Колдун и кристалл Кинг Стивен
Я думаю, что влюбился в нее. Вот почему это и мое дело.
Неприятная мысль, но не из тех, от которых можно отмахнуться: он хорошо знал свое сердце. Он любил ее, это точно, но какая-то его часть ее ненавидела и напомнила о той чудовищной мысли, что пришла к нему за столом: он прострелил бы Сюзан Дельгадо сердце, если бы пришел вооруженным. Олив Торин… с какой грустной улыбкой сидела она в конце стола… напрямую ассоциировалась у него с матерью. Разве не те же грусть и печаль увидел он в глазах матери в тот день, когда советник отца зазвал его в ее комнату. Мартен в рубашке с открытым воротом, Габриэль в просторном домашнем платье, воздух, пропахший тем, чем они занимались все жаркое утро.
Он в ужасе отогнал от себя возникший образ. И его тут же сменил другой: Сюзан Дельгадо, серые глаза и золотистые волосы. Он увидел ее смеющейся, с откинутой головой, с руками, сцепленными под сапфирами, подаренными ей Торином.
Роланд решил, что может простить ей согласие пойти в наложницы. Чего он не мог простить, несмотря на тягу к Сюзан, так это ужасную улыбку на лице Олив, когда та смотрела на девушку, сидевшую на месте, принадлежащем ей. Сидевшую на ее месте и смеющуюся.
Такие вот мысли не выходили у него из головы, пока он отмеривал ярд за ярдом по пустынным улицам. Вроде бы они не имели к нему никакого отношения, он приехал сюда не из-за Сюзан Дельгадо, что ему мэр с хрустящими суставами и его несчастная жена… но он не мог отделаться от них и заняться порученным ему делом. Он забыл лицо своего отца и, шагая в лунном свете, надеялся вновь увидеть его.
В конце концов он добрался до Главной улицы, по которой и побрел с севера на юг, думая о том, что, может, стоит пропустить с Катбертом и Аленом по стаканчику и бросить пару раз кости на Аллее Сатаны, прежде чем вернуться к Быстрому и отправиться спать. И тут, взглянув в сторону «Приюта», он заметил Джонаса: высокий рост и длинные, падающие на плечи волосы не позволяли спутать его ни с кем другим, который стоял у дверей салуна, вглядываясь в происходящее внутри. Рука его, лежащая на рукоятке револьвера, и напрягшееся тело тут же заставили Роланда забыть обо всем другом. В салуне что-то происходило; если Берт и Ален там, вдруг им не удалось остаться в стороне. В городе они посторонние, вполне возможно, даже вероятно, что не все в Хэмбри любят Альянс, хотя за обеденным столом утверждалось обратное. А может, в сложном положении оказались друзья Джонаса. Во всяком случае, в салуне заварилась каша.
Инстинктивно, еще не зная, почему он это делает, Роланд мягко взбежал на крыльцо продовольственного магазина, где в ряд стояли вырезанные из дерева животные (возможно, приколоченные к полу, чтобы разгулявшиеся клиенты салуна не утащили их, распевая детские песенки). Роланд шагнул за последнего в ряду, медведя, присел, чтобы шляпа не торчала над головой зверя, и сам застыл как изваяние. Он увидел, как Джонас повернулся, оглядел улицу, затем всмотрелся во что-то по левую руку от него…
Роланд с большим трудом уловил: «Мяу! мяу!»
Кот. В проулке между домами.
Джонас постоял еще мгновение, а потом шагнул в «Приют». Роланд тут же покинул свое укрытие, слетел по ступеням и пересек улицу. Он не обладал чутьем Алена, умеющего появиться в нужном месте и в нужное время, но тут интуиция подсказала ему, что надо спешить.
А над его головой Целующаяся Луна прикрылась облаком.
6
Красотуля все еще стояла на скамье, но уже совсем не пьяная, желание петь исчезло без следа. Она едва верила своим глазам: Джонас приставил револьвер к виску мальчика, тот прижал нож к горлу Рейнолдса, а тот целился в голову другого мальчика (с птичьим черепом на шее, висящим на цепи, продетой в глазницы), который держал на прицеле Роя Дипейпа. И, кстати, успел пролить кровь Роя Дипейпа. А когда Джонас предложил мальчику-здоровяку опустить нож, прижатый к горлу Рейнолдса, мальчик-здоровяк отказался.
Теперь меня можно бить по голове и отсылать в пустошь на конце тропы, подумала Красотуля, потому что я увидела все, что мне суждено увидеть. Она решила, что со скамьи ей стоило бы слезть… стрельба могла начаться в любую секунду, и одним выстрелом дело бы не закончилось, но иногда, мысленно сказала она себе, можно и рискнуть.
Потому что такого зрелища второй раз уже не увидеть.
7
— Мы в городе по поручению Альянса, — продолжил Ален. Одной рукой он зарылся в мокрые от пота волосы Рейнолдса, вторая с той же силой прижимала нож к его горлу: кожа под лезвием промялась, но пока оставалась невредимой. — Если вы причините нам вред, Альянс этого так не оставит. И наши отцы тоже. За вами будут охотиться, как за собаками, а когда поймают — повесят головой вниз.
— Сынок, до ближайшего патруля Альянса двести колес, может, и все триста, — ответил Джонас, — а я бы плевать на него хотел, даже если бы он притаился за ближайшим холмом. И ваши отцы меня не пугают. Опусти нож, а не то я вышибу твои гребаные мозги.
— Нет.
— Дальнейшее развитие событий, несомненно, заинтересует присутствующих, — весело воскликнул Катберт… хотя в голосе и зазвучали нервные нотки. Не страх, просто волнение. А ведь парни хоть куда, мрачно подумал Джонас. Недооценил он их, принял за молокососов, это точно. — Вы стреляете в Ричарда, Ричард перерезает горло мистеру Плащу аккурат в тот момент, когда мистер Плащ вышибает мне мозги, а мои бедные умирающие пальцы высвобождают резинку, и стальной шарик пробивает голову мистеру Очки. Вы, правда, уйдете живым и невредимым, но едва ли сие утешит ваших мертвых друзей.
— Предлагаю ничью, — обратился Ален к мужчине, который держал револьвер у его виска. — Мы все опускаем оружие и расходимся.
— Нет, сынок, — голос Джонаса звучал спокойно, он надеялся, что злости в нем не слышалось, хотя сам уже начал заводиться. Боги, чтобы над ним взяли верх, пусть и временно! — Никому не дозволено угрожать Большим охотникам за гробами. Это твой последний шанс. Или…
Что-то твердое и острое, ну очень похожее на острие ножа, уперлось в рубашку Джонаса, точно промеж лопаток. Он понял, что это и кто стоит за его спиной, понял, что игра проиграна, но никак не мог взять в толк, каким образом события могли принять столь безумный оборот.
— Револьвер в кобуру, — приказал голос человека, вдавившего острие ножа ему в спину. Не просто спокойный, а лишенный всяких эмоций. — Быстро, не то нож дойдет до сердца. И довольно разговоров. Наговорились. Или револьвер в кобуру, или смерть.
В голосе Джонас уловил два момента: юность и искренность. Он убрал револьвер.
— Теперь ты, с черными волосами. Вынь револьвер их уха моего друга и убери в кобуру. Быстро.
Клей Рейнолдс не заставил просить себя дважды и шумно выдохнул, когда Ален убрал нож и отступил на шаг. Катберт не оглянулся, все так же стоял, растянув резинку.
— Теперь ты, у бара, — продолжил Роланд. — Револьвер в кобуру.
Револьвер нашли, отдали Дипейпу, тот сунул его в кобуру, скривившись от боли: задел раненым пальцем ремень. Только после того, как его рука оторвалась от рукоятки, Катберт ослабил натяжение резинки, и металлический шарик перекочевал к нему в ладонь.
О том, кто послужил причиной переполоха, напрочь забыли в круговерти последующих событий. Теперь же Шими вскочил и через весь зал бросился к Катберту, с мокрыми от слез щеками. Схватил его за руку, несколько раз поцеловал (смачно, с чмоканьем, в другой ситуации кто-то мог бы и засмеяться), на мгновение прижал его руку к щеке. Потом проскочил мимо Рейнолдса, толкнул правую дверку и оказался в объятиях сонного, еще не протрезвевшего шерифа. Эвери притащил Шеб. Шерифа феода он нашел в одной из тюремных камер, где тот сладко спал, плотно закусив и крепко выпив на торжественном обеде в Доме-на-Набережной.
8
— Веселенькая история, не так ли?
Вопрос задал Эвери. Никто не ответил. Впрочем, он и не ожидал, что они ответят: кто-кто, а эти молодцы понимали, что в данный момент молчание — золото.
Маленький кабинет шерифа, примыкающий к тюрьме, не мог вместить столько народу: троих мужчин, троих юношей, еще не ставших мужчинами, и одного толстяка шерифа, поэтому Эвери повел всю компанию в городской Зал собраний, в котором в столь поздний час слышалось воркование голубей, гнездящихся под крышей, да тиканье старинных часов, стоящих на сцене.
В этот простой, без изысков, зал горожане и землевладельцы феода приходили уже сотни лет, чтобы принять важные решения, утвердить или отклонить законы, иной раз выслать особо несносного человека на запад. И зал, чуть подсвеченный луной, настраивал на серьезный лад. Роланд подумал, что даже Джонас это почувствовал. И, пожалуй, только в этом зале шериф Херк Эвери мог если не употребить власть, то хотя бы показать, что он ею облечен.
Зал заполняли дубовые скамьи, без обивки на сиденьях или спинках. Всего шестьдесят, по тридцать с каждой стороны широкого центрального прохода. Джонас, Дипейп и Рейнолдс сидели на первой скамье слева от прохода. Роланд, Катберт и Ален — справа. Рейнолдс и Дипейп надулись, чувствовалось, что им не по себе. Джонас ушел в себя. Команда Уилла Диаборна излучала спокойствие. Роланд одарил Катберта одним взглядом и надеялся, что тот истолкует его правильно: Одна острота, и я прямо сейчас отрежу тебе язык. Роланд подумал, что послание дошло до адресата. Берт убрал своего идиотского «дозорного» — добрый знак.
