Дочь палача и дьявол из Бамберга Пётч Оливер
Симон поднялся в недоумении.
– Что ж, очень жаль. Если встретите Магдалену…
– То скажу ей, что вы заходили. – Иероним протянул ему руку, мягкую и дряблую на ощупь. – Буду чрезмерно рад, если ваша супруга сумеет немного подбодрить Катарину. Что ж, до встречи.
Симон даже кофе допить не успел. В следующую минуту он снова стоял на улице перед домом секретаря.
Сидя на скамейке на вершине Михельсберга, Магдалена наблюдала за городской суетой внизу. Дети играли в прятки среди кустов, растущих по склонам. Женщина глубоко вдохнула и только теперь обратила внимание, какой чистый был здесь воздух. Внизу, посреди улиц, даже в октябре несло дымом, нечистотами и гнилыми овощами. А здесь, наверху, дул свежий, хоть и промозглый, ветер.
После того как Симона неожиданно вызвали на собрание, она решила немного прогуляться с детьми за городом. Так как свадьба откладывалась на неопределенное время, Магдалене не пришлось помогать Катарине с приготовлениями. Некоторое время она гуляла с мальчиками вдоль Регница, а потом по наитию решила подняться на Михельсберг, что высился над городом. Ей захотелось помолиться за Катарину у могилы святого Отто в церкви бенедиктинского монастыря. Перед Богом все равны, и Магдалена была уверена, что Он не делил людей на благонравных и нечестивых. Вряд ли Господь имел что-то против того, чтобы палач по-человечески отпраздновал свадьбу. Но здесь, на земле, распоряжался не Бог, а Церковь. И она уже не раз показывала Магдалене и ее семье, что палач для них был ничем не лучше грязи.
«У моих детей все будет иначе, – подумала Магдалена, наблюдая за игрой Петера и Пауля. – Никто не запретит им жениться только потому, что их считают хуже других!»
Женщина тихо вздохнула. Она понимала Симона и его желание поскорее вернуться в Шонгау. Но, с другой стороны, они не могли уехать без Барбары. А переубедить ее в ближайшее время вряд ли получится. Если бы только была возможность помочь Матео! С решением архиепископа подождать с допросом до состязания между артистами у них появилось немного времени. Магдалена очень надеялась, что отец и уж тем более дядя что-нибудь придумают. Бартоломей, наверное, был единственным, кто мог бы если и не пощадить Матео, то по крайней мере избавить от лишних страданий.
Через некоторое время Магдалена поднялась, позвала детей, и они пошли обратно по узкой тропе, что вилась среди виноградников. Тропа оканчивалась у Песочных ворот, возле реки. Женщина подумала, не заглянуть ли ей к Катарине и ее отцу, благо жили они неподалеку, но потом отказалась от этой затеи. Стоял уже полдень, дети проголодались и капризничали. Наверняка Симон их уже заждался. Возможно, после заседания у него были какие-нибудь новости относительно Матео и судебного процесса над ним.
Магдалена быстро миновала ворота и направилась к мосту ратуши и тут заметила, что в порту, в противоположной его части, собралось полно народу. Люди кричали и гомонили, и время от времени вся толпа взрывалась ликованием. Охваченная любопытством, Магдалена оставила мост и подошла к теснившимся в порту людям. Они столпились вокруг большого крана, с помощью которого обычно поднимали груз на суда. Вот и теперь что-то болталось на тросе.
Господи, что за…
К своему ужасу, Магдалена увидела, что к тросу привязан не ящик или бочка, а живой человек.
Это был бородатый мужчина. С его простой одежды стекала вода. Обвязанный веревкой вокруг талии, он вращался и отчаянно дергался, как крупная рыбина на крючке. Вот бедняга снова стал опускаться к реке, и люди заголосили, когда он, захлебываясь, погрузился под воду.
– Мама, что они там делают? – опасливо спросил Петер, в то время как Пауль с явным удовлетворением наблюдал за происходящим.
– Я… я не знаю, Петер, – ответила Магдалена. – Но уж точно ничего хорошего.
Она уже видела нечто подобное в Шонгау и других городах. Пекарей, которые подмешивали опилки в муку, иногда сажали в клетку и несколько раз опускали в воду, пока те едва не захлебывались. Это называлось пекаревым крещением и считалось относительно безобидным наказанием, которое исполнял городской палач. Но Магдалена помнила и рассказы о том, как ее дед топил детоубийц в пруду за городскими стенами, удерживая под водой длинной жердью, пока жертва не умирала. Представление в порту тоже походило на казнь. Магдалена огляделась, но не заметила ни Георга, ни Бартоломея. С краю толпы, прислонившись к бочкам с сельдью, стояли два стражника и нерешительно наблюдали за происходящим. Магдалена бросилась к ним.
– Что здесь происходит? – обратилась она к одному из солдат.
Стражник пожал плечами.
– Это заезжий торгаш, – пояснил он, ковыряя при этом в носу. – Продавал волчьи когти для защиты от оборотней. А люди решили, что он сам оборотень и есть.
– Люди решили… – Магдалена нахмурилась: – И потому его сразу топят? – Она со злостью ткнула стражника в грудь. – Где же городские советники, где палач? Человека хотя бы допросить надо.
Стражник лишь неуверенно ухмыльнулся:
– Да ладно, не помрет он. А если и помрет, то кому какое дело? Он все равно не местный. Людей тоже можно понять. Все боятся этого оборотня… – Тут он смерил Магдалену недоверчивым взглядом: – А ты, собственно, кто? По-моему, я тебя раньше здесь не встречал.
– Я… – начала Магдалена, но ее ответ заглушили крики.
Торговца в очередной раз окунули в воду, и толпа снова возликовала. Очевидно, бедняга не умел плавать. Он отчаянно загребал руками и вопил, пока в конце концов не погрузился под воду. Целая вечность прошла, прежде чем два крепких парня, что стояли у ворота, не вытянули его обратно. Человек заметно ослаб, движения его становились вялыми.
– Черт, да сделайте вы что-нибудь! – закричала Магдалена на стражников. – Беднягу сейчас утопят!
Те лишь небрежно отмахнулись. Тогда женщина решилась. Нужно привести дядю! Будучи палачом, Бартоломей наверняка обладал здесь кое-каким авторитетом, особенно если дело касалось казни. Может, ему удастся положить конец этому безумию.
Скорее всего, Бартоломей с Георгом были сейчас в городской тюрьме, где готовили и прибирали камеры для возможных подозреваемых. Тюрьма располагалась недалеко от Банкетного дома. Но добираться туда с двумя детьми будет слишком долго. К тому времени торговец, скорее всего, уже утонет. Магдалена лихорадочно огляделась, и тут взгляд ее снова упал на Банкетный дом.
Барбара!
Младшая сестра могла бы пока присмотреть за детьми. Магдалена знала, что в Банкетном доме имелся проход, который выводил на другую сторону через трактир «У лешего».
Позабыв о стражниках, женщина взяла детей за руки и стала протискиваться сквозь орущую толпу. Ворота Банкетного дома были распахнуты настежь, во внутреннем дворе было куда спокойнее. Магдалена забарабанила в узкую дверь у входа в трактир. Через некоторое время вместо сестры ей открыл удивленный Иеремия. Похоже, его разбудили.
– Магдалена? – спросил он в недоумении. – Что вы так запыхались?
– Нет… нет времени объяснять, – просипела та. – Барбара у вас?
Иеремия покачал головой:
– К сожалению, нет. Она у артистов, наверху. Но скоро должна вернуться. Как я понял, сэр Малькольм решил…
– Сделайте одолжение, – перебила его Магдалена. – Прошу вас, присмотрите пока за детьми. Мне нужно разыскать дядю. Это срочно!
Она повернулась к Петеру с Паулем. Те смотрели на старого калеку с восхищением вперемешку со страхом.
– Это дядя Иеремия, – пояснила их мать. – Пусть он выглядит немного странно, зато очень мил. И знает много увлекательных историй. Побудьте с ним немного, а я скоро вернусь.
– Дядя, а кто содрал с тебя кожу? – спросил Пауль с любопытством.
Иеремия вздохнул и принялся объяснять, но Магдалена его не слышала. Она уже мчалась дальше.
Минуя растерянных пьяниц, женщина пересекла трактир, опрокинув при этом кружку с пивом, выскочила за дверь и оказалась на другой стороне улицы. Там она повернула направо и вскоре добежала до городской тюрьмы – мрачного здания с зарешеченными окнами, уже знакомого по прошлым прогулкам. На пороге едва не столкнулась с Георгом, который как раз выходил из дверей. Вид у него был усталый, рубашка чернела грязью. По всей видимости, он работал вплоть до этой минуты.
– Георг! – облегченно воскликнула Магдалена. – Как хорошо, что я тебя встретила! Мне нужен Бартоломей!
Брат нахмурил лоб:
– Чего он вас всем сдался сегодня? Отец его разыскивал, минут пятнадцать назад заходил; теперь еще ты вот…
– Потому что он очень нужен мне! Это вопрос жизни и смерти!
Магдалена в двух словах рассказала растерянному брату о том, что случилось в порту.
– И что же, из городских властей вообще никого? – удивленно спросил Георг. – Ни бургомистра, ни даже советника?
Старшая сестра помотала головой.
– Только два стражника, и те вмешиваться не хотят. Надо поторопиться, иначе беднягу утопят как котенка!
Георг склонил голову.
– Дядя Бартоломей уже ушел, он хотел еще на живодерню заглянуть… Черт его знает, что-то он зачастил туда в последнее время. Отец отправился за ним. Судя по всему, они крепко повздорили. Отец прямо в бешенстве был… – Он мрачно взглянул на сестру: – И дядя всю грязную работу начал на меня сваливать.
Магдалена в отчаянии стукнула в дверь:
– Черт! Вечно вас, палачей, не доищешься, когда вы нужны!.. – Тут она задумалась. – Может, ты сможешь навести там порядок?
– Я? – Георг вытаращил глаза. – По-моему, ты меня переоцениваешь. Я всего лишь подмастерье палача.
– Но надо же как-то помочь бедняге!
Юноша вздохнул:
– Ладно. Вот как я поступлю. Пойду в казарму. Капитан Мартин Лебрехт хороший человек. Если кто и сумеет помочь, то только он. Большего я при всем желании сделать не могу.
Он обнял сестру, побежал в сторону ратуши и вскоре скрылся среди домов.
Магдалена глубоко вздохнула. Действительно, Георг придумал как нельзя лучше. Быть может, для бедняги в порту еще не все потеряно…
Она уже собралась обратно к Иеремии и детям, но тут вспомнила, что сказал ей Георг про отца. Он приходил сюда совсем недавно, и они с Бартоломеем, очевидно, повздорили! И почему эти двое не переносили друг друга? Отец в последние дни стал все чаще отпускать колкости в адрес брата. При этом без дяди им ни за что не спасти Матео. Если братья рассорятся окончательно, Бартоломей может только из упрямства отказать в помощи. Магдалена знала, каким вспыльчивым бывает отец. Нельзя допустить, чтобы он в таком состоянии натворил нечто такое, о чем они все потом пожалеют!
Немного подумав, Магдалена и приняла решение. Если поторопиться, то, возможно, удастся догнать отца и немного его успокоить. А дети пока побудут у Иеремии, там с ними точно ничего не случится.
Женщина поспешила к городским воротам в конце Длинной улицы, а оттуда по размытой, усеянной лужами дороге – в подернутый дымкой лес.
Оставалось надеяться, что еще не поздно.
Сбитый с толку такой резкой переменой, Симон все еще стоял на улице перед домом Хаузера. Со стороны реки доносились крики и вопли, но он этого даже не замечал. Цирюльник размышлял над тем, что побудило Иеронима так поспешно его выставить. Очевидно, секретарь что-то вспомнил. Что-то связанное с пропавшими людьми. Может, секретаря внезапно охватил страх или… Симон вдруг насторожился.
Может, он решил что-то проверить?
Фронвизер решил спрятаться за ближайшим углом и немного подождать. Действительно, в скором времени дверь отворилась и на улицу вышел Иероним Хаузер. У секретаря был затравленный вид, плащ был расстегнут, а шляпу он, похоже, и вовсе забыл. Тяжело дыша, Иероним быстрым шагом двинулся по улице и вскоре повернул направо, к крутой лестнице, ведущей к Домбергу. Симон следовал за ним на безопасном расстоянии и время от времени выжидал, когда старый толстяк останавливался, чтобы отдышаться.
Так они дошли до соборной площади. Секретарь торопливо пересек ее и направился к Старому двору. Симон уже был здесь сегодня утром, на заседании комиссии. Иероним вошел внутрь.
Фронвизер помедлил немного, потом решил, что ничего не теряет. Если Хаузер его увидит, можно будет сказать, что он забыл кое-что в зале собраний. Симон скользнул к двери и, едва переступив порог, налетел на широкоплечего стражника.
– Что вам тут нужно? – проворчал он и смерил цирюльника суровым взглядом. – Там сейчас заседает особая комиссия, решают вопросы по новым подозреваемым. В строжайшей секретности! Не припомню, чтобы вас туда приглашали.
– Э… нет, – ответил Симон. Потом приосанился и придал голосу уверенности: – Но, будучи ученым, я вхожу в комиссию по оборотням, наверняка вам известную. И это тоже в строжайшей секретности, – добавил он шепотом и в доверительном тоне.
– Может, и так. Но сейчас там заседает комиссия по особым делам.
Симон выругался про себя. Стражник перед ним был столь же туп, сколь и предан. Опасное сочетание. Цирюльник решил действовать иначе.
– Ну, вообще-то я разыскивал Иеронима Хаузера, городского секретаря, – сказал он любезно и подмигнул солдату: – Знаете, толстый такой, как раз вошел сюда. Может, его назначили секретарем в ту особую комиссию?
Стражник нахмурился:
– Нет, он только в архив поднялся. – Он показал пальцем на лестницу, ведущую наверх: – Туда вон.
– А, в архив, – радостно отозвался Симон. – Тогда я наверняка…
Он хотел было обойти стражника, но тот загородил ему путь алебардой.
– В архив разрешено входить только секретарям и канцлеру, – проворчал он. – Или у вас есть разрешение епископа?
– Эх, его-то как раз и нет. – Симон невинно улыбнулся и поднял руку на прощание. – Что ж, тогда подожду мастера Хаузера снаружи. Хорошего дня!
Цирюльник вышел на улицу, где смог наконец как следует выругаться. До чего же он терпеть не мог этих безмозглых, одержимых предписаниями стражников! Из-за таких вот и наступит однажды конец света… Ну, теперь хотя бы удалось выяснить, что Иероним искал что-то в архиве. Может, это как-то связано с их делом?
Симон в задумчивости пересек соборную площадь и отправился к дому палача. Хорошо бы, если Магдалена уже вернулась…
Им много чего предстояло обсудить.
10
31 октября 1668 года от Рождества Христова, вечером в Хауптсмоорвальде
Туман, который в это время года едва ли не каждый день нависал над лесами вокруг Бамберга, уже понемногу рассеивался. Рваные облака громадными призрачными покрывалами плыли над верхушками деревьев. На последних желтых и красных листьях собиралась влага, и мелкие капли падали на землю. Сапоги Куизля с чавканьем тонули в сырой листве, что устилала землю и мох в стороне от дороги.
В отличие от прошлого раза Якоб решил подойти к живодерне с обратной стороны. Он понятия не имел, что Бартоломею понадобилось в это время в лесу, но не хотел давать ему возможность избежать разговора.
А причин, чтобы поговорить, было предостаточно.
Когда Георг сказал ему, что Бартоломей отправился на живодерню, Якоб немедленно пошел за ним. Его недоверие к младшему брату росло с каждым днем. Пометка в травнике Лоницера стала последней каплей. Неужели Бартоломей и в самом деле готовил снотворное? Снотворное, которым предполагаемый оборотень усыплял своих жертв? Обвинение было достаточно серьезное, и поначалу старший Куизль отказывался в это верить. Но потом ему вспомнилось множество других странностей. Тот незнакомец в плаще и шляпе, которого Якоб видел рядом с домом скорняка, – он хромал и даже издалека показался Магдалене знакомым. Когда речь заходила об оборотнях, Бартоломей всякий раз обрывал разговор, словно не хотел, чтобы Якоб лез в это дело. Он постоянно, без всяких объяснений, шатался по лесу. И его помощник Алоизий, видимо, тоже чего-то недоговаривал. Куизль уже дважды пытался пройти на задний двор живодерни, и каждый раз его в грубой форме одергивали. Что же от него там прятали такое, чего не позволялось видеть?
Что ж, в этот раз от него так просто не отделаются. Якоб обогнул поляну и направился к постройкам с противоположной стороны. Собаки заливались радостным лаем – похоже, кто-то был возле псарни.
Подкравшись к строениям, уже видневшимся за деревьями, Куизль тихо выругался. Стен или заборов с этой стороны не оказалось, но в этом и не было необходимости. Проход загораживали густые, усеянные шипами заросли боярышника. Палач попытался пролезть сквозь них, но продвинулся всего на пару шагов, а колючки, как длинные когти, уже разодрали одежду. Пробираться дальше вообще не имело смысла. Якоб выбрался из колючих зарослей и двинулся вдоль кустарника, пока не обнаружил среди папоротника, плюща и чертополоха естественный лаз высотой до колена. По всей видимости, здесь совсем недавно пролез какой-то зверь.
Выругавшись вполголоса, палач пригнулся и пополз на четвереньках сквозь заросли. Шипы без конца цеплялись за одежду, колючие ветки царапали лицо, и репьи путались в бороде. Но Якоб все-таки перебрался на другую сторону.
Он оказался возле одного из сараев, расположенных позади дома. Собаки уже не лаяли, но где-то совсем рядом слышался низкий, злобный рык.
И доносился он не из псарни.
Куизль огляделся. В нос ударил приторный запах, и к горлу сразу подступила тошнота. По левую руку тянулся длинный ров, в котором, присыпанные известью, виднелись ошметки шкур и кости. Над ямой черным облаком кружили мухи.
Свальная яма. Хоть в этом отношении Алоизий не солгал.
Задержав дыхание, Куизль направился к ближайшим двум строениям. Одно из них представляло собой сколоченный на скорую руку сарай, и держали в нем, скорее всего, дрова. Второе было куда внушительнее, устроенное из крепких досок и с массивной дверью. На уровне глаз по всему периметру были проделаны узкие щели.
Оттуда и доносился рык.
Палач осторожно подошел к двери. На сырой земле были видны следы, они вели со стороны дома к сараю и обратно. Похоже, кто-то был здесь совсем недавно. Куизль взглянул на засов, запертый на ржавый замок. Присмотревшись, он заметил, что скоба замка была отодвинута. Тот, кто был здесь, не потрудился запереть его как следует.
Или он вернется в ближайшее время.
Рев стал еще громче. Низкий и угрожающий, он походил на медвежий. Якоб вынул замок из засова и неслышно положил на землю.
Потом принялся медленно отодвигать засов.
Что-то царапнуло дверь изнутри.
Куизль помедлил, но потом все-таки приоткрыл дверь. Если и существовала какая-то опасность, ему просто необходимо было взглянуть на нее. Возможно, тогда он получит ответы на многие свои вопросы…
В этот миг за спиной у него послышался шум, и палач заметил краем глаза, как мелькнула дубинка. Он инстинктивно пригнулся, так что удар пришелся не по затылку, а в плечо. Но удар оказался такой силы, что Куизль рухнул как подкошенный и уткнулся лицом в грязь и мокрую листву.
Прежде чем нападавший замахнулся во второй раз, палач перевернулся на спину и выбросил вперед обе ноги. В глаза набилась сырая земля, но Якоб, не видя, почувствовал, что удар достиг цели. Противник вскрикнул и повалился на спину.
Только теперь у Куизля появилась возможность вытереть грязь с лица. Он вскочил и приоткрыл глаза. Перед ним, всхлипывая, лежал Алоизий и держался за промежность. Рядом валялась дубинка, которой он свалил палача.
– Чертов ублюдок! – прохрипел Якоб. – Тебе чего…
– Осторожно, дверь! – прогремел вдруг громкий голос.
В следующий миг из-за сарая показался Бартоломей. Несмотря на хромоту, он был проворен, как черт. Брат метнулся к двери, уже распахнувшейся. В нее ударилось что-то тяжелое, раздался свирепый лай и рев. Дверь приоткрылась, и Якоб заметил белесый силуэт и пару красных сверкающих глаз.
– Быстрее, помоги! – крикнул Бартоломей.
Якоб вскочил и встряхнул головой, словно хотел отогнать дурное видение. Потом всем весом налег на дверь. Младший Куизль со вздохом облегчения задвинул засов и защелкнул замок. Яростный лай не утихал еще какое-то время, дверь сотрясалась под ударами, но выдерживала. В конце концов лай сменился тихим ворчанием. Рядом постанывал Алоизий.
– Что… черт возьми, что это было? – спросил Якоб, отдышавшись.
– Это? – Бартоломей вытер пот со лба. – Алан. Да не один, а сразу два. Если б я не подоспел вовремя, они бы загрызли тебя, как олененка. Дьявол! Может, и поделом было б тебе за твое любопытство!
– Алан? – Якоб старался не обращать внимания на угрожающий рык за дверью. – Что еще за алан такой?
– Наверное, прекраснейшая из собачьих пород, когда-либо созданных Богом. Сильные, отважные, с белоснежной шерстью, идеальные охотники, – Бартоломей глубоко вздохнул, голос у него стал куда мягче. – К сожалению, за последние столетия они практически вымерли. Остались только в испанских Пиренеях, да и тех совсем немного. Когда-то в древности аланы были бойцовыми собаками, и от них произошло большинство крупных пород. Доги, громадные молоссы, в том числе и мастифы, которых мы держим здесь для епископа… – Он показал в сторону загонов и гордо улыбнулся: – Но аланы самые крупные и сильные, величиной с теленка. Мне удалось вывести несколько особей…
Бартоломей с любовью посмотрел на сарай. Вместо рычания оттуда доносились визг и радостный лай. Похоже, собаки узнали голос хозяина.
– Брут, Демиан и Цербер. Вот моя настоящая гордость.
– Ты говорил, что в сарае их двое, – заметил Якоб. – Где же третий? Отвечай!
Бартоломей помедлил с ответом. Но потом лишь махнул рукой:
– Черт с ним, все равно ты рано или поздно узнал бы. Да третий сбежал. Бедняга Брут, самый крупный из них. Алоизий оставил дверь приоткрытой, когда кормил их, и глупая псина умчалась сквозь заросли.
Якоб вспомнил, как несколько дней назад увидел в лесу что-то большое и белое, вспомнил зловещий рык… По спине у него побежали мурашки.
– Хочешь сказать, по лесу шатается такая вот зверюга и рвет животных и людей только потому, что мой младший братец заделался собаководом? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.
Бартоломей закатил глаза:
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Что Брут и есть тот оборотень. Многие так и решили бы, если б узнали о нем. Поэтому я держу это в тайне и разыскиваю его сам, с Алоизием. Мы уж и у реки искали, у старого охотничьего дома. В каждую нору заглянули. Должен же он где-то быть! Верно, Алоизий? Мы разыщем его. Если не сегодня, так завтра уж точно!
Он повернулся к своему помощнику. Алоизий, покорно кивнув, подошел ближе, по-прежнему кривясь от боли и потирая промежность.
– Поверь мне, Якоб, – чуть не с мольбой в голосе продолжал Бартоломей, – Брут не имеет никакого отношения к этим жутким историям! Да, может, он и задрал кое-кого из зверей и представляет опасность для одиноких путников. Но подумай же! Некоторые из жертв совершенно точно были убиты в городе, там же нашли их конечности. Брут просто не мог этого сделать! Как бы он попал в город? Кроме того, он сбежал всего неделю назад, а эти убийства начались гораздо раньше. Он где-то в лесу, поверь мне!
Якоб нерешительно кивнул. Похоже, Бартоломей говорил правду. Теперь становилось понятным, почему и он, и Алоизий старались не пускать его на задний двор. И почему Алоизий так подробно рассказывал о том, как трудно украсть собак епископа.
– Полагаю, его преосвященству о них ничего не известно? – спросил палач.
Бартоломей кивнул.
– Если бы Филипп Ринек узнал про них, то наверняка упрятал бы в свой зверинец к обезьянам, павлинам и попугаям. Епископ любит редких зверей. Но бедняги, скорее всего, умрут в этих жалких клетках. Я знаю, о чем говорю. Мне уже приходилось кормить там зверей и убирать за ними. От медведя там одно название осталось, а старый павиан с каждым годом все злее, потому что живет без сородичей…
Бартоломей поджал губы, в уголках глаз у него подозрительно заблестело. По всей видимости, животные в зверинце были ему столь же дороги, как и его жуткие псины. Куда дороже, чем все пропавшие люди. Якоб задумался, будет ли брат питать такую же любовь к Катарине или своим будущим детям, какую питал к этим собачонкам.
– Почему ты отметил запись о снотворных в травнике Лоницера? – неожиданно спросил он.
Бартоломей взглянул на него в недоумении.
– Почему… – начал он, на секунду опешив. Потом рассмеялся и покачал головой: – Нет, Якоб. Только не говори, будто ты в самом деле считаешь, что это я усыпил и прикончил шлюху. Как ты себе это представляешь? Мы же вместе ее нашли. Я тебя умоляю!
– Может, и не ты ее прикончил, – возразил Якоб малость неуверенно. – Но это не значит, что ты не можешь пропитать губку снотворным. От шлюхи пахло беленой, а это зачастую дело рук палачей! Ты не хуже меня знаешь, что мы иногда используем ее, чтобы успокоить приговоренных в их последние минуты. Поэтому ответь, зачем ты подчеркнул запись?
– Господи, до чего же ты мнителен, Якоб! Я твой брат! Или забыл? – Бартоломей был вне себя. – Но ты всегда был таким! Или не ставил меня ни во что, или приписывал мне все грехи. А ты не думал, что я тоже мог заметить этот странный запах? Я не такой дурак, каким ты меня считаешь! У меня тоже появились кое-какие мысли. Поэтому я и подчеркнул запись. Но нет – ты тут же обвиняешь меня в убийстве! – Он с ненавистью взглянул на брата: – Ты и впрямь ничуть не изменился, Якоб. По-прежнему себе на уме, по-прежнему умнее всех. А на деле одно только хвастовство да пустые слова!
Якоб молчал. Он понял, что совершил ошибку. Из недоверия к собственному брату он что-то надумал, составил ложное представление о Бартоломее, которое не имело ничего общего с действительностью. Якоб вспомнил, как преследовал незнакомца по пристани. Ему показалось, что тот человек хромал. Но он захромал после того, как перепрыгнул на другой причал. Возможно, просто подвернул ногу. И то, что Магдалене он показался знакомым, могло оказаться лишь совпадением. И, несмотря на все это, Якоб подозревал брата…
Бартоломей прав, я дурак. Просто дурак. Хоть самому себе морду бей!
И все-таки палач не смог пересилить себя и попросить прощения. Он открыл рот, но слова застряли в горле. Вместо этого он сказал спокойно:
– Бартоломей, если ты не поймаешь своего монстра, он загрызет кого-нибудь из людей. Если уже не загрыз. Не исключено, что кто-то из пропавших – на его совести. Жена этого аптекаря, например, она ведь пропала в этом лесу. – Якоб спокойно смотрел на брата. – Попроси людей из городского ополчения, чтобы помогли тебе в поисках.
– Чтобы они прикончили Брута и забрали у меня Цербера с Демианом? Вот еще! Мы с Алоизием сами разыщем мерзавца, и потом…
– Дьявол, никакой это не мерзавец, это опасный зверь! – резко перебил его Якоб. – Пойми ты это наконец!
– Не вздумай мне указывать!
Бартоломей перешел на крик, и Алоизий робко отступил на шаг.
– Может, когда-то ты и мог говорить мне, что делать, старший братец! – в бешенстве продолжал младший Куизль. – Но это время осталось давно позади! Ты трус! Георг давно об этом знает, и Магдалена с Барбарой тоже скоро узнают.
Якоб с трудом сглотнул, лицо у него побелело.
– Так ты… рассказал ему?
Бартоломей насмешливо ухмыльнулся:
– Конечно. Можешь быть уверен, ты здорово упал в его глазах. Я ведь уже говорил тебе, что Георг хочет остаться у меня. И когда Барбара забудет этого своего артиста, то и она, может, поразмыслит об этом. Особенно после того, как узнает, что ее отец предал…
– Ты… чертов ублюдок!
Не раздумывая ни секунды, Якоб бросился на брата. Они сцепились и покатились по земле, при этом мутузя друг друга с переменным успехом.
– Я заткну твой поганый рот! – прошипел старший Куизль. – Давно надо было это сделать…
Он занес руку для удара, но Бартоломей вдруг извернулся, как угорь, схватил лежащую рядом палку и, лежа на спине, словно одержимый принялся колотить брата.
– Слово не воробей! – кричал он. – Что было, того уже не вернуть! Это вся семья должна знать!
– Ни черта она не должна!
Якоб выхватил у брата палку и отшвырнул в сторону, чуть не зацепив при этом Алоизия. Тот едва успел пригнуться. Все это время он не двигался с места и нерешительно наблюдал за дракой. Братья дрались, как двенадцатилетние мальчишки, катаясь по земле и сплевывая листья и грязь. И Якобу вдруг вспомнилось: точно так же они дрались и тогда, почти сорок лет назад…
«Незадолго до того, как я ушел», – подумал он мрачно.
Драка близилась к завершению. Даже по прошествии стольких лет Якоб по-прежнему был сильнее брата. Он сжал кулак, собираясь врезать Бартоломею промеж глаз. Но тут раздался звонкий, до боли знакомый голос и заставил его опустить руку:
– Прекратите сейчас же! Господи, видела бы тебя мама, как ты валяешься в грязи с собственным братом… Стыдно должно быть обоим, мужланы!
Это была Магдалена. Она стояла, скрестив руки, возле сарая. Глаза у нее сверкали.
Она была в бешенстве.
Магдалена смотрела на пожилых мужчин, сцепившихся в драке, и не знала, плакать ей или смеяться. Ее отцу давно перевалило за пятьдесят, дядя был ненамного моложе. Их с головы до ног облепила грязь вперемешку с листьями, одежда была изорвана, и, несмотря на возраст, оба походили на мальчишек. Рядом стоял растерянный Алоизий. Сама сцена не вызывала ничего, кроме улыбки, но Магдалена видела кровожадный блеск в глазах братьев. И поняла, что ничего забавного в этом нет, что все серьезно.
«Откуда эта ненависть? – подумала она. – Что же между ними произошло?»
Как ни старалась молодая женщина, догнать отца по дороге ей не удалось. Она решила, что он где-то сошел с тракта и двинулся через лес. Во всяком случае, следов на разъезженной колее уже не было видно. Потом, еще издалека, Магдалена услышала ругань и сразу поняла: дело дошло до драки. Она бегом пересекла поляну и в конце концов застала отца и дядю сцепившимися, как дворняги.
– Разве так решаются споры в семье? – напустилась она на мужчин. – Прекратите сейчас же и ведите себя как взрослые!
Злость помогла ей преодолеть страх. Уж если отец вцепился Бартоломею в горло, то помощи они теперь точно не дождутся. Все случилось именно так, как она опасалась.
– Отец, ты… дурень упрямый! – кричала Магдалена. – Прекрати немедленно! Если не ради меня, то хотя бы ради Барбары…
Эти слова возымели действие. Палач слез с брата, потом тяжело поднялся и убрал с лица слипшиеся от крови и грязи волосы. Его шляпа лежала на земле, измятая и изорванная.
– Тебя это не касается, – проворчал он. – Это наше с Бартоломеем дело.
– О, еще как касается! – прошипел младший Куизль. Он тоже поднялся, его немного шатало, и он старался не наступать на больную ногу. – Ей так или иначе придется узнать.
Магдалена нахмурила лоб:
– Что мне придется узнать?
Последовало неловкое молчание. Якоб старался не смотреть Магдалене в глаза. В конце концов он попросил тихим голосом:
– Отошли Алоизия.
Бартоломей кивнул и знаком велел своему помощнику уйти.
– Займись тушей перед домом. У нас тут семейное дело.
– Но собаки… – начал Алоизий.
– Убирайся, я сказал!
Тот молча удалился, бросив опасливый взгляд на своего хозяина. Бартоломей между тем вытер бороду от крови и грязи и вопросительно посмотрел на брата:
– Мне начать или сам расскажешь?
Якоб пожал плечами. Потом присел на замшелую кучу дров и вынул трубку.
– Давай же, дерзай, – проворчал он. – Выкладывай. Может, успокоишься наконец.
Бартоломей тяжело вздохнул и тоже уселся на поленницу. Драка явно его утомила, у него дрожали руки.
– Я хочу рассказать тебе историю нашей семьи, – сказал он Магдалене. – Причем полностью, с самого начала. Скажи, что ты знаешь о своем прадедушке?
Магдалена удивилась:
– Прадедушке? Он… его звали Йоргом Абрилем. Он был палачом, как и все в нашем роду.
– Он был не просто палачом, – поправил ее Бартоломей. – Он был лучшим палачом во всей Германии и самым известным. Где бы ни нуждались в его услугах, туда он и ехал вместе с семьей. У него была повозка, лошади, челядь, а за его репутацией никто и не угнался бы. Это он колесовал и посадил на кол злополучное семейство Паппенхайм в Мюнхене. А в Шонгау и Верденфельсе в тысяча пятьсот девяностом году обезглавил и сжег свыше сотни женщин, обвиненных в колдовстве. Поговаривали, будто Йорг Абриль уже издали мог распознать ведьму, он чуял их. Ну, возможно, так оно и было… – Бартоломей усмехнулся и выдержал паузу, после чего добавил: – Все-таки он и сам был ведьмаком.
Магдалена взглянула на него с недоверием. Отец то и дело рассказывал и ей, и остальным о прославленном Йорге Абриле. Но то, что упомянул Бартоломей, было для нее внове.
– Мой прадед был… ведьмаком? – спросила она после некоторого замешательства. – Это как понимать?
– Доподлинно неизвестно, но его жена и твоя прабабка Евфросина, вероятно, торговала магическими зельями и амулетами. Кроме того, у Йорга Абриля имелось несколько колдовских книг. По слухам, в них собраны все заклинания, которые он пытками выведал у ведьм. Я сам еще ребенком видел эти книги. Переплеты из тончайшей кожи, отделанные серебром, просто загляденье. Они считались самыми ценными и правдивыми из всех колдовских книг, когда-либо существовавших.
– Где же эти книги теперь? – спросила Магдалена.
Бартоломей сокрушенно развел руками. Взгляд у него был мрачный.
– К сожалению, нет. Твой папочка сжег их, после того как бросил нас. И только много лет спустя рассказал мне об этом.
– Потому что они от дьявола! – бросил Якоб. Все это время он молча слушал, но теперь не сдержался. – Написаны кровью сотен ни в чем не повинных женщин. Меня тошнило от них!
– Это было наше наследие! – крикнул в ответ Бартоломей. – Пусть ты был старшим, ты не имел на это права! – Он снова повернулся к Магдалене: – На плечи твоего отца легла тогда большая ответственность, но он ушел от нее. Наш отец Йоханнес был хорошим палачом, пока не запил… – Взгляд его устремился куда-то в пустоту. – Многие палачи приходят к этому, когда их преследуют сновидения. Некоторые даже сходят с ума. Вот и отец не выдержал. В итоге…
– Он был неудачник и пьяница, – перебил его Якоб. – Когда ты поймешь наконец, Бартоломей? Он избивал маму и нас, детей. Да, когда-то я тоже любил и почитал его, но потом увидел его истинное лицо. Я не хотел становиться таким, как он! Никогда!
Младший Куизль мрачно кивнул.
– И поэтому ты просто поджал хвост и сбежал. Не преминув при этом сжечь колдовские книги, наше наследие. А нас ты просто бросил в беде. Мне было двенадцать, Лизель едва исполнилось три. Когда ты ушел, у матери была тяжелая лихорадка. Помнишь? Она так и не оправилась после болезни. Но в конце концов ее убило горе, а не болезнь! О чем ты только думал тогда? – спросил он.
И снова, но теперь совсем тихо:
– Господи, о чем же ты только думал, Якоб?
Магдалена молча взглянула на отца. Тот избегал ее взгляда и смотрел себе под ноги. Она знала, что отец еще в юности отказался от семейного ремесла и отправился на войну. Но о том, что стало с его братьями и сестрами, он никогда не рассказывал. О тете Элизабет было известно лишь то, что после смерти родителей она росла сначала у знахарки, а потом у Якоба, когда тот вернулся. А потом и она уехала с каким-то цирюльником в Регенсбург. О Бартоломее Магдалена впервые услышала лишь несколько лет назад. Отец выстроил неприступную стену молчания вокруг своей семьи и ее прошлого.
Читать бесплатно другие книги:
