Одиночество Новы Соренсен Джессика
Дилан не успевает уклониться, стаканчик попадает ему в лоб, и что-то из него проливается на кучку марихуаны.
– Блин, Делайла, хорош наглеть, а то вышвырну тебя отсюда, к чертовой матери! – Голос у него резкий, он уже не шутит. Подается вперед, осторожно убирая с колен газету.
Делайла прищуривается, подходит к кофейному столику и становится напротив Дилана, уперев руки в боки.
– Нечего со мной так разговаривать. Я не из тех шлюшек, которые вокруг тебя вьются. Не воображай, что со мной можно делать все, что угодно.
У Дилана еще сильнее темнеют глаза, он кладет газету на стол и поднимается на ноги. На лбу, там, куда ударился стакан, горит ярко-красное пятно.
– А вчера ты совсем другое говорила, – произносит он недобрым тоном, медленно обходя стол, и на шее у него надувается жила. – Вроде бы, если я ничего не забыл, ты прямо-таки умоляла делать с тобой все, что угодно.
– Да! – Делайла оглядывается на меня, лицо у нее каменеет, и она снова переводит взгляд на Дилана. – Я была под кайфом, вот и все. Еще не то могла сказать.
Я прислоняюсь спиной к стене и начинаю теребить пояс платья. Выходит, она мне соврала, но я не собираюсь ловить ее на вранье здесь, при Дилане, который меня сейчас пугает до жути.
Не сводя глаз с Делайлы, Дилан подходит к ней вплотную, сжав кулаки:
– Так вот зачем я тебе нужен? Травки на халяву пососать?
Делайла качает головой, прерывисто вздыхает и осторожно кладет руку Дилану на грудь:
– Ты же знаешь, что это не так.
– Тогда докажи, – говорит он и резко выбрасывает вперед руки – кулаки сжаты, губы вытянуты в резкую прямую линию.
Я думаю, он сейчас ударит Делайлу, но вместо этого Дилан грубо хватает ее за талию и поднимает в воздух. Она чуть заметно напрягается, когда он берет ее под задницу и заводит ее ноги себе за спину. Выходит в коридор, едва не задев меня по пути, и тащит мою подругу с собой.
Мы встречаемся глазами у него за спиной, в моих глазах написано: «Какого черта?»
– Делайла!
Она качает головой и одними губами отвечает:
– Ничего. Подожди меня здесь.
Я не хочу ждать здесь. Я хочу, чтобы Делайла делала то, что ей хочется, а по ее лицу видно, что она не хочет идти с Диланом, но она наклоняется к нему и крепко целует, а потом они ныряют за занавеску и исчезают в коридоре.
Иногда мне за нее так тревожно. Дилан всегда был придурком, но это уже даже для него чересчур. Он что, правда собирался ударить ее и только в последнюю секунду удержался? А если бы на самом деле попробовал ударить, я решилась бы вступиться или нет? Не уверена: я не из тех, кто вмешивается в чужие личные дела. Но может быть, пора. Пора начать жить иначе. Но как выбрать правильный путь? Да и из чего выбирать? Вернуться в школу, выбрать специальность и надеяться, что это сделает меня счастливой?
С телефоном в руке я опускаюсь на диван, смотрю на кучку марихуаны и на косяки, дымящиеся в пепельнице, и думаю, не вынести ли их отсюда – в комнате и так уже накурено. Но мои руки остаются лежать на коленях. Я думаю: каким становится мир, когда покуришь? Каким он становился для Лэндона? Зачем это Делайле? Или Куинтону? Да и Дилану с Тристаном? Что за соблазн такой в этой травке? Или «соблазн» – неподходящее слово? Зависимость?
В памяти всплывает тот день, когда я узнала, что Лэндон курит травку. Нам было по шестнадцать лет, и я была такая наивная: приняла кальян за какую-то скульптуру или вроде того, он ведь все время какие-то чудные штуки делал.
– Не трогай, – предупредил Лэндон, когда я хотела взять кальян с его комода.
– Ой, извини, – сказала я и отступила назад, убрав руки. – Может разбиться, да?
Он негромко рассмеялся: так, как смеялся всякий раз, когда его удивляла моя оторванность от жизни.
– Может, но трогать не надо не поэтому.
Я оглядела его комнату и заметила, что в воздухе висит дым.
– Погоди-ка… это… – Глаза у меня округлились, когда мой взгляд упал на комод. – Это кальян?
Лэндон снова засмеялся, и я совсем растерялась. Он покачал головой, обошел кругом свою неубранную кровать и остановился прямо передо мной. Я вскинула подбородок, встретилась взглядом с его печальными глазами, и он взял мое лицо в ладони.
– Мне нравится, Нова, что ты ничего в этом не понимаешь, – сказал он, проводя пальцем по моей щеке, и вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. – Ты слишком хороша, чтобы знать такие вещи.
– Я понимаю, что это, – возразила я. – Но зачем тебе это и почему я ничего не знала? Я думала, мы все знаем друг о друге.
Лэндон грустно улыбнулся и провел пальцем по моей нижней губе:
– Поверь, Нова, тебе лучше не знать и половины того, что делается у меня в голове. Ты слишком красивая и хорошая. – Он кивнул на кальян. – И для этого тоже.
«Не слишком. Поговори со мной» – так я подумала тогда. Но ничего не сказала. Ничего.
Я моргаю, стараясь прогнать эти мысли из головы, вытираю мокрые глаза, беру двумя пальцами листик марихуаны.
– Кто ты такой, чтобы решать, что мне надо знать, а что не надо? – бормочу я, а в груди все болит – там, где сердце. – Почему нельзя было просто сказать, что происходит, а не решать, для чего я слишком хороша? Почему нельзя было сказать и позволить мне решить самой? Почему ты со мной даже не поговорил, а просто бросил меня? Здесь. Одну. И теперь у меня в голове все время эти долбаные цифры. Я чувствую себя такой потерянной!
Надежда на новый чудесный день разом пропадает, но мне к этому не привыкать. Я уже столько раз пыталась быть как все, улыбаться, чувствовать себя искренне счастливой. Я сижу и злюсь все сильнее, а от этого чувствую себя виноватой, а чувство вины еще больше злит. И вот уже голова у меня идет кругом, и я даже не могу вспомнить, как оказалась в этом кресле.
Сквозь головокружение и мельтешение мыслей я слышу скрип двери, и входит Куинтон. Я бросаю листик на кучку других, но поздно: Куинтон уже заметил. Он открывает дверь шире, смотрит на меня, изогнув бровь, на лице у него написано любопытство.
– Что это ты сидишь тут одна? – спрашивает он, а следом за ним входит и Тристан с большой картонной коробкой, весь красный, в бисеринках пота.
– Так просто. – Я усаживаюсь поглубже в кресло, стараясь не замечать, что слезы щиплют глаза. – Сижу, и все.
Куинтон подозрительно смотрит на меня, закрывает дверь, неторопливо подходит сзади к дивану, перескакивает через спинку и тяжело падает на сиденье.
– Куда это ты убежала тогда из моей комнаты? – спрашивает он, закидывая на стол ноги в незашнурованных ботинках. На рубашке у него три дырки снизу и еще одна на воротнике, а в придачу еще чернильные и угольные пятна и разводы.
Я обхватываю себя за плечи и крепко сжимаю в руке телефон.
– Все время здесь была. Честно.
– Вот блин! – У Тристана на руках вздуваются мускулы, он с грохотом ставит коробку на кухонный стол и тыльной стороной ладони вытирает пот со лба. – Тяжеленная, сволочь.
– Ну, можно было и не тащить все трубки сразу, – говорит Куинтон, не сводя с меня остекленевших глаз. – Взял бы одну-другую.
Тристан начинает рыться в коробке, достает трубку за трубкой и раскладывает на столе.
– Еще чего? От халявных трубок отказаться? Не такой я дурак.
Куинтон, кажется, хочет что-то возразить, но закрывает рот и переводит взгляд на меня:
– Но ты же куда-то пропадала? Я тут совсем недавно проходил, тебя не было.
«Потому что я была в туалете и чуть все внутренности не выблевала, потому что вижу, какой ты сексуальный, и чувствую себя виноватой. А потом решила записать на видео свои извращенческие мысли о тебе».
Я начинаю нервничать и пытаюсь сменить тему:
– У вас тут есть что-нибудь выпить? – Я моргаю от дыма и нажимаю кончиками пальцев на веки. Голова у меня делается какая-то тяжелая, и ее все ведет куда-то в сторону.
Тристан поднимает глаза от коробки, пряди белокурых волос падают ему на глаза, а уголки губ изгибаются кверху.
– «Бакарди», например?
Безучастно глядя на него, я поднимаю палец – не средний, хотя и очень хочется. Глупо, но сейчас глупость – это как раз то, что нужно.
– Одну.
– Одну незабываемую рюмочку, – дурачится Тристан, сжимая в руке трубку. Я прищуриваюсь, он хохочет и нечаянно роняет трубку на пол. Нагибается, чтобы поднять, теряет равновесие и ударяется головой о крышку стола. – Блин! – Встает, потирая голову.
Я все смотрю на косяки в пепельнице, на тонкие струйки сероватого дыма, поднимающиеся от них, и какие-то смутные, бессвязные мысли беспорядочным потоком движутся у меня в голове.
– Зачем вам это? – спрашиваю я, потому что действительно хочу услышать ответ, хочу понять.
Куинтон знает, куда я смотрю, и лицо у него вытягивается, будто он только что эти косяки увидел.
– Блин, кто непотушенные оставил?
– Так уже было, когда я пришла, – говорю я, разглядывая свои ногти.
Тристан фыркает и ставит пустую коробку рядом с переполненным мусорным ведром на кухне.
– Ой!
Куинтон закатывает глаза.
– А почему ты их не потушила? – спрашивает он меня, убирая ноги со стола.
– Не знаю. – Я ломаю голову в поисках правдивого ответа, и тот, который находится, оказывается страшноватым. «Потому что хотела понять, что это такое – чем это было для него».
Куинтон наклоняется, берет косяки из пепельницы и легонько придавливает о край стола, чтобы погасить.
– Тебе эта гадость не нужна, Нова. Поверь мне. Ты для этого слишком хороша.
При этих его словах меня охватывают раздражение и досада, хотя я и не знаю, в Куинтоне ли причина, или я просто срываю на нем зло, или этот дым пробуждает мою темную сторону.
– Откуда тебе известно, что мне нужно? Ты меня даже не знаешь.
– И ты меня не знаешь, – говорит он спокойно и кладет потушенные косяки на стол. – Поэтому давай я тебе кое-что объясню. Тебе не нужно приходить сюда, сидеть со мной, говорить со мной и звать меня на концерт. Тебе не нужно ничего знать обо мне и об этом долбаном во все дыры мире, в котором я живу, Нова. Поверь мне.
С непроницаемым лицом я наклоняюсь ближе и беру со стола один косяк:
– Ты меня тоже не знаешь, не знаешь, что мне нужно, поэтому не учи меня. – Я поступаю неправильно, но не нахожу в себе воли, чтобы задуматься и остановиться. А когда воли нет, держаться уже не за что. И я падаю.
Нетвердой рукой сую косяк в рот и, не обращая внимания на недовольные взгляды обоих, прикрываю его рукой и щелкаю зажигалкой. У меня должно получиться. Я уже один раз курила сигарету, и несколько раз мне случалось надышаться дымом, когда я приходила к Лэндону, а он курил кальян с приятелями под видеоигры. При них Лэндон со мной не разговаривал, и это был один из тех редких случаев, когда он не скрывал от меня эту часть своей жизни.
Но я все-таки не ожидала, что будет так горячо. Как только удушающий дым заползает в горло, я начинаю кашлять и задыхаться. Наклоняюсь вперед, вытянув руку с зажатым в пальцах косяком, чтобы он был как можно дальше от лица.
– Вот блин! Нова, тебе плохо? – Тристан поспешно обегает вокруг дивана, вынимает у меня из руки косяк и, зажав его между пальцами, вытягивает руку подальше от моего лица. – Что ты делаешь?! Ты же не куришь эту гадость.
– Ты тоже меня не знаешь. – Я выпрямляюсь и снова кашляю, на глаза наворачиваются слезы.
Куинтон хмурится, забирает у Тристана косяк, и Тристан похлопывает меня по спине, хотя я вижу, что он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.
Зажав косяк между пальцами, Куинтон вставляет его в рот, грудь у него приподнимается, когда он затягивается и задерживает дым в легких. Он кладет косяк на край пепельницы, откидывается на спинку кресла, запрокидывает голову и выпускает облако дыма под потолок.
– Нова, ты бы лучше шла домой, – вяло говорит он, проводя рукой по лицу, веки у него тяжелеют. Тристан плюхается на диван рядом с ним.
Кажется, надо бы разозлиться на него, но сейчас я не могу ничего чувствовать по-настоящему. И сознание, и тело деревенеют, отсчет прекращается, потребность в контроле отступает. Тишина. Не понимая даже, что делаю и зачем – потому ли, что хочу понять, или просто от дыма у меня мутится в голове, но я протягиваю руку через журнальный столик и беру косяк. Куинтон поворачивает голову и смотрит, как я сую его в рот. В точности копируя его, я вдыхаю полной грудью, задерживаю дым в легких, балансирую на грани неизведанного, жду, жду, а потом наконец выдыхаю и падаю в пропасть, не зная, чего мне потом будет стоить вскарабкаться обратно. И захочу ли я. Может, это и есть то, чего я искала весь этот год. Может, я ждала этого падения. Я уже не знаю, чего я хочу и кто я без Лэндона. Мной движет одно только отчаянное стремление разобраться во всем этом.
А может, я просто запуталась и совсем уже не соображаю, что делаю.
Глава 7
Это в первый раз со мной такое, Богом клянусь. Я теряю связь с собственным сознанием, лечу куда-то под потолок – или падаю на пол, это как посмотреть, – но не могу даже насладиться чувством отделения от самого себя. Нова не дает мне покоя. Ее голубые глаза все в красных прожилках, зрачки блестят, и я вижу, каких усилий ей стоит держать веки поднятыми. Не нравится мне это – что я так о ней беспокоюсь. Я и травку-то курю для того, чтобы ни о чем не беспокоиться и ни о чем не думать, но она почему-то действует на меня сильнее травки. Мне бы, главное, понять – почему? Что в ней такого особенного? Такого притягательного?
Я пытался отговорить Нову курить косяк. Прежний Куинтон – положительный, трезвый – просто вырвал бы его у нее из рук: ясно же, что она никогда раньше травку не курила и прячет что-то за этим, а это хуже, чем просто из любопытства попробовать. Когда есть причина, потом трудно бросить, привычка сильнее. Но мне уже поздно трепыхаться. Не успеваю я опомниться, как мы с Тристаном и Новой сидим втроем на тесном диване, едим чипсы из большого пакета и таращимся в телевизор, где заставка на экране дергается в такт музыке.
– Как ты думаешь, в этом есть какой-то смысл? – спрашивает Нова, с обалделым видом разглядывая розовые и зеленые волны на экране.
Тристан фыркает, хватает горсть «Доритос» и закидывает в рот, просыпав половину на колени.
– Есть. Хватит пялиться на цветные огоньки.
Моя рука лежит на спинке дивана, и волосы Новы щекочут мне кожу.
– По-моему, заставка пытается попасть в настроение песни.
Закусив губу, Нова переводит взгляд на меня:
– Очень проницательно.
Обычно, когда девчонка так на меня смотрит, я утаскиваю ее к себе в комнату и забываю о времени. Но сейчас добро в моей душе борется со злом, и я не могу заставить себя открыть рот.
– Ничего глубокомысленного, – наконец произношу я. – Просто подумал.
Нова кивает, словно понимает, о чем я говорю. А как это может быть, если я сам себя не понимаю?
– А у тебя бывает так, что мысли в голове путаются? – спрашивает она, потирая пальцами глаза.
Не знаю, куда все это нас заведет – травка, дым и бессмысленная чепуха, которая лезет в голову, когда мозг впадает в идиллическое отупение, – не знаю и знать не хочу. Не хочу ничего знать о ней, потому что это будет для меня слишком важно, а ничему важному в моей жизни не место. Потому я и стараюсь проводить ее в таком состоянии, как сейчас, когда все до лампочки, лишь бы набраться до бесчувствия, потому что, когда что-нибудь становится важным, это как-то мешает катиться по наклонной плоскости.
– Наверное, пора подумать, как бы нам тебя домой забросить, – говорю я и опускаю ноги на пол.
Я действительно об этом думаю. Мне хочется, чтобы она ушла, не только потому, что мне ни к чему все эти лишние эмоции, но и потому, что ей нечего делать в этом доме – такая жизнь не для нее.
Нова хмурится, кажется обиженно:
– Почему это?
Я поглядываю на Тристана в надежде, что он придет на помощь, но он сидит, запрокинув голову на спинку дивана, и неотрывно смотрит в потолок.
– Потому что. Нечего тебе делать в таком месте.
Нова смотрит на меня так, будто очень старается разозлиться:
– Делайла еще с Диланом, я не могу ее бросить. К тому же она как раз и должна меня домой отвезти.
– Найдем кого-нибудь другого, – говорю я, Тристан поднимает голову и вопросительно смотрит на меня. – Можно Фрэнки попросить.
– Кто такой Фрэнки? – спрашивает Нова, стараясь смотреть мне в глаза, но голова у нее запрокидывается назад.
Моя рука так и лежит на спинке дивана, и Нова падает на нее. Шея у нее выгнута, грудь чуть-чуть выглядывает из выреза майки, так что мне приоткрывается вид на ее формы. В нормальных обстоятельствах, если бы это была другая девчонка, я бы сейчас увел ее к себе, трахнул по-быстрому и велел выметаться. Но она сидит и моргает своими беспомощными глазами – хочется ее просто обнять, и ничего больше. Я же так совсем с катушек слечу, и душевно, и физически. Точно, пора ей уходить.
– Сосед наш. – Тристан встает, берет со стола пакет с чипсами. – Но Нова может остаться здесь, если хочет.
– Хочу, – говорит Нова, потихоньку поднимая голову. Снова моргает, убирает за уши выбившиеся пряди волос.
– По-моему, это не самая лучшая мысль, – возражаю я, хотя тело реагирует прямо противоположным образом.
Я хочу перечислить целый ряд причин, почему таким, как она, ни к чему здесь с нами торчать, но тут дверь открывается, и два парня вваливаются в комнату, как к себе домой. У одного за спиной рюкзак, а у другого в руке, кажется, нож со сложенным лезвием. Должно быть, прихватил на случай, если Дилан или Тристан попытаются его надуть с этим самым – ну, что они там друг другу перепродают. Это просто угроза, предупреждение, чтобы не думали с ними шутить, но когда в доме полно наркотических веществ и сидит кучка обкуренных параноиков, до беды недалеко.
– Как жизнь? – спрашивает Тристан у того, что пониже, зевает и, обойдя диван, подходит к ним.
Они пожимают руки, стукаются кулаками, и тот, что повыше, бросает взгляд на сидящую на диване Нову. Все лицо у парня в каких-то болячках, зубы желтые, глаза так и впиваются в Нову, будто она не девчонка, а доза героина. У нее как раз бретелька сползает с плеча. Нова смущенно ерзает и прижимается ко мне.
Я поправляю ей бретельку, беру за руку, переплетя пальцы, встаю и поднимаю ее на ноги.
– Развлекайся тут, – говорю я Тристану и веду Нову за занавеску.
Тристан кидает на меня злющий взгляд, а Нова поспешно выходит за мной в коридор, крепко держась за мою руку. Он думает, я ее трахнуть хочу, а у меня этого и в мыслях нет, тем более когда она настолько не в себе. Она такая грустная и растерянная, не хватало еще мне ее добивать. Но это все хороший парень во мне говорит – прежний Куинтон еще пробивается, а когда мы доходим до моей комнаты, я уже в панике: не знаю, сбежать куда-нибудь, бросив ее тут одну, или повалить на кровать и сорвать с нее одежду.
Нова сразу же осваивается: подходит к док-станции и берет мой iPod. Закусив губу, пролистывает список песен, покачивая головой, – выбирает.
– У тебя хороший вкус, – замечает она, поглядывая на меня из-под ресниц.
Я приглаживаю рукой волосы, торчу в дверях, держась за ручку, чтобы в случае чего смыться.
– Да, пожалуй.
Она щелкает пальцем по экрану, и через пару секунд звучит музыка. Нова присаживается на краешек моей кровати, подворачивает одну ногу под зад, а потом поднимает на меня глаза:
– Куинтон, зачем ты сюда приехал?
У меня сразу все мускулы узлами затягиваются.
– Вот об этом я совсем не хочу говорить.
– Ладно, – просто отвечает она и начинает разглядывать рисунки на стене. Останавливается у портрета Лекси, смотрит на него долго-долго, и глаза у нее наполняются слезами.
– У меня был раньше парень, он рисовал совсем как ты. – Нова склоняет голову набок, слезинка срывается с ресниц и течет по щеке. – Но теперь он больше не рисует, он умер. – Она моргает изо всех сил, отрывает глаза от рисунков и беспомощно смотрит на меня, словно хочет, чтобы я что-то сказал, остановил ее.
Тристан мне рассказывал, что у нее умер парень, но не говорил как. Смерть – для нас обоих слишком болезненная тема, и мы стараемся ее избегать, хотя от нее все равно никуда не деться. Она всегда рядом, стоит невидимой стеной между нами.
– Нова, нам необязательно разговаривать. – Я наконец решаюсь сделать шаг от двери. – Можно просто лечь спать или еще что-нибудь.
Она оглядывается на кровать, и щеки у нее краснеют.
– Спать – в смысле сексом заняться?
Давящая атмосфера слегка разряжается, я провожу рукой по лицу, стараясь не смеяться.
– Нет, в смысле лечь, закрыть глаза и уснуть.
– Но я не хочу спать.
– Точно?
– Да. – Словно в опровержение своих слов, Нова зевает и потягивается. – Ну, может, на минутку прилечь не помешает.
Я киваю, и она тут же падает на кровать. Ее каштановые волосы рассыпаются по подушке, глаза какие-то потерянные, как будто она уплывает куда-то. Пальцы у меня так и тянутся к карандашу и бумаге на комоде – хочется запечатлеть это совершенное лицо, глаза, тело, но я дал слово и должен его сдержать. Рисовать ее сейчас – это означало бы перейти границу близости.
Нова разрушает настроение момента – поворачивается на бок, лицом к стенке, спиной ко мне. Платье еле-еле прикрывает ей задницу, а одна бретелька опять сползла. Другой бы сейчас наверняка не упустил случай, но я, хоть и привык спать с кем попало, пользоваться такими обстоятельствами не могу. Как ни далеко я ушел по темной дорожке, а прежний Куинтон еще способен меня остановить.
Я ложусь на кровать рядом с ней, стараясь ее не касаться, положив одну руку под голову, а другую вытянув вдоль тела, и отодвигаюсь на самый край.
Нова поворачивается ко мне и смотрит на меня так долго, что это начинает сводить меня с ума.
– Ты ее любил? – наконец спрашивает она.
– Кого?
– Ту девушку на стене.
Сердце у меня колотится так, что легкие едва не лопаются.
– Да. Но я не хочу о ней говорить.
Нова озадаченно смотрит на меня и задумывается.
– Да, я тоже не хочу. – Она прерывисто вздыхает и качает головой. – А какой твой любимый цвет?
Я выгибаю бровь. Мне непонятен такой внезапный переход.
– А?
– Какой твой любимый цвет? – повторяет Нова без всяких объяснений.
Я смотрю на нее, пытаюсь по глазам догадаться, почему она об этом спрашивает. Но я совсем не знаю ее и не могу понять, что у нее на уме.
– Не знаю… черный оникс.
– Сразу видно художника. – Уголки ее губ изгибаются кверху. – Другой бы сказал – фиолетовый там или синий, а ты… черный оникс. – Нова еле слышно смеется, и этот смех кажется чуть более естественным, чем тот, что я слышал раньше. Но она тут же вздыхает – значит смеялась не по-настоящему. Все у нас не по-настоящему, но так даже легче.
– А твой? – спрашиваю я. – Какой твой любимый цвет?
Она задумывается, сдерживая улыбку.
– Индиго.
– Серьезно, индиго? – Я придвигаюсь чуть ближе, чтобы совсем с кровати не свалиться. – Или просто покрасоваться хочешь?
Нова пожимает плечами и весело высовывает язык:
– А какая твоя любимая еда?
– Терияки с курицей, – отвечаю я и думаю: она что, в двадцать вопросов играет? – Нова, ты к чему это?
– Просто стараюсь узнать тебя получше, – снова пожимает она плечами.
– Тебе это ни к чему. – Я поворачиваюсь на другой бок и вытягиваю руку, чтобы дотянуться до сигарет на комоде. Достаю одну, беру зажигалку и снова поворачиваюсь. – Мне вообще не стоило тебя сюда приводить.
– А зачем привел? – спрашивает она, пристально глядя на меня, пока я зажигаю сигарету и бросаю зажигалку в изножье кровати.
– Хотел увести тебя от тех парней. – Я отворачиваю голову в сторону, чтобы дым не шел ей в лицо.
Нова вглядывается в меня, словно хочет догадаться, о чем я думаю.
– А какая у тебя…
Я закрываю ей рот ладонью и качаю головой, зажав сигарету в углу рта.
– Ну нет! Теперь моя очередь спрашивать.
Губы у нее шевелятся, щекочут мою ладонь.
– Ладно.
Я убираю руку.
– Первая машина.
– У меня ее никогда не было, – отвечает она. Голос дрожит и срывается. – Ну, если не считать ту, что отец подарил.
Мне хочется спросить у нее, как он умер, но это значит опять вести речь о смерти.
– Любимая группа?
– Попробуй выбери любимую группу. – Нова закатывает глаза. – Это невозможно.
– Фигня, – возражаю я и стряхиваю пепел на пол. – Всегда какая-то круче остальных, хоть чуть-чуть.
Нова тычет в меня пальцем:
– Значит, ты не настоящий меломан, так-то, друг.
– Настоящий, – говорю я немного обиженно, хотя мне в то же время и весело. – Честно. Но любимая группа у меня есть.
– Какая?
– «Pink Floyd».
– Так любой парень скажет, просто чтобы отвертеться. – Нова улыбается, и мне нравится ее улыбка.
При виде этой улыбки мне хочется так и остаться в состоянии легкого кайфа, так и существовать в нем дальше, по крайней мере, пока не протрезвею и жизнь с ее реальностью не настигнет меня снова.
– Могу доказать, – не отступаю я и затягиваюсь сигаретой.
Нова смотрит на меня с любопытством:
– Как?
– Назови любую группу – такую, про которую думаешь, что я ее не знаю, – и увидишь, знаю или нет.
Она на миг поднимает глаза к потолку, раздумывая над моим предложением.
– Ладно, но если проиграешь – за тобой должок.
Я слегка отдергиваю руку и смотрю на нее непонимающе:
– Какой должок?
– Какой-нибудь, – отвечает она, и в ее голубых глазах пляшут чертики.
– Ладно. – Я сажусь на кровати и кидаю окурок в пустую банку из-под содовой, что стоит на комоде. – А если выиграю, тогда за тобой должок.
Нова протягивает ладонь:
– По рукам, Куинтон… – Она осекается. – Как твоя фамилия-то?
Никогда не любил называть свою фамилию. Так легче в случае чего исчезнуть из их жизни. Весь последний год я представлялся просто Куинтоном. И все. И никто больше и не спрашивал.
– Картер, – говорю я. – Меня зовут Куинтон Картер.
Читать бесплатно другие книги:
