германские и австро-венгерские дипломаты играли важную роль в углублении разногласий между балканскими союзниками. Осложнению ситуации всячески содействовали болгарский царь Фердинанд и его шовинистическая клика.
Россия стремилась предотвратить вторую Балканскую войну, которая явилась бы крушением Балканского союза и могла перерасти в общеевропейскую войну. Британские правящие круги не поддержали Россию. Грей заявил, что «в действительности только Россия и Австрия могут действовать эффективно, а если это не удастся, то единственной почвой для международного соглашения является политика невмешательства»[609].
«The Manchester Guardian» (Манчестер Гардиан) писала 11 (24) июня 1913 г.: «Сэр Э. Грей заслуживает большего почета за свою плодотворную борьбу за мир».
Вторая Балканская война
Противоречия между союзниками по балканскому блоку привели к военному столкновению Сербии, Греции, Черногории и Румынии с Болгарией, против которой позже выступила и Турция. Как писал Г. Хальгартен, «российская дипломатия хотела предотвратить распад большого балканского блока, который должен был оказывать давление одновременно и на центральные державы, и на Турцию в интересах южнорусского экспорта зерна и русской политики в отношении Проливов»[610]. Однако попытка России предотвратить новую войну не удалась.
Поощряемая Австро-Венгрией, шовинистическая правящая клика Болгарии 29 июня (12 июля) 1913 г. начала военные действия против своих бывших союзников, но потерпела сокрушительное поражение. В числе победителей оказалась и Румыния, также вступившая в войну с Болгарией. «Немцы всегда говорили Берхтольду, — отмечал А. Тэйлор, — что ему следует подождать, пока Сербия и Болгария не поссорятся; он со своей стороны всегда настойчиво утверждал, что не допустит нового расширения Сербии»[611].
Сложившейся ситуацией воспользовалась Османская империя. Продвижение турецкой армии на запад и занятие ею Адрианополя 20 июля (2 августа) 1913 г. вызвало сильную тревогу в Петербурге. Российское правительство настаивало на применении коллективных мер принуждения против Турции с целью заставить ее соблюдать принятые ранее решения[612]. Прежде всего Петербург требовал вывода турецких войск из Адрианополя. Русская дипломатия высказалась за сохранение этого города за Болгарией, ослабленной поражением и уже не представлявшей угрозы для Проливов. Усиление Турции не отвечало интересам России. Петербург пытался добиться вывода турецких войск из Адрианополя, выдвинув предложение о морской демонстрации. Если российский посол в Константинополе Гирс считал, что настал момент для проведения военной демонстрации на кавказской границе, то Сазонов предпочитал угрожать туркам от лица всей Европы[613].23 июля (5 августа) Сазонов ввиду отказа держав Тройственного союза провести морскую демонстрацию против Стамбула предложил осуществить ее силами держав Антанты. «Чтобы добиться поставленных нами целей — принудить турок выполнить обязательство Лондонского мирного договора и, очистив Адрианополь, вернуться за линию Энес-Мидье, — писал Сазонов, — было вполне достаточно морской демонстрации Держав Тройственного согласия в Турецких водах»[614].
Британское и французское правительства отвергли это предложение. Они уклонились и от принятия его требований о финансовом бойкоте Турции. Пишон заметил, что меры финансового давления не будут иметь эффекта, ибо, при отсутствии единодушия между всеми державами, Турция всегда найдет какие-то деньги. На словах Франция поддерживала Россию, а на деле — продолжала осуществлять финансовую помощь Порте. Не помогло и предупреждение, переданное Извольским: «…Если со стороны Франции нам не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза». Перед финансовыми интересами Франции в Турции оказался бессилен и этот аргумент[615]. Сазонов заявил с горечью: «Именно Франция предоставила в распоряжение Турции средства, которые позволили ей отвоевать Адрианополь»[616]. Не желая быть виновным в нарушении европейского равновесия, Париж согласился на морскую демонстрацию при условии участия в ней всех великих держав, что было равносильно отказу из-за сопротивления Тройственного союза.
Тогда российская дипломатия стала намекать партнерам на возможность единоличных мер принуждения в отношении Турции со стороны России, например временной оккупации некоторых азиатских городов. В этой связи Грей сказал германскому послу в Лондоне, что переход турок через Марицу меняет ситуацию и, если Россия предпримет какие-либо санкции, Лондон не станет препятствовать, ибо считает ее поведение оправданным[617]. Таким образом, английская дипломатия фактически не только не стала возражать против предложенных Россией мер, но и поощряла ее на более решительные действия. Британским правящим кругам было хорошо известно, что Германия не останется пассивной при выступлении России против Турции. Австро-Венгрия также вмешается в конфликт, который из балканского может превратиться в общеевропейский. Однако и на этот раз дала о себе знать неподготовленность России к большой войне. Убедившись в том, что остался в одиночестве, Петербург отступил, сняв свое требование сохранить Адрианополь за Болгарией.
Во время Второй Балканской войны снова встал вопрос о помощи России Сербии. 9 (22) июля 1913 г. в «Правительственном вестнике» было опубликовано официальное сообщение, в котором российское Министерство иностранных дел опровергало известие о его особых симпатиях к Сербии и утверждало следующее: «Россия, как, впрочем, и все другие державы, не может допустить чрезмерного умаления и унижения Болгарии. Не преследуя никаких иных целей, кроме скорейшего умиротворения на Балканах, Россия уверена, что все великие державы разделяют в этом отношении одинаковые взгляды. Обстоятельство это дает основание полагать, что и в вопросе о выступлении Турции державы найдут способы и средства заставить уважать принятые ими решения»[618].
Поведение царской дипломатии во время военных действий на Балканах отличалось большой осторожностью. Россия избегала самостоятельных шагов, предпочитая совместные с другими державами выступления. Она не пыталась использовать ситуацию, для того чтобы изменить режим Черноморских проливов, несмотря на энергичный нажим определенных сил внутри страны.
К середине 1913 г. все ее устремления в отношении Проливов были направлены на сохранение статус-кво, чтобы оттянуть решение судьбы Проливов до того момента, когда царизм будет располагать для этого соответствующими возможностями. До этого времени необходимо было уберечь Босфор и Дарданеллы от захвата какой-либо иной державой.
Политика эта страдала весьма существенным недостатком: ее проведение зависело не столько от усмотрения царской дипломатии, сколько от согласия других империалистических держав, которые не собирались ждать, пока царизм наберется сил. Понимая это, российские министры и военная верхушка приступили к интенсивной разработке планов по развитию вооруженных сил на юге страны и по созданию условий для осуществления Босфорской экспедиции.
Читать бесплатно другие книги:
