Ресницы Дарумы: парадигма Кэмпо-Дзэн Холин Юрий
Ответ буквально потряс монаха[11]. Создалось впечатление, что он превратился в ледяную глыбу и не может пошевелить и пальцем. В тот момент монах потерял ощущение реальности, и лишь звук му раздавался в его голове. Из этого состояния монаха вывел удар храмового колокола, который стал своего рода сигналом к внезапному достижению сатори.
В определенном смысле коан является лишь инструментом достижения интуитивного видения, и как только цель достигнута, необходимость в нем пропадает.
Порой ученики не понимают смысла методики и пытаются найти логически обоснованный ответ; в этом случае коан не приносит желаемого результата. По этой причине коаны изучаются под руководством опытного мастера дзэн.
Помимо коанов частью дзэн-буддийской практики являются диалоги между учителем и учеником, так называемые мондо. Так же как коаны, мондо не считаются каноническим источником и записываются с единственной целью – обеспечить неофита учебным пособием, своего рода материалом для практического применения. Однако и тут лучшие результаты достигаются под руководством опытного наставника, роши (мастера дзэн).
В состоянии интуитивной реализации «просветления» человек становится проявлением истинной природы самого себя. Весь мир и взаимоотношения между людьми растворяются в сознании человека, едином с Абсолютом.
Муата Эшби
САТОРИ
Термин уже встречался в тексте несколько раз; этим словом адепты школы риндзай обозначают момент просветления. Состояние сатори не является постоянным, оно подобно вспышке озаренного сознания, моменты которого могут повторяться снова и снова. Сатори невозможно точно выразить словами, разговор можно вести лишь о косвенных признаках – чувстве единения, покоя, потере ощущения времени и пространства, внезапном постижении истины.
Если вы способны описать сатори, ваше описание будет соответствовать чему угодно, но не сатори.
С определенностью можно говорить лишь о внезапной и кратковременной вспышке озаренного сознания, возникающего в результате выполнения техник дзэн. Именно в этом состоит отличие состояния сатори от полного и окончательного просветления, упоминаемого в классических буддийских текстах.
ДАЙСЭЦУ ТЭЙТАРО СУДЗУКИ
(1870—1966)
Судзуки получил известность в 1927 г., когда увидела свет его книга «Эссе на тему дзэн-буддизма». Он придерживал учения Хакуина во всем, что касалось неприятия концептуальной интерпретации времени, пространства и личности, и утверждал, что истинная реальность лежит вне рамок каких-либо стереотипных понятий. По его мнению, реальность по своей сути недуалистична.
Постижением реальности является сатори; в свою очередь сатори невыразимо и может быть достигнуто лишь имперически. В своей книге Судзуки приводит восемь качеств, характеризующих это состояние:
• Иррациональность – состояние, не достижимое и не описуемое никакими рациональными способами и средствами.
• Абстрактность – это не просто пустота, но пустота, обладающая конкретным содержанием (наполнением), хотя и не подвластная вербальному выражению.
• Абсолютность – человек, испытавший это состояние, воспринимает его как категорию, абсолютность которой невозможно опровергнуть путем логических построений.
• Жизнеутверждающая направленность – несмотря на свою концептуальную несостоятельность, сатори несет положительную нагрузку и формирует позитивный взгляд на жизнь.
• Чувство «запредельности» – человек выходит за уровень эгоистического сознания; любые дальнейшие попытки концептуального осмысления понятий запредельность, Абсолют, Бог ни к чему не приводят в силу своей изначальной некорректности.
• Объективность – это состояние не поддается пристрастной оценке; то, что происходит, можно обозначить как беспристрастное благо.
• Чувство восторга – ощущение свободы от условностей и радость прямого познания реальности.
• Внезапность – это случается вдруг, с потерей ощущения времени.
Отметим, что Судзуки не ставит перед собой невыполнимой задачи. Он не пытается объяснить то, что не поддается никакому описанию, и указывает лишь на косвенные признаки сатори. Это состояние можно пережить, но не выразить словами.
В работах западных мистиков можно найти немало параллелей буддийскому эзотеризму[12]. В 1957 г. Судзуки опубликовал книгу «Мистицизм в христианстве и буддизме», которую посвятил сравнительному анализу восточной и западной традиций.
Убеждение автора в недуалистичной природе реальности и условности понятий времени, пространства и личности перекликается с учением об антино-мичности разума, служившим у Канта основанием для дуализма. С одной стороны, реальность определялась как «вещь в себе» (ноумен), а с другой – как практический опыт (феномен). Судзуки говорил о подобной двойственности (противоречивости) как о следствии затемненности разума условными понятиями.
СОТО-ДЗЭН
В отличие от школы Риндзаи, практиковавшей методику коанов с целью обретения внезапного озарения (сатори), буддисты секты сото предпочитали достигать просветления в процессе медитативной техники дзадзэн. Одним из основателей этой традиции является Доген.
ДОГЕН
(1200—1253)
Буддийская традиция тэндай, популярная в Японии во времена, когда Эйсай и Доген основали школы дзэн, учила тому, что все люди изначально являются просветленными сущностями, но их истинная природа – природа Будды – искажена предрассудками и условностями.
В связи с таким заявлением возникал ряд принципиальных и вполне закономерных вопро
В мирских писаниях говорится: «Учись – станешь получать жалованье». Однако Будда говорил: «В практиках заключена просветлённость». Я никогда не слыхал о тех, кто получал бы жалованье без образования, или обрёл бы просветление без практик.
Доген
сов. Так, если человек просветлен от рождения, какой смысл в религиозном и аскетическом служении? Разве не является просветленное состояние естественным состоянием человека?
Другими словами, налицо явное противоречие: в своем религиозном рвении человек пытается достичь того, чем он уже обладает.
Путешествуя по Китаю, Доген изучил традицию тянь-тун и, вернувшись на родину, преобразовал ее в школу Сото-дзэн. Он искренне верил в то, что лучшим способом буддийского служения и, в частности, практической реализации природы Будды является методика медитации сидя (дзадзэн). Медитация была объявлена самодостаточной, так что человек вполне мог обойтись без религиозной или аскетической практики.
Прийдя к такому заключению, он рассматривал дзэн не как нечто принципиально новое, а лишь как практическое воплощение буддийской теории. При этом человек должен был заниматься медитацией ежедневно, то есть последовательно постигать природу Будды.
По мнению Догена, реализация сверхсознания осуществлялась не как результат медитации, но в процессе выполнения этой техники. Доген утверждал тождественность реализации сознания Будды и средства его достижения – медитации дзадзэн.
Иными словами, сидя в медитативном сосредоточении, человек не рассчитывает на конечный результат; целью медитации не является развитие соответствующих способностей для последующего обретения просветления.
Когда танцуете, будьте танцем, не будьте танцором. И наступит момент, когда вы – только движение, когда нет двойственности. Недвойственное сознание есть медитация.
Бхагван Шри Раджниш
Следует помнить о том, что Доген не считал возможным овеществлять сознание Будды или представлять его как некую духовную цель. Напротив, он был уверен, что природа Будды должна проявляться сразу же после устранения помрачающих рассудок условностей.
У ждущей утреннего солнца
Росы в травинках
Почти нет времени,
Так не спеши же подниматься,
Осенний ветер в поле!
Доген
Доген обозначил характер проявления природы Будды как мудзё (непостоянство). Осознав одно, вы осознаете другое.
Переходя из одного состояния в другое (из мира сансары в состояние нирваны и наоборот), человек осуществлял предназначенное. Человек, побывавший в нирване, непременно возвращался в изменчивый мир сансары. Только таким образом просветленный достигал истинного понимания сути вещей.
ДОГЕН И ЕГО ОТНОШЕНИЕ КО ВРЕМЕНИ
В своей главной работе «Сёбо гэндзо удзи»[13] Доген утверждал тождественность времени и бытия. Иными словами, все проявления феноменального мира – например, горы и моря – проявляются во времени, вне которого их существование невозможно. Все сущее непостоянно; все вещи имеют природу Будды и, следовательно, даже сама природа Будды непостоянна. Время не может быть эфемерной, неуловимой категорией.
…Та необъяснимость, что мы живём именно сегодня и всё же располагали бесконечным временем для возникновения, что мы обладаем только отрезком сегодняшнего дня и должны в его пределах показать, почему и для чего мы возникли как раз теперь.
Ф. Ницше
Если это так, должны существовать временные интервалы. Иными словами, моменты времени являются средством, при помощи которого осуществляется очередность познания различных объектов. Но фактически реальность нельзя дифференцировать во времени.
Переход из одного состояния в другое неразрывен во времени; то, что называется временем, непрерывно.
Время – это непрерывное перетекание одного состояния в другое.
Следовательно, время – это слово, которым мы обозначаем реку жизни (поток бытия).
Говоря об истинной реальности – природе Будды, Доген всегда подразумевал ее проявления в настоящем времени. Иными словами, реально только настоящее.
Таким образом, вместо того чтобы рассматривать две отдельные категории – бытие и время, – Доген декларирует некую единую сущность – единое и текучее время-бытие. По его утверждению, вечно только изменчивое настоящее.
Суть вещей проявляется исключительно в этом мире и в настоящий момент времени. Каждое мгновение жизни отражает вечность и подтверждает непрерывность временного континуума.
К сожалению, Доген жил за 700 лет до появления теории относительности. Будь Доген современником Эйнштейна, он бы воспринимал относительность пространства и времени как всеобщую закономерность, а не рассуждал бы о «временных интервалах».
Учение Догена содержит зачатки диалектического подхода к процессу перемен в той части, где просматривается противопоставление традиционных вечных категорий реальности течения времени. Налицо очевидная схожесть с идеями Гераклита (жизнь природы – непрерывный процесс движения), Бергсона (длительность, отличаемая от времени, – первопричина всего сущего) и Уайтхеда (понимание природы как процесса). Уместно вспомнить и теологические построения Тейяра де Шардена (эволюционный процесс совершенствования мира).
Доген заложил основы радикальной космологической теории. Если все сущее во Вселенной переменчиво, то время может рассматриваться исключительно как понятие, обозначающее этот процесс, в рамки которого вписываются как единство всего сущего, так и
Не стало больше истинных людей
В сем бренном мире
Беспредельны лишь отсветы в великих небесах
Доген
конечная реальность. Иначе говоря, с теологической точки зрения идея Бога не противоречит постижению процесса перемен. Логическим выводом, к которому приходит Доген, оказывается первоначальная буддийская предпосылка, согласно которой непостоянство рассматривается как единство времени и пространства в их извечном взаимопроникновении.
Попробуем сопоставить философский подход сото-дзэн с тем, как рассматривал сатори с точки зрения риндзай Судзуки. Последний полагал, что момент сатори является вневременной категорией, тогда как Доген не считал возможным постижение реальности вне времени. На первый взгляд, эти утверждения противоречивы, но это не так. Момент интуитивного видения единичен, и эта уникальность возносит человека над временем и пространством. С другой стороны, суть озарения состоит именно в осознании переходящей природы реальности.
ДЗАДЗЭН
Во время этой медитации человек сидит лицом к голой стене. Техника дзадзэн чередуется с сеансами медитации во время ходьбы (кинхин). Сознание медитирующего должно быть абсолютно ясным и безмятежным. Эта задача не так проста, как может показаться на первый взгляд, ибо нетренированный ум постоянно генерирует разные мысли. В процессе дза-дзэн все мысли отбрасываются и внимание сосредоточивается на дыхании. Подобная техника способствует обретению бездумного состояния умиротворенности, войдя в которое, человек способен к непосредственному постижению реальности.
Как «созерцание», или «медитация», эта практика (дзадзэн) существовала в Индии задолго до буддизма. Вполне возможно, что Сакьямуни обрёл самоосуществление в этой позе. В этом положении сидел Бодхидхарма, когда к нему пришёл Хой-кэ.
Ричард де Мартино
Методику дзадзэн сравнивают с очищением загрязненного водоема. Водная гладь способна четко отражать предметы только тогда, когда волнение успокоилось, а вода кристально чиста. Дзадзэн никак не определяет отраженный образ, а лишь очищает и успокаивает воду. При этом очищение воды и отражение образа происходят одновременно, то есть просветление осуществляется как процесс.
ПРОСВЕТЛЕНИЕ В ПРОЦЕССЕ МЕДИТАЦИИ
В отличие от школы риндзай, считающей сатори своего рода внезапным озарением в результате мгновенного выхода на иной уровень сознания, адепты сото-дзэн особо подчеркивают, что любой медитирующий по определению является Буддой. Иными словами, медитируя, человек осознает свою истинную природу – природу Будды.
Таким образом, утверждается, что просветление не обретается в результате длительной медитативной практики, но является опытом, переживаемым во время медитации. Человек постигает природу Будды постольку, поскольку он занимается медитацией.
Следует помнить, что традиция дзэн предостерегает против целенаправленной мотивации поступков. В самом деле, поставив перед собой цель, человек укрепляет позиции эгоистического сознания. Просветление достигается как бы случайно. Для этого требуется лишь очистить свой разум.
ПРИРОДА БУДДЫ
Все вышесказанное так или иначе связано с буддийской доктриной природа Будды.
ИНТРОСПЕКЦИЯ
(внутреннее сосредоточение/видение)
Первое, о чем следует помнить, – это о том, что Будда или природа Будды неотъемлемы от личности человека. Вспомним, что, «увидевший Будду, бредущего по дороге, должен убить его!». Природа Будды выявляется либо как состояние сатори, спровоцированное коанами, либо в процессе медитативной техники дзадзэн как результат устранения эгоистического сознания. Личность и ее истинная природа познаются с помощью интроспекции (бессознательного внутреннего постижения, а не самоана
Монах, сжигающий деревянного Будду, чтобы обогреть себя
лиза, что противоречило бы учению дзэн), исключающей любую форму внешнего восприятия. Так же как медитация лишь «очищает воду от загрязнения», интроспекция не подразумевает нового содержания, а выявляет уже имеющееся качество.
СПОНТАННОСТЬ
Природа Будды выявляется самопроизвольно. Именно в этом состоит различие между самосознанием и природой Будды. Это свойство опережает любую эгоистическую мысль и, свободное от уз самосознания, отражает буддийский взгляд на жизнь, согласно которому все сущее взаимосвязано и возникает под влиянием конкретных условий.
Спонтанные проявления придают созидательной активности ощущение легкости и беззаботности. В дальнейшем мы убедимся в том, сколь значительное влияние этот принцип оказал на практику и эстетику дзэн.
Совершенно необходимо искать подлинного и точного проникновения и понимания. Тогда вы сможете свободно путешествовать повсюду, и вас не спутают с обычными гипнотизёрами и шарлотанами.
Линь-изи
ПРАКТИКА ДЗЭН
Анархия и дисциплина
Нравственные нормы в дзэн определяются как категории сознания. Дурные поступки рассматриваются как результат эгоистической мотивации. Просветленный ум как абсолютная категория не может быть эгоистичным.
Подобное качество иногда называют нерожденным, то есть свойством чистого разума, стоящего над процессом перемен. Человек, обладающий нерожденным сознанием, абсолютно естественен в своих поступках.
Другими словами, чем бы вы ни занимались, рано или поздно вам приходится делать паузу и обдумывать сделанное. Появление первой мысли означает возврат к состоянию самосознания и утрату спонтанности поступка. Стрелок из лука, желая поразить мишень, не задумывается о своем «Я», направляющем стрелу, – она сама находит цель. Разум стоит выше эго, стрелы и цели.
С одной стороны, адепты традиции дзэн подчинены строгой дисциплине во всем, что касается настойчивых попыток разрушить стереотипы условного мышления (риндзай) или долгих часов неподвижного сидения в медитативной позе (сото). С другой стороны, достигнув уровня просветленного сознания, человек начинает вести себя непредсказуемо, спонтанно. (Пожалуй, в данном случае уместно говорить не о поведении, а о некоем совершаемом действии). Как уже было сказано, такие действия могут быть непредсказуемыми и необычными. Любая условность воспринимается традицией как враг номер один, так как, по определению, мешает спонтанному самовыражению. Моральные принципы также не подчинены строгой регламентации, но осуществляются по наитию, то есть так, как подскажет интуиция. В определенном смысле такой подход является анархическим. Однако речь не идет об эгоистической направленности, а скорее о бескорыстной непредсказуемости, возведенной в ранг духовной дисциплины, с помощью которой человек освобождается от оков эгоцентризма.
Монахи в Дза-дзэне
С точки зрения морали такая позиция напоминает схоластический подход Блаженного Августина, согласно которому, возлюбив, можно поступать по собственному разумению. Несомненно, христианский богослов призывал возлюбить Бога (так как «без веры нет знания, нет истины»). В данном случае принцип любви сам по себе подразумевал нравственную безупречность последующих поступков. Дзэн-буддисты исходили из аналогичной предпосылки, но вместо Бога предлагали нерожденный разум или сознание Будды. Впрочем, адепты учения не проявляли внешнего несогласия с общественными нормами морали.
Дзэн-буддисты без обиняков бросают вызов условным понятиям. Ниже приводятся строки из «Песни чистого разума» (1653), начертанные Банкей Ётаку:
- Считаешь ты добром лишь то,
- Что ненавидит зло.
- Но зло есть то,
- Что ненависть приносит.
- Добром ты называешь
- Добрые поступки
- И сам не ведаешь того,
- Что разум твой исполнен зла![14]
Санскритская каллиграфия Хакуина
Стихи парадоксальны в том смысле, что разрушают общепринятые стереотипы мышления.
Может сложиться неверное представление о том, что дзэн-буддизм, акцентируя внимание на внутреннем мире человека, игнорирует мир внешний. В действительности конечной целью учения является переосмысление именно внешних проявлений бытия и формирование нового, свободного от эгоистических побуждений взгляда на вещи. В подтверждение сказанному приведу два примера.
В XII в. китайский мастер чань-буддизма Какуан[15] создал цикл из десяти картин, изображавших быка (сюжет известен как «Поиски быка»).
На картинах изображается последовательное развитие отношений между пастухом и быком. Этот сюжет символически отображает последовательность обретения человеком природы Будды. Так, пастух выслеживает быка, преследует его, арканит и уводит за собой. Цикл завершает картина, на которой восстановлено природное равновесие, то есть пастух забывает о быке, о собственном «Я» и символически сливается со всеобъемлющей гармонией жизни. Иными словами, человек познает, как прекрасен этот мир.[16]
Другой пример – традиционная вечерняя молитва, которую читают после выполнения техники дзадзэн:
- Живые существа бессчётны,
- Клянусь оберегать их.
- Желания неисчерпаемы,
- Клянусь подавить их.
- Дхармы безграничны,
- Клянусь постичь их.
- Сознание Будды всеобъемлюще,
- Клянусь достичь его.
Молитва свидетельствует о стремлении к познанию истинной реальности и компетентному взаимодействию с ней (постижение дхарм), равно как и об альтруистических намерениях молящегося (бережное отношение ко всему живому).
Другими словами, практика дзэн направлена на разрушение стереотипов мышления и подавление самосознания.
Конечной целью дзэн-буддизма является достижение чистого сознания, непосредственности и альтруистического отношения к миру. Отличительная черта дзэн, да и других буддийских школ состоит в том, что они не просто декларируют добродетели, но и призывают к их практическому воплощению.
Человек, осознающий эти качества, но не применяющий их в повседневной жизни, льет воду на колесо эгоцентризма и уподобляется тому «славному парню», который хорош сам по себе, но не приносит пользы окружающим. Дзэн-буддизм предлагает конкретные методики, с помощью которых человек воспринимает добродетель как естественное качество.
ЭСТЕТИКА ДЗЭН
Согласно теории хуаянь (взаимопроникновения), каждая песчинка в мироздании содержит информацию о всей Вселенной. Все сущее едино, а любая дифференциация иллюзорна. Следовательно, сущность всего буддийского учения может быть выражена одним действием. Любое естественное и спонтанное проявление отражает природу Будды.
Другими словами, большую часть времени самосознание наделяет мир теми или иными характеристиками, которые не имеют ничего общего с истинной природой вещей, и действия человека становятся формальными. Устранив эгоистическое сознание, человек начинает действовать спонтанно, то есть его поступки согласуются с природой Будды.
Сознание и объекты суть всегда одно и то же; различаются же только взгляды.
Юн-мин
Искусство как один из способов естественного самовыражения становится средством духовного постижения. Природа Будды может быть выражена в одном-единственном цветке в дзэнском саду, представляющем собой естественное сочетание камней и песка, или в изысканной церемонии чаепития. Эстетика дзэн заметна во всем – в искусстве каллиграфии и икебаны, в музыке, поэзии, живописи.
Эстетика дзэн очень прямолинейна и бескомпромиссна. Любое произведение искусства непременно должно отражать два качества – естественность и непосредственность. Именно эти свойства выражают сущность чистого разума и находятся в согласии с идеей всеобщего взаимопроникновения.
И снова возникают ассоциации с даосизмом. Любое рукотворное произведение дзэн может восприниматься в соответствии с даосской доктриной ву-вей (невмешательства), так как не является результатом преднамеренного искажения природы исходного материала.
ВОСТОК ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЗАПАДОМ
Изучая западную философию, современные буддийские мыслители обнаружили как общие черты восточного и западного подходов, так и их принципиальное различие. Так, Судзуки подверг критике фундаментальные основы западного философского подхода – его дуалистичность, приверженность анализу и концептуальному оформлению понятий. Такому подходу японский мыслитель противопоставляет позицию дзэн-буддизма, основанную на интуиции, философии целостности и неприятии концептуального осмысления действительности. Он указал на то, что традиция дзэн не приемлет двойственности и непримиримости западных понятий, например, противостояния «Бог – человек» или «вера – логическое доказательство».
В своей работе «Доказательство и интуиция в буддийской философии» он выявляет принципиальное различие между терминами виджняна и праджня.
Слово виджняна можно привести как доказательство, которое, по определению, требует логического обоснования. Соответственно, западная философия имеет дело именно с виджняной.
Праджня обозначает мудрость, то есть не подлежит аналитической интерпретации, являясь по своей сути связующим элементом, объединяющим разрозненные понятия в единое целое.
Восток стоит скромно и смиренно с открытыми ушами и глазами, а Запад, слепой и глухой, застрявший в тупике материализма, угрожающе размахивает своей научной дубиной и почти что уже довёл мир до гибели.
К. Скрябина Редиин
Таким образом, дискуссия между Западом и Востоком сводится к диалогу между виджняной и праджней. С точки зрения западных философов, восточная праджня (мудрость) излишне обременена религиозными, культурными, моральными и другими понятиями. В свою очередь, восточные мыслители считают западную виджняну слишком прагматичной и не способной выйти за рамки рационального мышления.
НИШИДА КИТАРО
(1870—1945)
К середине XIX столетия Япония вышла из длительного периода культурной изоляции, и японские философы получили возможность познакомиться с работами западных мыслителей.
Процесс влияния западных идей на национальную культуру можно проследить по работам профессора философии Нишиды, преподававшего в университете Киото с 1913 по 1928 гг.
Нишида брал за основу западные концепции и поочередно пытался примирить их со своим образом мышления. Он пытался определить, до какой степени доктрина дзэн может быть выражена языком западных философов. Иными словами, буддист хотел обрядить восточное учение в европейские одежды.
Следует помнить, какую непосильную ношу взвалил Нишида на свои плечи. Учение дзэн, подобно западному мистицизму, никогда не оперировало концептуальными формулировками. Напротив, оно разрушало привычные представления. Таким образом, задача формулировки концепций для их же разрушения представлялась весьма проблематичной.
Частично Нишида принял за основу диалектический подход Гегеля, согласно которому всякий процесс развития проходит три ступени: тезис, антитезис и синтез. Каждая следующая ступень отрицает предыдущую, превращаясь в ее противоположность, а синтез не только отвергает антитезис, но и соединяет в себе по-новому некоторые черты двух предыдущих ступеней развития. Синтез, в свою очередь, является началом новой триады. Упрощая, можно сказать, что Нишида использовал подход Гегеля к Вселенной как к незатухающему процессу примирения противоположностей.
На следующем этапе Нишида попытался осмыслить перемены и противоречия повседневного опыта в свете дзэнской доктрины всеобщего единства. В работе «В поисках Добра» (1911) он утверждает, что реальность есть не что иное, как чистый опыт, предшествующий субъектно-объектной дифференциации, восприятию двойственной материи и сознания и даже ощущению времени. Однако фактически реальность познается несколько иначе, и таким опытом становится сатори, или просветление. В действительности мы воспринимаем Вселенную во времени как процесс перемен.
Таким образом, процесс саморазрешающегося противостояния не умаляет закономерного единства всего сущего.
Идея «чистого опыта» перекликается с позициями Анри Бергсона и Уильяма Джеймса, которые рассматривали любой опыт – будь то религиозно-мистический или жизненный (в том числе опыт эволюционного развития) – как отправную точку развития философских концепций.
В той же работе («В поисках Добра») Нишида дает свое толкование концепции Бога. По его мнению, Бог не стоит над реальностью, но является ее Первопричиной, то есть тем, что устраняет различия между субъектом и объектом, духом и материей. Наше «истинное Я» является конечной вселенской реальностью, а его познание означает союз с Божьим промыслом.
Таким образом, добро, поиском которого он занимался, лежит в области реализации истинной природы человека.
Здесь мы имеем дело со смелой попыткой примирения интуитивного опыта дзэн с концептуальным подходом западной философии. Как в упомянутой, так и в последующих работах Нишида пытался найти универсальный онтологический принцип.
На следующем этапе своего исследования Нишида рассматривал две другие концепции. К 1917 г. он пересмотрел свое отношение к идее чистого опыта как к основе для проявления абсолютной свободы воли и перешел к исследованию вопросов небытия. Начи
ная с 1927 г., надеясь найти некую общую основу универсальной философской мысли, он занимается переосмыслением логических построений Аристотеля. Аристотель пришел к двум логическим выводам:
• каждая форма бытия представляет лишь саму себя;
• бытие и небытие не могут проявляться одновременно и как единое целое.
Ничто не демонстрирует столь наверняка могущество Творца, как неверность и непокорность его творения. Чем более живым Он делает его, тем более делает Он его свободным.
Поль Валери
Однако, как мы уже убедились, дзэн не допускает возможности и не признает логического анализа и в качестве средства расширения сознания предпочитает парадоксальные построения. Поэтому не удивляет настоятельное утверждение Нишиды, что реальность едина во времени и во всех ее проявлениях.
Человек. Каллиграфия Дзиуна
Нишида сделал попытку заменить логику Аристотеля тем, что он называл «логикой места». Однако то, что представляет конечную истину, не имеет «места» в пространстве, так как, по определению, представляет «небытие». Если конечная реальность представляет собой небытие, то как идентифицировать его «место» в пространстве? В работе «Логика места небытия и религиозное познание действительности» (1945) японский философ утверждает, что религиозный подход состоит в познании истинного «Я» и его отношения к действительности. По его мнению, религиозное сознание универсально, а постижение природы Эго и есть одна из задач, стоящих перед таким сознанием. Нишида приходит к выводу, что Бог и истинное «Я» идентичны. Таким образом, он еще раз подтверждает истинность буддийского учения, согласно которому природа Будды присутствует в каждом человеке.
Итак, в качестве ключевой посылки Нишида выбирает идею абсолютного небытия, которое рассматривает как истинную реальность. При этом небытие не является относительной категорией, но – конечной реальностью, отрицающей абсолютность существования отдельных индивидов. Такой подход отражает основную идею буддизма об иллюзорности индивидуальных проявлений (идея анатты в раннем буддизме и учении тхеравады), согласно которой все объекты материального мира не имеют самостоятельного мира, ибо все сущее взаимосвязано. Небытие (или шуньята в традиции махаяны) является ключевым понятием буддийской онтологии, и поэтому, интерпретируя западные концепции, Нишида уделял особое внимание месту небытия. Другими словами, идентифицируя Бога (или конечную реальность) как абсолютное существо, человек начинает давать ему характеристики, и, таким образом, эта категория перестает быть абсолютной. Иными словами, любая объективная оценка переводит понятие в ранг условного. Это противоречие можно устранить, обозначив реальность как абсолютное небытие. Понятие не подразумевает отрицание, а, напротив, отражает реальность как таковую, объективно и концептуально. Абсолютное существование становится возможным лишь в рамках абсолютного небытия. В данном случае мы имеем дело с тем, что Нишида обозначил как идентичность абсолютного противоречия. Очень по-дзэнски!
Второй ученик Будды, создающий дворец из кувшина. Дворец символизирует Нирвану
В изложении Нишиды концепция Бога как неизменной и высшей сущности близка позициям пантеизма (мир пребывает в Боге). Иногда его идеи напоминают пантеистическое учение, отождествляющее Бога с природой, но концепция абсолютного небытия делает такие ассоциации неубедительными. Подчеркивая некоторую натянутость западных теорий о Боге, он прибегает к аргументации учения махаяны: то, что принято считать за реальность, существует выше ее проявлений.
Уместны аналогии с учением Хайдеггера о смысле бытия (чтобы постичь этот смысл, человек должен отрешиться от всех практически-целевых установок и осознать свою смертность, бренность. Лишь чувствуя себя постоянно перед лицом смерти, он в состоянии увидеть значимость и наполненность жизни) и теологией Пауля Тиллиха, выдвинувшего концепцию самосущности Бога. В этой же связи можно упомянуть «Смерть Бога» Ван Бурена и ряд других богословских идей. Все западные теоретические построения преследовали единственную цель – уйти от объективной оценки и ограниченного толкования концепции Бога. Фактически Нишида проводит в жизнь ту же идею посредством концептуальной трактовки буддийской доктрины шуньяты.
Раздел, посвященный изысканиям Нишиды, не претендует на полноту освещения взаимодействия западного и восточного философских учений; эта область исследования слишком обширна. Очевидно лишь одно – буддийская концепция шуньяты вполне применима ко многим западным теориям, например, ее можно взять за основу при идентификации неуловимого «Я». (Согласно дзэн, «Я» одновременно исчезает и действует).
Большинство трудов Нишиды посвящено мистическим и личностным аспектам реальности. К сожалению, он не уделил должного внимания политическим и социальным вопросам, а именно их интерпретации посвящена значительная часть западных философских работ. Это упущение исправил последователь Нишиды, его коллега по университету в Киото Танабэ Маджима (1885-1962). По его мнению, личность не могла взаимодействовать с Абсолютом иначе, чем посредством социальных или политических структур. Его ранние работы были посвящены идее национального государства, но позднее, отдавая дань традициям прошлого, ученый заинтересовался теорией отказа от личного «Я», подразумевающей обретение внешней силы за счет отождествления с Абсолютом, каковым он считал будду Амиду.
Точно так же, как существование Господа скрыто внутри существ, так и отец обретает себя в сыновьях, учитель в учениках. Мы можем сказать, что Бог находит себя в человеке.
Шри Капали Шастриар
Этические принципы философской школы Киото подразумевали полный отказ от личного «Я». Эта норма могла осуществляться на двух уровнях: либо за счет растворения личности в социальной группе людей, либо путем непосредственного постижения собственного ничтожества (идея небытия). В этой связи уместно вспомнить о даосской доктрине ву-вей (невмешательство), призывавшей воздержаться от действий, противоречащих естественным законам. Моралисты школы Киото были поборниками социально значимых принципов поведения и критиковали немецкого экзистенциалиста Хайдеггера за его индивидуализм. Вероятно, нельзя недооценивать их вклад в развитие восточной философии, которую принято считать крайне индивидуалистической.
МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ ДЗЭН ФИЛОСОФИЕЙ?
Учение дзэн, направленное на прямое постижение реальности и не допускающее умозрительных теорий концептуального толка, свело до минимума свою теоретическую основу. Многие техники, практикуемые адептами этой школы, специально предназначены для подавления рационального мышления.
И все же дзэн следует рассматривать в рамках восточной философской традиции. В пользу такого утверждения говорит, с одной стороны, четкая регламентация предмета изучения, а с другой, – очевидные попытки некоторых дзэнских мыслителей интерпретировать традиционные духовные истины, прибегая к языку западной философии.
ЛЕКЦИЯ 16
Яркие представители Бусидо. Школа Кэмпо-дзэн Метта
ЯРКИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ БУСИДО
KAMO ДЗИГИРО ДЗЮДО
Современное дзюдо обычно представляют как спорт, боевое искусство, духовную дисциплину, систему физического воспитания и вид активного отдыха. В определенной мере все это, да и не только, дзюдо. Для тех, кто всего себя отдал дзюдо, оно является образом жизни. Но полностью оценить истинную природу дзюдо еще предстоит шестимиллионной армии его сторонников, поскольку личные интересы сузили само понимание задач дзюдо, когда многим важным чертам дзюдо не уделялось внимания в угоду некоторым его особенностям.
Чтобы увидеть дзюдо в истинном свете, необходимо изучить исходную форму, Кодокан дзюдо, поскольку она связует японское средневековье, иначе классическое дзюдо, и спортивно-состязательную разновидность дзюдо, столь популярную в мире сегодня.
Нет границ на пути мягкости,
И для сердца не будет врагов.
Мифунэ Кюдзо
Кано Дзигиро (1860– 1938) явился основателем Кодокан дзюдо. Нашедшие выражение в самой личности Кано рациональный склад ума педагога и собственная философия идеалиста существенно повлияли на природу исходной формы Кодокан дзюдо. Кано-педагог искренне верил, что процветание всякой нации зависит от ее энергетического заряда, который в свою очередь определяется моральными качествами ума ее граждан и крепостью их тела. В детстве Кано был болезненным ребенком. Из-за физической слабости он часто становился жертвой уличных задир, которые его нещадно избивали. Поэтому он стал искать возможности поправить свое столь жалкое здоровье. Он взялся за собственное физическое воспитание, занимаясь бейсболом, греблей, гимнастикой и туризмом. Через два года Кано с удовлетворением отметил, что он стал вполне здоровым, и теперь у него довольно крепкое тело, однако решающий перелом в его жизни наступил тогда, когда он решил изучать дзюдзюцу (искусство мягкости).
Кано Дзигиро
В 1877 году Кано поступил в Тэндзин Синъё Рю, руководимую Фукудой Ха-тиносукэ, бывшим воспитанником Исо Матоэмона, основателя данной школы. Тэндзин Синъё Рю в эпоху Мэйдзи была лишена какой бы то ни было боевой направленности, но сохранила за собой репутацию эффективной системы самообороны. Фукуда был требователен в обучении своих немногочисленных учеников, и, как вскоре выяснилось, никто из них не был столь прилежен в занятиях, как Кано. С каждым занятием рос его интерес к дзюдзюцу, несмотря на возрастающую сложность физических нагрузок. Коньком данной школы считались атэ-вадза, иначе «удары», и катамэ-вадза, иначе «захваты». Изодранная в клочья уваги (тренировочная куртка) Кано, хранимая ныне семьей Кано как одна из реликвий, говорит о том рвении, с каким он отдавался учебе. Его преследовали травмы. За стенами додзё товарищи выговаривали ему за самолечение полученных во время занятий дзюдзюцу ран. Они жаловались, что «кановские мази», смеси, которыми он покрывал свои ссадины и царапины, столь дурно пахли, что по их запаху узнавали о присутствии Кано, еще не видя его самого.
Кано Дзигиро
Со смертью Фукуды руководить занятиями Кано стал Исо Масатомо, сын основателя Тэндзин Синъё Рю. Но смерть последнего вынудила Кано продолжить изучение классических будзюцу в другом месте. В 1881 году Кано примкнул к Кито Рю, где содействие в обучении ему оказал наставник Иикубо Цунэтоси. Этой школе также была чужда воинская жилка. Система обучения Иикубо, именуемая ран (подразумевающая «свободу действий»), существенно отличалась от дзюдзюцу и других рю. Иикубо придерживался умеренных физических занятий, уделяя больше внимания абстрактной символике в связи с физической техникой. Упор в Кито Рю делался на нагэ-вадза, иначе «броски».
Итоговым, кумулятивным действием занятий в стилях Тэндзин Синъё Рю явилось не только дальнейшее укрепление физического состояния Кано, но и становящаяся все более ненасытной жажда занятий дзюдзю-цу. Он стал рассматривать другие рю классического буд-зюцу с научной точки зрения, особенно методы безоружной борьбы, бывшие предметами обучения военно-прикладного характера в школах Сэкигути Рю и Сэйго Рю. В то время Япония оказалась под влиянием тех умонастроений, когда большинство городских жителей было настроено против традиционных институтов, обычаев и верований. Кано сожалел о том, что классическое дзюдзюцу по этой причине оказалось в не милости. А с упадком самого дзюдзюцу падал и престиж многих признанных его знатоков. Многие опытные представители дзюдзюцу в силу своего незавидного социального, а также и экономического положения, вызванного отсутствием учеников, вынуждены были давать представления или же вызывать на поединок всех желающих из числа зрителей, заплативших за представление. Кано же рассматривал дзюдзюцу как предмет национальной культуры, как культурное достояние, достойное уважения со стороны народа. Поэтому он твердо решил вернуть дзюдзюцу подобающее ему место.
Выполнение поставленной перед собой задачи Кано начал с переделки самого дзюдзюцу на особый лад, так, чтобы оно казалось и привлекательным, и полезным для общества эпохи Мэйдзи. В 1882 году Кано выступает уже со своей синтезированной системой и, находясь в очень стесненных обстоятельствах, обосновывается в Эйсё-дзи, храме, расположенном в токийском районе Ситая. Свою новую систему он называет Кодокан и начинает ее преподавать девяти ученикам в додзё, вмещавшем лишь двенадцать татами (мат из рисовой соломы, служащий для настилки полов, размером примерно 0,9 на 1,8 м).
Кодокан Дзюдо является чрезвычайно неоднородной системой. Кано произвольно заимствовал идеи из авторитетных классических японских источников. Выбирая название Кодокан, он, к примеру, был хорошо наслышан о существующем Кодокане в г. Мито (столице одноименного удела), префектура Ибараги. Кодокан удела Мито основал его даймё Токугава Нариаки (1800—1960) в XIX веке в качестве высшего учебного заведения; в его стенах такие ученые, как Айдза-ва Сэйсисай и Фудзита Токо, сформировали идеи национализма шовинистического толка, которые способствовали падению Токугавского сёгуната и питали националистическую идеологию лидеров Мэйдзи и последующих эпох. Кодокан у Кано и Кодокан удела Мито на слух звучат одинаково, хотя первые иероглифы этих слов различны. Однако их общий смысл выражает свойственный им обоим дух культурного начинания. Кодокан у Кано означает: «ко» – преподавание, изучение, практика, «до» – путь, учение и «кан» – зал или место, т.е. «место изучения пути».
Общая концепция и задача классического будо как духовной дисциплины, используемой в качестве орудия самосовершенствования, привлекали Кано. Он явно стремился сделать собственное Кодокан дзюдо орудием для митио осамэру, иначе «овладения путем». Кано специально выбрал слово «дзюдо», предпочитая его «дзюдзюцу», с тем чтобы подчеркнуть значимость философской составляющей «до» как «пути к человечности». Но этот выбор больше диктовал сугубо практические соображения. Кано писал: «Многие рю по дзюдзю-цу чаще поощряли прибегать к такой опасной практике, как броски, к нечестным приемам либо к выворачиванию конечностей. Это приводило многих людей, ставших свидетелями подобного рода жестокостей, к мнению, что дзюдзюцу является опасным и вредным для организма занятием. К тому же имелись рю по дзюд-зюцу с плохо поставленной дисциплиной, чьи воспитанники вели себя вызывающе, прилюдно опрокидывая со всей мощи на землю невинных людей или же затевая драки. Все это привело к тому, что слово «дзюд-зюцу» стало вызывать неприятные ассоциации у некоторых представителей высших слоев общества. И поэтому мне хотелось показать, что предлагаемое учение, в полную противоположность учениям дзюдзюцу, как они сложились в умах представителей этих слоев, не таит в себе никакой угрозы и не предназначается для ведения агрессивных действий… Если преподнести (мою систему) под именем дзюдзюцу, то она оказалась бы неприемлемой для высших слоев общества».
В словах Кано, помимо явно выраженного презрения к репутации дзюдзюцу эпохи Мэйдзи, ощущается его озабоченность социально-сословными различиями. То, что он был выходцем из состоятельного и влиятельного торгового семейства, вкупе с высокой образованностью сделало его исключительно восприимчивым к социальным различиям в смысле сословных нравственных норм. Именно такая восприимчивость и побудила его преподавать Кодокан дзюдо лишь людям самых высоких моральных качеств; Кано никогда не полагал, чтобы его системе обучались все без разбора.
Само использование со стороны Кано слова «дзюдо» несло с собой определение трудности. Еще два столетия назад Дзикисин Рю стала первой известной школой, где начали употреблять слово «дзюдо», но некоторые рю вскоре последовали этому примеру. Подобное обстоятельство и побудило Кано использовать пояснительное слово «Кодокан» с тем, чтобы его систему дзюдо можно было отличать от дзюдо классических стилей.
ФУНАКОШИ ГИТИН
КАРАТЭ ДО
Император Хирокито, путешествуя по Окинаве в 1921 году, еще будучи наследным принцем, стал свидетелем представления по каратэ-дзюцу и был столь приятно удивлен, что включил данный эпизод в свой официальный отчет японскому правительству. Проявленная властями заинтересованность окинавскими видами боевых единоборств побудила Министерство образования пригласить специалиста из Окинавы в Японию. Для поездки в Японию выбор пал на Фунакоши (Томинакоши) Гитина (1869—1957) из Сюри[17], учителя японского языка начальной школы, поскольку он был самым образованным среди представителей окинавского единоборства тэ, хотя существовали на острове и более умелые коренные борцы. Фунакоши выступил в киотском Бутокудэн в 1917 году, где познакомил официальные японские власти и членов Бутокукай с оки-нава-тэ и каратэ-дзюцу. Но лишь во время своего второго визита в 1922 году он дал первые публичные показательные выступления по каратэ-дзюцу в Японии.
Чтобы как можно больше заинтересовать японскую публику каратэ-дзюцу, Фунакоши сознательно устраивал свои выступления перед образованными слоями общества. Как словом, так и делом он впечатляюще представил физические и духовные качества каратэ-дзюцу аудитории, преимущественно состоящей из артистов и адвокатов, поскольку полагал, что люди, сама профессия которых наделяет их живым умом, обычно обладают неповоротливым телом. Он упирал на то, что занятия каратэ-дзюцу укрепляют даже самое слабое тело и что человек невзрачного сложения, вроде него, может стать довольно крепким благодаря таким занятиям. Фунакоши приглашал из публики добровольцев испытать его прочность на удары и проверить его устойчивость; никому не удавалось сдвинуть его с места или опрокинуть на землю. Столь достойное поведение произвело существенное впечатление на всех тех, кто видел его выступления, и спустя короткий промежуток времени его учение нашло немалое число сторонников. Фунакоши также давал выступления по каратэ-дзюцу у Кано Дзигиро в его Кодокане и в университетах, где стремительные представления его мастерства глубоко запали в душу и преподавателей, и студентов.
Фунакоши Гитин
Метод ознакомления Японии с кратэ-дзюцу, выбранный Фунакоши, лишь в малой части дал представление японской публике об окинавском искусстве, в той части, которая виделась Фунакоши наиболее подходящей для его целей и более всего сулящей поддержку со стороны образованной аудитории. Его популярность как наставника быстро росла, а с ней росло желание общественности узнать как можно больше об этом эффективном способе ведения рукопашного боя. В 1924 году токийский университет Кэйо Гидзюку позаимствовал каратэ-дзюцу для целей физического воспитания; токийские Императорский, Сёка (Китоцубаси), Васэда, Гакусюин, Такусеку, Тюо, Мэйдзи, Нихон и Хосэй университеты вскоре последовали этому примеру. Огромная популярность каратэ-дзюцу среди студенчества дала этому виду единоборства больше сторонников в самой Японии, чем на Окинаве.
Во время своего пребывания в Японии Фунакоши воспитал целую плеяду учеников, каждый из которых сыграл важную роль в развитии современного японского вида каратэ-до, выражающего индивидуальные стили каждого из них. Наиболее выдающимися его учениками в Японии были Тагаки Масатомо, Накаяма Масатоши, Ито Кэнъити, Оцука Хидэнори и Киниси Ясухиро.
Бурный расцвет японского каратэ-до, однако, нельзя связывать с идеями одного человека или влиянием единственной секции. Многие опытные борцы оказали воздействие на формирование японского каратэ-до и способствовали его росту. С традиционной же точки зрения «крестным отцом» японского каратэ-до следовало бы считать Фунакоши, учитывая то, в какой мере он был ответственен за введение различных важных новшеств в окинавское каратэ-дзюцу, что сделало его более привлекательным для японцев. В 1933 году Фунакоши изменил смысл слова «кара», которое вначале записывалось иероглифом, означающим «Китай»[18], взяв другой иероглиф, читаемый также «кара». Фунакоши тем самым изменил смысл слова, которое стало означать «незанятый», или «пустой». Поэтому у Фунако-ши каратэ-дзюцу стало переводиться как «искусство пустой руки». Двумя годами позже Фунакоши предпочел вместо «дзюцу» слово «до». Так что каратэ-до родилось в Японии и буквально означает «путь пустой руки». Изменения Фунакоши возмутили многих борцов на Окинаве, которые посчитали их надругательством над традицией. Но к 1938 году почти все они уже привыкли к тому, что их системы называли то каратэ-дзюцу, то каратэ-до.
Чтобы способствовать распространению своих идей, Фунакоши в 1936 году открыл в Токио центральный додзё и после долгих колебаний дал ему имя Сётокан. Иероглифы, читаемые как «сёто», представляля прозвище Фунакоши как каллиграфа, «кан» означает зал. Фунакоши никогда не представлял свой стиль каратэ-до как Сётокан-Рю; он был категорически против использования феодального термина «рю» в отношении своего детища каратэ-до. Поэтому, когда современные представители каратэ-до прибегают к названию «Сётокан-рю», пытаясь тем самым показать свою приверженность идеям Фунакоши, это не правомерно. Ёситака, сын Фунакоши, все же создал Сётокай (общество Сёто), и эта организация послужила основой для создания в 1957 году Ниппон Каратэ Кёкай (Японского союза каратэ).
Присутствие в Японии окинавских мастеров каратэ-дзюцу привело к довольно широкому распространению их своеобразных идей, что, однако, вызвало, в свою очередь, еще более широкое толкование этих самых идей со стороны мастеров и учеников. Возникло острое соперничество между мастерами, пытавшимися превзойти друг друга; само соперничество подогревалось, к тому же, верными учениками, стремящимися доказать превосходство своего наставника или школы. Такая профессиональная ревность и взаимные трения вели ко все более широкому распространению как технического арсенала, так и методов обучения каратэ-до.
Со вступлением Японии в войну с Китаем в 1937 году, а затем и вовлечением во Вторую мировую войну каратэ-дзюцу и каратэ-до были официально признаны, принято решение обучать солдат и матросов этим дисциплинам. Массовое участие молодых способных японцев в занятиях этими дисциплинами привело к быстрому развитию новых, опирающихся на каратэ, техник ведения рукопашного боя. После поражения Японии и в период запрета на большинство воинских искусств и принципов эти каратэподобные системы процветали, так как союзное командование полагало, что такие системы – всего лишь методы физической подготовки на манер «китайского бокса». Технический прогресс каратэ-дзюцу и каратэ-до в пятидесятые и шестидесятые годы был ознаменован стандартизацией самой техники, тактики и методов обучения каждой секции, что, в свою очередь, выявило существенные различия между ними и побудило многих специалистов заняться разработкой японского национального стандарта для каратэ-до. В конце концов вовлечение огромного числа студентов высших школ и университетов в соревнования по каратэ-до привлекло внимание к спортивной стороне каратэ-до, и данная дисциплина приобрела статус национального вида спорта.
ТАКЭДА СОКАКУ
ДАИТО РЮ ДЗЮДЗЮЦУ
Ликвидация уделов в 1871 году и запрет на ношение мечей в 1876 году способствовали падению популярности классического мечебойства. Но неспокойные социальные условия ранней эпохи Мэйдзи сделали изучение самообороны без оружия популярным и необходимым. В этот период Сайго Таномо Такимаса был священнослужителем в синтоисском храме Никко Тосё-гу, и как раз здесь он повстречал Такэду Сокаку Минамото Масаёси (1858—1943), оказавшегося довольно искусным мечником.
Такэда Сошку
Сокаку начал изучать хэй-хо (кэндзюцу) школы Оно-ха Итто Рю в 1870 году под руководством Сибуя Тома, бывшего врача из удела Айдзу. Он также получил представление об искусстве мечебойства школы Кёсин Мэйти Рю, выступая против Момоно-и Сюндзо в 1874 году. Но лишь после того как он присоединился в 1875 году к школе Дзикисин-кагэ Рю и стал заниматься под началом Сикакибара Кэнкити, его умение владения мечом стало отточенным, и он получил прозвище Айдзу-но Котэнгу, «малыш тэнгу (сказочный леший с длинным носом, обладающий невероятной силой) из Айдзу». Сокаку оказался в храме Тосёгу в связи со смертью своего старшего брата, который обучался в здешних местах. Сокаку так приглянулся Сайго Таномо Тикамасе, что тот взял его к себе на услужение в качестве телохранителя; но мотивы, побудившие престарелого Сайго взять к себе Сокаку, возможно, определялись его надеждой на то, что Сокаку сможет научиться осикиути. Как бы то ни было, такой поворот событий позволил Сокаку все свои силы направить на изучение воинских искусств. Он получил в 1877 году преподавательскую лицензию на окудэн, иначе тайные учения, как хэйхо из Оно-ха Итто Рю, так и содзюцу из Ходзоин Рю. Путешествуя по Японии и испытывая свое мастерство в схватках со многими мечниками из различных рю, он тем самым укреплял свою славу сильного мечника.
Борцовский характер Сокаку прошел серьезную проверку, когда ему было от роду двадцать три года. Едва достигая полутора метров, облик Сокаку должен был представлять странное зрелище, когда он устало тащился по токийским улицам со своим тренировочным скарбом, подвешенным к столь дорогому его сердцу зачехленному мечу Бидзэн, который он носил на плече. Общий спад интереса к мечебойству и ярко выраженное стремление средних японцев эпохи Мэйдзи поклоняться всему западному подтолкнули нескольких молодых строителей поддеть проходящего мимо Сокаку: «Эй, а не стало ли нынче старомодным занятие мечебойством?». На что Сокаку резко огрызнулся: «Лучше заткнитесь», и это разозлило рабочих, которые тотчас же набросились на невзрачного Сокаку. Когда один из рабочих схватил Сокаку за отвороты его кимоно, тот, инстинктивно реагируя, сбросил свой скарб на землю и, пользуясь зачехленным мечом, отбросил соперника назад. В завязавшейся схватке меч выскользнул из ножен и серьезно порезал грудь рабочего. Остальные при виде крови отступили, но скоро гнев пересилил страх. На их крики о помощи прибежали другие рабочие. Более двадцати человек, вооруженных ножами, тростями со складными лезвиями и рабочим инструментом, насели на Сокаку, и у того не оставалось выхода, как пустить в дело меч, спасая собственную жизнь. Он рубил всех, кто к нему приближался. Бригадир, видя, как умело Сокаку обращается с мечом, послал за подкреплением, и скоро почти триста рабочих окружали отчаянно сопротивлявшегося Сокаку.
Путь к отступлению был отрезан, а он сам оказался в центре негодующей толпы, откуда летели камни, черепица, резаки и все, что попадалось под руку. Сокаку сохранял спокойствие, увертываясь от ударов и делая перебежки, пока силы не оставили его и, изможденный, он упал на землю. Рабочие разом набросились на него. Один из них зацепил тело упавшего Сокаку с помощью тоби-гути, багра. Сокаку ожидала неминуемая смерть. Но в этот момент появились конные полицейские и спасли жизнь Сокаку. Разогнав толпу рабочих, полиция обнаружила двенадцать убитых и еще больше раненых; Сокаку же лежал без сознания, истекающий кровью, но так и не выпустивший из рук свой драгоценный меч. Последовавший суд оправдал Сокаку, сняв с него все обвинения со стороны рабочих. Сайго Таномо Тикамаса наставлял
Сокаку: «Жизненный уклад уже не тот, что был в период Эдо, время мечей прошло. Стычка произошла из-за того, что ты был при оружии. Отложи меч в сторону и займись дзюдзюцу». Но прошло немало времени, прежде чем Сокаку внял данному совету.
В 1877 году Сайго Таномо Тикамаса оказал поддержку Сиде Сиро (род. 1868) и взял его в Айдзу обучать искусству осикиути. После трех лет усердных занятий Сида отправился в Токио для продолжения учебы. Занимаясь в Сэйдзё Гакко, учебной школе для военных, Сида в 1881 году записался в Инодэ Додзё школы Тэндзин Синъё Рю. В то время Кано как раз стремился поднять престиж своего Кодокан дзюдо. Мастерство, которое показывал Сида в рукопашных схватках, убедило Кано, что неплохо было бы предложить ему место помощника в Кодокане, на что Сида дал согласие. Женившись в 1884 г. на дочери Сайго Тономо Тикамасы, Сида стал приёмным сыном этой семьи и переменил свое имя на Сайго Сиро. В период, когда Кодокан делал свои первые шаги, Сайго служил для всех вдохновляющим примером. В романах и фильмах его обессмертили под именем Сугата Сансиро. В 1886 году, когда Кодокан смело принял вызов, брошенный ему школой дзюдзюцу, которая думала перечеркнуть надежды выскочки Кано, Сайго Сиро показывал всё свое умение. Используя технику яма араси (бури в горах), основанную на принципах и технике искусства осикиути, Сайго наголову разбил всех, бросивших вызов, и способствовал славе Кано и его Кодокан дзюдо.
Кано назначил Сайго Сиро главой Кодокан на время своей поездки в Европу в 1888 году. Такая ответственность еще сильней заставила его испытывать угрызения совести за свои столь противоречивые привязанности, ибо он был многим обязан и своему первому благодетелю и учителю, Сайго Тономо Тикамасе, и Кано, оказавшему ему столь высокое доверие. Пытаясь разрубить этот узел, в 1891 году Сайго Сиро покидает Токио, отправляется в Нагасаки и строит свою жизнь таким образом, чтобы не стеснять себя обязанностью быть преданным ни тому, ни другому. Он бросает занятия осикиути и дзюдо. К 1899 году он уже вице-президент Хинода Ньюспэйпэр Компани на Кюсю, и последующие двадцать лет, вплоть до своей смерти, целиком посвятил себя изучению кюдзюцу (искусству стрельбы из лука), достигнув уровня ханси (образцового мастера).
Поспешный отъезд Сайго Сиро вынудил старшего Сайго искать иного достойного ученика, которому он мог бы доверить все свои знания в области осики-ути. Будучи священнослужителем в храме Рэйдзан, старший Сайго остановил свой выбор на Сокаку, посчитав его достойным такой чести, и начал в 1898 году обучать Сокаку некогда единственному в своем роде искусству рыцарей клана Айдзу. Его неуемное желание изучать боевые искусства, помноженное на мастерство мечника классического кэндзюцу, позволило Сокаку быстро овладеть искусством осикиути. В тот же год, когда он приступил к занятиям под началом Сайго, Сокаку было разрешено обучать людей, отобранных из бывшего самурайского сословия удела Айдзу. Незадолго до своей смерти старший Сайго благословил Сокаку на дальнейшее распространение идей и техники осикиути среди более широкой аудитории. Следуя воле мастера, Сокаку начал постепенный пересмотр исходных идей осикиути. По официальной просьбе он отправился в 1908 году на Хоккайдо, чтобы обучать полицейские отряды приемам рукопашного боя. Сокаку рассматривал видоизмененную форму осикиути как дзюдзюцу. Чтобы придать солидности своему детищу, он добавил к нему название Дайто Рю (не следует путать с Дайто Рю клана Айдзу). Дайто Рю дзюдзюцу, руководимое Сокаку, оставалось консервативной, но действенной системой самообороны. Одним из его многообещающих учеников был Уэсиба Морихэй.
УЭСИБА МОРИХЭИ
АЙКИДО
Уэсиба (1883—1969) был старшим сыном земледельца из префектуры Вакаяма. Юношей в 1898 году он отправился в Токио поступать в Тэндзин Синъё Рю, руководимую Тодзавой Току-сабуро. Утверждают, что интерес Уэсибы к другим классическим будзюцу привел его в 1902 году к изучению Ягю Синкагэ Рю дзюдзюцу под началом Накаэ Масакацу. Во время русско-японской войны он был призван в императорскую армию, что дало ему возможность путешествовать и непосредственно познакомиться с различными видами борьбы и самообороны. В период своей службы Уэсиба продолжал заниматься дзюдзюцу, и ему была дана высшая форма преподавательской лицензии, Мэнкё-кайдэн, школы Тэндзин Синъё Рю в 1908 году. Покинув армию, Уэсиба отправился на Хоккайдо, намереваясь заняться сельским хозяйством, и именно там в 1915 году он сам поступает в Дайто Рю, чтобы изучать дзюдзюцу под началом Сокаку.
Морихэй Уэсиба
Уэсиба был способным учеником, и уже в 1917 году получил мэнкё, иначе преподавательскую лицензию, за совершенное владение тридцатью тремя техниками. Он также продолжал изучать [опыт] Ягю Синкагэ Рю и в 1922 году якобы удостоился мэнкё за мастерство в части дзюдзюцу этой школы; в том же году Сокаку разрешил ему самому преподавать методы Дайто Рю, известные тогда как айкидзюцу.
Но кипучая натура Уэсибы была неудовлетворена классическим будзюцу, которые ему довелось изучать. Его скорее привлекали более высокие идеалы (до), чем практическая жилка рукопашных искусств (дзюцу). А ранняя форма айкидзюцу делала ставку на практические стороны самообороны. Когда ему пришлось специально демонстрировать свое умение адмиралу Ямамото Гомбэю в ставке последнего в 1925 году, высокопоставленное общество было приятно удивлено. В 1932 году Уэсиба открывает в Токийском квартале Синдзюку двери своего додзё и целиком отдается задаче расширения базиса айкидзюцу. Он стремился через занятия установить непосредственную связь с природой, совершенствовать себя и тем самым улучшать общество. Его влияние на учеников оказалось достаточно сильным, а его идеи стали популярны среди широкой части японского общества. Уэсиба также теоретически усвоил Синкагэ Рю (не путать с Яго Синкагэ Рю) дзюдзюцу. В 1938 году Уэсиба выступает со своим собственным видом айкидзюдзюцу, который должен был соответствовать социальным условиям того времени. Он назвал этот вид айкидо.
Морихэй Уэсиба в 33 год
Вслед за этим произошел раскол внутри основного течения Дайто Рю айкидзюдзюцу. Линия Сокаку, традиционная или консервативная часть, стала сильно уступать по популярности новому прогрессивному направлению. Каждое из этих направлений основывало свою работу на разных принципах, и поскольку айкидо Уэсибы существенно отличается от традиционного направления айкидзюдзюцу Сокаку в задачах, технике, методах занятий, то Уэсиба и считается настоящим основателем айкидо.
ДОШИМ СО
ШОРИМДЖИ КЭМПО
Шоринджи Кэмпо, как говорит Со Дошин, блестящий зачинатель этого вида воинского искусства в Японии – это «кэмпо», пересмотренное и систематизированное с новой точки зрения… усиленное увязанной с ним философией дзэн. Выражение «Шорин джи кэмпо» есть японское прочтение китайских иероглифов, которые на языке оригинала звучат как «шаолинься цюань-фа», что в переводе на русский означает «принцип кулачного (боя) шаолиньского монастыря», т.е. это название охватывает лишь часть всех идей, которые составляют традицию шаолиньских воинских искусств Китая.