— Веселенькая история, — повторил Эвери, шумно выдохнув и окатив всех волной винного перегара. Сидел он на краю сцены, коротенькие ножки болтались в воздухе, в его взгляде читалось как недовольство, так и изумление.
Боковая дверь открылась, вошел помощник шерифа Дейв, сменивший белый наряд лакея на более привычные рубашку и штаны цвета хаки. Его монокль торчал из нагрудного кармана. В одной руке он держал кружку, в другой, как показалось Роланду, кусочки березовой коры.
— Ты все прокипятил, Дэвид? — спросил Эвери. Теперь на его лице читалась тоска.
— Да.
— Дважды довел до кипения?
— Да.
— Как она говорила?
— Да, — смиренно ответил Дейв. Протянул шерифу кружку, а когда тот взял ее, бросил в нее кусочки коры.
Эвери поболтал жидкость, посмотрел на нее, оттягивая неизбежное, потом выпил. Скривился.
— Ну и гадость! Что она туда намешала?
— А что это? — спросил Джонас.
— Лекарство от головной боли. Вернее, от похмелья. От старой ведьмы. Той, что живет на Коосе. Знаешь, о ком я? — Эвери многозначительно посмотрел на Джонаса. Хромоногий прикинулся, что не заметил этого взгляда, но Роланд решил, что заметил. И что означал этот взгляд? Еще одна загадка.
Дипейп вскинул голову при упоминании Кооса, потом вновь принялся сосать палец. Рейнолдс, завернувшись в плащ, мрачно смотрел на свои колени.
— Помогает? — осведомился Роланд.
— Да, юноша, но за лекарство ведьмы приходится платить. Запомни: всегда приходится платить. Вот это снимает головную боль, которая обязательно появляется, если перепьешь чертова пунша мэра Торина, но зато весь день будешь дристать. И пердеть!.. — Он помахал рукой перед лицом, показывая, каково будет окружающим, глотнул еще ведьминого зелья, поставил кружку рядом с собой. Лицо его вновь стало важным и суровым, но атмосфера в зале чуть разрядилась, они все это почувствовали. — Так что нам теперь делать со всей этой историей?
Херк Эвери медленно обвел взглядом всю компанию, от Рейнолдса, сидевшего правым с краю, до Алена… «Ричарда Стокуорта», крайнего слева.
— А, парни? С одной стороны у нас люди мэра, с другой… Альянса… шесть человек едва не перебили друг друга, а? И по какому поводу? Из-за придурка и расплескавшейся «верблюжьей мочи». — Он ткнул пальцем сначала в Больших охотников за гробами, потом — в счетоводов Альянса. — Две пороховые бочки и один толстый шериф посередине. Так кто что думает? Высказывайтесь, не стесняйтесь, вы же не стеснялись к борделе Корал, нечего стесняться и здесь!
Все молчали. Эвери отпил еще глоток, вновь поставил кружку, решительно оглядел всех. И прозвучавшие следом слова не удивили Роланда (что еще мог сказать такой человек, как Эвери?), равно как и тон, каким он произнес эти слова: говорил муж, умеющий принимать важные решения, если по воле богов возникала такая необходимость.
— Я вам скажу, что мы с этим сделаем: мы обо всем забудем.
Он ожидал ликования и уже приготовился удержать эмоции в приемлемых рамках. Когда же никто не произнес ни слова, даже не шевельнулся, на его лице отразилась растерянность. Однако от него требовалось разрешить конфликт, а ночь грозила смениться новым днем. Шериф расправил плечи и ринулся в атаку:
— Я не могу провести следующие три или четыре месяца в ожидании, что кто-то кого-то убьет. Нет! И не хочу оказаться в таком положении, что из-за вашей глупой ссоры все шишки посыплются на меня.
Я взываю к вашему здравому смыслу, парни, когда говорю, что во время вашего пребывания здесь могу быть и вашим другом, и вашим врагом… но будет неправильно, если я не скажу, что взываю также и к вашему благородству, которого, я уверен, у вас с избытком.
Шериф попытался говорить высокопарно, но, по мнению Роланда, в этом не преуспел. Теперь Эвери сосредоточился на Джонасе.
— Сэй, я не могу поверить, что вы и дальше будете жить на ножах с этими тремя молодыми людьми, присланными Альянсом… Альянсом, который для нас уже пятьдесят поколений молоко матери и защита отца. Не можете же вы проявить такое неуважение, не так ли?
Джонас покачал головой, сухо улыбнувшись.
Эвери кивнул, как бы говоря, что движутся они в правильном направлении.
— У каждого из вас есть важные дела, и вы не хотите, чтобы это недоразумение помешало их выполнению, не так ли?
На этот раз кивнули все.
— Вот я и хочу, чтобы вы встали, повернулись лицом друг к другу, пожали руки и извинились. Если вы этого не сделаете, лучше вам всем до рассвета уехать из города на запад.
Он поднял кружку и отхлебнул варева. Роланд увидел, что рука Эвери подрагивает, но нисколько не удивился. Шериф, конечно, блефовал. Он понял, что Джонас, Рейнолдс и Дипейп ему не по зубам, как только увидел синие гробы на их руках. А после этой ночи он испытывал те же чувства и в отношении Диаборна, Стокуорта и Хита. Он мог лишь надеяться, что его предложение соответствует интересам обеих сторон. Роланд рассудил, что так оно и есть. Вероятно, к такому же выводу пришел и Джонас, поднявшийся со скамьи одновременно с Роландом.
Эвери чуть подался назад, словно ожидая, что Джонас схватится за револьвер, а Диаборн — за нож, тот самый, что упирался в спину Джонаса, когда запыхавшийся Эвери добрался до салуна.
Но ни револьвера, ни ножа не появилось. Джонас повернулся к Роланду и протянул руку.
— Он прав, юноша. — Голос Джонаса, как обычно, дрожал.
— Да.
— Вы подадите руку старику и согласитесь начать все сначала?
— Да. — Роланд протянул руку.
Джонас ее пожал.
— Приношу свои извинения.
— Приношу свои извинения, мистер Джонас. — И Роланд похлопал левой рукой по шее, как требовал обычай при обращении к старшему.
Когда они сели, поднялись Ален и Рейнолдс, церемония повторилась. Последними встали Катберт и Дипейп. Роланд почти не сомневался, что вот тут дурашливость Катберта вновь проявится, выскочит, как джинн из бутылки, этот идиот просто не мог себя контролировать, хотя и понимал, что в эту ночь не стоит выставлять Дипейпа на посмешище.
— Приношу свои извинения. — Берту все-таки удалось изгнать смех из голоса.
— Приношу свои, — пробубнил Дипейп, протягивая запачканную кровью руку. Роланду на миг привиделось, что сейчас Берт изо всей силы сожмет ее, чтобы рыжеволосый завопил, как сова на горячей плите, но рукопожатие Берта оказалось таким же сдержанным, как и голос.
Эвери все сидел на сцене, свесив короткие ножки, наблюдая демонстративное дружелюбие. Улыбался даже помощник шерифа Дейв.
— А теперь я хотел бы пожать вам всем руки, чтобы более вас не задерживать. Час поздний, а завтра у меня, как обычно, долгий день. Так что без сна мне никак не обойтись. — Он хохотнул, опять немного растерялся, поскольку никто его не поддержал. Но слез со сцены и начал пожимать всем руки с энтузиазмом священника, которому наконец-то удалось обвенчать упрямую парочку, долго тянувшую с решительным шагом.
9
Когда они вышли на улицу, луна уже зашла, а над горизонтом за Чистым морем начало светлеть небо.
— Может, мы еще встретимся, сэй, — нарушил тишину Джонас.
— Может, и встретимся, — ответил Роланд, запрыгивая в седло.
10
Большие охотники за гробами обосновались в сторожке в миле к югу от Дома-на-Набережной, в пяти милях от города.
На полпути к сторожке Джонас остановил лошадь в том месте, где от дороги берег круто скатывался к морю.
— Спешивайся. — Смотрел он на Дипейпа.
— Джонас… Джонас, я…
— Спешивайся.
Нервно кусая губы, Дипейп подчинился.
— Сними очки.
— Джонас, зачем? Я…
— Если хочешь, чтобы они разбились, оставь. Мне без разницы.
Еще сильнее прикусив губу, Дипейп снял очки в золотой оправе. Едва они оказались у него в руке, Джонас врезал ему по лицу. Дипейп вскрикнул и покатился к откосу. Лошадь Джонаса прыгнула вперед, буквально в последний момент Джонас успел ухватить его за рубашку и дернул на себя. Он тяжело дышал, на него пахнуло сосновой смолой и потом Дипейпа.
— Мне следовало сбросить тебя с откоса, — прорычал он. — Знаешь, сколько ты причинил вреда?
— Я… Джонас, я не… думал немного поразвлечься… кто знал, что они…
Хватка Джонаса медленно ослабла. Последние слова попали в цель. Действительно, кто знал… А если бы не эта стычка, они бы так ничего и не знали. Если посмотреть с этой стороны, Дипейп оказал им услугу. Дьявол, которого знаешь в лицо, лучше затаившегося дьявола. Однако пойдут разговоры, люди начнут смеяться. Хотя это, может, и ничего. В должное время смех прекратится.
— Джонас, извини меня.
— Заткнись, — бросил Джонас. На востоке заалел горизонт, еще немного, и первые лучи осветят этот мир тягот и печали. — Я не собираюсь сбрасывать тебя в море, потому что тогда мне пришлось бы следом сбросить Клея, а потом последовать за вами самому. Они же хотели убить не только тебя, но и нас, не так ли?
Дипейп хотел было согласиться, но подумал, что подавать голос опасно. И предпочел промолчать.
— Иди сюда, Клей.
Клей спрыгнул с лошади.
— Присядем.
Все трое кружком присели на корточки. Джонас сорвал травинку, сунул в рот.
— У нас не было оснований сомневаться в том, что нам говорили об этом альянсовом отребье. Нашкодившие сосунки, которых отослали в Меджис, захолустный феод у Чистого моря, с надуманным поручением, которое скорее следовало рассматривать как наказание. Так нам говорили?
Рейнолдс и Дипейп кивнули.
— Вы в это верите после сегодняшнего вечера?
Дипейп покачал головой. Как и Клей.
— Они, возможно, сынки богатых родителей, — первым заговорил Дипейп. — Но судя по тому, как они себя сегодня вели… они… — Он замолчал, не желая озвучивать свою мысль. Абсурдную мысль.
А вот Джонас озвучил:
— Они действовали, как стрелки.
Поначалу ни Дипейп, ни Рейнолдс не отреагировали.
— Они слишком молоды, Элдред, — нарушил затянувшуюся паузу Клей Рейнолдс. — Таких молодых стрелков не бывает.
— Для подмастерьев они немолоды. В любом случае мы должны это выяснить. — Он повернулся к Дипейпу. — Тебе предстоит дальняя поездка, красавчик.
— Но, Джонас!
— Никто из нас сегодня не покрыл себя славой, но кашу заварил именно ты. — Он смотрел на Дипейпа, а тот не решался поднять глаз, уставившись в землю. — Ты поедешь той дорогой, которой они приехали, Рой, и будешь задавать вопросы до тех пор, пока не получишь ответы, которые утолят мое любопытство. Клей и я будем ждать. И наблюдать. Играть с ними в «Замки», если хочешь. А когда я почувствую, что мы можем нанести внезапный удар, возможно, мы так и поступим.
Он перекусил травинку. Кончик остался во рту, большая часть упала между его сапог.
— Знаете, почему я пожал его руку? Паршивую руку этого Диаборна? Потому что мы не можем раскачивать лодку, парни. Особенно теперь, когда показалась гавань. Латиго и его люди, которых мы ждем, скоро появятся здесь. Пока они не доберутся до Меджиса, в наших же интересах поддерживать мир. Но вот что я вам скажу. Никто, приставив нож к спине Джонаса, не остается после этого в живых. Слушай меня внимательно, Рой. Не заставляй повторять что-либо дважды.
Джонас заговорил, чуть наклонившись вперед. Дипейп слушал. Вскоре начал кивать. Собственно, он даже приветствовал возможность уехать. Ненадолго. После сегодняшнего конфуза в «Приюте путников» перемена обстановки не могла не пойти ему на пользу.
11
Юноши уже подъезжали к «Полосе К», и солнцу оставалось совсем немного, чтобы подняться над горизонтом, когда Катберт нарушил долгое молчание:
— Так что? Интересный и познавательный выдался вечерок, не так ли? — Ни Роланд, ни Ален не ответили, поэтому Катберт наклонился к грачиному черепу, который вернулся на привычное место — луку седла. — А что скажешь ты, старый друг? Нам понравился наш вечер? Обед, танцы по кругу, а в итоге нас едва не убили. Ты в восторге, не так ли?
Дозорный смотрел прямо перед собой мертвыми пустыми глазами.
— Он говорит, что слишком устал для разговоров, — Катберт зевнул. — Я, кстати, тоже. — Он повернулся к Роланду. — Я заглянул в глаза мистеру Джонасу после того, как он пожал тебе руку, Уилл. Он намерен убить тебя.
Роланд кивнул.
— Они намерены убить нас всех, — уточнил Ален.
Роланд вновь кивнул.
— Легко мы им не дадимся, но теперь они знают о нас больше, чем до этого вечера. Теперь нам не удастся зайти им за спину.
Он остановил коня, точно так же как остановил коня Джонас, в трех милях от того места, где находились сейчас юноши. Только смотрели Роланд и его друзья не на Чистое море, а на пологую ширь Спуска. Табун лошадей неспешно тянулся с запада на восток, едва различимые силуэты в предрассветной тьме.
— Что ты увидел, Роланд? — спросил Ален.
— Беду, — ответил Роланд. — И у нас на пути.
Он тронул Быстрого с места. И тут же мысли его вернулись к Сюзан. А через пять минут после того, как положил голову на подушку, она ему уже снилась.
Глава седьмая
На спуске
1
Три недели прошло со званого обеда в Доме-на-Набережной и стычки в «Приюте путников». Более никаких трений между ка-тетами Роланда и Джонаса не возникало. В ночном небе Целующаяся Луна завершила свой путь, народилась новая луна, Мешочная. Дни стояли ясные и теплые, даже старожилы не помнили такого чудесного лета.
Одним прекрасным летним утром Сюзан Дельгадо галопом неслась по Спуску на двухлетнем буланом жеребце Пилоне. Ветер осушил слезы на ее щеках и растрепал волосы. Она сжала бока Пилона сапогами, понуждая его прибавить скорости. Пилон прибавил. Уши его прижались к голове, хвост встал трубой. Сюзан, в джинсах и старой, чересчур большой для нее рубашке цвета хаки (одной из отцовских), которая и послужила причиной этой бешеной скачки, наклонилась вперед, чуть приподнявшись над седлом. Одной рукой она держалась за рог передней луки, второй поглаживала сильную шелковистую шею жеребца.
— Еще! — прошептала она. — Быстрее! Прибавь, мальчик!
Пилон подчинился. Она даже не подозревала, что он может развить такую скорость.
Они мчались вдоль верхней границы Спуска, и она видела его изумрудно-золотой простор, далеко-далеко переходящий в голубизну Чистого моря. В другой день этот великолепный вид и пахнущий морской солью ветерок подняли бы ей настроение. Сегодня ей хотелось слышать лишь топот копыт Пилона и чувствовать, как перекатываются под ногами его мышцы. Сегодня ей хотелось убежать от собственных мыслей.
И все потому, что она спустилась вниз в старой отцовской рубашке.
2
Тетя Корд стояла у плиты в домашнем халате, но с уже уложенными волосами. Она сварила себе овсяную кашу, наполнила тарелку и понесла к столу. Едва тетя повернулась к ней с тарелкой в руках, Сюзан поняла, что без очередной ссоры не обойтись. Губы Корделии пренебрежительно дернулись, она неодобрительно глянула на апельсин, который чистила Сюзан. Тетя все еще злилась из-за серебряных и золотых монет, которые уже могла бы держать в руке, если б не эта идиотка-ведьма, объявившая, что Сюзан до осени должна ходить в девственницах.
Но главная причина заключалась в другом. Проще говоря, они до смерти надоели друг другу. Деньги стали не единственным разочарованием тети Корд. Она-то рассчитывала, что еще этим летом станет полноправной хозяйкой домика на Спуске… разве что согласится иногда делить его с мистером Элдредом Джонасом, к которому Корделия воспылала самыми теплыми чувствами. А вместо этого они по-прежнему проживали в городском доме вдвоем, женщина, которой осталось совсем немного времени, чтобы распрощаться с месячными, тощая, с постной улыбкой на постном лице и крошечной грудью, едва заметной в платьях под горло с высоким воротником (шея, как часто говорила она Сюзан, первым делом выдает возраст), волосами, теряющими каштановый блеск под напором седины, и юная девушка, умная, пышущая здоровьем, выходящая на пик своей красоты. Они терлись друг о друга, как кремень и огниво, каждое слово могло вызвать искру. Удивляться этому не приходилось: мужчина, сила любви которого заставляла их любить друг друга, ушел.
— Ты собралась покататься на этой лошади? — спросила тетя Корд, ставя тарелку на стол и усаживаясь в полосе солнечного света, падающего через окно. При мистере Джонасе она никогда бы так не села. Сильный свет превращал ее лицо в маску. В уголке рта вылезла лихорадка. Они всегда вылезали у тети Корд, если та плохо спала.
— Да, — ответила Сюзан.
— Тогда тебе надо поплотнее позавтракать. Ты же не вернешься раньше девяти часов.
— Мне этого хватит. — Сюзан принялась быстрее закидывать в рот апельсиновые дольки. Она уже чувствовала, куда дует ветер, видела осуждающий взгляд тети и хотела встать из-за стола до того, как разразится скандал.
— Почему бы тебе не съесть тарелку каши? — спросила тетя Корд и помешала ложкой овсянку. Сюзан этот звук напомнил поступь лошадиных копыт по грязи… или дерьму… и у нее скрутило живот. — Ты не проголодаешься до ленча, если вдруг задержишься на Спуске. Я думаю, что такой красивой юной леди нет дела до домашних дел…
— Я уже все сделала. — И ты знаешь, что я все сделала. Я убрала весь дом, пока ты сидела у зеркала и прижигала лихорадку.
Тетя Корд бросила в кашу кусочек сливочного масла… Сюзан не понимала, как этой женщине удавалось остаться тощей, абсолютно не понимала… и смотрела, как он медленно тает. На какой-то момент Сюзан решила, что завтрак может закончиться достаточно мирно.
Но тут речь зашла о рубашке.
— Прежде чем ты выйдешь из дома, Сюзан, я хочу, чтобы ты сняла тряпку, что сейчас на тебе, и надела одну из новых блуз для верховой езды, которые прислал тебе Торин на прошлой неделе. По крайней мере ты можешь показать ему…
Последующие слова растворились во вспышке ярости, хотя Сюзан и не прерывала тетку. Она провела рукой по рукаву, наслаждаясь мягкостью ткани, после стольких стирок напоминавшей бархат.
— Эта тряпка принадлежала моему отцу!
— Да, Пату, — фыркнула тетя Корд. — Она слишком велика для тебя, выношена, и ходить в ней просто неприлично. Молодым девушкам еще можно надевать мужские рубашки с пуговицами до воротника, но тем, у кого развилась грудь…
Блузы для верховой езды висели на плечиках в углу. Висели уже четыре дня, но Сюзан так и не собралась отнести их наверх, в свою комнату. Три, красная, зеленая и синяя, все шелковые, каждая, несомненно, стоила больших денег. Сюзан ненавидела всю эту роскошь, показуху. Широкие рукава, раздуваемые ветром, красивые отложные воротники и, ну как же без этого, вырез на груди, чтобы было куда посмотреть Торину, если он встретит ее в такой блузе. Но такого подарка он от нее не дождется, твердо решила Сюзан.
— Моя «развитая грудь», как ты называешь, меня не интересует и не должна интересовать кого бы то ни было, когда я скачу на лошади, — отрезала она.
— Возможно, что нет. Но если один из конезаводчиков феода, к примеру, Ренни, он постоянно на Спуске, как ты знаешь, увидит тебя, будет совсем неплохо, если он упомянет при Торине, что ты скакала в блузе, которую подарил тебе мэр. Об этом ты не думаешь? Почему ты такая упрямая, девочка? Почему никогда не прислушаешься к доброму совету?
— А тебе что до этого? — спросила Сюзан. — Ты же получила деньги, не так ли? И получишь еще. После того как он меня оттрахает.
Корделия с побледневшим, перекошенным от злобы лицом перегнулась через стол и отвесила Сюзан оплеуху.
— Как ты посмела произнести это слово в моем доме, шалава? Как ты посмела?
Вот тут из глаз Сюзан брызнули слезы… после того, как тетя Корд назвала этот дом своим.
— Это дом моего отца! Его и мой! А у тебя дома нет вовсе! Разве что казарма, если тебя туда возьмут. Наверняка возьмут. Почему нет, тетя?
Последние две апельсиновые дольки она еще держала в руке. И швырнула их тетке в лицо, а потом с такой силой откинулась от стола, что вместе со стулом повалилась на пол. Когда на нее легла тень тетки, Сюзан лихорадочно поползла в сторону. Волосы висели патлами, в щеке пульсировала боль, слезы жгли глаза, в горле пересохло. Наконец ей удалось подняться.
— Ты неблагодарная девчонка. — Вкрадчивый голос Корделии сочился ядом. — После всего того, что я для тебя сделала, после всего того, что сделал для тебя Торин. В конце концов, и тот жеребец, на котором ты скачешь каждое утро, его подарок…
— ПИЛОН БЫЛ НАШИМ! — выкрикнула Сюзан, едва не обезумев от ярости. — ВСЕ БЫЛО НАШИМ! ЛОШАДИ, ЗЕМЛЯ… ВСЕ ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ!
— Орать не обязательно.
Сюзан глубоко вздохнула, попыталась взять себя в руки. Отбросила волосы с лица, открыв красный отпечаток пятерни тети Корд на щеке. Увидев его, Корделия поморщилась.
— Мой отец никогда бы такого не допустил. — Сюзан заговорила тише. — Он никогда не разрешил бы мне идти в наложницы к Харту Торину. Пусть он уважал бы Харта как мэра… или своего босса… он никогда бы такого не разрешил. И ты это знаешь. Знаешь.
Тетя Корд закатила глаза, потом покрутила пальцем у виска, показывая, что Сюзан совсем спятила.
— Ты согласилась на это сама, мисс Юная Красавица. Да, ты согласилась. И теперь уже нечего махать…
— Да, — кивнула Сюзан, — я согласилась на эту сделку, все так. После того, как ты доставала меня день и ночь, после того, как приходила ко мне со слезами…
— Никогда не приходила! — взвизгнула Корделия.
— Неужели у тебя такая короткая память, тетушка? Да, наверное. Вечером ты уже забудешь, что за завтраком отвесила мне оплеуху. А вот я не забыла. Ты плакала, плакала и говорила, что боишься, как бы нас не выбросили на улицу, поскольку у нас нет законного права на эту землю, и тогда нам придется побираться. Ты плакала и говорила…
— Прекрати! — оборвала ее тетя Корд. — Надоели мне твои глупые жалобы! Хватит! Ты вроде бы собралась на прогулку. Вот и убирайся!
Но Сюзан не прекратила. Ярость прорвала плотину, и поток сметал все на своем пути.
— Ты плакала и говорила, что нас выгонят, вышлют на запад, что мы никогда не увидим ни дома моего отца, ни Хэмбри вообще… а потом, нагнав на меня страху, ты заговорила о младенце, который у меня появится. Земле, нашей земле, которую вновь отдадут нам. Лошадях, которые тоже вновь станут нашими. В знак признательности мэра я получила от него лошадь, которой сама же помогала появиться на свет! Что я такого сделала, чтобы получить все то, что и так стало бы моим, если б не потеря одной-единственной бумажки? Что я такого сделала, чтобы он давал мне деньги? Что я такого сделала, кроме как пообещала потрахаться с ним, пока его сорокалетняя жена будет спать за стенкой?
— Так, значит, ты хочешь денег? — зловеще усмехнулась тетя Корд. — Хочешь денег, не так ли? Тогда ты их получишь. Бери их, храни, трать, скорми свиньям, мне без разницы!
Она бросилась к своему кошелю, висевшему на крючке у плиты. Начала в нем рыться, но ее движения как-то сразу потеряли быстроту и убедительность. Слева от кухонной двери висело овальное зеркало, и в нем Сюзан поймало отражение лица тети Корд. От увиденного, а на лице Корделии смешались ненависть, отвращение, алчность, Сюзан стало нехорошо.
— Не суетись, тетя. Вижу, как тяжело тебе расставаться с ними, да я их и не возьму. Это грязные деньги.
Тетя Корд повернулась к ней, разом забыв про кошель, замахала руками.
— Никакой грязи здесь нет, что ты несешь. Разве ты не знаешь, что некоторые величайшие женщины в истории становились наложницами. А сколько великих людей родили наложницы! Это не грязь!
Сюзан сорвала с плечиков красную шелковую блузу и потрясла перед собой. Материя облегла ее грудь, словно только и мечтала к ней припасть.
— Тогда почему он присылает мне одежду шлюх?
— Сюзан! — Слезы брызнули из глаз Корделии.
Сюзан швырнула в нее блузу, как чуть раньше — дольки апельсина. Она упала на туфли Корделии.
— Подними ее и носи сама, если она тебе так нравится. Можешь заодно раздвинуть перед ним ноги, если тебе того хочется.
Сюзан развернулась и выскочила за дверь. А вслед несся истерический крик Корделии:
— Нельзя тебе выходить из дома с такими глупыми мыслями, Сюзан! Глупые мысли ведут к глупым поступкам, а что-то менять уже поздно! Ты согласилась!
Она это знала. И как бы быстро ни гнала Пилона вдоль Спуска, от своей судьбы Сюзан убежать не могла. Она согласилась, и Пат Дельгадо мог ужаснуться принятому ею решению, но все равно сказал бы ей: Ты дала слово, а слово надо держать. Тем, кто его не держит, прямая дорога в ад.
3
Сюзан придержала Пилона, хотя тот еще совсем не выдохся. Оглянулась, увидела, что отмахала никак не меньше мили, вновь снизила скорость, пустила коня легким галопом, рысью, наконец перешла на быстрый шаг. Глубоко вдохнула, шумно выдохнула. И впервые за утро отметила красоту начинающегося дня… чайки, лениво кружащие в воздухе, высокая трава и цветы, цветы, цветы: васильки и люпин, флоксы и ее любимые, нежные голубые, незабудки. Со всех сторон доносилось монотонное жужжание пчел. Звук этот успокаивал, высокий прилив эмоций пошел на спад, она смогла признаться себе… признать, а потом и озвучить причину своей нервозности.
— Уилл Диаборн. — Она задрожала всем телом, едва эти слова сорвались с губ, хотя услышать ее могли только пчелы да Пилон. Повторила их вновь, а потом резко поднесла ко рту запястье и поцеловала там, где пульс бился под самой кожей. Движение это шокировало ее, потому что она не знала, что должно за этим последовать, но еще больше шокировало другое: вкус собственных кожи и пота мгновенно возбудил ее. Она почувствовала неодолимое желание «остудиться», как уже «остужала» себя в постели после первой их встречи. Судя по ее состоянию, много времени на это бы не ушло.
Но вместо этого Сюзан прорычала любимую присказку отца: «Да пошли вы все!» — и сплюнула мимо сапога. Именно Уилл Диаборн нес ответственность за то, что последние три недели перевернули всю ее жизнь, Уилл Диаборн с его синими глазами, шапкой темных волос, высокомерный, присвоивший себе право судить других. Я могу быть благоразумным, сэй. Что же касается порядочности… Я изумлен, что вы знаете это слово.
Всякий раз, когда она вспоминала его слова, кровь у нее закипала от злости и стыда. Больше от злости. Как он посмел судить ее? Он, выросший в роскоши, несомненно, окруженный слугами, готовыми выполнить любую его причуду, не знающий недостатка ни в золоте, ни в серебре. То, что он хотел, он получал бесплатно, полагая, что иначе и быть не может. Что этот мальчишка — а кто он такой, как не мальчишка? — мог знать, какой кровью далось ей это решение? Разве мистер Уилл Диаборн из Хемпхилла мог понять, что выбора у нее практически не было? Что ее подвели к этому решению, как кошка-мать приносит расшалившегося котенка к коробке, где ему положено сидеть, — за шкирку.
Однако он не выходил у нее из головы. Она знала в отличие от тети Корд, что именно он, невидимый, присутствовал в их доме во время утренней ссоры.
Знала она и кое-что еще, то самое, что могло бесконечно расстроить ее тетушку.
Уилл Диаборн тоже не мог ее забыть.
Читать бесплатно другие книги:
