Убийство в Месопотамии Кристи Агата
— Доктор Лайднер, — не удержалась я, — а откуда все-таки взялись, по-вашему, эти анонимные письма?
— Не знаю, что и думать. А что Пуаро, у него есть какие-нибудь соображения?
— Вчера еще не было, — сказала я, ловко, как мне казалось, балансируя между правдой и ложью. В конце концов, так ведь оно и было, пока я не рассказала ему о мисс Джонсон.
Мне пришло в голову, что я могу намекнуть доктору Лайднеру и посмотреть, как он себя поведет. Вчера, когда я видела их вместе, видела, как он расположен к мисс Джонсон и доверяет ей, я и не вспомнила о письмах. И теперь, вероятно, не очень порядочно с моей стороны заводить этот разговор. Если даже мисс Джонсон и написала эти письма, она, наверное, после смерти миссис Лайднер горько в этом раскаялась. Однако мне хотелось выяснить, не приходила ли ему в голову такая мысль.
— Анонимные письма чаще всего пишут женщины, — заметила я. Интересно, что он на это скажет?
— Возможно, — вздохнул он. — Но не забывайте, что эти могут быть подлинные. Их действительно мог написать Фредерик Боснер.
— Я и не забываю, просто как-то не верится в такую возможность.
— А я верю, — сказал он. — То, что он член экспедиции, конечно, чепуха. Выдумка изобретательного ума мосье Пуаро. На самом деле все куда проще. Убийца, разумеется, маньяк. Бродил около дома, наверняка переодетый. А в тот ужасный день ему как-то удалось проникнуть внутрь. Слуги, скорее всего, лгут. Их вполне могли подкупить.
— Что ж, возможно, — с сомнением сказала я.
— Мосье Пуаро легко подозревать моих коллег, — продолжал он с видимым раздражением. — А я совершенно уверен, что никто из них не имеет никакого отношения к убийству! Я работал с ними. Я их знаю!
Он внезапно замолчал, потом снова заговорил:
— А вам по опыту это известно? Что анонимные письма обычно пишут женщины?
— Да. Не всегда, конечно. Но женщины часто дают выход отрицательным эмоциям именно таким способом.
— Видимо, вы имеете в виду миссис Меркадо? — спросил он. И тут же покачал головой. — Даже если она так ненавидела Луизу, что решилась причинить ей боль, она не могла бы этого сделать. Она же ничего не знала.
Я вспомнила о старых письмах, которые хранились в чемоданчике.
Может, миссис Лайднер забыла запереть его, а миссис Меркадо, которая, как известно, не любит утруждать себя работой, оставалась одна в доме. Тогда она с легкостью могла обнаружить их и прочитать. Мужчинам почему-то такие простейшие вещи никогда в голову не приходят!
— Но ведь, кроме нее, есть только мисс Джонсон, — сказала я, внимательно наблюдая за ним.
— Это же просто смешно!
Усмешка, которой он сопровождал эти слова, была весьма убедительной. Разумеется, он и помыслить не мог о мисс Джонсон! Минуту-другую я колебалась, но.., ничего не сказала. Не хотела предавать ее.., просто из женской солидарности. К тому же я видела, как искренне, как трогательно она раскаивается. Сделанного не воротишь. Зачем подвергать доктора Лайднера новому испытанию?
Мы условились, что я уеду на следующий день. Через доктора Райли я договорилась, что один-два дня, пока устрою свои дела, поживу у старшей сестры хассанийской больницы, а затем вернусь в Англию через Багдад или прямо через Ниссивин автомобилем, а потом поездом.
Доктор Лайднер был настолько щедр, что предложил мне выбрать что-нибудь на память из вещей его жены.
— О нет, доктор Лайднер, — сказала я. — Благодарю вас, но я не могу принять этого предложения. Вы слишком великодушны.
Он настаивал.
— Хочу, чтобы у вас осталось что-то на память. Уверен, Луиза была бы рада.
Он хотел, чтобы я взяла ее черепаховый туалетный набор.
— Ах нет, доктор Лайднер! Это же чрезвычайно Дорогая вещь. Право, я не могу.
— Поймите, у нее же нет сестер-.., вообще никого, кому могут пригодиться эти вещи. Их просто некому больше отдать.
Я догадалась, что он не хочет, чтобы они попали в маленькие жадные ручки миссис Меркадо. Предложить их мисс Джонсон, мне кажется, он бы не решился.
— Пожалуйста, не отказывайтесь, — мягко настаивал он. — Кстати, вот ключ от Луизиной шкатулки с драгоценностями. Может быть, вы найдете там что-нибудь, что вам понравится. И я был бы очень вам признателен, если бы вы упаковали.., все.., все ее платья. Думаю, Райли найдет способ передать их в бедные христианские семьи в Хассани.
Я с готовностью согласилась, обрадованная тем, что могу хоть чем-то ему услужить. К делу я приступила немедленно.
Не слишком богатый гардероб миссис Лайднер был вскоре разобран и упакован в два чемодана. Все ее бумаги умещались в маленьком кожаном чемоданчике. В шкатулке хранились кольцо с жемчугом, бриллиантовая брошь, небольшая нитка жемчуга, две простенькие золотые броши и бусы из крупного янтаря.
Естественно, мне и в голову не пришло взять жемчуг или бриллианты. Речь могла идти только о янтаре или черепаховом туалетном наборе. Немного поколебавшись, я решила в пользу последнего. Доктор Лайднер так мило и просто, ничуть не задевая моей гордости, просил меня взять эти вещицы на память. И я, так же просто, не чинясь, с благодарностью приняла этот дар. В конце концов, я ведь любила миссис Лайднер.
Ну вот, с делами покончено. Чемоданы упакованы, шкатулка с драгоценностями снова заперта и отставлена в сторону, чтобы передать ее доктору Лайднеру вместе с фотографией отца миссис Лайднер и двумя-тремя другими мелкими вещицами.
Когда я все закончила, комната, лишенная того основного, что наполняло ее, сразу стало пустой и заброшенной. Мне здесь больше нечего было делать. Однако уйти у меня не хватало духу. Мне казалось, что нужно еще что-то сделать здесь, что.., я должна что-то понять.., выяснить.
Я не суеверна, но меня вдруг пронзила мысль, что дух миссис Лайднер витает здесь, и она хочет, чтобы я услышала ее.
Мне вспомнилось, как однажды в лечебнице мы, молодые сестры, где-то раздобыли планшет, которым обычно пользуются спириты, и он в самом деле стал писать нам что-то в высшей степени многозначительное.
А что, если я и вправду могу впасть в транс?
Все мы способны порой вбить себе в голову всякие глупости.
С бьющимся сердцем я крадучись обошла комнату, трогая то одно, то другое. Разумеется, ничего, кроме голой мебели, здесь и быть не могло. Но вдруг что-то завалилось за ящики комода, вдруг что-то там запрятано?.. Нет, ничего нет.
В конце концов (наверное, вам покажется, что я сошла с ума, но, как я уже сказала, чего только не заберешь себе в голову!) я поступила очень странно — легла на ее кровать и закрыла глаза.
Затем я постаралась заставить себя забыть, кто я, внушить себе, что вернулась назад, в тот роковой день. Я — миссис Лайднер. Я отдыхаю. Я спокойна. Я ничего не подозреваю.
Удивительно, как можно себя накрутить.
Я самая обыкновенная, вполне земная женщина… Мне чужда всякая мистика, но, поверьте, стоило пролежать так минут пять, как я ощутила присутствие каких-то потусторонних сил.
Я не стала противиться им. Я сознательно усиливала в себе это ощущение.
— Я — миссис Лайднер, — говорила я себе. — Я — миссис Лайднер. Я лежу здесь.., дремлю. Вот сейчас.., сейчас.., дверь отворится.
Я повторяла и повторяла эти слова.., словно гипнотизировала себя.
— Сейчас половина второго.., именно в это время.., дверь отворяется.., дверь отворяется.., сейчас я увижу, кто войдет…
Я не отрывала взгляда от двери. Сейчас она начнет отворяться. Я должна увидеть, как она отворяется. Я должна увидеть того, кто отворяет ее.
Наверное, я была немного не в себе, если вообразила, что таким способом смогу приоткрыть тайну смерти миссис Лайднер.
Но я в самом деле этому верила. Холодок пробежал у меня по спине, по ногам. Ноги немеют.., немеют.., они не слушаются меня.
— Ты впадаешь в транс, — сказала себе я. — В трансе ты увидишь…
Я снова и снова монотонно повторяла:
— Дверь открывается.., дверь открывается…
Ощущения холода и онемения становились все сильнее.
