Князь Святослав Васильев Борис

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вряд ли еще какому-либо наследнику престола к пятилетию выпадала в подарок война. Самая настоящая. С вооруженной до зубов дружиной, с ревом боевых труб, согласным ударам мечами о щиты и великокняжеским стягом впереди.

Вся детская душа Святослава радостно пела незатейливый и торжествующий гимн:

— Я иду на вас! Я иду на вас!..

А потом впереди показались вооруженные люди, и кто-то большой, которого маленькому Святославу матушка велела слушаться, произнес:

— Мечи копье, княжич!

И он метнул свое детское копьецо меж настороженных ушей собственного коня. И оно вонзилось в землю перед вооруженными врагами…

— Это знак!.. — закричал заросший волосами старик. — Это добрый знак для будущего великого воина!..

— Слава великому князю Святославу!.. — разом взревели дружинники. — Слава! Слава! Слава!..

И то, что славят именно его — и верилось, и не верилось. Ведь до этого дня Святослав долго, так долго, что и в памяти почти не осталось, жил на женской половине великокняжеского дворца. Точнее, это было левое крыло огромного помещения, где обитали женщины и дети. Он носил девичье платьице и маленькие сапожки из оленьей кожи. Даже и не сапожки — на них он еще не имел права, а легкие туфельки, какие носили его подружки — девочки. Только более мягкие и с большими яхонтами на мысках.

Его мать, великая княгиня Ольга, сама кормила его грудью до года, а потом ее сменили сразу две кормилицы, и его окрепшее детское тело стало настолько тугим, что отталкивало пальцы нянек, когда они, играя, пытались его ущипнуть…

— Его тельце, как желудь, великая княгиня!

Потом — Святослав это помнил смутно — стал появляться большой мужчина. От него пахло кожей, лошадьми (он знал их запах, его катали на санках зимой) и чем-то еще. Он не боялся этого мужчины, но испытывал какой-то странный, волнующий трепет. И смело садился на его колени. А дальше начиналась игра: его катали на колене, неожиданно подбрасывая. Сначала он вздрагивал, а потом понял, что страшиться нечего: его обязательно поймают сильные, уверенные руки.

Но лучше всего он запомнил запах. Тот самый («что-то еще»), который, став взрослым, стал излучать сам. Запах боя. Полусмертный, несказанно азартный запах сражения, когда оглядка не вовремя или одно неудачное движение могут оказаться последними.

А потом последовал очень длинный и прекрасный праздник.

И еще ему помнился день, начавшийся с прихода другого мужчины. От него пахло лошадьми, но и только. Вошедший присел перед ним на корточки, взял за плечи, улыбнулся и сказал:

— Вот ты и притопал ножками к первому шагу. Дальше будешь шагать, а не топать. Я твой дядька Живан, так меня и зови.

Дядька приказал женщинам принести одежду. Затем наточил бритву, усадил Святослава спиной к солнцу и старательно выбрил дочиста его голову, оставив только детский кудрявый чуб. Потом сам одел его. Штаны, сапожки, рубашку и княжеское корзно, расшитое золотой вязью. Перепоясал маленьким, но настоящим мечом и сказал:

— Он готов, великая княгиня. Веди!

Вошла матушка в тяжелом парадном платье с мечом на поясе. За нею следовала ближняя боярыня, его пестунья. Они взяли мальчика за руки и повели к выходу из княжеского дворца во внутренний двор. И матушка сказала:

— На крыльце тебя встретит твой покровитель великий воевода Свенельд. Он скажет: «Здравствуй, княжич Святослав!» и поцелует в оба плеча. Ты ответишь: «Здрав буди, великий воевода Свенельд!» Запомни. Потом он посадит тебя в седло, возьмет коня под уздцы и медленно проведет по кругу. Не держись за гриву, держи в руках поводья. И не бойся, тебя подхватят отроки, если не удержишься в седле.

— Я не боюсь, — сказал он.

Странно, но он и вправду ничего не боялся. Ни темноты, ни одиночества, ни зверей, ни людей. Место страха с самого раннего детства заняло в нем чувство настороженности, предупреждавшее об опасности. Это чувство свойственно крупным хищникам, но каким-то неведомым образом оно по-хозяйски разместилось в душе мальчика, единственного наследника Великого Киевского Стола.

Он исполнил повеление матушки в точности. Сказал: «Здрав буди, великий воевода Свенельд!» — и пошел за ним. Воевода посадил его в седло, тихо предупредив:

— Поводья из рук не выпускай.

И Святослав держал в руках поводья, пока великий воевода Свенельд вел под уздцы его коня по кругу, показывая боярам и особо выделенным дворянам внука самого Рюрика, как еще до его появления громко возвестил глашатай. И только после обряда «Посажения на коня» дядька Живан за руку торжественно перевел пятилетнего крепыша из женского крыла великокняжеского дворца в крыло правое. В мужской одежде, с настоящим мечом на поясе и в красном княжеском корзно на плечах.

Они прошли через внутренние двери в огромную палату, дубовые стены которой были сплошь увешаны разным оружием.

— Здесь мы с тобой, княжич, вместе будем учиться отражать удары и наносить их… — начал было дядька, но тут же примолк, так как неожиданно громко заревела труба.

— Трубят поход!..

Живан опять схватил мальчика за руку и полутемными переходами, где на каждом повороте стоял вооруженный воин, провел к выходу внешнему. Стражники распахнули тяжелые дубовые двери настежь, и Святослав с дядькой вышли на площадку перед дворцом, где их ожидал небольшой конный отряд с трубачом под красным княжеским стягом.

— На ратный труд, княжич!

Дядька ловко вскочил в седло, подхватил Святослава, усадил его перед собою и махнул рукой:

— На ратный труд, молодцы!..

И они поскакали к дружине, которая стояла за южными воротами города Киева. При его приближении дружинники вырвали мечи из ножен и трижды ударили ими о щиты.

— Будь здрав, княжич Святослав, внук великого Рюрика! Хвала и слава великому князю!

— Веди нас, княжич Святослав! — крикнул Живан.

Святослав не помнил, когда и каким образом в его руке оказался маленький дротик. Помнил, что они въехали в лес, потому что дядька Живан отводил ветки рукой прямо перед его лицом и мешал смотреть. А потом впереди оказалась большая поляна, на которой в конном строю стояли вооруженные люди. И дядька Живан закричал:

— Мечи дротик, княжич! Постоим, молодцы, за землю Киевскую!

Святослав бросил дротик вперед, меж конских ушей, и тот, пролетев совсем немного, вонзился в землю.

— Добрый знак!.. — закричали дружинники. — Добрый знак нам подан!..

Оба конных отряда поскакали навстречу друг другу. Раздался звон мечей, показавшийся мальчику очень веселым, крики, шутки, смех…

Вот такой оказалась его первая битва. Звонкой, радостной, шумной и, самое главное, победной. Об этом ему сказал сам великий воевода Свенельд, когда принимал его после сражения в своем шатре.

И маленький Святослав, впервые в этот день, сменивший девичье платьице на штанишки, сладко уснул на сильных руках великого воеводы во время пира победителей…

Целый год взрослые мужчины играли с ним в странную и совершенно непонятную игру. Как он должен сидеть, где стоять, как ходить. Он все делал молча, очень серьезно и очень послушно, будто понимал, как важен отработанный этикет для великого князя. Когда утомлялся, тут же звали двух мальчиков, которые должны были играть с ним. Но он не играл. Он сосредоточенно смотрел, как играют приемыши его матушки Сфенкл и Икмор, и заставить его улыбнуться еще никому не удавалось.

Это настораживало великую княгиню Ольгу. Она наблюдала за шумными играми мальчишек, следила за внимательными, всегда чуточку настороженными глазами сына и вздыхала:

— Почему он такой вялый?

— Не тревожь себя понапрасну, великая княгиня, — улыбался Живан. — Когда он сидел передо мною в седле, и мы поскакали в битву, он смеялся, размахивал своим детским мечом и изо всех сил кричал: «Иду на вы!..».

— Ты считаешь, что с моим сыном все в порядке?

— В твоем сыне зреет и наливается невиданной силой завтрашний богатырь. Он будет великим воином!

— Он запоминает все с первого показа, — говорил старый боярин, обучавший Святослава всем премудростям великокняжеского поведения. — Такого я не видывал много лет… Да что — лет! Такого я вообще не видывал.

Так прошел год. Святослава неторопливо готовили к трону, учили принимать послов и знатных людей чуть ли не со всей Европы.

