Оно Кинг Стивен
Генри надвинулся на Бена так, что его плоский живот уперся в брюхо толстяка. Бен неотрывно смотрел на него, слезы текли из широко раскрытых глаз. «Меня поймали! Поймали! – кричала какая-то часть его разума. Он пытался заставить ее замолчать, не мог думать под эти внутренние крики, но куда там. – Поймали! Поймали! Поймали!»
Генри раскрыл нож с широким, длинным лезвием. Бен увидел, что на лезвии выгравирована фамилия хозяина. Острие блеснуло в лучах яркого солнца.
– Сейчас я устрою тебе экзамен, – заговорил Генри все тем же раздумчивым голосом. – Время пришло, Сисястый, так что готовься.
Бен плакал. Сердце бешено колотилось. Сопли текли из носа и собирались на верхней губе. Его библиотечные книги лежали у ног. Генри наступил на «Бульдозер», глянул вниз, а потом отбросил в канаву боковым движением черного саперного сапога.
– Итак, первый вопрос твоего экзамена, Сисястый. Если кто-нибудь скажет «Дай списать» во время годовой контрольной, что ты ответишь?
– Да! – без запинки воскликнул Бен. – Я отвечу «да»! Конечно! Хорошо! Списывай, что хочешь!
Острие ножа продвинулось вперед на два дюйма и ткнулось Бену в живот. Холодное, как ванночка с кубиками льда, которую только что достали из морозильника. Бен отпрянул. На мгновение мир поблек. Губы Генри двигались, но Бен не мог разобрать ни слова. Генри говорил, как телевизор с выключенным звуком, и все вокруг начало вращаться… вращаться…
«Не смей грохнуться в обморок! – завопил панический голос. – Если грохнешься, он так разъярится, что может убить тебя!»
Мир вновь сфокусировался. Бен увидел, что и Виктор, и Рыгало перестали смеяться. Вроде бы занервничали… почти испугались. На Бена это подействовало, как прочищающая мозги затрещина. Он понял: они не знают, что может сделать Генри, как далеко может зайти. «Каким бы ужасным тебе это ни казалось, и пусть на самом деле все ужасно… может, даже еще немного ужаснее, ты должен думать, – сказал он себе. – Если ты никогда не думал раньше и не будешь думать потом, сейчас тебе лучше подумать. Его глаза говорят о том, что нервничают они не зря. Его глаза говорят о том, что он чокнутый».
– Неправильный ответ, Сисястый, – услышал он голос Генри. – Если кто-нибудь скажет тебе «Дай списать», мне по фигу, что ты сделаешь. Дошло?
– Да. – Живот Бена сотрясался от рыданий. – Да, дошло.
– Что ж, хорошо. Первый ответ – неправильный, но главные вопросы еще впереди. Ты готов к главным вопросам?
– Я… наверное.
К ним медленно приближался автомобиль. Запыленный «форд» модели 1951 года, на переднем сиденье сидели старик и старуха, словно пара всеми забытых манекенов из универмага. Бен увидел, как голова старика медленно повернулась к нему. Генри подступил к Бену, пряча нож, и Бен почувствовал, как острие уперлось ему в живот чуть повыше пупка. По-прежнему холодное. Он не понимал, как такое может быть, но чувствовал идущий от острия холод.
– Давай кричи, – предложил Генри. – Потом тебе придется собирать твои гребаные кишки с кроссовок. – Они сблизились на расстояние поцелуя. Бен чувствовал сладкий запах «Джуси фрут» в дыхании Генри.
Автомобиль поравнялся с ними и покатил дальше по Канзас-стрит, медленно и важно, словно платформа на Параде роз.
– Хорошо, Сисястый, теперь второй вопрос. Если я скажу «Дай списать» во время годовой контрольной, что ты ответишь?
– Да. Я отвечу «да». Сразу же.
Генри улыбнулся:
– Это хорошо. Ты ответил правильно, Сисястый. А теперь третий вопрос. Я хочу быть уверенным, что ты этого не забудешь. Как это сделать?
– Я… я не знаю, – прошептал Бен.
Генри улыбнулся. Так радостно, что лицо его на мгновение стало чуть ли не красивым.
– Я знаю! – воскликнул он, словно ему открылась великая истина. – Я знаю, Сисястый! Я вырежу свое имя на твоем толстом брюхе!
Виктор и Рыгало тут же загоготали. На мгновение Бен почувствовал безмерное облегчение, подумав, что это всего лишь выдумка… такая шутка, которую придумали эти трое, чтобы до смерти напугать его, и Бен внезапно понял, почему смеются Виктор и Рыгало – тоже от облегчения. Очевидно, они оба думали, что Генри шутит. Да только Генри не шутил.
Нож заскользил вверх, легко, словно резал масло. Оставляя за собой на белой коже Бена ярко-алую полосу крови.
– Эй! – крикнул Виктор. Сдавленно, словно ему перехватило горло.
– Держите его! – рявкнул Генри. – Просто держите, слышите меня! – Теперь на его лице не отражалось ни серьезности, ни раздумчивости; теперь Бен видел перед собой перекошенное лицо дьявола.
– Генри, ё-мое, не переборщи! – крикнул Рыгало, голос его вдруг стал высоким, прямо как у девушки.
Все тогда случилось очень быстро, но Бену Хэнскому казалось, что это происходит, как в замедленной съемке; происходит отдельными стоп-кадрами, как в фотоочерке, какие публиковали в журнале «Лайф». Паника ушла. Внутри Бена неожиданно обнаружилось нечто отличное от паники, а поскольку этому нечто паника ну никак не требовалась, оно ее просто сожрало. Целиком.
В первом стоп-кадре Генри задрал его свитер до сосков. Кровь текла из узкого вертикального разреза повыше пупка.
Во втором стоп-кадре Генри вновь опустил нож вниз, действуя быстро, как обезумевший батальонный хирург под бомбардировкой. Кровь потекла из второго разреза.
«Назад, – хладнокровно думал Бен, наблюдая, как кровь течет вниз и набирается между поясом джинсов и кожей. – Я должен податься назад. Это единственное направление, которое открыто для меня». Рыгало и Виктор более не держали его. Несмотря на приказ Генри, они попятились в стороны. Попятились в ужасе. Но если бы он побежал, Бауэрс поймал бы его.
В третьем стоп-кадре Генри соединил два вертикальных разреза коротким горизонтальным. Бен уже чувствовал, как кровь течет ему в трусы, липким улиточным следом проползает на левое бедро.