А потом я увидела, как дверь очень медленно начала отворяться…
Ужас охватил меня.
Ни прежде, ни потом я не испытывала ничего подобного. Меня сковал паралич, я вся окоченела. Не могла бы пошевелиться даже во имя спасения собственной жизни.
Вот дверь медленно отворяется. Медленно и совершенно бесшумно.
Сейчас я увижу…
Медленно.., медленно.., все шире и шире…
И входит Билл Коулмен…
Как, должно быть, он испугался!
Со страшным воплем я вскочила с кровати и бросилась в угол.
Он остановился как вкопанный, с широко раскрытым ртом, простодушная физиономия залилась краской.
— Привет, привет, приветик, — выдавил он. — Что-нибудь случилось?
Меня точно обухом по голове ударили. Я разом пришла в себя.
— Боже мой, мистер Коулмен, — сказала я. — Как вы меня напугали!
— Извините, — смущенно улыбнулся он. И тут только я заметила у него в руке букетик алых лютиков. Эти трогательные маленькие цветы растут на склонах Теля. Миссис Лайднер очень их любила. Он снова залился краской.
— В Хассани цветов не достанешь. Это так ужасно, когда на могиле нет цветов. Вот я и подумал, загляну-ка сюда и поставлю букет в этот горшочек на столе. У нее всегда стояли тут цветы. Пусть не думает, что мы забыли о ней.., правда? Глупо, я знаю, но.., э.., я хотел сказать…
Какой он милый, подумала я. А он стоял весь красный от смущения. А как еще может выглядеть англичанин, уличенный в сентиментальности? И все-таки хорошо, что он это придумал!
— Ну что вы! По-моему, просто прекрасная мысль, мистер Коулмен.
Я налила воды в горшочек, и мы поставили туда цветы.
Признаться, мистер Коулмен приятно удивил меня. Оказывается у него доброе сердце и чувствительная душа.
Он не стал расспрашивать меня, почему я так дико завизжала, и я прониклась к нему благодарностью за это. Что я могла бы сказать в оправдание? Разумеется, какую-нибудь чушь несусветную.
Впредь будь благоразумнее, сказала я себе, поправляя манжеты и разглаживая передник. Этот спиритический вздор не для тебя.
И я принялась упаковывать мои собственные вещи, проведя за этим занятием остаток дня.
Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил глубокое сожаление по поводу моего отъезда. Сказал, что моя жизнерадостность и здравый смысл служили всем им большой поддержкой. Здравый смысл! Какое счастье, что он не знает о моих психологических экзерсисах[40] в комнате миссис Лайднер.
— Что-то мосье Пуаро не видно сегодня, — заметил он.
Я объяснила, что Пуаро собирался весь день рассылать телеграммы.
Отец Лавиньи поднял брови.
— Телеграммы? В Америку?
— Наверное. Как он выразился, “по всему свету”, но, думаю, преувеличивает, как все французы.
Сказала и тут же покраснела — ведь отец Лавиньи тоже француз. Впрочем, он, кажется, не обиделся, просто весело рассмеялся и спросил, нет ли чего новенького о человеке с косоглазием.
— Не знаю, — сказала я, — не слыхала.
Отец Лавиньи вспомнил о том случае, когда мы с миссис Лайднер заметили, как этот араб стоял на цыпочках и подглядывал в окно.
— Он явно испытывал какой-то особый интерес к миссис Лайднер, — сказал он со значением. — Я вот все думаю, может быть, это европеец, переодетый арабом?
Такое мне в голову не приходило. Поразмыслив хорошенько, я поняла, что действительно сочла его арабом только по одежде и смуглой коже.
Отец Лавиньи сказал, что хотел бы обойти вокруг дома и взглянуть на то место, где мы с миссис Лайднер его видели.
— Кто знает, вдруг он обронил что-нибудь. В детективных рассказах преступники обязательно что-то роняют или теряют.
— По-моему, в жизни они куда более осмотрительны, — сказала я.
Я принесла носки, которые только что заштопала, и положила на стол в гостиной, чтобы мужчины потом разобрали их. Делать больше было нечего, и я поднялась на крышу.
Тут стояла мисс Джонсон. Она, видимо, не слышала, как я поднималась. И только когда я подошла к ней вплотную, она меня заметила.
