Бомбы и бумеранги (сборник) Гелприн Майкл

Под разгулявшимся дождем, хохоча, гикая и ругаясь, кафры волокли побежденного бога. В сполохах молний донесли до порога пещеры и ногами столкнули вниз по ступеням, слишком большим для человека. Едва успели отскочить, когда стали смыкаться каменные створки-челюсти.

А когда небо очистилось, установился ровный северо-западный ветер. На «Ягве» поставили парус, и буер покатил к востоку. Тот же путеводный ветер подхватил и разметал мелкие клочки бумаги – вырванный лист из блокнота поручика с координатами города Цагна.

– Мы там не были, – отъехав с полсотни верст, сказал он Фии, сжатой между его колен, и она согласно кивнула.

Зачем слова? Нельзя указывать дорогу в город дьявола.

Чем дальше от него, тем больше все случившееся казалось ей давним сном. И близость Николаса тоже была сном, но просыпаться не хотелось.

– Пожалуйста, заверьте день прибытия, – попросил Мельников.

Молодой телеграфист с изумлением таращился в потертый на сгибах бланк. Если верить записи на немецком языке и печати, русский путешественник выехал из Виндхука три недели назад.

Прикатив под парусом с запада, русский уже произвел фурор в крохотном городишке на железной дороге между Мафекингом и Кимберли, ныне принадлежащей Трансваалю. Под детский крик и ржание встревоженных коней он подкатил прямо к телеграфной станции, где с большой галантностью помог выбраться из своего диковинного экипажа девушке в юбке из шкур и мужской рубашке. Все наперебой обсуждали его манеры и девицу, позволившую себе так ездить с мужчиной.

– …и отправить две телеграммы – в штаб Африканского корпуса и в Йоханнесбург, в редакцию газеты. Есть у вас гостиница, цирюльник и корыто для мытья?.. Отлично. Видите девушку за окном? Это барышня из Кхейса, она была в плену у бечуанов. Найдите достойную даму, пусть поможет ей привести себя в порядок.

– Барышня?.. Из Кхейса? – потирая подбородок, переспросил парень.

– Что-то не так? – спросил русский, насторожившись.

– О, нет! Дама сейчас будет.

Явилась почтенная бурская тетушка, крепкая в вере и морали, способная поднять за ось груженый фургон и кулаком остановить взбесившуюся лошадь. Услышав про Кхейс, она слегка нахмурилась, но, с нескольких слов поняв историю Фии, бережно обняла девушку за плечо:

– Идем, милочка. Ты много пережила. У меня найдется все, чтобы одеть тебя прилично. Менеер офицер, будьте уверены – я позабочусь о ней.

– Спасибо вам, спасибо, менеер Николас, – только и проговорила Фия, пока тетка тянула ее за собой. – Я никогда вас не забуду.

Приняв ванну, побрившись, переодевшись и отобедав, Николай справился о девушке, но с огромным удивлением услышал:

– Барышня с первым же поездом уехала в Кимберли. Мы собрали для бедняжки кое-какой гардероб и немного денег. Бог велит заботиться о несчастных. Она просила постирать вашу рубашку и вернуть. И еще просила не упоминать, что у вас был попутчик. Репутация барышни – это святое.

Едва он вознамерился отправиться вдогонку, как со следующим поездом прибыли соратники из корпуса, репортеры, фотографы и, как пишут фельетонисты, «все заверте…» Что вы хотите – первый в мире человек, проехавший Калахари на колесной яхте! Слава, шумиха, газетное прозванье «Бог пустыни», брызги шампанского и море капского вина. Все девушки от Блумфонтейна до Претории млели, видя портрет Николая Мельникова, а на балах он отбоя не знал от прелестниц.

Но на уме была одна – смуглая, в юбке-кароссе и его белой рубахе, с «маузером» в тонких и сильных руках.

Четыре месяца спустя, в разгар палящей, изнурительной зимы, балы сошли на нет, а служба вернулась в свое русло. К Мельникову примчался бой-вестовой и, сверкая белой улыбкой на черном лице, откозырял, рапортуя на плохом русском:

– Ваш благородия, к вам гости, много, три человек!

Пришлось выйти к воротам военного лагеря. Там ожидал его празднично одетый фермер-бородач с широкополой шляпой в руках. А рядом, похоже, женушка и дочка, обе в строгих темных платьях до земли и старомодных капорах, принятых у бурских женщин из глубинки.

– Менеер лейтенант, я Хендрик ле Флер из Кхейса. Мы с супругой вам премного благодарны за возвращение дочери…

Больше поручик ничего не слышал, хотя трудяга Хендрик говорил что-то про стадо овец, которое записано на Мельникова – «И приплод тоже!» Он смотрел только на лицо девицы, полускрытое капором, – глаза опущены долу, губы скромно поджаты, пальцы переплетены.