В шесть лет его дядька Живан начал знакомить очень серьезного и неулыбчивого княжича с повадками коня, с тем, как надо ухаживать за ним и сбруей. Это уже не было началом обучения воина, а потому требовало примера. Неважно какого — положительного или отрицательного. Как тот, так и другой учат наглядно. Особенно в раннем детстве. И оба внука Зигбъерна стали встречаться со Святославом каждый день, потому что тоже осваивали воинское мастерство под началом опытного воина Живана.

Сначала им показывали, как седлать и расседлывать деревянных коней, которых мастера сотворили в натуральную величину, снабдив для большей наглядности оскаленными мордами. Три таких коня возвышались в учебной зале дворца рядом с тремя их копиями, но без ног, чтобы юные ученики могли доставать до спины. Потом начались занятия уже с конями настоящими. И, наконец, — сама верховая езда.

Великая княгиня сама была отличной наездницей, разбиралась и в конях, и в посадке и требовала посуровее гонять на препятствиях.

— Упавший дружинник — уже не воин! — и, присмотревшись к сыну, добавила: — Святослав, да ты уже умеешь все, что нужно вождю дружины. Пора готовиться к заботам великокняжеским.

Этому предшествовал напряженный и неприятный для нее разговор. Состоялся он в личных покоях великой княгини, куда дозволено было приходить без ее соизволения только одному Свенельду, ее соправителю. В этот раз она вызвала великого воеводу гонцом.

— Ты звала меня, великая княгиня?

— Как ведет себя боярин Асмус, Свенельд? — спросила Ольга, и взгляд ее был неспокоен. — Что сообщают о нем твои личные соглядатаи?

— Он никуда не отлучается, кроме верховых прогулок. Даже на охоту.

— Ты уверен?

— Вполне. Почему ты вдруг вспомнила о нем?

— Потому что Святослав растет, а вместе с ним растут и его уши. Твой Живан, которого ты вовремя пристроил дядькой, так и не смог вызвать мальчика на откровенный разговор. По его словам, Святослав закрыт, как добрый византийский ларец.

— Мне это нравится, — улыбнулся Свенельд. — Из него растет настоящий…

— А мне — нет! — резко оборвала великая княгиня. — При княжеском дворе всегда достанет доброхотов, готовых поведать ребенку…

И неожиданно замолчала, крепко, в ниточку сжав губы.

— Что поведать? — тихо спросил воевода.

— Правду!

— Ты стала бояться правды?

— Славяне давали роту покорности князю Рюрику. Даже мой отец, князь Олег, прозванный Вещим, назывался только правителем славян.

— Однако это не мешало жить ни ему, ни тебе. Князю Игорю пришлось отравить его, чтобы наконец-то прорваться к Великокняжескому Столу.

— Мы, русы, лишь чистая река в океане славян. Рано или поздно эта река иссякнет, Свенельд.

— Я наполовину славянин. Может быть, поэтому я никак не возьму в толк, чего ты боишься.

— Единого восстания славян, мой великий полуславянский воевода.

— Они привыкли опасаться моих мечей.

— Никаких мечей не хватит, чтобы примучить все славянские племена. Их — тьмы темь. Они уйдут в леса, а мужчины с дубинами перекроют все наши дороги. И поставят крепкие заставы у Днепровских порогов.

Свенельд помолчал. Усмехнулся невесело:

— И поэтому ты настойчиво просишь меня отказаться от собственного сына.

— Не поэтому, Свенди, — горько вздохнула великая княгиня. — Только во имя спасения всего Великого Киевского княжества. Только во имя его.

— И во имя спасения ты вспомнила об Асмусе?

— Наш сын должен быть Великим князем. Великим! И никто лучше Византии не знает, что такое величие.

— Если величие не опирается на меч, это — соломенное величие. Славяне на масленицу изготовляют их во множестве. А потом сами же и сжигают с песнями, хороводами, плясками и хохотом.

— Ты опояшешь это величие мечом и наполнишь силой, Свенди. Ты, самый великий из воевод.

— Но мой воспитанник будет слушать ромея, моя королева, — улыбнулся Свенельд. — А византийский мед легче проникает в душу, нежели грубый звон мечей и вопли дружинников.

— Тебе мало того, что ты — мой соправитель?

— Я гоняюсь за славой только на поле битвы.

— Тогда почему ты так насторожился, когда я спросила, как ведет себя византийский дворянин Асмус?

— Я не доверяю ромеям и не скрываю этого. Ты это знаешь, моя королева.

— А я хочу, чтобы Святослав был воистину великим князем и великим воином. Первого сделает ромей, второго — ты.

— Ты права, как всегда.

Свенельд поклонился, полагая, что сказано все и ему пора удалиться.

— Подожди, мой воевода, — вдруг тихо, мучительно тихо сказала Ольга.

— Что с тобой? — обеспокоено спросил он.

— Неосторожность. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. — У нас будет ребенок, Свенди.

— Ребенок?.. — полководец растерянно заулыбался. — Это же… Это же прекрасно…

— При мертвом муже?..

Великая княгиня горько усмехнулась и, не прощаясь, вышла из личных покоев.

Весь день Свенельд мучился от случайно сорвавшейся фразы. Он обидел любимую женщину, обидел грубо, ударив в самое сердце. Отлично изучив характер Ольги, он знал, что сегодня на ее глаза попадаться не следует, нужно выждать хотя бы сутки, но завтра к вечеру…

А на следующий день в усадьбу Свенельда прибыл доверенный дворянин князя Мала Сбойко. И событие, о котором он поведал, затмило все личные ссоры и обиды.

Древлянский князь Мал выехал на шумную княжескую охоту вместе со своим зятем, сыном Свенельда, прозванным Лютом Свенельдычем. Неделю лесные дебри вокруг столицы древлян сотрясал глас охотничьих рогов и труб, отмечавших каждого убитого охотниками зверя. Все шло, как заведено, а заведено было, что Отрада, приемная дочь князя Мала, всегда встречала его на пристани, к которой причаливали ладьи охотников.

Это была парадная встреча. На ней присутствовали все приближенные, но в центре непременно стояла Отрада в белом платье и богатом убранстве. Князь Мал, не осчастливленный родными детьми, души в ней не чаял.

Только на сей раз Отрада не смогла исполнить этого обычая. Она последние дни носила ребенка, и вторые роды обещали быть куда труднее первых.

— Богатыря носит! — радовался Мстиша Свенельдыч. — Ворожея ей нагадала, что великого богатыря родит.

Прийти Отрада не могла, но, чтобы отец не огорчался, послала вместо себя подружку, сенную девушку, ростом и статью напоминающую свою госпожу, повелев ей надеть княжеское платье и княжеское уборочье.

И князь Мал, увидев в центре принаряженной девичьей группы знакомую фигурку, и впрямь очень обрадовался. Закричал что-то веселое, пришпорил коня, замахал руками…

В этот момент из зарослей противоположного берега вылетела стрела. И вонзилась в грудь подружки Отрады чуть выше щедро расшитого нагрудника…

— Вот эта стрела, — сказал Сбойко, личный посланник князя Мала, протягивая Свенельду два обломка.

— Вятичи, — сказал воевода, внимательно осмотрев обломки. — Яд был на острие?

— И очень сильный, — Сбойко вздохнул. — Неужто вятичи осмелились напасть на князя Мала?

— Это всего лишь стрела вятичей, — повторил Свенельд и тоже вздохнул. — А вот руки, которые лук натягивали, вполне могут быть и из Киева. Вполне.

Он вдруг замолчал. Густые, с проседью брови его резко сошлись на переносице, и молчал он долго. Сбойко терпеливо ждал его первых слов.

— Князь Мал должен немедля отправить Отраду с дочерью в Киев. Охрану я выделю на границе.

— Не гневайся, великий воевода, но это невозможно. Отрада непраздна и не перенесет переезда. Именно так повелел мой князь передать его слова.

— Но пусть отправит хотя бы ее дочь под мою руку. Я вышлю навстречу не только добрый отряд, но и византийские носилки с балдахином. И перекрою границу вятичей, хотя, непременно скажи это своему князю, тетиву натягивала киевская рука. Выезжай немедля. Тебя накормят и дадут свежего коня.

Посланник князя Мала тут же выехал в Искоростень. А Свенельд повелел оседлать своего коня. И, никому не сказав ни слова, поскакал к Берсеню, последнему другу, совет которого он старательно взвешивал всякий раз.

К этому времени Берсень уже оставил думскую службу и никуда не выезжал. Он почти ослеп, кое-как передвигался по дому, скакал на старом, мудром мерине по утрам, а в Киеве больше не появлялся, объявив жестко и коротко:

— Слепой советник хорош только для слабых правителей, королева русов.

— Мне будет трудно без тебя, Берсень, — вздохнула великая княгиня.

— Я просил тебя взять на службу моего сына Неслыха. Это верный человек, способный распутывать любую пряжу и плести любую сеть.

— Я знаю его, но он редко попадается на глаза.

— Зато все видит и слышит. Кроме того, у тебя есть Свенельд. Внук соправителя великого Рюрика Трувора Белоголового. У тебя, королева русов, два надежных защитника. Меч и ручная змея.

Воеводу Берсень любил. Это же был его Свенди, друг детских игр в королеву русов.

— Ты прав, Свенди, — сказал он, внимательно выслушав гостя. — Это не вятичи. Это бояре Игоря, которые боятся Ольгу и тебя. И, думаю, больше всего — тебя, потому что стрела убивала сразу трех зайцев: жену твоего сына, князя Мала и тебя вместе с Мстишей Свенельдычем. Это киевская игра, а как далеко она зашла, и кто именно в нее играет, я постараюсь узнать. Кое-кто из старых знакомцев еще остался в гнилой тине киевских тайных замыслов. И потом…

Он вдруг замолчал.

— Что — потом? Почему ты замолчал, друг?

— Я думаю, друг.

— Малушу я спрячу у княгини Ольги, — сказал Свенельд. — Наша королева русов не очень-то жалует моего сына, но это — для киевской черни, которая орет на улицах, что князь Игорь должен быть отомщен.

— Поставь добрые дозоры на границе Древлянской земли, Свенди. Среди киевских бояр более чем достаточно верных сторонников Игоря.

— Дельный совет, друже. Я воспользуюсь им, только по-иному. Я попрошу об этой услуге черных клобуков. Им знакомы эти места, а их конница наглухо перекроет все дороги.

— Ты мудр, воевода. Ты всегда набирал больше всех кувшинок для королевы русов, — Берсень улыбнулся. — Ты мудр, а я многое знаю. Я знаю человека, которого зовут Неслыхом. Это мой сын, Свенди, ты его помнишь. Я пристроил его в окружение королевы русов, где он беззвучно живет на самом дне. И он знает, как прищучить самую зубастую щуку и закарасить самого жирного карася. Неслых сам найдет тебя, когда будет нужно, и исполнит любой твой приказ.

— Прими мою благодарность, друг. Время куда тяжелее, чем ты себе представляешь.

Берсень улыбнулся. Потом вдруг протянул руки к лицу Свенельда и пальцами осторожно ощупал его лицо. И невесело вздохнул:

— У тебя появились две новые морщинки, Свенди. Тяжкий груз лег на наши с тобой плечи, но тебе досталась, пожалуй, самая тяжкая доля.

Кочевое тюркское племеня каракалпаков (черных клобуков, как их называли в те времена) кочевало по степным окраинам Киевской Руси. Дальновидный Свенельд еще в начале своей воеводской службы великому киевскому князю не поленился объехать все пограничные кочевые племена, которые принесли роту на верность. И не просто познакомился с их каганами, как, по примеру Хазарского каганата, именовались их племенные вожди, но и подружился с ними. Особенно теплые отношения у него сложились с каганом черных клобуков Карабашем. Это был славный витязь — сильный, веселый и бесстрашный. Он водил своих конников, помогая Свенельду и против тиверцев, и против угличей, и Свенельд не беспокоился ни за свой тыл, ни за свои фланги.

Вот к нему-то и выехал воевода с почетной стражей и богатыми дарами на второй день после беседы с Берсенем. Только на подъезде к стойбищу его встретили усиленные дозоры всадников.

— Большая беда у нас, великий воевода, — сказал командир одного из дозоров. — Проезжие купцы из хазар занесли моровую язву. Сами померли и нашего кагана заразили вместе с женами и детьми. И каган повелел никого не допускать к его шатру, а когда все умрут, спалить их вместе с шатром и сняться с этого места.

— Вся семья заболела?

— Один сын уцелел. В дальнем табуне был и заночевал там. Каган повелел тебе его отдать, великий воевода, чтобы ты увез его отсюда подальше.

— Где он?

— У костра. К родным рвется, но мои джигиты не пускают. Асланом зовут.

Так у Свенельда появился воспитанник. Выдержав его в одном из своих дальних поместий и убедившись, что зараза его не коснулась, воевода с согласия великой княгини перевез мальчика в загородный дворец, где жил княжич Святослав.

Только имя ему слегка изменили, переделав на славянский лад. И сын кагана черных клобуков стал Русланом.

Так маленькому наследнику Великокняжеского Стола судьба уготовила побратимов из трех сирот. Все они были старше княжича, но беспрекословно исполняли любое его желание. И Святослав привык к этому.

С раннего детства он привык только повелевать и командовать. И сохранил это на всю жизнь, так и не научившись властвовать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Великая княгиня не находила себе места во всем огромном отцовском дворце. Служанки и рабыни, как серые мыши, испуганно разбегались при ее появлении, напуганные угрозами, что так и сыпались из ее уст. Они думали, что княгиня гневается на них, а она проклинала собственную судьбу, одарившую ее позором, который скоро невозможно будет скрыть.

Великая княгиня Ольга понесла при мертвом муже. Что делать? Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ?!

Она не знала. Обратиться к повитухе, подобно несчастным девчонкам, согрешившим до венца? Но это невозможно, это немыслимо. На кону судьба самого Великого Киевского княжения, власть над которым должна принадлежать ее сыну. Только ее Святославу! А незначительная зараза, осложнение, и никакой великий воевода — даже Свенельд, его отец! — не сможет остановить борьбу боярских кланов за власть. К кому-то из них примкнут одни славянские племена, к кому-то — иные, и начнется такая замятия, что сметет с лица земли самих русов со всеми их отлично вооруженными и обученными дружинами.

Значит, выхода нет. Но… он должен быть, этот выход. Должен, иначе все рухнет. Все рухнет…

Ну зачем, зачем она тогда обидела Свенельда, выйдя из палаты и оставив его одного? Он обрадовался, как обрадовался бы каждый мужчина, это же так просто… А он ей нужен. Он умен, он наверняка найдет выход. То, что женщине кажется безвыходным, решают полководцы, ибо они не умеют проигрывать. Свенельд не проиграл ни одной битвы…

И она отрядила доверенного гонца за Свенельдом. Только гонец вернулся ни с чем. Свенельд куда-то отправился с небольшой почетной стражей. Княгиня Ольга продолжала метаться по покоям, распугивая робкую челядь. Только верная Айри ходила за нею след в след, сжимая рукоять кривого печенежского ножа.

А потом как-то неожиданно, как-то вдруг великая княгиня успокоилась. Ходила плавно и неторопливо, не повышала голоса, не плакала тайком и улыбалась всем.

— Чудо?.. — шепталась дворня.

Не чудо то было, а природа. Осознание того, что в ней теплится жизнь, что она в положенное время станет матерью, совершив действительное чудо. Единственное из чудес человеческих. И она терпеливо ждала Свенельда.

И воевода приехал в самое время. Время принятия осознанных решений.

— Тебе нельзя рожать, моя королева.

— Советуешь не рожать?

— Посоветовал бы, но это невозможно. И ты знаешь, что это так.

— Почему же невозможно? — усмехнулась Ольга. — Так довольно часто поступают оплошавшие девчонки и множество неосторожных женщин.

— Ты не просто великая женщина. Ты — великая княгиня, королева русов, как тебя зовут на Западе. За тобою — тень твоего отца, который там, греясь у костров Вальхаллы, заботится о силе и процветании Киевского княжества.

— Торжественно, но не очень понятно. Рожать при мертвом муже? Что тогда станется с великим Киевским княжеством, мой воевода? У тебя не хватит сил, чтобы заткнуть глотки боярам и примучить все славянские племена.

— Родить должна безымянная женщина. Не великая дочь Вещего Олега и владычица Киева, а лишь тень ее.

— Я не понимаю тебя, Свенди, — вздохнула Ольга. — Ты начал говорить загадками, что не к лицу великому воеводе.

— Я говорю так потому, что стараюсь нащупать выход. Из головы не выходит мысль о том, как нам спасти наше великое Киевское княжение, моя королева.

Великая княгиня тяжело вздохнула и привычно заходила по покоям, оглаживая пальцами оберег на груди. Потом сказала, не оглянувшись:

— Не щади меня, Свенди. Это не к лицу ни мне, ни тем более тебе.

— Ты права, как всегда. На окраине Новгородской земли есть женский скит. Там скрываются христианки, их всего семеро. Ты спрячешься у них, и они примут твои роды.

— И взамен потребуют, чтобы я ввела на Руси христианство? И мы получим восстание…

— Мы ничего не получим, если ты возьмешь с них клятву молчания.

— Какую клятву? Я не знаю, как клянутся христиане.

— Спроси у греческого священника, которого ты дважды навещала.

— Не знаю, Свенди, не знаю, — озабоченно повторяла великая княгиня, продолжая ходить по покоям. — Оставить малолетнего сына, когда кругом враги, и ты каждое мгновение должен будешь скакать с дружиной им навстречу… И меня не будет в Киеве. И что скажут киевские бояре, когда я вдруг поеду в какое-то тайное христианское пристанище…

Свенельд улыбнулся:

— Ты поедешь не в скит. Ты поедешь обустраивать наши земли и даровать славянам права торговли и самостоятельного управления. А пока беременность незаметна, будешь править как обычно. Когда почувствуешь, что платья уже не могут скрыть тайну, объявишь, что отправляешься устраивать земли славянские.

— А что скажет охрана, когда я вдруг поеду к этим христианкам? Им придется вырвать языки, Свенди.

— Охрану оставишь в Новгороде. Тебя будут сопровождать мои люди. Ты знаешь Неслыха?

— Знаю. Берсень лично попросил взять этого Неслыха на службу.

— Это верный человек. Он и проводит тебя в христианский скит.

— Меня проводит Айри. Это мой верный человек.

— Айри чужеземка. Ее запомнят все, и наша тайна перестанет быть тайной.

— А ребенок? Останется в монастыре? Я должна знать, где он будет… Это ведь наше дитя, Свенди.

— Неслых передаст его в добрую семью, где ребенка примут, как родного, будь то мальчик или девочка. А ты правь, как правила, моя королева, только не позабудь узнать у священника, как клянутся христиане.

— Но я увижу его? Хоть раз…

— Узнай христианскую клятву, — сурово сказал Свенельд и вышел из покоев.

И всегда сдержанная, даже суровая дочь Олега тихо заплакала, поняв, что никогда в жизни не увидит ребенка, которого вынашивала под сердцем.

Свенельд стремительно шагал по длинным полутемным дворцовым переходам. Он был недоволен собой, но иного и быть не могло. Великая княгиня никогда не увидит свое дитя, потому что двух претендентов на власть не могла выдержать еще неокрепшая Киевская земля. И он ясно дал понять это Ольге. Да, он причинил ей боль, но лучше рубить сплеча, чем долго и мучительно резать живую плоть. И он навсегда, одним ударом оборвал пуповину собственного, еще не родившегося ребенка.

За поворотом неожиданно выдвинулась из коридорной тьмы мужская фигура, и Свенельд сразу остановился, привычно положив руку на рукоять меча.

— Кто?

— Не гневайся, великий воевода, что пресек путь твой, — ответил тихий голос. — Но мой отец не велел мне часто мелькать пред очами. Мое имя — Неслых.

— Идем к свету, Неслых, — сказал воевода. — Я должен увидеть твое лицо.

Они молча дошли до перекрещения переходов, где было достаточно света, и шедший впереди Неслых остановился на самом освещенном месте.

Перед Свенельдом стоял худощавый, среднего роста мужчина лет тридцати с покатыми плечами, в которых опытному глазу виделась недюжинная сила. Но лишь опытному. Человек ненаблюдательный отметил бы только общую унылость вида и странное выражение глаз. Казалось, они вообще не отражали солнечного света. Просто два темных провала с острыми колючками зрачков. И Свенельд понял, что друг одарил его мощной поддержкой: в прижитом им сыне жила незаметная, ни в чем вроде бы особо не выражавшаяся мощная воля.

— Ты — мой хозяин, — тихо сказал Неслых. — Так приказал мой отец. Повелевай.

«Не хотел бы я оказаться его врагом», — почему-то весело подумал воевода. И сказал:

— Пока — великокняжеская дума. Кто с кем кучкуется, кто дружит семьями, о чем шепчутся и о чем думают.

Неслых молча склонил голову.

— Когда великая княгиня поедет в объезд славянских земель, ты выедешь в Новгород с десятком моих воинов и сделаешь так, как повелит тебе десятник.

Неслых еще раз молча склонил голову.

— На людях мы с тобой встречаться не будем. Если вдруг понадобишься, тебе скажут. Ступай.

— Дозволь слово молвить, великий воевода.