Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство Хазанова Софья

До конца XIX в. Пискаревский летописец не попадал в поле зрения историков. Трудно сказать, с чем это было связано. Возможно, причиной такого невнимания стало то, что он хранился в фонде Пискарева в Отделе рукописей Румянцевского музея и к этому памятнику редко обращались специалисты. Однако пометы в рукописи свидетельствуют о том, что она читалась и в XVIII, и в XIX вв. Но ни один из читателей не ввел Пискаревский летописец в научный оборот.

В конце XIX в. в статье об истории строительства храма Василия Блаженного священник Иван Кузнецов упомянул о том, как в храме появился лишний придел, сведения о чем он, по его собственным словам, почерпнул из «какого-то летописца»[67]. Судя по всему, в данном случае речь шла именно о Пискаревском летописце, потому что Иван Кузнецов назвал ее летописью собрания Пискарева[68]. Но статья Ивана Кузнецова осталась не замеченной научной общественностью, видимо, потому, что была посвящена частному вопросу, для изучения которого в статье привлекался Пискаревский летописец.

Это упоминание Пискаревского летописца оказалось первым и – до середины следующего века – единственным. До революции Пискаревский летописец не только не изучался и не публиковался, но и не цитировался.

1) История открытия и публикации Пискаревского летописца

В сферу внимания историков Пискаревский летописец вновь попал лишь в 1950 г., когда он был обнаружен О. А. Яковлевой в отделе рукописей Государственной библиотеки им. Ленина. Заметка об открытии была опубликована в журнале «Огонек»[69]. С этого момента, собственно, и начинается изучение источника. Оригинальная часть летописца за 1533–1645 гг. была опубликована О. А. Яковлевой в «Материалах по истории СССР» с кратким предисловием, включавшим палеографическое и кодикологическое описание сборника, заметкой о новых сведениях Пискаревского летописца и комментариями исследовательницы в 1955 г.[70] Публикация отвечала всем требованиям, предъявлявшимся к научным изданиям документов XVII в.: была сохранена почти вся орфография оригинала, выносные буквы внесены в строку, буквенная цифирь заменена арабской. Комментарии объясняли неясные чтения рукописи памятника, фактические ошибки, встречающиеся в Пискаревском летописце. В частности, было отмечено, что сообщение об убийстве сына князя Владимира Андреевича Старицкого является неверным[71].

Полностью Пискаревский летописец был опубликован в 1978 г. под редакцией В. И. Буганова и В. И. Корецкого в «Полном собрании русских летописей». В предисловии к публикации Пискаревского летописца они отметили, что испорченные места в рукописи были исправлены по тексту близкой Пискаревскому летописцу Воскресенской летописи, а также по текстам Софийской I, Новгородской IV, Московского летописного свода конца XV в.[72] Основанием для этого послужили текстологические наблюдения, позволившие установить, что именно перечисленные летописи могли быть опосредованными источниками Пискаревского летописца. Публикаторы не объяснили, почему, кроме очевидной близости летописей, привлеченных для сравнения с Пискаревским летописцем, никаких формальных оснований для подобных реконструкций издатели не привели. Они не описали проведенную текстологическую работу по соотношению текстов. В. И. Буганов подробно описал лишь правила передачи текста рукописи: «… Буква "ъ" в конце слов опускается. Титла раскрыты, в том числе и после выносных букв; при внесении в строку надстрочных букв ставится буква „ ь“ в тех случаях, ко гд а слышится мягкость. Вместо славянских (буквенных) цифр даны арабские. Заголовки и буквы, выделенные в тексте киноварью или „утолщенным“ написанием чернилами, передаются полужирным шрифтом. Названия народов и жителей разных областей Древней Руси начинаются со строчной буквы, прямая речь – с заглавной буквы. Там, где необходимо, ставятся вопросительные и восклицательные знаки. Пропуски в тексте, восстановленные составителями, заключены в квадратные скобки. Хронологические указания летописцев на годы, данные от „сотворения мира“, на современное летоисчисление не переводятся»[73]. При публикации отмечены все пропуски в рукописи, утраты текста из-за ветхости, выносные буквы, написание вязью и киноварью, даны разночтения публикуемого текста с рукописью, указаны «неправильные» чтения (так, на с. 31 вместо ошибочного «Светенлду» дано «Свентелду», на с. 63 вместо «Ссетомли» приведено чтение «с Сетомли» и др.).

Издание в Полном собрании русских летописей является на сегодня единственной полной публикацией Пискаревского летописца, в ней учтены все особенности оригинального текста самого летописца. В то же время следует отметить, что внетекстовые пометы читателей и владельческие записи, сохранившиеся на Пискаревском летописце, были оставлены публикаторами без внимания. Между тем их анализ позволяет судить о том, как писался текст рукописи, кто его читал, кому принадлежал памятник.

2) Палеографическое и кодикологическое изучение рукописи

Первый публикатор Пискаревского летописца О. А. Яковлева установила, что кодекс, в котором сохранился Пискаревский летописец, принадлежал купцу Д. В. Пискареву (Дементий Васильевич Пискарев, московский купец XIX в., как рукопись попала к нему, неизвестно). Кроме летописца в состав кодекса входили родословия русских и литовских князей, чин венчания на царство московских государей, две татарские сказки. Исследовательница дала подробное палеографическое и кодикологическое описание рукописи. Она отметила, что рукопись № 228/176 (под таким номером Пискаревский летописец хранится в ОР РГБ) имеет формат в четверть листа. Рукопись переплетена в XVIII в. в деревянные доски размером 14,520 см, обтянутые темно-коричневой кожей, украшенной тисненым (без золота) орнаментом, сохранились следы застежек. О. А. Яковлева подробно описывает переплет и особенности нумерации листов в летописце: «На внутренней стороне верхней доски переплета наклеен печатный ярлык с гербом графа Румянцева и с надписью: „Московского Публичного и Румянцевского музеев № 611“. Корешок переплета создан из этой же кожи и также украшен тисненым (без золота) орнаментом. Поперек корешка в верхней его части вытеснена (без золота) шрифтом XVIII в. надпись: „летописец“. На корешке в нижней его части наклеен ярлычок с напечатанным на нем номером „611“. Отдельные сплетенные вместе тетрадки, из которых состоит " „ Пискаревский летописец“, занумерованы в XVII в. при создании летописца древнерусскими цифрами по нижним полям лицевой стороны первого листа каждой тетрадки. В большинстве случаев каждая такая тетрадка заключает в себя восемь листов (16 страниц). Листы „Пискаревского летописца“ имеют двойную и несовпадающую нумерацию арабскими цифрами XVIII в. – на нижних полях лицевой стороны листов и XIX в. – на верхних правых углах лицевой стороны листов». Публикатор охарактеризовала рукопись как писанную чернилами и киноварью разными почерками русской скорописью первой четверти XVII в., а в некоторых местах (например, в заголовках) – вязью. Она отметила, что отдельные заглавные буквы украшены орнаментом, сделанным киноварью и чернилами, а некоторые буквы выделены из остального текста: они выполнены крупнее и жирнее. О. А. Яковлева заметила, что небольшая часть текста летописца пострадала при обрезе, когда его переплетали, и текст в этих местах утрачен. Публикатор обратила внимание на иллюстрацию и заставки Пискаревского летописца: «В рукописи имеется всего одна иллюстрация на л. 57об., исполненная от руки красками и золотом, изображающая киевского великого князя Владимира Святославича, и много заставок с растительным орнаментом, из которых одни отпечатаны черной краской, по-видимому, ручным штампом, а другие рисованы от руки чернилами и разноцветными красками и расположены не только в виде заставок наверху страницы летописца, но и на боковых и на нижних полях этих страниц»[74]. О. А. Яковлева дала подробное описание миниатюры: «Она застлана куском блекло-синей шелковой ткани (тафты) XVII в., края которого подклеены полосками белой бумаги, и сильно попорчена. В одном месте в „Пискаревском летописце“ имеется концовка, нарисованная от руки чернилами (л. 606об.)». Исследовательница заметила то, что в некоторых местах сборника имеются приписки на полях и между строк и что некоторые из этих приписок заключены в нарисованные пером рамки с орнаментом[75]. В тоже время в публикации О. А. Яковлевой не были учтены внетекстовые приписки.

О. А. Яковлева подробно описала состав сборника, но не охарактеризовала почерки списка Пискаревского летописца. Однако без такой характеристики исследование рукописи Пискаревского летописца представляется неполным. При визуальном изучении рукописи, проведенном автором исследования, к палеографической характеристике О. А. Яковлевой можно добавить, что первые два листа писаны полностью красными чернилами, листы третий, четвертый написаны красными и черными чернилами, с пятого листа и до конца рукописи используются только черные чернила, но заглавные буквы, а также даты выделяются красными чернилами.

Всего в рукописи 723 листа, среди них несколько пустых листов: листы 54, 55об., 72–72об., 206–206об., 294–294об., 295об., 342, 406об., 501–502, 503об. –512, 517об., 616–617, 657об., 680об., 710–711об., 718об., 719об. Текст собственно Пискаревского летописца занимает 681 лист. На листе 327 – запись в красной рамке почерком XVII в., принадлежащая, видимо, переписчику рукописи: «Тут пропали две тетрати о Мамаеве побоище 4 годам и написан (sic) вновь справен с книгою». На листе 503 – запись: «Прописано в сей книге тетрати многие по по сю тетрать не писано. А все писано рядом, а с сей списать было нечево по великой нуже книги подлинной не было. Прописано княжение великого князя Василия Васильевича. Только начало написано, а то было списать нечево. Княжение великого князя Ивана Васильевича самодержца все не написано. Княжение великого князя Василея Ивановича всеа Руссии все не написано». На нижней доске переплета – запись синими чернилами: «Переплет. ГБЛ, июнь 1964 г. мастер Клеменшова».

В Пискаревском летописце автором монографии выделено три основных почерка. Первый почерк – отчетливый, без наклона, буквы средней величины, им написаны л. 85–134, 143–148, 173–181, 183–188, 191–206, 343–382об., 385–414об., 419–714. Для него характерны слитные написания буквосочетаний «ща», «ме», «мя», «тв, «ила», «де, тве», «вел» в начале и конце слов. В почерке встречаются три мачтовых соединения букв: «бе», «ся», «ов». Здесь есть некоторое количество выносных букв: «х», «з», «д», «ж», «в, г», «л», «р». В этом почерке встречаются два способа написания буквы «в», «д», «а», «ц», «х», «и». Здесь присутствуют также два способа написания «л», «м» в строке и выносных. Буква в пишется в виде треугольника и четырехугольника, выносное «т» напоминает современное «г», буква «м» встречается в виде волнистой линии и косой черты. Буква «д» пишется в виде дельты и в виде современной буквы «з». «Л» пишется как обычное «л», «л» выносное имеет вид замкнутой петли. Написание «а»: обычное и «а», напоминающе греческую альфу. Буква «е» пишется как обычное «е», как «э», повернутая направо, и как греческая альфа (напоминает «а»). Встречающееся написание «ц» с коротким и длинным хвостом. Буква «х» пишется как обычное «х», в конце слов и выносное – в виде перевернутой восьмерки.

Второй почерк – крупный, волнистые буквы, с большим нажимом, он занимает л. 135–144, 149–151, 182–183, 189–190, 229–298, 304, 316–320, 321–328, 415–419, 513–515, 583–584, приписки на л. 681об. выполнены им. В этом почерке гораздо меньше слитного написания букв, чем в первом. Слитно написаны слоги «бе», «ла», «де». Две мачты такие же, как и в первом почерке: «бе», «ов», одна встречается только здесь – соединение «з» с «а». Для второго почерка характерны выносные лежащие «з», «р». Его особенностью является большее количество вариантов в написании отдельных букв, чем в первом почерке. Здесь можно выделить три способа написания «н», четыре способа написания в, пять вариантов «д». Встречающееся написание «и» в виде двух косых черт. Здесь также попадается написание «и» краткого с точкой. Два способа написания «б»: напоминающее твердый знак и современное печатное «б». Три способа написания «в»: треугольник, напоминающее современное «у», и «в», заключенное в кружок, перечеркнутый косой линией. Во втором почерке, как и в первом, встречается выносная «м» в виде волнистой линии, выносная «т», напоминающая современную «г».

Третий почерк – мелкий, отрывистое написание букв, он помещается на л. 5, 207–228, 383–384. Он характеризуется большим количеством выносных букв, написанных взметом, чем два первых почерка: «в», «л», «с» со скобкой, «м», «х», «д», «н», «ж», «б», «з», «п», «р». Здесь есть мачта «бе» и появляются отсутствующая в первом и втором почерках мачта «дб», а также способы написания букв «т», «я», «ю», «д». Вторым почерком написана большая часть сборника: венчание царя Ивана Васильевича на царство, родословие литовских князей. Третьим почерком написаны две татарские сказки об Аслане – «От книг бытей татарских о разуме человеческом».

Филиграни Пискаревского летописца подробно изучала Т. В. Дианова. Она выделила девять типов филиграней в Пискаревском летописце: «1) Лотарингский крест под короной с двумя буквами "C" и контрамаркой "JR" – с начала рукописи до листа 26; б) этот же тип знака в поврежденном варианте – лист 6; 2) Гербовой щит под короной с перевязью, под ним монограмма из букв "GVD" и контрамарка "JC" рядом со щитом – листы 30–31; 3) Кувшин одноручный под полумесяцем, с буквами "JC" на туловище; б) поврежденный вариант этого знака с утраченными двумя бусинками над носиком кувшина и перекошенным поддоном, оба варианта на листах 53-60, 86–126, 143–196, 245–284, 513, 520–538, 593–600; 4) Кувшин одноручный под полумесяцем, крупного размера, с буквами "F/IR" на туловище и лилией на поддоне – листы 127–134, 221–244, 578–592; 5) Столбы, между ними буквы "PGR", над ними виноград – листы 197–220, 539–575; б) поврежденный вариант этого знака с утратой столбов (виден лишь виноград) – листы 2, 299–318, 516, 604–639; б) Гербовой под короной щит с геральдической лилией – листы 328–342, 503–512, один лист без пагинации между листами 522 и 523; 7) Гербовидный щит без заполнения, под ним буквы "JDM" – листы 63–84, 135–142, 285–292, 343–470, 665–707, 770; 8) Кувшин одноручный, под полумесяцем, крупного размера, с буквами "J/QQ на туловище и лилией на поддоне – листы 319–326, 641–664; 9) Орел одноглавый под короной, на голове рог изобилия – листы 471–501, 708–709, 715–770»[76]. Т. В. Дианова сопоставила водяные знаки Пискаревского летописца с филигранями рукописных и печатных книг XVII в. и пришла к выводу, что рукопись Пискаревского летописца можно датировать 1640–1646 гг.[77]

Выводы Т. В. Диановой помогают установить время написания рукописи (terminus ante quem), но остается открытым вопрос о датировке текста летописца.

Кодекс, в составе которого находится Пискаревский летописец, состоит из семи частей. О. А. Яковлева отметила, что первая начинается на листе 4 и заканчивается на листе 480об.: «Эта часть летописца снабжена витиеватым предисловием, вероятно, составленным самим заказчиком рукописи или одним из ее писцов и относящимся к Пискаревскому летописцу в целом. После этого предисловия до конца первой части следуют сделанные различными почерками выписки из летописца от начала Киевского государства в IX в. до 1431 г. включительно»[78]. Вторая начинается на листе 482 и заканчивается на листе 681об. Она содержит выписки из древнего летописца, записи, основанные на воспоминаниях некоего москвича, и пять летописных приписок, относящихся к 1625–1645 гг. Третья начинается на листе 682 и заканчивается на листе 699об. Она состоит из чина венчания на великое княжение русских государей, приуроченного к венчанию на царство Ивана Грозного. Четвертая начинается на листе 700 и заканчивается на листе 714. Она включает в себя краткие родословия различных княжеских и боярских родов, озаглавленных «Родословие московских вельмож, которые от московских великих князей и от литовских государств и приежжих из ыных розных земель». Это перечисление родов, происходящих от Рюрика, а также известных родов московского боярства, таких, как Шереметьевы, Воронцовы и прочих. Здесь большей частью приведено не родословие данного рода, а его происхождение. Пятая находится на листе 714–714об. Эта часть представляет собой перечень киевских митрополитов и московских митрополитов и патриархов, начиная от первого киевского митрополита Михаила (X в.) и кончая патриархом Иосифом, умершим в 1652 г. Перечень этот озаглавлен «От крещения Руския земля великого князя Владимера митрополиты киевския и московския». Шестая помещается на листах 715–716. В ней заключено сообщение о происхождении и возвышении литовского великого князя Гедимина и о сыновьях его; попутно вкратце рассказаны некоторые события русской истории. Часть эта озаглавлена «Родословие литовского княжения». Седьмая начинается на листе 717 и заканчивается на листе 722об. Здесь помещена татарская о царе татарской орды Слам-Гирее и его ближнем человеке Аслане Золотом Слове, озаглавленной «От книг бытей татарских о разуме человеческом». Сказка эта делится на две части: первая часть – о спасении от царского гнева Асланом Золотым Словом своего брата и вторая часть – о птичьем языке»[79].

Родословия княжеских и боярских родов, перечень киевских и московских митрополитов, патриархов встречаются, помимо рукописи, содержащей Пискаревский летописец, во многих кодексах XVII в. Но относительно записей о литовском князе Гедимине и татарских сказок этого нельзя сказать. Трудно объяснить, почему в сборник, почему в сборник с Пискаревским летописцем помещены сообщение о великом литовском князе Гедимине и татарские сказки. Присутствие их в сборнике нетипично для кодексов того времени, они представляются не связанными с основным текстом Пискаревского летописца, т.к. в последнем не замечено особого интереса ни к Литве, ни к родам литовского происхождения, ни к татарам. Вряд ли три заметки Пискаревского летописца, связанные с Литвой, могут служить доказательством особого внимания составителя именно к Литве: под 6934 г. рассказано о походе князя Витовта на Псков, под 6938 г. говорится о том, что митрополит Фотий находился в заложниках у Витовта, после смерти последнего новый князь Свидригайло освободил митрополита, под 7043 г. помещена заметка о походе на Литовскую землю. Все известия о Литве ограничиваются этими сообщениями, они посвящены взаимоотношениям Русского государства с Литвой, в памятнике не встречается больше ни одной заметки по истории последней.

На протяжении XVIII–XIX вв. кодексом, содержащим Пискаревский летописец, владели разные люди. В XVIII в. он принадлежал некоему Михаилу Полевскому, который первоначально был «служителем» княжны Екатерины Алексеевны Голицыной, а позже – графа Михаила Илларионовича Воронцова (кроме этого, ни о М. Полевском, ни о прочих владельцах рукописи нельзя ничего сказать. У нас нет сведений не только о их биографии, но и о социальном происхождении). Об этом в рукописи имеются надписи XVIII в., сделанные чернилами. После Михаила Полевского летописец принадлежал некоему Александру Емельянову. На листе 2 почерком второй половины XVIII в. чернилами написано: «Из книг Александра Емельянова». Кто были дальнейшими владельцами рукописи – неизвестно, хотя пометы XIX в. свидетельствуют о том, что она читалась позже. Так, на листе 3 почерком начала XIX в. написано: «Оная книга очень писана связна, при ком писано, тот и умеет читать, а мы не умеем». И здесь же, ниже, другим почерком этого же времени написан чернилами следующий ответ на это замечание: «Не справедливо, мой друг, ето ты сказал: когда ты был младенец, то, что написал теперь, и таво не знал»[80]. Знание владельцев рукописи дает представление о бытовании Пискаревского летописца в последующее время, об интересе к нему. Но для Пискаревского летописца наше знание является неполным, мы знаем имена только нескольких его владельцев. В XIX в. рукопись принадлежала московскому купцу Д. В. Пискареву (запись на л. 1об.), от которого и получила свое название. Он был известным московским книгопродавцем, помогал таким коллекционерам, как М. П. Погодин и А. И. Хлудов, но более подробных сведений об этом человеке не сохранилось[81]. Рукопись была передана Д. В. Пискаревым в Румянцевский музей, нынешнюю Государственную библиотеку. Точный год передачи не указан. О. А. Яковлева приводит запись об этой передаче: «…Здесь же почерком XIX в. карандашом записано: „Пискарев № 177 и 75 руб.“, т.е. либо сам Пискарев, либо музей у Пискарева купили эту рукопись за 75 руб.»[82]

3) Пискаревский летописец: источниковедческий аспект изучения

В предисловии к первой публикации Пискаревского летописца О. А. Яковлева так охарактеризовала задачи своего труда: «Для того чтобы дать полную и правильную оценку сообщаемых сведений, надо произвести детальное исследование их и сопоставление с другими источниками. Наше же предисловие ограничивается лишь кратким указанием на разнообразные данные по социально-экономической, политической, культурной и бытовой истории нашей Родины, содержащихся в записках москвича-современника, послуживших источником для " „ ПЛ“ " »[83]. О. А. Яковлева установила, что Пискаревский летописец включает в себя «выписки из древней летописи, большей частью соответствующие по своему тексту Патриаршей или Никоновской летописи, хотя и не совпадающие с нею во всех частях. Эти выписки относятся к 1533–1554 гг.; выписки, основанные на воспоминаниях некоего москвича, написанные в период с 1612 по 1615 г. Они рассказывают о событиях, начиная с конца 30-х гг. XVI в. и кончая 1615 г., которым датирована казнь Ивана Заруцкого, Марины Мнишек с сыном и Федора Андронова»[84]. Исследовательница, основываясь на собственных наблюдениях, датировала время написания рукописи между 1621–1625 гг., т.к. самой поздней датой, встречающейся в основном тексте летописца, является 1621 г., под которым помещена заметка о поставлении в Тобольской епархии митрополита Киприана, а самая ранняя приписка к тексту летописца сделана в 1625 г. О. А. Яковлева отметила, что главный интерес Пискаревского летописца заключается в сообщаемых автором новых фактических сведениях, которые нередко уточняют и исправляют ряд искажений (исследовательница не оговаривает, какие именно искажения она имеет в виду)[85]. Как уже отмечалось выше, О. А. Яковлева не проводила подробного исследования Пискаревского летописца, поэтому ее мнение о нем как памятнике достоверном представляется недостаточно убедительным.

К числу новых сведений Пискаревского летописца О. А. Яковлева отнесла следующие: сообщение под 1539 г. о месте погребения Алексея Адашева (город Углич, Покровский монастырь); под тем же годом – о центре правления в эпоху управления Русской землей Адашевым и Сильвестром – избе в Московском Кремле около Благовещенского собора; пребывание Алексея Адашева в Турции под 1539 г.; сообщение об утвержденной грамоте 1598 г., по которой Борис Годунов был избран на царство; о маневрах русского войска в 1598 г. во время приема Борисом Годуновым крымского посла; о том, что Григорий Отрепьев, перед тем как бежать в Польско-Литовское государство, посетил инокиню Марфу в монастыре, договорился с ней о том, что она признает в нем своего сына, и получил от нее в благословение крест царевича Дмитрия под 1603 г.[86] К числу новых сведений были отнесены также следующие сообщения: о видении митрополиту Макарию об опричнине под 1560 г.; о подозрительном отношении царя Бориса Годунова к верхам служилого сословия и о доносах ему боярских людей под 1600 г.; о сохранении после смерти Лжедмитрия I чинов и земельных владений за теми, кому он дал их под 1603 г.; о политическом сыске при Грозном без указания даты; о мятеже в Москве после смерти Грозного под 1584 г.; о женитьбе Лжедмитрия I в Польско-Литовском государстве на Марине Мнишек под 1603 г.; о голоде, хлебных ценах и раздаче населению денег при царях Борисе и Василии Шуйском и в эпоху междуцарствия под 1601, 1611, 1612 гг.; о присылке митрополитом Макарием Ивану Грозному погребальня под 1560 г.; о малолетнем князе Иване Андреевиче Шуйском и дядьке его под 1586 г.; о жизни в московском Новодевичьем монастыре царицы Ирины под 1604 г.; о пожаре в этом же монастыре того же года; о свадьбах в Москве при Лжедмитрии I под 1603 г.; о попытках добычи золота и серебра из руды под 1569 г.[87] О. А. Яковлева отметила также, что Пискаревский летописец содержит много новых сведений о строительстве в Москве и других городах. Однако все эти сообщения были только перечислены, но не проанализированы. Поэтому для проверки оригинальности и достоверности перечисленных выше сведений потребовалось подробное источниковедческое изучение нами Пискаревского летописца.

После публикации О. А. Яковлевой Пискаревский летописец уже не исчезал из поля зрения исследователей. Особенности этого памятника как исторического источника изучали М. Н. Тихомиров, А. А. Зимин, Р. Г. Скрынников.

М. Н. Тихомиров подтвердил вывод О. А. Яковлевой о Пискаревском летописце как памятнике московского происхождения: «Перед нами редкий источник, – писал он, – в котором ярко чувствуется московский говор XVII в., с сильно выраженным "аканьем"… Уже по своему языку Пискаревский летописец – памятник московского происхождения. По содержанию этот летописец также произведение, целиком связанное с Москвой и московскими событиями…»[88] В то же время М. Н. Тихомиров не согласился с О. А. Яковлевой, которая считала весь Пискаревский летописец воспоминаниями некоего московского приказного человека: «Прежде всего вызывает сомнение само определение записей Пискаревского летописца как „воспоминаний“ москвича, так как невозможно приписать одному и тому же автору разнородные по стилю и политической направленности летописные записи нашего источника. Перед нами текст, явно написанный разными лицами в разное время… Конечно, можно предполагать, что различные источники были обработаны одним человеком, и следы такой обработки действительно заметны. Однако невозможно представить себе, чтобы один и тот же человек (на протяжении нескольких страниц) писал в совершенно разном аспекте, допустим, о царствовании Бориса Годунова. Так, часть известий о Борисе Годунове дает высокую оценку его деятельности. Борис Годунов постоянно именуется „слугой и конюшим“, а позже „государем царем“. Другие же известия говорят о нем как о „сластодержителе мира сего“, желавшем царского престола и организовавшем убийство царевича Дмитрия Углицкого. В первых известиях виден сторонник Годуновых, вторые написаны приверженцем Шуйских»[89]. Такое мнение М. Н. Тихомирова представляется не вполне обоснованным, противоречивые оценки Бориса Годунова встречаются не только в Пискаревском летописце, но и в других памятниках Смутного времени. Так, князь Семен Иванович Шаховской в «Летописной книге» писал о Борисе Годунове: «Той же Борис образом своим и делы множество людей превзошед, никто бе ему от царьских синьклит подобно в благолепии лица его и в разсужении разума его, милостив и благочестив, паче же во многом разсужении доволен, и велеречив зело, и в царствующем граде многое диве особе творяще». Но в то же время автор «Летописной книги» не умолчал и об отрицательных качествах шурина царя Федора Ивановича: склонности обвинять людей по ложным доносам и властолюбии[90].

М. Н. Тихомиров первым поставил вопрос о происхождении статей Пискаревского летописца со сведениями о времени Ивана Грозного. При датировке этих известий он обратился к статье 1569 г., сообщающей о свадьбе дочери Владимира Андреевича Старицкого Марии. Она была выдана замуж за шведского короля Магнуса. После смерти мужа королева Мария вернулась с дочерью в Москву. Это произошло уже при царе Федоре, в 1586 г., и все статьи об опричнине датируются не позднее этого года. В отличие от О. А. Яковлевой, которая не стала решать вопрос, для кого и с какой целью был создан Пискаревский летописец, М. Н. Тихомиров попытался выявить социального заказчика памятника. Он определил Пискаревский летописец как компиляцию сторонника Шуйских. Этот летописец ставил своей целью очернить всех возможных претендентов на престол после смерти царя Федора Ивановича и поэтому сообщал почти всегда благоприятные сведения о князьях Шуйских[91]. М. Н. Тихомиров предположил, что заключительная часть Пискаревского летописца, которая по всем признакам была написана по позднейшим припоминаниям (историк не указывает, на основании каких наблюдений он пришел к такому выводу), была составлена в среде московских печатников: «Пискаревский летописец в своей заключительной части может быть сопоставлен с таким источником, как „Сказание известно о воображении книг печатного дела…“ В „Сказании“ очень близко к Пискаревскому летописцу говорится о воцарении Романовых. Царь Михаил назван в „Сказании“, как и в летописце, „племянником“ царя Федора, тогда как позже его предпочитали называть внуком царя Ивана Грозного. Автор „Сказания“ среди злодеев и изменников особо отмечает Федьку Андронова, о казни которого сообщает и Пискаревский летописец. В „Сказании“ говорится также о том, что печатники, и в их числе Никита Федоров сын Фофанов, бежали в Нижний Новгород „от насилия и страха тех сопостат“ ( имеются в виду поляки)».

Из числа таких людей, по мнению М. Н. Тихомирова, и вышел создатель Пискаревского летописца, повествование которого о событиях 1612–1615 гг. написано так, что заставляет предполагать, будто автор повествования жил в это время не в Москве и писал о московских событиях с чужих слов (исследователь не привел аргументов немосковского происхождения заключительной части Пискаревского летописца для доказательства своего вывода). М. Н. Тихомиров обратил внимание на наблюдение М. В. Щепкиной о большом количестве различных водяных знаков в Пискаревском летописце. По его мнению, это свидетельствует о том, что при создании летописца использовался запас «самой разной, вероятнее всего, казенной бумаги». Из этого следовал вывод о том, что тогда «предположение о лице, написавшем летописец, начинает приобретать вероятие». Только человек, связанный с Печатным двором, мог иметь свободный доступ к казенной бумаге. Исследователь, анализируя социальное положение автора летописца, атрибутировал его псковскому печатнику Никите Фофанову: «Пискаревский летописец был составлен в среде печатников, может быть, даже Никитой Фофановым»[92].

М. Н. Тихомиров, предложив гипотезу о Никите Фофанове как возможном авторе памятника, не настаивал на ее бесспорности. Но тем самым впервые был поставлен вопрос о принадлежности Пискаревского летописца конкретному автору. До этого времени Пискаревский летописец рассматривался как безымянный памятник московского происхождения.

После М. Н. Тихомирова изучением источников Пискаревского летописца занимались и другие ученые. Почти все они рассматривали лишь отдельные свидетельства Пискаревского летописца, связанные с интересующей их темой. Поэтому, если не считать статей О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова, памятник до конца XX в. так и не получил общей характеристики в исторической литературе. Но все же полностью игнорировать проблемы, затрагивающие источники Пискаревского летописца, оценку его сведений, исследователи не могли. При этом неизбежным было то, что вопросы происхождения и степени достоверности статей Пискаревского летописца разбирались с разной степенью подробности, в зависимости от интересов и потребностей того или иного историка.

Так, А. А. Зимин ограничился краткой характеристикой Пискаревского летописца: «Свежие, хотя и не всегда точные, сведения находятся в Пискаревском летописце и в хронографе 1617 г.»[93] (Одной из областей научных интересов А. А. Зимина была история опричнины, и он прежде всего обращал внимание на заметки Пискаревского летописца о том времени.) Но исследователь не объяснил, в чем он видел неточность этих сведений, потому что памятник не был им проанализирован.

В отличие от А. А. Зимина Р. Г. Скрынников, также занимающийся историей того периода, дал более подробную источниковедческую характеристику своду в целом. Он пытался оценить достоверность известий летописца, посвященных опричнине: «Наряду с легендарными сведениями Пискаревский летописец включает в себя много достоверных сведений об опричнине. Пискаревский летописец оказался единственным источником (помимо синодика), в котором точно названо место казни В. А. Старицкого»[94]. Исследователь обратил также внимание на происхождение источников тех статей памятника, где содержатся известия об опричнине. По Р. Г. Скрынникову, составители Пискаревского летописца использовали разнообразные источники. Среди них выделялась московская официальная летопись 1533–1564 гг. Но, по мнению Р. Г. Скрынникова, она могла послужить только косвенным источником Пискаревского летописца. Он писал, что доступ к официальным летописям был ограничен при Грозном и его преемниках, и поэтому авторы Пискаревского летописца не могли ими пользоваться. Но, вероятно, они имели возможность справляться с краткими разрядными книгами, сообщающими сведения о походах, строительстве крепостей и т.д. Р. Г. Скрынников согласился с мнением О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова о том, что Пискаревский летописец был составлен в кругах, близких роду князей Шуйских. Он трактовал это обстоятельство как придающее источнику особую ценность, потому что летописец оказался одним из немногих памятников периода опричнины, передающих традицию земского происхождения[95]. Р. Г. Скрынников критически осмыслил сообщение Пискаревского летописца об учреждении опричнины. Он писал, что «один из поздних источников» (имеется в виду Пискаревский летописец) утверждает, будто царь учредил опричнину по совету В. М. Юрьева. Но исследователь подверг сомнению достоверность подобного сообщения: «Пискаревский летописец в начале XVII в. возник в кругах, близких Шуйским, а следовательно, враждебных Захарьиным. Главным опровержением приведенной им версии служит тот факт, что В. М. Юрьев никогда не был принят в опричнину. Трудно представить, чтобы инициатор опричнины мог остаться вне опричнины»[96]. Однако и Р. Г. Скрынников не провел систематического анализа памятника в целом. Как видно, Р. Г. Скрынников ограничивал источниковедческую характеристику памятника только разбором статей, сообщающих об опричнине. Это можно объяснить тем, что он обращался к Пискаревскому летописцу прежде всего как к источнику о терроре периода правления Ивана Грозного.

Как видим, и А. А. Зимин, и Р. Г. Скрынников интересовались Пискаревским летописцем лишь в качестве источника по истории опричнины. Их изучение памятника не выходило за рамки этой темы. Историки не рассматривали его как особый памятник летописания XVII в., не анализировали его в контексте сборника, в котором он сохранился, и тем более не ставили вопрос о его отличиях от ранних сводов.

Только в последние годы Пискаревский летописец начал привлекать внимание историков в качестве «особого представителя» позднего русского летописания. Это связано с изменившимся отношением к источнику в историографии конца XX в. К нему перестали подходить потребительски, видеть в нем исключительно хранилище исторических фактов, а стали рассматривать как явление своего времени. Источник можно изучать не только исходя из тех сведений, которые он дает для исторических построений, он должен быть также понят исходя из реалий своей эпохи. Такой подход позволяет получить историческую информацию даже в недостоверном сообщении источника. Известие, ошибочное фактически, дает возможность увидеть отношение к событию людей прошлого.

Новое понимание места и роли источника не могло не сказаться и на исследованиях историков. Так, В. Г. Вовина и Я. Г. Солодкин провели сравнительное изучение Пискаревского летописца и других летописей, нарративных сочинений и документов Смутного времени. Пискаревский летописец для этих исследователей не только источник по истории какого-либо периода, но и памятник, помогающий понять особенности позднего летописания. Для нашей темы особенно интересно то, что В. Г. Вовина провела сравнение некоторых статей со сведениями о Смутном времени Нового и Пискаревского летописцев. Отметив ряд совпадений в их чтениях, исследовательница установила, что составители Пискаревского и Нового летописцев независимы друг от друга. Рассматривая оба летописца, нельзя обнаружить и общего источника, во всяком случае, протограф здесь невозможно выделить с той же легкостью, что и для раннего летописания.

В. Г. Вовина отметила отличия в содержании Пискаревского и Нового летописцев. Так, она проследила, что в рассказе о будущем еретичестве Григория Отрепьева в Пискаревском летописце патриарха Иова, на подворье которого остановился Григорий Отрепьев, предупреждает ростовский митрополит Варлаам, а в Новом летописце тот же ростовский митрополит назван Ионой; Новый летописец называет имена двух казаков, посланных из Москвы Иваном Заруцким убить князя Дмитрия Пожарского, Пискаревский же летописец пишет о казаках и детях боярских, но не сообщает их имена; и в том, и в другом летописце покушавшиеся ошиблись и ранили случайных людей, но по Пискаревскому летописцу был ранен сын боярский, ведший князя, а по Новому – казак Степанко порезал ногу казаку Роману[97]. Близость сюжетов подобных рассказов ставит исследователя в тупик. Эти явные совпадения и, в то же время, разночтения, нельзя объяснить, если исходить из традиционного шахматовского представления о летописных сводах, протографах, списках.

Особой заслугой В. Г. Вовиной является ее вывод о необходимости выработки нового подхода к поиску источников в поздних летописях, исследование которых требует новой методики: «Очевидно, что, обнаружив эти параллели, мы не сможем далее сдвинуться с места в их интерпретации, если будем подходить к поздним летописям, как того требует "классическая методика"»[98]. Поиск общего источника, к которому восходят оба памятника, или установление происхождения одного источника от другого в этом случае не всегда оправдывает себя. Как видно из статьи В. Г. Вовиной, здесь наблюдается сходство не собственно текстов, а сюжетов. В раннем летописании подобие двух источников принято рассматривать либо как заимствование одним источником сведений другого, либо как свидетельство того, что оба текста восходят к общему протографу. В позднем летописании проследить взаимовлияние текстов гораздо сложнее. Сходство здесь уже не может служить безусловным доказательством о заимствовании летописями сведений друг друга или об общем источнике. Дело в том, что поздние своды могут строиться на основании сразу нескольких похожих источников.

Таким образом, сравнительное изучение двух интересующих нас летописцев выводит на проблему развития позднего летописания в целом. Перед нами стоит вопрос о том, насколько широкое распространение в XVII в. получили такие своды, как Новый и Пискаревский летописцы.

Изучение поздних летописей требует пристального внимания к методам отбора и обработки составителями своего материала. Специально занимался исследованием особенностей обработки, редактирования источников в Пискаревском летописце и других произведениях Смутного времени Я. Г. Солодкин. Он отметил, что в первой части Пискаревского летописца составитель часто не указывает, откуда он черпает информацию: «В Пискаревский летописец вставлены повести о тверском Отроче и новгородском Шилове монастырях, приведено краткое "Сказание о новгородском белом клобуке". Обращение компилятора к источникам данной части летописца оговорено не всегда. Так, составитель Пискаревского летописца дважды заимствовал из одного из них сообщения за 7054 г., но лишь однажды сопроводил их пометой «В сем летописце прописано»[99]. Кроме того, исследователь отмечает еще две особенности обработки источников в Пискаревском летописце:

1) выборочное использование бывших в распоряжении составителя свода материалов, что вело часто к изменению их содержания;

2) пополнение соответствующих разделов летописца информацией из ранее цитированных источников[100].

Я. Г. Солодкину удалось установить некоторые источники Пискаревского летописца, не выявленные предшествующими исследователями. В частности, он считает, что Степенная книга послужила основой для статьи о «чудесах» великого князя Данилы Александровича Московского и известия о пророчестве Василия Блаженного, касающемся пожара 1547 г. в столице. Статья об издании Царского судебника, по мнению Я. Г. Солодкина, повторяет заглавие самого этого кодекса. Исследователю удалось также доказать близость, если не полную текстуальную зависимость многих статей Пискаревского летописца от краткого летописца 1533 – 1574 гг., изданного М. Н. Тихомировым. Кроме того, Я. Г. Солодкин высказал предположение о возможности дополнения этого краткого летописца сообщениями о событиях 1612–1613 гг. на Вологде, происхождение которых он не уточняет.

Многие записи в Пискаревском летописце, как считает автор, восходят к «разрядам» (например, сведения о Ливонской войне, о первых сибирских воеводах, отражении крымского вторжения 1591 г., о Русско-шведской войне конца XVI в., об основании города Царева-Борисова, о «посылке» войск в Грузию в 1603/1604 г.)[101]. Однако, как подчеркивает исследователь, скорее всего, в этих случаях компилятор обращался не непосредственно к разрядным записям, а к какому-то летописцу, использовавшему их[102]. К сожалению, высказывая эти гипотезы, Я. Г. Солодкин не приводит параллельных текстов, что существенно затрудняет их проверку. Поэтому остается открытым вопрос о том, в составе какой летописи читались разрядные записи, была ли она известна автору Пискаревского летописца, или же составители последнего сами провели летописную обработку разрядов.

Особое внимание исследователь уделяет происхождению некоторых документальных источников Пискаревского летописца: «Документы, разоблачающие Лжедмитрия I (большинство из них помещено в приложении ко второй "окружной" грамоте Шуйского), и "крестоцеловальная запись" царя Василия, по-видимому, попали в компиляцию в составе ее летописного источника. Названная "запись" сопровождается комментариями, по стилю и идейной направленности не отличающимися от непосредственно предшествующего им текста. Документы 1606 г., сопутствующие "окружной" грамоте царя Василия, не воспроизведены целиком, а пересказаны»[103]. Выявление этих источников существенно развивает наши представления о степени достоверности сообщений Пискаревского летописца. В то же время Я. Г. Солодкин, в отличие от своих предшественников, считает, что составитель Пискаревского летописца не пользовался другим документом – Утвержденной грамотой об избрании Бориса Годунова царем. В частности, для объяснения своего положения ученым подчеркивается следующее обстоятельство: «Но в летописце сказано, что после кончины Федора Ивановича Ирина „прияша власть“ на „малое время“, пока Бог „царя даст“ и „вся земля“ ей присягнула, тогда как по „Утвержденной грамоте“ овдовевшая государыня „не изволила“ быть на престоле, отклонила челобитную всего народа и приняла постриг в Новодевичьем монастыре. В грамоте пространно описаны многодневные „моления“ Бориса Годунова и иноки Александры; в летописце указана только дата наречения на царство Бориса, получившего благословение сестры после крестного хода в Новодевичий монастырь. Если в „Утвержденной грамоте“ инициатива ее составления приписана земским „чином“, то в Пискаревском летописце с явным осуждением сообщается, что царь Борис велел всем написать и скрепить подписями „излюблену“ запись, и это было немедленно сделано»[104]. Однако такой негативный вывод порождает другой вопрос, на который исследователь не отвечает: если Утвержденная грамота не является источником Пискаревского летописца, то какой памятник был использован его создателем при рассказе об избрании царем Бориса Годунова?

В более поздней работе Я. Г. Солодкин суммирует выводы, сделанные О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомировым, а также собственные наблюдения над источниками Пискаревского летописца. В данном пособии исследователь уделяет особое внимание проблеме датировки Пискаревского летописца: «Вероятно, – подчеркивает он, – в основу оригинальной части компиляции был положен летописец, поначалу доведенный до 1612/1613 г. Сообщив об отправке в Литву низложенного Василия Шуйского с братьями и судьбе его жены, автор летописца замечает: "А кровь льетца и до нынешнего дни 121-го, а вперед Бог весть" ( позднейшая запись сделана по счищенному тексту, который читается весьма отчетливо). Таким образом, один из источников ПЛ возник осенью–зимой 1612/1613 г., еще до воцарения Михаила Федоровича. Затем он был продолжен сообщениями о последующих событиях»[105]. Кроме того, Я. Г. Солодкин возвращается к наблюдению М. Н. Тихомирова, заметившего, что Пискаревский летописец завершается статьей «О Ивашке Заруцком». В этой статье, в частности, говорится об отправке в 1614 г. плененных астраханцами И. Заруцкого, М. Мнишек и ее сына к «государю». М. Н. Тихомиров при этом считал, что статья об избрании Михаила Федоровича является припиской основному тексту компиляции. По его мнению, идейная направленность и стиль заметки не отличается от большинства предыдущих. Однако Я. Г. Солодкин не согласен с таким выводом. Для обоснования своего мнения он приводит следующие аргументы, обращая прежде всего внимание на стиль различных заметок памятника: «Библейская фраза „кто разумеет ум господень, или кто советник ему“ имеется и в рассказе о воцарении Бориса Годунова. Формулировку „венчался царским венцом“ находим и известиях о коронации Федора Ивановича и Шуйского. Сообщение о том, что „над ним“ ( Михаилом Федоровичем) по законному обычаю молитву говорили нареченную… и крест животворящий на него положили по закону, имеет аналогию в статье о вступлении на престол Шуйского. Выражения „и бысть тако“, „отворися град“ также употребляются ранее. Наконец, автор, упомянувший о воцарении Михаила Романова (в статье о Заруцком), вряд ли мог воздержаться от описания этого крупного политического события»[106]. Все это позволяет Я. Г. Солодкину отказаться от предположения М. Н. Тихомирова о том, что статьи 1625, 1626, 1645 гг. являются приписками к Пискаревскому летописцу. Они, на его взгляд, представляют собой органическое продолжение и завершение текста самого летописца, входят в его основной текст. Не согласен исследователь и с О. А. Яковлевой, рассматривавшей статьи «сибирском взятии» как поздние добавления в текст Пискаревского летописца. Я. Г. Солодкин отмечает, исходя из наблюдений над особенностями обработки источников в летописце, что расширение хронологических рамок изложения при соблюдении тематического единства свойственно не только рассказу «О взятии Сибири», но и свидетельствам о кончинах удельного князя Владимира, царевичей Ивана и Дмитрия. Он обращает внимание на то, что разрыв между фактами, изложенными в заключительной статье Пискаревского летописца, и предшествующей записью составляет 18 лет, тогда как разница во времени между первыми событиями царствования Михаила, привлекшими внимание публициста, и заключительной статьей равна всего 4–8 годам. Кроме того, исследователь подчеркивает, что стиль летописных статей 1624/25–1626/27 гг. родственен многим предыдущим. Так, по его мнению, «выражения „во дни“, „богатество“, „благодать слепым, бесным и иным многое исцеление“, „и от тово пожару выгорело“ находим не только в записях, посвященных событиям середины 1620-х гг., но и более ранних статьях Пискаревского летописца» (об исцелении от мощей царевича Дмитрия, о пожаре в Новодевичьем монастыре 1606 г.)[107]. Припиской к основному тексту Пискаревского летописца Я. Г. Солодкин считает только известие о событиях 1645 г., так как в ней название места погребения Михаила Федоровича отличается от предыдущего – в «соборной церкве Арханьгела Михаила» вместо просто: «Архангила». Все это свидетельствует, по мнению Я. Г. Солодкина, о том, что Пискаревский летописец представлял собой до 1645 г. единый памятник, а статьи 1625–1626 гг. он считает принадлежащими основному тексту летописца.

Таким образом, 20-е гг. XVII в., по мнению Я. Г. Солодкина, являются временем окончания работы летописца над произведением.

Помимо В. Г. Вовиной и Я. Г. Солодкина, источниковедческим изучением отдельных статей Пискаревского летописца занимался в 80-х гг. С. А. Морозов. Исследователь заинтересовался проблемой происхождения оригинальных сведений Пискаревского летописца. Он, в частности, обратил внимание на источники Пискаревского летописца за 1533–1554 гг. С. А. Морозов пришел к выводу, что в этих статьях в отдельных случаях нашел отражение летописец 1554 г. Последний же представлял собой сокращение летописца 1553 г. Так, историк подчеркнул, что уже первая статья этого источника, подобно большинству последующих, «сходна с летописцем 1553 г.». «Учитывая характер использования в Пискаревском летописце текста Воскресенской летописи (он не сокращался составителем Пискаревского летописца), можно предположить, – отмечал исследователь, – что составитель Пискаревского летописца имел перед собой рукопись с уже сокращенным по летописцу 1553 г. текстом». В пользу такого предположения говорит полная передача составителем Пискаревского летописца некоторых известий летописца 1553 г. Как считал С. А. Морозов, в основу текста летописца 1554 г. был положен текст, редакционно близкий именно к летописцу 1553 г. Статьи же 7062 и 7063 гг. нашли, по его мнению, соответствие в тексте Никоновской летописи. В то же время статья о колоколе «Лебедь» Пискаревского летописца текстуально отличается от статей летописца 1553 г. и других летописцев середины XVI в.[108] Эту статью, по мнению С. А. Морозова, следует атрибутировать составителю или переписчику рукописи, в которой содержался текст летописца 1554 г., послужившего источником текста Пискаревского летописца. Но С. А. Морозов, приписав статью о колоколе «Лебедь» переписчику, не указал источника, из которого она была заимствована. Поэтому проблема поиска источников свода 1533–1554 гг. решена им не полностью.

4) Пискаревский летописец в трудах по истории России

Этот параграф специально посвящен рассмотрению тех проблем и тем, для изучения которых привлекался Пискаревский летописец. Как уже отмечалось, многие историки обращались к Пискаревскому летописцу для решения многих проблем источниковедения и вопросов истории России. При этом вопросы происхождения Пискаревского летописца и его общей характеристики как исторического источника волновали их в меньшей мере. Они оставили без внимания и вопрос о том, какое место занимают те или иные сведения в составе Пискаревского летописца, но полностью игнорировать Пискаревский летописец как памятник историки все же не могли. Их исследования в некоторых случаях затрагивали и источниковедческие проблемы, связанные с Пискаревским летописцем, в частности установление достоверности отдельных статей памятника.

Чаще всего историки обращали внимание на те статьи летописца, где читаются рассказы, повествующие об опричнине и Смутном времени. Это, прежде всего, объясняется тем, что в составе Пискаревского летописца имеется ряд оригинальных сообщений, касающихся этих периодов. Нельзя не заметить и того, что история опричнины и Смутного времени вызывала на протяжении 50–90-х гг. XX в. у исследователей особый интерес, и поэтому они неоднократно обращались к известиям о них, сохранившимся в составе интересующего нас памятника.

Одна из первых статей Пискаревского летописца, содержащая сведения по истории опричнины, говорит о разделении государства на опричнину и земщину. В. И. Корецкий привлек эту статью для изучения земельной политики того времени. «С точки зрения земских землевладельцев, – отмечает историк, – суть опричной земельной политики передана в Пискаревском летописце… В этом неофициальном летописном рассказе подчеркивается момент опричной разделения русской земли, государства»[109]. Здесь историк обратил внимание на то, что Пискаревский летописец дает возможность проследить отношение к опричнине земских людей. В. И. Корецкий заметил, что в летописи особо оговорено то, что высланные из опричных уездов землевладельцы лишились своих старинных вотчин и поместий и не получили взамен никакого земельного возмещения[110]. Статья памятника углубляет и дополняет знания исследователей об опричной земельной политике.

Изучение взаимоотношений земщины и опричнины не ограничивается наблюдением В. И. Корецкого. Других историков также интересовали подобные сюжеты. В частности, споры исследователей вызвала статья, где приведены сведения о выступлении земских людей против опричнины. Разногласия возникли, прежде всего, из-за датировки этого события. А. А. Зимин относил выступление против опричнины к 1566 г. Однако еще П. А. Садиков, незнакомый с текстом Пискаревского летописца, предположил, что выступление ряда участников земского собора против опричнины состоялось вскоре после назначения митрополитом Филиппа Колычева (25 июня 1566 г.). Этот вывод, по мнению А. А. Зимина[111], подтверждается свидетельством Пискаревского летописца, сообщающего о протесте земских людей против опричной политики Ивана Грозного (без точного указания на время): «И бысть в людех ненависть на царя от всех людей и биша ему челом, и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему бытии»[112].

На недовольство земских людей опричными порядками обратил внимание и Р. Г. Скрынников. «По свидетельству (Пискаревского. – С. Х.) летописца, опричнина вызвала крайнее озлобление в земщине», – писал Р. Г. Скрынников. При этом он ссылался на тот же текст источника. По мнению исследователя, «летописец отметил, что в выступлении участвовали «все люди земли». Однако, как совершенно справедливо подчеркнул Р. Г. Скрынников, летописцем не называлась дата выступления[113]. Вывод историк повторяет и значительно позже[114]. Отсутствие датировки делает затруднительным для исследователей установить связь между летописным сообщением и историческим событием.

С. О. Шмидт, как и А. А. Зимин, датирует выступление против опричнины 1566 г.: «В позднейшем летописце (Пискаревском) вряд ли случайно произошло смещение событий: вслед за упоминанием о начале опричнины ("того же году") говорится о "ненависти на царя от всех людей" и о челобитной за руками о опришнине, что не достоит сему бытии». «Видимо, – продолжает исследователь, – сходство событий 1564 и 1566 гг. было так велико, что оба протеста слились в один уже в представлении людей, писавших сравнительно скоро после этого времени»[115]. В связи с этим наблюдением С. О. Шмидт приходит к выводу, что в одной статье автор Пискаревского летописца объединил под одним годом два разновременных события.

В отличие от своих предшественников В. И. Корецкий в одной из поздних работ оспаривал датировку «массового выступления против опричнины» 1566 г.: «В исторической литературе стало обычным относить это известие к лету 1566 г. однако такая датировка не может быть принята, ибо о передаче челобитья говорится уже после сообщения о переезде царя на новый опричный двор (январь 1567 г) и до известия о гибели князя Владимира Андреевича Старицкого (осень 1569 г.). Следует также отметить, что и в летописных отрывках, и в Пискаревском летописце подчеркивается массовость и народность выступления, что не вяжется с известием о выступлении дворянских фрондеров, даже если принять их число, по Шлихтингу, в 300 человек»[116]. Ссылаясь на Сокращенный временник, имевший, по его мнению, общий источник с Пискаревским летописцем, В. И. Корецкий связывал выступление против опричнины с волнениями посадского населения: «Еще более массовый характер выступление против опричнины, как возмущение посадского населения Москвы, всего посадского „мира“, а не земской дворянской оппозиции, предстоит в Сокращенном временнике, имевшем общий источник с Пискаревским летописцем». «Все это, – заключал историк, – заставляет сблизить известие Пискаревского летописца не с событиями лета 1566 г., когда группа земских дворян выступила против опричнины, а с событиями лета 1568 г., когда против опричнины поднялось все посадское население Москвы, московский посадский „мир“ »[117]. Таким образом, мы видим, что Пискаревский летописец не содержит точного указания даже на дату широко известного события. Это заставляет исследователей делать выводы на основе его сообщений с известной осторожностью.

Запись о выступлении земских людей против опричнины не является единственным сообщением, достоверность которого внушает сомнение. Другая статья Пискаревского летописца, вызвавшая противоречивые оценки исследователей, посвящена деятельности Алексея Адашева и священника Сильвестра. В Пискаревском летописце сообщается, что они сидели вместе в избе у Благовещенского собора и управляли Русской землей. Историки по-разному оценивали достоверность этой статьи. А. А. Зимин рассматривал известие об Адашеве и Сильвестре как вполне заслуживавшее доверие и даже ссылался на него при подтверждении достоверности других источников: «Свидетельства Грозного и Андрея Курбского можно подкрепить оценкой деятельности Адашева и Сильвестра, данной Пискаревским летописцем»[118]. С. О. Шмидт согласен с такой версией, но уточняет, что Адашев был известен царю еще до пожара 1547 г., а не стал известен во время пожара, как это описано в Пискаревском летописце, потому что Адашев и его жена названы в числе самых близких лиц к царю в «чине» царской свадьбы февраля 1547 г.[119] Исследователь объясняет причину такого смещения событий временной отдаленностью: «Но уже у ближайших современников царя приближение Адашева к царю и его возвышение связывали с событиями июня 1547 г. (близкая аналогия в рассказе Курбского). К 1547 г. отнесено возвышение Адашева и в Степенной книге А. Ф. Хрущова»[120].

Д. Н. Альшиц тоже ссылался на Пискаревский летописец, когда писал о высокой оценке современниками справедливого характера правления Адашева: «Современники высоко оценили справедливый характер правления Алексея Адашева, возглавлявшего фактически правительство, и участие в его работе священника Сильвестра»[121]. Адашев и Сильвестр прежде всего осуществляли правосудие, наказывали бояр за челобитную волокиту.

Р. Г. Скрынников согласился с мнением об Адашеве и Сильвестре, высказанном автором Пискаревского летописца, но отметил фактическую неточность статьи об Адашеве и Сильвестре. Историк указал на то, что Адашев и Сильвестр не сидели вместе в избе у Благовещения: Сильвестр находился в Благовещенском соборе, а Адашев в приказной избе, стоявшей напротив этого собора[122]. Р. Г. Скрынников обращался к свидетельству Пискаревского летописца, когда писал об Адашеве: «В своей общественной деятельности Адашев руководствовался принципами, которые снискали ему всеобщую популярность. Он любил справедливость, сурово карал приказных, повинных во взяточничестве и плутнях, не терпел боярской волокиты в судах»[123]. Другое известие Пискаревского летописца о пребывании Адашева год в Константинополе Р. Г. Скрынников привел как бесспорный факт, ничем не аргументировав свой вывод[124].

А. Н. Гробовский является представителем другой точки зрения, диаметрально противоположной приведенным выше. Он не признает важной политической роли Адашева и Сильвестра и, соответственно, иначе оценивает известие о них Пискаревского летописца: «Бросим беглый взгляд на "некоего москвича" О. А. Яковлевой, чьи воспоминания дают такие важные и ценные сведения о Сильвестре, сведения, полностью подтверждающие рассказы Ивана Грозного и князя Курбского о всемогуществе священника… Подведем итог: оказывается, воспоминания "некоего москвича" в действительности основаны на воспоминаниях нескольких москвичей. Встает вопрос – кого именно? Я считаю очевидным, что, несмотря на восторженные заявления историков о содержащихся в Пискаревском летописце новых сведениях относительно власти и влияния Алексея Адашева и Сильвестра и их совместного управления Русской землей, в действительности эти новые сведения довольно стары»[125]. А. Н. Гробовский отмечает, что единственные источники XVI столетия, которые дают характеристику Алексея Адашева и Сильвестра, соответственную той, которую мы находим в Пискаревском летописце, по воспоминаниям москвичей, следующие: послания царя Ивана Грозного князю Курбскому, приписка к Царственной книге, сделанная царем Иваном, и рассказ князя Андрея Курбского, который представляет собой не что иное, как пересказ и зеркальное отражение гипербол Грозного. Исследователь сравнивает Пискаревский летописец с «Историей» князя Курбского, т.к. оба памятника одинаково пишут об Адашеве и Сильвестре: «Воспоминания какого москвича „воспоминал“ некий москвич, ко гд а писал об Алексее Адашеве и всемогущем Силвестре, становится совершенно очевидно, если вспомнить несколько необычные привычки Алексея Адашева, касающиеся его образа жизни и еды, – так, как о нем сообщается в Пискаревском летописце: „А житие его было: всегда пост и молитва безпрестани, по одной просвире ел на день“»[126].

Продолжая сравнение, А. Н. Гробовский иронически замечает, что «поистине Алексей Адашев был, как писал князь Курбский, «ангелом подобен»[127]. Таким образом, исследователь рассматривает «Историю» Курбского и Пискаревский летописец как произведения, находящиеся в русле одной традиции, резко враждебной опричнине. Но А. Н. Гробовский не провел детального текстологического сравнения Пискаревского летописца и «Истории» Курбского, поэтому его вывод об общей традиции, связывающей Пискаревский летописец и «Историю о великом князе московском» представляется несколько опрометчивым. В летописце незаметно никакого влияния сочинения князя Курбского: заметка об Адашеве и Сильвестре является единственной, которая читается в обоих произведениях, но текстуально у них нет ничего общего. Противоположные оценки, даваемые исследователями сведениям Пискаревского летописца об одних и тех же событиях, показывают, что изучение этого памятника далеко от завершения.

Многие исследователи Пискаревского летописца обращались к нему для изучения истории опричного террора. А. А. Зимин взял из памятника сообщения о казнях в Пскове: «Во Пскове погибли игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий и келарь (вероятно, упоминавшийся в синодиках Вассиан Муромцев)»[128]. Известие Пискаревского летописца о казнях историк оценивал как достоверное. В подтверждение его достоверности он ссылался на синодик, где названы те же лица, что и в Пискаревском летописце.

Другой историк опричнины, Р. Г. Скрынников, приводил свидетельства Пискаревского летописца, когда писал о казни Владимира Андреевича Старицкого и его семьи: «В начале октября Старицкий прибыл на ямскую станцию Богану и разбил там свой лагерь… После короткого судебного "разбирательства" князь Владимир был доставлен 9 октября 1569 г. в царский лагерь и по приказу царя выпил кубок с отравленным вином. Вместе с ним приняли яд его жена и девятилетняя дочь Евдокия»[129]. Р. Г. Скрынников обращался к Пискаревскому летописцу и тогда, когда писал о казни матери князя Владимира Андреевича Старицкого: «Опричники забрали старицу Евдокию из Горитского монастыря и на речных повезли в Слободу. 11 октября она была казнена. Царь „по дороге велел ее в судне в ызбе в дыму уморити“ »[130]. Свидетельство Пискаревского летописца о казни Евдокии Старицкой Р. Г. Скрынников приводил и в позднейшей монографии[131].

Обращение историков к памятнику как источнику по истории времени Ивана Грозного не ограничивалось только привлечением свидетельства о казнях. Статьи Пискаревского летописца о взаимоотношениях Москвы и крымских татар, передаче трона Симеону Бекбулатовичу также часто служили для историков источником, к которому они обращались в исследованиях по истории XVI в. А. А. Зимин ссылался на свидетельства Пискаревского летописца при описании пожара 1572 г., случившегося во время нападения на Москву крымского хана Девлет-Гирея: «Пожар был кратковременным, но катастрофическим: «Крымской царь посады на Москве зжег, и от того огня грех ради наших оба города выгорели, не осталось ни единые храмины, а горела всего три часа»[132].

Р. Г. Скрынников следовал тексту Пискаревского летописца при описании нападения татар на Москву в 1571 г.: «От взрывов, сообщает Пискаревский летописец, вырвало две стены городовых у Кремля»[133]. Свидетельства Пискаревского летописца приводил и А. А. Зимин, рассказывая о гибели в битве при Молодях мурзы Теребердея, пленении суздальцем Темиром Алалыкиным мурзы Дивея, хитрости русских военачальников: «Во время сражения Девлет-Гирей взял в плен гонца с грамотами, которого послал русским военачальникам московский наместник Юрий Токмаков. В грамотах сообщалось, чтобы воеводы „Сидели (в Гуляй-городе) безстрастно, а идет рать наугородцкая многая“ »[134]. Р. Г. Скрынников писал о том же самом, только добавил, что ложные грамоты о походе царской рати побудили хана не к отступлению, как это представлено в летописце, а к более энергичным действиям[135].

В. Б. Кобрин использовал сведения из Пискаревского летописца, когда писал о переговорах Ивана Грозного с крымскими послами после нападения татар на Москву: «Переговоры Ивана IV начались в необычной атмосфере. По приказу царя во время аудиенции бояре были не в торжественном парчовом одеянии, а в простых черных одеждах. Пискаревский летописец сообщает, что и сам царь одел сермягу»[136].

Р. Г. Скрынников приводил данные Пискаревского летописца при описании казней 1570 г., передаче трона Симеону Бекбулатовичу и последующих вслед за этим казнях[137]. В. Б. Кобрин разбирает две версии о причинах передачи трона Симеону Бекбулатовичу: «Автор Пискаревского летописца передает противоречивые слухи, ходившие в то время среди русских людей. Одни утверждали, что царь испугался предсказания волхвов, напророчивших на этот год „московскому царю смерть“. Другие же полагали, будто царь „искушал люди: что молва будет в людех про то“. Больше доверия, чисто психологически, заслуживает первая версия. Ведь в колдунов и предсказателей тогда верили безоговорочно. Дела о „ведунах“, которых держали у себя для гаданий, весьма распространены. И все же не забудем, что даже автор Пискаревского летописца не утверждает истинности этого слуха, а пишет лишь, что „говорили неции“»[138]. В. Б. Кобрин показал здесь, что сам составитель Пискаревского летописца дал оценку достоверности своих сообщений и что он пользовался, скорее всего, «слухами», т.е. устными источниками.

К другим статьям Пискаревского летописца, основанным, вероятно, тоже на устных источниках, обращались Р. Г. Скрынников и С. О. Шмидт. Первый привел рассказ о пирах Ивана Грозного, когда царь велел составить список боярских речей: «Во время веселых пиров во дворце царь Иван не прочь был потешиться и пошутить не только над иноками, но и над ближними боярами»[139]. Р. Г. Скрынников ничего не сообщил ни об отношении к этим пирам автора летописца, ни о том, как соотносится эта статья памятника с другими. О речах, на этот раз записанных в посаде, упоминает и С. О. Шмидт: «Можно лишь догадываться о том, что существовали письменные источники, в какой-то мере выражавшие умонастроения и „черных людей“, памятники „народной публицистики“ – челобитные, „сказания“, подметные письма, тайные записи разговоров, которые велись в рядах московского торга (как в последующие десятилетия, когда по заданию царя посылали „слушать в торг у всех людей всех речей и писати тайно“, и, ознакомившись однажды со „списком речей мирских“, Иван IV удивишася мирскому волнению)»[140]. В. Б. Кобрин оценивал такие сообщения Пискаревского летописца следующим образом: «Обстановку в стране и при дворе в последующие годы жизни царя хорошо рисует слух, записанный в Пискаревском летописце о „списке речей срамных“ »[141]. Но историки, процитировав эти «слухи», не определили их происхождение, не дали оценку достоверности подобных «речей».

Другая тема, для изучения которой исследователи обращались к Пискаревскому летописцу, касается кануна Смутного времени и последующих событий Смуты. Но, в отличие от событий времени опричнины и эпохи Ивана Грозного в целом, ссылки на Пискаревский летописец при исследовании Смуты и предшествующих ей годов в трудах историков встречаются реже. Возможно, объяснение такого предпочтения кроется в том, что от XVI в. сохранилось гораздо меньше источников, чем от Смутного времени. Но все же полностью игнорировать Пискаревский летописец исследователи, занимающиеся историей конца XVI – начала XVII в., не могли. При этом они часто не ограничивались иллюстративным привлечением памятника, а пытались дать оценку достоверности его сообщений.

Р. Г. Скрынников ссылался на свидетельства Пискаревского летописца, когда писал о народных волнениях после смерти Грозного: «…В случае успеха Бельский мог ликвидировать регентский совет и править от имени Федора единолично, опираясь на военную силу. Над Кремлем повеяло новой опричниной. Но Бельский и его приверженцы не учли одного важного фактора. Таким фактором была народная стычка у кремлевских ворот, послужившая толчком к восстанию». В подтверждение своего вывода Р. Г. Скрынников привел цитату из Пискаревского летописца: «Народ всколебался весь без числа со всяким оружием». Историк пришел к выводу, что факты заставляют признать участие в вооруженных выступлениях против вместе с городскими низами и купечества и дворян. Именно они подали сигнал к восстанию, вспыхнувшему сразу после смерти Грозного, что отмечено и в Пискаревском летописце. Молодой сын боярский, повествует летописец, проскакал тогда по столичным улицам, вопя во весь голос «в народе, что бояр Годуновы побивают»[142].

О народных волнениях, цитируя Пискаревский летописец, Р. Г. Скрынников писал и в другой монографии – «Россия накануне Смутного времени»[143]. В работах «Борис Годунов», «Россия накануне Смутного времени» Р. Г. Скрынников опирался на этот же памятник при описании сражений с татарами под Москвой в 1591 г., богомолья в церквях за царицу Ирину[144]. Последнее он выделил особо: «Православный люд был изумлен, услышав в церквях многолетие царице. Летописцы отметили этот факт как неслыханное новшество»[145]. Таким образом, исследователь объяснил, почему сообщение о богомолье за долголетие царицы Ирины попало в летописец.

Но Пискаревский летописец, в отличие от других источников, уделяет внимание царице Ирине не только из-за нарушения традиционного порядка православной литургии. Р. Г. Скрынников считал, что летописец проявлял особый интерес к царице, и привел для доказательства своего мнения статью Пискаревского летописца о строительстве крепости в Астрахани: «Ввиду опасности турецкого нападения на Астрахань русское правительство отдало приказ о строительстве крепости на переволоке между Доном и Волгой, названной Царицыным в честь Ирины Годуновой»[146]. Но автор не объяснил причину особого внимания летописца к царице, т.к. не проанализировал это сообщение в контексте самого памятника.

Большой интерес историков вызывали статьи свода, связанные с Григорием Отрепьевым и другими событиями Смутного времени. Исследователи обратили внимание на рассказ Пискаревского летописца о скитаниях Григория Отрепьева по монастырям, но дали им совершенно различную оценку. Здесь, как и в ряде сообщений об опричнине, разногласия вызвала прежде всего достоверность события, описанного в Пискаревском летописце. В. Б. Кобрин не сомневался в том, что рассказ Пискаревского летописца соответствует действительности: «Автор летописца, хорошо осведомленный о различных слухах, бродивших по Руси, рассказывает, что Отрепьев перед побегом в Польшу проник в монастырь, где содержалась царица, "и, неведомо каким вражьим наветом, прельстил царицу и сказал ей воровство свое. И она ему дала крест злат с мощьми и камением драгим сына своего, благоверного царевича Дмитрея Ивановича Углецкого"»[147]. Р. Г. Скрынников же, наоборот, считал сообщения об этих событиях фантастическими, принадлежащими перу не слишком хорошо информированного человека: «Самый загадочный эпизод в биографии Отрепьева – его блуждания по провинциальным монастырям. Современники знали о них понаслышке и неизменно противоречили друг другу, едва начинали перечислять места, в которых побывал чернец. Хронология их рассказов и вовсе легендарна. Один из летописцев записал, что Гришка прожил три года в монастырьке под Галичем, а потом два года „пребываше и безмолствоваше“ в Чудове, но, кажется, этот летописец был не особенно осведомленным человеком. Железноборский Галичский монастырь Ивана Предтечи он почему-то именовал Живоначальной Троицы Костромского уезда. Совсем фантастичен его рассказ о посещении Отрепьевым царицы Марии Нагой в монастыре на Выксе»[148].

В. И. Корецкий ссылался на Пискаревский летописец, когда писал о борьбе за власть в боярских кругах в 1606 г.: «Факт острой борьбы за власть в боярских верхах в мае 1606 г. подтверждается Пискаревским летописцем. Однако там на Лобное место с Шуйским выходил не Голицын, а Мстиславский. О кандидатуре Мстиславского писали Горсей и Маржерет»[149]. Таким образом, исследователь, приводя примеры из других источников, подтвердил достоверность сообщения о событиях 1606 г. Пискаревского летописца.

Пискаревский летописец содержит сведения не только по общей русской истории, но и по некоторым частным вопросам. Многие исследователи обращаются к информации, содержащейся в Пискаревском летописце, при изучении истории строительства, книгогопечатания, металлургии.

Как уже отмечалось, в XIX в. первым сослался на Пискаревский летописец как источник по истории строительства Покровского собора священник Иван Кузнецов[150]. Пискаревский летописец, по его мнению, вполне достоверно объясняет пристройку лишнего Никольского придела в соборе в честь прибытия в Москву иконы святителя Николая. Летописец является, как считал И. И. Кузнецов, единственным источником, содержащим подобные известия о строительстве в храме лишнего придела. Но в составе Пискаревского летописца читается не только заметка о строительстве храма Василия Блаженного, но и о других сооружениях.

Как источник по истории архитектуры Пискаревский летописец широко привлекал А. Л. Баталов. Известный историк архитектуры показал, что памятник содержит многочисленные известия о строительной деятельности времен Федора Иоанновича, Бориса Годунова: об изготовлении рак святым Кириллу Белозерскому, Макарию Калязинскому, сооружении Вознесенского собора в Московском Кремле, планах по строительству «Святая святых», сооружении деревянного города Царева-Борисова, сооружении Годуновыми самого большого колокола для Кремля и др., причем сообщения Пискаревского летописца в ряде случаев помогают уточнить датировку тех или иных храмов. Пискаревский летописец позволил отнести новый собор Пафнутия Боровского, сменившего постройку 1466 г., к концу XVI в., причем в летописце он ошибочно назван Успенским[151]. Исследуемый нами памятник содержит также упоминание о некоторых московских монастырях, например о Иоанно-Предтеченском монастыре, где произошло чудо, предшествовавшее рождению великого князя Василия II[152]. Майкл Флайер обратил внимание на то, что Пискаревский летописец сообщает дату учреждения «царского трона» в Успенском соборе, тогда как многие основные источники этого периода, в том числе Никоновская летопись, обошли молчанием это событие[153].

Заметки о строительстве привлекли внимание и Р. Г. Скрынникова. Историк привел статьи из Пискаревского летописца, в которых содержатся сведения о строительной деятельности Бориса Годунова и книгопечатании при нем: «Годунов проявлял исключительную заботу о благоустройстве столицы и укреплении городов. В Кремле был сооружен водопровод с мощным насосом, благодаря которому вода из Москва-реки поднималась по подземелью на Конюшенный двор. Борис велел выстроить каменный мост через Неглинную против Тверской улицы… При Борисе Годунове книги были "печатаны в разных городех" »[154]. Исследователь рассматривал Пискаревский летописец как источник, сообщающий дополнительные сведения о строительстве типографий и книгопечатании времен Бориса Годунова. По мнению Р. Г. Скрынникова, Пискаревский летописец дает представление о Борисе Годунове как о правителе, проявлявшем особую заботу об украшении и благоустройстве столицы, поэтому он и привел в своем исследовании сведения из этого источника.

Помимо Р. Г. Скрынникова, заметка о книгопечатании вызвала интерес у О. А. Яковлевой и Л. Н. Теплова. Исследователи также обратились к Пискаревскому летописцу для изучения книгопечатания времен Федора Ивановича и Бориса Годунова[155]. Они пришли к выводу, что фактов о книгопечатании, приводимых в своде, недостаточно для каких-либо широких обобщений, тем более для вывода о том, что книгопечатание в начале XVII в., помимо Москвы, получило распространение и в других городах, в частности в Казани. Поэтому, чтобы получить новые факты по истории книгопечатания, необходимо детальное текстологическое исследование Пискаревского летописца и других современных ему памятников. О. А. Яковлева и Л. Н. Теплов отметили также, что заметку о строительстве можно истолковать и как сообщение о попытке устройства типографий в разных городах, и как свидетельство о том, что книги печатали на протяжении нескольких лет в Москве.

О. А. Яковлева рассматривала Пискаревский летописец в качестве источника по истории металлургии. Она отметила, что памятник сообщает интересные сведения о московском рудознатце конца XVI в.[156] Исследовательница опубликовала эти сведения в четвертом томе трудов Института истории естествознания за 1952 г. В опубликованной заметке говорилось о том, что в городе Твери появился человек, выплавляющий золото и серебро из руды. О нем сообщили царю Федору Ивановичу и привезли в Москву. Царю показалось умение рудознатца подозрительным, он счел его колдуном и приказал казнить. Такой случай интересен для изучения представлений людей Средневековья, он показывает, что человек того времени относился к технике как к магии. Других сведений по истории металлургии, кроме статьи о рудознатце, исследовательница не привела.

Подведем предварительные итоги. Проведенные исследования Пискаревского летописца показали, что интересующий нас памятник содержит самые разнообразные сведения, нужные как для изучения событий общей истории, так и для исследования специальных вопросов. Но для того чтобы сделать вывод о том, в какой мере сведения Пискаревского летописца могут служить для решения разных проблем общей истории, истории строительства, металлургии и т.д., необходимо детальное источниковедческое исследование памятника. Без подобного исследования немыслима также оценка достоверности сообщений, их новизны и оригинальности. Историки часто обращались к Пискаревскому летописцу, но, за редкими исключениями, делали это без достаточного изучения свода в целом. Некоторые статьи Пискаревского летописца содержат противоречивую информацию об одних и тех же событиях, их достоверность вызывает споры исследователей. Решение подобных проблем требует детального изучения Пискаревского летописца. Последний неоднократно цитировался и в историографии, и уже сам факт частого обращения к памятнику показывает важность его исследования.

Исследователи установили некоторые источники Пискаревского летописца – летописец 1554 г., Степенную книгу, Царский судебник 1550 г. О. А. Яковлева дала описание кодикологии сборника, в составе которого сохранился Пискаревский летописец.

Историки часто обращались к Пискаревскому летописцу для исследований по истории опричнины, Смутного времени. Летописец интересовал их прежде всего как источник по определенной теме, но иногда попутно ставился вопрос и о достоверности сведений летописи. При исследовании истории опричнины, Смуты, как мы видим, появляется много спорных проблем: о датировке земского выступления против опричнины, характере правления Адашева и Сильвестра, достоверности «слухов» о Симеоне Бекбулатовиче, пирах Ивана Грозного и других событиях, скитаниях Григория Отрепьева по монастырям. На подобные вопросы историки не дают окончательных ответов. Пискаревский летописец, его источники, степень их достоверности недостаточно подробно исследованы для этого. Многих Пискаревский летописец интересовал только в связи с теми историческими сюжетами, над которыми они работали, историки часто ограничивались цитированием его для иллюстрации разных примеров, не стараясь разобраться в происхождении и достоверности сообщений, а тем более понять их в контексте всего Пискаревского летописца. Поэтому общей источниковедческой характеристики, основанной на подробном текстологическом изучении, Пискаревский летописец не получил. Исследователями не был также поставлен вопрос, отличается ли Пискаревский летописец от ранних летописных сводов, насколько применима к его изучению классическая методика (этот вопрос был поставлен только В. Г. Вовиной для Нового летописца).

Решению этих вопросов и будут посвящены последующие главы.

Данная глава посвящена собственно текстологическим проблемам, связанным с Пискаревским летописцем: происхождению текста, анализу того, откуда появилось то или иное сообщение в интересующем нас памятнике, изучению состава источников. Здесь также будут рассмотрены вопросы новизны и достоверности сведений Пискаревского летописца по ранней русской истории, истории опричнины, Смуты. Ответы на поставленные вопросы позволят выявить источники летописного текста, из которых составитель летописи черпал информацию, проследить историю текста. Такое исследование поможет также установить степень оригинальности и достоверности известий Пискаревского летописца. Без этого трудно понять, что он дает как источник для изучения исторических реалий разных эпох, а также его особенности как позднего памятника, определить его место в кругу современных ему произведений.

1) Источники Пискаревского летописца, от ранней русской истории до середины XVI в. (862–1552 гг.)

Ранние сведения летописца являются его неотъемлемой, органичной частью, которые мы не можем исследовать в отрыве от всего летописца. Поскольку в работе он рассматривается как единое целое, нельзя не обратить внимания на источники о начальном периоде русской истории. Без их изучения невозможно, помимо всего прочего, оценить и степень оригинальности памятника.

О происхождении начальных статей свода в специальной литературе нет единого мнения. О. Я. Яковлева и М. Н. Тихомиров считали, что в основу этой части памятника положена летопись, близкая Никоновской[157]. Однако оба историка не привели аргументов для доказательства того, что Пискаревский летописец заимствовал сведения именно из Никоновской летописи. Их вывод не был подкреплен подробным изучением текста памятника. Составитель предисловия к последнему изданию Пискаревского летописца В. И. Буганов отмечал сходство его начальной части с Воскресенской летописью[158]. Но все эти выводы сделаны без полного текстологического анализа Пискаревского летописца, не проведено детальное сопоставление его с другими источниками. Так как в литературе неоднократно отмечалось сходство Пискаревского летописца с Воскресенской и Никоновской летописями, привлечем для сравнения оба памятника. Подобное сравнение приводится впервые, в историографии его никто не предпринимал.

Если сопоставить Пискаревский летописец и Никоновскую летопись, то до 6683 г. они похожи, хотя не всегда совпадают текстуально. Приведем несколько характерных примеров:

* Никоновская летопись // ПСРЛ. СПб., 1862. Т. 9. С. 15, 38, 75.

** Пискаревский летописец. С. 35, 45, 66.

Как видно, Пискаревский летописец и Никоновская летопись сюжетно совпадают, но полного текстуального сходства между ними нет. Однако в трех приведенных примерах статьи Никоновской летописи и Пискаревского летописца принципиально не отличаются друг от друга. В первой заметке об Олеге Пискаревский летописец не дает никакой новой информации сравнительно сравнительно с аналогичным чтением Никоновской летописи. Во второй статье помещено сообщение о воеводе князя Ярополка, отсутствующее в Никоновской. Заметка об основании князем Ярославом города Киева, церкви Св. Софии в Никоновской летописи, в отличие от Пискаревского летописца, дает несколько более распространенное чтение: там сказано о том, что новый город Киев больше старого, о строительстве церквей, о том, что Ярослав раздавал милостыню нищим. Заметка о победе Ярослава над печенегами в Пискаревском летописце предшествует сообщению об основании Киева, тогда как в Никоновской летописи она помещена в конце статьи.

С 6583 до 6643 г. Пискаревский летописец обнаруживает сходство и с Воскресенской летописью:

3* Воскресенская летопись. С. 1, 4, 21.

4* Пискаревский летописец. С. 69 – 70, 72.

Как видим, здесь наблюдается близость Пискаревского летописца и Воскресенской летописи, но не полное совпадение текстов: Олег является в Воскресенской летописи сыном Святослава, тогда как в Пискаревском летописце его ошибочно назвали сыном Ярослава, в заметке о дочери князя Всеволода Янке в Пискаревском летописце сказано, что она постриглась в монастыре Св. Андрея при митрополите Иоанне, тогда как в Воскресенской летописи отмечено, что она собрала в монастыре «черноризци многы». В последней статье о Дмитрии Иворовиче в Пискаревском летописце точно названы месяц и число события. Здесь специально отобраны статьи, посвященные самым разным событиям на протяжении значительного промежутка времени. Они показывают, что заимствования из Никоновской и Воскресенской летописей представляют собой не случайные вкрапления в текст Пискаревского летописца. Автор последнего строит свое произведение в значительной мере на фундаменте этих двух описей.

На всем протяжении до 6643 г. Воскресенская летопись и Пискаревский летописец не совпадают только в одном месте. Под 6613 г. в Пискаревском летописце помещена следующая заметка: «Пострижеся в черньцы Святоша февраля 18, и бысть имя ему Никола»[159]. В Воскресенской же летописи статья о Николе отсутствует.

С 6643 по 6825 г. ряд заметок Пискаревского летописца не совпадает с Воскресенской летописью или отсутствует в ней, но они находят соответствие с Никоновской летописью, хотя и не во всем идентичны ей текстуально: 6643–6646 – о междоусобице Ольговичей; 6649 – о смерти князя Андрея Владимировича в Переяславле; 6657 – о междоусобице князей киевских, новгородских, смоленских, с одной стороны, и князя Юрия Суздальского – с другой; 6658 – о князьях Изяславе и Юрии, попеременно занимавших киевский престол; 6660 – о сожжении князьями Изяславом Мстиславичем, Изяславом Давыдовичем и Святославом Всеволодовичем городка Юрьева, где укрылся Юрий Долгорукий, походе Юрия с половцами, ростовцами, рязанцами, суздальцами на Чернигов, строительстве князем Юрием церквей в Суздале; 6661 – о смерти князя Вячеслава Киевского, вокняжении в Киеве Изяслава Давыдовича, о перенесении князем Андреем Боголюбским иконы Богородицы, прибывшей из Царьграда, из Суздаля во Владимир; 6664 – князь Юрий Долгорукий выгнал из Киева Изяслава Давыдовича. Далее идут сведения о городе Владимире и князе Андрее Боголюбском: 6666 – о закладке Андреем Боголюбским во Владимире церкви Успения Св. Богородицы, о Лионе, пришедшем на епископство в Ростов; об освящении церкви Богородицы во Владимире, о приходе митрополита Федора из Царьграда; 6669 – о начале росписи церкви во Владимире; 6670 – об изгнании из Суздаля Андреем Боголюбским епископа Леона; 6683 – об убийстве Андрея Боголюбского.

В ряде статей Пискаревский летописец сообщает о военных походах и деятельности князя Всеволода: 6689 – о походе князя Всеволода на Рязань; 6692 – о походе князя Всеволода против болгар и его победе; 6707 – о походе на половцев князя Всеволода с сыном Константином; 6708 – о закладке Всеволодом каменной церкви Успения пречистой Богородицы, о том, что князь Всеволод послал своего сына в Новгород; 6709 – князь Всеволод послал сына в Переяславль; 6714 – о посылке князем Всеволодом сына Константина в Новгород, о смерти княгини Всеволода Марии; 6717 – о битве сына Всеволода Юрии с рязанским князем Изяславом, о женитьбе Всеволода на дочери витебского князя. Эти статьи близки Никоновской летописи, хотя и не во всем идентичны ей. В Пискаревском летописце читаются также схожие с никоновскими известия о митрополитах, поставлениях и смертях епископов, о смертях князей: 6671 – о смерти митрополита Федора; 6672 – о митрополите Иване, пришедшем из Царьграда; 6693 – о поставлении Луки епископом Ростову; 6697 – о смерти ростовского епископа Луки; 6702 – о смерти князя Святослава Киевского; 6706 – о смерти Давида Смоленского; 6708 – о смерти черниговского князя; 6709 – о смерти черниговского князя Владимира; 6710 – о смерти черниговского князя Игоря; 6732 – о поставлении митрополита Кирилла; 6734 – о смерти епископа Симеона Суздальского; 6735 – о смерти князя Владимира Всеволодовича; 6737 – о оставлении ростовским епископом Кириллом епископии; 6741 – о смерти князя Федора Ярославича; 6770 – о смерти епископа Кирилла; 6777 – об оставлении сарайским епископом Митрофаном епископии; 6788 – о смерти князя Давида Константиновича Галицкого, о том, что ростовский епископ Игнатий осудил мертвого князя Глеба, приказал его похоронить в княгинине монастыре у Спаса, митрополит Кирилл осудил Игнатия, но затем принял его по «печалованию» князя Дмитрия Борисовича, о смерти митрополита Кирилла в Переяславле; 6791 – о поставлении митрополитом Максима; 6796 – о смерти ростовского епископа Игнатия, о поставлении Иакова епископом Владимиру и Суздалю; 6797 – о поставлении игумена Андрея, а также о том, что князь Дмитрий Борисович сел в Ростове; 6803 – о поставлении на владимирскую епископию Симеона; 6807 – об оставлении киевской митрополии митрополитом Максимом и смерти князя Федора Черниговского; 6812 – о смерти князя Андрея Александровича Городецкого; 6813 – о смерти митрополита Максима; 6815 – о смерти князя Константина Борисовича Ростовского в Орде (в Никоновской – 6817 г.); 6816 – о поставлении митрополитом Петра (в Никоновской – 6818 г.); 6819 – об оставлении ростовской епископии Симеоном и поставлении Прохора; 6820 – о поставлении митрополитом Петром епископа Сараю Варсунофия вместо Кирилла. Ряд статей освещает крупные исторические события: 6713 – о взятии Константинополя крестоносцами; 6731 – о Калкской битве; 6744–6745 – о нашествии Батыя; 6746–6760 – о князе Александре Невском. Пискаревский летописец много внимания уделяет описанию правления князей, их взаимоотношениям: 6710 – о захвате Киева Романом, выгнавшем Рюрика; 6714 – о захвате Рюриком Киева и его изгнании Ольговичами; 6735 – о посылке князем Юрием братанича своего Всеволода в Переяславль; 6773 – об убийстве литовского князя Миндовга родственниками; 6774 – о псковском князе Довмонте; 6785 – о княжении великого князя Дмитрия Александровича во Владимире; 6791 – о примирении князей Андрея и Дмитрия Александровичей; 6794 – о разделе вотчины между князьями Дмитрием и Константином Борисовичами: князю Дмитрию достался Углич, князю Константину – Ростов; 6797 – о том, что князь Дмитрий Борисович сел в Ростове; 6804 – о междоусобице князей Андрея и Дмитрия Александровичей с князем Михаилом Тверским; 6805 – о женитьбе князя Юрия Даниловича в Ростове; 6812 – о споре в Орде князей Юрия Даниловича и Михаила Тверского о великом княжении; 6814 – о том, что князь Юрий Данилович повелел убить князя Константина Рязанского. Нашествие татар, их отношения с русскими князьями, события в Орде также нашли свое место в Пискаревском летописце: 6766 – о взятии татарами ростовской земли; 6774 – о смерти ордынского царя Берки; 6787 – князь Андрей Александрович искал себе великое княжение, ходил с этой целью в Орду, привел татар; 6801 – о нашествии татар на Владимир, Суздаль, Муром, Тверь, Юрьев, Пермь, Коломну, Москву, Можайск, Волок, Дмитров; 6812 – об убийстве в Орде тверского боярина Акинфа; 6814 – о нашествии Таировой рати; 6821 – о смерти царя Тохты, воцарении Узбека, поездке в Орду великого князя Михаила и митрополита Петра; 6823 – о том, что князь Михаил привел с собой из Орды татар, сражении у Торжка с князем Афанасием и новгородцами, об оставлении епископом Андреем тверской епископии и поставлении вместо него Варсунофия, о том, что новгородцы ходили в Орду и их задержали тверичи; 6825 – о том, что князь Юрий Данилович привел с собой из Орды татар, пошел к Твери, после поражения князь Юрий Данилович бежал в Новгород, придя из Новгорода, помирился с князем Михаилом Тверским. Три статьи рассказывают о росписи и строительстве церквей: 6741 – о росписи церкви Богородицы в Суздале; 6742 – о завершении строительства в Юрьеве князем Святославом Всеволодовичем церкви Св. мученика Георгия; 6810 – о закладке каменного храма в Новгороде. В Пискаревском летописце есть известия о деятельности первого московского князя Даниила Александровича: 6809 – о походе московского князя Даниила Александровича на Рязань; 6810 – о передаче Переяславля князю Даниилу Александровичу; 6811 – о смерти князя Даниила Александровича, о походе на Можайск его сына Юрия Даниловича[160].

Как видно, первый ряд заимствований из Никоновской летописи касается прежде всего междоусобиц князей, их военных походов, смерти, церковной строительной деятельности. Из Никоновской летописи взяты и сведения о поставлениях и смертях епископов и митрополитов. Другой ряд заимствований представлен описаниями значительных, с точки зрения летописцев, исторических событий. К ним относится прежде всего взятие Константинополя крестоносцами, нашествие Батыя, княжение Александра Невского. Этим событиям уделено много внимания в Пискаревском летописце, им посвящены не краткие записи, а обширные статьи. К особенностям использования Никоновской летописи в Пискаревском летописце можно отнести то, что при общем сюжетном сходстве здесь нет полного текстуального тождества. Составитель Пискаревского летописца сокращал также свой источник, из обширных статей Никоновского свода он брал только заметки о двух-трех событиях.

Несмотря на то что в основном для 6643–6825 гг. Пискаревский летописец близок Никоновской летописи, пять известий напоминают статьи из Восркесенской летописи. Это заметки под 6672 г. об освящении церкви на Золотых воротах во Владимире, о закладке церкви Св. Спаса во владимирском монастыре, походе Андрея Боголюбского против болгар с иконой Владимирской Богоматери, которая помогла ему победить, под 6678 – о смерти князя Мстислава Изяславича и погребении его во Владимире-Волынском, где он княжил, под 6763 г. – о переписи татарами населения, под 6767 – о переписи татарами жителей Новгорода, под 6824 г. – о том, что ростовский князь Василий Константинович привел в Ростов татарских послов Сабатея и Казанчея[161].

На всем протяжении до 1533 г. Пискаревский летописец в некоторых местах не совпадает с Воскресенской и Никоновской летописями: под 903 г. в сообщении о княгине Ольге добавлено «нецыи же глаголют, яко Олгова дщери бе Ольга» (не из Пскова)[162]. Это известие напоминает сообщение Типографской летописи: «Нецыи же глаголют, яко Олгова дчи бе Ольга»[163]. Для того чтобы понять, обращался ли составитель Пискаревского летописца к Типографской летописи, нужно провести сравнение двух памятников. Одной статьи о княгине Ольги недостаточно для подобного вывода. В некоторых местах до 1422 г. Типографская летопись совпадает с Пискаревским летописцем. В ней читаются сведения, отсутствующие в Никоновской и Воскресенской летописях, но находящие соответствие в Пискаревском летописце. Приведенные в ней заметки о воеводе Ярополка, сражении Ярослава с печенегами ближе всего к Пискаревскому летописцу. Именно в Типографской летописи сказано о том, что воеводу князя Ярополка звали Блуд: «Нача княжити Ярополк в Киеве, и воевода у него Блуд»[164]. Под 1046 г. в заметке о князе Ярославе и в Пискаревском летописце, и в Типографской летописи читается продолжение: о сыне князя Ярослава Владимире, посаженном отцом в Новгороде, поставлении новгородского епископа Жидяты, хромоте Ярослава. Под 1161 г. помещены статьи о смерти князя Владимира Святославича в Рязани и смерти князя Ивана Ростиславича, по прозвищу Берладник, в Селуни. Под 1195 г. помещена краткая заметка: «Приидоша прузи в Русскую землю»[165].

Однако Пискаревский летописец не во всем совпадает с Типографской летописью: в нем читаются отсутствующие в последнее сказание «О Пелгуге ижерянине и о вере его и о крещении», повесть о князе Михаиле Черниговском, статья о епископе Стефане Пермском. Как видно, отличия касаются изложения церковных событий. Трудно сказать, пользовался ли составитель Пискаревского летописца непосредственно Типографской летописью, или он брал из нее сведения опосредованно, из другого текста, в котором читалась эта летопись. Однако обнаруженное нами сходство позволяет предполагать, что прямо или косвенно Типографская летопись послужила одним из источников Пискаревского летописца. Но не все заимствования последнего, отсутствующие в Воскресенской и Никоновской летописях, сделаны из нее. В Пискаревском летописце есть статьи, кроме вышеупомянутых, которые тоже отсутствуют в Типографской летописи. Под 1191 г. помещена заметка о смерти переяславского столпника Никиты. Под 1227 г. следует известие о поставлении митрополита в Суздаль и Ростов. Здесь речь опять идет о церковных событиях. Под 1263 г. после известия о смерти князя Александра Невского описано чудо в новгородском Шиловом монастыре. Под 1289 г. в Пискаревском летописце говорится об изгнании татар из Пскова, под 1293 г. – о том, что новгородцы откупились от татарских войск, под 1420 г. помещена заметка о торговле новгородскими серебряными деньгами.

Происхождение всех этих сведений неизвестно, но, поскольку в трех последних заметках речь идет о событиях в Новгороде и Пскове, можно предположить, что они заимствованы из какой-то северной летописи. О северорусском кратком летописце, который мог быть одним из источников интересующего нас памятника, писал Я. Г. Солодкин: «Итак, основным источником ПЛ 1640-х годов, дошедшего до нас, вероятно, в оригинале, является текст летописца за вторую половину XVI – начало XVII в.; этот текст дополнен по другим источникам, к примеру, краткому летописцу северорусского происхождения»[166]. Он обращает внимание и на то, что в текст Пискаревского летописца была вставлена повесть о новгородском Шилове монастыре[167]. Из нее, вероятно, и было заимствовано описание чуда, помещенное после заметки о смерти Александра Невского. Так как в составе Пискаревского летописца читается ряд статей, совпадающих с Типографской, а также заметки о событиях на севере, можно предположить, что все эти заимствования были сделаны из летописца, возникшего, возможно, в Кирилло-Белозерском монастыре. Кирилло-Белозерский монастырь являлся известным центром летописания. Я. Г. Солодкин указывает на северорусский летописец[168], но не называет точно место происхождения этого летописца. Однако, основываясь на наших наблюдениях, можно предположить, что летописец, послуживший одним из источников Пискаревского, возник в Кирилло-Белозерском монастыре.

В Пискаревском летописце с 1432 по 1533 г. – пробел, отсутствие известий. Переписчик объясняет этот пропуск утратой тетрадей: «Прописано в сей книге тетрати многие… А все писано рядом, а сей списать было нечево по великой нуже. Книги подлинной не было»[169]. Это можно объяснить тем, что, скорее всего, рукопись, с которой был сделан список Пискаревского летописца, оказалась поврежденной: часть ее листов была потеряна, у некоторых листов перепутана нумерация, из-за этого ряд событий 1533–1541 гг. читается после 1542 г. Заметка о пропавших тетрадях дает представление о манере работы летописца, указывает на книгу, из которой делались выписки, но не сообщает, что именно это была за книга.

После 1533 г. Пискаревский летописец самое большое сходство обнаруживает с Воскресенской летописью, обе летописи очень близки текстуально, их отличия обнаруживаются только в двух местах. В рассказе об аресте князя Юрия Ивановича в Пискаревском летописце опущены слова великой княгини Елены боярам, приведенные в Воскресенской летописи: «Вчера есте крест целовали сыну моему великому князю Ивану на том, что ему служити и добра хотети, и вы по тому и чинити»[170]. В известии о после к королю Сигизмунду автор Пискаревского летописца, наоборот, добавил слова, отсутствующие в Воскресенской летописи: «А х королю приказывал, чтоб король с ним был в дружбе и в братстве, как с отцем его был»[171]. Как видно, сокращения и дополнения автором своего источника в этой части носят довольно случайный характер.

Мы заметили, что Пискаревский летописец совпадает и с Воскресенской, и с Никоновской, и с Типографской летописями, но полная текстуальная идентичность между ними не прослеживается. Здесь нельзя исключать того, что составители Пискаревского летописца проводили редакторскую правку своих источников. К особенностям работы составителя Пискаревского летописца относится и то, что он обращался к Никоновской летописи как дополнительному источнику по отношению к Воскресенской, прибегал к ней там, где отсутствуют сообщения в Воскресенской. Это можно объяснить следующим образом: Воскресенская летопись доходит только до 1541 г. Последующие события – пожалования великим князем Иваном Васильевичем князя Владимира Андреевича Старицкого и его матери княгини Ефросинии, венчание на царство великого князя Ивана Васильевича, пожар 1547 г., свадьба великого князя с Анастасией Романовной, походы на Казань и взятие Казани – изложены по Никоновской летописи. Из нее заимствованы также сведения, переданные по-другому в Воскресенской летописи. Под 1533 г. приведена версия Никоновской летописи о том, что князь Андрей Михайлович Шуйский хотел отъехать к брату великого князя Юрия Ивановичу. В Воскресенской летописи он отказывается перейти на службу к этому князю. Еще М. Н. Тихомиров указал на то, что статья об Андрее Шуйском, трактующая по-иному его отъезд от великого князя, заимствована из Никоновской летописи[172]. Трудно сказать, что заставило летописца привести две противоположные версии события. Возможно, здесь проявился особый интерес автора к князьям Шуйским.

В Пискаревском летописце есть три статьи, близкие текстуально еще одной официальной летописи XVI в. – Летописцу начала царства: об основании земляного города Стародуба, о колоколе-благовестнике, о смерти удельного князя Андрея Ивановича Старицкого, умершего в заключении и похороненного в Архангельском соборе в Москве. О Летописце начала царства как об одном из возможных источников Пискаревского летописца писал и Я. Г. Солодкин, но он не указал статей, заимствованных оттуда. Исследователь предположил, что создатель Пискаревского летописца использовал не непосредственно Летописец начала царства, а располагал рукописью, в которой тот был объединен с Воскресенской летописью[173].

Происхождение некоторых сведений Пискаревского летописца трудно установить, так как они не обнаруживают сходства ни с официальными летописями, ни с краткими летописцами. В большинстве своем это заметки, сообщающие об основании городов, поставлениях духовных лиц. В Пискаревском летописце помещено несколько таких статей: «То е же весны преставлен град Темников на иное место на реце Мокше же. Зделан град Устюг древян»[174], под 1536 г. говорится о поставлении в Смоленск владыки Саввы Слепушкина, под 1546 г. – о смерти князя Дмитрия Андреевича: «Преставися князь Дмитрей Андреевич углецкой, а сиде в железех в тыну 54 лета. И привезоша тело его на Вологду и погребоша у Спаса на Прилуке»[175]. Возможно, статьи о поставлении смоленского владыки и погребении князя Дмитрия Андреевича были взяты из летописца 1544 г., который, как показал С. А. Морозов, использовал автор Пискаревского летописца[176]. В Пискаревском летописце есть еще два известия, взятые, по-видимому, из неофициальной летописи, общей ему и Сокращенному временнику. Первое из них относится к колоколу «Лебедь»:

5* Пискаревский летописец. С. 186.

6* Сокращенный временник // Материалы по истории СССР. М., 1955. Вып. 2. С. 145.

Второе сообщение помещено под 1546 г., и в нем речь идет о монастырях, вернее, о распределении монастырей по рангу:

7* Пискаревский летописец. С. 180.

8* Сокращенный временник. С. 145.

Пискаревский летописец не привел здесь пояснения об уделе, переданное Сокращенным временником (раньше эти монастыри находились на территории удельных княжеств, и теперь, когда они вошли в состав единого государства, понадобился указ, установивший новые иерархические отношения между ними). Мы пока не будем делать выводы о каком-либо заимствовании: сходство Пискаревского летописца и Сокращенного временника не ограничивается этими двумя статьями, несколько известий времени опричнины совпадают в обоих памятниках, что и будет показано в соответствующем разделе.

Еще два сообщения Пискаревского летописца не встречаются больше ни в официальных, ни в неофициальных летописях. Неизвестно, были ли они заимствованы и из летописи, общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику, так как эти заметки отсутствуют и в последнем. Одна из заметок сообщает об уложении судебника 1550 г. Другая повествует о деятельности Адашева и Сильвестра: «А как был он во времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденстве и в управе… Да в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещения»[177]. Исследователи отмечали фактическую неточность статьи об Адашеве и Сильвестре. Р. Г. Скрынников указал на то, что Адашев и Сильвестр не сидели вместе в избе у Благовещения, Сильвестр находился в Благовещенском соборе, а Адашев в приказной избе, стоявшей напротив этого собора[178]. А. И. Филюшкин писал, что Адашев и Сильвестр никогда не были всесильными правителями: «Адашев был приближен к царю, являлся одним из крупнейших политических деятелей. Но назвать его «правителем» и приписать ему лидерство в реформах 1550-х гг. будет неоправданным преувеличением. Сильвестр тоже не всесильный временщик, а крупнейший средневековый моралист»[179]. Историк писал, что легенда об Адашеве и Сильвестре как всесильных правителях была нужна Курбскому для очернения Грозного и проникла на Русь после вовлечения в литературный оборот переписки Грозного и Курбского[180]. Трудно сказать, откуда попала она в Пискаревский летописец. Автор Пискаревского летописца вряд ли заимствовал легенду об Адашеве и Сильвестре из «Истории о великом князе московском», во всяком случае, в его труде нет никакого сходства с сочинением князя Курбского. Как можно видеть, это единственное политическое дополнение, взятое из неофициальных источников. Во всех остальных случаях заимствования сообщали или дополнительные подробности, или противоположную версию какого-нибудь уже описанного события (например, обращение к Никоновской летописи в Пискаревском летописце). Но, как представляется, статья об Адашеве и Сильвестре не была заимствована из «Истории» князя Курбского: Пискаревский летописец и сочинение последнего не совпадают ни текстуально, ни идеологически.

Завершая рассмотрение источников памятника по ранней русской истории, можно сделать заключение, что Пискаревский летописец обнаруживает сходство с Воскресенской и Никоновской летописями, отчасти с Типографской. Но в то же время их сходство не является тождественным. Это дает возможность предположить, что три летописи редактировались в Пискаревском летописце. Таким образом, Пискаревский летописец, как и большинство летописей XVII в., является вторичным источником по отношению к раннему периоду русской истории, он восходит к поздним официальным летописным сводам XVI в. – Никоновской и Воскресенской летописям. Обращение к неофициальным летописям (летописцу 1554 г., летописи, общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику) в Пискаревском летописце очень незначительно и носит эпизодический характер. Дополнительные подробности, сообщаемые этими летописями, не содержат ничего принципиально отличного от официальной трактовки событий, они сообщают только неизвестные по другим источникам сведения о строительстве, поставлениях и смертях различных церковных деятелей, смертях удельных князей. Единственное политическое дополнение из неофициальных источников об Адашеве и Сильвестре может быть нелетописного происхождения, но его трудно идентифицировать, т.к. Пискаревский летописец является единственной летописью, содержащей эту статью, и не обнаруживает сходства с «Историей» Курбского, где также читается подобная легенда.

2) Источники Пискаревского летописца по истории опричнины 1565–1582

Статьи об Адашеве и Сильвестре связывают две части Пискаревского летописца – по ранней русской истории и об опричнине – в одно целое. Пискаревский летописец является одной из немногих летописей, в которой события тех лет нашли подробное отражение. Собственно говоря, из летописей, сохранившихся непосредственно от эпохи опричнины, известны только две: это краткие летописные записи эпохи опричнины и Соловецкий летописец второй половины XVI в., опубликованные М. Н. Тихомировым[181].

Все остальные летописи позднего происхождения, они находятся в сборниках XVII в., и их особенности не позволяют говорить о том, что они современны эпохе опричнины. Подобной летописью является и Пискаревский летописец, содержащий сведения об этом времени. Так как в составе Пискаревского летописца и кратких летописцев читаются известия по истории опричнины, то они будут сравниваться друг с другом, а также с «Историей о великом князе московском» Андрея Курбского, записками иностранцев – Штадена, Шлихтинга, Таубе и Крузе. Такое сравнение поможет определить не только степень достоверности сведений Пискаревского летописца, но и представить его место среди других источников, повествующих об опричнине.

Из всех летописцев XVII в., содержащих сведения об опричнине, Пискаревский летописец наиболее близок к Сокращенному временнику. Тексты обоих летописцев обнаруживают очень большое сходство, в ряде случаев они почти буквально совпадают. О начале опричнины в обоих памятниках написано так:

9* Пискаревский летописец. С. 190.

10* Сокращенный временник. С. 146.

Близки в Пискаревском летописце и Сокращенном временнике и описания похода царя на Новгород, а также воцарения Симеона Бекбулатовича:

11* Пискаревский летописец. С. 91.

12* Сокращенный временник. С. 146.

13* Пискаревский летописец. С. 191.

14* Сокращенный временник. С. 146.

Сведения, содержащиеся в вышеприведенных отрывках, отсутствуют в других источниках XVII в. Здесь названы, как считают исследователи, вполне достоверные имена инициаторов опричнины; в сообщении о походе на Новгород в Сокращенном временнике указана одна точная деталь – река Волхов была шесть недель кровавой. В заметке о воцарении Симеона Бекбулатовича Пискаревский летописец назвал церковь, где происходило венчание на царство, – Большая соборная церковь Пречистой Богородицы. Можно сделать вывод, что оба летописца использовали какой-то несохранившийся летописный текст XVI в. Тексты обоих летописцев очень близки, и это дало возможность исследователям предполагать, что Пискаревский летописец послужил источником для Сокращенного временника, т.к. последний более позднего происхождения. Но одна деталь не позволяет согласиться с этим выводом. В ряде случаев, таких как в сообщении о походе Ивана Грозного против Новгорода, Сокращенный временник дает более точное чтение. Так как Сокращенный временник является по времени более поздним источником, чем Пискаревский летописец, то, вероятно, оба имели общий источник. Возможно, в двух сводах нашли отражение разные редакции одного и того же летописца XVI в.

Общий текст Пискаревского летописца и Сокращенного временника оканчивается сообщением о мятеже бояр 1584 г. Летопись, к которой они оба обращались, должна быть составлена не раньше этого года. Следовательно, общий источник двух летописцев возник не в эпоху опричнины, а чуть позже. Но в Пискаревском летописце читаются статьи, отсутствующие в Сокращенном временнике: о казнях 1570 и 1574 гг., о казни князя Владимира Андреевича Старицкого в Яме на Богоне. Причем Р. Г. Скрынников отметил, что Пискаревский летописец является единственным источником, в котором точно названо (помимо синодика) место казни князя Владимира Андреевича Старицкого[182]. Об этом же писал А. А. Зимин[183]. Само это событие упомянуто только в двух летописях XVI в. – кратких летописных записях эпохи опричнины и Соловецком летописце второй половины XVI в. Краткие летописные записи эпохи опричнины приводят свидетельство о казни князя Владимира Старицкого и его семьи, но не сообщают о том, где это произошло: «Князя Владимира Андреевича с материю и со кнегинею его и з дочерью нужной смерти предаша»[184]. Соловецкий летописец, в отличие от этого источника, называет и место казни: «Князя Владимира Ондреевича Старицкого не стало на Богоне со кнегинею и с детьми большими»[185]. Таким образом, Пискаревский летописец содержит достоверные сведения о казни князя Владимира Андреевича Старицкого и его семьи, что подтверждается и более ранними летописями. Возможно, заметка о казни князя Владимира Андреевича Старицкого и его семьи попала в Пискаревский летописец не из Соловецкого летописца (т.к. между ними, кроме этой заметки, больше нет сходства), а из летописи XVI в., общей и Сокращенному временнику. Последний мог по каким-то причинам пропустить статью о князе Владимире.

В остальных кратких летописцах XVII в., сообщающих об опричнине, не прослеживается такого сходства с Пискаревским летописцем, как у Сокращенного временника. Их можно условно разделить на две группы. Одна из них объясняет введение опричнины влиянием «злых» советников (такую версию причин опричнины приводит и Пискаревский летописец), другая – изменением характера царя после смерти царицы Анастасии Романовны.

Вот как говорит о причинах опричнины один из кратких летописцев: «Епископ в Троице-Сергиевом монастыре подвиже царя на зелий гнев не токмо на ближних, но и на простой народ, ибо возвратися в Москву абие заточает неких по дольним разным городом. И прибрати повеле некое число здравия царства охранителей и наименова их опричниками»[186]. Для сравнения возьмем описание того же самого события в «Истории о великом князе Московском» князя Андрея Курбского: здесь тоже введение опричнины приписывается советам игумена (в летописце он ошибочно назван епископом) Троице-Сергиева монастыря Вассиана. Как видно, краткий летописец находился под влиянием той же письменной традиции, что и «История о великом князе Московском». В других источниках XVI в. ничего не говорится о советнике из Троице-Сергиева монастыря.

Вторая группа кратких летописцев связывает введение опричнины с неблагоприятными изменениями в характере царя после смерти царицы Анастасии. Подобным образом трактует причины опричнины летописец русский краткий, доходящий до 1612 г.: «Царь Иван Васильевич сочетася законному браку, избра всечесную девицу Анастасию, дщерь вельможи Романа, при ней живя смиренномудрием и победи окрестныя царства: Казань, Астрахань, Сибирскую землю. А после смерти той царицы нрав начал имети яр и многих сокруши»[187]. То же пишется и в летописных выписках 1379–1604 гг., где говорится не об опричнине, а об убийстве Иваном Грозным своего сына: «Иван Васильевич стал лют после смерти царицы Анастасии, убил своего сына царевича Ивана»[188]. Подобная версия о благотворном влиянии царицы Анастасии на Ивана Грозного могла появиться только в XVII в., после воцарения Романовых[189]. У Андрея Курбского военные успехи царя связаны с добрыми советниками – Избранной радой (в кратких летописцах, составленных большею частью в XVII в., они заменены царицей Анастасией с целью прославления новой династии).

Заметка краткого летописца о насильственной смерти царевича Ивана является необычной для летописания XVI–XVII вв. Большинство кратких летописцев того периода, говоря о «лютости» царя Ивана во времена опричнины, молчат об убийстве царевича Ивана отцом. Они пишут о естественной смерти старшего сына Ивана Грозного. Например, в одной из летописей XVI в. сказано: «Преставися благоверный и христолюбивый, хвалам достойный царевич Иван Иванович»[190]. Другая летопись, уже конца XVII в., сообщает то же самое: «Ноября в 21 день преставися царевич Иван Иванович»[191]. Пискаревский летописец также пишет об этом[192]. Однако близкий ему Сокращенный временник приводит совсем другую версию смерти царевича Ивана: «В лето 7090 преставися царевич в Олександрове слободе Иван Иванович, ему же отец, царь Иван Васильевич, жезлом пронзе ногу, положен у Архаггела в пределе»[193]. В примечаниях к публикации Сокращенного временника отмечено, что здесь смешаны два события: ранение Иваном Грозным ударом в голову царевича Ивана Ивановича и легендарный рассказ о пронзении Грозным жезлом ноги слуге князя Курбского Василия Шибанова[194]. Это показывает, что в летописи, общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику, скорее всего, не было сообщения об убийстве царевича Ивана отцом. Иначе сложно объяснить, почему эта заметка не попала в Пискаревский летописец, резко обличающий опричнину. Сокращенный временник следует здесь более поздним источникам, не исключено, что они испытали на себе влияние «Истории о великом князе Московском» Андрея Курбского.

Многими краткими летописцами отмечены еще два события времени опричнины: поход на Новгород и великое княжение Симеона Бекбулатовича. О походе на Новгород упоминает Фадеевский летописец, созданный в конце XVII в., о дате написания говорит его предисловие: «Написана книга сия в лета от создания мира 7025 месяца июня в пятый на десятый день совершена: "Царь Иван Васильевич всея России в осень громил Новгород"»[195]. Поход на Новгород отмечен также кратким летописцем из портфелей Миллера, содержащим в себе русскую историю от 852 до 1598 г., и даже одним кратким летописцем, представляющим собой сборник повестей, летописных записей и других статей и вообще ничего не сообщающим об опричнине: «Государь царь и великий князь всеа Руси великий Новгород громил»[196]. Как видно, разгром опричниками Новгорода был широко известен. Некоторые летописцы, когда писали о походе царя Ивана Васильевича на Новгород, не связывали его с опричниной.

Интерес кратких летописцев вызывало и великое княжение Симеона Бекбулатовича. В одном избранном летописце вкратце опричнина и княжение Симеона Бекбулатовича объединены: «За умножение грех всего православного христианства наполнися гневом и ярости, нача своих русских раб зле немилости гонити и кровь их проливати. И царство свое, порученное ему от Бога, раздели на две части. Часть единую собе, другую же часть царю Симеону Казанскому поручи и устрои его на Москве царем, а сам же отиде от единых малых городов Старицу зовомый и тамо жительствуя и свою же часть людей и градов прозва опришнина, а другую части царя Симеона именова земщина и заповеда своей части оную частьлюдей насиловати и смерти предавати»[197]. Такого объединения опричнины и княжения Симеона Бекбулатовича нет ни в одном из источников XVI в.: ни в записках иностранцев, ни в «Истории» Андрея Курбского, ни в кратких летописных записях эпохи опричнины, ни в Соловецком летописце. Смешение этих двух событий произошло уже XVII в., так как отождествление опричнины и воцарения Симеона Бекбулатовича встречается не только в кратких летописцах, но и во «Временнике» Ивана Тимофеева[198].

Такое смешение позволило историкам называть иногда княжение Симеона Бекбулатовича «вторым изданием опричнины». Исследователи, споря о «втором издании опричнины», основываются на поздних источниках. Но В. Б. Кобрин считает неправомерным видеть в княжении Симеона Бекбулатовича «вторую опричнину»: «Все же вокняжение Симеона Бекбулатовича не открыло собой волну массового террора. Да и близость с опричниной была во многом внешней. Многие из бывших опричников остались в Симеоновой "земщине", а в "государеве уделе" оказалось немало бывших земских»[199]. Пока еще неясны причины, по которым авторы кратких летописцев отождествили два события. В Пискаревском летописце, в отличие от большинства летописей, писавших о царе Симеоне Бекбулатовиче, сообщение о казнях помещено до статьи о назначении Симеона Бекбулатовича царем: «Положи царь опалу на многих людей, повелеша казнити на площади у Пречистыя в Большом городе при себе боярина князя Петра Куракина, Протасия Юрьева, владыку наугородцкого, протопопа архангельского, Ивана Бутурлина, Никиту Бороздина, архимарита чюдовского и иных многих казниша; а главы их меташа по дворам к Мстисловскому ко князю Ивану, к митраполиту, Ивану Шереметеву, к Андрею Щелкалову и иным»[200]. В Московском летописце, составленном в 1630–1640-х гг., причина казней объясняется недовольством людей, не желавших видеть на троне Симеона: «И на тех возъряся, казнил наугородцкого архиепископа Леонида, чюдовского архимандрита Еуфимия, архангильского протопопа Ивана посадил в воду, боярина князя Петра Андреевича Куракина, стольника Протасья Васильевича Юрьева, окольничих Ивана Андреевича Бутурлина, Никиту Васильевича Бороздина и дворян князя Григория Мещерского, диаков Семена Мишурина, Дружину Володимерова казнили на площади под колоколы»[201]. Пискаревский летописец не связывает между собой появление на троне Симеона Бекбулатовича и казни. Да и причину, заставившую царя передать трон Симеону, автор летописи объясняет совсем по-другому. Он приводит две версии случившегося: царь посадил на трон Симеона, испугавшись предсказания волхвов, напророчивших смерть московскому царю; Иван Грозный искушал подданных, желал выяснить их отношение к своему нестандартному поступку. Обе версии правдоподобны, вера в предсказания была очень сильна, но не исключено, что причиной могла быть и подозрительность царя.

Пискаревский летописец содержит сведения о важных событиях опричнины; об учреждении опричнины, ее характере, разгроме Новгорода, княжении Симеона Бекбулатовича. Они основаны, вероятнее всего, на летописи конца XVI в., общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику. Достоверность всех известий подтверждается широким кругом источников – краткими летописцами, записками иностранцев, «Историей о великом князе Московском» Андрея Курбского.

3) Устные источники Пискаревского летописца

Первые исследователи Пискаревского летописца О. А. Яковлева[202] и М. Н. Тихомиров[203] считали, что в основе многих статей Пискаревского летописца, содержащих сведения об опричнине, лежат устные предания, слухи, основанные на рассказах оппозиционных бояр. Но для того чтобы выявить, насколько правомерно говорить о слухах, нужно определить само понятие устного источника.

В широком смысле устными считаются все источники, которые не были записаны. Если речь идет о недавней истории, то такое определение было бы достаточным. Но отдаленные эпохи невозможно изучать по устным источникам. Любое свидетельство тех времен, чтобы дойти до нас, должно быть прежде всего записано. Применительно к ним можно говорить только об источниках устного происхождения. Тогда сразу возникает вопрос, как отличить здесь устный источник от письменного. О проблеме, возникающей при выявлении устного источника летописного текста, писал С. Н. Азбелев: «Впервые фиксируя тот или иной факт, летописец опирался исключительно на устные сообщения, если не был сам его непосредственным очевидцем. Письменные источники любого летописного свода (предшествующие ему своды, пополняющиеся летописи, исторические повести и т.п.), дававшие фактический материал, восходили в конечном счете к такого же рода устным повествованиям, какие составитель свода собирал на слух, собирая данные для изложения новейших событий»[204]. Сложным вопросом является и определение соотношения фольклора и устного источника: представляет ли фольклор одну из разновидностей устных источников. С. Н. Азбелев их отождествляет: «Устные рассказы очевидцев – первоисточники, на основе которых появлялись и развивались исторические предания и легенды, героические сказания, исторические песни»[205]. А И. Лазарев рассматривал устность как единственную форму бытования фольклора, без которой он собственно перестает быть таковым: «Устность – не формальный признак фольклора; он обозначает не способ передачи и распространения фольклорного произведения, а единственно возможную форму его существования в полноценном художественном виде»[206]. Иными словами, не все устные источники носят фольклорный характер, но фольклор немыслим без устной формы изложения, в противном случае это будет просто произведение определенного литературного жанра. А. И. Лазарев выделил два понимания фольклора: «Можно констатировать, что в настоящее время в русской науке термин „фольклор“ употребляется в двух значениях: 1) в широком смысле слова – для обозначения всей традиционной художественной культуры народа; 2) в узком смысле – для обозначения поэтического творчества»[207]. Определение фольклора у А. И. Лазарева является более широким, чем у В. Я. Проппа, который понимал под фольклором только творчество социальных низов или народов доклассового общества[208], поэтому мы будем придерживаться его.

Исходя из характеристики А. И. Лазарева, все статьи Пискаревского летописца, не имеющие письменных аналогов в других источниках, можно назвать просто «устными рассказами»: они не являются художественными произведениями, это не исторические предания, а, скорее всего, действительно просто запись слухов, циркулировавших в придворной среде. Само появление слухов, легенд свидетельствует, с одной стороны, об интересе к опричнине, к эпохе Грозного, а с другой – о недостатке информации, который призваны были восполнить эти слухи. Но мы не можем утверждать, что Пискаревский летописец является первым письменным произведением, в котором слухи о событиях опричнины обрели письменную форму, нельзя исключать, что они читались в составе какого-либо не дошедшего до нас источника и оттуда попали в Пискаревский летописец.

Записи, основанные на устных рассказах, начинаются в Пискаревском летописце еще с сообщения, помещенного под 1546 г., в которых говорится о коломенских «потехах» Ивана Грозного: «И тут была у него потеха: пашню пахал вешнюю и з бояры и сеял гречиху; и иныя потехи: на ходулех ходил и в саван наряжался»[209]. А. А. Круп связывает эти сведения с каким-то языческим обычаем встречи весны[210]. Я. С. Лурье сопоставил сообщение Пискаревского летописца о «потехах» в Коломне с одним замечанием в письме Ивана Грозного Курбскому: «Аще ли же о сем помышляеши, яко церковное предстояние не тако и играм бытие, и убо всего же ради лукавого умышления бысть» – и писал, что Пискаревский летописец дает конкретный пример таких игр, «имеющих сакральное значение и находящихся в некотором противоречии с нормами христианского благочестия»[211]. То, что такие игры могли иметь место, подтверждается другими источниками. В одной из летописей XVI в., Александро-Невской, тоже описаны подобные развлечения царя: «Царь и великий князь ездил с детми своими со царевичи с Иваном и с Федором в Чюдовское село Черкизово тешитись; и повеле осеки осечи и медведи пущати»[212]. Статья о коломенских событиях Пискаревского летописца основана на известиях о подобных играх. Поскольку Пискаревский летописец является единственным памятником, сообщающим о коломенских развлечениях царя, можно предполагать, что в основе статьи летописца лежит устный рассказ.

Следующие два сообщения Пискаревского летописца есть и в Сокращенном временнике – скорее всего, они были в общей им летописи конца XVI в. Это рассказы о Псковском юродивом Николе, обличавшем Ивана Грозного и ускорившем его отъезд из Пскова, и о переговорах Ивана Грозного с крымскими послами после похода крымского хана на Москву, когда царь и бояре нарядились в сермяги, бусыри, бараньи шубы. Эпизод с псковским юродивым Николой был широко известен и иностранцам. О нем упоминали Штаден, Флетчер, Горсей. Флетчер писал, что Никола Псковский, угрожая царю ужасным происшествием, если он не перестанет умерщвлять людей и не оставит город, спас таким образом жизнь множества людей[213]. У Горсея юродивый Николай встретил царя в Пскове «смелыми проклятиями, заклинаниями, руганью и угрозами, называл его кровопийцем, пожирателем христианской плоти, клялся, что царь будет поражен громом, если он или кто-нибудь из его войска коснется с преступной целью хотя бы волоса на голове последнего из детей этого города»[214]. Генрих Штаден сообщал, что Микола велел великому князю, приехавшему к нему в Псков, отправиться домой, и великий князь выполнил его приказ[215]. Скорее всего, иностранцы взяли легенду о Николе из того же источника, что и Пискаревский летописец. Возможно, это были какие-то рассказы оппозиционных бояр. Так как рассказы о юродивом Николе и о переговорах царя Ивана Грозного с крымскими послами, помимо Пискаревского летописца, читаются и в другом памятнике, Сокращенном временнике, можно предположить, что они взяты из летописи XVI в., общей обоим. Об устном источнике здесь приходится говорить условно, потому что в Пискаревский летописец они попали уже записанными.

Заметка последнего о свадьбе сына Владимира Андреевича Старицкого Василия и княжны Марии Мезецкой носит политический, явно тенденциозный характер. О. А. Яковлевой удалось определить недостоверность известия Пискаревского летописца о свадьбе: «Свадьба была в слободе с великим срамом и с поруганием. И князя Василия убил Володимеровича»[216]. Исследовательница обнаружила краткий летописец XVI в. Кирилло-Белозерского монастыря, сообщающий о естественной смерти князя Василия Владимировича Старицкого[217]. М. Н. Тихомиров полагал, что легенда о свадьбе князя Василия Владимировича Старицкого и княжны Марии Мезецкой была введена с целью очернить Грозного и его наследников[218]. Это показывает, что автор Пискаревского летописца не останавливался перед фальсификацией событий, если подобное искажение отвечало его целям.

Три рассказа Пискаревского летописца содержат легенды о предсказании опричнины. По одному из них, когда великий князь Василий Иванович и Елена Глинская ходили перед рождением царя Ивана Грозного в Троице-Сергиев монастырь, чернец швырнул в великую княгиню младенцем[219]. В другом – казанская царица предсказывает послу Михаилу Сунбулову перед рождением Ивана Васильевича, что новорожденный родится с двумя рядами зубов: одним рядом он съест казанцев, другим – бояр[220]. В третьем рассказе опричнину предсказывает митрополит Макарий: «Како мне видети сие? Грядет нечестие и кровоизлияние и разделение земли»[221]. Когда царь попросил митрополита Макария прислать ему книги для душеполезного чтения, тот прислал ему «погребален» (сборник заупокойных молитв). В ответ на неудовольствие царя митрополит сказал: «Аз, богомолец твой, послал спроста по твоему приказу, что еси велел прислати книгу душеполезну, и та всех полезнее: аще хто ея со вниманием почитает, и тот в веки не согрешит»[222]. Все подобные легенды могли появиться уже после учреждения опричнины. Они отражают не столько реальные факты, сколько восприятие обществом событий времени Ивана Грозного. Статья Пискаревского летописца о предсказании казанской царицы напоминает свидетельство одного краткого летописца о том, что новорожденный царь Иван станет русским самодержцем[223]. Это показывает, что существовали различные легенды об опричнине и царе Иване Грозном, часть из которых попала и в Пискаревский летописец.

К последним статьям Пискаревского летописца, восходящим к устным источникам, можно отнести рассказы о пирах: «Не в кое время в таржественный день жаловал царь и великий князь бояр и окольничьих, и дворян, и всяких чинов людей и звал на обед и на пир. И как почали прохлажатися и всяким глумлением глумитися: овии стихи пояше, а овии песни вспевати и собак звати и всякие срамныя слова глаголати. И государь царь и великий князь повеле их речи слушати и писати тайно. И наутрея повеле к себе список принести речей их и удивишася о сем, что такия люди разумныя и смренныя от его царьского сунклита, такие слова простыя глаголюще»[224]. Исследователи полагают, что здесь отразились рассказы о пирах Ивана Грозного[225]. К рассказу о пирах близка следующая заметка Пискаревского лето-писца: «Да не в кое время послал царь и великий князь слушать в торг у всяких людей всяких речей и писати тайно. И принесоша ему список речей мирских, и удивишася мирскому волнению»[226].

Рассказы Пискаревского летописца о коломенских «потехах», свадьбе князя Василия Старицкого, предсказании опричнины, пирах Ивана Грозного и записи царскими чиновниками рассказов посадских людей являются уникальными, они не встречаются больше ни в одном источнике, помимо Пискаревского летописца. Это делает невозможным проследить их происхождение и определить достоверность. Все известия объединяет резкая враждебность по отношению к опричнине, поэтому не исключено предположение, что большинство опричных статей представляет собой запись устных рассказов, которые сочинялись и распространялись при царском дворе. Возможно, часть из них была записана летописью, общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику, т.к. статьи о юродивом Николе, переодевании царя и бояр при встрече крымских послов находятся в обоих летописцах. Но большая часть рассказов, основанная на записи устных источников, читается только в Пискаревском летописце. К устным источникам их позволяет отнести, возможно, не только отсутствие аналогий в других письменных сочинениях, но и сама форма изложения, без указания на точную дату события: «не в кое время».

Пискаревский летописец является единственным памятником XVII в., сохранившим такое большое количество рассказов об опричнине, основанных, по-видимому, на записи устных известий. Он представляет собой также единственную летопись XVII в., в которой нашли самое полное отражение события того времени. Во многих сводах и кратких летописцах XVII в. история опричнины или вовсе отсутствует, или изложена крайне скудно, ограничиваясь одной-двумя заметками.

Помимо статей об опричнине, Пискаревский летописец содержит сведения о событиях накануне Смутного времени – конца XVI – начала XVII в., а также Смуты. В историографии Смута и предшествовавшие ей события часто рассматриваются в неразрывной связи[227]. Bсточники по этой эпохе нами также изучаются вместе, т.к. в Пискаревском летописце их трудно отделить друг от друга. Например, статья о Григории Отрепьеве, с которой начинается описание Смуты, помещена под 1603 г., тогда как начало Смутного времени датируется обычно 1605 г.

Источники периода Смутного времени в памятнике выявить трудно. Летописец, как правило, не содержит точных пересказов, по которым можно узнать, откуда они заимствованы. Источники здесь можно определить не только и не столько на основе текстуального сходства, сколько на основе совпадения содержащейся в них информации. Исследование затрудняется тем, что события Смутного времени описаны во многих сочинениях: повестях, сказаниях. Каждое из этих произведений уникально, но в то же время некоторые из них сходны друг с другом и с Пискаревским летописцем, поэтому следует провести детальное сравнение с последним для установления их отношения к нему. Для сличения с Пискаревским летописцем из массы произведений Смутного времени надо выделить наиболее близкие ему. Автор применяет здесь традиционную методику поиска источников летописного произведения, именно она представляется наиболее эффективной. Методика количественного исследования нарративных сочинений Смутного времени, предложенная Л. Е. Морозовой, позволяет говорить только о наличии или отсутствии связи между произведениями, но ничего не дает для понимания характера этой связи[228]. Поэтому она, как считает и сама Л. Е. Морозова, должна дополняться традиционными методами источниковедческого исследования. В частности, исследовательница установила, что выявленные на основании количественных методов связи Пискаревского летописца с Повестью о честном житии Федора, Сказанием о самозванце, Житием царевича Дмитрия, Плачем о московском пленении и Рукописью Филарета могут быть вполне содержательными и требуют проверки традиционными текстологическими методами. Поэтому Пискаревский летописец будет сопоставлен с летописями, повестями и сказаниями Смутного времени. Такое сравнение позволит определить, использовал ли автор Пискаревского летописца сказания и повести Смутного времени непосредственно, или Пискаревский летописец имеет общие с ними источники либо независим от них. Пискаревский летописец будет сравниваться также с краткими летописцами, имеющими в своем составе сведения о Смутном времени.

Первое известие 1584 г. о мятеже бояр в Пискаревском летописце совпадает с аналогичным сообщением Сокращенного временника:

15* Пискаревский летописец. С. 189.

16* Сокращенный временник. С. 149.

Здесь в Пискаревском летописце, возможно, нашла отражение летопись, которая была использована и в Сокращенном временнике. Но в последнем чтение более правильное. М. Н. Тихомиров заметил, что Сокращенный временник в некоторых случаях передает содержание этого источника точнее, чем Пискаревский летописец. Так, в Пискаревском летописце сказано: «И, вражьим наветом, некой от маленьких детей боярских учал скакати из Большого города да вопити в народе, что Годуновы „бояр побивают“. В Сокращенном временнике дано правильное чтение „бояр Годуновых побивают“, так как именно противники Годуновых Никита Романов и князь Иван Мстиславский пришли в Кремль с вооруженной толпой бояр и холопов, когда узнали, что Богдан Бельский, на стороне которого выступили Годуновы в местническом споре, собирается восстановить опричный двор»[229]. Автор Пискаревского летописца, скорее всего, изменил текст вполне сознательно, не по ошибке. Возможно, здесь проявилась его враждебность к Годуновым.

Под 1586 г. в Пискаревском летописце читается известие об опале князя Андрея Шуйского и казначея Петра Головина. Князя Андрея Шуйского сослали в Самару, а Петра Головина – в Арзамас, там они умерли насильственной смертью. Это сообщение, возможно, взято из разрядов, в других летописях оно не встречается. Статья о князе Андрее Шуйском нуждается в проверке. В Новом летописце, Хронографе особого состава и одном летописце, содержащем в себе информацию о происшествиях с 1437 по 1619 г. князя Андрея Ивановича Шуйского сослали не в Самару, а в Каргополь[230]. Неизвестно, из каких летописей взяты сведения о ссылке князя Ивана Петровича Шуйского на Белозеро под 1587 г. и ссылке туда же князя Ивана Федоровича Мстиславского под 1591 г. О ссылке Мстиславского, помимо Пискаревского летописца, упомянуто только в летописце, содержащем в себе происшествия с 1437 по 1619 г.: «Князь Ивана Федоровича Мстиславского поимав сосла в Кирилов монастырь и тамо постригоша его»[231]. Известия Пискаревского летописца об учреждении патриаршества в Москве нет в других источниках. В Пискаревском летописце сказано, что патриарха Иеремию убили в Константинополе за поставление в Москве патриарха. Этого не было, но здесь, вероятно, нашли отражение какие-то известные летописцу факты о напряженности и драматичности переговоров, предшествующих учреждению патриаршества. Однако он не знал всех их подробностей, поэтому и допустил такую ошибку.

Пискаревский летописец содержит много сведений о военных походах. Здесь наблюдается наибольшая близость Пискаревского летописца к разрядам, хотя полного текстуального сходства с сохранившимися разрядными книгами нет:

17* Пискаревский летописец. С. 196.

18* Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966. Т. 3. С. 420.

Пискаревский летописец не заимствует текст разрядной записи, однако не дает и какого-то принципиально нового чтения по сравнению с ней. В Пискаревском летописце сообщается, что город Ям сдали немцы, тогда как в разрядной книге эта деталь отсутствует, но там указана точная дата события.

Несмотря на то что у Пискаревского летописца нет текстуального совпадения с сохранившимися разрядными книгами, точность в статьях о последующих военных походах заставляет предполагать использование разрядных записей. Так, здесь названы имена убитых и раненых при осаде Ругодива, царь Федор Иванович, как и в разрядной книге, откладывает осаду Ругодива, за что шведы отдают Иван-город. Как и в разрядной книге, в Пискаревском летописце крымский хан решил не штурмовать Москву, испугавшись артиллерийского шума.

То, что Пискаревский летописец мог использовать разрядные записи, подтверждают и некоторые краткие летописцы. Они тоже сообщают о военных походах и, как Пискаревский летописец, не имеют сходства с разрядными книгами, но их известия очень точны. Скажем, в кратком «Сказании о произведении и взращении народа русского» перечислены все отвоеванные у шведов города: «Царь Федор Иванович ходил на войну против шведов, отняв у них городы: Ям, Копорье, Иван-город»[232]. В другом кратком летописце названо точное количество захваченных городов: «Князь Федор Мстиславский, князь Федор Михайлович Трубецкой да Иван Васильевич Годунов ходили в немецкую землю под Выборг и взяли 7 городов»[233]. Все это указывает на то, что разрядные записи редактировались или самим автором Пискаревского летописца, или попали туда уже в отредактированном виде из других источников. Но первое предположение представляется более вероятным, поскольку большого сходства у Пискаревского летописца с краткими летописцами, в составе которых также читаются разрядные записи, нет, к тому же многие краткие летописцы являются по происхождению более поздними, чем Пискаревский летописец, и он не мог производить заимствования из них.

Пискаревский летописец сообщает много известий о строительстве городов. Под 1584 г. в нем помещена следующая статья: «Повелением благочестивого царя Феодора Ивановича всея Русии зачат делати град каменой на Москве, где был земляной, а имя ему Царь-град»[234]. Такое же сообщение читается в одном кратком летописце: «Царь и великий князь Федор Иванович повеле на Москве делать град каменный около Большово посаду, нарекоша его Царев-град»[235]. Это же известие встречается во многих других летописях: в Мазуринском летописце, «Временнике» Ивана Тимофеева, Сокращенном временнике, кратких летописцах. Но в Сокращенном временнике и кратких летописцах оно отличается от аналогичного известия Пискаревского летописца: «Велел государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Руси заложити на Москве град каменный Белой, а делали его 7 лет»[236]. Очевидно, Пискаревский летописец не обращался здесь к подобным кратким летописцам, т.к. между ними нет сходства, но он мог располагать другими летописными записями о строительстве городов.

В статье Пискаревского летописца 1585 г. объединены события разных лет: здесь говорится об основании сибирских городов, а также помещено сообщение, отсутствующее в других летописях, что в Сибири «заводили пашню». Предполагаемый автор летописи, возможно, имел отношение к строительству городов, поэтому он мог знать обосновании городов в Сибири и о хлебопашестве там. Под 1594 г. в памятнике читается известие о строительстве в Казани каменного кремля: «Зделан град камен в Казани»[237]. Такое же известие о Казанском кремле находим и в летописце 1602 г. о строительстве в Московском государстве, написанном современником: «Почали делать град каменной в Казани»[238]. Под 1587 г. в Пискаревском летописце помещена статья об основании Астраханского кремля: «Послал царь и государь в Астрахань города делати каменного Михаила Вельяминова да дияка Дея Губастого, а велел ломати мизгиты и полаты в Золотой Арде и тем делати город»[239]. Известие об основании Астраханского кремля есть и в кратком российском летописце до 1650 г.: «В лето 7096-го года повелением царя и великого князя Федора Ивановича построен город каменной Астрахань на Волге-реце»[240]. Но в Пискаревском летописце здесь сообщены по сравнению с кратким летописцем дополнительные подробности о строительстве кремля: о посланных с этой целью в город Михаиле Вельяминове и дьяке Дее Губастом, а также о том, что для строительства кремля в Астрахани разобрали остатки столицы Золотой Орды. От 1587 г. есть грамота царя Федора Ивановича воеводе Григорию Засекину о посылке в Астрахань судов, на которых были привезены лесные материалы для возведения города и острога[241]. В грамоте в числе лиц, руководивших строительством в Астрахани, назван дьяк Дей Губастый. То, что и в грамоте, и в Пискаревском летописце встречается имя дьяка Дея Губастого, а также отсутствие в других источниках сведений об использовании остатков городов Золотой Орды для строительства в Астрахани, позволяет предположить, что статья об Астраханском кремле написана современником событий. Автор мог здесь обратиться и к своим собственным летописным записям.