Генри на мгновение отступил, сосредоточенно хмурясь, как художник, рисующий пейзаж. «После «Н» идет «Е»[88], – подумал Бен, и этой мысли хватило, чтобы перейти к действиям. Он качнулся вперед, Генри тут же ткнул его в грудь, и Бен оттолкнулся ногами, добавив собственное ускорение к полученному от Генри. Привалился спиной к побеленному поручню между Канзас-Сити и Пустошью. И в тот самый момент, когда спина вошла в соприкосновение с поручнем, поднял правую ногу и ударил подошвой в живот Генри. Нет, не совершил акт возмездия, просто хотел с еще большей силой надавить на поручень. И однако, когда увидел отразившееся на лице Генри полнейшее изумление, его охватила дикая радость – и чувство это было настолько сильным, что на долю секунды он испугался, а не разлетится ли у него голова.
Потом раздался треск ломающегося поручня. Бен увидел, как Виктор и Рыгало подхватили Генри до того, как тот плюхнулся на задницу в канаву, рядом с разодранным «Бульдозером», а в следующее мгновение уже падал назад, в пустоту. С криком, в котором звучал смех.
Бен приземлился на склон спиной и ягодицами чуть пониже среза дренажной трубы, которую заметил раньше. Ему повезло, что он приземлился ниже. Если б угодил на трубу, мог бы сломать позвоночник. А так приземлился на толстую подушку из сорняков и папоротника-орляка и практически не почувствовал удара. Сделал кувырок назад. Ноги перелетели через голову. Он сел и в таком положении заскользил вниз по склону спиной вперед, как ребенок с большой зеленой горки, с каких съезжают в бассейн. Свитер задрался к шее. Руки пытались за что-то ухватиться, но только выдергивали папоротник и пырей.
Он видел, что вершина склона (уже казалось невероятным, что совсем недавно он там стоял) удаляется с безумной, как в мультфильмах, скоростью. Он видел Виктора и Рыгало (их лица напоминали большие белые буквы «О»), которые смотрели на него сверху вниз. Он успел погоревать о библиотечных книгах. А потом со страшной силой обо что-то ударился и чуть не откусил себе язык.
Спуск Бена по склону прервало упавшее дерево, и врезался он в него с такой силой, что едва не сломал левую ногу. Отполз чуть выше, со стоном высвободил ногу. Дерево остановило его на полпути вниз. Ниже росли густые кусты. Вода, льющаяся из дренажной трубы, тонкими струйками текла по его рукам.
Сверху послышался крик. Бен посмотрел на вершину склона и увидел прыгающего вниз Генри Бауэрса, с зажатым в зубах ножом. Он приземлился на обе ноги, откинулся назад, чтобы сохранить равновесие. Сначала заскользил по склону, а потом продолжил спуск неуклюжими прыжками а-ля кенгуру.
– Я ебя ую, Исый! – кричал Генри с ножом во рту, и Бену не требовался переводчик из ООН, чтобы понять фразу: «Я тебя убью, Сисястый». – Я ебя ую-ю-ю!
И теперь, с генеральским хладнокровием, которое он обнаружил в себе еще на тротуаре, Бен знал, что должен делать. Ему удалось подняться на ноги аккурат перед тем, как Генри добрался до него, с ножом уже в руке, выставленным вперед, как штык. Периферийным зрением Бен видел, что левая штанина его джинсов порвана, а левая нога кровоточит сильнее, чем живот, – но он мог на ней стоять, а это означало, что она не сломана. Во всяком случае, он надеялся, что не сломана.
Бен чуть согнул ноги, чтобы не потерять и без того неустойчивое равновесие, и когда Генри потянулся к нему одной рукой, собираясь схватить, а вторую, с ножом, занес по широкой дуге, Бен отступил в сторону. Равновесие он потерял, но, падая, выставил вперед левую, травмированную ногу. Голени Генри ударили по ней, и как же быстро земля ушла у него из-под ног. На мгновение у Бена даже отвисла челюсть, ужас уступил место благоговейному трепету и восхищению. Генри Бауэрс пролетел над упавшим деревом, как Супермен. Руки он вытянул вперед, совсем как Джордж Ривз[89] в том телешоу. Только Джордж Ривз летал так же естественно, как принимал ванну или ел ленч на заднем крыльце. Генри же выглядел так, словно кто-то загнал ему в очко раскаленную кочергу. Рот его открывался и закрывался. Из одного уголка рта выплеснулись капельки слюны, и на глазах Бена обрызгали мочку уха.
А потом Генри врезался в землю. Нож вылетел из руки, сам Генри перевернулся через плечо на спину и заскользил в кусты, ноги его раскинулись, образовав букву «V». Крик. Удар. Тишина.
Ошеломленный, Бен сел, глядя на то место в кустах, где исчез Генри. Внезапно вокруг запрыгали камни и голыши. Он поднял голову. Виктор и Рыгало спускались по склону. С большей осторожностью, чем Генри, а потому медленнее, но могли добраться до него через тридцать секунд, может, и раньше, останься он на месте. Неужели это безумие еще не закончилось?
Поглядывая на них, Бен перебрался через упавшее дерево и, тяжело дыша, начал спускаться. В боку кололо. Ужасно болел язык. Кусты доходили Бену до головы. В нос бил резкий запах зелени, растущей, как ей того хотелось. Он слышал, что где-то поблизости бежит вода, переливаясь через камни и струясь между ними.
Он поскользнулся, вновь упал, продолжил спуск, перекатываясь и скользя, ударился тыльной стороной ладони о торчащий из земли камень, шипы вырывали клоки ткани из его свитера и кусочки кожи с рук и щек.
Спуск его резко прекратился, он сел, увидел, что ноги в воде. Ручей в этом месте делался извилистым, перед тем как скрыться в густой рощице по правую от Бена руку. Под деревьями было темно, как в пещере. Бен посмотрел налево и увидел Генри Бауэрса, лежащего на спине посреди ручья. В полуоткрытых глазах виднелись только белки. Из одного уха вытекала кровь и тоненькими ниточками змеилась по воде в сторону Бена.
«Боже мой, я его убил! Боже мой, я убийца! Боже мой!»
Забыв про Рыгало и Виктора (а может, понимая, что желание отметелить его у них пропадет, как только они увидят, что их Бесстрашный лидер[90] мертв), Бен прошлепал двадцать футов вверх по ручью к тому месту, где лежал Генри в разорванной в клочья рубашке, в намокших, потемневших джинсах, потеряв один сапог. Смутно Бен понимал, что и от его одежды мало что уцелело, а все тело в ссадинах и гудит от боли. Хуже всего дело обстояло с левой лодыжкой. Она уже раздулась и распирала промокший кед, не могла служить ему как должно, и шел он вперевалочку, будто матрос, ступивший на землю после долгого плавания.
Он наклонился над Генри Бауэрсом. Глаза Генри широко раскрылись. Он схватил Бена за икру поцарапанной и окровавленной рукой. Губы двигались, и с них слетали только свистящие хрипы, но Бен все равно понимал, что говорит Генри: «Убью тебя, жирный говнюк».
Генри пытался подняться, используя ногу Бена, как опору. Бен испуганно отдернул ногу, рука Генри начала соскальзывать, отцепилась. Бен подался назад, замахал руками, но плюхнулся на задницу в третий раз за последние четыре минуты, поставив, наверное, рекорд. И вновь прикусил язык. Вода обтекала его. На мгновение перед глазами у него замерцала радуга. Бен плевать хотел на радугу. Наплевал бы и на горшочек с золотом[91]. Он всего лишь хотел сохранить свою жалкую толстячью жизнь.
Генри перекатился на живот. Попытался встать. Упал. Поднялся на руки и колени. Наконец, встал. Сверлил Бена злобными черными глазами. Волосы торчали в разные стороны, словно кукурузные стебли, потрепанные сильным ветром. Бен внезапно разозлился. Больше чем разозлился. Его охватила ярость. Он шел по тротуару, нес под мышкой библиотечные книги, грезил о том, что целует Беверли Марш, никого не трогал. А теперь посмотрите, что из этого вышло. Только посмотрите. Джинсы разорваны. Левая лодыжка, возможно, сломана, а уж насчет сильного растяжения сомнений нет. Нога поранена, язык прокушен, монограмма этого Генри чертова Бауэрса на животе. И как вам такая предыстория этого поединка, дорогие спортивные болельщики? Но, вероятно, именно случившееся с библиотечными книгами, за которые он нес ответственность, заставило Бена броситься на Генри Бауэрса. Потерянные библиотечные книги и упрек, который появился бы в глазах миссис Старрет, едва он начал бы рассказывать ей об этом. Какой бы ни была причина – порезы, растяжение, библиотечные книги, даже мысль о намокшем и, вероятно, уже нечитаемом табеле в его заднем кармане, – он сдвинулся с места. Шагнул вперед, расплескивая воду кедами, и ногой врезал Генри точно по яйцам.
Бауэрс издал жуткий хриплый крик, распугав птиц, сидевших на ближайших деревьях. Какое-то мгновение постоял, раздвинув ноги, прижав руки к промежности, глядя на Бена, не веря тому, что только что произошло.
– У-у, – пискнул он.
– Именно.
– У-у, – вновь пискнул Генри, еще более тонким голосом.
– Правильно.
Генри медленно упал на колени – не упал, просто ноги сложились в коленях. Он по-прежнему смотрел на Бена, по-прежнему не мог поверить, что тот так разобрался с ним.
– У-у.
– Чертовски правильно.
Генри повалился на бок, держась за яйца, и стал кататься из стороны в сторону.
– У-у! – стонал Генри. – Мои яйца. У-у. Ты разбил мне яйца. У-у-у! – Голос начал набирать силу, и Бен тут же попятился от Генри. Его мутило от содеянного, но при этом он как зачарованный не отрывал глаз от Генри, чувствуя, что правота на его стороне. – У-у! Моя гребаная мошонка… у-у-у!.. Мои гребаные ЯЙЦА!
Бен мог бы простоять здесь долго… возможно, он не сдвинулся бы с места, пока Генри не оклемался и не бросился бы на него… но тут камень ударил ему в голову повыше правого уха, вызвав резкую, пронизывающую боль, и Бен думал, что его укусила оса, пока не почувствовал, как потекла теплая кровь.
Он повернулся и увидел, как остальные двое идут к нему по ручью. Каждый держал пригоршню обкатанных водой камней. Виктор бросил один, и Бен услышал, как он просвистел мимо уха. Он пригнулся, и другой камень угодил ему в правое колено, заставив вскрикнуть от неожиданной боли. Еще один отскочил от правой скулы, и глаз наполнился влагой.
Бен поспешил к дальнему берегу и как мог быстро начал карабкаться на него, хватаясь за торчащие корни и ветки кустов. Он добрался до верха (за это время еще один камень ударил в ягодицу) и оглянулся.
Рыгало опустился на колени рядом с Генри, а Виктор стоял в десятке футов от них и бросал камни. Один, размером с бейсбольный мяч, прошелестел сквозь листву кустов совсем рядом с головой Бена. Он увидел предостаточно; если на то пошло, даже больше, чем хотел. А что самое худшее – Генри Бауэрс вновь поднимался. Как и «Таймекс» Бена, Генри мог держать удар, продолжая тикать. Бен повернулся и двинулся сквозь кусты, как он надеялся, на запад. Если бы ему удалось пересечь Пустошь и добраться до Олд-Кейп, он мог выпросить у кого-нибудь десятицентовик и на автобусе доехать до дома. Там запер бы за собой дверь, бросил окровавленную, разорванную одежду в мусорный бак и на том этот кошмарный сон закончился бы. Бен уже представил себе, как сидит в своем кресле в гостиной после ванны в пушистом красном банном халате, смотрит мультфильмы про Даффи Дака по телевизору и пьет молоко через соломинку. «Придержи эти мысли, – мрачно сказал он себе, – и пошевеливайся».
Кусты так и норовили ударить по лицу. Бен отталкивал ветки в стороны, шипы цеплялись за одежду и кололи. Бен пытался не обращать на это внимания. Он вышел к ровному участку черной болотистой земли. Дорогу преграждали густые заросли, отдаленно напоминающие бамбук. От земли поднималось зловоние. Тревожная мысль
(зыбучие пески)
словно тень проскользнула в голове, когда он увидел, что в глубине зарослей поблескивает стоячая вода. Туда он идти не хотел. Даже если это и не зыбучие пески, грязь могла засосать его кеды. Он повернул направо, обежал «бамбуковую» рощу и наконец-то попал в настоящий лес.
Деревья, в основном хвойные, росли везде, очень близко друг к другу, боролись за местечко под солнцем, зато подлеска практически не было, так что он мог идти быстрее. Он уже не знал точно, в каком направлении продвигается, но по-прежнему полагал, что оторвался от охотников. Дерри подступал к Пустоши с трех сторон, с четвертой ее ограничивала наполовину построенная автострада. Так что рано или поздно он выйдет к людям.
Живот пульсировал болью, и Бен поднял разорванный свитер, чтобы взглянуть на него. Поморщился и присвистнул сквозь зубы. Выглядел живот, как гротескный елочный шар, в красных пятнах от запекшейся крови и зеленых – от травы, оставшихся после спуска. Бен опустил свитер. Вид живота вызывал тошноту.
И тут до него донеслось низкое жужжание, едва слышное, источник которого находился где-то впереди. Взрослый, сосредоточившийся на стремлении выбраться отсюда (комары уже нашли Бена, далеко не такие большие, как воробьи, но достаточно большие), не обратил бы на него внимания или даже не услышал, но Бен был мальчиком, и пережитые страхи уже начали отступать. Он повернул налево и полез сквозь низкие лавровые кусты. За ними увидел бетонный цилиндр диаметром примерно в четыре фута, выступающий из земли фута на три. Цилиндр накрывала железная вентиляционная решетка. Бен прочитал выбитую на решетке надпись: «Департамент утилизации стоков Дерри». Этот звук, скорее гудение, чем жужжание, доносился откуда-то из глубины.