Я сразу поняла, что с ней что-то неладно.
Она стояла, глядя в пространство остановившимся взглядом, и лицо у нее было ужасное. Будто видит перед собою что-то, во что невозможно поверить.
Я была потрясена. Помните, на днях она тоже была не в себе? Но тут что-то совсем другое.
— Голубушка, — сказала я, — что с вами? Она повернула голову и уставилась на меня невидящим взглядом.
— Что с вами? — повторила я. Гримаса исказила ее лицо, будто она хочет сглотнуть, но у нее сдавило горло.
— Я все поняла. Только что.
— Что именно? Скажите. Вы что-то видели? Она сделала над собой усилие, пытаясь взять себя в руки, но тщетно. Выглядела она все равно ужасно.
— Я поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается.
Я проследила за ее взглядом, но ничего не увидела.
В дверях фотолаборатории стоял мистер Рейтер, отец Лавиньи шел через двор. И больше ничего.
В недоумении я обернулась к ней — она не отрываясь смотрела на меня каким-то отрешенным взглядом.
— Ей-богу, — сказала я, — не понимаю, о чем вы. Может быть, вы объясните? Но она покачала головой.
— Не сейчас. Позже. Как же мы сразу не поняли? Мы должны были понять!
— Если бы вы мне сказали… Она снова покачала головой.
— Я должна все как следует обдумать.
Она прошла мимо меня и нетвердыми шагами стала спускаться по лестнице.
Я не последовала за ней — было слишком очевидно, что она этого не хочет. Я села на парапет и попыталась разобраться, но ничего у меня не получалось. Во двор можно проникнуть только одним способом — через ворота. Я огляделась. За воротами, держа под узды лошадь, стоял бой-водовоз и болтал с поваром-индийцем. Пройти мимо них незамеченным было просто невозможно.
Я в растерянности помотала головой и пошла вниз по лестнице.
Глава 24
Убийство входит в привычку
Этим вечером все мы рано разошлись по своим комнатам. За обедом мисс Джонсон держалась почти так же, как обычно. Правда, взгляд у нее был какой-то ошеломленный и раза два на вопросы, обращенные к ней, она отвечала невпопад.
Да и все мы чувствовали себя за обедом как-то неуютно. Вы скажете, что после похорон это естественно. Но я знаю, что говорю.
Еще совсем недавно во время наших трапез мы могли быть и молчаливыми и подавленными, но тем не менее за столом царила дружеская атмосфера. Мы сочувствовали доктору Лайднеру в его горе, и у нас было ощущение, что все мы в одной лодке.
Но сегодня вечером мне вспомнилось мое первое чаепитие, когда миссис Меркадо не спускала с меня глаз и мне казалось, что вот-вот случится что-то непоправимое.
В тот день, когда мы сидели за обедом во главе с мосье Пуаро, я тоже испытала нечто подобное, только, пожалуй, гораздо сильнее.
Сегодня же это чувство особенно остро владело нами. Все были взвинчены, нервничали, все были на грани срыва. Казалось, упади на пол ложечке — и раздастся вопль ужаса.
Как я уже сказала, мы рано разошлись в тот вечер. Я почти тотчас легла. Последнее, что я слышала, проваливаясь в сон, был голос миссис Меркадо у самой моей двери, желающей доброй ночи мисс Джонсон.
Уснула я сразу же, утомленная и нервным напряжением, и, пожалуй, в еще большей степени моими дурацкими упражнениями в комнате миссис Лайднер, и проспала тяжело, без сновидений несколько часов.
Проснулась как от толчка, с ощущением надвигающейся беды. Кажется, меня разбудил какой-то звук. Я села в постели и прислушалась. Вот он повторился снова.
Ужасный, отчаянный сдавленный стон.
В мгновение ока я соскочила с кровати и засветила свечку. Прихватив фонарик на тот случай, если свечу задует, я вышла во двор и прислушалась. Звук раздавался где-то совсем рядом. Вот снова — из комнаты, соседней с моей.., из комнаты мисс Джонсон.
Я поспешно вошла к ней. Она лежала на кровати, тело ее содрогалось в конвульсиях. Поставив свечу, я склонилась над ней. Губы у нее шевелились, она пыталась что-то сказать, но изо рта вырывался лишь пугающий свистящий хрип. Мне бросилось в глаза, что углы рта и кожа на подбородке у нее обожжены и покрыты серовато-белой пеной.
Взгляд ее перебежал с моего лица на стакан на полу, выпавший, очевидно, у нее из рук. На светлом ковре, там, куда он упал, ярко алели пятна. Я подобрала стакан, провела внутри него пальцем и тут же отдернула руку. Потом осмотрела рот несчастной мисс Джонсон.
У меня не осталось никаких сомнений насчет того, что произошло. Намеренно или нечаянно она хлебнула кислоты.., соляной или щавелевой, не знаю.
Я бросилась к доктору Лайднеру, а он разбудил всех остальных. Мы хлопотали около мисс Джонсон, изо всех сил стараясь облегчить ее страдания, но я понимала, что наши усилия тщетны. Испробовали крепкий раствор соды, потом оливковое масло. Чтобы унять боль, я ввела ей под кожу сульфат морфия.
Дэвид Эммет помчался в Хассани за доктором Райли, но до его прибытия все уже было кончено.
Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что отравление концентрированным раствором соляной кислоты (а это была именно она) приводит к самой мучительной смерти, какую только можно себе представить.
Когда я склонилась над ней, чтобы ввести морфий, она опять попыталась что-то мне сказать. С ее губ сорвался ужасный мучительный стон.
— Окно, — едва выдавала она, — мисс Ледерен, окно…
Но — увы! — ничего больше она сказать не смогла и вскоре впала в забытье.
Никогда не забуду эту ночь. Приехал доктор Райли. Потом капитан Мейтленд. И наконец на рассвете появился Эркюль Пуаро.
Это он, ласково взяв меня под руку, отвел в сторону, усадил и подал чашку горячего крепкого чая.
— Ну вот, mon enfant[41], — сказал он, — так-то лучше. А то вы совсем выбились из сил. И тут я разразилась слезами.
— Так ужасно, — всхлипнула я. — Кошмар какой-то. Какие страшные мучения! А ее глаза… О мосье Пуаро.., ее глаза…
Он легонько похлопал меня по плечу. Даже женщина не смогла бы сделать все это лучше.
— Ну-ну, будет, не надо об этом. Вы сделали все, что могли.
— Это ведь кислота?
— Да, концентрированный раствор соляной кислоты.
— Которой они очищают керамику?
— Да. Вероятно, мисс Джонсон со сна выпила ее. Правда.., может быть, она нарочно…
— О, мосье Пуаро, что вы такое говорите!
— В конце концов, нельзя исключать и эту возможность. Вы не согласны?
Я на минуту задумалась, потом решительно тряхнула головой.
— Не могу поверить. Нет, не могу, — и, немного замявшись, добавила:
— Кажется, вчера она кое-что обнаружила.
— Как вы говорите? Что-то обнаружила? Я слово в слово пересказала ему наш странный разговор на крыше.
Пуаро тихонько присвистнул.
— La pauvre femme![42] Стало быть, она сказала, что хочет хорошенько все обдумать… Да? И тем самым подписала себе смертный приговор. Если бы только она рассказала тогда сразу же… Повторите-ка еще раз ее слова.
Я повторила.
— Стало быть, она поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается? Давайте поднимемся на крышу, мисс Ледерен, и вы покажете мне, где она стояла.
Мы поднялись по лестнице, и я показала ему то место.
— Значит, так? — сказал он. — И что же я вижу? Половину двора.., ворота, двери чертежной, фотолаборатории и химической лаборатории. А кто-нибудь был тогда во дворе?
— Отец Лавиньи шел по двору к воротам и мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории.
— Все-таки не понимаю, как можно проникнуть во двор так, чтобы никто не видел. А она поняла… Sacre nom d'un chien-va![43] Что же она могла увидеть? — нетерпеливо воскликнул он.
Солнце вставало. Небо на востоке пылало розовым, оранжевым и бледным жемчужно-серым цветом.
— Великолепный восход, — восхищенно заметил Пуаро.
Слева от нас вилась река и на золотом фоне четко вырисовывался Тель. С южной стороны виднелись деревья в цвету и мирные поля. Слабо доносился шум мельничного колеса — таинственный завораживающий звук. К северу от нас стройно вздымались минареты и теснились сказочные белые здания Хассани.
Все вокруг казалось не правдоподобно прекрасным. Я услышала, как рядом со мной Пуаро вдруг глубоко, протяжно вздохнул.
— Какой же я болван, — прошептал он. — Все ведь так понятно.., так очевидно.
Глава 25
Самоубийство или убийство?
Я не успела спросить Пуаро, что он хочет этим сказать. Капитан Мейтленд стал звать нас вниз. Мы поспешно спустились с крыши.
— Послушайте, Пуаро, — сказал он. — Еще одна загадка. Монах исчез.
— Отец Лавиньи?
— Да. Только сейчас хватились. Кого-то вдруг осенило, что все тут, а его нет, и мы пошли в его комнату. Постель не тронута, а его и след простыл.
Все было как в дурном сне. Смерть мисс Джонсон, исчезновение отца Лавиньи. Допросили слуг, но они не смогли рассеять наше недоумение. Последний раз его видели вечером, часов в восемь. Он сказал, что хочет прогуляться перед сном.
Как он вернулся, никто не видел.
Ворота заперли, как обычно, в девять часов. Кто отпирал их утром — неизвестно. Слуги кивали друг на Друга.
Вернулся ли отец Лавиньи вечером? А может быть, он, заподозрив неладное, пустился что-то расследовать и стал третьей жертвой?
Капитан Мейтленд метался по комнате, когда появились доктор Райли и мистер Меркадо.
— Привет, Райли. Ну что, выяснили?
— Да. Жидкость взяли из лаборатории. Мы с мистером Меркадо проверили. Это хлористо-водородная, или соляная, кислота.
— Из лаборатории.., э? Она была заперта? Мистер Меркадо помотал головой. Руки у него тряслись, лицо подергивалось. Он выглядел совершенной развалиной.
— Мы никогда не запираем, — пробормотал он, заикаясь. — Понимаете, как раз теперь.., мы все время там. Я.., кто бы мог подумать…
— А на ночь тоже не запираете?
— Нет, запираем.., все комнаты запираем. Ключи висят в гостиной.
— Значит, их может взять каждый, у кого есть от нее ключ?
— Да.
— Вероятно, это самый обычный ключ?
— О да.
— Может быть, мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? Никто не знает? — спросил капитан Мейтленд.
— Нет, она не брала, — громко заявила я.
И почувствовала, как кто-то предостерегающе коснулся моей руки — рядом со мной стоял Пуаро.
И тут произошло нечто ужасное.
Собственно говоря, ужасного ничего не было, просто то, что случилось, потрясло нас своей неуместностью.
Во двор вкатился автомобиль, из которого выпрыгнул низенький человечек. На нем был тропический шлем и короткая теплая полушинель.
Он бросился к доктору Лайднеру, стоявшему рядом с доктором Райли, и горячо пожал ему руку.
— Наконец-то, mon cher, — прокричал он. — Рад видеть вас. В субботу после обеда проезжал мимо.., по пути к итальянцам в Фуджим. Заехал на раскопки — ни одного европейца, а я — увы! — по-арабски ни слова. Зайти в дом не было времени. Сегодня утром, в пять, выехал из Фуджима.., два часа здесь с вами.., потом снова в путь. Eh bien, как идут раскопки?
Просто ужасно!
Этот оживленный тон, деловитая озабоченность — все это будто из другого мира! Но незнакомец, исполненный веселой доброжелательности, ничего не замечал и не чувствовал.
Неудивительно, что доктор Лайднер сумел выдавить лишь нечто нечленораздельное и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли.
Доктор, разумеется, оказался на высоте.
Он отвел коротышку в сторону (как я потом узнала, это был археолог-француз Вернье, который вел раскопки на островах в Эгейском море) в сторону и все ему объяснил.
Вернье был потрясен. Последние дни он провел вдали от цивилизации, на раскопках у итальянцев, и ничего не слышал.
Он принялся расточать соболезнования и извинения, подбежал к доктору Лайднеру и обеими руками начал трясти ему руку.
— Какая трагедия! Боже мой, какая трагедия! У меня нет слов. Mon pauvre college![44]
Воздев руки в бессильной попытке выразить обуревавшие его чувства, коротышка бросился в автомобиль и укатил.
По-моему, ничего ужаснее придумать невозможно, чем этот неожиданный комический эпизод, вторгшийся в трагедию.
Читать бесплатно другие книги:
