Что Кейти делала в школе Кулидж Сьюзан

Susan Coolidge

What Katy did at school

© Батищева М., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава 1

Плоский Холм

Вскоре после того счастливого дня, о котором я рассказала в конце книги «Что Кейти делала», Элси и Джонни совершили свою знаменитую поездку на Плоский Холм – поездку, которую они навсегда запомнили и которая долго служила в семье предметом шуток.

Лето в тот год было прохладное, но, как это часто случается после холодного лета, осень выдалась необычно жаркая. Можно было подумать, что месяцы играют в какую-то игру и меняются местами по кругу. Казалось, сентябрь был полон решимости показать, что, если только захочет, легко сумеет сделаться душным и жарким под стать августу. Всю вторую половину пребывания кузины Элен в доме Карров дни были невероятно знойными, и она с трудом переносила жару и духоту, хотя дети делали все, что могли, чтобы облегчить ее положение, – закрывали в комнатах ставни, приносили холодную воду, обмахивали кузину веерами. Каждый вечер мальчики выкатывали ее диванчик на колесиках на крыльцо, надеясь, что там можно будет найти прохладу, но все было бесполезно: вечера были такими же жаркими, как дни, а от висевшей в воздухе желтой пыли солнечный свет казался густым и горячим. На деревьях появилось несколько ярких листьев, но они были некрасивого цвета и все сморщенные. Кловер сказала, что, наверное, их сварили и потому они теперь красные, как омары. В целом месяц оказался мучительно неприятным, и наступление октября также не принесло почти никаких перемен: в воздухе по-прежнему висела пыль, стояла жара, а ветер, если и дул, то не освежал совсем – казалось, он уже пронесся над какой-то печью, жар которой выжег из него всю жизнь и аромат.

И все же, несмотря на неприятную погоду, было радостно наблюдать, как Кейти день ото дня крепнет и набирается сил. Сначала она спускалась в столовую только к обеду, потом стала приходить и к завтраку. Вечерами она сидела на крыльце; за столом – разливала чай. В первое время остальные смотрели на то, как она ходит по дому, словно на чудо, но все же привыкли к этому на удивление быстро – люди легко привыкают к хорошему. Лишь один человек никак не мог к этому привыкнуть, никогда не принимал это как нечто само собой разумеющееся – и человеком этим была сама Кейти. Сбежать вниз по лестнице, выйти в сад, открыть кухонную дверь, чтобы отдать какое-то распоряжение, – делая все это, она не могла не ощущать в душе невыразимую радость и ликование. Новая жизнь, более активная и не ограниченная отныне стенами одной комнаты, придавала ей новые физические и духовные силы. Щеки ее округлились и порозовели, а глаза стали ярче. Папа и кузина Элен наблюдали эти перемены с неописуемой радостью, а миссис Уоррет, которая как-то раз заглянула к ним пообедать, прямо-таки вскрикнула от удивления, увидев Кейти.

– Подумать только! – воскликнула она. – Когда я приезжала сюда в прошлый раз, вид у тебя был такой, словно ты приросла к своему креслу до конца твоих дней, а вот ты уже топаешь, да до того быстро, что мне бы так. Ну и ну! Прямо чудеса. Сердце радуется, как погляжу на тебя, Кэтрин. Хотела бы я, чтобы твоя бедная тетя была здесь сегодня, – вот чего я хотела бы. Как она была бы рада!

Сомнительно, впрочем, что тетя Иззи была бы так уж рада: обжитой вид парадной гостиной ужаснул бы ее до крайности. Но в ту минуту подобная мысль не пришла Кейти в голову. Она была тронута неподдельной добротой, звучавшей в голосе миссис Уоррет, и охотно приняла ее поцелуй. Кловер принесла лимонад и виноград, и обе девочки целиком посвятили себя тому, чтобы удобно устроить и угостить старую леди. Уже перед тем, как уходить, она сказала:

– Что ж это никто из вас никогда не заглянет ко мне на Плоский Холм? Я, кажется, достаточно часто повторяю мое приглашение. Вот Элси, например, да и Джонни – они как раз в таком возрасте, когда приятно провести время в деревне. Почему бы не отправить их ко мне на недельку?.. Джонни сможет кормить цыплят, да и гоняться за ними тоже, если захочет, – добавила она, так как в этот момент перед их глазами неожиданно предстала Джонни, преследующая одну из бентамок[1] Фила. – Скажи ей об этом, Кейти, хорошо? На ферме множество цыплят. Она сможет гонять их с утра до ночи, если хочет.

Кейти поблагодарила миссис Уоррет за приглашение, но подумала, что вряд ли детям захочется ехать на Плоский Холм. Она передала Джонни слова миссис Уоррет, а затем все это совершенно выскочило у нее из головы, и потому она была удивлена, когда несколько дней спустя Элси снова заговорила на эту тему. Вся семья была в то утро в подавленном состоянии, так как накануне кузина Элен покинула их. Элси лежала на диване, обмахиваясь большим веером из пальмовых листьев.

– Ох! – вздохнула она. – Как ты думаешь, Кейти, будет в этом мире опять прохладно когда-нибудь? Похоже, я больше не вынесу этой жары.

– Ты нездорова, дорогая? – с тревогой спросила Кейти.

– Нет, не то чтобы нездорова, – ответила Элси. – Вот только эта отвратительная жара, и никуда от нее не уйти. Я все думаю о деревне. Как бы я хотела оказаться там и почувствовать дуновение ветра. Не позволит ли папа мне и Джонни съездить на Плоский Холм погостить у миссис Уоррет, как ты думаешь? Может быть, он позволит, если ты его попросишь?

– Но, Элси, – сказала изумленная такими речами Кейти, – Плоский Холм – это не настоящая деревня. Он находится возле самого города – всего в шести милях отсюда. А дом миссис Уоррет, по словам папы, стоит возле самой дороги. И ты думаешь, дорогая, что тебе там понравилось бы? Там наверняка ненамного прохладнее, чем здесь.

– Прохладнее! Намного! – возразила Элси чуть раздраженным тоном. – Там очень близко лес, мне миссис Уоррет говорила. К тому же на ферме всегда прохладнее. Там место более открытое, и ветер дует, и… все гораздо приятнее! Ты представить не можешь, как я устала от этого раскаленного дома. Прошлую ночь я почти совсем не спала, а когда задремала, мне приснилось, что я – буханка черного хлеба и Дебби сажает меня в печку. Препротивный сон. Я так обрадовалась, когда проснулась. Ты ведь спросишь папу, нельзя ли нам поехать?

– Спрошу, конечно, если ты так этого хочешь. Но только… – Кейти не договорила. Образ толстой миссис Уоррет всплыл у нее в памяти, и она не могла не сомневаться в том, найдет ли Элси ферму на Плоском Холме такой приятной, как надеется. Но иногда истинная доброта заключается именно в том, чтобы позволить людям воплотить в жизнь их неразумные желания. Да и взгляд у Элси был такой печальный, что у Кейти не хватило духу возразить или отказать в просьбе.

Доктор Карр тоже, казалось, был полон сомнений, когда услышал о предложенном плане.

– Слишком жарко, – сказал он. – Я думаю, девочкам там не понравится.

– Понравится, папа! Конечно, понравится! – закричали Элси и Джонни, медлившие у дверей в ожидании ответа на свою просьбу.

Доктор Карр улыбнулся, взглянув на полные мольбы лица, и вид у него при этом был чуть лукавый.

– Хорошо, – сказал он, – вы можете поехать. Завтра мистер Уоррет будет в городе – у него какие-то дела в банке. Я попрошу его передать миссис Уоррет, что вы приедете, и вечером, когда будет попрохладнее, Александр отвезет вас.

– Отлично, отлично! – закричала Джонни, запрыгав, а Элси бросилась папе на шею и крепко сжала его в объятиях.

– А в четверг я пришлю за вами, – продолжил он.

– Но, папа, это же всего два дня, – запротестовала Элси, – а миссис Уоррет говорила «на недельку».

– Да, она сказала «на недельку», – вмешалась Джонни, – и у нее так много цыплят, и я буду кормить их и гоняться за ними, сколько захочу. Только слишком жарко, чтобы много бегать, – добавила она задумчиво.

– Ты ведь не пришлешь за нами в четверг, правда, папа? – с тревогой настойчиво спрашивала Элси. – Я хотела бы остаться там надолго, но миссис Уоррет сказала «на недельку».

– Я пришлю за вами в четверг, – повторил доктор Карр твердо. Затем, увидев, что губы у Элси дрожат, а глаза полны слез, он добавил: – Не смотри так печально, киска, Александр приедет за вами, но если вы захотите погостить подольше, то можете отослать его обратно с запиской, в которой напишете, когда за вами приехать. Это вас устроит?

– Конечно! – ответила Элси, вытирая глаза. – Вполне устроит. Только такая жалость, что Александру придется ехать дважды в такую жару. Мы совершенно уверены, что захотим остаться на недельку.

Папа только засмеялся и поцеловал ее. Теперь, когда все было решено, девочки начали готовиться к поездке. Сколько волнений! Нужно было упаковать вещи, решить, что брать, а что не брать. Элси оживилась и повеселела от этой предотьездной суеты. Она заявила, что уже сама мысль о деревне – прохладной зеленой деревне – делает ее совершенно счастливой. Но, по правде говоря, она была в лихорадочном возбуждении и не совсем здорова и не знала точно, чего она хочет или что чувствует.

Отправление в путь было приятным, если не считать того, что Александр вывел из равновесия Джонни и оскорбил Элси, спросив, когда они выезжали из ворот: «А знают ли маленькие мисс, куда они хотят ехать?» Часть дороги шла через леса. Они были довольно болотистыми, но зато густые кроны деревьев не давали проникнуть сюда солнечному свету, и здесь была прохлада, пряный запах елей и папоротников. Элси почувствовала, что хорошее время явно пришло, и ее настроение улучшалось с каждым поворотом колес.

Вскоре леса остались позади и экипаж снова оказался на солнцепеке. Дорога была пыльной, такими же пыльными были и поля, уставленные снопами кукурузных стеблей. На траве, под садовыми деревьями, лежали кучи пыльных красных яблок. Мучимые жаждой коровы медленно брели по тропинке и мычали так уныло, что девочкам тоже захотелось пить.

– Я ужасно хочу воды, – сказала Джонни. – Как ты думаешь, Элси, еще далеко ехать? Александр, когда мы доберемся до дома миссис Уоррет?

– Мы почти приехали, мисс, – ответил Александр кратко. Элси высунула голову из экипажа и с любопытством огляделась. Где же восхитительная ферма? Она увидела стоящий у дороги желтовато-оранжевый дом – но это, конечно же, не могла быть долгожданная ферма! Но Александр подъехал к воротам дома и соскочил с козел, чтобы помочь девочкам вылезти из экипажа. Это действительно была ферма! От неожиданности у Элси на мгновение перехватило дыхание.

Она огляделась вокруг. Леса, конечно, были, но лишь в полумиле от дома, за полями. Возле дома деревьев не было совсем – только несколько кустов сирени с одной стороны. Не было и зеленой травы. Гравиевая дорожка занимала весь узкий передний двор, а из-за пламенного цвета стен и отсутствия ставней на окнах казалось, что дом стоит на цыпочках и упорно на что-то таращится – на дорожную пыль, вероятно, так как больше таращиться было не на что.

Сердце у Элси замерло, когда они с Джонни очень медленно вылезли из экипажа и Александр, протянув руку через забор, громко постучал в переднюю дверь. Прежде чем на стук ответили, прошло несколько минут. Сначала послышались тяжелые шаги и скрип пола в передней, и кто-то начал возиться с засовом, который не поддавался. Затем голос – они узнали миссис Уоррет – позвал:

– Изафина! Изафина! Иди сюда, может быть, ты сумеешь открыть дверь?

– Ну и смех! – прошептала Джонни, начиная хихикать.

Изафина, вероятно, была наверху, так как вскоре они услышали, как она сбежала вниз, после чего началась новая шумная возня возле упрямого засова. Но дверь по-прежнему не открывалась, и в конце концов миссис Уоррет прижала губы к замочной скважине и спросила:

– Кто там?

Голос прозвучал так глухо и загробно, что Элси подскочила.

– Это я, миссис Уоррет. Элси Карр, – ответила она. – И Джонни тоже здесь.

За дверью что-то защелкало, послышалось перешептывание, после чего миссис Уоррет снова прижалась губами к замочной скважине и крикнула:

– Дети, обойдите вокруг дома! Я никак не могу открыть эту дверь. Она совсем разбухла от сырости.

– От сырости? – прошептала Джонни. – Да дождей-то не было со второй половины августа. Папа вчера об этом говорил.

– Это неважно, мисс Джонни, – заметил Александр, услышав ее слова. – Здесь люди нечасто открывают парадные двери – только если свадьба, похороны и прочее такое. Так что вполне вероятно, что эту дверь не открывали лет пять. Я помню, что, когда в последний раз возил сюда мисс Карр перед ее смертью, было точно так, как сейчас, и ей тоже пришлось идти к задней двери.

Джонни широко раскрыла глаза от удивления, но времени на то, чтобы что-то сказать, уже не было, так как они повернули за угол дома, где в дверях кухни их ожидала миссис Уоррет. Элси показалось, что на этот раз хозяйка Плоского Холма выглядит даже толще, чем обычно; но миссис Уоррет поцеловала их обеих и сказала, что очень рада видеть наконец хоть кого-то из Карров в своем доме.

– Как жаль, – продолжила она, – что я заставила вас ждать. Но дело в том, что я заснула, и когда вы постучали, то вскочила и спросонья не могла понять, кто бы это мог быть. Изафина, отнеси вещи девочек наверх и поставь в комнате для гостей. Как здоровье папы, Элси? И Кейти? Надеюсь, она не слегла опять.

– Нет-нет! Ей, похоже, все лучше день ото дня.

– Ну и правильно, – с чувством ответила миссис Уоррет. – А то, пожалуй, в такую жару, да когда гости в доме, и все такое… Вон цыпленок, Джонни! – воскликнула она, неожиданно прервав свою речь и указав на длинноногого петушка, пробежавшего мимо двери. – Хочешь прямо сейчас его погонять? Погоняй, если хочешь. Или вы хотите сначала пройти наверх?

– Лучше наверх, – ответила Джонни вежливо. Элси в это время подошла к двери и посмотрела вслед Александру, уезжающему по пыльной дороге. У нее было такое чувство, словно их покинул последний друг. Затем вместе с Джонни она направилась наверх следом за Изафиной. Сама миссис Уоррет, по ее словам, никогда не «лазила наверх» в жаркую погоду.

Спальня для гостей располагалась под самой крышей. Там было очень жарко и душно, словно окна ни разу не открывали с того дня, как дом был построен. Как только девочки остались одни, Элси подбежала к окну. Она толкнула вверх оконную раму, но едва лишь отпустила ее, как та упала опять с грохотом, от которого задрожал пол и запрыгал, задребезжав, кувшин на умывальнике. Девочки ужасно испугались, особенно когда услышали голос миссис Уоррет. Она стояла у нижней ступеньки лестницы и спрашивала, что случилось.

– Это просто окно, – объяснила Элси, выходя на лестничную площадку. – К сожалению, оно само закрывается. Что-то с ним не в порядке.

– А вставила ли ты гвоздь? – спросила миссис Уоррет.

– Гвоздь? Нет, мэм.

– Так как же тогда, скажи на милость, ты хочешь, чтобы оно не закрывалось? Вы, молодежь, никогда не обращаете внимания на то, что у вас перед глазами. Посмотри на подоконник и увидишь гвоздь. Он там специально положен.

Элси в полной растерянности вернулась в комнату. На подоконнике действительно лежал большой гвоздь, а в боковой части оконной рамы было отверстие, куда этот гвоздь надо было вставить. На сей раз она открыла окно без происшествий, но длинная штора из голубой вощеной бумаги вызвала новое замешательство. Свисая вниз, она закрывала окно, не давая доступа воздуху. Элси не знала, как закрепить эту штору.

– Скатай ее и заколи булавками, – предложила Джонни.

– Я боюсь порвать бумагу. Ах, ну что это за гадость, – ответила Элси с отвращением в голосе.

Однако она все же вколола пару булавок и закрепила штору так, чтобы та не мешала. После этого девочки оглядели комнату. Она была обставлена очень просто, но царили в ней чистота и порядок. На комоде, накрытом белым полотенцем, лежала подушечка для булавок, на которой вколотыми булавками была выведена надпись «Вспоминай о Рут». Джонни залюбовалась и подумала, что ни за что не решилась бы испортить узор, вынув хоть одну булавку, как бы сильно она в этой булавке ни нуждалась.

– Какая высокая кровать! – воскликнула она. – Нам придется сначала встать на стул, чтобы на нее забраться.

Элси потрогала кровать.

– Перина! – воскликнула она с ужасом в голосе. – Ох, Джонни! Зачем мы только приехали? Что мы будем делать?

– Я думаю, мы это переживем, – ответила Джонни, которая чувствовала себя отлично и рассматривала несходство новой обстановки с заведенными дома порядками скорее как нечто забавное, чем трагическое. Но Элси застонала. Провести две ночи на перине! Как она это вынесет!

Они сошли вниз к ужину, который был подан в кухне. Небольшой огонь, который развели там, чтобы вскипятить чай, уже почти догорал, но было душно и жарко, а сливочное масло совсем растаяло, и миссис Уоррет подцепляла его ложкой. Над столом с жужжанием вились мухи, целый отряд их облепил тарелку с пирогом. Хлеб был отличный, а также и творог, и печеная айва; но Элси не могла есть. От жары ее лихорадило. Миссис Уоррет была очень огорчена таким полным отсутствием аппетита, так же отнесся к этому и мистер Уоррет, добродушный на вид, лысый старик, которому представили девочек. Он вышел к ужину без пиджака, в одной рубашке, и казался столь же необыкновенно тощим, сколь необыкновенно толстой его супруга.

– Боюсь, Люсинда, такой ужин не нравится малышке, – сказал он. – Ты должна приготовить для нее завтра что-нибудь другое.

– Ах, нет, не в этом дело! Все очень вкусно, но только я не голодна, – принялась оправдываться Элси, чувствуя, что вот-вот заплачет. И она в самом деле немного поплакала после ужина в сумерках, когда мистер Уоррет сидел у двери на свежем воздухе, курил свою трубочку и бил комаров, а миссис Уоррет спала в большом кресле-качалке, производя при этом весьма громкие звуки. Однако Элси постаралась скрыть свои слезы даже от Джонни, так как чувствовала себя самой дурной девочкой на свете, оттого что ведет себя так скверно, когда все вокруг так добры к ней. Она повторяла это себе снова и снова, но пользы от этого было мало. Любая мысль о доме, о Кейти, о папе вызывала отчаянное желание вернуться к ним, и тогда глаза Элси снова неожиданно наполнялись слезами.

Ночь прошла плохо. Не было ни одного дуновения ветерка, свежий воздух не доходил до жаркой постели, где лежали маленькие сестры. Джонни спала совсем неплохо, несмотря на жару и комаров, но Элси почти не сомкнула глаз. Один раз она встала и подошла к окну, но голубая бумажная штора неожиданно с шумом упала, стукнув Элси по голове, чем очень ее испугала. В темноте было невозможно найти булавки, так что пришлось оставить штору висеть развернутой. Бумага хлопала и шелестела всю оставшуюся ночь, что также мешало заснуть. Все же около трех часов ночи она задремала, а уже минуту спустя – так ей показалось – проснулась. Комната была залита ярким солнечным светом, а под окнами кукарекало и квохтало полдюжины петушков и курочек. У Элси ужасно болела голова. Ей очень хотелось остаться в постели, но она побоялась, что это сочтут невежливостью. Она оделась и вышла к завтраку вместе с Джонни, но была такой бледной и ела так мало, что миссис Уоррет весьма взволновалась и сказала, что лучше бы Элси не выходить во двор, а просто полежать на диване в парадной гостиной и «развлечься книжкой».

Диван в парадной гостиной был обит очень скользким вощеным ситцем фиолетового цвета. Это был очень высокий и очень узкий диван. Боковых спинок не было, поэтому подушка постоянно выскальзывала и голова Элси неожиданно откидывалась назад, что было отнюдь не приятно. И, что еще хуже, задремав, Элси сама свалилась на пол, соскользнув с гладкого ситца, словно с ледяной горки. Это происшествие до того взволновало ее, что, хотя Джонни принесла два стула и поставила их возле дивана, чтобы предотвратить новое падение, Элси так и не решилась опять задремать. Тогда она решила последовать совету миссис Уоррет и «развлечься книжкой». Книг в парадной гостиной было немного. Элси выбрала толстый черный том, на котором было написано «Полное собрание сочинений миссис Ханны Мор»[2]. Часть тома занимала проза, а часть – поэзия. Элси начала с главы под названием «Советы относительно формирования характера юной принцессы». Но там оказалось слишком много длинных и непонятных слов, так что Элси обратилась к другому произведению – «Целебс в поисках жены». Там рассказывалось о молодом человеке, который хотел жениться, но не был уверен, найдутся ли на свете девицы, которые будут достаточно хороши для него. Поэтому он ездил то к одной, то к другой девице, но, погостив несколько дней, обычно говорил: «Нет, она не подойдет» – и затем уезжал. Наконец он все-таки нашел юную леди, которая казалась именно такой, какая была ему нужна: она посещала бедных, рано вставала, всегда ходила в белом и никогда не забывала заводить часы и исполнять свой долг. Элси уже почти была уверена, что теперь привередливый молодой человек удовлетворится и скажет: «Это та, что мне нужна». Но – увы! – увлекшись, она не заметила, как во второй раз скатилась с дивана, теперь уже в компании миссис Ханны Мор. Они приземлились на подставленные заранее стулья, откуда Джонни, подбежав, и подобрала их обеих. Вообще говоря, лежать на диване в парадной гостиной было не очень успокоительно. По мере того как день проходил и бившее в окна солнце нагревало комнату, Элси чувствовала себя все более и более утомленной, тоскующей по дому и безутешной.

Тем временем Джонни была очень занята благодаря усилиям миссис Уоррет, в уме которой прочно укоренилось представление о том, что для любого ребенка главная радость в жизни – гонять цыплят. Стоило одному из них промелькнуть мимо кухонной двери, что происходило через каждые три минуты, она кричала: «Джонни, вот еще один. Погоняй-ка его!» И бедная Джонни чувствовала себя обязанной выскочить на солнцепек. Она была очень вежливой девочкой, и ей не хотелось говорить миссис Уоррет о том, что бегать в жару неприятно: в результате к обеду Джонни была совершенно измотана и, как казалось Элси, должна была бы рассердиться, но Джонни не умела сердиться – она никогда не сердилась. После обеда ей пришлось еще тяжелее, так как солнце стало жарче, а цыплята, которым жара была нипочем, пробегали мимо дверей кухни каждую минуту. «Ну-ка, Джонни, вот еще один», – слышалось постоянно, так что наконец Элси пришла в отчаяние. Она встала и, войдя в кухню, попросила утомленным тоном:

– Миссис Уоррет, позвольте, пожалуйста, Джонни посидеть со мной, потому что у меня очень болит голова.

После этого Джонни получила отдых, ибо миссис Уоррет была добрейшей из женщин. Она была уверена в том, что развлекает свою маленькую гостью самым замечательным образом.

Было около шести часов вечера, когда головная боль у Элси стала проходить и они с Джонни, надев шляпы, вышли прогуляться в сад. Там почти не на что было смотреть: грядки с овощами да несколько кустов смородины – вот и все. Элси, прислонившись к изгороди, глядела на дом миссис Уоррет и пыталась понять, почему у него такой вид, словно он встал на цыпочки. Неожиданно послышалось громкое ворчание, и что-то коснулось ее макушки. Она вздрогнула, обернулась и увидела огромную свинью, которая стояла на задних ногах по другую сторону изгороди. Свинья, когда стояла таким образом, была выше Элси, и то, что коснулось головы девочки, было холодным свиным рылом. Так или иначе, но появившаяся таким неожиданным образом свинья показалась девочкам каким-то страшным диким зверем. Они завизжали от ужаса и бросились в дом, откуда Элси более не решилась выйти во все оставшееся время их пребывания в гостях у миссис Уоррет. Джонни время от времени гонялась за цыплятами, но это было сомнительное удовольствие, к тому же она все время с опаской следила за маячившей в отдалении свиньей.

В тот вечер, когда миссис Уоррет спала в своем кресле, а мистер Уоррет курил, сидя у дверей дома, Элси почувствовала себя столь несчастной, что совсем потеряла присутствие духа. Она положила голову на колени Джонни, вместе с которой сидела в самом темном углу парадной гостиной, и плакала, и рыдала, стараясь не шуметь. Джонни утешала ее, ласково поглаживая и похлопывая, но не смея сказать ни слова из страха, что миссис Уоррет проснется и застанет их на месте преступления.

Когда пришло утро, единственной мыслью Элси было, приедет ли за ними после обеда Александр. Весь день она смотрела то на часы, то на дорогу в лихорадочной тревоге ожидания. Ох, а что, если папа передумал и решил позволить им остаться на Плоском Холме на целую неделю? Что она будет делать? Проволноваться до вечера и остаться в живых, пожалуй, еще можно, но если их заставят провести еще одну ночь на этой перине, с этими комарами, слушая, как стучит голубая штора, и дрожа час за часом, – она умрет, она наверняка умрет.

Но Элси было не суждено ни умереть, ни даже узнать, как легко пережить небольшие неудобства. Около пяти часов она была вознаграждена за свое тревожное ожидание появлением на дороге облака пыли, из которого вскоре появились уши старого Сивки и верх хорошо знакомого экипажа.

Экипаж остановился у ворот. В нем был Александр, оживленный и улыбающийся. Он был очень рад снова увидеть своих «маленьких мисс» и обнаружил, что они также очень рады вернуться домой. Миссис Уоррет, впрочем, не узнала, что они рады отъезду, нет, нет, ни в коем случае! Элси и Джонни были слишком хорошо воспитаны для этого. Они поблагодарили хозяйку и очень любезно попрощались с ней, так что после их отъезда миссис Уоррет сказала мужу, что было совсем нехлопотно принимать в гостях этих детей и что она надеется на их новый приезд. Ведь им так здесь понравилось; жаль только, что Элси выглядела такой бледненькой и осунувшейся. А в этот самый момент Элси сидела на полу экипажа, уткнувшись головой в колени Джонни и плача от радости, что визит окончен и они едут домой.

– Если только я доберусь туда живой, – сказала она, – никогда, никогда не поеду больше в деревню! – Это было довольно глупое заявление, но мы должны простить ее, так как бедняжка была не совсем здорова.

Ах, каким чудесным показалось все дома! Семья собралась на тенистом крыльце – Кейти в белом платье, Кловер в таком же, с розовыми бутонами у пояса, – и все были готовы приветствовать и ласкать маленьких путешественниц! Сколько было объятий и поцелуев, сколько рассказов о том, что случилось за два дня их отсутствия: пришло письмо от кузины Элен, у Белой Маргаритки четверо котят, таких же белых, как она сама, Дорри построил водяное колесо, которое поворачивалось в корыте с водой и которое папа назвал «поистине хитроумным», а Фил выменял одного из своих бентамских цыплят на брахмапутра[3] у Юджина Слэка. И никто не потребовал отчета о поездке до того самого времени, когда все сели вокруг накрытого к чаю стола. Элси уже вздохнула с облегчением и как раз думала о том, как все замечательно – начиная от персикового компота и кончая льдом, позвякивающим в кувшине с мороженым, – когда папа задал ужасный вопрос:

– Значит, Элси, ты все-таки решила вернуться через два дня. Как же так? Почему вы не остались на неделю? Ты, мне кажется, бледна. Не слишком ли много веселилась? Расскажи-ка нам все о поездке.

Элси посмотрела на папу, папа посмотрел на Элси. Глаза у папы чуть-чуть поблескивали, но в остальном он был совершенно невозмутим. Элси заговорила, потом засмеялась, потом заплакала, и данное объяснение прозвучало как единый взрыв слов, смеха и слез.

– О, папа, это было ужасно! То есть миссис Уоррет была очень добра, но такая толстая; и ах, какая свинья! Я никогда не видела такой свиньи. И тот ужасный диван был такой скользкий, что я свалилась пять раз и один раз очень сильно ушиблась. И у нас была кровать с периной, и я так скучала по дому, что весь вечер проплакала.

– Я думаю, это было очень приятно для миссис Уоррет, – вставил папа.

– О, нет – она об этом не знала. Она спала и храпела так, что никто ничего не слышал. А мухи! Какие мухи, Кейти! И комары, и наше окно закрывалось, пока я не вставила гвоздь. Я так рада, что вернулась домой! Я никогда больше не захочу поехать в деревню, никогда, никогда! Ах, что было бы, если бы Александр не приехал!.. Кловер, над чем ты смеешься? И ты, Дорри… Это так жестоко. – И Элси, подбежав к Кейти, спрятала лицо у нее на груди и заплакала.

– Не обращай внимания, дорогая, они не хотели тебя обидеть. Папа, у нее очень горячие руки. Нужно дать ей что-нибудь на ночь. – Голос Кейти чуть дрогнул, но она не хотела обидеть Элси, показав, что ей тоже смешно.

Папа действительно решил дать Элси «что-нибудь», перед тем как она пошла спать, – очень умеренную дозу, как я полагаю, так как докторские дочки обычно не принимают лекарств, – и на следующий день ей было гораздо лучше. По мере того как становились известны подробности приключений на Плоском Холме, семья смеялась все больше и больше, пока не стало казаться, что насмешки никогда не кончатся. Фил обычно изображал свинью, с торжеством стоящую на задних ногах и тыкающую Элси рылом в затылок, и много-много раз фраза: «Это кончится тем же, чем и твой визит на Плоский Холм» – оказывалась полезной и отрезвляющей, когда Элси была упряма и настаивала на каком-нибудь плане, на минуту показавшемся ей замечательным. Одно из положительных последствий наших детских ошибок в том, что каждая из них чему-нибудь учит нас, и так, ошибаясь, мы становимся все умнее, пока не придет время и мы не окажемся готовы к тому, чтобы занять свое место среди удивительных взрослых людей, которые никогда не совершают ошибок.

Глава 2

Новый год и новые планы

Когда лето медлит уходить и продолжается в октябре, часто кажется, что зима, словно желая увидеть его, немножко спешит, и в результате люди остаются без осени. Так было и в тот год. Едва лишь перестало быть жарко, как стало холодно. Листья, вместо того чтобы медленно гаснуть мягкими красками увядания, как облака на закате, стали желтыми за один день, а ветер унес их все за одну бурную ночь, оставив деревья голыми и унылыми. Пришел День благодарения[4]; а не успел еще окончательно выветриться из дома запах жареной индейки, как настало время вешать чулки у камина и наряжать рождественскую елочку. В тот год в доме доктора Карра была большая елка в честь того, что Кейти поправилась и спустилась вниз из своей комнаты. Сиси, которую осенью отдали в пансион, на Рождество вернулась домой; и все было замечательно, если не считать того, что дни летели слишком быстро. Кловер очень удивлялась тому, что в жизни стало вдруг гораздо меньше времени, чем обычно. Она не могла понять, куда же оно девалось – ведь прежде его было так много. Кловер была почти уверена, что виноват Дорри, – он, должно быть, починил все часы в доме кое-как, и оттого они били так часто.

Однажды, вскоре после Нового года, доктор Карр вошел в комнату с распечатанным письмом в руке и сказал:

– Мистер и миссис Пейдж едут к нам в гости.

– Мистер и миссис Пейдж? – удивилась Кейти. – Кто это, папа? Я их когда-нибудь видела?

– Да, один раз, когда тебе было четыре года, а Элси тогда была младенцем. Конечно, ты не можешь их помнить.

– Но кто они такие, папа?

– Миссис Пейдж – троюродная сестра вашей мамы. Одно время она жила в семье вашего дедушки и была как родная сестра маме и дяде Чарльзу. Я не видел ее уже довольно много лет. Мистер Пейдж работает инженером на железной дороге. Он едет по делам в наши края и вместе с женой остановится у нас на несколько дней. Миссис Пейдж – твоя тетя Оливия – пишет, что сгорает от желания увидеть всех вас, детей. Постарайся принять их как можно лучше, Кейти.

– Конечно, постараюсь. В какой день они приезжают?

– В четверг, нет, в пятницу, – ответил доктор Карр, заглянув в письмо. – Вечером в пятницу, в половине седьмого. Закажи ужин посытнее, Кейти, на тот вечер. Они будут голодны после путешествия.

Следующие два дня Кейти трудилась не покладая рук. И раз двадцать, по меньшей мере, заходила она в Голубую комнату, чтобы удостовериться, что ни о чем не забыла, и повторяла, словно затверженный урок: «Банные полотенца, полотенца для рук, спички, мыло, свечи, одеколон, запасное одеяло, чернила». В пятницу после обеда в спальне для гостей был разведен небольшой уютный огонь, а другой, яркий и красивый, – в гостиной, которая выглядела очень привлекательно с зажженной лампой и цветами Кловер – геранью и китайскими розами – на окне. Чтобы накрыть стол, достали лучшее столовое белье и розово-белый фарфоровый сервиз. Булочки у Дебби получились очень воздушные. Яблочное повидло вышло из формы чистым и ровным, а заливное из курицы выглядело очень аппетитно с большим венком петрушки. Был к ужину и тушеный картофель, и, конечно же, устрицы. Принимая гостей, жители Бернета всегда подавали к ужину устриц, которые считались особым лакомством, так как были довольно дороги и не всегда можно было их достать. Бернет лежал за тысячи миль от моря, поэтому устрицы там бывали только консервированные. Консервные банки придавали им удивительный привкус – жести или, быть может, оловянного припоя. Но так или иначе, а жители Бернета очень любили таких устриц и даже уверяли, что консервные банки значительно улучшают вкус устриц по сравнению с тем, какой они имеют на родных им морских берегах.

Все, казалось, было как нельзя лучше, когда Кейти стояла в столовой, в последний раз обозревая результаты своих приготовлений к приему гостей. Она ожидала, что папа останется доволен, и надеялась, что мамина кузина найдет ее, Кейти, хорошей хозяйкой.

– Я не хочу надевать другую курточку, – заявил Фил, просунув голову в дверь. – Это непременно нужно? Эта куртка тоже хорошая.

– Дай-ка я взгляну, – сказала Кейти, осторожно поворачивая его. – Да, она вполне хорошая, но все же я предпочла бы, чтобы ты надел другую, если ты не очень возражаешь. Ты же знаешь, мы хотим, чтобы все сегодня было как можно лучше, потому что это папины гости, а это так редко бывает.

– Только одно маленькое пятнышко – подумаешь! – сказал Фил довольно мрачно, послюнив палец и пытаясь оттереть липкое пятно на рукаве. – Ты действительно думаешь, что лучше переодеться? Ну, тогда я переоденусь.

– Умница, – сказала Кейти, целуя его. – Только поторопись, гости будут с минуты на минуту. И пожалуйста, поторопи Дорри. Он так давно ушел наверх.

– Дорри – ужасный франт, – заметил Фил доверительно. – Он смотрится в зеркало и корчит рожи, если пробор не получается прямой. Я не стану столько возиться с моей одеждой. Это только девчонки возятся. Джим Слэк говорит, что из мальчишки, который помадит волосы, никогда не выйдет президента, проживи он хоть тысячу лет.

– Что ж, – сказала Кейти со смехом, – быть чистым – это само по себе уже чего-то стоит, даже если не сможешь стать президентом. – Ее совсем не встревожила недавняя перемена во вкусах Дорри в пользу украшения собственной особы. Довольно скоро он спустился вниз, безупречно опрятный, в своем лучшем костюме, и попросил Кейти завязать ему под воротник голубую ленту, что она сделала весьма любезно, хотя он и был очень привередлив в том, что касалось размера банта и длины концов, и заставил ее не один раз снова развязать и завязать ленту. Кейти как раз сумела завязать бант так, чтобы угодить брату, когда у дома остановился экипаж.

– Вот и они! – воскликнула Кейти. – Беги открой дверь, Дорри.

Дорри побежал, Кейти последовала за ним. В передней они увидели папу, вводившего в дом высокого мужчину и даму, которая не была высокой, но казалась такой благодаря своему римскому носу, длинной шее, а также отпечатку вкуса и мод на всей ее внешности. Кейти пришлось наклониться, чтобы дать себя поцеловать, но, даже несмотря на это, она чувствовала себя маленькой, слишком юной и неразвитой, пока мамина кузина снова и снова разглядывала ее со всех сторон.

– Послушай, Филип, – сказала миссис Пейдж доктор Карру, – неужели эта высокая девушка – твоя дочь? Боже мой, как летит время! А я-то представляла себе тех же малышей, которых видела, когда была здесь в прошлый раз. А эта большая особа – неужели Элси? Та малютка? Быть не может! Я не могу этого постичь. Право же, я никак не могу этого постичь.

– Не хотите ли присесть у камина, миссис Пейдж? – спросила Кейти довольно робко.

– Не зови меня «миссис Пейдж», дорогая; говори просто «тетя Оливия». – Затем гостья, шелестя шелками, проследовала в гостиную, где ждали своей очереди быть представленными Джонни и Фил. И опять она заявила, что «не может этого постичь». Не знаю, почему неспособность миссис Пейдж «постичь это» должна была вызывать у Кейти чувство неловкости, но такое чувство возникло.

Ужин прошел хорошо. Гости ели и хвалили; доктор Карр, казалось, тоже был доволен и сказал: «Мы считаем, что Кейти замечательная хозяйка для своего возраста», отчего Кейти покраснела и была в восторге, пока не перехватила устремленный на нее испытующий и озадаченный взгляд миссис Пейдж, вызвавший у нее смущение и новое чувство неловкости. Так продолжалось весь вечер. Мамина кузина была веселой и интересной и рассказывала занимательные истории, но дети постоянно чувствовали, что она наблюдает за ними и составляет о них свое мнение. Когда взрослые внутренне проводят подобные заседания личной следственной комиссии, дети очень быстро об этом догадываются и всегда обижаются.

На следующее утро, пока Кейти мыла посуду после завтрака, кормила канареек и выполняла другую домашнюю работу, миссис Пейдж сидела и наблюдала.

– Дорогая моя, – сказала она наконец, – до чего же ты серьезная девочка! Если судить по твоему лицу, можно подумать, что тебе все тридцать пять. Неужели ты никогда не смеешься и не резвишься, как другие девочки твоего возраста? Моя Лили, которая старше тебя на четыре месяца, – все еще сущий младенец; порывистая, как дитя, и кипит весельем с утра до ночи.

– Я провела много времени в четырех стенах моей комнаты, – сказала Кейти, в попытке оправдаться, – но я не знала, что я серьезная.

– Именно этим, моя дорогая, я и недовольна: ты не знаешь, что ты серьезная. Ты в целом старше своего возраста. И, по моему мнению, это очень вредно для тебя. Все это домашнее хозяйство и хлопоты – совершенно неподходящее и неестественное занятие для юных девочек, таких как ты и Кловер. Мне это не нравится, право же, не нравится.

– Хозяйственные заботы ни капельки не вредят мне, – возразила Кейти, пытаясь улыбнуться. – Мы часто замечательно проводим время, тетя Оливия.

Но тетя Оливия только выпятила губы и повторила:

– Это нехорошо, моя дорогая. Это неестественно. Это очень вредно для тебя. Находиться на твоем иждивении – куда это годится?

Слушать такое было неприятно, но, что еще хуже, хотя Кейти об этом и не знала, миссис Пейдж решительно приступила с этим вопросом к доктору Карру. Он был очень огорчен, узнав, что она считает Кейти слишком серьезной и измученной заботами, совсем не такой, какой должна быть девочка ее возраста. Кейти заметила, что он смотрит на нее растерянно.

– Что такое, папа, милый? Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, детка, ничего. Что это ты там делаешь? Чинишь штору, да? Но разве не может Мэри заняться этим и дать тебе возможность порезвиться вместе с другими девочками?

– Папа! Будто я хочу резвиться! Я думаю, что ты ничуть не лучше тети Оливии. Она все твердит, что я должна кипеть весельем. А я не хочу кипеть. И не умею.

– Да, боюсь, что ты не умеешь, – отозвался доктор Карр со странным вздохом, заставившим Кейти задуматься. О чем папа вздыхает? Разве она что-то делает не так? Она начала рыться в памяти – не могло ли то-то и то-то быть причиной? А если нет, то чем же это могло быть вызвано? Подобный самоанализ никогда не приносит пользы. В результате Кейти лишь стала выглядеть еще более «серьезной», чем обычно.

В целом миссис Пейдж не стала любимицей семьи Карров. Она была полна самых лучших намерений в отношении детей своей кузины, которым «так не хватает матери, бедняжкам!», но ей не удалось скрыть того, что их поведение кажется ей странным и не нравится. И дети замечали это, как всегда и все замечают дети. Миссис и мистер Пейдж были очень любезны. Они хвалили отличный порядок в доме и то, как ведется хозяйство, говорили, что нет и не было на свете детей лучше, чем Джонни, Дорри и Фил. Но за всеми этими словами Кейти видела скрытое неодобрение и не могла не обрадоваться, когда гости уехали.

С их отъездом жизнь возвратилась в прежнюю колею, и Кейти забыла о неприятных впечатлениях. Правда, папа выглядел серьезным и озабоченным, но у докторов часто бывает такой вид, когда они думают о каких-нибудь тяжелых случаях болезни среди своих пациентов, и потому это обстоятельство не привлекло особенного внимания. Никто также не отметил того, что от миссис Пейдж пришло несколько писем, но ничего не было сказано об их содержании, кроме: «Тетя Оливия передает привет». Поэтому для Кейти было большой неожиданностью, когда папа позвал ее в свой кабинет, чтобы изложить новый план. Она сразу поняла, что ее ждут важные новости: голос папы звучал так серьезно. Кроме того, он сказал: «Дочь моя» – обращение, которое использовал только в самых волнующих обстоятельствах.

– Дочь моя, – начал он, – я хочу поговорить с тобой о том, что я задумал. Не отправиться ли вам с Кловер вдвоем в школу?

– В школу? К миссис Найт?

– Нет, не к миссис Найт, а в пансион в одном из восточных штатов, где два года учится Лили Пейдж. Ты не слышала, как кузина Оливия говорила об этом, когда была у нас?

– Да, кажется, слышала. Но, папа, ты же не пошлешь нас туда, правда?

– Думаю, что пошлю, – сказал доктор Карр мягко. – Послушай, Кейти, не огорчайся так, дитя мое. Я обдумал этот план во всех подробностях, и он кажется мне удачным, хотя, конечно, мне тяжело расстаться с тобой. Но «это чересчур», как выражается твоя тетя Оливия: все эти домашние заботы, которые я не могу отнять у тебя, пока ты дома, старят тебя раньше времени. Видит Бог, я вовсе не хочу превратить тебя в какую-нибудь глупенькую, вечно хихикающую мисс, но я хотел бы, чтобы ты наслаждалась юностью, пока она принадлежит тебе, и не стала особой среднего возраста, не достигнув и двадцати.

– Как называется эта школа? – спросила Кейти почти с рыданием.

– Девочки, которые там учатся, называют ее «Наш Монастырь». Она находится в городке Хиллсовер. Это на реке Коннектикут, довольно далеко к северу от нас. Зимы там, по моему представлению, довольно холодные, но воздух хороший и здоровый. Это одно из обстоятельств, которые склонили меня в пользу этого плана. Климат там именно такой, какой тебе нужен.

– Хиллсовер? Там, кажется, есть мужской колледж?

– Да, Эрроумауский колледж. Похоже, в каждом городке, где есть женский пансион, есть и мужской колледж: хотя почему, я, хоть убей, не могу догадаться. Впрочем, это совсем несущественно. Я уверен, что у тебя не будет никаких глупых неприятностей, какие иногда бывают у девочек.

– Неприятности из-за мужского колледжа? А как они могли бы со мной произойти? Нам ведь не придется иметь там никаких дел с мужским колледжем, не правда ли? – сказала Кейти, так широко раскрыв от удивления простодушные глаза, что доктор Карр засмеялся, потрепал ее по щеке и ответил:

– Нет, моя дорогая, никаких… Следующий семестр начинается со второй половины апреля, – продолжил он. – Так что ты должна начать собираться уже сейчас. Миссис Холл только что отправила в пансион свою Сиси, поэтому она сможет сказать тебе, что понадобится вам с Кловер. Тебе лучше посоветоваться с миссис Холл прямо завтра.

– Но, папа, – воскликнула Кейти, начиная осознавать, что происходит, – а что же будете делать вы без меня? Элси – прелесть, но она еще так мала. Не знаю, как вы справитесь. Я уверена, что тебе, так же как и детям, будет не хватать нас.

– Конечно, – сказал доктор Карр с улыбкой, перешедшей во вздох, – но мы отлично сумеем справиться, Кейти, не бойся. Нашим хозяйством займется мисс Финч.

– Мисс Финч? Ты имеешь в виду золовку миссис Найт?

– Да. Ее мать умерла прошлым летом, так что никакого особенного хозяйства у нее теперь нет, и она охотно согласилась на год переехать к нам. Миссис Найт говорит, что мисс Финч – отличная хозяйка, и, смею думать, она заменит нам тебя, в известной степени. Хотя, конечно, мы не можем рассчитывать на то, что она будет для нас тем, чем была ты. Такие надежды, разумеется, были бы нелепы. – И доктор Карр, обхватив Кейти за талию, поцеловал ее так нежно, что в порыве чувств она прильнула к нему, восклицая:

– О, папа! Не заставляй нас уезжать. Я буду резвиться, сделаюсь настолько юной, насколько смогу, и не превращусь в особу среднего возраста или в кого-нибудь неприятного, если ты только позволишь нам остаться! Не слушай тетю Оливию, она ничего не понимает. Кузина Элен не посоветовала бы такого, я уверена.

– Напротив, Элен очень хорошего мнения об этом плане. Ей только хотелось бы, чтобы школа была поближе, – ответил доктор Карр. – Нет, Кейти, не уговаривай меня. Я уже решил. Это будет хорошо и для тебя, и для Кловер, и, когда вы привыкнете к Хиллсоверу, будете там очень счастливы. Я в этом уверен.

Когда папа говорил таким решительным тоном, убеждать его было бесполезно. Кейти знала это и перестала упрашивать. Она пошла к Кловер, чтобы сообщить ей новость, и девочки долго и горячо плакали вместе. Эти слезы оказались чем-то вроде «очищающей грозы», так как, когда они наконец вытерли глаза, жизнь предстала в более ярком свете и они увидели хорошую сторону предложенного плана.

– Сама поездка будет, наверное, очень приятной, – выразила свое мнение Кловер. – Мы никогда прежде не уезжали так далеко от дома.

Элси, которая все еще смотрела очень печально, снова разразилась слезами, услышав эти слова.

– О, не плачь, дорогая! – сказала Кейти. – Подумай, как приятно будет тебе посылать нам письма и получать письма от нас. Я буду писать тебе каждую субботу. Будь умницей, сбегай за большим атласом, и мы посмотрим, куда нам предстоит ехать.

Элси принесла атлас, и три головки с интересом склонились над картой. Кловер вела указательным пальцем вдоль маршрута предстоящего путешествия. Каким увлекательным оно казалось! Железная дорога вилась через полдюжины штатов, черные точки вдоль нее изображали городки и деревни – и все их предстояло увидеть. Потом дорога поворачивала к северу и шла вдоль реки Коннектикут прямо к горам. Им уже доводилось слышать о том, как красива долина Коннектикут.

– Подумать только! Мы будем совсем близко от нее, – заметила Кловер, – и увидим горы. Я думаю, они очень высокие, гораздо выше, чем гора в Болтоне.

– Надеюсь, что так, – засмеялся доктор Карр, который как раз в эту минуту вошел в комнату. Гора в Болтоне была предметом одной из его любимых шуток. Когда мама впервые приехала в Бернет, она решила посетить друзей в Болтоне. Однажды во время прогулки друзья спросили, хватит ли у нее сил взобраться на вершину горы. Мама привыкла к горам там, где она жила прежде, поэтому она сказала «да» и пошла, очень обрадованная тем, что и здесь, в этой равнинной местности, тоже есть гора, хотя и немного удивляясь при этом, почему же они ее не видят. Наконец она спросила, где же обещанная гора, – и представьте, они как раз в это время добрались до вершины! Склон горы был таким пологим, что мама даже не заметила, как они поднимались по нему. Доктор Карр не раз рассказывал эту историю детям, но ему никогда не удавалось объяснить им, в чем здесь шутка. Более того, когда Кловер ездила в Болтон, ее немало поразила та самая гора – она была гораздо выше, чем песчаные утесы вокруг озера в Бернете.

Предстояло немало приготовлений к тому, чтобы в середине апреля девочки могли отправиться в школу. Миссис Холл была очень любезна, а ее советы полезны, хотя, если бы не доктор Карр, девочки вряд ли догадались бы купить столько мехов и шерстяной фланели, сколько нужно для такого холодного климата, как в Хиллсовере. Необходимо было продумать наряды для зимы, так же как и для лета, поскольку было решено, что девочки не приедут домой на осенние каникулы, а проведут их гостях у миссис Пейдж. Это было, пожалуй, самым неприятным в предложенном плане. Кейти умоляла позволить им приехать хотя бы на Рождество, но, узнав, что дорога займет три дня туда, три – обратно, а каникулы длятся меньше недели, отказалась от этой идеи, а Элси попыталась утешиться размышлениями о том, какую она приготовит чудесную коробку с рождественскими подарками для сестер. В связи с приготовлениями к отъезду девочки были постоянно заняты, так что не оставалось времени ни на что другое. То миссис Холл хотела, чтобы они пошли с ней в магазин, то мисс Петингил требовала, чтобы они примерили то, что она шила, – и так пролетали дни. Наконец все было готово. От швеи на дом принесли полдюжины отлично сшитых на швейной машине комплектов нижнего белья, и крахмалившая их Бриджет пролила немало слез в воду с синькой, думая об отъезжающих юных мисс. Миссис Холл, отличавшаяся умением упаковывать вещи, сложила все в новые дорожные сундуки. И все сделали девочкам подарки, словно они были невестами, отправлявшимися в свадебное путешествие.

Папа подарил каждой из них часы. Часы не были новыми, но девочки нашли их очень красивыми. Те, которые получила Кейти, принадлежали прежде ее матери. Они были большие и старомодные, в футляре тонкой работы. Часы, полученные Кловер, были еще больше; когда-то эти часы носила бабушка. На их задней крышке был старинный узор – что-то вроде «двойного узла»[5], выполненного из золота разных оттенков. Девочки были чрезвычайно рады этим часам. Они носили их на черных муаровых лентах и поминутно взглядывали на них, чтобы узнать, который час.

Элси, пользовавшаяся полным доверием папы, заранее узнала о том, что он собирается подарить девочкам часы, и потому ее подарком сестрам оказались футляры для часов, склеенные из перфорированной бумаги и вышитые. Джонни подарила Кейти коробку карандашей, а Кловер получила от нее перочинный ножичек с перламутровой ручкой. Дорри и Фил объединили свои капиталы, чтобы купить коробку с почтовой бумагой и конвертами, которые девочкам предложили разделить между собой. Мисс Петингил пожертвовала бутылку имбирного бальзама и баночку оподельдока, чтобы девочки могли использовать их в случае простуды. Приношением старой Мэри была пара игольничков в виде книжечек из ткани, полных острых блестящих игл.

– Ножницы я вам не подарю, – сказала она, – а иголкой любовь – да и ничто другое – не отрежешь.

Мисс Финч, новая экономка, появилась у Карров за несколько дней до отъезда девочек, так что у Кейти было время, чтобы провести ее по дому и объяснить, что необходимо делать и чего не делать для удобства папы и детей. Мисс Финч оказалась доброй и любезной. Она была рада поселиться в удобном, хорошем доме. И Кейти почувствовала, что новая экономка будет снисходительна к мальчикам и не станет досаждать Дебби и доводить ее до того, чтобы та вышла замуж за Александра и отказалась от места, – событие, которое тетя Иззи часто предрекала. Теперь, когда все было улажено, Кейти и Кловер нашли, что предвкушают перемены в своей жизни с удовольствием. Было во всем этом что-то новое и интересное, что возбуждало их воображение.

Последний вечер был унылым. Прежде Элси, целиком погруженная в приготовления к отъезду сестер, не имела времени, чтобы вполне осознать предстоящую утрату, но, когда пришло время закрывать дорожные сундуки на ключ, она совсем лишилась присутствия духа и так предалась скорби, что все остальные тоже загрустили. И неизвестно, что бы произошло, если бы не посылка, которая отвлекла их внимание. Посылка была от кузины Элен, чьи подарки, как и она сама, имели свойство появляться в тот самый момент, когда в них больше всего нуждались. В посылке были два красивых шелковых зонтика – один коричневый, другой темно-зеленый. На ручке первого были выгравированы инициалы Кейти, на ручке второго – Кловер. Открывая и закрывая эти сокровища и восторгаясь ими, семья чудесно сумела скоротать этот вечер, а следующее утро принесло всю суматоху отъезда, так что ни у кого не было времени плакать.

Когда отзвучали последние поцелуи и только Фил, взобравшийся на подножку экипажа, настойчиво умолял: «Еще один, ну, еще один», доктору Карру, глядевшему на печальные лица, пришла в голову замечательная идея. Он велел Александру запрячь в бричку старого Сивку и отвезти Элси, Джонни, Дорри и Фила на мыс Уиллет-Пойнт, чтобы они могли махать платочками, когда пароход поплывет мимо. Это предложение подействовало на настроение всех как волшебное заклинание. Фил принялся скакать, а Элси и Джонни побежали за шляпами. Полчаса спустя, когда пароход огибал мыс, стоявшая там маленькая компания сияла улыбками, радостно посылала воздушные поцелуи и изо всех сил махала носовыми платками. Это было приятным прощальным видением для тех двоих, что стояли на палубе рядом с папой. И когда они махали в ответ, и затем, когда смотрели вперед на голубые воды, за которыми ожидали их новые незнакомые места, обеим казалось, что новая жизнь начинается хорошо и обещает быть в самом деле очень интересной.

Глава 3

В пути

Путешествие из Бернета в Хиллсовер было очень долгим. Оно заняло почти три дня, и, так как доктор Карр хотел поскорее вернуться к своим пациентам, ехали без остановок – одну ночь провели на пароходе, другую – в поезде. Папе это показалось утомительным, но девочки, для которых все было ново, сочли, что это замечательно. Они радовались своей каюте с узкими подвесными койками так, словно это был кукольный домик, а они – двое детей, играющих в нем. Устроиться на ночь в тесном купе вагона тоже казалось чудеснейшей на свете забавой. То, что раздражало взрослых, вызывало у девочек смех. Все было интересно – от телеграфных столбов, стоящих вдоль дороги, до лиц пассажиров. Им было весело наблюдать за незнакомыми людьми и придумывать о них разные истории – куда они едут и в каком родстве состоят. Другие пассажиры, в свою очередь, бросали любопытные взгляды на их счастливые лица, но Кейти и Кловер не обращали на это внимания или, вернее, даже не замечали этого. Они были слишком захвачены собственными впечатлениями, чтобы думать о себе или о впечатлении, которое они производили на других.

Был ранний утренний час третьего дня, когда поезд, пыхтя, с пронзительными гудками подошел к вокзалу Спрингфилда. Там было множество поездов, ожидавших отправки; стоял такой шум от свистков и фырканья паровозов, виднелись такие клубы дыма, что Кейти почти испугалась. Папа, который дремал, вскочил и велел девочкам поскорее собрать сумки и книжки, так как им предстояло сойти с поезда, позавтракать в гостинице и познакомиться с Лили Пейдж, которая должна была ехать в Хиллсовер вместе с ними.

– Ты думаешь, она уже здесь? – спросила Кейти, засовывая путеводитель в дорожный саквояж и со щелчком закрывая его.

– Да, мы встретим ее в гостинице. Она и ее отец должны были провести там ночь.

Гостиница была совсем рядом. Не прошло и пяти минут, как папа и девочки уже сидели за столом в красивом зале. Они заказывали завтрак, когда вошел мистер Пейдж в сопровождении своей дочери – хорошенькой девочки со светлыми волосами, тонкими, хотя довольно резкими, чертами лица и с той же изысканностью манер, какая была присуща ее матери. Ее дорожное платье было сшито просто, но отличалось тем изяществом, какое умеет придать самой простой вещи французский портной. Все остальные детали ее костюма – ботинки, шляпа, перчатки, воротничок, лента, завязанная на шее, – были столь великолепны, каждая в своем роде, что Кловер, переведя взгляд на свое собственное платье из серой шерсти, а затем на платье Кейти, вдруг почувствовала себя деревенской и бедной.

– Вот, Лили, это твои кузины, – сказал мистер Пейдж, сердечно поприветствовав девочек. Лили произнесла лишь:

– Как поживаете?

Кловер заметила, какой взгляд кузина бросила на их серые платья, и почувствовала, что румянец заливает ей щеки. Но, вероятно, Лили посмотрела и на что-то еще кроме платьев, так как вскоре ее обращение изменилось и стало более дружеским.

– Вы заказали вафли? – спросила она.

– Вафли? Нет, кажется, не заказывали, – ответила Кейти.

– О! Почему? Разве вы не знаете, что эта гостиница славится своими вафлями? Я думала, это все знают. – Затем она позвенела вилкой по стакану и сказала подошедшему официанту: – Вафли, пожалуйста, – с видом, который необычайно поразил Кловер. Кузина показалась ей юной леди из книжки – такой элегантной и самоуверенной. Она задумалась. Неужели все девочки в Хиллсовере будут такие?

Подали вафли, хрустящие и горячие, а к ним отличный кленовый сироп. Вся компания плотно позавтракала. Лили, несмотря на свою утонченность, проявила замечательный аппетит.

– Понимаешь, – объяснила она Кловер, – я не надеюсь получить никакого приличного блюда до следующего октября – никакого! Так что я хочу использовать эту последнюю возможность наилучшим образом.

В полном соответствии со своим намерением она разделалась с девятью вафлями, прежде чем нашла время произнести что-либо, кроме «Масло, пожалуйста» или «Не передадите ли мне горшочек с патокой?». Когда она проглотила последний кусок, доктор Карр, взглянув на часы, сказал, что пора отправляться на поезд. Мистер Пейдж пошел проводить их. Переходя через улицу, Кейти с удивлением заметила, что Лили, казавшаяся лишь за минуту до этого совершенно безмятежной, начала плакать. Когда они подошли к вагону, слезы усилились и их дополнили рыдания: Лили была почти в истерике.

– О, папа, не заставляй меня ехать, – умоляла она, цепляясь за руку отца. – Я буду так тосковать по дому! Это убьет меня; я знаю, что убьет! Ну, пожалуйста, позволь мне не ехать! Пожалуйста, возьми меня домой!

– Ну, ну, дорогая, – возразил мистер Пейдж, – это глупо. Ты же знаешь, что это глупо.

– Я не могу иначе, – ревела Лили. – Не мо-гу. Папа, не заставляй меня ехать. Не заставляй, папа. Я этого не вы-не-су.

Кейти и Кловер чувствовали себя очень неловко на протяжении этой сцены. Они были приучены всегда рассматривать слезы как нечто такое, чего следует скорее стыдиться, подавлять, если возможно, а если нет, то плакать в укромном уголке – в темноте стенного шкафа или за кроватью в детской. Видеть элегантную Лили, ревущую, как младенец, прямо в железнодорожном вагоне на глазах у чужих людей, было для них чем-то совершенно шокирующим. Впрочем, все это продолжалось недолго. Раздался свисток, проводник закричал: «Посадка окончена!», и мистер Пейдж, поцеловав Лили в последний раз, освободился из ее объятий, посадил ее на сиденье рядом с Кловер и торопливо вышел из вагона. Несколько секунд Лили громко рыдала, затем она вытерла глаза, подняла голову, поправила вуальку и краги своих застегнутых на три пуговки перчаток и сообщила:

– Я всегда так уезжаю. Мама говорит, что я сущая плакса, и, я думаю, она права. Не понимаю, как это другие могут быть спокойными и сдержанными, покидая свой дом, а вы? Я думаю, вы будете реветь точно так же завтра, когда придет время для вас прощаться с вашим папой.

– Надеюсь, что нет, – возразила Кейти. – Папе было бы очень неприятно.

Лили взглянула на нее удивленно.

– Я подумаю, что вы ужасно бессердечные, если вы не заплачете, – заявила она оскорбленным тоном.

Кейти не обратила внимания на этот тон, и вскоре Лили забыла свою раздражительность и начала рассказывать о школе. Кейти и Кловер с любопытством задавали вопросы. Им не терпелось услышать все, что могла сообщить им Лили.

– Вы будете обожать миссис Флоренс, – сказала она. – Все девочки ее обожают. Она очаровательная женщина! И с любым сделает, что захочет. Даже студенты из мужского колледжа считают, что она совершенно замечательная, хотя она очень строгая.

– Строгая со студентами? – спросила Кловер озадаченно.

– Нет, с нами, девочками. Она никогда никому не позволяет посещать нас, если только это не брат, родной или двоюродный. Но и тогда родители должны сначала письменно попросить разрешения. Я хотела, чтобы мама написала и попросила разрешения для Джорджа Хикмена навестить меня. Он, конечно, не двоюродный, но его папа женат на сестре папиной свояченицы. Так что это почти то же самое. Но мама плохо к этому отнеслась. Она говорит, что я еще мала для того, чтобы ко мне приезжали с визитами молодые люди! Не понимаю почему! Столько девочек принимают гостей, а сами еще моложе меня… В каком коридоре вы будете жить? – продолжила она.

– Не знаю. Никто не говорил нам ничего о коридорах.

– Есть три коридора: Шекер, Квакер[6] и Чердак. На Чердаке лучше всего – он выше всех и дальше всего от комнат миссис Флоренс. Моя комната на Чердаке. Мы с Энни Силсби заняли ее в прошлом семестре. А вы, наверное, будете в Квакер-коридоре. Там обычно помещают новых девочек.

– Это хороший коридор? – спросила Кловер заинтересованно.

– Неплохой. Конечно, там не так хорошо, как на Чердаке, но куда лучше, чем у Шекеров. Уж там-то совсем близко от миссис Флоренс и ни капельки нельзя развлечься, без того чтобы она не услышала. На вашем месте я попыталась бы заполучить комнату в конце коридора. Мы с Мэри Эндрюс там один раз жили. Оттуда отлично видны окна Берри Сирлса.

– Берри Сирлса?

– Да; может быть, вы слышали: мистер Сирлс – ректор мужского колледжа, а Берри – его младший сын. Он славный малый. Все девочки на нем помешались – совершенно помешались! Дом ректора прямо рядом с Нашим Монастырем. А комната Берри в самом конце здания, точно напротив последней комнаты Квакер-коридора. Это было так здорово, когда мы с Мэри там жили! Он сидел у своего окна, а мы у своего – в пансионе отведен час, когда все девочки должны заниматься самостоятельно и разговаривать между собой не разрешается, – так вот он делал вид, что тоже читает, а сам все время поглядывал на нас поверх книжки и старался нас рассмешить. Один раз Мэри рассмеялась вслух, а мисс Джейн услышала и вошла. Но Берри быстрый, как молния, – он нырнул под подоконник, и она его не увидела. Это было так смешно!

– Кто это – мисс Джейн? – спросила Кейти.

– Отвратительнейшая особа. Она племянница миссис Флоренс и помолвлена с каким-то миссионером. Миссис Флоренс держит ее нарочно, чтобы шпионить за нами, девочками, и докладывать ей всякий раз, когда мы нарушаем правила. Ох эти правила! Вот подождите, вы их тоже прочитаете. Они висят на двери в каждой комнате – тридцать три правила, и просто невозможно их не нарушить, как ни старайся.

– Что за правила? Какого рода правила? – воскликнули Кейти и Кловер в один голос.

– Ох! Насчет того, чтобы вовремя читать молитву и отгибать матрас для проветривания, прежде чем идти к завтраку, и не разговаривать в коридоре или в те часы, которые отведены для самостоятельных занятий, и вешать полотенце на свой крючок в умывальной, и все такое.

– В умывальной? Что это значит? – спросила Кейти в ужасе.

– Умывальная в Квакер-коридоре, в самом начале. Все девочки там умываются; только по субботам нас водят в баню. У каждой есть свой таз, мыльница и крючок для полотенца. А что? Почему ты делаешь такие большие глаза?

– Никогда ничего отвратительнее не слышала! – воскликнула Кейти, когда к ней вернулся голос. – Неужели ты хочешь сказать, что у девочек нет умывальников в их комнатах?

– Ты к этому привыкнешь. Все привыкают, – ответила Лили.