Праздничный патруль (сборник) Мавлютова Галия

Алина шевелила губами, от ярости потеряв остатки самообладания. Воистину, все обиды нам наносят не опера в отделе, а самые что ни на есть близкие люди.

– Ох, мама, вечно ты!

Алина почувствовала, что по пылающим щекам поползли предательские слезинки. Она наклонила голову, и слезы остановились на полпути.

– Где твои лекарства? Ты обещала меня вылечить. – Алина сморгнула слезы.

«Когда-нибудь выплачусь до предела, буду так рыдать, что все слезы разом выйдут и больше не вернутся», – подумала она.

– Сейчас-сейчас, – копошилась мама у лампы.

– Что у тебя там?

Алина пыталась разглядеть странный аквариум. Полутемная комната навевала мистические настроения. При ярком освещении пространство выглядело уютным и современным, но в эту минуту все было окутано загадочными предзнаменованиями.

– Вот! Я буду лечить тебя пиявками!

Алина упала в кресло. Она снова почувствовала слезы в глазах. И эта женщина считает, что может называть родную дочь дурой? Сама такая! Пиявками лечиться. Ненормальная! Алина едва сдерживалась, чтобы не высказать вслух все, что накипело на душе.

– Доченька! Не смотри на меня, как на палача. Я твоя мама! Я хочу тебе добра.

– Мне не нужно такое добро!

Алина хотела добавить: «И мать такая не нужна!», но не стала испытывать судьбу.

– Алинушка! Я тебе поставлю пиявочку, и вся твоя зараза исчезнет.

– Как она может исчезнуть? Как? Убери, я не могу видеть эту гадость!

Алина клокотала от гнева. Был бы пистолет, убила бы… Всех пиявок!

– Ну, иди сюда, моя маленькая! Представь, ты идешь на работу, а там эти, как их…

– Опера!

– Вот-вот! Опера, туды их в колено. И они смеются над тобой, моей ненаглядной доченькой.

Под ласковые слова матери Алину сморило. Во сне она куда-то бежала, кого-то догоняла, неясный силуэт мелькал перед глазами… Едва она собралась его схватить, связать и повалить на землю, как проснулась от легкого толчка.

– Вот и все! А ты боялась… – укорила мама, наклеивая пластырь на шею Алины.

– Ой, что это?

– Повязка. Не трогай. До свадьбы заживет.

Спорить с мамой уже не было сил. Алина выскочила из дома, успев, впрочем, перехватить пару бутербродов с запеченным мясом и луком. Вкусно!

На крыльце отдела стоял Дима Воронцов.

– Что это у тебя? – крикнул он.

Алина невольно потрогала шею. Наклейка держалась крепко.

– Пуля киллера, – сурово пошутила она.

– Промахнулся, – посочувствовал Воронцов.

– Дурак ты, Воронцов, и шутки у тебя дурацкие, – сказала Алина, гордо цокая каблуками.

– Сама ты дура! – донеслось вслед.

Алина оглянулась, но Воронцова уже не было. Надо будет обязательно найти Диму и потребовать извинений. А то приклеится к ней эта «дура», как нашлепка от пиявок. Не отодрать будет.

Отражение в зеркале излучало приятный свет. Алина кокетливо вздернула нос. На лице ни паршинки. Наверное, пиявки помогли. Напрасно с мамой спорила. Мать худого не посоветует. Алина потрогала шею. Повязка, как настоящая. С ней Алина похожа на героя. Воронцов еще пожалеет, что зло пошутил. С девушками нужно обращаться бережно. Все, пора браться за дело. Она собрала документы в папку и направилась к Батанову, но Константин Петрович отсутствовал.

– Он в главке?

– Нет. Отсутствует по уважительным причинам! – сказал Степаныч, катаясь в кресле по кабинету.

– Виктор Степанович, а как много у него уважительных причин? Сколько?

– Не считал! – отрезал Степаныч. – Как закончатся, так и прибудет наш Константин Петрович.

– Плохо дело, – затосковала Алина, – а как же работа? Я же не могу одна!

– Что не можешь? Опер всегда работает в одиночку. А ты кто? Ты и есть опер!

Степаныч в открытую издевался над Алиной. Кузина нахмурилась. Может, поплакать? Горькие слезы растопят жестокое сердце бывшего начальника отдела. Алина покопалась в своей душе. А там – ни слезинки. Номер не прошел. Придется искать другие меры воздействия. Что бы такое придумать?

– Хорошо, Виктор Степанович! Будет исполнено. Я пойду на задержание одна. Мне никто не нужен. Справлюсь! Где наша не пропадала…

С этими словами Кузина вышла из кабинета. Следом приглушенным шепотом понеслись матерки и ругань. Виктор Степанович славился знанием уголовного жаргона. Он был непревзойденным авторитетом по части знания фени. Опера считали его профессором в этой области. Кузина постояла, послушала и, сполна насладившись произведенным эффектом, с торжествующим видом удалилась в свою каморку. Впрочем, порадоваться победе не удалось. У дверей каморки в почетном карауле стоял Поплавский. Алина запнулась, выдержала паузу и, сделав вид, что ошиблась дверью, резко свернула направо. Поплавский опомниться не успел, как Кузина исчезла за углом. Он нервно покрутил греческим носом и отправился на поиски исчезнувшей Кузиной. А она тем временем обивала пороги канцелярии. Марья Петровна подозрительно уставилась на Алину: уж не за выпиской ли из прошлогоднего дела или ответом по запросу пожаловала сюда эта Кузина?

– Марья Петровна, а вы не видели Батанова? – спросила Алина, умильно улыбаясь. В настоящую минуту вся жизнь, то есть прошлое, настоящее и будущее, Кузиной Алины Юрьевны напрямую зависели от присутствия Константина Петровича в отделе.

– Не видела, – Марья Петровна одарила Алину сладкой улыбкой, – я за ним не бегаю. Он мне без надобности.

– А я бегаю, – проворчала Алина, – он мне, ох как нужен!

– У него жена ревнивая, смотри, Кузина, не нарвись!

Канцелярские дамы засмеялись. Алина удивленно посмотрела на женщин. Вот это да! До этой минуты она не воспринимала оперов сквозь семейную призму, а ведь они чьи-то сыновья, мужья, любовники, в конце концов! Глумливый Батанов женат, и его жена известная ревнивица. Надо же! Алина вздохнула и побрела в каморку. Она больше не боялась Поплавского. Он тоже чей-то муж, сын, брат, коллега. Если воспринимать мужчину как единицу без семьи, роду и племени, он выглядит довольно мутно. Говорит с издевкой, ухмыляется, пытается переложить ответственность на хрупкие женские плечи. Если же посмотреть на него с другой стороны, представить мальчиком, подростком, юношей – получится совершенно иная картина. Достаточно живописная. Алина вообразила Батанова первоклассником и расхохоталась. Большеголовый мальчуган испуганно таращился на хомяка в клетке. От воображаемой картинки стало веселее. Опера превратились в своих парней. Они бывают плохими мальчиками, но, если найти к ним подход, вполне можно подружиться. Напряженная спина Поплавского вызывала сочувствие, а не внутреннее сопротивление, как раньше.

– Виталий Георгиевич, вы ко мне? – издалека крикнула Алина.

Увидев белую физиономию Поплавского, она не ужаснулась, как вчера. Алина впервые испытала сочувствие к нему. Переживает, бедный, мучается. У мальчика отняли любимую игрушку. Он страдает.

– Я найду вашу машину! – сказала Алина, наполняясь уверенностью, что найдет, из-под земли достанет.

– Я вам не верю, – прошептал измученный Поплавский.

Они стояли в коридоре, высверливая взглядами друг друга. Виталий Георгиевич отступил первым. Опустил глаза и сказал, обращаясь в абстрактную пустоту:

– Вы ничего не найдете. Вам не дано. Я сам отыщу свою машину!

И ушел, оставив Алину в смятении. После его ухода она впервые серьезно задумалась о себе. Почему все не так, как рисует воображение? Опера с ней не считаются, потерпевшие практически рыдают, глядя на нее. А так хочется быть первой и лучшей! Взобраться бы на свою звезду и сидеть там, свесив ноги. Кузина зашла в каморку, открыла уголовное дело и погрузилась в изучение материала. Вторая часть дела была засекречена. Вскоре Алина забыла о своих горестях. Фамилии и имена, клички и прозвища, погонялова и кликухи обретали плоть, превращаясь в реальных людей. Уголовники «ожили». Пространство словно расширилось. Алина как бы присутствовала там, где-то рядом, за шторкой из марли, позволяющей услышать и увидеть происходящее. Два парня на корточках сидели в пустой обшарпанной комнате и вполголоса разговаривали.

– Ширнуться бы! – мечтательно произнес один из собеседников, крепкий, рослый парень, с бритым затылком.

Черные джинсы и куртка едва не трещали по швам на мускулистом крепком теле. Алина замерла. Она боялась пошевелиться.

– Ширнуться бы!

– Эх, бы да кабы, – передразнил его напарник, сухощавый, с вытянутым лицом, в кожаной куртке.

– Не дразнись, Толян, не до того, итак все кости ломает, – простонал собеседник, – может, сходим, обуем пенсионера какого?

– Олежка, ты что, забыл, как мы чуть не нарвались на ментов? Ну уж нет, я в камеру не хочу. Там зимой нехорошо!

– Ой! – скривился Олежка. – Нехорошо ему, видите ли… А сидеть в пустой квартире не жравши?

– Хорошо хоть квартира есть, а то бы мерзли в подворотне, – озлобился Толян.

– Надо пенсионера обуть! Иначе с голоду подохнем. И ширнуться надо. Меня трясет. И димедрола нет. Кстати, пацаны вчера одного чувака обули. Подкараулили у Сбера, поговорили, убедили старика немного подзаработать. Он повелся, как водится. Пацаны попросили воспользоваться его счетом в Сбере, сняли лимон и выдали ему на руки лимон двести. Попрощались, пожали ручки, все честь по чести. Доверчивый дедок побежал сдавать деньги в кассу, а Сбер в отказ пошел. Деньги не принимает. Весь лимон двести – это фантики-приколы. Прикинь? Пачки фантиков всучили деду. Еще и полицию вызвали, а пацанов уже и след простыл. А те с долгами рассчитались, ширнулись, девочек сняли, короче, отлично повеселились.

– Повезло пацанам!

Оба помолчали, мечтая о сытой и богатой жизни. Выходить из квартиры не хотелось.

– Таких дедков – раз-два и обчелся. Неделю пасти надо, чтобы навариться на таком.

Снова наступило молчание. От входной двери потянуло сквозняком. Послышались шаги.

– Это, наверное, моя пришла, – сказал Олежка, – она в магазин ходила. Должна жрачку принести.

В комнату ввалились четверо, все одного роста, с сумасшедшинкой в глазах, чем-то озабоченные. У одного в руках два шильдика.

– У вас застой?

– А у вас отстой!

Все засмеялись. Толян и Олежка поднялись с пола, почуяв в воздухе перемены к лучшему.

– Пацаны, есть новость! В ментовке на угоны деваху посадили, дура дурой!

– Х-х-хэ!

– Реально! Блондинка. Длинноногая. Дура.

– Дура – это диагноз!

– И что?

– Как «что»? Надо ловить момент. У нас все готово.

Все четверо принялись обсуждать план угона машины. Она стояла припаркованная в соседнем с отделом полиции дворе. Гениальный план был прост, как все сложное в жизни. Для угона выбрали новогоднюю ночь. Остальные детали славного предприятия ложились ровной строкой, почти как в книге, буква к букве.

– А менты?

– Какие там менты? Новый год встречать будут. Они уверены, что в Новый год все за стаканом сидят и в телик пялятся. А девка в погонах нам не помешает. Она же д-д-дура!

От этих слов Алина очнулась, как от хлопка. Словно над ее ухом лопнул резиновый шар.

– Это не честно, – прошептала она. – Кинули пенсионера и радуются, гады!

Кузина обвела взглядом тесное помещение комнаты учета. В голове все путалось и мешалось, и невозможно было понять: присутствовала ли она на бандитской сходке, или все это лишь привиделось? Если привиделось – финиш! Значит, крыша потекла окончательно. Придется искать оперативное прикрытие. Надо бы позвонить Батанову. Константин Петрович умеет ставить крыши на место. Как заорет свое: «Отставить!», так все дурные мысли как ветром сдует.

Кузина помотала головой, стряхивая остатки сна. Это все из-за того, что она внимательно и скрупулезно изучила оперативное дело. Имена, фамилии, клички, адреса съемных квартир сплелись в одно кружево и предстали перед глазами. Из фактического материала родился вымысел. Все объясняется просто. Крыша на месте. Рассудок не помутился. Алина отлично запомнила, как выглядят персонажи из фантастического сна. Все шестеро стояли перед глазами, как живые. Алина перебирала в памяти мельчайшие детали их разговора. Особенно запомнились последние слова, те самые, которые ее и разбудили. Ужасные уголовники называют ее дурой! С этим нужно что-то делать. Этот комплекс живет внутри и порождает страхи и чудовищные сны. Не пристало образованной девушке быть дурой. Впрочем, и оперативники, и уголовники ошибаются. Алина посмотрела на себя в зеркало: нормальное лицо, без аллергических пятен и корост. Симпатичное. Кузина содрала пластырь с шеи. На ранке остался след от пиявочного укуса. Если кому рассказать – не поверят. Современная девушка, продвинутая, с высшим образованием, взяла и намазала лицо дешевым кремом, чтобы избавиться от лишних волос, а потом налепила пиявок. Кузина поморщилась от обиды на весь мир. Не хочет он признавать очевидное. Если не хочет, нужно его уговорить. Мирная передышка не помешает. Алина Кузина не дура, а чрезвычайно милая девушка. Она покопалась в себе, но не нашла ни одного человека, для которого была милой девушкой. Даже мама относится к ней свысока, несмотря на то, что все недостатки достались Алине от родителей. Как наследство. Как дар. Носи, дескать, в себе все наши неполадки, доченька, используй, только нас не упрекай. Алина отмахнулась от дурных мыслей. Пусть люди думают о ней что угодно, лишь бы подножки не ставили. Девушки всякие нужны. Невозможно представить мир, состоящий исключительно из умных и порядочных девушек. Мужчины обожают глупых женщин.

Алина вскочила и понеслась по просторам уголовного розыска отдела полиции № 133. Надо было срочно отыскать Батанова. В этот раз она хорошо подготовилась и знала всех подозреваемых по приметам и кличкам. Банда опытная, угонами занимается давно, все четверо ранее судимые. В коридоре она увидела зеркало. Не удержалась. Хороша! Лейтенант Кузина горделиво осмотрела свое отражение. Сегодня оно радовало. Она прикрыла глаза, пытаясь понять, в каком мире находится. Через секунду поняла – в реальном. Она стоит прямо, руки не дрожат, под мышкой папка с уголовным делом. Хоть сейчас – на доклад. Алина еще немного пофорсила перед зеркалом и зацокала каблуками по коридору. Сначала она отыщет Батанова, потом задержит шестерку уголовников и лишь после этого поздравит маму с Новым годом. Главное, все рассчитать по минутам и не перепутать очередность. А то получится так: поздравила маму, погналась за бандитами, вместо них выловила Батанова. Тогда уж точно придется уволиться.

– Линок! Ты куда?

Дима Воронцов неожиданно вынырнул из-за угла, словно караулил момент, когда появится Кузина.

– Напоминаю! Я Алина Юрьевна Кузина. Лейтенант полиции. И никакой тебе не «Линок».

– Алина Юрьевна, а ты можешь обращаться ко мне запросто, как к родному, – засмеялся Воронцов.

– Почему?

– А мы с тобой вместе работаем. И эта ночь будет наша!

Воронцов долго и смачно ржал, пока не насмеялся вволю. У Алины чесался язык, чтобы отбрить коллегу, но она не решилась. Еще нахамит в ответ.

– А почему ты?

– А тебе кто-то другой нравится? Ты скажи, я поменяюсь с Дорошенко.

Алина вспомнила сердитую физиономию Дорошенко и замахала руками, дескать, нет, не меняйся.

– Что там у нас с делом? – сказал Воронцов, кивнув на папку, зажатую под мышкой у Кузиной.

– С делом все хорошо! – Алина обрадовалась, что беседа плавно перешла в профессиональное русло, теперь-то она покажет свое истинное лицо, наделенное тончайшим психологизмом. – Нераскрытых угонов за неделю – три. Исходя из полученной информации, в банде угонщиков прибыло. Освободился Минаев, лидер формирования. Посидел немного. Всего полтора года.

– Эх, малышка! Минаеву и полтора много, – хмыкнул Воронцов. – Где он на учет встал?

– Пока нигде, – отрапортовала Кузина, – нарушает. Не явился к участковому по месту регистрации матери – видимо, живет у сожительницы.

– Ух, как бойко ты расправляешься с ним, – удивился Воронцов и поплелся по коридору, забыв обо всем.

– А как же я? – крикнула вслед ему Алина.

– Жди сигнала, – махнул рукой Дима и исчез в лабиринтах отдела.

Кузина вздохнула. Дима хороший и симпатичный. Надо быть ближе к нему. Уж он не бросит ее в беде. С ним можно сидеть в засаде. У него на лице написано все, что он думает и о чем знает. Еще бы знал, когда материализуется из небытия Константин Петрович.

Предпраздничный день превратился в суетливую гонку по кругу. Сотрудники словно не видели друг друга. Они возились с какими-то пакетами, мешками, сумками, что-то выворачивали, упаковывали, завязывали. Все спешили, боялись опоздать на Новый год, как на поезд. На Алину никто не обращал внимания. Она шла мимо чужих забот. Так, в глубокой задумчивости, проходят иногда по восточному базару туристы, не замечая коловорота ярких и пестрых красок. Кузина не хотела признаваться себе, что испугалась. Она боялась. Заранее начала трусить, а после разговора с Воронцовым окончательно погрузилась в страх. Перед глазами всплывали обрывки сна, персонажи из которого важно обсуждали план угона чужой собственности. Они разговаривали и вели себя так, словно весь мир им задолжал, и теперь не хочет возвращать долги. Пацаны решили восстановить справедливость.

А в это время Дима Воронцов выворачивал правду-матку Батанову.

– Как с ней работать? Ее засекут в два счета. Срубят мигом, – горячился Воронцов.

– Пусть переоденется, – посоветовал чем-то озабоченный Батанов.

– Костян, да она такая длинная, как горбыль, вечно падает, спотыкается. С мозгами у нее что-то не так.

– А мозги при чем? Зачем они тебе? – удивился Константин Петрович, забыв о своих заботах.

– Как это – при чем? Они в нашем деле играют первостепенную роль, – терпеливо объяснял Воронцов. – И рост у нее неподходящий для оперативной работы. Ей бы в следствие…

– В следствии она уже была, – вздохнул Батанов, – не прижилась. К нам вот сплавили. Терпи, одну ночь потерпеть можно. Я же сказал, что подстрахую.

– А с женой договорился? – всполошился Воронцов.

– Да нет, пока ни в какую не соглашается, мол, Новый год только дома. Никаких выездов. Угрожает!

– Как угрожает?

– Говорит, мол, детей заберу и к маме, а ты иди дежурить с чистой совестью. И дежурь хоть до пенсии, но без нас. На том и остановились. Я пообещал, конечно, что буду дома. Короче, как получится. Дима, но ты можешь рассчитывать на меня.

– Ты хоть веришь, что мы Минаева задержим? – с кислой улыбкой поинтересовался Воронцов.

– Нет, не верю. Но пост отработать надо. Кто ж знал, что ей рапорт подпишут. Что-то нашло на Игоря Иваныча. А мы теперь расплачиваемся, – посетовал Батанов.

– Сам же игру затеял с этим рапортом, – проворчал Воронцов, – а меня крайним назначил.

– Да не крайний ты, не крайний, я мигом выберусь из дома, как только найду предлог. Не трусь, Дима!

Замолчали. Воронцов потихоньку наливался злостью. Всегда так! У всех жены, дети, семьи, как будто у него девушки нет. Есть девушка. Есть. Соня. Студентка. Тоже шантажирует, дескать, если Новый год встретим не вместе, то разбежимся.

Они молчали, и каждый думал о своем, потом заметили, что к ним приближается Кузина. Она бежала на высоких каблуках, держа папку с уголовным делом под мышкой. Вдруг зацепилась за что-то каблуком, хотя пол был ровный, как стеклышко, и упала, неловко растянувшись всем телом. Мужчины вздрогнули, но продолжали хранить молчание.

«Хорошо, что меня никто не видит, а то бы решили, что я дурочка, вечно падаю и спотыкаюсь на ровном месте», – подумала Алина, поднимаясь с колен.

«Вот дура, – одновременно подумали мужчины, – вечно она спотыкается и падает на ровном месте. Зачем ей каблуки? Она и так длинная».

Батанов скривился и резко рванул в сторону, Воронцов в другую. Они не хотели, чтобы Алина их увидела. Она никого и не видела. Подобрала с пола папку, прижала локтем и помчалась искать Батанова, но вместо Константина Петровича натолкнулась на Кочетова.

– С наступающим вас, Виктор Степанович! Вы что, Новый год в отделе будете встречать?

– В кругу семьи, – вежливо пояснил Степаныч, – а тебе придется побегать по району. Обувь сменить надо. В твоих черевичках не набегаешься.

– У меня других нет, – простодушно пояснила Алина, – все сапоги на высоком каблуке. Мода такая, Степаныч, стиль!

– Ох, уж эта мода! Все ноги искалечишь, – неожиданно пожалел Алину Степаныч, – ты бы кроссовки у оперов попросила, что ли. В такой обуви за преступниками не бегают. Это ж тебе не шоу-бизнес! Смотри, как бы тебя на «Скорой» не отвезли.

– Ничего, – отмахнулась Алина, – все будет нормально!

– Ну, смотри, я тебя предупредил. У Батанова от тебя уже крышу сносит. Каким ветром тебя принесло в уголовный розыск? У нас же не дом моделей, а суровая мужская работа.

– Виктор Степанович, не расстраивайтесь! – воскликнула Алина. – Все будет! Не сегодня. Может, завтра. И необязательно у меня. Возможно, в другом месте и у другого человека.

– Вредная ты, Кузина! Вредная, – обозлился Степаныч, – ходишь хвостом за всеми, ноешь, помощи просишь, а как рот откроешь, оттуда змеи прыгают. Язык у тебя, как помело. Метет-метет, а что метет, сам не знает. Увижу Батанова, скажу ему, чтобы отменил твое дежурство. Нельзя тебе доверять. Нельзя! Всех под монастырь подведешь. Потом не отмыться будет.

– Это не справедливо! Я все сделаю правильно, – прошептала Алина, испепеляя взглядом смурного Степаныча.

– Не верю!

С этими словами Кочетов удалился. Кузина долго смотрела ему вслед. В обеих руках по пакету, видимо, принес женщинам из канцелярии подарки на Новый год. Они сегодня дань собирают, как в международный женский день. Забыли, что до весны еще долгих два месяца. Женская память короткая. Одной Алине не до подарков. И почему ей никто не верит? Ни Батанов, ни Кочетов, ни Дорошенко. Один Дима верит. Алина прониклась нежностью к Воронцову. Хороший парень, хороший. От Димы исходит аура настоящего мужчины. Такой не станет смеяться над упавшей девушкой. И Кузина побежала на второй этаж. Кто-то сказал, что Батанов уже в отделе. Сейчас она прочитает ему доклад. Ведь Алина основательно, от корки до корки изучила уголовное дело по угонам. Константин Петрович будет приятно изумлен оперативными способностями лейтенанта Кузиной.

– Товарищ капитан, разрешите? – вежливо осведомилась Алина.

Она слышала, как обращаются к Батанову провинившиеся оперативники, и решила скопировать чужой опыт. Эксперимент оказался неудачным. Официальное обращение вызвало у Батанова гнев, но он сдержался, лишь сердито сверкнул одним глазом. Может, и вторым сверкнул, но Константин Петрович стоял боком, и Алина видела его только с одной стороны.

– Константин Петрович, разрешите доложить? – невольно вырвалось у Алины, и она испуганно замолчала.

«Еще решит, что я издеваюсь, – подумала Кузина, – а я нисколько не издеваюсь. Просто я не умею обращаться к руководству, как положено по уставу. Вообще-то умею, но у меня не получается. Как ему объяснить? Он все равно не поймет!»

– Говори!

Батанов старался не смотреть на Алину, чтобы не вырвались на свободу бушующие в нем эмоции.

Алина громко затараторила, перечисляя мельчайшие детали и подробности дела.

– Отставить! – загремел Батанов.

– Что? Что такое? – она запнулась и уставилась на него, пытаясь понять, что не так сделала.

– Ты установила адрес сожительницы?

– Какой сожительницы? – удивилась Алина. Она даже рот приоткрыла, настолько сильным было удивление.

– Минаевской! Ты же сама говоришь, что у матери он не появлялся, а живет у сожительницы. Откуда ты это взяла?

В этом месте батановского допроса Кузина впала в ступор. Если сказать, что привиделось, Константин Петрович немедленно отправит ее домой, и это в лучшем варианте – в худшем вызовет «Скорую». А ей ничего не привиделось. Алина напряглась и вникла в тонкости уголовного дела. Данное явление называется прозрением. Батанову этого не понять.

– Из дела, – пробормотала Алина и согнулась под тяжестью вины.

– Ох, Кузина, намаялся я с тобой, сил нет никаких, – укорил Батанов, – меня жена скоро из дома выгонит из-за тебя. За какие грехи ты свалилась мне на голову? Меня опять в управление вызывают. На заслушивание. Что я им скажу?

– Скажите, чтобы подождали, – подсказала Алина и наткнулась на два огненных уголька. Это пылали глаза Батанова.

– Я скажу, Кузина, я им все скажу! А сначала спрошу: зачем они направляют в отдел вертихвосток, от которых толку, как от свиньи карусель? Почему они ГСМ зажимают? Почему кадры сокращают? Сказать-то скажу и вопросы задам, только вот какие ответы получу – непонятно!

– Не нервничайте, Константин Петрович, я же не одна буду. Со мной Дима Воронцов дежурит, мне с ним не страшно.

– Ты бы послушала себя со стороны! Оперэсса! «Мне не страшно! Я не одна». Увольняйся, Кузина, пиши рапорт. Я его на заслушивание возьму. Меня поднимут, а я им, бац, и твой рапорт на увольнение зачитаю.

– Это не честно! Я, Константин Петрович, работаю, как проклятая. Дело изучаю. А сейчас пойду и установлю адрес этой, как ее, сожительницы.

– Ну-ну, посмотрим!

В воздухе запахло угрозами и дисциплинарными взысканиями. Под потолком носились какие-то темные силы, заставлявшие людей забыть о том, что они люди.

– Я пойду, Константин Петрович?

Алина не дождалась ответа. Батанов с отрешенным видом формировал папку с документами, собираясь на очередное заслушивание. Кузина вышла, открыв дверь в нужную сторону. На сей раз бороться не пришлось.

«Кажется, я запомнила, в какую сторону дверь открывается, – подумала Алина, – видимо, привыкаю понемногу!»

Вторая половина последнего дня старого года прошла в сплошной суете. Сотрудники доделывали дела, звонили родным и близким, бегали по отделу с озабоченным видом. И работы не было, и отдых только мерещился. Равнодушно наблюдая за лихорадочными передвижениями личного состава, Алина всматривалась в свой внутренний мир. Там было спокойно и стабильно. В голове ни одной мысли. Клятва, данная Батанову, отыскать адрес сожительницы бандита Минаева, лежала камнем на дне души. Алина понимала, что найти адрес она не сможет. Не было никаких предпосылок для осуществления этой, вполне благородной цели. Кузина вернулась на рабочее место. Это уже не рабочее, а лобное место. Здесь состоится публичная казнь. Лейтенанта Кузину приговорят к высшей мере наказания. После того как отлетит голова, сотрудники отдела и оперативники устроят овации, как в Древнем Риме. Алина открыла вторую часть уголовного дела. Первая часть находилась у следователя, вторая в оперативном сопровождении. На сегодняшний день сопровождение выглядело скромно, без затей и даже без макияжа. Оно грустило. Укус пиявки еще не прошел. Алина похолодела. А как же мама? Перед Новым годом совсем одна, без мужа, подруг и единственной дочери. Кузина набрала номер:

– Мам?

В коротком вопросе прозвучало больше, чем можно было сказать по телефону. И наедине не всегда получается спросить о сокровенном, а уж по телефону и подавно.

– Что, дочка? Как твое личико?

– Да ничего, аллергия прошла, только на шее пятнышко, как будто меня вампир укусил, – горько пошутила Алина.

– Может, забежишь на минутку? – спросила мама. – Я тебе еще пиявочку поставлю.

– Мам!

Обе помолчали, ожидая, что разговор оборвется сам собой.

– Ты не переживай, я приду после дежурства, – пробормотала Алина, изнывая от необходимости что-то говорить. Она не знала, что сказать родной матери. Слов не было.

– И ты не переживай! – рубанула мама. – Работай. Обо мне не думай. Я к соседке пойду. Кстати, она тебя видела с каким-то парнем. Спрашивает, не жених ли…

– А что, у нас соседка есть? – удивилась Алина. Она никогда не видела соседей. Ни разу. Никто и никогда к ним не заходил, не спрашивал соли, лука или пары яиц. Мама никогда не говорила о соседях.

– А как же без них? Соседи у всех есть. Без них никакой жизни нет. Они все знают. Во сколько ты ушла, когда вернулась, во что одета, где пропадала. На то они и соседи.

– А как звать-то? – В голове крутилась какая-то мысль, еще не сформировавшаяся, не ясная, но приближающая Алину к разгадке.

– Кого?

Кузина разозлилась. Они разговаривают, как чужие. Обе не понимают друг друга. Нет связующей нити. Это дежурный звонок в пустоту.

– Да эту, соседку! Как ее зовут? – она почти кричала.

– А-а… – протянула мать, – Татьяна Павловна. Она бывшая учительница. Когда-то красавицей была. А сейчас… Сейчас карга старая. Злая, как тысяча некормленых псов.

– Удивительно!

– Что в этом удивительного? Все стареют. И дурнушки, и красавицы. В старости все одинаковы.

– Мамочка, дорогая, любимая, прости меня за все, если можешь! – заволновалась Алина.

Она приблизилась к разгадке. Ей хотелось как-то отблагодарить мать, сказать спасибо за все – за то, что она у нее есть, за беспокойство, которое иногда причиняет маме.

– За что мне тебя прощать? – хмыкнула родительница. – Я люблю тебя. Молю Бога, чтобы у тебя все было хорошо. Ты моя единственная радость, и ты это знаешь. С Новым годом, доченька!

– Мам, я тебя еще поздравлю! Я побежала, мам?

– Беги, солнышко, беги! Позвони мне, когда сможешь…

Они почмокали в трубки, подождали, когда наступит тишина в эфире. Обе не любили отключать телефоны. Боялись обидеть друг друга.

Кузина бросила телефон на стол, но промахнулась, и он просвистел мимо, с громом бухнувшись на пол. Алина не стала его поднимать. Ее раздирали на части странные мысли, вихрем проносившиеся в голове. Алина что-то поняла, но мыслительный сумбур ни в какую не хотел выстраиваться в логический ряд. Она посмотрела на валявшийся на полу телефон, затем перевела взгляд на стационарный. Старенький аппарат ютился на краю стола. Кузина схватила трубку и услышала ноющий хрип эфира. Она набрала номер городского телефона матери Минаева.

На звонок не ответили. Кузина судорожно перелистала дело, на одной из страниц бросилась в глаза справка оперсостава из соседнего района. Обычная проверка адреса. Профилактическая работа с подучетным контингентом. В прошлое освобождение Минаева 133-й отдел просил проверить места концентрации преступного элемента, чтобы выявить факты нарушения режима. Фактов не выявили. Вдруг Алину озарило. Это же так просто. Нужно установить номера телефонов соседей матери Минаева. Кузина позвонила в справочно-информационный центр, ей выдали сразу пять номеров. Дом населен пенсионерами, а они любят вести долгие разговоры по городской телефонной сети. Несколько номеров мигом отпали. Два упорно молчали, третий проблеял что-то невразумительное и заткнулся. Зато пятый порадовал. На приветствие Алины ответила бодрая и жизнерадостная старушка.

– А я беспокоюсь, что-то Клавдия Михайловна не отвечает на мои звонки, – запричитала Алина, выдавливая слезу из собеседницы.

– В больнице она, в больнице, инсульт у нее, сын довел, – вздохнула соседка матери Минаева.

– Жанна Львовна, мне ваш телефон Клавдия Михайловна дала, давно, на всякий случай, – соврала Алина, впрочем, густо покраснев от своей невинной лжи.

В эту минуту она ощущала себя опытной аферисткой. Крупной мошенницей. В общем, прожженной кидальщицей и клофелинщицей, на которой клейма ставить негде.

– А ты, девушка, случайно, не Олежкина подружка? – вдруг забеспокоилась Жанна Львовна.

Алина на секунду затормозила. Признаваться или не признаваться? Скажешь, что Олежкина подружка, старушка трубкой шваркнет, если нет, тогда кто она? Племянница, внучка или дочь старого друга Клавдии Михайловны. Алина лихорадочно перелистала несколько страниц дела. Никаких старых друзей Клавдии Михайловны там не значилось. И племянниц там не было. Внучек и подавно.

– Да, – нехотя призналась Алина, – подружка. Мы в школе вместе учились.

– А-а, понятно, – обрадовалась Жанна Львовна, – пропал твой Олежка. По плохой дорожке пошел.

Соседка утратила подозрительность и полностью доверилась Алине Кузиной. Им было о чем поговорить. В женской беседе заключаются тридцать три удовольствия, и пунктом первым значится страсть, затем воодушевление, далее – по списку. Две женщины, пожилая и молодая, долго перемывали кости Олежке, его матери и еще двум дружкам, о которых в деле не упоминалось. На мытье костей Минаева и его окружения ушло ровно сорок минут. Алина наблюдала за секундной стрелкой, ведущей отсчет женской болтовне. Часы являлись сторонним наблюдателем. Анализировать тонкости женского общения не входило в их обязанности. Наконец, Жанна Львовна выдохлась:

– А сейчас Олежка живет у сожительницы, в Приморском районе. На Озерном проспекте. Все вещи Клавы вынес. Все. Ничего не оставил, наркоман проклятый! А эта, как ее, ну, его сожительница, Машка Перова, она ему помогала. Я сама видела!

Это знаменательное «я видела!» Жанна Львовна произнесла со вкусом, дескать, что было, то было, ни отнять, ни убавить.

Алина только кивала в такт желанным словам. Она боялась пропустить момент, когда нужно будет вставить всего один вопрос. Кажется, этот момент настал.