Бен прижался глазом к одному из отверстий в вентиляционной решетке, но ничего не смог разглядеть. Слышал гудение, где-то текла вода, но это все, что он мог сказать о происходящем внизу. Он потянул носом: снизу пахнуло сыростью и дерьмом, поморщился и отпрянул. Канализационный тоннель, ничего больше. А может, канализационный и дренажный в одном флаконе – в Дерри, постоянно живущем под страхом наводнения, таких хватало. Обычное дело. Но почему-то по спине у него пробежал холодок. Отчасти потому, что среди буйства дикой природы он увидел следы присутствия человека, но страх вызвала и форма сооружения – бетонный цилиндр, выступающий из земли. Годом раньше Бен прочитал «Машину времени» Герберта Уэллса, сначала в серии «Классика в комиксах», потом саму книгу. Цилиндр, накрытый вентиляционной железной решеткой, напомнил ему шахты, которые вели в страну сутулых и ужасных морлоков.
Он быстро отступил от цилиндра, попытался вновь определить, где запад. Вышел на поляну и вертелся на месте, пока тень не легла строго позади него. После этого пошел по прямой.
Пять минут спустя он услышал шум бегущей воды и голоса. Дет ские голоса. В той стороне, куда и шел.
Бен остановился прислушаться, и тут до него донеслись хруст ломающихся ветвей и другие голоса, уже сзади. Эти голоса он сразу узнал. Они принадлежали Виктору, Рыгало и единственному и несравненному Генри Бауэрсу. Видать, кошмар еще не закончился.
Бен огляделся в поисках места, где он мог бы спрятаться.
10
Из своего убежища он вылез через два часа, еще более грязный, но отдохнувший. Ему в это просто не верилось, но он поспал.
Услышав, что троица по-прежнему преследует его, Бен едва не впал в ступор, как случается с животным, которого освещают фары приближающегося автомобиля. Парализующая сонливость уже начала распространяться по телу. Захотелось просто лечь, свернуться в клубок, как еж, и позволить им сделать с ним все, чего только они пожелают. Безумная идея, но и необычайно привлекательная.
Однако вместо этого Бен двинулся на шум воды и детские голоса. Попытался отделить один голос от другого, понять, о чем они говорят, с тем, чтобы стряхнуть пугающий паралич духа. Говорили они о каком-то проекте. Один из двух голосов даже показался Бену знакомым. Что-то плюхнулось в воду, последовал взрыв добродушного смеха. Смех этот влек к себе, но и заставил особенно остро осознать, в каком опасном он положении.
«И если меня все-таки поймают, – подумал Бен, – нет нужды навлекать беду на этих ребят, которые могут попасть под горячую руку». Бен вновь повернул направо. Как и многие крупные люди, передвигался он на удивление бесшумно. Прошел достаточно близко от мальчишек, чтобы видеть их тени, пляшущие между ним и водой, а они не увидели и не услышали его. Наконец их голоса стали затихать.
Он наткнулся на узкую, вытоптанную до голой земли тропу. На мгновение задумался, но покачал головой и пересек ее, вновь углубившись в густой подлесок. Двигался теперь медленнее, не ломился сквозь кусты, а осторожно раздвигал их. По-прежнему шел параллельно ручью, около которого играли дети. Сквозь переплетенные кусты и деревья видел, что ручей этот гораздо шире того, в который свалились он и Генри. Не ручей вовсе, а река.
Здесь Бен обнаружил еще один бетонный цилиндр, едва различимый в зарослях ежевики, спокойно гудящий сам с собой. За ним, там, где берег сбегал к речке, росла старая ель, искривленный ствол которой наклонился над водой. Часть корней, зависших в воздухе из-за береговой эрозии, напоминала грязные волосы.
В надежде, что его не ждет встреча с пауками или со змеями, но, по большому счету, слишком много переживший, чтобы тревожиться из-за этого, Бен пролез между корнями в узкую пещеру под ними. Прижался к дальней стене. Один корень вонзился ему в спину, как сердитый палец. Бен чуть повернулся, и места хватило обоим.
Генри, Рыгало и Виктор вышли на берег. Бен надеялся, что они, возможно, пойдут по тропе, но, увы, не повезло. Они стояли так близко, что он мог высунуть руку из своего тайника и коснуться их.
– Готов спорить, те сопляки видели его, – предположил Рыгало.
– Что ж, давай узнаем, – ответил Генри, и втроем они направились в обратном направлении. И вскоре Бен услышал, как тот проревел: – И что вы, вашу мать, тут делаете?
Ему ответили, но Бен разобрать слов не сумел: дети находились далеко, а речка (конечно же, он вышел на берег Кендускига) сильно шумела. Но ему показалось, что голос мальчишки звучал испуганно. Бен мог ему посочувствовать.
Потом Виктор Крисс проревел что-то, не понятное Бену: «Гляньте-ка на эту гребаную махонькую плотину!»
При чем тут плотина? Какая плотина?
– Давай ее развалим! – предложил Рыгало.
Раздались крики протеста, завершившиеся воплем боли. Кто-то заплакал. Да, Бен мог посочувствовать мальчишкам. Эти трое его поймать не сумели (во всяком случае, пока), а тут попались другие малявки, на которых они могли сорвать злость.
– Конечно, развалим, – согласился Генри.
Всплески. Крики. Громкий смех Рыгало и Виктора. Яростный крик одного из мальчишек.
– Ты мне мозги не полощи, заикающийся выродок! – рявкнул Генри Бауэрс. – Достали меня сегодня такие, как ты.
Новые всплески, вода вдруг громко зашумела, потом шум стих, и вода продолжила тихонько журчать. Тут Бен все понял. Маленькая плотина. Мальчишки (двое или трое, судя по голосам) строили плотину. Генри и его дружки ударами сапог только что разрушили ее. Бен подумал, что знает одного из мальчишек. Единственным «заикающимся выродком» в начальной школе был Билл Денбро, который учился в параллельном пятом классе.
– Вы могли бы этого не делать! – прокричал тонкий и испуганный голос. Бен узнал и его, только не смог тут же связать с конкретным человеком. – Зачем вы это сделали?
– Потому что мне так захотелось, ублюдки! – пролаял Генри. Последовал увесистый удар. За ним – крик боли. И плач.
– Заткнись! – рявкнул Виктор. – Перестань выть, щенок, не то вытяну твои уши и завяжу под подбородком.
Плач сменился всхлипываниями.
– Мы уходим, – послышался голос Генри, – но, прежде чем мы уйдем, вот что я хочу знать. В последние десять минут вы видели здесь толстого сопляка? Большой жирдяй, весь в крови?
Таким коротким мог быть только один ответ – нет.
– Точно? – спросил Рыгало. – Тебе лучше сказать правду, каша-во-рту.
– То-то-точно, – ответил Билл Денбро.
– Пошли, – добавил Генри. – Наверное, он перебрался на другой берег.
– Пока, мальчики, – послышался голос Виктора Крисса. – Это была действительно очень маленькая детская плотина, поверьте мне. Вам без нее только лучше.
Всплески, голос Рыгало, но уже дальше. Слов Бен не разобрал. Собственно, и не хотел разбирать. С более близкого расстояния вновь донесся детский плач. Бен решил, что мальчишек двое, Заика Билл и плакса.
Он полусидел-полулежал в своем убежище, слушая мальчишек у речки, удаляющие звуки, которые издавали Генри и два его дружка-динозавра, ломясь сквозь кусты к дальней стороне Пустоши. Солнечные лучи били в глаза, отбрасывали блики и на корни над головой, и на землю под ними. В пещере было грязно, но и уютно… безопасно. Журчание воды успокаивало. Даже детский плач странным образом успокаивал. Раны и ушибы уже не пульсировали болью, а тупо ныли. Шум, издаваемый динозаврами, полностью стих. Бен решил, что ему лучше остаться здесь еще на какое-то время, убедиться, что они не вернутся, а уж потом спокойно идти домой.
Он слышал и гудение мощных машин, которое пробивалось сквозь толщу земли… мог даже почувствовать это гудение: низкие, ровные вибрации, которые передавались его спине через стену пещеры. Подумал о морлоках, об их голой плоти; на него словно пахнуло запахами сырости и дерьма, поднимающимися через отверстия вентиляционной железной решетки. Подумал об их шахтах, уходящих в глубины земли, шахтах с ржавыми лестницами, которые болтами крепились к стенам. Задремал, и в какой-то момент мысли перешли в сон.
11
Снились ему не морлоки. Снилось случившееся с ним в январе, то самое происшествие, о котором он не решился рассказать матери.
Произошло все в первый учебный день после длинных рождественских каникул. Миссис Дуглас попросила кого-нибудь остаться после занятий и помочь ей пересчитать учебники, которые ученики сдали перед тем, как уйти на каникулы. Бен поднял руку.
– Спасибо, Бен. – Миссис Дуглас наградила его такой ослепительной улыбкой, что тепло растеклось у него по телу до пальчиков ног.
«Жополиз», – шепотом прокомментировал с задней парты Генри Бауэрс.
День выдался из тех зимних дней в Мэне, которые принято считать и лучшими, и худшими: безоблачное небо, слепяще яркое солнце, но такой холод, что становилось страшно. Мало того что мороз под пятнадцать градусов, так еще сильный ледяной ветер.
Бен считал книги и выкрикивал результаты; миссис Дуглас их записывала (ни разу даже не проверила, с гордостью отметил Бен), а потом они на пару относили книги в кладовую по коридорам, в которых сонно потрескивали батареи центрального отопления. Поначалу школу наполняли самые разные звуки: захлопывались дверцы шкафчиков, в приемной директора стрекотала пишущая машинка миссис Томас, наверху репетировал хор, из спортивного зала доносились нервные удары баскетбольного мяча и шуршание кроссовок по деревянному полу.
Мало-помалу звуки эти обрывались, и когда они относили в кладовую последнюю порцию (книг оказалось на одну меньше, но миссис Дуглас со вздохом сказала, что значения это не имеет, поскольку все они дышали на ладан), осталось только потрескивание в батареях, ш-ш-шир, ш-ш-шир швабры мистера Фацио, продвигающего цветные опилки по полу в коридоре, да завывание ветра за окнами.
Бен посмотрел в узкое окно кладовой и увидел, что небо быстро темнеет. Часы показывали четыре пополудни, и сумерки начали сгущаться. На детской площадке ветер гнал по земле сухой снег, наметал маленькие сугробы около детских качалок, которые одним сиденьем намертво вмерзли в землю. Только апрельские оттепели могли снять эти крепкие зимние оковы. Никого не увидел он и на Джексон-стрит. Еще какое-то время он не отрывал глаз от окна, надеясь, что хоть один автомобиль проедет по перекрестку с Уитчем-стрит, но напрасно. Судя по тому, что видел он из окна, все в Дерри, за исключением него и миссис Дуглас, могли умереть или покинуть город.
Бен повернулся к учительнице, и ему стало ясно (тут он действительно испугался), что ее ощущения ничуть не отличаются от его. Он понял это по выражению глаз миссис Дуглас. Эти ушедшие в себя, задумчивые, отсутствующие глаза могли принадлежать ребенку, но никак не учительнице сорока с небольшим лет. И руки она сложила под грудью, как в молитве.
«Мне страшно, – подумал Бен, – и ей тоже. Но чего мы в действительности боимся?»
Он не знал. Потом она посмотрела на него, и с ее губ сорвался короткий, чуть ли не смущенный смешок.
– Я слишком уж задержала тебя. Извини, Бен.
– Ничего. – Он смотрел на свои ботинки. Бен немножко любил ее, не так искренне и всей душой, как мисс Тибодо, свою первую учительницу… но любил.
– Если б я водила машину, то подвезла бы тебя, но я не вожу. Муж заедет за мной в четверть шестого. Если ты подождешь, мы сможем…
– Нет, спасибо, – ответил Бен. – Я должен быть дома раньше. – Правдой тут и не пахло, но сама идея о встрече с мужем миссис Дуглас вызывала у него непонятное отвращение.
– Может, твоя мама сможет…
– Она тоже не водит машину, – ответил Бен. – Ничего со мной не случится. Мой дом в миле отсюда.
– Миля – не так и далеко в хорошую погоду, но не в такой мороз. При необходимости ты сможешь зайти куда-нибудь погреться?
– Да, конечно. Я зайду в «Костелло» и постою у печи. Мистер Гедро возражать не будет. У меня лыжные штаны. И теплый шарф. Мне его подарили на Рождество.
Его слова немного успокоили миссис Дуглас – а потом она снова посмотрела в окно.
– Просто на улице вроде бы так холодно. Так… так неприязненно.
Он не знал этого слова, но понимал, что она хотела сказать. Что-то только что случилось… но что?
Он увидел в ней, внезапно осознал Бен, человека, а не просто учительницу. Вот что случилось. Внезапно ее лицо предстало перед ним в новом ракурсе: оно стало совершенно другим – лицом уставшей поэтессы. Он мог видеть, как она едет домой с мужем, сидит рядом с ним в автомобиле, сложив руки на коленях, под шипение обогревателя, и они говорят о том, как у него прошел день. Он мог видеть, как она готовит обед. Странная мысль промелькнула в голове, и с губ чуть не сорвался вопрос, уместный на коктейль-пати: «У вас есть дети, миссис Дуглас?»
– В это время года я часто думаю, что люди не должны жить так далеко к северу от экватора, – добавила она. – Во всяком случае, на этой широте. – Тут она улыбнулась, и необычность отчасти ушла, то ли с ее лица, то ли из его глаз: он мог видеть ее такой же, как и всегда, по крайней мере частично. «И такой, как чуть раньше, мне ее больше не увидеть», – в унынии подумал Бен.
– Пока не наступит весна, я чувствую себя старой, а потом снова становлюсь молодой. И так каждый год. Ты уверен, что доберешься до дому, Бен?
– Доберусь в лучшем виде.
– Да, думаю, доберешься. Ты хороший мальчик, Бен.
Он смотрел на свои ботинки, покраснев, любя ее больше, чем когда бы то ни было.
– Смотри, не отморозь себе что-нибудь, парень, – преду предил его в коридоре мистер Фацио, не отрываясь от красных опилок.
– Не отморожу.
Он подошел к своему шкафчику, открыл его, вытащил лыжные штаны. Он очень переживал из-за того, что в особенно холодные зимние дни мать заставляла его надевать их, считая, что это одежда для малышей, но сегодня только порадовался тому, что они у него есть. Медленно пошел к двери, застегивая молнию куртки, туго завязывая тесемки капюшона, надевая варежки. Вышел из школы, постоял на припорошенной снегом верхней ступеньке лестницы, слушая, как за его спиной закрылась (и защелкнулась на замок) дверь.
Начальная школа Дерри в глубокой задумчивости застыла под сине-лиловым небом. Ветер дул без устали. Крюки с защелкой на флагштоке постукивали о металлическую стойку. Ветер сразу набросился на теплое лицо Бена, принялся кусать щеки.
«Не отморозь себе что-нибудь, парень».
Он быстро натянул шарф на лицо, превратившись в маленькую, пухлую карикатуру на Красного всадника[92]. От красоты темнеющего неба захватывало дух, но Бен не задержался у двери школы, чтобы полюбоваться им: слишком холодно. Он зашагал домой.
Поначалу ветер дул в спину, и никакого дискомфорта Бен не испытывал; наоборот, ветер подталкивал к дому. Но на Канальной улице пришлось повернуть направо и идти чуть ли не против ветра. Теперь ветер задерживал его… словно у него было к Бену какое-то дело. Шарф помогал, но не так чтобы очень. Глаза пульсировали, влага в носу заледенела, ноги в лыжных штанах онемели. Несколько раз он совал руки в варежках под мышки, чтобы согреть их. Ветер выл и стонал, иногда прямо-таки по-человечески.
Бен ощущал испуг и радостное волнение. Испуг – потому что теперь мог лучше понять прочитанные им истории, скажем, рассказ Джека Лондона «Костер», в котором люди замерзли до смерти. Да, в такой вечер действительно можно замерзнуть до смерти, в такой вечер, когда температура могла упасть до двадцати пяти градусов ниже нуля.
Для радостного волнения простого объяснения не находилось. Оно обусловливалось одиночеством… к нему примешивалась меланхолия. Бен шел по улице, его обдувал ветер, и никто из людей за ярко освещенными квадратами окон не видел его. Они были внутри, при свете и в тепле. Они не знали, что он проходил мимо них; только он знал. Это был его секрет.
Движущийся воздух колол щеки, как иголки, но пах свежестью и чистотой. Белый дымок вырывался из ноздрей Бена маленькими аккуратными струйками.
Когда солнце село и лишь остаток дня задержался на западном горизонте холодной желто-оранжевой полосой, а первые звезды брильянтовой крошкой заблестели на небе, Бен вышел к Каналу. Теперь от дома его отделяли только три квартала, ему не терпелось ощутить тепло лицом и ногами, почувствовать покалывание, вызванное бегом крови.
И однако… он остановился.
Канал застыл в бетонном желобе замороженной рекой розоватого молока, Бен видел, что поверхность его неровная, мутная, в трещинах. Он не двигался и при этом казался живым в этом сурово-пуританском зимнем свете. Чувствовалась в нем уникальная, трудная для понимания красота.
Бен повернулся в другую сторону – на юго-запад. К Пустоши. И когда он смотрел в этом направлении, ветер снова задул ему в спину. Принялся трепать лыжные штаны. Канал тянулся среди бетонных берегов еще где-то полмили, потом бетон заканчивался: река втекала в него из Пустоши – в это время года скелетообразного мира заледенелых кустов и голых ветвей.
На льду стояла фигура.
Бен смотрел на нее и думал: «Там может быть человек, но как он может быть в таком наряде? Это же невозможно, правда?»
Действительно, он видел человека в серебристо-белом клоунском костюме. Его немилосердно трепал ледяной ветер. Большущие оранжевые башмаки цветом соответствовали пуговицам-помпонам на костюме. В одной руке человек держал нити, которые тянулись к ярким разноцветным воздушным шарикам. На глазах Бена шарики вдруг поплыли к нему, и он еще сильнее ощутил нереальность происходящего. Закрыл глаза, открыл, потер их. Шарики все равно плыли к нему.
В голове зазвучал голос мистера Фацио: «Не отморозь себе что-нибудь, парень».
Конечно же, это галлюцинация или мираж, вызванный каким-то природным феноменом. Человек мог стоять на льду. В принципе, даже мог надеть клоунский костюм. Но шарики никак не могли плыть к Бену против ветра. И однако, по всему выходило, что именно это они и делали.
«Бен! – позвал клоун со льда. Бен подумал, что голос этот звучит только в голове, хотя казалось, что он слышит его ушами. – Хочешь шарик, Бен?»
И такой злобой дышал этот голос, такой вызывал ужас, что Бену захотелось бежать со всех ног, да только ноги его словно вмерзли в тротуар, точно так же, как качалки на детской школьной площадке – в землю.
«Они летают, Бен! Они все летают! Возьми один и увидишь».
Клоун пошел по льду к мосту через Канал, на котором стоял Бен. Бен наблюдал за его приближением, не шевелясь; наблюдал, как птица – за приближающейся змеей. На таком жутком холоде шарики должны были лопнуть, но они не лопались; плыли над головой и впереди клоуна, хотя им следовало находиться позади него, рваться в Пустошь… откуда, как убеждала Бена какая-то часть его разума, и пришло это существо.
А потом Бен заметил кое-что еще.
Хотя остатки дневного света окрашивали лед Канала в розовый цвет, клоун не отбрасывал тени. Вообще не отбрасывал.
«Тебе там понравится, Бен. – Клоун подошел достаточно близко, чтобы Бен слышал постукивание его забавных башмаков по неровному льду. – Тебе там понравится, я обещаю, всем мальчикам и девочкам, которых я встречал, там нравилось, потому что это тот же остров Удовольствий Пиноккио или страна Нетинебудет Питера Пэна; им никогда не придется взрослеть, а ведь именно этого хотят все дети! Так что пошли! Ты увидишь столько интересного. Получишь шарик, покормишь слонов. Покатаешься на горках! Тебе это так понравится, и, Бен, как ты будешь летать…»
Несмотря на страх, Бен обнаружил, что какая-то его часть хочет этот шарик. У кого в мире был шарик, который мог лететь против ветра? Кто вообще слышал о таком шарике? Да… он хотел заполучить такой шарик, и он хотел увидеть лицо клоуна, которое тот наклонял ко льду, словно для того, чтобы защитить от убийственного ветра.
Как бы все обернулось, если бы в этот момент не загудел пятичасовой гудок на ратуше Дерри, Бен не знал… не хотел знать. Главное – он загудел, пронзительным звуком прорезал зимний холод. Клоун поднял голову, словно в удивлении, и Бен увидел его лицо.
«Мумия! Господи, это же мумия!» – пришла первая мысль, сопровождаемая нарастающим ужасом, который заставил его ухватиться обеими руками за перила моста, чтобы не грохнуться без чувств. Разумеется, это была не мумия, не могло это быть мумией. Да, были египетские мумии, их хватало, он это знал, но поначалу он подумал о другой мумии – пыльном монстре, сыгранном Борисом Карлоффом в старом фильме, который он видел в прошлом месяце, когда допоздна смотрел телепрограмму «Кинотеатр ужасов».
Нет, это не могла быть и та мумия, киношные монстры ненастоящие, все это знали, даже дети. Но…
Этот клоун не загримировался под мумию. Этого клоуна не запеленали в бинты. Бинты были на шее и запястьях, ветер мотал их свободные концы, но Бен ясно видел лицо клоуна. Глубокие складки, кожа – пергаментная сеть морщин, щеки в лохмотьях, высохшая плоть. Кожа на лбу разорвана, но без кровинки. Мертвые губы растягивались, обнажая зубы, торчащие под углом, словно наклонившиеся надгробные камни. И десны, черные и в язвах. Бен не смог разглядеть глаза, но что-то блестело в глубине этих черных ям, что-то похожее на холодные драгоценные камни в глазах египетских скарабеев. И хотя ветер дул в сторону мумии, Бену казалось, что он улавливает запахи корицы и благовоний, прогнивших тканей, пропитанных неведомыми составами, песка, крови, такой старой, что она успела высохнуть и рассыпаться в пыль.
– Внизу мы все летаем, – прохрипел клоун-мумия, и Бен осознал, с одновременно нахлынувшей новой волной ужаса, что это чудище уже у моста и тянется вверх сухой скрюченной рукой, на которой кожа тоже висела лохмотьями, а сквозь иссохшую плоть проглядывали желтые кости.
Один почти бесплотный палец погладил мысок его сапога. И вот тут Бен вырвался из ступора. Пробежал оставшуюся часть моста под бьющий в уши пятичасовой гудок. Добрался до противоположного конца, в тот самый момент, когда гудок смолк. Это мог быть только мираж, ничего больше. Клоун просто не сумел бы преодолеть расстояние, отделявшее его от моста, за те десять – пятнадцать секунд, пока звучал гудок.
Но его страх миражем не был; равно как и слезы, которые брызнули из его глаз и замерзли на щеках через секунду после того, как коснулись их. Он бежал, сапоги стучали по тротуару, а позади, он это слышал, мумия в клоунском наряде карабкалась на мост из Канала, окаменевшие ногти скребли по железу, древние сухожилия скрипели, как несмазанные петли. Бен слышал сухой свист воздуха, втягиваемого и выходящего из ноздрей, которые по сухости могли соперничать с тоннелями под Великой пирамидой. До него долетал запах благовоний, и он знал, что через мгновение пальцы мумии, напрочь, как и конструктор «Эректор сет», лишенные плоти, опустятся на его плечи. Развернут к себе, и ему придется взглянуть в морщинистое улыбающееся лицо. Река мертвого дыхания зальет его. Эти черные глазницы со светящимися глубинами наклонятся над ним. Рот раскроется, и он получит свой шарик. Да. Все шарики, которые он хотел.
Но когда он добежал до угла своей улицы, рыдающий и обессиленный, с безумно бьющимся сердцем, удары которого отдавались в ушах, когда наконец-то оглянулся, выяснилось, что никто за ним и не гонится. Пустовали и улица, и выгнутый дугой мост, с бетонными тротуарами и старинной булыжной мостовой. Канал в поле зрения не попадал, но Бен чувствовал, что и там царила та же пустота. Нет, если мумия не была галлюцинацией или миражом, будь она реальной, то сейчас ждала бы его под мостом… как тролль в сказке «Три козленка».
Внизу. Прячась внизу.
Бен поспешил домой, оглядываясь через каждые несколько шагов, и наконец закрыл и запер за собой дверь. Он объяснил матери (она так устала после особенно утомительного дня на фабрике, что, по правде говоря, и не беспокоилась из-за его долгого отсутствия), что помогал миссис Дуглас считать книги. Потом сел обедать. Ел лапшу и оставшуюся с воскресенья индейку. Трижды просил добавки, и после каждой следующей порции мумия становилась все более далекой и эфемерной. Она не могла быть реальной, никто из них не мог быть реальным. Все они оживали между рекламными блоками в фильмах, которые показывали по телевизору поздно вечером, или на субботних утренних сеансах, где ты при удаче мог увидеть двух монстров за четвертак… а если у тебя был еще один, то на него ты покупал весь попкорн, который мог съесть.
Нет, они не были настоящими. Телемонстры, киномонстры, монстры из комиксов. Не были настоящими до того момента, как ты ложился в кровать и не мог заснуть. Не были, пока четыре последние конфеты, завернутые в бумажную салфетку и спрятанные под подушкой с тем, чтобы пережить опасности ночи, не отправлялись в рот; не были, пока сама кровать не превращалась в озеро тухлых снов, и снаружи завывал ветер, а ты не решался взглянуть на окно, потому что с другой стороны стекла на тебя могло смотреть улыбающееся древнее лицо, не разложившееся, а ссохшееся, как старый лист, с глазами-алмазами, глубоко запавшими в темные глазницы; не были, пока ты не видел, как иссохшая лапа, похожая на руку, держит связку воздушных шариков: «Ты увидишь столько интересного, получишь шарик, покормишь слонов, покатаешься на горках, и, Бен, ох, Бен, как же ты будешь летать…»
12
Бен проснулся с криком, еще окончательно не вырвавшись из сна о мумии, испугавшись вибрирующей тьмы, которая окружала его. Дернулся, и корень, с которым он мирно соседствовал, вновь уперся ему в спину, будто разозлившись.
Он увидел свет и пополз к нему. Выбрался к предвечернему солн цу и журчанию речки, и все встало на свои места. Это лето – не зима. Мумия не перенесла его в свой зарытый в песках пустыни саркофаг; Бен просто спрятался от больших парней в песчаной дыре под деревом, половина корней которого висела в воздухе. Он в Пустоши. Генри и его дружки вернулись в город, отчасти выместив зло на паре маленьких мальчишек, играющих у речки, потому что не смогли найти Бена и рассчитаться с ним по полной. «Пока, мальчики. Это была действительно очень маленькая плотина, поверьте мне. Вам без нее только лучше».
Бен мрачно посмотрел на свою разорванную одежду. Конечно же, его за это по головке не погладят. Мать спустит с него семь шкур.
Он спал долго, и тело затекло. Бен спустился к воде и двинулся вдоль речки, морщась при каждом шаге. Болело всюду и везде, словно Спайк Джонс[93] наигрывал что-то быстрое на битом стекле, рассыпанном в его мышцах. Засохшая или засыхающая кровь, казалось, покрывала каждый квадратный дюйм не закрытой одеждой кожи. Строители плотины наверняка ушли, успокаивал себя Бен. Он не знал, как долго спал, но даже если всего полчаса, встреча с Генри и его дружками наверняка убедила Денбро и второго парнишку, что любое другое место, скажем Тимбукту, куда полезнее для их здоровья.
Бен с трудом переставлял ноги, точно зная, что у него нет ни единого шанса убежать от больших парней, если те вдруг вернутся. Да его это уже и не волновало.
Он миновал излучину и остановился, просто стоял и смотрел. Плотиностроители никуда не ушли. Одним из них действительно был Заика Билл Денбро. Он опустился на колени рядом с другим мальчиком, который сидел, привалившись спиной к поднимающемуся от воды берегу. Голову этот мальчик так сильно запрокинул назад, что кадык выступал вперед, словно треугольная затычка. Кровь запеклась вокруг его носа, на подбородке, парой линий разрисовала шею. Рядом с рукой лежало что-то белое.
Заика Билл резко обернулся и увидел стоящего Бена. Тот уже понял, что с мальчиком, привалившимся спиной к склону, что-то не так: лицо Денбро не оставляло сомнений в том, что он перепуган насмерть. «Неужели этот день никогда не закончится?» – в отчаянии подумал Бен.
– Слушай, не смо-смо-сможешь ты м-м-мне помочь? – спросил Денбро. – Е-его ин-ингалятор п-пуст. Я думаю, он мо-может у-у-у…
Лицо Денбро застыло, налилось кровью. Он пытался выговорить слово, но, как пулемет, выстреливал одну букву. Слюна летела изо рта, и он секунд тридцать тарахтел: «У-у-у-у-у…» – прежде чем Бен понял, что пытается сказать ему Денбро: другой мальчик мог умереть.
Глава 5
Билл денбро обгоняет дьявола – 1
1
Билл Денбро думает: «Это, блин, как полет в космос; я словно внутри пули, которой выстрелили из ружья».
Эта мысль, абсолютно правильная, особо его не успокаивает. Собственно, в первый час после взлета «Конкорда» (или, вернее, старта) из Хитроу он страдал от легкого приступа клаустрофобии. Самолет узкий – и это очень нервирует. Питание на борту, можно сказать, изысканное, но стюардессам, которые обслуживают пассажиров, чтобы с этим справиться, приходится извиваться, наклоняться и приседать; они напоминают команду гимнасток. Билл наблюдает за этими героическими усилиями, и еда для него во многом теряет вкус, а его соседа происходящее в проходе между креслами нисколько не волнует.
Сосед – еще один минус. Толстый и немытый. Конечно, он пользуется одеколоном «Тед Лапидус», но Билл ясно улавливает запахи грязи и пота, пробивающиеся сквозь аромат одеколона. И левый локоть толстяк не придерживает, то и дело мягко тыкается в Билла.
Его взгляд снова и снова притягивает светящееся табло в передней части салона. Оно показывает, как быстро летит эта английская пуля. Теперь, достигнув крейсерской скорости, «Конкорд» более чем в два раза обгоняет звук. Билл достает ручку из кармана брюк и кончиком нажимает на кнопки часов-компьютера, которые Одра подарила ему на прошлое Рождество. Если махметр[94] показывает достоверную информацию (а у Билла нет абсолютно никаких оснований в этом сомневаться), они приближаются к Америке со скоростью восемнадцать миль в минуту. И Билл не уверен, что ему действительно хочется это знать.
За иллюминатором, маленьким, из толстого стекла, как на старых космических капсулах «Меркурий», он видит небо, не синее, а лилово-фиолетовое, как в сумерках, хотя сейчас только середина дня. И линия горизонта, где встречаются небо и океан, чуть изогнута. «Я сижу здесь, – думает Билл, – с «Кровавой Мэри» в руке, мне тыкается в бицепс локоть грязного толстяка, и при этом я вижу кривизну земной поверхности».
Он чуть улыбается, полагая, что человеку, который способен такое пережить, бояться негоже. Но он боится – и не только того, что летит со скоростью восемнадцать миль в минуту в этой узкой, хрупкой скорлупе. Он чувствует, как Дерри стремительно несется на него. И это совершенно правильная трактовка ситуации. Пролетает «Конкорд» восемнадцать миль в минуту или нет, ощущение таково, что он застыл на месте, тогда как Дерри мчится к нему, как огромный хищник, долго-долго выжидавший и выскочивший наконец из засады. Дерри, ах, Дерри! И что у нас там в Дерри? Вонь заводов и рек? Благородная тишина обсаженных деревьями улиц? Библиотека? Водонапорная башня? Бэсси-парк? Начальная школа?
Пустошь?
Огни вспыхивают у него в голове; мощные «солнечные» прожекторы. Такое ощущение, будто он двадцать семь лет просидел в темном зрительном зале, ожидая начала спектакля, и спектакль таки начался. И судя по декорациям, которые появляются из темноты по мере того, как включаются все новые прожектора, это не какая-то безобидная комедия, не «Мышьяк и старые кружева»[95]; для Билла Денбро сцена выглядит съемочной площадкой «Кабинета доктора Калигари»[96].
«Все эти истории, которые я пишу, – в некотором удивлении думает он. – Все эти романы. Дерри – оттуда они берут начало; Дерри – их неистощимый источник. Они родились из того, что произошло тем летом, из того, что случилось с Джорджем предыдущей осенью. Всем репортерам, которые задавали ЭТОТ ВОПРОС… я давал неверный ответ».
Локоть толстяка вновь упирается в него, и жидкость расплескивается из его стакана. Билл уже собирается выразить недовольство, но передумывает.
Читать бесплатно другие книги:
