Евангелие от Тимофея Чадович Николай

— Как тебе сказать… — замялся я.

— Скажи как есть. — Мольба слышалась в его голосе. — Не скрывай от нас ничего. Прорицатели болотников знают много такого, чего не дано знать людям Вершени. Они умеют читать знамения жизни и смерти, им открыто будущее. Они единственные, кто может на равных говорить с Фениксами. Их речи кажутся смутными и непонятными, но на самом деле там всегда есть смысл — другой, высший, недоступный обыкновенным людям. И если они признали в тебе Незримого, так оно и должно быть.

— Ну хорошо, можешь считать, что Прорицатели правы.

— Тогда спаси нас! Ведь тебе послушны все темные силы! Я знаю, что когда-то первые из вас, твои далекие предки, стояли рука об руку с демонами Прорвы. Они криком поворачивали армии, летали быстрее косокрылов, могли пребывать во многих местах сразу. Я сам видел однажды, правда издалека, как Незримый прошел сквозь стену неимоверной толщины.

— Пойми, Вершень и Иззыбье — разные вещи. То, что легко там, здесь совершенно невыполнимо.

— Призови на помощь своих братьев! Возроди тайную силу праотцов! Придумай что-нибудь!

— Так и быть, — сказал я, чтобы только не губить его последнюю надежду. — Я постараюсь. Спи спокойно.

И он действительно уснул. Уснул быстро и легко, как могут засыпать только дети. Надежда, даже самая хрупкая, — могучее лекарство. Жаль только, что действие его преходяще и обманчиво.

Нельзя сказать, что мой сон был так же сладок и покоен. Скорее это был даже не сон, а тревожная дрема, не приносящая ни отдыха, ни очищения. Чувство голода не только не притуплялось, оно стало еще острее. Мне грезилась пища: котлы горячей тюри, кислые лепешки, истекающие медом соты, горы сочных плодов. В конце концов мне привиделась аппетитная, хорошо прожаренная жаба с гарниром из личинок термитов. Однако стоило только мне поднести ко рту первый кусок, как сладостный мираж улетучился, а вместе с ним пропал и сон.

Когда желудок пуст, как кошелек пьяницы, хочется заполнить его хоть чем-нибудь. А поскольку ничего другого, кроме воды, в моем распоряжении не имелось, я на ощупь пробрался к колодцу. Однако сложенные горстью ладони зачерпнули пустоту.

Странно, подумал я, что могло случиться, ведь вода всегда стояла почти вровень со стенками колодца?

По грудь свесившись вниз, я пошарил руками. Ничего — только илистые, уже успевшие подсохнуть стенки. Судя по всему, вода ушла уже несколько часов назад. Отыскав возле себя глиняный черепок, я уронил его в колодец, и звук, с которым тот покатился вниз по пологому склону, не оставил никаких сомнений в том, что подземный ход свободен от воды на всем протяжении. Резкими, давно забытыми запахами тянуло оттуда: речной тиной, тростником, рыбьей чешуей. Так я сидел у самого края колодца, пытаясь осмыслить значение происшедшего, когда донесшийся из его глубины приглушенный, едва слышный звук заставил меня вздрогнуть. Я мог поклясться, что уже слышал однажды этот заунывный вой, в котором плач перемешался с угрозой. Да, точно! Ошибки быть не могло. Именно так кричал Шатун, подавая сигнал своим соплеменникам. Все сразу стало понятно мне — каким-то чудом наш друг сумел осушить лабиринт и теперь пробивается к нам на выручку.

Я принялся тормошить Головастика и Ягана.

— Вставайте скорее! Воды в колодце больше нет! Путь свободен! Надо спешить!

— Ты действительно всесильный демон! — воскликнул Головастик. — Я до конца жизни буду слагать в твою честь песни!

— Как это — нет воды? — удивился Яган. — Куда же она могла подеваться?

— Я ее выпил! Демону это ничего не стоит! А теперь за мной! Быстрее!

Скользя на задницах по влажному плотному илу, мы, как по ледяному желобу, съехали вниз до того самого места, где наклонный колодец переходил в горизонтальный тоннель. Передвигаться в нем можно было, только согнувшись в три погибели.

— Держитесь крепче друг за друга, — посоветовал я своим спутникам. — Кто останется, тому наверняка конец.

Ссутулившись и уцепившись друг за дружку, как процессия слепцов, мы двинулись вперед. Достигнув очередного разветвления, я всякий раз щелкал кресалом, чтобы при его краткой вспышке выбрать нору попросторнее. Кое-где было уже совсем сухо, а кое-где вода доходила до колен. Клич Шатуна звучал все явственнее — похоже, мы шли в верном направлении.

— Не нравится мне что-то этот голосок, — сказал Головастик. — Жутко, аж коленки дрожат.

— Не пугайся. Это Шатун подает о себе весть. Кому здесь еще быть, — успокоил я его, хотя, если признаться, у меня самого тряслись поджилки — уж очень натуральным казался этот вой. Не верилось даже, что человек способен издавать столь дикие и могучие звуки.

В промежутках между отдельными завываниями слышались уже и шаги — шлеп, шлеп, шлеп, — как будто Шатун передвигался вприпрыжку, на манер огромной жабы. В одном из пересечений лабиринта мы разминулись. Вой стал глуше, шаги удалялись.

— Эй! — закричал я. — Эй! Мы здесь!

Шаги сразу замерли.

— Шатун, иди сюда, — снова позвал я. — Почему ты молчишь?

Ни слова не раздалось в ответ, однако шаги вновь стали приближаться, на этот раз медленно и осторожно: шлеп — пауза, шлеп — пауза, шлеп… Вскоре что-то более темное, чем мрак, шевельнулось впереди.

— Что за шуточки, Шатун! Ты что, испугать нас хочешь? Перестань, мы тебя уже видим… — Я вытянул руку вперед и щелкнул кресалом.

Вспышка была чересчур тусклой и кратковременной, чтобы рассмотреть все детали.

Но еще прежде, чем погасла последняя искра, я понял, что передо мной стоит вовсе не Шатун.

Более того, это был даже и не человек.

Можете обвинить меня в чрезмерном воображении или, того хуже, в трусости, но в тот момент я мог бы поклясться, что подкравшаяся к нам тварь вообще не принадлежит к сонму живых существ. Лишь тот, кому случалось поздней ночью в безлюдном месте столкнуться нос к носу с только что покинувшим могилу упырем, смог бы понять мое состояние.

И хотя в сознании запечатлелось немногое: припавшая на задние лапы туша, неимоверно грузная в ляжках и узкая в плечах, длинный хвост-руль, непропорционально короткие передние конечности, приплюснутая бугристая морда с далеко выдающейся нижней челюстью и четырьмя глубокими дырками (две пошире — для ноздрей, две поуже — для гляделок), зеленая, как у квакши, блестящая от обильной слизи кожа, костяные шипы, во множестве покрывавшие плечи и грудь, — всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы сломя голову обратиться в бегство.

Вспышка света, по-видимому, на какое-то время ослепила чудовище, но оцепенение длилось недолго (о его окончании возвестил вой, такой раскатистый и злобный, что мои барабанные перепонки, а заодно и сердце едва не лопнули), и вслед нам раздалось быстрое: шлеп, шлеп, шлеп. Мы мчались, не разбирая дороги, натыкались на стены и друг на друга. Просто чудо, что в эти первые страшные минуты мы не потеряли друг друга. К счастью, преследователь наш не отличался проворством. Передвигаясь на задних лапах длинными пружинящими прыжками, он, несомненно, легко нагнал бы нас на открытом пространстве, но в узком и запутанном лабиринте преимущество в скорости сводилось к минимуму. Несколько раз, когда мы сворачивали в боковые ходы, зверь проносился мимо, однако всякий раз возвращался и возобновлял погоню. Нельзя было понять, каким образом он отыскивает нас: слухом, чутьем или интуицией, но, как мы ни путали след, какие заячьи уловки ни применяли, зловещее шлепанье неотступно следовало за нами.

В горячке бегства мы не сразу заметили, что уровень воды в тоннеле стал прибывать. Вскоре навстречу нам устремились целые валы бурлящей пены, а грохот низвергающихся потоков заглушил все другие звуки, кроме ужасного звериного воя.

Хорошенькое дело, подумал я, с головой проваливаясь в какую-то яму. Не сожрут, так утопят!

Чудовище было где-то совсем рядом. Нарастающий напор воды, конечно, мешал и ему, но это только оттягивало неминуемую развязку.

Внезапно прямо на нашем пути бенгальским огнем полыхнуло кресало, от которого сразу занялся и стал быстро разгораться факел. Запахло смоляным чадом. Человек, спокойно стоящий по пояс в воде и размахивающий над головой факелом, мог быть только Шатуном. Уже на пределе сил одолев последние метры, мы, как испуганные малолетки, спрятались за его спиной. Чудовище взвыло особенно свирепо и раскрыло пасть, глубокую и клыкастую, как у аллигатора.

Шатун, даже не стронувшись с места, взмахнул факелом так резко, что горящие капли градом брызнули в зеленую морду. Заверещав, как ошпаренный подсвинок, зверюга отпрянул назад и лапами принялся смахивать с себя липкую, жгучую смолу. Шатун, шагнув следом, начал беспощадно хлестать его факелом куда попало. После каждого такого удара факел тускнел, но зато на шкуре хвостатого монстра появлялось новое огненное пятно, и вскоре весь он обратился в живой костер. Побоище завершилось тем, что Шатун загнал факел глубоко в глотку своему врагу. Последнее, что запомнилось мне в этой дикой сцене, была мотающаяся над черной водой оскаленная пасть, из которой, как изо рта уличного фокусника, извергался фонтан оранжевого пламени.

— Идите за мной, — сказал Шатун уже в темноте. — Выход совсем рядом.

Я подхватил под мышки уже начавшего пускать пузыри Головастика, сзади в меня вцепился Яган, и мы устремились вслед за своим спасителем. В некоторых местах, где свод тоннеля понижался, вода почти достигала потолка и нам приходилось нырять. Единственное, что удерживало меня от паники, — это непоколебимое спокойствие Шатуна. Через полсотни шагов, каждый из которых мог стать последним в нашей жизни, тоннель резко пошел вверх и вода, только что заливавшая ноздри, отступила.

Сияние дня пребольно резануло наши давно отвыкшие от света глаза. Свежий воздух опьянил головы. Впервые за столько дней мы оказались на свободе!

— Как тебе удалось спасти нас? — спросил я Шатуна, когда мы удалились на порядочное расстояние от ямы, служившей входом в лабиринт.

— Я не мог добраться к вам вплавь, потому что не знал точного расположения лабиринта. Служка, кормивший вас, всякий раз проводил меня другим путем. Поэтому мне пришлось спустить озеро, поддерживающее уровень воды в подземных ходах. Плотину когда-то строил мой дед, и только немногие знают, каким образом ее можно быстро разрушить. Когда вода ушла из тоннелей, все мужчины бросились защищать входы своих жилищ, чтобы в них не проникли куцелапы. Так что никто не смог помешать мне вывести вас на волю.

— Значит, это куцелап гнался за нами?

— Да. Только убегать вам не надо было. Куцелапы — твари хоть и коварные, но трусливые. Охотятся они чаще всего за детьми да стариками. На спящего могут напасть. Но, если получат отпор, предпочитают отступить. Он и орал потому, что сам боялся.

— Вот я и принял его вой за твой клич. Помнишь ту ночь в траншее, когда убили служивого? Ты кричал тогда очень похоже.

— Так болотники предупреждают друг друга об опасности. Но не здесь, а только на Вершени. Да и то в самом крайнем случае.

— Что же ты нас сразу не нашел? — обиженно спросил Яган. — Еще бы чуть-чуть — и конец нам!

— Когда я добрался до пещеры, вы уже покинули ее. Это просто удача, что я потом отыскал вас в лабиринте. К тому времени болотники успели восстановить плотину и уровень воды стал подниматься. Я уже собрался уходить, когда услышал вой куцелапа. Вот и решил посмотреть, с чего это он так разорался.

— Почему ты говоришь — болотники? Раньше ты говорил — братья, — поинтересовался Яган.

— Потому что я сам уже не болотник. Прорицатели приговорили меня к изгнанию. Уже сутки я скитаюсь без крова и пищи.

— Да, неважные твои дела…

— А разве наши дела лучше? — вмешался я. — Где искать спасение? Если останемся здесь, опять в яму попадем! На Вершени нас тоже ничего хорошего не ждет. Что остается? Прорва?

— Да. Отрастим крылышки и будем летать наперегонки с косокрылами, — невесело пошутил Головастик.

— В Прорве хватает тварей и похуже косокрылов, — буркнул Яган. — Не забывайте, что среди нас демон. Таким, как он, Прорва — дом родной.

— Зачем говорить пустое. Сами же прекрасно понимаете, что никакой я не демон. Сейчас не самое лучшее время для болтовни. Надо решать — или здесь оставаться, или на Вершень идти. Высказывайтесь. Начинай, Яган.

— У нас так говорят: легче из Прорвы вернуться, чем из Иззыбья. Тут только мертвецам место да пиявкам. А на Вершени мы не пропадем. Приятелей у меня там немало осталось. На всех заставах меня служивые знают. Как-нибудь перебьемся первое время. А там видно будет. Главное, чтобы приговор мне отменили. Тогда я опять в силу войду. И вас, конечно, не забуду.

— Ясно. Говори, Головастик…

— На Вершени я знаю все тайные тропки, все укрытия, где можно переждать облаву. В следующий раз я так глупо не попадусь. А кормиться будем моими песнями. Свадеб и поминок на наш век хватит. А тут кому петь — комарам? Да и не поется мне здесь совсем.

— Присоединяюсь к мнению Ягана и Головастика, — сказал я. — На Вершени, конечно, нам несладко придется, но в Иззыбье куда хуже… Теперь ты, Шатун. Мы внимательно слушаем.

— Говорить мне нелегко. Иззыбье — моя родина. Но теперь я изгой, и все здесь об этом знают. На Вершени я тоже останусь изгоем. Но там легче выжить, легче затеряться. Кроме того, мне не хотелось бы расставаться с вами. Сейчас вы единственные, кто не чурается меня. А в одиночку прожить я вряд ли смогу. — Он умолк, задумавшись.

— Значит, Вершень?

— Вершень, а там посмотрим…

— Тогда веди нас к ближайшему занебнику.

Первым делом Шатун приказал всем нам раздеться и вымазаться грязью. Для маскировки, как он объяснил. Яган, недовольно ворча, скинул трусы и, аккуратно свернув, зажал под мышкой. Я не мешкая сбросил плащ, но Шатун, узрев мое бледное, худосочное по местным меркам тело, немедленно отменил свое распоряжение. Затем мы тотчас выступили в путь.

Трудности начались буквально сразу. Даже я, как выяснилось, не умел ходить по топям и торфяникам. А уж про Ягана и Головастика, вся сознательная жизнь которых прошла на Вершени, и говорить нечего. Гладкая, как обструганная доска, ровняга — это вам не зыбучее болото. Через каждые пять шагов кого-то из нас приходилось вытаскивать из трясины.

— Если вы и дальше будете идти в таком темпе, то никогда не доберетесь до занебника, — сказал Шатун. — Ступайте только в мои следы. Ни единого шага в сторону. Вперед смотреть необязательно, лучше смотрите себе под ноги.

Постепенно характер местности стал меняться. Редкие пологие холмы, мутные речушки и заросли хилого кустарника, до этого хоть как-то разнообразившего пейзаж, исчезли окончательно, уступив место плоской и безрадостной, залитой стоячей водой пустоши. Из ржавой, воняющей сероводородом жижи торчали только голые черные кочки да стреловидные стебли какой-то травы. Огромные пузыри вспухали то здесь, то там и, лопаясь, обдавали нас брызгами грязи. Пласты тумана, колыхаясь, плыли слева и справа от нас. Туманом было небо над головой, туман был впереди и сзади, туманом была наша судьба.

В стороне показалась стая куцелапов — пять или шесть особей, каждая размером не меньше той, что увязалась за нами в лабиринте. Вот кто был здесь в своей родной стихии: грациозно взлетая вверх, каждый из куцелапов находил свою кочку и, казалось, едва коснувшись ее задними лапами, вновь совершал плавный и легкий десятиметровый прыжок. Появляясь то с одной, то с другой стороны, они явно стягивали вокруг нас кольцо. Время было ранее, и, судя по всему, тварям не терпелось позавтракать. А у нас с собой не было никакого оружия — ни ножа, ни даже палки.

— Что-то не нравится мне, как они кружат вокруг, — сказал Головастик. — Ведь ты, Шатун, говорил, что куцелапы — существа трусливые. Так чего же они к нам лезут?

— Это они в одиночку трусливые, — меланхолически ответил Шатун. — А кучей смелые.

— Значит, они нападут на нас?

— Обязательно.

— Как же нам поступить?

— Идти, как шли. — Шатун все время озирался по сторонам, словно высматривая что-то, хотя, на мой взгляд, кроме воды и кочек, вокруг ничего не было. — Вся моя жизнь прошла в этих краях, и я знаю о них немало. Здесь мне не страшен ни зверь, ни человек. Даже ребенком я умел спасаться от куцелапов. Одинокого куцелапа губит трусость, а стаю — наглость. Скоро вы в этом убедитесь.

От куцелапов нас отделяло теперь каких-нибудь полсотни метров. С такого расстояния их можно было рассмотреть во всех подробностях, и, надо признаться, эта помесь кенгуру и крокодила своим видом отнюдь не ласкала наши взоры.

— Все! — крикнул нам Шатун. — Стойте, где стоите!

— А сесть можно? — спросил я.

— Можно, — разрешил Шатун. — Ты у нас вроде самый сообразительный… Чем отличается кочка, на которой я стою, от, скажем, вон той?

— Чем отличается? — Я посмотрел в указанном направлении. — Та вроде размером побольше.

— Гляди лучше.

— Подожди, подожди. — Я напряг зрение. — Кажется, она движется.

И действительно, кочка, на которую обратил мое внимание Шатун, вела себя довольно странно: медленно, очень медленно она перемещалась в нашу сторону. Чтобы окончательно убедиться в этом, я засек ее местоположение относительно других кочек и вскоре обнаружил, что не одна она здесь такая. Двигались многие кочки, некоторые к нам, некоторые от нас. Иногда какая-нибудь слегка приподнималась из воды, сразу вырастая в размерах вдвое, а то и втрое.

— Сейчас начнется, — сказал Шатун. — Будьте готовы ко всему, но панике не поддавайтесь.

Куцелапы, до этого будто и не замечавшие нас, вдруг совершили резкий поворот на девяносто градусов и, легко перелетая с кочки на кочку, перешли в наступление. Одна пара атаковала с фронта, две другие заходили с флангов.

Понимая, что слова Шатуна имеют какой-то пока непонятный мне смысл, я внимательно наблюдал за странной кочкой, которая непременно должна была оказаться на пути одного из куцелапов. Однако крик Ягана отвлек меня. Оба нападавших справа зверя исчезли, и на том месте, где им положено было находиться, вода словно кипела. Затем вскрикнул и Головастик. Я перевел взгляд в его сторону и успел увидеть, как кочка, которой только что коснулся самый крупный из куцелапов — возможно, вожак, — словно всосала его в себя, втянула целиком, по самую макушку, и тут же сама канула в болото. Не прошло и минуты, как в поле нашего зрения не осталось ни единой зеленой гадины. Да и кочек заметно поубавилось. Зато в глубине болота шла какая-то бурная деятельность — на поверхности воды крутились воронки и взлетали гейзеры, туда-сюда перекатывались волны, кочка подо мной (надо надеяться, кочка обыкновенная, без всяких сюрпризов) содрогнулась.

Спустя некоторое время раздался мощный чмокающий звук, и трясина извергла плотный зеленоватый ком размером с человеческую голову — перемолотые кости, клыки, куски шкуры. Так повторилось еще пять раз, и болото успокоилось.

— Я никуда не пойду, — решительно заявил Головастик. — Буду сидеть здесь, пока не подохну.

— Нам бояться нечего. Морду жерновника от обыкновенной кочки разве что дурак не отличит. Я нарочно завел вас в самую середину стада. Тут нас и тысяче куцелапов не достать.

— А жерновник — это что такое? Живой он или неживой?

— А занебник живой?

— Живой, но не в такой степени, как мы с тобой.

— Ну вот, а жерновник нечто среднее между зверем и растением. Ни глаз, ни лап у него нет, но жрать и двигаться может.

— Слыхал я про таких тварей, — буркнул Яган. — Не один наш полк они сожрали в свое время.

— Идем дальше. — Шатун легко перепрыгнул на ближайшую кочку. — Скоро мы выберемся на твердое место. Будет полегче.

То, что Шатун называл твердым местом, оказалось мертвым, засохшим на корню лесом, затянутым пологом густой паутины и загроможденным гниющими древесными стволами. Но идти действительно стало легче. Какие-то насекомые погубили здесь всю растительность, пощадив только розовые, как свежее мясо, отталкивающего вида грибы. Под ногами потрескивал плотный ковер хрупких сероватых коконов. Еще больше таких коконов было на голых ветках деревьев и в тенетах паутины. В воздухе витал запах тления, гнили, запустения. Я тронул рукой ближайший пень, и мой палец легко вошел в трухлявую древесину.

— Поосторожней, — сказал Шатун. — Здесь все отравлено. С занебников на нас долго сыпали всякую дрянь. От нее все живое передохло: птицы, белки, ящерицы. А вот древоточцы, наоборот, расплодились.

— А что с вами еще делать? — огрызнулся Яган. — Вы нас в болотах топили, на жерновников выводили, резали сонных! Сколько наших здесь полегло!

— Сидели бы у себя на Вершени, были бы все живы и здоровы.

— О чем нам говорить, дикий ты человек! Мы же вам добра желали! Хотели, чтобы как люди жили.

— Нам и в болоте неплохо. Откуда вам известно, что для нас лучше, а что хуже?

— Потому что мы знаем Письмена, а вы нет! — заявил Яган с таким видом, словно в этих словах содержался неоспоримый довод. — Потому что так Тимофей велел!

Шатун только рукой махнул на это.

— Друзья, — вмешался я. — Может быть, поговорим обо всем этом потом? В более спокойном месте.

Сквозь редкий частокол голых ободранных сухостоин на горизонте, чуть скрытый дымкой, уже виднелся серый, громадный, теряющийся в низких облаках ствол занебника. Меня мороз по коже пробрал, когда я представил себе, как нам придется карабкаться по этой почти отвесной стене.

Из-за разлапистого выворотня, в ста шагах от нас, стремительно выскочила человеческая фигура и скрылась в гуще леса.

— Шатун, — сказал я растерянно. — Кажется, там кто-то есть.

— Болотники, — спокойно объяснил наш проводник. — Они опередили нас. Там, за деревьями, их не меньше десятка. Остальные идут сзади, по нашему следу.

— И что же будет?

— Впереди простые загонщики. Они только делают вид, что прячутся. Если болотник прячется всерьез, ни один чужак его не заметит. Им поручено повернуть нас назад, под удар главных сил.

— Тогда пойдем вперед. Попробуем пробиться.

— Но они понимают, что я без труда разгадаю эту уловку, и наверняка придумали какую-нибудь хитрость.

— Тогда идем назад.

— Только этого они и хотят!

— Так где же выход?

— Выхода нет.

— Хорошо тебе рассуждать! — взъярился Яган. — Тебя они не убьют. Завел нас в ловушку, а еще издевается!

— В одиночку я легко ушел бы от любой погони. Но куда денешься с вами? Скажи, — Шатун обратился к Ягану, — ты сможешь незаметно проползти между двумя болотниками, стоящими в десяти шагах друг от друга?

— Нет, — буркнул тот. — Меня этому не учили.

— А ты сможешь добраться до края леса, прыгая с дерева на дерево, как белка? — Вопрос был обращен уже к Головастику.

— Я и на дерево вряд ли залезу.

— Вот так! Я с вами, как с детьми. Мы снова в одной колодке. Поэтому я не брошу вас. Будем бежать, пока нас не догонят. Потом будем драться, пока хватит сил. А уж в самом конце постараемся умереть достойно.

— Нет ничего приятнее, чем умереть в такой компании! — воскликнул Головастик. — Всю жизнь только и мечтал об этом! Вот и дождался. Привалило счастье!

— Если желаете спастись, беспрекословно подчиняйтесь мне, — сказал Шатун. — Сейчас вам понадобится вся ваша сила, все терпение, вся выдержка. Возможно, уцелеют не все, но сие от меня уже не зависит. Устраивают вас такие условия?

— Устраивают, — сказал я.

— Других все равно нет, — вздохнул Яган.

— Вот только откуда этой силе и выдержке взяться? — пробормотал Головастик.

— Тогда начнем. Ветер нам благоприятствует. — Шатун нагнулся и чиркнул кресалом.

Сухие коконы воспламенились легко, сразу дав много белесого, едкого дыма. Вскоре занялись огнем трава и валежник. Хватая горящие головешки, Шатун швырял их далеко вперед. Пожар постепенно ширился, набирал силу. Густая ядовитая мгла наполнила лес. В воздухе закружились хлопья пепла. Полотнища паутины вспыхивали, как порох, и подгоняемое ветром пламя стремительно перелетало с одного дерева на другое.

Держась от огня на безопасном расстоянии, мы побежали вслед за Шатуном куда-то вправо и вскоре оказались в глубоком темном овраге, по дну которого текла речка, шоколадная от торфяной взвеси. Дышать здесь было легче — ветер относил дым и горячий воздух вверх. Увязая в зыбком илистом грунте, мы двинулись против течения и вскоре вступили в тоннель из огня. По обеим сторонам оврага, треща, пылали деревья. В воду сыпались искры и обугленные ветки. Нестерпимый жар опалил наши лица, затрещали волосы на голове, перехватило дыхание.

Бежавший впереди Шатун плашмя бросился в воду, и все мы тотчас последовали его примеру. Купание принесло сладостное, но чересчур краткое облегчение. Постепенно русло реки становилось глубже, мы погрузились по грудь и уже не бежали, а брели, поминутно окунаясь с головой. От воды поднимался обильный пар. Шатун все время оглядывался, следя, чтобы никто из нас не отстал. Огромное дерево, превратившееся в огненный столб, упало поперек потока позади нас, и обжигающий туман скрыл все вокруг.

Сваримся, подумал я. Сваримся, как караси в ухе.

Не хватало кислорода. На щеках и лбу вздувались волдыри. Уши мои, предварительно посолив и поперчив, уже можно было подавать на стол. Я нырял через каждый шаг, но это уже не спасало от мук. Обваренный, полуослепший, я брел, не соображая куда, утратив последнюю надежду на спасение. Смерть в пасти куцелапа или утробе жерновника уже не казалось мне чем-то ужасным. Сознание быстро меркло, угасало, растворяясь в боли и отчаянии, как сахар растворяется в кипятке.

Кто-то толкал меня в спину, кто-то тянул за рукав, кто-то орал в самое ухо. Затем вода и пар куда-то исчезли, меня волокли по твердой земле. Несколько раз мы падали, и всякий раз нестерпимая боль пронизывала тело. Жара спала, только дым, низко стелющийся вокруг, ел глаза и пощипывал в горле. С ходу мы влетели еще в одну речку — холодную, быструю, — выбрались на пологий топкий берег и здесь разлеглись в прохладной грязи, похожие на осмоленные свиные туши.

Позади нас вздымалась белая непроницаемая стена дыма. Впереди уходила в небо темно-серая, изъязвленная дуплами и изрытая трещинами громада занебника. А чуть повыше нас, на сухом голом холме, стояла толпа болотников, и у каждого болталась на шее парочка остро отточенных железных клинков.

— Привет тебе, брат мой Шатун! — сказал один из них, чье лицо, обезображенное старыми синеватыми шрамами, напоминало неумело и наспех склеенный горшок, когда-то вдребезги расколотый неумолимым ударом.

— И тебе привет, брат мой Полголовы! — как ни в чем не бывало ответил Шатун. — Все ли в порядке в твоем Доме?

— В нашем Доме все в порядке, — с ударением на втором слове сказал Полголовы. — Твои дети живы и здоровы. Твоим женам мы нашли достойных супругов.

— Благодарю за заботу. Что ты делаешь здесь в столь неурочное время? Все добрые люди сейчас или обедают, или предаются отдыху.

— Я поджидаю тебя и твоих спутников. Такова воля Прорицателей.

— Кому еще поручено столь важное дело?

— Многим. Там, — он махнул рукой в сторону ширящегося пожара, — воины из Домов Гудра Колючки и Гваста Щербатого. Немало воинов из соседних Домов прикрывают пути к другим занебникам. Но старшим над всеми поставлен твой приятель Змеиный Хвост.

— Передай ему привет, когда встретишь.

— Обязательно.

— А почему такой опытный воин, как ты, оказался в месте, приличном только для кашеваров и носильщиков?

— Змеиный Хвост не доверяет мне, потому и назначил в запас. Но я рад этому. Иначе мы бы не встретились. Я знал, что ты обманешь погоню. Вспомни, детьми мы часто играли в этих краях. И ты не раз ускользал от меня в водах речки.

— К счастью, Змеиный Хвост не знает об этом. В те времена он уже был служкой у Прорицателей. Носил за ними горшки, наушничал.

— Ты нуждаешься в чем-нибудь?

— Я — нет. Но моим спутникам нужна помощь. В таком состоянии они не смогут уйти далеко.

— Мы сделаем все, что в наших силах.

Несколько немолодых болотников спустились вниз и занялись врачеванием. Ловко очистив обожженные места от грязи, они смазали их густым холодным жиром и присыпали коричневым, пахнущим тмином порошком. Боль при этом, конечно, мы испытывали адскую, однако травяной отвар, которым нас напоили в конце процедуры, быстро унял ее.

— В этих мешках лекарство и пища, — сказал Полголовы. — На первое время хватит. Идите Арочным ходом. Его пока охраняют мои люди. Ведь, как я понимаю, вы отправляетесь на Вершень.

— Ты угадал. Кстати, у тебя на шее я вижу мои ножи.

— Прими их. Я сам наточил и выправил клинки.

Полголовы снял оба ножа и некоторое время держал их на ладонях, словно взвешивая. Шатун, заподозрив неладное, подался назад, но стремительный выпад брата опередил его. Молнией сверкнувшее лезвие полоснуло по горлу. Из длинной, но неглубокой царапины выкатилась капля крови и затерялась в буйной растительности на груди Шатуна.

— Прощай, — сказал Полголовы, отдавая ножи.

— Прощай, — эхом отозвался Шатун.

Они обнялись, тесно прильнув лицами, потом резко оттолкнули друг друга и, не оборачиваясь, разошлись в противоположные стороны. За Полголовы потянулись его воины. Мы же, подхватив мешки, двинулись за Шатуном.

— За что он тебя так? — спросил я, с содроганием рассматривая рану, свидетельствующую о необычайно твердой руке Полголовы. Нож обнажил гортань и яремную вену, но не повредил ни одного жизненно важного органа.

— Это метка изгнанника, — ответил Шатун, заматывая шею листьями перечника. — Предупреждение. Если я вернусь, а что еще хуже, стану мстить, следующий удар будет нанесен в то же самое место, но уже всерьез.

Дальше мы шли уже без всяких опасений — догнать нас теперь могли разве что на ковре-самолете или на дрессированном косокрыле. Местность постепенно становилась все суше. На ходу перекусив лепешками и напившись из родника, мы перебрались через последнее болотце. Дальше, до самого подножия занебника, расстилалось пустынное, лишенное всякой растительности плато. Кое-где виднелись остатки укрепленных лагерей, рвы и насыпи — память о военной экспедиции служивых.

Единственное яркое пятно оживляло этот невзрачный, однообразный пейзаж. На развалинах сторожевой башни в десятке шагов от нас сидело необычайно крупное крылатое существо, ни дать ни взять — птица Рух из арабских сказок. Оперение ее (а может быть, чешуя) имело тускло-красный цвет с золотистым отливом на голове и груди. Тяжелый клюв был способен расколоть череп носорога. Но самое удивительное — глаза птицы были прикрыты тяжелыми складчатыми веками.

— Про это я как-то не подумал, — сказал Шатун, остановившись. — Прорицатели послали вдогонку за нами Феникса. Сильно же они боятся нас.

— Не нас, а его, — буркнул Яган, покосившись на меня. — Может, обойдем Феникса стороной? Так ли он опасен, как говорят?

— Обойдем стороной… А смерть свою ты не пробовал стороной обойти? — Рука Шатуна сомкнулась на рукоятке ножа. — Вперед! Чему быть, того не миновать!..

Признаться, я не разделял опасений Шатуна. Подумаешь, Феникс! Видали мы здесь и не такое. Птицы в этом мире отсутствуют, поэтому неудивительно, что Шатун испугался такой твари. Хотя напугать Шатуна еще нужно уметь… Неужели четверо здоровых мужиков не отобьются от одной-единственной, пусть даже исполинской птицы? Кругом валяется немало жердей и палок. Да и про ножи забывать не надо. Впрочем, Феникс пока никак не проявляет своих агрессивных намерений. Дремлет себе в тенечке, и все…

Внезапно глаза птицы широко раскрылись. Жуткий, скажу я вам, это был взгляд. Так может смотреть на человека только дьявол — но не дьявол-искуситель, а дьявол-истребитель. Яган и Головастик оцепенели в самых причудливых позах. Лишь Шатун, с усилием шагнув вперед, медленно занес свой нож.

— Пойди прочь! — глухо произнес он. — Никогда прежде Фениксы не причиняли вред человеку моего Дома. Мои предки всегда верно служили вам. Неужели слово Прорицателей стало законом для бессмертного существа? Зачем тебе наши ничтожные жизни? Пощади!

Однако птица по-прежнему не сводила с нас своего ледяного взора. Я видел, какие муки испытывают мои товарищи. Судороги, сотрясавшие и корчившие всех троих, должны были давно опрокинуть их тела навзничь, однако некая другая, неведомая сила препятствовала этому. Неужели легенды о Медузе Горгоне не вымысел, подумал я, чувствуя, как каменеют мои мышцы.

— Ах так! — пробормотал Шатун. — Тогда не взыщи. Этим ножом я убивал кротодавов и шестируких. Посмотрим, опасно ли для тебя железо… Проклятие…

Рука Шатуна дрогнула, и нож выпал из нее. Он попытался подхватить его другой рукой, но тут странные метаморфозы начали происходить с его ногтями. Они стали вытягиваться, темнеть, загибаться и вскоре превратились в огромные, черные, как головешки, бугристые когти. Руки, отягощенные столь жутким украшением, не способны были даже утереть нос, а не то что держать оружие.

Да что же это происходит? — подумал я. С какой стати я торчу здесь столбом? Мне ли бояться птицы?

Схватив увесистую дубинку, я бросился к Фениксу. Меня сразу повело совсем в другую сторону, а затем несколько раз крутануло на одном месте. Когда способность ориентироваться вновь возвратилась ко мне, огромной птицы уже не было и в помине.

— Вот это да! — сказал, тяжело дыша, Головастик. — Выходит, есть еще люди, способные устоять перед Фениксами.

— Похоже, он испугался тебя, — с уважением произнес Яган.

Только Шатун ничего не сказал. Зажав коленями нож, он обрубал о его лезвие свои тяжеленные, кривые когти, мало чем уступающие когтям косокрыла.

Спустя несколько часов мы оказались у самого подножия занебника. Теперь его ствол казался уже не огромной стеной, а беспорядочным нагромождением бесчисленных утесов. В трещинах коры росли рощи смоляной пальмы и мшаника; в многочисленных дуплах, похожих на вырубленные в скалах пещерные города, гнездились дикие пчелы; сверкая множеством как бы нанизанных на него радуг, сверху низвергался водопад; медленно-медленно, как застывающая лава, стекала смола, неся смерть всему живому, оказавшемуся на пути. Далеко слева виднелось заброшенное, заросшее мхом и папоротником крутопутье. Как объяснил Шатун, оно охраняется служивыми, засевшими на недоступной для глаз высоте, и уже давно не использовалось по назначению. Наверх нам придется пробираться по норам, проложенным в толще занебника древесными кротами, а впоследствии приспособленным для передвижения людей. Таких ходов в каждом занебнике сотни, если не тысячи. Переплетаясь, сходясь и расходясь, они пронизывают весь его объем до самой макушки. Кроме кротов и кротодавов, в норах находят приют немало других живых существ, как совершенно безобидных для человека, так и смертельно опасных. Разбойники хранят здесь добычу, а шестирукие нянчат своих младенцев, не менее злобных и кровожадных, чем они сами. Некоторые ходы известны служивым, а другие — нет, но, во всяком случае, контролировать их все сразу абсолютно невозможно. Для передвижения в них нужна определенная сноровка — сноровка двигаться вслепую, на ощупь находя нужные приметы и указатели. Двое-трое опытных бойцов могут остановить здесь целый полк врага. Война в этих норах — совсем особенная война, требующая и специальной тактики, и специальной сноровки, и специального оружия. Ни один добрый человек по своей воле сюда не сунется.

У входа в нору — черной овальной дыры, едва заметной среди изломов и нагромождений коры, — нас поджидали двое подростков, возможно, дети или племянники Шатуна. От них мы получили вязанку факелов и крошечного премилого зверька — детеныша древесного крота, который сразу был поручен опеке Головастика. При нас он будет исполнять роль живого индикатора, предупреждающего о приближении кротодава. Всех других опасностей, а количество их несчетно, Шатун всерьез не принимает. В лабиринте ходов он привык чувствовать себя как дома. Здесь тлеют кости его соратников. Здесь он добыл себе славу и заработал немало ран. Путь из Вершени в Иззыбье занял у нас считанные минуты, обратный путь может растянуться на многие сутки.

Яган идет вымаливать прощение. Головастик не может жить без свадеб и поминок. Шатуну абсолютно безразлично, куда идти, — он изгой. А вот куда, спрашивается, иду я? Где сейчас мой дом? Где моя родная планета?

Часть вторая

На Вершени бывает две поры года, причем ни на средней температуре воздуха, ни на соотношении дневных и ночных часов это никак не сказывается.

Голодное и скучное Сухотье длится примерно полтораста суток. В самом его начале сосуды занебников пересыхают, движение соков прекращается, и вся вскормленная этими соками флора мертвеет. Многие виды животных впадают в спячку, те же, кто остался бодрствовать, вынуждены промышлять беспощадным разбоем. Жизнь замирает даже в пышных антиподных лесах, покрывающих нижнюю, обращенную к земле поверхность ветвяков. Люди существуют за счет заранее заготовленных запасов пищи и охоты на случайную дичь. До нового урожая доживает едва ли половина из них.

Мочило почти наполовину короче Сухотья, но и этого времени вполне достаточно, чтобы вся природа бурно расцвела и дала обильные плоды. Напор сока быстро достигает максимальной силы. Обычные для Вершени туманы превращаются в непроницаемую завесу, которую не в состоянии рассеять даже самый сильный ветер. Лишь радуги, сияющие в серой мути, не дают путнику сбиться с дороги. Каждую ночь антиподные леса покрываются жгучей, как муравьиная кислота, росой. Не знаю — то ли это естественный процесс жизнедеятельности незнакомых мне растений, то ли способ защиты от неимоверно расплодившихся хвостатых и бесхвостых обжор, но оказаться под таким душем я не пожелал бы даже врагу… В каждой норе, в каждом кустике, в каждой луже кипит жизнь. Обожравшиеся кротодавы становятся мирными, как овечки. Даже беспощадные и ненасытные Фениксы довольствуются только сердцем и печенью своих жертв.

О причинах смены сезонов ни Яган, ни Головастик ничего определенного сказать не могут. Об астрономии этот народ имеет такое же представление, как эскимосы о поливном земледелии. Мироздание их ограничено рамками реального бытия, и никакие необъяснимые природные явления не позволяют эти рамки расширить. Вершень — это жизнь. Прорва — смерть. Иззыбье — вещь малоприятная, но без него не обойтись. Больше во Вселенной ничего нет, да и быть не может. Звезды здесь никогда не наблюдаются, а наступление света и тьмы никоим образом не связывается с движением невидимого светила.

Однако кое-какие знания и элементарный здравый смысл подсказывают мне, что причиной годовых изменений является в первую очередь космический фактор. Одних нагнетающих сил корневого давления и присасывающих сил транспирации вряд ли хватило бы на то, чтобы поднять столь огромную массу воды на такую высоту. Точно так же, как на моей родной планете океанские приливы зависят от притяжения Луны и Солнца, так и здесь какое-то достаточно массивное небесное тело периодически превращает ксилему занебников в мощнейший насос.

Путешествие в недрах занебника в принципе возможно в любую пору года. Но есть, конечно, и кое-какие нюансы. В Сухотье главную опасность представляют кротодавы. В Мочило стенки сосудов нередко лопаются, и сок, под немалым давлением врывающийся в лабиринт ходов, губит все живое.

Мы начали свой путь на переломе сезонов, когда напор сока еще не иссяк, а кротодавы уже успели оголодать.

Коридор, прогрызенный в толще огромного дерева бесчисленными поколениями кротов, а потом расширенный и обустроенный людьми, полого поднимался вверх. В наиболее крутых местах были вырублены ступенчатые дорожки. Единственное неудобство — кромешная темнота — с лихвой компенсировалось опытом и интуицией Шатуна, тем более что на особо сложных, по его мнению, участках пути — в обширных, как карстовые пещеры, маточных камерах термитов и в запутанных многоярусных разветвлениях — он все же зажигал факел.

Идти все время в гору — занятие не из легких (особенно отвыкшему от долгой ходьбы колоднику), и когда мы наконец разместились на ночлег в неглубоком, но удобном для обороны тупичке, я твердо решил, что завтра даже не стронусь с этого места — пусть делают со мной что хотят.

Тупорылый ласковый зверек слопал кусок черствой лепешки и мирно уснул на коленях Головастика. Шатун, не снимая ножей, улегся поперек входа. Яган занялся инвентаризацией наших припасов.

— Долго нам еще идти? — осведомился я у Шатуна.

— Если ничего не случится, завтра доберемся до первого ветвяка. Дальше третьего я обычно не поднимался. Там ходов мало, и в каждом застава. Если надо еще выше, на четвертый или пятый ветвяк, лучше идти крутопутьем.

— Разве на крутопутье нет застав? — удивился Яган.

— Эти можно и обойти. Ничего сложного.

— Сколько же раз, интересно, ты ходил крутопутьем?

— Не считал. Много.

— И никогда не попадался?

— Попадался.

— Удирал, значит?

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Широки и привольны сибирские просторы, под стать им души людей, да и характеры их крепки и безудержн...
Роман «Крест и король» переносит читателя на север Европы, в IX век. Соправитель короля Англии и вла...
Герой романа «Выбор по Тьюрингу» гениальный компьютерщик Брайан Дилени смертельно ранен, но мозг его...
В своей жизни Шеф Сигвардссон – король Севера, носил и рабский ошейник, и королевскую корону, и амул...
В ходе рутинной проверки в поле зрения спецслужб неожиданно попадает начальник сверхсекретного объек...
Король Англии Сигвардссон победил грозу Европы – неудержимых викингов и стал их сюзереном. Но власть...