– Теперь и ты скажи слово, Фия!

– Батюшка, могу я переговорить с менеером лейтенантом наедине, в сторонке?

– Конечно, милая.

Отошли. Николай заметил, что пальцы она сплела, чтобы не дрожали. Но с губами не справлялась, и глаза слишком блестели, поэтому она их прятала, отворачивала лицо.

– Мне следовало объясниться с вами раньше… Я вас обманула. Я не белая, я гриква, «цветная», мои предки были готтентоты. Простите меня. Между нами не может быть ничего общего. Прощайте!

– О чем вы, юффру? – Николай удержал ее. – Какие пустяки… Мы вместе прошли пустыню, бились с Цагном…

– Тсс! – Она чуть приблизилась, их ладони соединились.

– …и после всего вы мне внушаете основы вашего расизма. Оставьте и не повторяйте впредь. Мы судим о людях лишь по их достоинству. Я искал вас, но служба… Поймите, я же человек армейский…

– Да, да.

– …искал, чтобы сказать нечто важное.

К чете ле Флер они вернулись рука об руку. Фия сияла и не чуяла под собой земли.

– Менеер лейтенант сделал мне предложение. Я приму греческую веру и поеду в Россию, представиться его родителям. Матушка, что с вами? Матушка!.. Воды!

Разумеется, возник скандал. Не первый и не последний скандал такого рода в славной боевой истории Е. И. В. отдельного Африканского корпуса. Речь шла не о родословной юффру ле Флер – дело касалось церковных догм. По этой части буры и гриква чрезвычайно щепетильны. Но слезы, увещевания и угрозы проклясть непокорную дочь были напрасны – трудно уломать девицу, которая сражалась с допотопным исполином.

Став Софией Мельниковой, она решила взять с новобрачного особую клятву. Выбрала тот момент, когда их счастье было шире небес над Калахари.

– Ради тебя я оставляю и родных, и кальвинистов. Отныне мы муж и жена – одно целое. Я всегда буду с тобой, хоть в снегах, хоть в песках. Ты мне ближе всех. Поклянись жизнью и спасением души, что никогда не покинешь меня, что мы всегда и везде будем вместе.

– Клянусь!

Тут Николас, обычно прямой и решительный, как-то замялся:

– Я хотел сделать еще один рейд…

– Как? – ахнула она и вмиг догадалась – куда. – Опять в город?.. Ты… уже тогда знал, что поедешь вновь?

– Надо убедиться, все ли спокойно. Изучить механизмы, камни – это важно. Наконец, сам Цагн – не животное. Значит, поймет и разумную речь. Есть смысл попытаться…

В испуге Фия прижалась к нему, боясь потерять своего единственного:

– Мстить будет!

– Остережется. Уже знает нашу силу, а мы – его слабости.

– Одного не отпущу. Едем вдвоем? В краалях тсвана тебя зовут великим воином. Любой вождь будет горд принять нас.

Ей вспомнились снасти в руках и ветер, гонящий буер по красным пескам. Алый рассвет, сиреневый закат, билтонг на зубах и сладкие дыни цамма у костра. Шорох медоеда в кустах дерезы.

– Так и быть, милая.

– А справимся? Цагн силен…

– Ты да я – собором и черта поборем.

Александр Золотько

Отрицание

Перевалить через отрог можно было еще до вечера, но Егоров, посоветовавшись с урядником, решил заночевать на этой стороне. Казаки привычно быстро разбили лагерь, после чего молодые отправились за дровами, а старшие занялись приготовлением ужина. Оба эвенка, Делунчи и Тыкулча, устроились чуть в отдалении, как обычно во все десять дней путешествия.

– И почему остановились? – поинтересовался Никита Примаков у Дробина, когда они ставили палатку. – То шли как можно быстрее, а теперь… Уже не спешим никуда?

Тот молча пожал плечами.

– Нет, правда, – Никита дернул веревку, палатка, уже почти поставленная, завалилась на бок. – Черт! Никак не могу привыкнуть к этому безобразию…

– Это вы о своих талантах путешественника? – осведомился Дробин, невозмутимо поднимая палатку. – Умению обустроить жилье?

– Не язвите, – отмахнулся Примаков. – Человеку должно не шляться по горам и болотам, а жить в нормальных человеческих условиях…

– …независимо от социального происхождения и имущественного ценза, – подхватил Дробин. – Никита, я вполне понимаю ваше революционное настроение, но не кажется ли вам, что вы ведете свою пропаганду, как бы это помягче выразиться, несколько не в том месте и не перед той аудиторией?

Примаков хотел заявить о праве и свободе голоса, но вовремя вспомнил, что Сергей Петрович хоть и старше его всего на пять лет, но срок высылки на поселение у него раза в два больше, чем у самого Никиты. И выслан он не за участие в студенческих беспорядках, а за принадлежность к революционной организации. И даже, кажется, чуть ли не за подготовку террористического акта против царского чиновника.

Сам Дробин об этом не говорил – он вообще не отличался особой разговорчивостью, – а спросить прямо Никита все не решался. Так, без вопросов – ответов они были вроде как на равных, а начнешь расспрашивать, и вдруг окажется, что отношение к революции у Дробина куда как серьезнее, чем у Примакова? Тут придется… Что именно придется в этом случае, Никита старательно не думал. Свое положение ссыльнопоселенца бывший студент Харьковского Императорского Университета, отчисленный с первого курса медицинского факультета, предпочитал оценивать как своеобразное отличие, доказательство своей избранности и почти как награду.

– Нет, мне все же интересно, – сказал молодой человек, когда палатку они все-таки поставили. – До захода солнца еще как минимум два часа, а мы уже…

– Спросите у Егорова, – посоветовал Дробин. – Или сейчас сходите, или когда сядем ужинать. Антон Елисеевич вам ответит, я полагаю.

– Как же! – Никита забросил вещевой мешок в палатку. – Ненавижу всяческие тайны! Я даже у Яшки Алехина спросил, когда ему вывих вправлял: зачем мы вообще идем в эти дебри? Так, представьте себе, вообще никто из казаков не знает. Приказали сопроводить господина из столицы, вот и сопровождают…

Потянуло дымом – казаки разожгли костер, кто-то уже принес воды в котле, вырубили рогатины и водрузили котел над огнем.

– Смотрите, смотрите! – Примаков указал в сторону палатки Егорова. – А ведь Антон Елисеевич, вроде, не желает отдыхать.

И вправду, было похоже, что Егоров намерен идти дальше. Он стоял возле палатки с неизменным посохом в руке, полевая сумка и маузер в деревянной кобуре были при нем, на груди кожаный чехол бинокля, на голове – шляпа с накомарником. Егоров что-то говорил казачьему уряднику, а тот уважительно кивал, раз или два что-то переспросил, потом повернулся к казакам и позвал двух молодых – Игнатова и Алехина.

– Уходит куда-то Антон Елисеевич, – пробормотал Никита. – Куда? Зачем? Кстати, как полагаете, кто он? Ну, по профессии…

– Антон Елисеевич Егоров, тридцати двух лет, холост, если судить по отсутствию обручального кольца, – с флегматичным видом сообщил Дробин. – И совершенно в своем праве идти куда угодно и с кем угодно. А я, пожалуй, поинтересуюсь у казачков, где они воду набрали. Очень хочется смыть пот и пыль. И вам, кстати, рекомендую. Вчера и третьего дня вы, как я смог заметить, пренебрегли водными процедурами…

– Я сам способен решать…

– Да, но спите-то вы со мной в одной палатке, – резонно заметил Егоров. – Посему…

– Вы зануда, – насупился Примаков. – И вы – безжалостный человек. Я смотрел на термометр Егорова, на нем в полдень было пятнадцать градусов Цельсия, – глядя, как Егоров с казаками двинулись вверх по склону, он предложил: – А не пойти ли нам к костру? Заодно и комаров попытаемся отогнать…

Комаров, к счастью, было немного, но надоедали они немилосердно.

– Разрешите присесть к костру? – спросил Дробин казаков.

– Отчего же нет? – кашеваривший Перебендя указал большой деревянной ложкой на бревно, лежавшее недалеко от костра. – Вот и диван приготовлен. Милости просю! Не устали сегодня?

Вопрос адресовался Никите, который на третий день пути настолько выбился из сил, что хотел отказаться идти дальше, и казакам пришлось погрузить его вещи на вьючную лошадь, а самим чуть ли не под руки вести беднягу в гору. Потом студент пообвык и приноровился, но шутки остались.

– Вашими молитвами, – дежурно ответил Никита на дежурную шутку и вытянул ноги к огню. – Еще шел бы и шел, а тут вдруг привал… Почему остановились так рано, не знаете?

– Отчего же? Знаем, конечно… – Перебендя помешал ложкой в котле и искоса глянул на студента. – Мне Антон Елисеевич доложил. Вы как раз отстали малость на склоне, а он подошел ко мне, стал во фрунт да отрапортовал, что желает сделать привал пораньше, чтобы лошади и другие слабосильные отдохнули.

Никита неодобрительно кашлянул.

– Никак простудились? – удивился Перебендя. – Это ж как вас угораздило? Вы дохтур…

– И в холодной воде, вроде, не мылись… – подхватил Афанасий Озимых.

– Послушайте, любезный!.. – Примаков попытался встать с бревна, но стоявший рядом Дробин незаметно надавил ему на плечо. – Вам не кажется…

– Да вы простите его, Никита Степанович, – вмешался незаметно подошедший урядник. – Он ведь человек простой, о чем думает, то и говорит. Мы через гребень должны были перевалить еще вчера поутру, но идем чуток медленнее, чем нужно. То лошадь захромала, то… сами понимаете. Вот Антон Елисеевич и пошел вперед на разведку: глянуть, как можно перебраться и… Посмотреть, в общем.

– Зараз сбегают, – со смешком сказал Головатый. – Тут всего-то верст десять в одну сторону. А то бы и вы с ними, Никита Степанович…

– Не, Никита Степанович бегать никак не может, он все больше на кораблях да на пароходах… Третьего дня рассказывал, как в самом Париже бывал. Ведь бывал же?

– Да, бывал. И да, на воздушном корабле Добровольного Воздушного флота. В каюте первого класса! Вылетели мы из Киева утром, обедали уже над Варшавой, а к утру были в Париже. Прилетели бы и раньше, но встречный ветер над Альпами…

– Это да, – протянул Головатый. – Встречный ветер – это плохо. Я вот против ветра никогда не плюю…

Казаки засмеялись, Никита насупился.

– А у нас часто корабли летают, – вмешался в разговор Андрюха Бабр, закончивший таскать и рубить дрова. – Прямо над головами – шасть да шасть. Каждый день раз по пятьдесят. Туда-обратно, туда-обратно. Прямо покоя от них нет. Мы вот со станичниками поспорили: если кому там, наверху, на корабле, значит, слабиться захочется или малую нужду справить, они с собой в горшке дальше повезут или отправят все прямо вниз? А если на голову кому? Вы, Никита Степанович, не знаете? Сами-то как?

– А это вы у господина Дробина спросите, он у нас инженер, Санкт-Петербургский политехнический закончил, вроде бы даже участие принимал в проектировании. Он все досконально знает: и про малую нужду, и про большую… Правда, Сергей Петрович?

Дробин не ответил, докурил папиросу и бросил окурок в костер.

– Кстати, – Примаков вдруг оживился. – Чего это мы с вами пешком идем? Ведь если господин Егоров из самой столицы и по важному, не терпящему отлагательств делу, так почему не на воздушном корабле? Тут же всегда их было предостаточно по причине прохождения коммуникационной линии, соединяющей европейскую часть России с Дальним Востоком. Корабли, пусть не над самыми головами, пусть и не пятьдесят раз в день, но должны бы пролетать регулярно. Но за десять дней путешествия я не видел ни одного.

– Действительно, странно, – согласился Дробин, выслушав студента. – Я как-то не обратил внимания. Ну, регулярная линия проходит восточнее, отсюда мы бы кораблей не заметили, а вот почтовые хотя бы раз в неделю здесь появляться должны…

Никто из казаков, как выяснилось, тоже не видел воздушного корабля за все путешествие. Андрюха Бабр сказал, что и дня за два до отправления обратил внимание – нету кораблей. Как ветром сдуло.

– Что же могло случиться, Сергей Петрович? – нахмурился Никита. – Так же не бывает, чтобы вдруг закрыли сообщение?

– А три года назад, помните? – спохватился Бабр. – Тоже ведь, вроде, не летали… Ну, мы еще когда колдунов да магов у тунгусов ловили…

– Это точно, – степенно кивнул Афанасий. – Перестали летать корабли. Их и не так много было, как сейчас, но летать перестали вовсе. И казаки, и солдаты пешком по лесам и горам шастали за колдунами. Это точно.

– За колдунами? – не поверил своим ушам Никита. – За какими колдунами?

– За обыкновенными, – спокойно ответил Головатый. – За теми, что у бурятов да у тунгусов. Даже у русских в селах нашли нескольких.

Никита недоверчиво оглянулся на Дробина.

Каждому разумному человеку известно, что колдовство – обман. Ловкость рук, мошенство, ложь. Выдумки и сказки. Нет, какие-то слухи доходили и до Никиты. Три года назад говорили, что полиция и жандармы ищут членов какой-то тайной секты, чуть ли не поклонников сатаны. Перетряхивали цыганские таборы, проводили обыски у гадалок, допрашивали членов спиритических обществ. Сколько насмешек обрушилось на жандармов и полицейских с газетных страниц и эстрадных площадок! На карикатурах толстые усатые городовые гонялись за Бабой-Ягой, сражались со Змеем-Горынычем, рубили шашками Кащея Бессмертного…

А теперь вот казаки как о чем-то простом и обыденном говорят, мол, да, ловили колдунов.

– Но ведьм-то хоть не сжигали? – неуверенно усмехнулся Никита.

– Так и колдунов не сжигали, – пожал плечами Головатый. – Приходили в деревню к тунгусам. Брали шамана, везли в город. И шамана брали, и семью его – тоже брали. Бурятов, опять же. Хотя некоторых и убили, не без того. Помнишь, Перебендя? Ну того, что у Перекинутой Горы?

– Забудешь тут. Мне потом почти год снилось, будто это не Савелий в ловушку попал, а я… – Перебендя перекрестился и сплюнул через левое плечо. – Я его крик век помнить буду. Когда с живого человека кожа слазит, да кровь как пот… Сколько тогда погибло? Пятеро?

– Это если только из наших, – Головатый подкинул дрова в костер. – И то еще бог миловал, а возле Якутска… Три сотни казаков… с пушками и этими, как их… пулеметами. Никто, говорят, не ушел.

Про Якутск Никита тоже слышал. Газеты ничего не писали, но ходили слухи о восстании коренных жителей Сибири, о небывалых зверствах царских войск. А вот про колдунов и магию ничего слышно не было. Да и попробовал бы кто-то об этом заговорить! Двадцатый век на дворе, пар, электричество, воздушные корабли и бомбы из обогащенной термогеном нефти – прогресс, а вы, батенька, про каких-то нелепых колдунов.

– А можно подробнее рассказать? – Никита обвел взглядом казаков. – Почему вы решили, что это были колдуны? Вам так сказали? А на самом деле…

– И на самом деле, – отрезал Головатый. – И камни горящие были, и мор, и мертвецы живые – все было. Кто сдался – тех просто уводили, а если деревня или поселок упрямились, не отдавали, тогда… Тогда вся деревня и отвечала.

– А как же вы – против колдовства?

– Да колдуны не такие, чтоб очень сильные… И колдовство, оно все-таки не быстрое… Пока приготовит травы нужные, или заклинание, или обряд какой… Выпустит его в нас, значит, и новое начинает наговаривать… вот тут нужно и не мешкать – вперед! А опоздаешь… Савелий вот не успел. Мы пока пробились, пока деревенских разбросали… Я поначалу старался баб особо не бить… баб, девок, детей, опять же… А потом…

– А потом во вкус вошли? – резко спросил Никита. – Понравилось?

– А ты бы не вошел, касатик? – почти ласковым тоном поинтересовался Перебендя. – Ты бы не стал стрелять в баб, когда они вилы в брюхо твоему земляку всадили? Дитенок лет десять… с ножом… Как его остановишь? Добрым словом и лаской?

– Значит, и детей убивали?

– Никита, пойдемте к палатке, – сказал Дробин.

– Нет, я хочу знать…

– Никита, встаньте и идите за мной, – Дробин схватил Примакова за воротник куртки и рывком поставил на ноги. – Если вы сейчас не замолчите, я вас ударю.

– Ах этот ваш бокс… Но как же так, Сергей Петрович? Вы же против царизма боролись, вроде даже бомбы…

Удар под вздох – Никита захрипел и согнулся вдвое. Еще удар – отлетел к палатке, хотел встать, но снова упал. Застонал, прижимая руки к животу. Дробин схватил его за одежду и потащил к палатке, прочь от костра.

– Мерзавец, мерзавец… мерзавец-мерзавец-мерзавец-мерзавец… – шептал Никита, пытаясь восстановить дыхание. – Подонок…

Дробин положил Примакова на землю, сел возле него, перехватил правую руку Никиты, которой тот вознамерился нанести удар, сжал.

– Успокойтесь, Никита!

– Да я… Я больше ни минуты не желаю находиться здесь! Ни минуты! Я уйду отсюда. Я доберусь до цивилизации, я все узнаю… все сообщу людям… человечеству! – Никита силился встать или хотя бы сесть, но не мог.

– Что вы сообщите? – устало вздохнул Дробин.

– Об убийствах. Чтобы прикрыть свои преступления, были придуманы эти… эти сказки… И казачки поверили… Ладно – казачки, но вы-то? Что вас заставляет их защищать? Хотите примерным поведением срок ссылки себе скостить?..

– Вы много болтаете, – сказал Дробин тихо. – А мой жизненный опыт подсказывает, что много болтают те, кто хочет вызвать собеседника на откровенность. Или спровоцировать его на какие-нибудь необдуманные действия или слова…

– Вы… – задохнулся снова Никита, только на этот раз не от боли, а от ярости. – Вы намекаете, что я… что я – провокатор?!

Последнее слово он произнес с трудом, словно эта мерзость цеплялась колючками за язык и губы.

– Я – провокатор?

– Вы ведете себя, как дурак, – Дробин снова перехватил руку студента. – Настраиваете против себя казаков, которые вам ничего плохого не сделали. Вот сейчас, возле костра, чего вы хотели добиться? Полагаете, что, называя их детоубийцами, просто поддержали светскую беседу? Они и сами не в восторге от того, что пришлось пережить… и совершить. Но ведь они это сделали и, если понадобится – сделают снова. Потому что… – Дробин замолчал на минуту.

– Почему? – воспользовался паузой Никита. – За веру, царя и отечество? Как там еще – народность, самодержавие… – Он сел. – Вы же разумный человек с высшим техническим образованием и знаете, что всё… всё вокруг имеет рациональное объяснение. Паровые двигатели, телеграф, радио – это реальность, в них нет места мистике и прочему мракобесию. А бред о колдунах, магах и волшебниках – только повод. Повод, понимаете? Вы не можете не понимать. Когда национальное самосознание коренных жителей Сибири… оккупированной Сибири, между прочим, захваченной русскими угнетателями… И не нужно ухмыляться, господин Дробин… почему вы смеетесь?

– Вы так забавно произносите все эти глупости… Только колдуны здесь и вправду были, – Дробин прихлопнул на щеке комара. – И шаманы, вызывающие молнии с неба, – тоже были. Я сам это видел.

– Вы? Лично?

– Представьте себе. Не хочу вдаваться в подробности, но поверьте мне на слово, прошу вас. И не пытайтесь впредь оскорблять казаков. Желание уйти отсюда пешком – смешно. Вы его мне высказали и забудьте. Вы-то и с нами сюда еле дошли, а уж обратно…

– Я не боюсь!

– Так я и не подозреваю вас в трусости. В глупости и слабости – да, но отнюдь не в трусости. Вы можете ненавидеть меня, сколько вам будет угодно, можете по возвращении домой писать друзьям в Европу, рассылать письма с разоблачениями по всему свету и даже начать свое собственное расследование. Только результаты вас наверняка разочаруют.

– Подите вы к дьяволу! – выкрикнул Никита и встал. – Я…

– Вы сейчас отправитесь под моим присмотром к ручью и помоетесь, – сказал Дробин.

– Я!.. Я и сам прекрасно…

– И с росомахой справитесь, если она вас застанет с намыленной головой? – поинтересовался Дробин. – Тут, между прочим, и волки имеются, и медведи… Вы смелый человек, повторюсь, а я вот попрошу у казачков винтовку… или двустволку. Прекратите дуться и пойдемте, Никита. И научитесь как-нибудь на досуге держать удар. Ну просто неловко было вас бить. Ни попытки отразить, ни увернуться… Как же вы будете царское правительство свергать и устанавливать в мире социальную справедливость? Хотите, я вас потренирую?

– Вот еще великое искусство – бить ближнего своего! – дернул головой Никита. – В наше время технического прогресса… И царское правительство будет низвергнуто не кулаками, а боевыми машинами и восстанием масс. Грядет война с японцами, сами же говорили прошлым вечером, вот и станут вооружать народ. А потом… Хорошо бы еще проиграла Россия-матушка в этой войне… Вот это было бы славно… А ударов ваших и унижения я все равно не прощу!

Когда они вернулись от ручья к костру, уже почти стемнело. Казаки, поужинав, сидели кругом и беседовали, нещадно дымя трубками. Курили они какой-то местный самосад, настолько ядреный, что даже привычный ко всякому куреву Дробин, попробовав раз, сказал, что слишком слаб для такого испытания.

– …и снова война будет, – как раз говорил Андрюха Бабр, когда Дробин и Примаков подошли с мисками к костру. – Вот вам крест святой – будет. Вот уж мы япошкам-то надаем… Припомним, как их городовой нашему государю-императору саблей чуть голову не срубил…

– Ему не срубил, а тебе – срубит, – усмехнулся Перебендя, накладывая Дробину и Примакову каши. – Да и не жалко будет – такую дурную-то…

– Это чего же дурную? – обиделся Андрюха. – Не дурнее тебя, Ванька!

Примаков сел в сторонке, зачерпнул ложкой кашу, глянул на нее в неверном свете костра и принюхался. Пшено с салом. Как, впрочем, вчера и позавчера, и все дни путешествия, за исключением двух первых, когда ели картошку. Никита не любил ни пшенки, ни сала, ни жареного лука, но Егоров запретил охотиться. И шуметь. И наказал тщательно убирать за собой при уходе со стоянки, словно прятался от кого-то.

– Так не дурнее, – не стал спорить Перебендя, – только я эту твою войну… Ни к чему она мне. Я, вишь ты, дитенков хочу вырастить, внучков дождаться. Потому мне рубиться с японцами или еще с кем – даром не нужно.

– Никак боишься? – засмеялся Андрюха. – Струсил, казак?

– И опять ты дурак, Бабр. Не струсил, а за понюх табаку погибать не желаю. Жизнь для чего человеку дадена? Чтобы жить, а не зазря ее тратить. Я, может, еще хочу и мир повидать. На том же корабле воздушном полететь. Вон, Антон Елисеевич говорил, что вскорости за человека все машина делать будет. И даже воевать. Вроде, сказывал, такую хитрую хитрость удумали, что паровоз весь в броне по земле едет, да не по рельсам, а куда пожелает. По болоту, по горам… Сам себе дорогу проложит и за собой приберет. Так если такую хреновину на войну направят, зачем тогда мне идти? Я дома, в станице останусь.

– Не с твоим счастьем, Ваня, – тихо сказал урядник Седых. – И не с моим. И паровозы эти твои на войну пойдут, и ты пойдешь. Там всем места хватит. Думаешь, когда эти самые корабли появились, не говорили казачки прямо как вот ты сейчас: без нас воевать теперь будут. Как же, без нас! Под Пекином как было? Нас привезли на кораблях, выкинули под стенами. Кому сильно повезло, кому меньше – прямо в город. Ну а кому не повезло совсем… – урядник вздохнул и махнул рукой.

– Так вы были в Пекине? – спросил вдруг Дробин.

– Был. В десантной команде на воздушном корабле второго класса «Святой Владимир». Вначале у Харбина воевали, а потом, как остальные державы корабли прислали, так и на Пекин полетели… Красивый город… был… пока гореть не начал, да нас в него не послали… Китайцы – они большие мастера: и нарисуют, и вырежут чего… дома, опять же и церкви их – очень даже красивые.

– А колдунов там не видели? – не сдержался Примаков. И даже не осознал, что могут подумать казаки, будто он снова их решил обидеть. – Китайских? Чтобы на войска союзников магию напустили?

Но Седых не обиделся. Пыхнул трубкой, подумал немного.

– И опять – как посмотреть. Пушки у них были, ружья, как у нас. Корабли, опять же, воздушные. А когда дело до рукопашной доходило… Нет, солдаты, которые за императрицу тамошнюю, те воевали обычно, кто лучше, кто хуже, но по-людски… А вот эти, как их… Как-то на «бо»…

– Боксеры, – подсказал Дробин.

– Вот-вот, боксеры, значит. Вот с этими беда была… Не со всеми, конечно, но были такие, что прямо ужас. Голой рукой ударил – человека насквозь пробил. Я сам видел. И еще, один такой выскочил перед японскими солдатами, рукой махнул… даже не махнул, а как бы толкнул от себя чего-то… так будто кто оглоблей солдатиков ударил. Человек с десять упало, троих насмерть. Крови, крику, а он снова руками замахал, ну как крыльями… и опять ударил. А потом японский офицер опомнился, приказал стрелять. Только пули его не брали. Вот богом клянусь – не брали. Я сам видел, как две прямо в грудь ему ударили. Одежонку пробили, а от тела отскочили.

– Кольчуга? – предположил Бабр, который наверняка эту историю слышал уже неоднократно, но не мог снова не высказать своей догадки. – Кольчуга или панцирь какой?

– Не было там ни панциря, ни кольчуги. Да и какая кольчуга выдержит винтовочную пулю с десяти шагов? Офицер не растерялся, саблей своей боксера этого по шее. Вначале просто на землю сшиб, не взяла сабля голую шею, отскочила. А вот со второго раза, да с третьего – отрубил японец голову…

Никита набрал воздуха в легкие, но бдительный Дробин сжал ему плечо и заставил промолчать.

– Но ведь победили китайцев. Значит, колдовство это… людишки волшебные, супротив пушек и пулеметов не выстоят, – подвел итог Перебендя. – И японцев побьем.

– О! – сказал вдруг один из эвенков, сидевших вдалеке от костра и совершенно невидимых в темноте. – Пришел.

– Пустите к костру? – спросил из темноты голос Егорова. – И кашки бы нам, изголодались совсем…

Через минуту и Егоров, и оба молодых казака, ходивших с ним, сидели у огня и живо стучали ложками о миски.

Все молчали, глядя на Антона Елисеевича и ожидая новостей.

– Ну что, – доев кашу и вздохнув удовлетворенно, произнес Егоров. – Завтра уже будем на месте. Дорога несложная, есть в одном месте загогулина, но проходимая. И лошади пройдут и… и все остальные.

Примакову показалось, что Егоров посмотрел на него. Наверное, показалось.

– Значит, завтра пораньше выдвигаемся. С восходом вперед ухожу я, Делунчи, Тыкулча, господин урядник и… Вы уж сами выберите, Никита Артемьевич, кого с собой возьмете. Господин Дробин, могу я просить вас составить мне компанию?

– Естественно, – ответил Дробин. – Вы же меня с собой взяли не просто так, воздухом подышать.

– Не просто так, – кивнул Егоров. – Значит, пока все остальные снимают лагерь, мы уходим вперед. Там, на месте, и встретимся. А сейчас рекомендую всем укладываться спать, день завтра будет непростой. И Никита Артемьевич, вы на сегодня часовых поставьте. Так, на всякий случай… Хорошо?

Егоров встал, потянулся и, не торопясь, двинулся к своей палатке.

– Антон Елисеевич! – неожиданно для себя выкрикнул Примаков. – А можно и я завтра с вами пойду?

– Мы пойдем быстро, – предупредил Егоров. – Отстанете – будете дожидаться остальных.

– Не отстану, – пообещал Никита. – Честное благородное слово – не отстану.

И не отстал.

Это было непросто: поднятый еще затемно, Никита не успел толком проснуться, как уже шагал вслед за Дробиным в гору, время от времени спотыкаясь о камни и корни. Хотелось остановиться и отдохнуть – десять предыдущих дней не подготовили Никиту к такому быстрому передвижению, но остальные двигались без привала, и Примаков, сцепив зубы, терпел. Пот заливал глаза, рубаха и куртка промокли насквозь, но он шел-шел-шел… А потом подъем вдруг закончился, и перед ним открылась широкая долина. Деревьев на ней почти не было – небольшая рощица из чахлых березок, кустарник и камни. А еще…

Никита, собиравшийся присесть на камень, замер в неудобной позе, потом выпрямился и стал всматриваться вниз, прикрыв глаза от солнца рукой.

Широкая полоса вырванных с корнем кустов и сломанных деревьев тянулась вдоль долины, словно кто-то решил пропахать ее каменистое дно гигантским плугом. Кто-то громадный, сильный, но не слишком старательный: плуг только скользнул по самой поверхности, а глубоко не проник.

– Что это? – спросил отчего-то шепотом Примаков.

– Это? – Егоров указал рукой вниз. – Это то, что раньше было воздушным кораблем третьего ранга Его Императорского Величества флота «Малахит».

Левый нагревательный корпус «Малахита» казался практически целым, во всяком случае, издалека. Громадный баллон возвышался над поваленными деревьями, вязь мостиков, переходов и коммуникаций была скомкана, порвана и разбросана вокруг него. Солнце отражалось во множестве стеклянных осколков, рассеянных между камнями, рубки и надстройки корабля были смяты и свалены в кучу. Правый нагревательный корпус раскололся, и полосы металла, сорванные с обшивки, свисали со шпангоутов, как обрывки плоти на скелете гигантского животного.

– Сколько на нем летело? – спросил шепотом Никита.

– По списку – семьдесят восемь душ.

– И все погибли?

– Не знаю, – сказал Егоров. – Связь с кораблем прервалась шестнадцать дней назад. «Малахит» проследовал наблюдательную станцию «Средняя», передал сообщение, что на борту все нормально. Радио со станции подтвердило: корабль следует по курсу согласно расписанию, а потом… Если бы кто-то выжил, то, наверное, смог бы добраться до одного из поселков. Мы же шли, тут нет непроходимых участков. Да и… Корабль нашли тунгусы…

– Эвенки, – автоматически поправил Примаков.

– Да, конечно, эвенки. Вот, наш Делунчи и нашел. Пришел к городу, рассказал. Оттуда дали телеграмму… В общем, сообщение так или иначе попало в Адмиралтейство.

Егоров оглянулся по сторонам, увидел стоявших неподалеку эвенков, позвал жестом, а когда они подошли, то попросил осмотреть все вокруг, нет ли чьих следов.

– Чужих, понимаете?

Делунчи посмотрел на Тыкулчу, тот улыбнулся и кивнул.

– Посмотрим, почему не посмотреть…

Эвенки двинулись вдоль гребня, потихоньку спускаясь в долину.

– Позволите бинокль? – Дробин протянул руку. – Не совсем понимаю, чего именно вы ждете от меня…

– Заключения о причинах крушения, – Егоров отдал бинокль и теперь рассматривал обломки корабля из-под руки. – Предварительного заключения…

– Нельзя было привезти настоящего специалиста? – спросил Дробин, не отнимая бинокля от глаз. – С завода. Или из Политехнического института.

– Нельзя, – коротко ответил Егоров, не вдаваясь в подробности. – Мы должны провести осмотр, сделать предварительное заключение, на основании которого потом будет принято решение… В общем, мы пришли. Теперь…

– Вниз пойдем, Антон Елисеевич? – спросил урядник.

– Как скажет Сергей Петрович, – Егоров еле заметно поклонился в сторону Дробина. – Он теперь тут главный. Как скажет – так и будет.

Страницы: «« ... 1213141516171819 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге в форме небольших и доступных уроков представлена вся необходимая информация по уходу за лиц...
Красивая фигура, царственная осанка, балетная походка и всегда гармоничное настроение – мечта соврем...
Гламурные журналы пестрят фотографиями ухоженных представительниц зарождающейся современной российск...
Стремление не только быть красивой, но и иметь ухоженную кожу, тренированное тело, грациозную осанку...
Эта книга не о том, как рабски следовать за последними модными тенденциями, она о том, как создать с...
Уникальные системы оздоровительных упражнений и дыхательно-медитативного тренинга, зародившиеся в Ки...