Крысиная башня Лебедева Наталья

Мельник обернулся к двери, вспомнив, что там когда-то стояла пластиковая лопата, но не увидел ее. Зато на снегу, на том месте, где стояла Саша, блестел в лунном свете острый, длинный и широкий кухонный нож. Мельник поднял его и взвесил в руке — нож оказался тяжелым и удобным, будто специально сделанным для его ладони.

Шуликуны приближались, и, не видя смысла выжидать, Мельник бросился к ним навстречу. Первого противника он встретил на полпути к реке. Мелкие кошачьи зубки шуликуна были ощерены, глаза сверкали злобой, ручки с недоразвитыми пальцами тянулись вперед. Нож вошел в маленькое жилистое тельце туго, и Мельник услышал хруст, словно под лезвием раскрошилась тонкая корка льда. Серебристая крыса стрелой слетела с его плеча и бросилась в толпу шуликунов, ее светлое тело мелькало то там, то здесь, и временами Мельник слышал ее яростный писк.

Он колол и резал. Маленькие тела пружинили, кровь чавкала и тянулась за ножом густыми, быстро застывающими на морозе нитями. Шуликуны налетали со всех сторон. Они не могли добраться до головы, не трогали рук, зато гроздьями висели на спине, мешая двигаться. Их острые зубки рвали плотную ткань пальто, но пальто оказалось прочным и надежным, как доспех. Саша не зря велела взять его с собой.

Мельник бил, резал, колол, смахивал с себя шулику-нов, подбиравшихся к шее, и вдруг понял, что его силы заканчиваются. Нападающих было слишком много. И когда мысль о поражении уже утвердилась в голове Мельника, он поднял глаза и увидел перед собой мельницу. Она была совсем близко, в двух десятках шагов: сражаясь, он невольно шел к ней, будто знал, что там его ждет спасение. Забравшись внутрь, он мог закрыть за собой тяжелые дубовые двери и отдохнуть.

Мельник наклонился вперед, закрыл лицо руками и пошел, как человек, застигнутый в поле пургой. Все больше и больше шуликунов запрыгивало на его спину. Ткань пальто затрещала, потом начала рваться. Холод проник сквозь дыры, добрался до тела, охватил грудь. Серебристая крыса, уставшая, израненная, покрытая кровью, прыгнула Мельнику на брюки, взобралась вверх, нырнула под рубашку и там замерла. Мельнику стало страшно, потому что закончилось все очень быстро. Он поднял голову, отнял от глаз исцарапанные шуликунами руки и увидел прямо перед собой потемневшую деревянную стену и лестницу, ведущую вверх.

Собрав последние силы, Мельник стряхнул с себя мелких бесов, выдернул обрывки пальто из их ручек и взобрался по лестнице, оскальзываясь на обледеневших ступенях, обдирая руки о шершавые перила.

Он ворвался внутрь, захлопнул тяжелую дверь, заложил засов и, дрожа, опустился на пол у стены. Крыса жалась к нему — ей тоже было холодно. Он обхватил ее маленькое тело сквозь ткань рубашки и прижал к себе.

Мельника трясло. Он пытался укутаться в остатки пальто, но это было бесполезно: на воротнике болтались всего несколько длинных лоскутов, и половина рукава висела на плотном плечевом шве. На одном из лоскутов чудом сохранился карман, и Мельник с изумлением обнаружил на его дне Настину серебряную зажигалку. Мельник зажал «Дюпон» в непослушной от холода руке и повернул колесико.

Острые иглы холода пронзили его ладонь. Мельник закричал от боли и разжал пальцы, но зажигалка не упала на пол. Серебряный «Дюпон» примерз к ладони. Мельник попытался стряхнуть его, потом накинул на зажигалку клочок драпа, как можно крепче обхватил ее и дернул. Верхний слой кожи остался на зажигалке. Освежеванная ладонь сочилась желтовато-прозрачной лимфой, капельки крови бисером проступили на ней. Мельник прижал руку к себе.

Он сидел у стены и ни о чем не думал — просто ждал, когда утихнет боль. Глаза постепенно привыкали к темноте и стали различать очертания жерновов и матовый блеск развешанных на стене металлических инструментов. За жерновами белело что-то неясное, и Мельник не мог понять, что это, пока не разглядел два блестящих глаза и молочно-бледный лоб.

Взошла луна. Тучи разошлись, кончился снег. Лунный свет проник на мельницу сквозь щели в стенах, и Мельник смог разглядеть голема, скорчившегося в углу. Это было то самое создание, на котором катались шулику-ны, оно казалось жалким, безвредным и испуганно жалось к жерновам. Мельник сказал:

— Не бойся, сюда они не войдут.

Голем склонил голову набок, встал, опираясь на бледную костлявую руку с обвисшей кожей, и пошел к Мельнику. Его глаза не выражали злости. «Я хороший и не плохой», — думал про себя голем, и Мельник слышал его простые мысли.

В неярком свете луны темнели жернова, тускло поблескивали инструменты. Железные цепи свисали со ржавых балок. Морозный воздух был как черное стекло, он затуманивал смыслы, менял очертания, наполнял пространство странными бликами.

Голем шел к Мельнику. Он хотел убить высокого человека в рваном пальто. Кто-то сказал ему, что так будет правильно, и голем не считал это плохим поступком. Старые дубовые доски скрипели под его босыми ногами. Мельник вскочил, отступил назад, выставил перед собой руки, чтобы защититься. Его ладони уперлись нападавшему в грудь. Кожа голема была сухой и шуршала, как газетная бумага. Мельник ударил его коленом в живот и услышал резкий треск, похожий на раскат далекого грома. Голему было все равно — он не чувствовал ни боли, ни беспокойства, ему не было важно сохранить в целости свое уродливое тело. Длинные острые пальцы, синевато-белые, будто вылепленные из особого сорта глины, дотронулись до горла Мельника. Мельник сжал его сухие запястья, пытаясь ослабить хватку, но ничего не получилось. Голем нажимал холодно и бесстрастно, как гидравлический пресс. Крыса барахталась между животом Мельника и заправленной в брюки рубашкой, как в мешке, и отчаянно пищала.

Кожа на шее Мельника лопнула в нескольких местах, теплые струйки крови побежали по груди и плечам. Он понял, что сейчас умрет, и почти уже сдался, когда мысль о Саше заставила его сделать последнюю отчаянную попытку вырваться. Мельник оперся спиной о стену, согнул ногу, упер ее голему в тощий живот и толкнул изо всех сил. Крючковатые пальцы скользнули по шее Мельника, оставляя на ней уродливые кровавые борозды, голем отлетел к жерновам и шмякнулся на пол.

Задыхаясь и кашляя, Мельник ринулся вперед, перепрыгнул через скорчившееся на полу тело и оказался рядом с инструментами, стоящими у стены. Рука его нащупала длинную, отполированную сотнями прикосновений ручку кирки. Мельник занес ее над собой, намереваясь обрушить ее на голову голему, — и не смог. Голем лежал у него под ногами, скорчившись от страха. Он был голым, беззащитным и не делал ни единого движения, чтобы напасть или защититься. Мельник смотрел на него и понимал, что видит голема очень хорошо, во всех подробностях: и лопнувший бок, из которого текла тонкая струйка серого, похожего на опилки от карандашного грифеля песка, и след своего ботинка на бледной груди, и острые пальцы без ногтей, перепачканные кровью. На мельнице стало светло: кто-то открыл дверь, и ровный лунный свет залил комнату.

Фантастически огромный, бледно-желтый, покрытый сизыми дымками край луны был виден в проем, человеческая фигура на его фоне казалась угольно-черной. Фигура стояла, не двигаясь, голем смотрел на нее. Луна отражалась в его черных, как отполированные камешки, глазах. Во взгляде читалось такое отчаяние, что Мельнику стало нестерпимо жаль его. Он опустил кирку и устало оперся на длинную рукоять.

Вокруг стоящей в дверном проеме фигуры кружили мертвецы. Это было похоже на комбинированные съемки в старом фильме. Все мертвецы были разных размеров и по-разному сняты: один был крохотным, едва различимым силуэтом, второй — огромным отделенным от туловища лицом, третий — черно-белой головой с плечами.

Голем издал глухой утробный звук и протянул руку вперед. Это было похоже на жест маленького ребенка, который увидел что-то пугающее и призывает взрослого развеять его страхи. Мельник наклонился к голему, дотронулся до его плеча и почувствовал, как существо дрожит от испуга. От прикосновения голем дернулся, его грубая, шершавая кожа коснулась раны, оставленной зажигалкой. В руке с новой силой вспыхнула боль, из которой вырос, словно цветок, монотонный голос Насти:

— Мельник по представлениям славян был наделен способностями договариваться с существами из потустороннего мира. Он жил у реки, которая служила местом перехода из одного мира в другой. Русалки катались на мельничном колесе, души умерших кружили над омутами. Чтобы сохранить жизнь, рассудок и мельницу, он должен был уметь говорить с ними.

— Все верно, — сказала ундина, входя, — ты — мельник, ты можешь с ними говорить. Иди, договорись с ними. А его я возьму на себя.

Она подошла к голему, села рядом, обняла его тяжелую, большую голову и положила себе на колени.

— Иди, — повторила она.

Мельник сомневался. Его правая, здоровая, рука все еще сжимала рукоять кирки: он верил металлу больше, чем слову.

— Иди!

Мельник вышел на крыльцо, оперся на кирку и окинул взглядом лежащее перед ним поле. Оно было истоптано грязными ногами и залито кровью. Шуликуны столпились у мельницы, дрались и кричали тонкими резкими голосами, но не решались подойти к лестнице.

— Слушайте меня! — крикнул Мельник.

Его голос разнесся над рекой и полем, будто усиленный десятками колонок. Шуликуны прекратили свою возню и замерли, повернув к Мельнику остроконечные головы.

Он продолжил говорить, и они стали внимательно слушать — насупившись и прищурив свои маленькие хитрые глазки.

5

— Рейтинг высок, но все это мне не нравится. Слишком взрывоопасно. Нужно брать управление в свои руки. Нам осталось снять всего два эпизода. Скажите Соколову, чтобы он придерживался сценария, иначе договор будет разорван.

Хотя… Черт. Я не знаю, что можно придумать, чтобы сделать следующие серии интереснее тех, что уже сняты. И так понятно, кто победил. Мать его…

6

Пиха сидел на подоконнике. Рамы были старые, рассохшиеся, с растрескавшейся краской, одно стекло треснуло, из щелей и трещин безжалостно дул холодный осенний ветер. Пиха с радостью пошел бы в машину, но тот, кого он считал Мельником, не разрешил, велел сидеть возле двери, чтобы ворваться можно было в счита-ные секунды. Ключ, оставленный под ковриком, Пиха уже забрал и время от времени похлопывал себя по плотному карману джинсов, чтобы проверить, не исчез ли он.

Просидев два часа, Пиха стал засыпать. Он укутался в куртку, поднял воротник, чтобы не так жестко было прислоняться головой к обшарпанному откосу. Время от времени мимо Пихи проходили люди. Одна пожилая женщина громко заворчала, что нечего сидеть в чужих подъездах, будто надеялась, что он устыдится и уйдет. Две девушки шарахнулись, наткнувшись на его мутный, агрессивный взгляд. Потом Пиха задремал, и какой-то парень стал трясти его за плечо и говорить:

— Эй! Че сидишь тут? Эй! Вали отсюда!

Пиха сделал вид, что спит и ничего не слышит. Парень потоптался возле него, но, увидев, что ничего не добился, злобно выругался и ушел. Поздний вечер скатился в ночь, подъезд затих, и Пиха уснул крепко. Ему снилось, что он сидит в темноте, и злой морозный ветер задувает в щели так, что спина и плечи начинают болеть. В этом сне ему велели убить того, кто войдет внутрь, а взамен обещали защитить от опасных существ снаружи. Пиха все сделал, как было велено, но в последний момент сон сменился. Вместо смутно знакомого мужчины, с которым пришлось бороться, он вдруг увидел мертвецов. Десятки призраков вращались вокруг живого человека. Лица были незнакомыми, но о чем-то напоминали Пихе, и он заплакал во сне от невозможности вспомнить. Тогда какая-то девушка, тоже вроде бы знакомая, подошла к нему, села рядом и положила его голову себе на колени. Она начала гладить Борин лоб ладонью, в которой соединялись живое тепло и мертвенный холод. Что-то изменилось потом: Боря собрался с мыслями и понял, что человек, которого он должен был убить, покинул комнату. Боря встревожился сначала, потому что не выполнил важного приказа, но тонкая легкая ладонь успокоила его, отогнала все страхи.

— Мы оба видели смерть совсем близко, — сказала девочка, обнимавшая его голову, и в этот момент Боря вспомнил самое главное событие своей жизни. От круживших возле девочки фигур отделился мертвец. Он скользнул к Боре и взглянул на него добрыми и грустными глазами.

— Здравствуй, — сказал он, не размыкая губ. — Вот мы и встретились.

Боре было пять лет, и он спал на свежем прохладном белье в чужом доме. Спал сладко, потому что вечер накануне состоял из удивительных и чудесных событий. Борю пустили в гараж, он играл там в огромном грузовике. Когда стемнело, он, мама и улыбчивый молодой человек ужинали в саду под яблонями. Ветер шумел, играя плотными круглыми листьями, и крупные яблоки раскачивались у Бори над головой. На плечи его был наброшен толстый бушлат, потому что стало прохладно. Боря украдкой втягивал носом исходящий от бушлата запах выкуренных сигарет и сильного мужского тела. После ужина он впервые видел и трогал живого ежа, и сердце его замирало от радости.

За окном было темно, когда хозяин разбудил Борю.

— Пойдем, — шепнул он, — пока мамка спит, грибов ей наберем. Любишь грибы-то есть?

Боря пожал плечами.

— Чего? Грибов никогда не ел? Это ты зря. И в лесу не был?

Боря помотал головой.

— Ну идешь со мной, герой? Или побоишься без мамки?

Боря разлепил маленькие пухлые губы и прошептал:

— Не побоюсь.

Они умылись, позавтракали и тепло оделись. Из дома вышли с первыми лучами солнца. Одной рукой Боря схватился за крепкую мужскую руку, в другой зажал огромное сочное яблоко.

— Далеко не пойдем, — говорил ему мамин друг. — Маленький ты, устанешь быстро. Так, краешком возьмем, я тебе покажу, как маслята растут. Может, опенков найдем. Хочешь опенков?

Боря кусал яблоко, жмурился от счастья и заполнявшего рот яблочного сока и иногда украдкой прижимался щекой к большой мужской руке, что держала его маленькую детскую руку.

Они вошли в лес, и пьянящий аромат влажной земли, грибов и прелых листьев околдовал Борю совершенно.

Их ноги тонули в мягком мхе, тонкие палочки похрустывали под нажимом сапог. Иногда Боря отпускал руку маминого друга и добегал до дерева, чтобы дотронуться до растрескавшейся шершавой коры, или поднимал с земли необычной формы сук, мокрый от накрапывавшего дождя, но тут же пулей возвращался обратно: лес был местом незнакомым и немного пугающим. Больше всего Боря боялся медведя, но присутствие маминого друга успокаивало его.

Они нашли большой березовый ствол — трухлявый, с обломленной вершиной. Ствол снизу доверху был усыпан рыжими кнопками опят. Мамин друг показал Боре, какие у опят должны быть юбочки, и, пока он срезал грибы, Боря ковырялся в корзине и проверял каждый попавшийся ему опенок. Потом они прошли мимо молоденьких елей, возле которых росли маслята, Боря сам нашел несколько грибов, и это сделало его еще счастливее.

Мамин друг посмеивался над ним, глаза его лучились теплотой.

Когда они ели вареные яйца с черным, густо посыпанным солью хлебом, Боря набрался храбрости и спросил:

— Можно мы останемся у тебя навсегда?

— Оставайтесь, — сказал мамин друг и радостно рассмеялся. — Будем каждый день с тобой за грибами ходить. А когда тепло — на речку. На рыбалке был?

— Не был.

— А хочешь, трактор тебя научу чинить?

— Хочу…

Боря вдруг увидел, как глаза маминого друга на минуту затуманились грустью. Друг вздохнул и сказал, потрепав Пиху по маленькой вихрастой голове:

— Эх, плохо пацаненку без папки… Ну ничего, все поправим. Пошли, скоро мамка проснется, будет нас искать.

Они молча пошли по лесу. Боря сильно устал, но боялся ныть и проситься на руки, чтобы этот большой хороший человек случайно не разлюбил его.

— Устал? — спросил его мамин друг через некоторое время, и Боря кивнул.

— Ты прости, брат, нести мне тебя несподручно: опят много набрали, корзина тяжела. Ты как, дойдешь?

— Дойду, — буркнул Боря.

— Вот что, — решил мамин друг, — давай-ка спрямим. Не будем сейчас на дорожку выворачивать, а лесом проскочим, так быстрее.

Они пошли через лес, и уже пять минут спустя он сказал:

— Держись, боец. Видишь, в кустах просвет? Там край леса, деревня наша видна и дом мой на самом краю…

И как только он это проговорил, случилось что-то странное: рука маминого друга резко дернулась вверх, Борю подбросило, их ладони разжались, и Пиха упал на мох, а мамин друг исчез. Боря замер. Вытянул шею, пытаясь понять, в чем дело. Увидел черный след там, где нога маминого друга чиркнула по земле, разбрасывая по сторонам опавшие листья. За следом зияла черная дыра. Там был полукруглый корень, петлей нависавший над глубокой, больше человеческого роста, ямой. Борясь со слезами, осторожно, Боря подобрался к краю ямы и увидел маминого друга. Тот почти стоял, потому что дно ямы было узким. Корзина лежала у его ног, и яркие кнопки грибов усыпали землю. Мамин друг увидел лицо мальчика, показавшееся над краем ямы, и, собравшись с силами, попытался добраться до него. Его ладони оттолкнулись от земляной стены, тело наклонилось вперед. Пиха увидел за ним крепкий, гладкий, широкий и закругляющийся, как колено, корень и другой, острый и обломленный, измазанный чем-то густым и темным.

Мамин друг поднял руки, попытался схватиться за край ямы, но не дотянулся, его пальцы скользнули по влажной, жирной земле. Он хотел что-то сказать, но издал только тихий сиплый свист. Висок его был перепачкан кровью, шея потемнела и разбухла с одной стороны, и плотная матерчатая куртка словно слилась с ней в одно целое.

Боря закричал и отпрянул, испугавшись густой крови, того, что мамин друг не мог произнести ни слова, его рук, испачканных землей, его бледного лица с обезумевшими от боли глазами. Лицо было перемазано грязью, на него налипли раскрошенные опавшие листья, хвоя и корешки травы, похожие на истлевшие нитки. Боря больше не мог смотреть на него. Он отпрянул от края ямы и побежал в просвет между кустами. Там он действительно увидел деревню и дом с садом, в котором они ужинали вчера вечером.

Дверь была не заперта, Боря скользнул в дом. Его кровать была не застелена, мать спала за шкафом, ее дыхание было спокойным и ровным. Боря разделся, стянул тугие непослушные колготки, кинул одежду на стул и забрался под одеяло. И как только он улегся и вдохнул успокаивающий, уютный запах постельного белья, так сразу уснул и спал без снов, долго, пока мать, причесанная, полностью одетая и слегка растерянная, не разбудила его завтракать. Боря поднялся, протирая глаза. Мать спросила, почему его одежда в таком беспорядке, но он ничего не смог ответить, потому что забыл все, что произошло утром. Они позавтракали, погуляли в саду. Потом мать готовила обед, а Пиха сидел в комнате и катал по пыльному подоконнику пластмассовую машинку, потому что на улице начался холодный тоскливый дождь. Маминого друга не было, Пиха скучал без него и немного обижался из-за того, что он ушел и не возвращается.

Мать бегала к соседям — пора было уезжать, а она не могла оставить чужой дом незапертым. Из окна Пиха видел, как она, прикрывая голову брезентовым дождевиком, разговаривает с женщиной в соседнем дворе. Ему было скучно.

Потом они просто сидели и ждали. Пиха чувствовал, как мать нервничает. Из-за этого он стал волноваться и плакать, и мать уложила его спать.

Поздно вечером, когда за окном стало совсем темно, в дверь постучали. В комнату вошел большой человек с круглым упругим животом, затянутым в серый свитер, и сказал, что маминого друга нашли. Боря слушал его слова, не открывая глаз.

— Если бы мы раньше его нашли, — сказал человек, — можно было бы спасти. Доктор так сказал. От кровопо-тери он умер. Время все решало. Если бы раньше…

Потом и этот разговор стерся из детской памяти.

7

Пиха проснулся, но долго еще сидел на подоконнике, не открывая глаз. Он приходил в себя после того, что удалось вспомнить. В его жизни многое в этот момент изменилось. Все, что он делал раньше, было подчинено интуитивному следованию за своим счастьем, которое соединялось почему-то с образом мертвого человека. Теперь же он не чувствовал, а точно знал, что с ним происходит.

Оказалось, мертвец не хотел от него никаких жертв — он просто ждал, чтобы его вспомнили, а Пиха пытался оживить память, прикасаясь к мертвым телам других людей, но ничего не получалось. И вот пришла какая-то девочка и решила проблему легко и просто, словно открыла детскую шкатулку.

Пихе больше не нужно было никого убивать, он мог ехать домой. Рука его нащупала спрятанный под курткой и бесполезный теперь пистолет.

— Ты возьмешь ключ и останешься в подъезде, — сказал Боре хозяин, отправляя его сюда, — но не войдешь в квартиру и не убьешь ее, пока я не скажу. Ты меня понял?

— Понял, — неохотно ответил Пиха.

— Нет, ты меня не понял. Ни в коем случае не убивай ее, пока я не скажу, слышал?

— Ну слышал.

— Без ну! От того, насколько хорошо ты выполнишь свою работу, будет зависеть наше будущее! Ты, например, можешь пойти в тюрьму.

— Почему? — Пиха удивленно моргнул и впервые за разговор отвлекся от мыслей о предстоящем убийстве.

— Потому что ты испортишь мне игру, и я с радостью сдам тебя полиции — а тебя ищут за соучастие в убийствах. К тому же за нее будут мстить. Если ты убьешь, ее мужчина доберется до меня, а потом и до тебя. Так что — только в самом крайнем случае, если терять нам будет уже нечего.

Пиха вспоминал этот разговор и вдруг обнаружил, что снова спит. Во сне он был на мельнице, его голова лежала на коленях у девочки, она гладила его лоб своей тонкой прохладной ладонью.

Луна по-прежнему ярко светила сквозь щели. Маленькая ундина хорошо видела отвратительное лицо голема. Он шумно выдохнул — через ноздри, как лошадь, — и попытался встать, но Нина придержала его голову, стала баюкать и гладить. Мертвецы отступили от нее, сторонясь голема, теснились по углам, не решаясь подлететь ближе, и она наслаждалась временной свободой. «С Мельником, — думала Нина, — будет еще лучше. Он прогонит их навсегда — самый сильный, самый красивый, самый умный. Нужно только, чтобы он перестал любить ту, другую».

Она наклонилась к голему и прошептала:

— Тебе хорошо?

Он выдавил в ответ странный звук, нечто среднее между мычанием и стоном, и потянулся к ней подбородком.

— Хорошо, — кивнула она. — Ты помнишь, что я для тебя сделала?

Его глаза смотрели на нее неотрывно. Тонкая серая рука с пальцами без ногтей потянулась вверх и царапнула ундину по плечу. Это было неуверенное, непривычное голему, но все же ласковое движение.

— Помнишь, — кивнула ундина. — Понимаешь, мне хотелось бы сделать это просто так, но мне тоже нужна твоя помощь. Ты поможешь?

Голем ждал, преданно глядя ей в глаза.

— Ты сделаешь все, о чем я попрошу?

Он прижался к ней всем телом и задрожал.

— Все что угодно?

Нетерпеливый стон раздался из расщелины его рта.

— Ты ведь можешь убить ее? Ты знаешь, как это сделать?

Ледяная тишина повисла в воздухе. Ундина закрыла глаза, прислонилась спиной к холодному жернову, положила ладони голему на лицо и сказала:

— Тогда иди и убей.

Эпизод двенадцатый ФИНАЛ

1

Полина медленно привыкала к Кириллу: к его длинным ботинкам, пятки которых торчали с полочки в прихожей; к тому, что в ванную теперь можно попасть не всегда, когда хочется; к тому, что грязная посуда больше не копится в раковине, а исчезает, не успев появиться; что в квартире стало прохладнее и свежее, потому что он каждый раз застенчиво спрашивает, нельзя ли открыть окно. Кирилла невыразимо трогало то старание, с которым Полина пыталась привыкнуть к его присутствию. Ради него никто и никогда еще не прикладывал таких усилий.

В результате между ними возникли хрупкие, как хрусталь, отношения, в которых каждый старался щадить чувства другого. Они относились друг к другу так, как относятся к ветхим и ценным музейным вещам, и старались не думать о том, что будет дальше.

Как ни странно, в этих отношениях именно Саша была тем, что добавляло им стабильности. Беспокоясь за близкого человека, Полина принимала помощь, которую Кирилл предлагал, и он чувствовал себя сильным и нужным.

Звонок Мельника застал их в гостях у Саши: она позвала их, испугавшись того, что ее родители внезапно исчезли. Днем она легла поспать, а проснувшись, обнаружила, что их нет дома. Телефоны их были отключены.

— Ты уверена, что с родителями все в порядке? — спросил Кирилл, с тревогой вглядываясь в ее осунувшееся лицо.

— Я уверена, что с ними все в порядке, — нервно сказала Саша, — мне просто стало как-то не по себе.

— Уверена? Ты что, смотрела платки? — испуганно спросила Полина.

— Я всего один, — Саша оправдывалась, как провинившийся ребенок. — Просто чтобы убедиться, что ничего не случилось.

— Но Мельник ведь все поправит?

— Я не знаю, — ответила Саша и беспомощно развела руками. — Он отпустил меня.

Они сидели на кухне. Лампочка под матовым плафоном светила тускло, словно вполнакала, за окнами была плотная осенняя тьма, в чашки был налит чай, к которому никто не прикоснулся. Поверхность чая подернулась серой пленкой.

«Словно в ожидании приговора», — подумала Полина. В ответ на ее слова Кирилл взял ее за руку и слегка сжал ладонь.

— Поспишь? — спросила Полина, но Саша покачала головой.

Они сидели молча, глядя друг на друга и за окно, где проплывали в темноте яркие автомобильные фары. В квартире было тихо, каждый звук извне доносился отчетливо: сливные бачки унитазов, кашель и звук телевизора в соседней квартире, шаги по лестнице. Саша стала дремать на табуретке, и тогда, несмотря на все возражения, Кирилл подхватил ее на руки и отнес в спальню.

— Я посижу с ней, — сказала ему Полина.

— Хорошо, — согласился он — А еще лучше, тоже ляг и поспи. Я подежурю, мне не привыкать. В больнице тоже не каждую ночь удается уснуть. Найду себе книгу и буду читать.

В этот момент Пиха, сидевший в подъезде, открыл глаза и спрыгнул с холодного подоконника.

Кирилл подошел к книжному шкафу в большой комнате. Он слышал, как в спальне Полина что-то шепчет Саше — утешает или просто что-то рассказывает, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Книг в этом доме было много. Кирилл наклонил голову, читая названия на корешках, и в этот момент услышал, как в двери осторожно поворачивается ключ.

Длинный узкий коридор был темен. Кирилл вышел в него из комнаты и увидел неясный силуэт на фоне широко распахнутой входной двери. Кирилл замешкался в растерянности, и, пока он думал о том, что должен сказать или сделать, рука незнакомца чуть шевельнулась, что-то вспыхнуло, и раздался оглушительный хлопок. Пуля врезалась Кириллу в живот, оттолкнув его назад, так что дверь кладовки, о которую он ударился спиной, сдавленно хрустнула. Кирилл ничего не успел понять, ему даже не было страшно. Он, скорее, удивился: и внезапности того, что случилось, и собственной беспомощности. Убийца шел по коридору мимо него. Секунду спустя яркий свет ударил Кириллу в глаза, и он увидел над собой испуганное лицо Полины. Он хотел крикнуть «беги!», но губы и горло не слушались его, а во рту появился устойчивый привкус крови. Раздался еще один выстрел, и Кирилл, не успевший почувствовать, что в него снова попали, потерял сознание.

2

Мельник вышел на крыльцо и начал говорить, чувствуя за спиной безграничную мощь мельницы. Под ним разливалось море шуликунов. Он не отдавал себе отчета в том, что говорил, позволяя мельничному колесу пользоваться его губами. Скрип жерновов, плеск лопастей по воде, шорох перемалываемого зерна, пыльные хлопки переполненных мешков, падающих на толстые доски пола, — вот что слышал он в собственной речи.

Шуликуны стояли смирно, лишь переминались с ноги на ногу. Им непривычно было стоять неподвижно, не драться, не устраивать свар, не пугать друг друга раскаленными сковородами. Им не хватало веселья, злости и горячей крови из разбитых носов, но голос держал их крепче железных цепей.

Мельник сделал шаг вперед. Не прекращая говорить, он спустился по лестнице и достиг толпы. Он ждал, что шуликуны расступятся и дадут ему дорогу, но они обступили его плотной стеной, смотрели ему в рот, ловили каждое слово. Мельник пытался отодвигать их руками, но они стояли как вкопанные, словно боялись потерять свое место возле него. Он хотел перешагивать через них, но между маленькими тельцами не было места, чтобы поставить ногу.

Мельнику ничто не угрожало, но он был в ловушке. Он нашел для шуликунов слова утешения, но не знал, как заставить их выполнять приказы. Взгляд его упал на стоящие возле мельницы сани, в которые когда-то запрягали голема. Не прекращая говорить, он потянулся за ними, но до оглобель достать не смог. Тогда Мельник поставил колено на голову одному шуликуну, балансируя, поднялся, оттолкнулся и прыгнул к саням. Он приземлился прямо на запачканную кровью и комьями мерзлой земли скамью. Толпа развернулась к нему, зрители стали скалить зубки в восторге от того, что их обожаемый герой стал еще выше, и теперь даже задние ряды могли его рассмотреть.

Места вокруг саней не было совсем. Тот пятачок, на котором Мельник стоял раньше, тоже затянулся, как затягивается ряской маленькое окошко воды, образовавшееся от брошенного в пруд камня.

Тогда Мельник уперся ногами в стену мельницы, а руками — в шершавую, плохо обработанную боковину саней и резко, как пружина, разогнулся. Передний ряд дрогнул и подался назад, но, поскольку сзади напирали другие шуликуны, отпрянуть не получилось. Послышался хруст сломанных костей и стоны раненых.

Между мельницей и санями появилось место. Мельник скользнул туда и толкнул сани еще раз, потом, приложив огромное усилие, развернул их оглоблями вперед. Широкие полозья спотыкались о маленькие трупы и тяжело переваливались через них, оглобли ныряли вниз и поднимались вверх; на одной повис, зацепившись шубкой, визжащий от страха шуликун. Спина его была разодрана, из-под шубки на зрителей капала кровь. Мельник продолжал говорить.

Шуликуны наконец осознали, что происходит. Их ряды дрогнули, по серой массе прокатилась волна. Мелкие бесы заскрежетали зубками, вскинули крохотные ручки, россыпью бросились прочь от несущих смерть саней. Некоторые из них попробовали напасть на Мельника, но не смогли преодолеть силу его слов и с обиженным воем кинулись к реке. Остальные последовали за ними. Вода снова вскипела, поглощая серые мерзлые комки шули-куновых тел, и мгновенно успокоилась. Поле лежало перед Мельником опустевшее и оскверненное. На нем остались лишь серые трупики, наполовину втоптанные в снег. Мельник вернулся к ступеням лестницы, ведущей на мельницу, и взял свою кирку. Ему было тревожно.

Оглядываясь в поисках следующего врага, Мельник увидел, что кафе, еще недавно выглядевшее таким теплым и уютным посреди этого колючего, угрожающего холода, изменилось. На лапы елей не падал свет из больших окон, стены казались грязными и почему-то промерзшими, словно и внутри царствовал тот же свирепый мороз. У Мельника сжалось сердце. Казалось, что из живого существа вынули душу, и оно стало неживым. Это значило, что с Сашей происходит или уже произошло что-то плохое. Забыв о том, что должен искать Соколова, Мельник побежал туда.

Дверь «Мельницы» была открыта. Она висела на одной петле, опасно накренившись, и покачивалась от легкого ветра. Внутри было темно, холодно и пахло запустением, некоторые столы были перевернуты и поставлены на другие, на них были навалены стулья. Диванчики придвинули один к другому, и теперь никто не смог бы сесть на них. Что-то черное висело на крючке у самой двери — Мельнику казалось, что раньше тут не было никакого крючка, но он не мог быть в этом уверен. Он подошел, расправил плотную ткань и увидел пальто. Слезы подступили к его глазам, крыса затихла, прижавшись спиной к его животу, ухватившись маленькими розовыми пальцами за остатки рубашки. Саша ушла, и пальто было ее прощальным подарком. Мельник вспомнил, как она попросила, провожая его на съемки: «Возьми с собой пальто, оно так тебе идет». Он чувствовал вкус ее поцелуя на своих губах.

Маленькие острые зубы вонзились в его живот, скользнули сверху вниз, оставив две тонкие, огнем горящие полоски. Мельник запустил руку за пазуху в надежде ухватить крысу и выкинуть ее прочь, но усилия его были тщетны. Она металась под рваной рубашкой, опираясь лапками на кожаный, вдетый в джинсы ремень, царапала и кусала. Кожа Мельника расцвела кровавыми узорами. Некоторые ранки были легки и поверхностны, другие оказались глубже, из них струйками стекала темная теплая кровь. В каждую рану, словно чумная зараза, проникала крысиная злоба.

Мельник сбросил с себя лохмотья, надел новое пальто, поднял брошенную у входа кирку и вышел наружу. Он не понимал, что произошло, но твердо знал, что Соколов не отдавал приказа убить, поскольку следил за ним с тех пор, когда старик покинул кафе. Мельник тонкой ниточкой незаметно прицепился к голове врага и слушал, чтобы не пропустить важных вещей и не дать себя обмануть.

Но, даже если Саша умерла, оттого что у нее кончились жизненные силы, виноват в этом был все равно Соколов: из-за него Мельнику пришлось отпустить ее сердце. И он жаждал мести.

Он мысленно пробежался по идущей к Соколову нити и резко дернул за нее, вызывая противника на бой. Соколов вздрогнул от неожиданности, и Мельник понял, что его противник трусит.

Он стоял возле осиротевшего кафе и смотрел, как начинают раскачиваться вершины елей: кто-то огромный шел к нему через лес. Мельник слышал скрип снега под тяжелыми ступнями и приглушенный утробный рев. Серый, безобразный, с обвисшей кожей, высотой в четыре человеческих роста, появился из леса новый голем. Он смутно напоминал Соколова: черты лица его были размыты и бесцветны, словно из-за телевизионных помех. Голем вышел на поле и остановился.

Мягкие хлопья снега летели с темно-синего ночного неба, облако наползало со стороны кафе. Оно еще не успело закрыть все целиком, и огромная луна сияла над лесом. Мельник поднял кирку и ринулся на Соколова. Тот, не ожидавший таких решительных действий, дрогнул и отступил. В два больших шага огромный голем скрылся в лесу.

Мельник бросился за ним вслед, и крыса, перебравшись на его плечо, стала приплясывать от нетерпения. Под густыми хвойными лапами было совсем мало снега, он оказался слежавшимся, плотным и больно колол, забиваясь в ботинки.

Затрещали, ломаясь, хрупкие старые ветки, осыпался снег с молодых зеленых лап. Мельник обернулся и увидел огромную серую ладонь, которая тянулась к нему, проскальзывая меж стволов. Мельник отпрыгнул в сторону, успев разглядеть за деревьями два больших внимательных глаза. Соколов снова прицелился кончиками серых, острых, похожих на заточенные карандаши пальцев. Мельник опять уклонился. Он чувствовал себя как мышь, в нору к которой кошка просунула свою цепкую быструю лапу. Но Мельник не хотел играть в прятки, он жаждал мести, и тяжелая кирка жгла ему руку. Мельник стремился туда, где есть простор, и за деревьями он видел просвет — с той стороны от ельника тоже простиралось поле.

Он вырвался на свободу и едва не зажмурился: свет заходящей луны был так ярок, что, отвернувшись от нее, Мельник увидел на снегу собственную тень.

Поле, на которое он вышел, было шире первого. В отдалении змеилась темная полоса реки, перерезанная изогнутым штрихом моста. На горизонте, на фоне лунного диска, гордо возвышалась круглая башня. Крыса злобно запищала, узнав место своего заточения.

Стволы деревьев за спиной у Мельника затрещали: из леса медленно выходил Соколов. Его глаза — два черных, гладко отполированных камня, воткнутых в глиняную голову, — смотрели пристально и тупо.

— Я буду драться с тобой здесь, на открытом пространстве! Не смей прятаться от меня, трус!

Соколов помедлил, потом подошел ближе. Его огромная рука, сжатая в кулак, размахнулась и ударила сверху вниз, но Мельник не отскочил, а побежал вперед к серым толстым ногам. Он замахнулся киркой, ударил со всего размаха, и по ноге голема пошла трещина. Мельник чуть развернул застрявшую в трещине кирку, надавил, и кусок серой пористой плоти, похожий на осколок бетонной плиты, откололся и упал на снег. Усилие, которое пришлось приложить, болью отозвалось в руках. Снова подкрались холод и голоса, и, если бы не новое пальто, Мельнику пришлось бы совсем туго. Серая ладонь Соколова скользнула сверху вниз и обхватила спину Мельника. Тот взмахнул киркой, пытаясь попасть в основание кисти, где у людей выходят на поверхность вены, но шип ударил вскользь. Он прочертил по руке голема жирную неровную полосу, но не принес ощутимого вреда.

Соколов встряхнул соперника в руке, как хищник встряхивает полудохлую добычу, и кирка полетела вниз. Пальцы Соколова начали сжиматься. Мягкий драп черного пальто плотнее и плотнее прижимался к телу Мельника. Мельник обхватил большой палец голема и стал отталкивать от себя. Кожа голема под его ладонями осыпалась серым колючим песком, нажим сверху ослаб, но ладонь Соколова продолжала сдавливать спину. Мельник толкнул сильней, рванулся вперед всем телом, неживой палец хрустнул и пошел трещинами. Словно предчувствуя, что противник вот-вот вырвется на свободу, голем накрыл его сверху другой рукой. Стало совсем трудно дышать, голоса несчастливых людей звенели, сводя с ума. И все же Мельник продолжал бороться. Он бил руками в большой палец Соколова, оставляя на серой коже кровавые следы своих ободранных ладоней. Лицо ему залеплял снег — небо заволокло тучами, луна скрылась, мир стал молочного цвета, и крупные влажные хлопья летели будто из ниоткуда, становясь все гуще и все плотнее, Мельник тонул в них, захлебывался талой водой, но боролся. Палец Соколова начал крошиться под его нажимом. Трещины ширились, Мельник цеплялся за них, разламывая плоть голема. И вдруг в его руке оказался большой треугольный кусок серой глины с острым, как нож, концом. Мельник хотел было отбросить его прочь, но вовремя спохватился. Он замахнулся и воткнул острие во вторую ладонь голема. От места удара во все стороны побежали трещины. Голем отдернул вторую руку и уставился на Мельника. Тот завертелся, пытаясь выскользнуть из искалеченной ладони, но обломок большого пальца все еще прижимал его, не давая выбраться. Тогда голем поднял левую руку над головой Мельника, и тот понял, что сейчас ему свернут шею. Не желая сдаваться, глядя, как к его голове приближаются серые острые пальцы, Мельник еще раз нажал, что-то сильно хрустнуло, и он вдруг полетел в молочную мглу, а рядом с ним летел огромный осколок пальца. Полет длился меньше секунды, а потом мягкий сугроб принял тело Мельника в холодные объятия.

Мельник, пошатываясь, встал на ноги и посмотрел вверх, прикрыв ладонью глаза от снежных хлопьев. Лицо Соколова отсюда, с земли, казалось большим мутным пятном с черными кляксами глаз. Что-то светлое скользнуло у голема по плечу и перепрыгнуло прямо на его лицо, зацепившись за шершавый нос. Это была серебристая крыса. Примерившись, она бросилась к черному гладкому глазу, раскрыв маленькую треугольную пасть; два ее острых передних зуба впились в нижнее веко голема. Зашуршала, крошась и осыпаясь, серая плоть. Черный отполированный глаз, качнувшись, подался вперед и выкатился из глазницы, сбрасывая крысу с лица. Левая рука голема поймала глаз на лету, крепко сжала, и крыса, падавшая с ним, оказалась в ладони врага. Хрустнули тонкие кости, вырвался из горла последний хриплый писк, и она перестала существовать.

Голем открыл рот и закричал. Его крик был похож на скрежет гвоздя по стеклу. Мельник отшатнулся назад и едва не упал. Голоса в его голове усилились, будто отвечая на зов. Справляться с ними стало невозможно.

Крыса ушла, а вместе с ней ушла ярость. Мельник чувствовал, как иссякает адреналин в крови. Его руки пылали от боли и усталости, спину ломило, мышцы начинали чувствовать все, что пришлось пережить за этот день. У него не было силы воли, чтобы продолжать борьбу, и он просто ждал, когда Соколов ударит его в последний раз.

Но тот не стал бить. Потеря глаза, кажется, лишила голема уверенности в собственных силах. Он развернулся и пошел прочь, хромая на разбитую Мельником ногу и размахивая руками, чтобы сохранить равновесие.

Широкая серая спина растворялась в молочной мгле. Мельник смотрел на нее и чувствовал облегчение: ему больше не нужно было драться. Можно было лечь в снег и замереть, чувствуя, как снежинки ложатся на лицо. Сначала, думал Мельник, они покажутся холодными, но потом подарят тепло и забвение.

Однако он не лег. У него не было сил, не было даже ярости, но в голове занозой сидела мысль: «Я должен это сделать», — и он решил следовать этой мысли.

Мельник оглянулся вокруг себя, ища кирку. Снега насыпало много, и он увидел ее чудом, только потому что она воткнулась в сугроб вертикально, и самый кончик ее длинной рукояти все еще торчал из него.

Мельник закинул кирку на плечо, которое отозвалось сильной болью.

Он пошел вперед. Сначала наступал на следы своего противника и продвигался довольно быстро, но вскоре снег засыпал их. Мельник сбился и завяз в снегу. Он не видел ничего дальше своего носа, не знал, куда идет, но шел вперед, пока были силы, а когда сил не осталось, вдруг увидел впереди темный высокий силуэт.

Он поднял кирку, готовясь ко встрече с врагом, но вдруг понял, что это башня, и в ту же минуту идти стало легче: он оказался с подветренной стороны, где снега намело меньше.

Мельник подошел ближе: башня выглядела заброшенной. Незапертая дверь хлопала от порывов ветра, и сам ветер завывал, гуляя по ее высокому, круглому, вытянутому телу. Внутри пахло смертью.

Мельник встал на пороге, склонив голову. А когда заставил себя поднять глаза, то увидел, что на него из тьмы смотрит крыса — ее глаза были тусклыми и безжизненными, черная грязная шерсть скаталась в тонкие сосульки. Брюхо висело мешком, похожим на опустевший бурдюк, за рваной губой видны были грязные острые зубки.

Тварь медленно поднялась на лапки и, покачиваясь, пошла к Мельнику. Он отшатнулся, выскочил наружу и захлопнул за собой дверь.

3

Саша уснула. В комнате горела одна только стоящая на прикроватной тумбочке лампа под бежевым абажуром. По углам залегли мягкие, уютные тени. Полина протянула руку, чтобы выключить свет: она собиралась, не раздеваясь, прилечь рядом и тоже поспать. В этот момент в прихожей раздался выстрел. В груди у Полины что-то оборвалось. Не осознавая, что делает, она бросилась к двери и распахнула ее. Кирилл лежал на полу и смотрел на нее удивленными, широко распахнутыми глазами. Светлая его толстовка потемнела от крови. А за Кириллом в плотной темноте коридора двигался вперед какой-то человек.

Страх швырнул Полину вперед, она прыгнула отчаянно и сильно, оттолкнулась обеими ногами, разжалась, как пружина, и полетела, выставив перед собой руки. Нападающий дернулся, пытаясь скинуть ее с себя. Снова раздался оглушительный грохот выстрела.

Полина и преступник упали на пол, перед ее носом оказалась свисающая с крючка объемистая кожаная сумка. Полина дернула сумку на себя, перехватила за ремень и стала бить изо всех сил, стараясь попадать по голове противника. Тот оказался тщедушным и маленьким. Она думала о пистолете, который все еще был зажат в его руке, и била все сильнее и сильнее, а сердце ее заходилось от ужаса, что сейчас будет новый выстрел и она непременно умрет. Ее спасла широкая, плохо обработанная медная пряжка на клапане. Пряжка впивалась убийце в лицо и оставляла на коже глубокие неровные царапины. Пиха судорожно мотал головой и закрывался руками. Тяжело клацнув, упал на пол пистолет. Услышав этот звук, Полина перестала бить.

Почувствовав, что натиск ослаб, Пиха вывернулся и вскочил на ноги. Его руки лихорадочно стирали с лица кровь. Полина тоже успела подняться. Она замахнулась вновь, но на этот раз Пиха перехватил сумку и отбросил ее в сторону. Полина начала отступать медленными, неуверенными шагами, пока не ударилась плечом о холодильник. Мысль о том, что она на кухне, ободрила ее. Здесь были ножи — вот только Полина никак не могла вспомнить, где они лежат. Не спуская глаз с Пи-хи, она рванула к себе ближайший ящик и сунула в него руку. Рука погрузилась в полотенца, зашуршали невидимые в темноте пакеты. Пиха придвинулся еще ближе. Потеряв оружие, он растерялся, но понимал, что отступать нельзя. К тому же справиться нужно было всего лишь с одной женщиной. И он примеривался, чтобы напасть.

В следующем ящике дрожащая рука Полины нашарила пластиковые контейнеры и крышки для банок. Она схватилась за другую ручку, но тут Пиха прыгнул на нее. Полина закричала и попыталась вывернуться. Ящик вывалился из тумбы и больно ударил ее по бедру.

Полина и Пиха снова упали. Она лежала лицом вниз и отчаянно отталкивалась руками, чтобы выбраться из-под Бори. Тот, понимая, что в таком положении удушить Полину не удастся, крепко схватил ее за волосы на затылке и ударил лбом об пол. Она вскрикнула и замерла, но пальцы ее продолжали шарить по полу в поисках какого-нибудь спасения. Сначала ей попадались только чайные ложечки, крохотные и легкие, и столовые ножи, закругленные и безопасные, и суповые ложки, а потом палец укололся об вилку, Полина схватила ее, и в тот момент, когда Пиха снова ударил ее, воткнула вилку наугад, с размаха, со всей силы. Пиха завыл, отпустил руки, и Полина смогла приподняться — совсем немного, но ей хватило этого, чтобы увидеть на полу металлический молоток для отбивания мяса. Пальцы Полины сомкнулись вокруг тяжелой ручки. Оттолкнувшись от пола, она развернулась под Пихой и оказалась лицом к лицу с ним. Он был в ярости и радостно осклабился, увидев открытой ее тонкую беззащитную шею. Но Полина не стала ждать. Она размахнулась и изо всей силы ударила его в висок. Звук получился до боли знакомым. Она словно отбивала мясо: сначала под молотком чавкнуло, потом послышался глухой удар, как по разделочной доске. Это хрустнул, ломаясь, череп.

Почувствовав, что вес врага больше не давит на нее, Полина встала и пошла в коридор, к Кириллу. О том, что она только что убила человека, Полина не думала. Взмах-чвак-стук — все это было привычно для человека, который умел делать отбивные.

Толстовка Кирилла была черна от крови. Свет прикроватной лампы тускло освещал плечо, в которое попала вторая пуля. Он был без сознания и, казалось, больше не дышал.

Над Кириллом, вцепившись побелевшими пальцами в косяк, стояла Саша. Она смотрела на Полину широко открытыми глазами и хрипло, с присвистом дышала. Звук был страшным. Казалось, еще немного — и что-то внутри нее оборвется.

В подъезде хлопали двери и раздавались встревоженные голоса людей, но никто не подходил к квартире, из которой недавно звучали выстрелы. Завыли на улице полицейские сирены. Полина молчала, глядя то на Кирилла, то на Сашу. Слезы катились из ее глаз, плакать было больно — горло сдавливали спазмы.

Она помогла Саше опуститься на пол, усадила спиной к косяку, взяла ее за руку. Второй рукой погладила Кирилла по голове и оставила пальцы в его волосах.

По лестнице топали полицейские, но Полина уже не была им рада.

4

Сильно припадая на левую ногу, Соколов шел к руине. Нога болела невыносимо, как никогда в жизни, — удар, который Мельник нанес киркой, превратился в настоящий приступ застарелой болезни. Даже трость почти не помогала.

Правая рука онемела, как и правая сторона головы. Глаз ничего не видел, только иногда в нем вспыхивали ослепительные золотые пятна. Выглядел Соколов плохо: брюки помялись, тщательно уложенные волосы растрепались и слиплись от пота.

Он держался только благодаря мысли о том, что скоро полностью восстановится — в отличие от Мельника. Мысль, пришедшая Соколову в голову перед самым поединком, была гениальной. Он вовремя понял, что силы могут закончиться преждевременно, и что в таком случае у него не будет ни времени, ни физической возможности искать жертву. И тогда он назначил встречу у руины человеку, который не мог не прийти.

Она стояла там, в тусклом свете парковых фонарей, кутаясь в черное кожаное пальто, которое, казалось, не согревало ее совершенно. Соколов плотнее обхватил набалдашник своей трости, в очередной раз оценивая, достаточно ли он тяжел. Он не мог рассчитывать, что удушит свою жертву, не оглушив ее, — слишком велики были боль и усталость.

— Мельник что, правда, сбежал? — спросила Настя. Губы ее лихорадочно тряслись, она мерзла и была напугана.

— Да, Анастасия Михайловна, чистая правда, — ответил Соколов. Он остановится, навалился на трость, чтобы снять вес с больной ноги, и теперь пытался пригладить растрепавшиеся волосы.

— Почему вы меня сюда позвали? Я стояла тут минут двадцать! Я так испугалась, что…

— Он идет к вам домой. Мельник хочет убить вас, а я могу защитить.

— Убить меня? За что?

— Каждый раз, убивая новую жертву, он убивал вас, Анастасия Михайловна. Вы же видели, на кого были похожи те несчастные женщины. А теперь, когда игра окончена, именно вы — ее финальная точка.

— Но почему мы встречаемся здесь? Не в кафе, не в магазине, не в каком-то людном месте?!

— Скоро рассвет, и город спит. Даже ночные клубы сейчас закроются. А здесь… У этой руины есть одна особенность, Анастасия Михайловна.

— Какая? — Настины плечи вздрогнули. Она казалась растерянной и очень одинокой.

У Соколова сердце дрогнуло от жалости к ней, и это было хорошо, потому что эмоциональное отношение к жертве всегда давало больше энергии.

— Идите сюда, — Соколов подозвал ее к ступеням и, указывая вниз, под них, сказал: — Наклонитесь и поднимите то, что там увидите. Я, к сожалению, не могу. Сами понимаете — нога.

Настя наклонилась, придерживаясь за тонкие железные прутья перил, и едва она сделала это, как массивный набалдашник трости Соколова, приглушенно свистнув, опустился ей на затылок. Настя упала. Сам Соколов, не удержав равновесия из-за больной ноги, тоже повалился вперед, на нее. Из-за этого толчка Настя шатнулась к лестнице и ударилась о камни лицом. Хрустнул, ломаясь, нос, и Соколов почувствовал острое разочарование: он очень хотел бы душить ее, глядя в красивое лицо. Но выбирать не приходилось. Морщась от боли, хватаясь онемевшими пальцами за все, что только попадалось под руку, он сполз с бездвижного тела Насти.

Еще больших усилий стоило Соколову встать рядом с ней на колени: нога никак не желала сгибаться. Однако он справился и, наклонившись, сомкнул руки на ее тонкой шее. Настя была еще жива: Соколов ощущал слабое дыхание и биение пульса. Пальцы плохо слушались его — особенно на правой руке, и долго не получалось надавить как следует. И вот, когда он почти уже понял, как совладать с собственным телом и заставить его работать, над ухом у него раздался тихий отчаянный голос:

— Подожди. Ну стой же ты, стой! Не убивай!

Соколов оглянулся: в нескольких шагах от него стояла Айсылу. Он, не отпуская Настиной шеи и не меняя позы, замер и в раздумье пожевал нижнюю губу. Ему было ясно, что сил его сейчас не хватит даже на то, чтобы справиться со слабой блинолицей коротышкой. Но вот если бы ему удалось выжать из Насти жизнь, то ни она, ни кто-то другой больше не был бы для него угрозой.

Соколов отвернулся от Айсылу и полностью сконцентрировался на своих непослушных руках.

— Отойди от нее!

Айсылу подбежала сзади, ухватила его за шиворот и стала оттаскивать прочь. Ворот рубашки впился Соколову в шею. Это мешало ему как следует сжать пальцы, и он с раздражением крикнул:

— Убила бы меня, и все! Чего ты мямлишь?

— Я не могу, — ответила Айсылу, не выпуская ворота, — Хотела палку твою взять да по голове тюкнуть, и — не могу. По живому рука-то не поднимается. Пусти ее, слышишь! Пусти!

Вздрогнул и погас электрический свет фонарей — на город надвигалось утро. Айсылу заплакала от отчаяния, а Соколову все никак не удавалось надавить как следует, и тут их безнадежную, патовую ситуацию изменило вторжение новых людей. Затопали ноги, залаяла собака. Полицейские появились вместе с Иринкой, которая казалась совсем бледной в неярком предутреннем свете, несмотря на свою смуглую кожу.

Соколова оттащили от жертвы. От резкого рывка он завалился на больную ногу и закричал высоким старушечьим голосом. Айсылу упала рядом с Настей на колени и схватила ее за руку. Рука была совсем холодной, словно уже неживой. Следователь подошел к Айсылу и, обняв за плечи, сказал:

— Сейчас приедет скорая. Отойдите, пожалуйста.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Это сказочное повествование об удивительной судьбе девочки Зорюшки, родившейся в семье лесника и по ...
Древнее зло возвращается, две тысячи лет человечество жило и залечивало раны былого нашествия врага....
Данный сборник включает в себя тексты песен на русском языке. Это песни разных жанров и направлений,...
В сборник попали одни из самых ранних и из-за того редких произведений автора, самые старые датируют...
Иногда сложно разобраться, что происходит в отношениях двух людей. Эмоции улеглись, и настали обычны...
Как далеко любящие люди готовы зайти в причинении страданий друг другу? Роман главных героев начался...