Колдун и кристалл Кинг Стивен
Но его отец сказал ему и многое другое. О Мартене. О матери Роланда, которая, возможно, согрешила помимо своей воли. О грабителях, которые называли себя патриотами. И о Джоне Фарсоне, который действительно побывал в Крессии и отбыл неизвестно куда… исчез, как он умел это делать, растаял, как дым на ветру. А перед тем как уйти, он и его люди дотла сожгли Индри, столицу феода. Убитые исчислялись сотнями, поэтому не стоило удивляться, что после этого Крессия вышла из Альянса и переметнулась на сторону Благодетеля. Головы губернатора феода, мэра Индри и главного шерифа в тот летний день расстались с телами и переместились на стену над городскими воротами. Как указал Стивен Дискейн, «это очень убедительные аргументы».
Это в игре в «Замки» обе армии выходили из-за своих Укрытий, чтобы сойтись в решительной битве, отметил отец Роланда, а тут, как случалось со многими революциями, игра могла окончиться до того, как многие в феодах Срединного мира начали бы осознавать, что Джон Фарсон — серьезная угроза. Или, если ты относился к тем, кто искренне верил в его видение демократии и стремление положить конец «классовому рабству и древним сказочкам», — вестник существенных перемен.
К изумлению Роланда, отец и его ка-тет стрелков не воспринимали Фарсона ни так и ни эдак. На него смотрели как на мелкую сошку. Если уж на то пошло, и сам Альянс стрелки воспринимали как мелкую сошку.
Я собираюсь отослать тебя отсюда, твердо заявил Стивен, усаживаясь на кровать и пристально глядя на своего единственного сына. Безопасных мест в Срединном мире не осталось, но феод Меджис у Чистого моря, пожалуй, безопасней всех… поэтому ты поедешь туда с двумя друзьями. Я полагаю, одним будет Ален. И заклинаю тебя, не бери с собой этого насмешника. Лучше уж лающего пса.
Роланд, который в любой другой день с радостью бы ухватился за возможность повидать мир, горячо запротестовал. Если наступал час решительных боев с Благодетелем, он хотел принять в них участие на стороне отца. В конце концов, он уже стрелок, пусть только и подмастерье, и…
Его отец покачал головой, медленно, но решительно. Нет, Роланд. Ты не понимаешь. Но со временем поймешь. Очень надеюсь, что поймешь.
Потом они вдвоем шагали по крепостной стене, окружающей последний город Срединного мира, зеленый и процветающий Гилеад, купающийся в лучах утреннего солнца, с развевающимися флагами, с торговцами, снующими по улицам Старого квартала, и лошадьми, гарцующими на дорожках, сходящихся ко дворцу. Его отец многое рассказал ему (но не все), он сам многое понял (опять же далеко не все — всего не понимал и отец). Темная Башня не упоминалась ни одним, но мысль эта уже засела в голове Роланда, как грозовое облако, появившееся на горизонте.
Неужели все дело в Башне? Не в бандите, который решил покорить Срединный мир, не в колдуне, зачаровавшем его мать, не в хрустальном шаре, который Стивен со товарищи надеялись найти в Крессии… но в Темной Башне?
Он не спрашивал.
Он не решался спросить.
Роланд повернулся на бок, закрыл глаза и тут же увидел лицо девушки, почувствовал ее губы, прижавшиеся к его, ощутил аромат ее кожи. Верхнюю часть тела, от головы до копчика, бросило в жар, нижнюю, от копчика до пальцев ног, — в холод. Потом он вспомнил, как сверкнули в темноте ее ноги, когда она соскальзывала с Быстрого (заметил он и ее панталоны под вскинувшимся платьем), и холодная и горячая половины поменялись местами.
Шлюха лишила его девственности, но не поцеловала. Отворачивалась, когда он пытался поцеловать ее. Она предоставила в его распоряжение все тело, но не губы. Тогда его это разочаровало, теперь — радовало.
Его мысленный юношеский взор, мятущийся, но ясный, сосредоточился на девичьей косе, достающей до талии, ямочках в уголках рта при улыбке, милом провинциальном выговоре. Он думал о том, как ее руки легли ему на плечи, когда она приподнималась на цыпочки, чтобы поцеловать его, о том, что он готов отдать все на свете, лишь бы вновь насладиться их прикосновением, легким, но решительным.
Будь осторожен, Роланд… не давай своим чувствам взять верх. И потом, она несвободна… она сама сказала об этом. Она не замужем, но связана какими-то обязательствами.
Роланду предстояло пройти еще долгий путь, чтобы стать тем безжалостным созданием, каким он в конце концов стал, но семена той безжалостности уже проросли в нем… маленькие, хрупкие, которым требовалось время, чтобы превратиться в деревья с мощными корнями… и горькими плодами. И вот тут одно из них раскрылось и пустило первый побег.
Данное кому-либо слово можно взять обратно, любую договоренность можно отменить. Ничего невозможного нет… а я ее хочу.
Да. Вот это он знал наверняка, точно так же, как знал лицо своего отца, он ее хотел. Не так, как хотел шлюху, когда она, раздвинув ноги, голая лежала на кровати и смотрела на него из-под полуприкрытых век, но так, как голодный хочет есть, а жаждущий — пить. Точно так же, решил Роланд, он хотел протащить по Главной дороге Гилеада привязанное к лошади тело Мартена, в наказание за содеянное колдуном с его матерью.
Он ее хотел, он хотел Сюзан.
Роланд повернулся на другой бок, вновь закрыл глаза и заснул. Спал беспокойно, видел сны, которые видят только юноши, сны, в которых причудливо переплетаются сексуальные утехи и романтическая любовь. В этих снах Сюзан Дельгадо вновь и вновь клала руки ему на плечи, вновь и вновь целовала его, вновь и вновь призывала встретиться с ней в первый раз, побыть с ней в первый раз, узнать ее в первый раз, узнать, как никто другой…
2
А в пяти милях от того места, где Роланд видел свои сны, Сюзан Дельгадо лежала в кровати и через окно наблюдала, как Старая Звезда начала бледнеть с приближением зари. Сон не шел, а между ног пульсировала та пупочка, к которой прикоснулась старуха. Пульсация эта мешала сосредоточиться, но уже не вызывала отрицательных эмоций, поскольку ассоциировалась с юношей, которого Сюзан встретила на дороге и импульсивно поцеловала. Всякий раз, когда она шевелила ногами, пупочка вспыхивала язычком пламени.
Когда она вернулась домой, тетя Корд (обычно она ложилась часом раньше) сидела в кресле-качалке у камина, холодного и вычищенного от золы: кто пользуется камином летом? На коленях у нее лежали кружева, которые она плела с фантастической скоростью. Она даже не подняла голову, когда открылась дверь и в гостиную вошла племянница.
— Я ждала тебя часом раньше. — Тетя Корд и не думала отрываться от своего занятия. А потом добавила, хотя по голосу этого и не чувствовалось: — Я волновалась.
— Да? — только и ответила Сюзан. Она подумала, что в любую другую ночь начала бы сбивчиво оправдываться (оправдания эти и для нее самой звучали лживо), такой страх вселяла в нее тетя Корд, но эта ночь выбивалась из ряда. Никогда в жизни не было у нее такой ночи. И она никак не могла выкинуть из головы Уилла Диаборна.
Тетя Корд наконец-то подняла голову, ее глазки-бусинки, близко посаженные к длинному узкому носу, повернулись к Сюзан. И тут выяснилось, что далеко не все изменилось с тех пор, как она отправилась на Коос. Сюзан по-прежнему чувствовала взгляд тетушки, пробегающий по лицу и телу, словно сороконожка с остренькими коготками.
— Что тебя задержало? — спросила тетя Корд. — Возникли осложнения?
— Никаких осложнений, — ответила Сюзан и на мгновение вспомнила, как ведьма стояла рядом с ней на крыльце, поглаживая ее косу. Она хотела уйти и спросила Риа, закончены ли их дела.
Ну… пожалуй… осталась разве что самая малость, ответила старуха… или что-то в этом роде. Но что это за малость? Сюзан ничего не могла вспомнить. И какое это имело значение? О Риа она может забыть до тех пор, пока у нее не начнет расти живот… а если она могла лечь в постель Торина только после ярмарки Жатвы… значит, на холм Коос ей идти только зимой. Впереди у нее целая вечность! Которая продлится еще дольше, если забеременеет она не сразу…
— Домой я шла медленно, тетя. Ничего больше.
— А почему у тебя такое странное лицо? — спросила тетя Корд, брови ее сошлись к вертикальной морщине, прорезающей лоб.
— Странное? — Сюзан сняла фартук, завязала тесемки, повесила его на крючок за дверью на кухню.
— Что-то ты очень разрумянилась. И глаза так и играют.
Сюзан чуть не рассмеялась. Тетя Корд знала о мужчинах не больше, чем она — о звездах и планетах, однако тут попала в точку. В ней все играло, не только глаза.
— Наверное, от ночного воздуха. И я видела метеор, тетя. И слышала червоточину. Ночью звук особенно сильный.
— Да? — безо всякого интереса спросила тетя Корд, затем вернулась к более важному. — Было больно?
— Чуть-чуть.
— Ты плакала?
Сюзан покачала головой.
— Хорошо. Лучше не плакать. Всегда лучше. Я слышала, ее хлебом не корми, только дай посмотреть на их слезы. А теперь, Сью… она тебе что-то дала? Старая ведьма что-то тебе дала?
— Да. — Она сунула руку в карман и достала листок бумаги со словом
ЦИЛАМУДРЯНАЯ,
написанным детским почерком Риа, и с изображением вил. Протянула его, и тетка жадно схватила листок. Последний месяц или около того Корделия во всем потакала племяннице, но теперь, добившись желаемого (Сюзан зашла слишком далеко и пообещала слишком многое, чтобы дать задний ход), вновь превратилась в склочную, злобную, подозрительную женщину, какой Сюзан знала ее всю жизнь. Ту самую, что едва ли не каждую неделю выводила из себя своего флегматичного, добродушного брата. Пожалуй, обратная перемена только радовала Сюзан. Тетя Корд, изо дня в день изображающая Сибиллу Добродетельницу, сводила ее с ума.
— Да, да, это ее знак. — Тетушка провела пальцами по вилам. — Некоторые говорят, дьявольская отметина, но что нам до этого, не так ли, Сью? Отвратительная, ужасная личность, но с ее помощью две женщины смогут чуть дольше просуществовать в этом мире. И тебе придется увидеться с ней еще только раз, наверное, под зиму, когда у тебя округлится живот.
— Позже, — ответила ей Сюзан. — Я могу лечь с ним, когда взойдет Демоническая Луна. После ярмарки Жатвы и праздничного костра.
У тети Корд округлились глаза, рот приоткрылся.
— Она так сказала?
Уж не считаешь ли ты меня лгуньей, тетя? — подумала Сюзан с несвойственной ей резкостью. Характером она скорее пошла в отца.
— Да.
— Но почему? Почему так долго?
Тетя Корд, безусловно, расстроилась, на ее лице отразилось разочарование. Пока эта затея принесла восемь серебряных и четыре золотые монеты, благополучно запрятанные туда, где тетя Корд хранила свои денежки (а Сюзан подозревала, что их там предостаточно, хотя Корделия и обожала при каждом удобном случае жаловаться на нищету). Удвоенная сумма причиталась ей в то самое утро, когда запачканная кровью простыня отправится в прачечную Дома-на-Набережной. Столько же обещали заплатить в тот день, когда Риа подтвердит, что ребенок в чреве Сюзан нормальный и развивается как положено. Большие деньги. Очень большие, для такого маленького городка и таких маленьких людей, как они. А теперь оплата откладывается на столь длительный срок…
Вот тут и настал тот миг, о котором Сюзан не раз молила богов (хотя без особого усердия) перед сном: ей нравилось, когда тетя Корд выглядела так, будто ее жестоко обманули, обвели вокруг пальца. Все лучше маски лицемерного смирения, в которой тетушка появлялась на людях.
— Почему так долго? — повторила она.
— Полагаю, тебе надо сходить на Коос и спросить ее.
Губы Корделии Дельгадо, всегда тонкие, сжались с такой силой, что практически исчезли.
— Ты мне грубишь, мисси? Ты мне грубишь?
— Вовсе нет. Я слишком устала, чтобы грубить. Я хочу помыться… все еще ощущаю на себе ее руки… и лечь спать.
— Так иди. Может, утром мы это обсудим в более спокойной обстановке. И мы, разумеется, должны поставить в известность Харта. — Она сложила листок, который Риа дала Сюзан, улыбнулась при мысли о предстоящем визите к Харту Торину, рука ее двинулась к карману.
— Нет. — Голос Сюзан прозвучал как удар хлыста: рука тетушки замерла в воздухе. Корделия изумленно воззрилась на племянницу. Сюзан смутилась, но не отвела глаз, а ее протянутая рука не дрожала.
— Этот листок должен храниться у меня, тетя.
— И кто так решил? — Голос тети Корд звенел от ярости, напомнив Сюзан о том звуке, что шел от червоточины. — Кто научил тебя сказать такое женщине, воспитавшей девочку, оставшуюся без матери? Сестре бедного отца этой девочки?
— Ты знаешь, кто. — Руку она не опускала. — Я должна держать этот листок при себе, и я должна отдать его мэру Торину. Она сказала, что ей без разницы, что случится потом. Он может даже им подтереться (румянец, выступивший на лице тетушки, доставил Сюзан немалое удовольствие), но пока листок должен храниться у меня.
— Я никогда не слышала ничего подобного, — пробурчала тетя Корделия… но вернула грязный листок. — Чтобы столь важный документ хранился у такой молоденькой девушки? Не понимаю.
Однако я достаточно взрослая, чтобы стать наложницей мэра, не так ли? Лежать под ним, слушать, как хрустят его кости, принять в себя его семя и, возможно, выносить его ребенка.
Теперь она смотрела на карман, в который засовывала листок: не хотела, чтобы тетя Корд увидела переполняющее ее взгляд возмущение.
— Иди к себе. — Тетя Корд сбросила кружева с колен в корзинку. — А когда будешь умываться, удели особое внимание рту. Очисти его от дерзости и неуважения по отношению к тем, кто положил столько сил ради его хозяйки.
Сюзан молча повернулась, с трудом удержавшись от резкого ответа, благо вариантов хватало, и направилась к лестнице. Когда она поднималась по ступенькам, в ней, как это часто случалось, боролись обида и стыд.
И вот теперь она лежала в постели и не спала, хотя уже начали меркнуть звезды и на горизонте просветлело небо. События ночи пролетали перед ее мысленным взором, она словно тасовала карточную колоду, открывая разные карты. Но одна появлялась гораздо чаще остальных: с лицом Уилла Диаборна. Она думала, каким суровым это лицо может быть в один момент и каким мягким уже в следующий. И как красиво это лицо. Да, очень красиво. Во всяком случае, на ее вкус.
Я никогда не приглашал девушку на конную прогулку, и ни одна девушка не приглашала меня в гости. Но я бы пригласил тебя, Сюзан, дочь Патрика…
Почему сейчас? Почему я встретила его именно сейчас, когда ничего путного из этого не выйдет?
Если это ка, она налетает как ветер. Как ураган.
Она ворочалась с боку на бок, наконец перекатилась на спину. В эту ночь ей уже не уснуть, подумала Сюзан. Может, встать и пойти на Спуск, полюбоваться восходом солнца?
Однако она осталась в постели, испытывая какое-то недомогание и абсолютно здоровая одновременно, глядя на тени, вслушиваясь в пение первых утренних птах, думая о его губах, слившихся с ее, зубах, скрытых этими губами, запахе кожи, грубой материи рубашки под ее ладонями.
Теперь она положила эти ладони на груди. Соски уже затвердели, превратившись в маленькие камешки. А когда она провела по ним пальцами, у нее между ног полыхнуло огнем.
Я усну, подумала Сюзан. Усну, если справлюсь с этим огнем. Знать бы как.
Но ведь она знала. Старуха показала ей. Даже целке нет нужды лишать себя удовольствия, если она знает, как это делается… Маленький шелковый бутончик…
Сюзан сунула руку под простыню. Вышвырнула из сознания яркие глаза и провалившиеся щеки старухи (поняла, что невелик труд, если настроишься) и заменила их лицом юноши, который ехал на большом мерине в глупой плоской шляпе с широкими полями. На мгновение видение это стало таким ясным и таким сладким, что вся остальная ее жизнь показалась черно-белым сном. Он целовал ее жарче и жарче, губы их расходились все шире, языки соприкасались, когда он выдыхал, она ловила его дыхание.
Она вспыхнула. Вспыхнула в постели, словно факел. А когда солнце наконец-то поднялось над горизонтом, по прошествии короткого времени, Сюзан крепко спала. С улыбкой на устах. А ее волосы золотой бахромой разметало по подушке.
3
В последний предрассветный час в общем зале «Приюта путников» царили тишина и покой. Газовые рожки, которые превращали люстру в сверкающий бриллиант, в два ночи или чуть позже переводили на минимальный режим, и они едва горели синим пламенем, погружая в тень сильно вытянутый в длину, с высоким потолком салун.
В одном углу лежали остатки двух стульев, результат короткой, но отчаянной схватки двух почитателей игры «Следи за мной». Сами драчуны уже отдыхали в тюремных камерах, находящихся в ведении Главного шерифа. В другом подсыхала достаточно большая лужа блевотины. На возвышении в восточном торце стояло видавшее виды пианино. На скамье лежала дубинка из железного дерева, принадлежащая Крикуну, местному вышибале, большому любителю помахать кулаками. Сам Крикун, с голой волосатой грудью, в холщовых штанах храпел под скамьей. В одной руке он сжимал игральную карту: двойку бубен.
Западный торец занимали карточные столы. За одним, уткнувшись в зеленое сукно, спали двое пьяниц, соприкасаясь вытянутыми руками. Над ними на стене висела картина, изображающая Артура, великого короля Эльда, верхом на белом жеребце. Подпись (странная смесь низкого наречия и Высокого Слога) гласила: В ИГРЕ КАРТАМИ ЖИЗНИ ОБХОДИСЬ ТЕМИ, ЧТО У ТЕБЯ НА РУКАХ.
Стену за стойкой бара, что тянулась вдоль салуна, украшал чудовищный охотничий трофей с переплетением рогов и четырьмя сверкающими глазами. Местные завсегдатаи «Приюта» называли его Сорви-Голова. Никто не мог сказать, почему. Какой-то остряк натянул на пару роговых отростков презервативы. На стойке, аккурат под Сорви-Головой, лежала Красотуля, одна из танцовщиц и проституток «Приюта». Юные годы Красотули остались в далеком прошлом, и со дня на день она могла потерять место работы: вместо того чтобы ублажать мужчин в комнатках наверху, ей предстояло проделывать то же самое снаружи, в темном проулке за «Приютом». Она развалила свои пухлые ляжки, одна нога свешивалась по одну сторону стойки, другая — по вторую. Между ними стойку вытирала ее грязная юбка. Красотуля сладко посапывала, изредка у нее подергивались ноги и толстые пальцы рук. Если не считать храпа, сопения и посвиста горячего летнего ветра, в салуне слышался только один негромкий звук — шелест переворачиваемых карт.
У дверей, выводящих на Главную улицу Хэмбри, стоял отдельный маленький столик. Именно за ним сидела Корал Торин, хозяйка «Приюта путников» (и сестра мэра), когда покидала свой люкс, чтобы «погулять в компании». Если она и спускалась в салун, то рано, когда заказывали больше стейков, чем виски… и возвращалась к себе, когда Шеб, пианист, начинал наяривать на своем расстроенном инструменте. Мэр никогда не появлялся в салуне, хотя все знали, что ему принадлежит не менее половины капитала «Приюта». Клану Торинов нравились деньги, которые приносило это заведение. Чего они не любили, так это лицезреть его после полуночи, когда насыпанные на пол опилки начинали намокать от разлитого пива и разбрызганной крови. В Корал, однако, еще сохранялась та жилка, за которую двадцать лет назад ее прозвали «бесенком». Была она помоложе своего брата-политика, не такая тощая, с большими красивыми глазами. Никто не смел сесть за ее столик в часы работы салуна, Крикун тут же разбирался с теми, у кого возникало такое желание, но салун давно закрылся, поздние посетители или разошлись, или поднялись наверх, Шеб свернулся калачиком и уснул у стены за пианино. Мальчик-дебил, который прибирался в салуне, отбыл в два часа ночи (под оскорбительные крики и брошенные вслед пивные кружки: так его провожали всегда; почему-то парня особенно невзлюбил Рой Дипейп), чтобы вернуться в девять утра и готовить салун к следующей веселой ночи. А пока салун находился в полном распоряжении мужчины, сидевшего за столиком госпожи Торин.
Он уже разложил пасьянс и теперь, держа в левой руке остатки колоды, переворачивал карты, укладывая красные на черные, черные на красные, чтобы в итоге получить «Придворный квадрат». Когда он брал карты, по одной, татуировка на его правой руке приходила в движение. Казалось, что гроб дышит, его крышка приподнимается и опускается. Раскладывал пасьянс мужчина в возрасте, поплотнее мэра или его сестры, но не толстый. Длинные седые волосы падали ему на плечи. Лицом он сильно загорел, а вот шея, похоже, солнца не терпела: кожа там лезла и шелушилась. Кончики длинных седых усов свисали чуть ли не до подбородка. Псевдострелецкие усы, так называли их многие, но только не в присутствии Элдреда Джонаса. Носил он белую шелковую рубашку, а револьвер с черной ручкой покоился у него на бедре. С первого взгляда его большие красноватые глаза казались грустными. Второй, более пристальный, показывал, что они чуть слезятся. А вот эмоций в них было не больше, чем в глазах Сорви-Головы.
Он открыл туза треф. Который никуда не ложился.
— Черт бы тебя побрал. — Голос его дрожал, как у человека, который вот-вот расплачется. Голос идеальным образом соответствовал покрасневшим влажным глазам. Мужчина смешал карты.
Прежде чем он успел перемешать колоду, наверху открылась и мягко закрылась дверь. Джонас положил карты на стол, его рука легла на рукоятку револьвера. Потом, узнав звук шагов Рейнолдса, идущего по галерее, он разжал пальцы и вместо револьвера вытащил из-за пояса табачный кисет. На ступенях появилась пола плаща, с которым не расставался Рейнолдс, а потом и он сам. Рейнолдс только что умылся, и его рыжие волосы курчавились над ушами. Мистер Рейнолдс придавал немалое значение собственной внешности, но почему нет? Столько жарких пещер, в которых побывал его «молодец», Джонас не видел за всю свою жизнь, а ведь он был вдвое старше Рейнолдса.
Рейнолдс прошел мимо стойки, на ходу ущипнул Красотулю за пухлую ляжку, потом направился к столику, за которым Джонас раскладывал пасьянс.
— Добрый вечер, Элдред.
— Доброе утро, Клей. — Он раскрыл кисет, достал бумажку, насыпал на нее табак. — Покуришь?
— С удовольствием.
Рейнолдс выдвинул стул, развернул его, сел, положив руки на спинку. Когда Джонас протянул ему сигарету, Рейнолдс покрутил ее тыльной стороной пальцев, старый трюк стрелков. Большие охотники за гробами знали множество подобных трюков.
— Где Рой? С Ее святейшеством? — В Хэмбри они жили уже второй месяц, и за это время Дипейп проникся страстью к пятнадцатилетней проститутке, которую звали Дебора. Ее кривые ноги и привычка щуриться, когда она смотрела вдаль, навели Джонаса на мысль, что в предках у нее одни ковбои, но выяснилось, что вела она себя, как аристократка. Вот Клей и начал называть ее то Ваше святейшество, то Ваше величество, а иногда, в сильном подпитии, Коронованной шлюшкой Роя.
Рейнолдс кивнул.
— Он от нее пьянеет.
— Ничего страшного, он не облюет нас из-за маленькой говнюшки с прыщами на сиськах. Она же абсолютно неграмотная, не знает даже, какие буквы в слове «кот». В таком простейшем слове! Я спрашивал.
Джонас свернул вторую сигарету, извлек серную спичку, зажег ее о ноготь. Дал прикурить Рейнолдсу, потом прикурил сам.
Маленький щенок пролез под дверьми салуна. Мужчины курили, наблюдая за ним. Щенок пересек зал, понюхал блевотину в углу, начал есть. Пока он закусывал, обрубок хвоста мотался взад-вперед.
Рейнолдс кивнул на живой пример того, что в жизни надо обходиться теми картами, что у тебя на руках.
— Должен сказать, щенок это понимает.
— Едва ли, — пожал плечами Джонас. — Собака — она и есть собака. Неразумная тварь. Двадцать минут назад кто-то прискакал. Потом ускакал. Один из нанятых нами соглядатаев?
— А ты ничего не упускаешь, не так ли?
— Нет смысла упускать, нет смысла. Я не ошибся?
— Нет. Парень работает на одного из арендаторов в восточном конце Спуска. Он видел, как они приехали. Трое. Молодые. Совсем дети. — Рейнолдс произнес это слово на манер северных феодов, затянув среднюю согласную: дет-ти. — Беспокоиться не о чем.
— Постой, постой, вот этого мы как раз не знаем. — Голос Джонаса старчески дрожал. — Не зря говорят, что у молодых зоркий глаз.
— Молодые видят то, на что им указывают, — возразил Рейнолдс. Щенок, облизываясь, затрусил мимо. Рейнолдс пинком помог ему побыстрее оказаться за дверью. Щенок отчаянно завизжал, чуть не разбудив Крикуна. Пальцы его разжались, из них выпала игральная карта.
— Может, да, может, нет, — не согласился с ним Джонас. — Во всяком случае, они из Альянса, сыновья владельцев больших поместий чуть ли не из Нью-Канаана, если Раймер и этот болван, у которого он работает, ничего не перепутали. Сие означает, что нам нужно соблюдать предельную осторожность. Ходить тихонечко, как по яичной скорлупе. Нам предстоит пробыть здесь никак не меньше трех месяцев. И этот молодняк, возможно, будет постоянно тереться рядом, пересчитывая то, другое, третье и записывая все на бумагу. Счетоводы нам совершенно ни к чему. Тем, кто занимается снабжением, они только мешают.
— Да перестань! Это же просто ширма. Наказание за шалопайство. Их папашки…
— Их папашки знают, что Фарсон захватил весь юго-восток и сейчас на коне. Скорее всего известно это и мальчишкам. Они понимают, что речь идет о выживании как Альянса, так и его гребаных венценосцев. Не знаю, Клей, как все повернется. С такими, как эти, никогда не знаешь, какой фортель они могут выкинуть. По меньшей мере они могут серьезно отнестись к поручению, чтобы загладить свою вину перед родителями. Мы многое поймем, когда увидим их, но одно я могу сказать тебе прямо сейчас: мы не сможем приставить дуло револьвера к их головам и покончить с ними, как со сломавшей ногу лошадью, если они увидят лишнее. Их папашки, возможно, сердятся на них, пока они живы, но, думаю, к мертвым воспылают самой нежной любовью. Так уж устроены отцы. Мы не можем допустить, чтобы на нас пала хоть тень подозрения. Ни в коем разе.
— Тогда надо выводить из игры Дипейпа.
— Рой будет держаться молодцом, — дрожащим голосом возразил Джонас. Бросил окурок на пол, раздавил каблуком. Посмотрел в стеклянные глаза Сорви-Головы, сощурился, словно что-то подсчитывая. — Твой приятель сказал, сегодня? Они прибыли сегодня, эти мальчишки?
— Да.
— Значит, завтра они заявятся к Эвери. — Он имел в виду Херка Эвери, Главного шерифа и Старшего констебля Хэмбри, крупного мужчину с толстенным животом.
— Похоже на то, — кивнул Клей Рейнолдс. — Чтобы показать свои документы.
— Да, сэр, именно для этого. Поздороваться, значит, и познакомиться.
Рейнолдс предпочел промолчать. Он часто не понимал Джонаса, но сопровождал его с пятнадцати лет и знал, что дополнительных вопросов лучше не задавать. Потому что вопросы эти могли закончиться выслушиванием длинной лекции о других мирах, которые этот старикан посетил, проникнув через, как он говорил, «особые двери». По разумению Рейнолдса, ему до конца жизни хватило бы и обычных дверей, недостатка которых в мире не ощущалось.
— Я поговорю с Раймером, а Раймер поговорит с шерифом насчет того, где им стоит остановиться, — продолжил Джонас. — Я думаю о бункере на ранчо «Полоса К». Ты знаешь, про что я?
Рейнолдс знал. В таком феоде, как Меджис, сориентироваться на местности не составляло большого труда. «Полоса К» — участок брошенной земли к северо-западу от города, неподалеку от говорящего каньона. В устье каньона каждую осень сжигали сучья, но шесть или семь лет назад ветер переменился, и стена огня пошла на «Полосу К». Сгорело все — дом, конюшни, амбары. Остался только бункер. Рейнолдс решил, что поселить там троицу из Внутренних феодов — отличная идея. Подальше от Спуска, подальше от нефтяного поля.
— Тебе нравится, не так ли? — Джонас заговорил с сильным хэмбрийским акцентом. — Да, тебе очень нравится, я это вижу, мой милый. Знаешь, как говорят в Крессии? Если хочешь украсть серебро из столовой, прежде всего запри собаку в кладовке.
Рейнолдс кивнул. Дельный совет.
— А эти грузовики. Как ты там их называешь, цистерны?
— Им хорошо и на нынешнем месте. Да и не можем мы перевезти их в другое, не привлекая внимания, не так ли? Ты и Рой отправитесь туда и прикроете их ветками. Нарубите побольше. Займетесь этим послезавтра.
— А где будешь ты, пока мы будем корячиться в СИТГО?
— Днем? Готовиться к обеду в доме мэра, недогадливый ты мой… обеда, который даст Торин, чтобы представить гостей из Большого мира местному обществу. — Джонас занялся очередной сигаретой. Взгляд его при этом не отрывался от Сорви-Головы, но табака не просыпалось ни крошки. — Приму ванну, побреюсь, уложу волосы… может, даже напомажу усы. Как думаешь, Клей, стоит?
— Не перетрудись, Элдред.
Джонас рассмеялся. От этих визгливых звуков Крикун что-то пробормотал, а Красотуля дернулась на стойке.
— Значит, Роя и меня на обед не пригласят?
— Обязательно пригласят, будут настойчиво просить прийти. — Джонас протянул Рейнолдсу новую сигарету и принялся вертеть еще одну, для себя. — Я извинюсь за вас. Будьте уверены, доводы приведу очень убедительные. Вы будете мной гордиться. Крепкие мужчины всплакнут, услышав причины вашего отсутствия.
— Значит, мы сможем провести целый день в этой грязи и вони, забрасывая ветками эти цистерны. Ты очень добр, Джонас.
— Я буду задавать вопросы, — мечтательно продолжил Джонас. — Переходить от одной группы гостей к другой… красивый, нарядный, благоухающий восковицей… Я знаю парней, занимающихся тем же делом, что и мы, которые, в первую очередь находят толстого весельчака, который может поделиться с ними местными сплетнями… хозяина салуна или бармена, может, владельца конюшни или одного из тех типов, что всегда вертятся около тюрьмы или здания суда, засунув большие пальцы рук в карманы жилетки. Что же касается меня, Клей, я полагаю, что лучший источник информации — женщина, особенно если она худа как палка, а нос у нее больше сисек. При этом она не красит губы и зачесывает волосы назад.
— У тебя есть конкретная кандидатура?
— Да. Звать ее Корделия Дельгадо.
— Дельгадо?
— Ты знаешь эту фамилию, она на устах у всех. Сюзан Дельгадо вскорости суждено стать наложницей мэра. Корделия — ее тетка. Я подметил одну особенность человеческой натуры: люди предпочитают говорить с теми, кто не высовывается, а не с шумливыми весельчаками, которые всегда готовы угостить тебя выпивкой. На обеде я собираюсь сесть с ней рядом, отметить аромат ее духов, которых, готов спорить, не будет и в помине, и следить за тем, чтобы ее стакан для вина не пустовал. Как тебе мой план?
— План чего? Вот что хотелось бы узнать.
— Для игры в «Замки», в которую нам предстоит сыграть, — ответил Джонас, и веселость исчезла из его голоса. — Мы должны убедиться, что эти парни посланы сюда в наказание за провинность, а не для того, чтобы выполнять данное им поручение. Звучит, конечно, правдоподобно. Мне многое довелось повидать, так что я могу судить о правдоподобности той или иной версии. Я верю им до трех часов ночи, а потом у меня возникают сомнения. И знаешь, что я тебе скажу, Клей?
Рейнолдс покачал головой.
— Я прав в своих сомнениях. Точно так же, как оказался прав, когда пошел с Раймером к старине Торину и убедил его, что кристалл Фарсона лучше всего хранить у ведьмы. Она запрячет кристалл туда, где его не найти даже стрелку, не говоря уж о молокососах, которые еще не попробовали женщину. Необычные у нас времена. Надвигается ураган. А когда знаешь, что должен задуть ветер, паруса лучше убрать заранее.
Он посмотрел на сигарету, которую только что свернул. Она плясала на тыльной стороне его пальцев, как недавно у Рейнолдса. Джонас откинул прядь длинных волос и засунул сигарету за ухо.
— Не хочу курить. — Он встал, потянулся. В спине у него что-то захрустело. — Я, наверное, сошел с ума, раз курю в такой час. В моем возрасте лишняя сигарета гарантирует бессонницу.
Он направился к лестнице, по пути не забыв ущипнуть Красотулю за голую ляжку, последовав примеру Рейнолдса. У первой ступеньки обернулся.
— Я не хочу убивать их. Ситуация и так достаточно щекотливая. Даже если я почувствую, что они не так просты, как кажется на первый взгляд, я не шевельну и пальцем… не шевельну ни одним пальцем. Но… я постараюсь, чтобы они четко знали свое место в общем раскладе.
— Нагонишь на них страха.
Джонас просиял.
— Да, партнер, именно так, нагоню на них страха. Чтобы в следующий раз они подумали дважды, прежде чем связываться с Большими охотниками за гробами. Чтобы они делали широкий круг, завидев нас на дороге. Да, сэр, вот о чем стоит подумать. Еще как стоит.
Он начал подниматься по лестнице, похохатывая, заметно прихрамывая… по ночам хромота проявлялась сильнее. Корт, старый учитель Роланда, узнал бы эту хромоту, ибо Корт видел удар, после которого Джонас охромел на всю жизнь. А нанес его отец Корта палкой из железного дерева, сломав ногу Элдреда Джонаса на лужайке за Большим залом Гилеада, перед тем как забрать оружие мальчика и отослать его на запад, без оружия, в изгнание.
В конце концов мужчина, в которого вырос этот мальчик, нашел оружие: изгнанники всегда его находили, если искали как следует. Конечно, оружие это не шло ни в какое сравнение с большими револьверами с рукояткой из сандалового дерева, о которых они могли только мечтать, но в этом мире желающий обрести оружие не оставался без оного.
Рейнолдс проводил Джонаса взглядом, повернулся к столу Корал Торин, перетасовал карты и принялся раскладывать пасьянс, не законченный Джонасом.
Снаружи из-за горизонта выглянуло солнце.
Глава пятая
Добро пожаловать в город
1
Спустя две ночи после прибытия в феод Меджис Роланд, Катберт и Ален проехали на своих лошадях под аркой из саманного кирпича, с надписью «ВХОДИТЕ С МИРОМ». За аркой расстилался вымощенный брусчаткой двор, освещенный факелами. В смолу, горевшую в факелах, вводились особые добавки, окрашивающие пламя в разные цвета: зеленый, оранжевый, розовый. Многоцветье факелов напоминало Роланду фейерверк. Он слышал перезвон гитар, голоса, женский смех. Воздух наполняли запахи, которые теперь прочно ассоциировались с Меджисом: морской соли, нефти и сосны.
— Не знаю, получится ли у меня, — пробормотал Ален, крупный парень с гривой светлых волос, выбивающихся из-под ковбойской шляпы. Он чисто вымылся, Катберт и Роланд тоже, но Ален и в лучшие времена сторонился светских раутов, поэтому едва дышал от страха. Катберт выглядел получше, но Роланд понимал: броня его давнего друга не так уж крепка. Так что лидерство ему предстояло взять на себя.
— Все будет хорошо, — заверил он Алена. — Только…
— Да, и выглядишь ты прекрасно. — Катберт нервно хохотнул. Они уже пересекали двор. За ним расположился дворец мэра, разлапистая, со многими флигелями гасиенда, сложенная из того же саманного кирпича, каждым окном излучающая свет и веселье. — Белый как полотно, уродливый, как…
— Заткнись, — резко вмешался Роланд, и насмешливая улыбка слетела с лица Катберта. Роланд это отметил, вновь повернулся к Алену: — Только не пей ничего спиртного. Ты знаешь, что надо говорить в таких случаях. Всегда помни нашу легенду. Улыбайся. Старайся расположить к себе людей. Пользуйся своим социальным статусом. Не забывай, что шериф разве что не выпрыгивал из штанов, лишь бы встретить нас порадушнее.
Ален кивнул, слова Роланда вселили в него малую толику уверенности.
— Насчет социального статуса, — вставил Катберт. — У них-то его нет никакого, то есть мы выше их как минимум на голову.
Роланд кивнул, потом заметил, что на седельной луке Катберта вновь появился грачиный череп.
— А вот это убери!
С обидой на лице Катберт засунул «дозорного» в переметную суму. Двое мужчин в белых куртках, белых штанах и сандалиях выступили вперед, кланяясь и улыбаясь.
— Выше головы, — негромко бросил Роланд своим друзьям. — Помните, кто вы. И помните лица ваших отцов. — Он хлопнул Алена, на лице которого еще отражалась тревога, по плечу. Потом повернулся к грумам: — Добрый вечер, джентльмены. Пусть будут долгими ваши дни на земле.
Оба заулыбались, сверкнув зубами в разноцветном свете факелов. Старший поклонился.
— И ваши тоже, молодые господа. Добро пожаловать во дворец мэра.
2
Главный шериф встретил их днем раньше, с такой же радостью, как и грумы.
Пока все приветствовали их от всей души, даже возничие повозок, которые встречались им по пути в город, и одного этого вполне хватило, чтобы Роланд насторожился. Он убеждал себя, что скорее всего его подозрения напрасны, местные жители и должны питать к ним самые теплые чувства, иначе их бы сюда не послали. Во-первых, Меджис находится далеко от эпицентра событий, во-вторых, он верен Альянсу. Роланд понимал, что перегибает палку, но предпочитал не терять бдительности. Быть начеку. В конце концов, они еще недавно были детьми, и, если попадут в беду, то лишь потому, что принимали желаемое за действительное.
Служебные апартаменты шерифа и тюрьма феода занимали одно здание, расположенное на Холмовой улице, откуда открывался прекрасный вид на бухту. Роланд не мог знать этого наверняка, но догадывался, что ни в одном другом феоде пьяницы и драчуны не просыпались утром, чтобы увидеть столь живописную картину: к югу тянулся ряд разноцветных эллингов, доки располагались внизу, там старики и мальчишки ловили удочками рыбу, а женщины чинили сети и паруса. А чуть дальше по сверкающей голубизне бухты сновали туда-сюда рыбацкие баркасы: утром ставили сети, во второй половине дня вытаскивали их.
Большинство зданий на Главной улице были выстроены из саманного кирпича, здесь же, на улице, проходящей над деловым центром Хэмбри, предпочтение отдавалось красному кирпичу, как и в Старом квартале Гилеада. Ухоженные дома, кованые решетки ворот, чисто выметенные дорожки, оранжевая черепица крыш, ставни, защищающие от солнца. На этой тихой улочке просто не верилось, что северо-западная часть Альянса, древняя земля Эльда, Артурова королевства, пылает в огне и вот-вот рухнет.
Тюрьма в большей степени напоминала почтовое отделение, в меньшей — городской Зал собраний. Разумеется, при отсутствии решеток на окнах, выходящих на бухту.
Шериф Херк Эвери в одежде отдавал предпочтение хаки. Должно быть, он наблюдал за их приближением через глазок, потому что парадная, с коваными железными пластинами дверь тюрьмы распахнулась, прежде чем Роланд успел потянуться к колотушке-звонку. Шериф Эвери появился на крыльце. Впрочем, первым появился его живот, точно так же, как в зал суда сначала входит бейлиф, а уж потом сам судья. Эвери широко раскинул руки, всем своим видом выказывая переполняющую его радость.
Он низко поклонился (как сказал потом Катберт, ему стало страшно при мысли, что живот может перевесить и свалить шерифа с крыльца, а там, глядишь, тот мог укатиться и в море), несколько раз пожелал им доброго утра, как сумасшедший, молотил по ключице. Широкая улыбка едва не разорвала лицо пополам. Три помощника, по виду в недалеком прошлом фермеры, как и шериф, одетые в хаки, толпились в дверях за спиной Эвери и таращились на новоприбывших. Именно таращились: в глазах стояло неприкрытое любопытство.
Эвери пожал руку каждому юноше, продолжая кланяться, и робкие попытки Роланда остановить его успехом не увенчались. Наконец угомонившись, он пригласил гостей в дом. В кабинете царила прохлада, хотя солнце уже пекло немилосердно. Разумеется, потому-то дома и строили из красного кирпича. Такого просторного и светлого кабинета главного шерифа Роланду видеть не доводилось, а он за последние три года побывал в пяти или шести, сопровождая отца в нескольких коротких и одной достаточно продолжительной инспекционных поездках.
В центре стояло бюро с убирающейся крышкой, у двери висела доска с объявлениями (на листках писали, зачеркивали, снова писали: бумага в Срединном мире была в дефиците), дальний угол занимала подставка с двумя винтовками. Такими древними, что Роланд засомневался, а есть ли к ним патроны. Слева от подставки открытая дверь вела непосредственно в тюрьму, с тремя камерами по каждую сторону короткого коридора и идущим из двери сильным запахом щелочного мыла.
Они все почистили к нашему приезду, подумал Роланд. Его это удивило, тронуло… и насторожило. Почистили, словно готовились к встрече конников одного из Внутренних феодов — солдат-профессионалов, присланных с заданием провести серьезную проверку, а не трех подростков, наказанных за прегрешения.
Но должно ли это восприниматься как странное гипертрофированное стремление местного руководства встретить гостей на высшем уровне? В конце концов, прибыли они из Нью-Канаана, и вполне возможно, что жители этого медвежьего угла смотрят на них как на особ королевской крови.
Шериф Эвери представил своих помощников. Роланд пожал руки всем, даже не пытаясь запомнить имена. Обязанность запоминать их лежала на Катберте, и забывал он хоть какое-то крайне редко. Третий помощник, с обширной лысиной и болтающимся на ленте моноклем, опустился перед ними на одно колено.
— Вот это ни к чему, идиот! — воскликнул Эвери, схватил помощника за шкирку, рывком поднял на ноги. — Они же подумают, что мы за деревенщины. Кроме того, ты их смущаешь, неужели тебе это не понятно?
— Все нормально. — (Роланд действительно смутился, но старался не подать виду.) — Не такие уж мы особенные, знаете ли…
— Не такие уж особенные! — Эвери расхохотался. А вот его живот, как отметил Роланд, трясся совсем не так, как мог бы: жира в нем было меньше, чем казалось на первый взгляд. Возможно, подумал юноша, и шериф не так уж прост. — Он говорит, не такие особенные! Вы проскакали пятьсот миль, прибыли из Привходящего мира, наши первые официальные представители Альянса, с тех пор как четыре года назад по Великому Тракту проехал стрелок, а он говорит, что не такие они особенные! Не присесть ли вам, дорогие мои? У меня есть грэф, но час еще ранний, да, может, вы вообще не захотите его пить, учитывая ваш возраст. Уж извините меня, но ваша юность бросается в глаза, тем более что стыдиться юности нечего, мы все были молодыми. Еще у меня есть белый ледяной чай, который я вам очень рекомендую. Жена Дейва готовит его просто бесподобно.
Роланд взглянул на Катберта, Алена, который кивнул и улыбнулся (стараясь совсем не смотреть на море), и вновь повернулся к шерифу Эвери:
— Белый чай — подарок пересохшему горлу.
Один из помощников отправился за чаем, другие принесли стулья, поставили их перед столом-бюро шерифа, и последний перевел разговор в деловое русло.
— Вы знаете, кто вы и откуда приехали, и я знаю то же самое, — начал шериф, усаживаясь в кресло, жалобно застонавшее под его весом. — Я слышу Привходящий мир в ваших голосах, а главное, вижу его в ваших лицах.
Однако здесь, в Хэмбри, мы придерживаемся стародавних законов. Что поделаешь, жизнь у нас неспешная, деревенская. Но мы не торопимся ее менять и помним лица наших отцов. Разумеется, я не собираюсь надолго отрывать вас от ваших неотложных дел, но, если вы простите меня за доставленные неудобства, хотел бы взглянуть на те бумаги и документы, которые вы, возможно, привезли с собой в город.
В город они привезли с собой все бумаги и документы, и Роланд не сомневался, что шериф Эвери прекрасно об этом знал. Он изучил их досконально, словно забыв о том, что обещал не задерживать посетителей надолго, пройдясь по каждой строчке пухлым пальцем, шевеля губами (процент льна в бумаге был столь высок, что листы больше напоминали куски материи). Время от времени палец его возвращался к началу строки, и он перечитывал ее заново. Два помощника стояли сзади, уставившись на документы через широкие плечи Эвери. Роланд предположил, что грамоте они не обучены.
Уильям Диаборн. Сын конюха.
Ричард Стокуорт. Сын ранчера.
Артур Хит. Сын конезаводчика.
На каждом идентификационном удостоверении стояла подпись поверенного: Джеймса Рида (из Хемпхилла) — на документе Диаборна, Пайета Рейвенхида (из Пеннилтона) — Стокуорта, Лукаса Риверса (из Гилеада) — Хита. Оформление не вызвало никаких нареканий, указанные приметы полностью соответствовали оригиналам. Эвери вернул удостоверения, многословно выразив благодарность и глубокую признательность. Затем Роланд протянул Эвери письмо, которое с превеликим почтением достал из кошеля. Точно так же отнесся к письму и Эвери. А когда развернул и увидел подпись, его глаза чуть не вылезли из орбит.
— Господи, спаси мою душу! Парни, да ведь его подписал стрелок!
— Да, это же надо. — В голосе Катберта слышался неподдельный восторг. Роланд пнул его в щиколотку, сильно, не отрывая почтительного взгляда от лица Эвери.
Автором письма бы некий Стивен Дискейн из Гилеада, стрелок (иначе говоря, рыцарь, сквайр, миротворец и барон — последний титул не имел никакого веса в нынешнее время, пусть Джон Фарсон и утверждал обратное), потомок в двадцать восьмом колене Артура из Эльда, по боковой линии (другими словами, ведущий свой род от одной из многочисленных наложниц Артура). Адресовалось оно мэру Хартуэллу Торину, канцлеру Кимбе Раймеру и главному шерифу Херкимеру Эвери. Стрелок слал всем троим свои наилучшие пожелания и поручал их заботам троих молодых людей, которые привезут письмо: мастеров Диаборна, Стокуорта и Хита. В Меджис их направили по поручению Альянса со специальной миссией: взять на контроль все материальные ресурсы, которые могли бы поступить в Альянс в случае необходимости (слово «война» в письме отсутствовало, но легко прочитывалось между строк). Стивен Дискейн от лица Альянса феодов просил мастеров Торина, Раймера и Эвери оказывать всяческое содействие курьерам Альянса в выполнении их миссии, обратив особое внимание на поголовье скота, имеющиеся в наличии запасы продовольствия и транспортные средства. Диаборн, Стокуорт и Хит, писал Дискейн, пробудут в Меджисе не меньше трех месяцев, может, даже и год. В конце документа вышеозначенным официальным адресатам предлагалось «писать нам о достижениях молодых людей и прогрессе в выполнении порученного им дела, со всеми подробностями, которые могут нас заинтересовать». И «ничего не скрывать, если вы нас любите».
Другими словами, докладывать, ведут ли они себя как должно. Пошел ли на пользу полученный ими урок.
Помощник с моноклем вернулся, когда главный шериф дочитывал письмо Дискейна. Он принес поднос с четырьмя стаканами белого чая и склонился с ним, как дворецкий. Роланд поблагодарил его и роздал стаканы. Последний взял себе, поднес к губам и увидел, что Ален пристально смотрит на него. Его синие глаза ярко блестели на закаменевшем лице.
Ален чуть качнул стакан, чтобы зазвякали кубики льда, и Роланд ответил коротким кивком. Он ожидал, что ему принесут холодный чай, налитый из кувшина, опущенного в ближайший колодец, но в стаканах звякал лед. Лед в разгар лета. Интересно.
Чай, как и обещали, оказался отменным.
Эвери дочитал письмо и протянул Роланду с таким видом, словно возвращал святую реликвию.
— Вы хотите держать его при себе, Уилл Диаборн… чтобы с ним ничего не случилось.
— Да, сэр. — Роланд вернул письмо и идентификационное удостоверение в кошель. Его друзья «Ричард» и «Артур» поступили со своими удостоверениями точно так же.
Читать бесплатно другие книги:
