Евангелие от Тимофея Чадович Николай

— Кто ты, братец? — как ни в чем не бывало спросил он. — И что привело тебя сюда?

— Я человек из рода Тимофея. А пришел сюда, чтобы занять его место. — Едва эти слова были произнесены, как сотни глоток подхватили их и разнесли в разные концы площади.

— Ты хочешь сказать, что тебя прислал Тимофей? — В вопросе Лучшего Друга был какой-то подвох. Он явно знал нечто такое, чего не знали другие. И я решил не кривить душой.

— Нет. Я даже никогда не видел его. Но он был уверен, что я должен прийти. И его надежды сбылись.

Наши глаза встретились, и я невольно содрогнулся. В этом тщедушном теле жила могучая, но увечная душа, все помыслы и устремления которой были сконцентрированы только на себе самой. Мир существовал для него только в том смысле, что он сам существовал в этом мире. Он единственный был наделен свободой воли, лишь он один мог испытывать боль, голод, страх и радость. Все остальные люди вокруг были не чем иным, как иллюзией. Они мешали ему, суетились где-то под ногами, путали планы, отвлекали от вечных истин. Их можно было без труда извести, уничтожить, а можно было оставить в том виде, как они есть. Нетрудно представить, что ощутил этот чистой воды эгоцентрик, когда события внезапно перестали подчиняться его воле и неодушевленный манекен, марионетка, лишь по нелепой случайности схожая обликом с человеком, вдруг встала вровень с ним.

И тем не менее он сумел овладеть собой, здраво оценил обстановку, изменил тактику. Он не стал экзаменовать меня в знании Настоящего Языка — видимо, был уже наслышан о моих способностях. Не рискнул он также прибегнуть к гаданию на Письменах — любая осечка могла погубить его. Поэтому Лучший Друг решил сразу использовать свой главный шанс — Испытание.

Никто еще не сумел пройти его, и я не должен был стать исключением. Дьявольская проницательность подсказывала ему — нельзя решить задачу, условия которой неизвестны. Что же такое необыкновенное должен был совершить преемник Тимофея, дабы все сразу уверовали в его подлинность? Все! Сразу! И без колебаний!

— Итак, приступим! — сказал Лучший Друг голосом сухим и деловитым. — Смотрите, Друзья! Смотрите, Судьи! Смотрите, Знающие Письмена! Смотрите, народ! Испытание начинается!

С предельной осторожностью короб был подан наверх и после пышных, малопонятных для меня церемоний — вскрыт. Но еще раньше короба на Престоле появились палач и его ассистенты с полным набором допросных орудий. Гердан, занявший стратегически важную позицию в центре Престола, присматривал одновременно и за мной, и за Лучшим Другом — ждал, чья возьмет. Не хочу винить его в двурушничестве, такие уж тут бытовали нравы. Он и так сделал для меня более чем достаточно — и от наемных убийц спас, и доброе слово замолвил, когда все висело на волоске.

— Иди! Иди же! Подойди к реликвиям! — крикнул мне Яган.

Несколько дюжих приспешников палача тут же оттерли его в сторону.

Я приблизился к коробу. На его дне лежала засаленная телогрейка, давно утратившая свой первоначальный цвет. Нечто подобное я и ожидал. Обувка здесь долго не выдержит, штаны и исподнее давным-давно превратились в лохмотья, сохраниться могли только пальто или бушлат, редко надеваемые по причине мягкого климата Вершени.

— Испытание началось! — звенящим голосом напомнил мне Лучший Друг. — Действуй. Мы ждем.

Я взял телогрейку в руки и встряхнул ее. В нос ударил затхлый, тлетворный запах, столбом взметнулась пыль. Что делать дальше? Элементарная логика подсказывает, что я должен надеть телогрейку на себя. Но неужели никто раньше не додумался до этого? Вряд ли — руки сами тянутся в рукава. Тут и дурак догадается. В чем же загадка? Я еще раз внимательно осмотрел телогрейку. Два кармана, в левом — дыра. В подкладке нет ничего, кроме крошек. Никаких штампов, никаких подписей. Если что-то и было, то давным-давно стерлось. От вешалки и следа не осталось. Пять пуговиц, пять петель для них, нижняя пуговица висит на ниточке. Все.

— Не надейся, что Испытание может продолжаться до бесконечности, — сказал Лучший Друг. Скрытое торжество ощущалось в его голосе. — Время твое истекает.

Все во мне словно выгорело — и злой восторг, и жажда борьбы, и жертвенное вдохновение. Я ощущал себя маленьким, опустошенным, постаревшим на много-много лет. Ничего не хотелось мне, даже жить. Уж скорей бы наступил конец этого жуткого спектакля.

Действуя совершенно машинально, я натянул телогрейку. Полы ее едва прикрывали мой пуп, зато в плечах оставался приличный запас. Пятьдесят четвертый размер, второй рост, подумал я. И еще я подумал: неужели эта дурацкая мысль будет последней мыслью в моей жизни?

Тысячи глаз напряженно следили за мной. Толпа ждала. Ждали Друзья, ждал палач. Тишина установилась такая, что было слышно, как на досках помоста слабо трепыхается сбитый кем-то мотылек.

Каждую секунду ожидая сзади удар топора, я тяжело, со всхлипом, вздохнул и — опять же совершенно машинально — застегнул телогрейку на все пуговицы.

И удар не заставил себя ждать. Воздух содрогнулся от ликующего вопля. Ветвяк затрясся от топота людей, бросившихся к Престолу.

— Тимофей! — возопил Яган. — Тимофей с нами!

— Тимофей! — еще громче заорал Лучший Друг. — Тимофей вернулся!

Ну и реакция у этого лицемера, подумал я, одергивая полы телогрейки. Такой нигде не пропадет. Мысли по-прежнему едва ворочались в моей голове. Все тело покрывала испарина, коленки тряслись. Я спасся. Я победил. Но в душе не было ни радости, ни облегчения — одна пустота, как и прежде.

Господи, как все просто, как примитивно. Человек, никогда не носивший одежду, может при желании кое-как напялить ее на себя. Но уж пуговицы застегнуть — это выше его разумения. Такой акт для него сродни божественному откровению. Интересно, что бы здесь творилось, если мне пришлось бы еще тесемочки на кальсонах завязать?

— Тимофей! Тимофей! Тимофей! — ревело все вокруг.

С трудом, как будто все мои члены одеревенели, я повернулся к Друзьям. Пора было отдать кое-какие распоряжения, а главное — прекратить этот шабаш.

Помост был залит чем-то красным, густым, остро и неприятно пахнущим. Я не сразу догадался, что это свежая кровь. От человека, по жилам которого она еще совсем недавно разносила жизнь, не осталось уже почти ничего. И все, кто в этот момент находился на Престоле: Яган, палач, прислужники палача, Гердан, Друзья, судьи — все старательно рвали, топтали, растирали по доскам кровавые ошметки. Предпринимать какие-либо меры спасения было уже поздно.

— Ты оскорблял Тимофея! Ты хотел извести его! Все беды из-за тебя! Ты во всем виноват! — орали они, с собачьей преданностью оглядываясь на меня.

Вот так началось мое царствование на Вершени!

— Кровь, пролитая сегодня, будет последней невинной кровью, — сказал я, когда все посторонние, кроме Друзей, удалились.

С таким же успехом я мог проповедовать вегетарианство среди волков. Никто, похоже, не воспринял моих слов всерьез, только Яган огрызнулся:

— Это кто же невинный?! Лучший Друг? Ты разве забыл, что он с тобой хотел сделать?

— Вину его должен был определить суд, — попытался я разъяснить им эту элементарную истину. — В строгом соответствии с законами.

— Для тебя же старались, — буркнул кто-то. — А ты про закон… Люди законы придумывают.

— Ладно, отложим этот разговор… Я устал. Соберемся вечером.

— Никаких указов не будет? — разочарованно спросил Яган.

— Будут. Указ первый — пусть мне принесут поесть. Указ второй — немедленно освободите Головастика. Указ третий — разыщите Шатуна. Я хочу его видеть.

— Надо бы назначить Лучшего Друга, — посоветовал Яган. — Кто-то ведь должен бдеть, пока ты спишь.

— Надо, надо! — загалдели остальные. Чувствовалось, что любой из них не прочь стать Лучшим Другом.

— Хорошо. Какие будут предложения?

— Какие тут могут быть предложения! — обиделся Яган. — Я же для тебя столько всего сделал!

— А я, по-вашему, в кустах сидел? — возмутился Гердан. — Если бы не мои люди, вас обоих давно прирезали бы. Мне быть Лучшим Другом.

— Нет, мне! — подал голос очередной претендент. — Ведь я Близкий Друг. По закону в случае смерти Лучшего Друга я заменяю его.

— Утрись ты своими законами! Где ты был, когда мы заговор готовили?!

— Я-то был там, где надо. А вот ты все время пьяный валялся.

— Зато я Лучшего Друга первым ударил! Значит, мне вместо него быть!

— Ударил ты его за то, что он твою жену увел!

— Врешь, гад!

— А в морду за гада не хочешь?

— Ну дай, попробуй!

Еще минута — и началась бы общая потасовка. Припоминались старые обиды. Развернулись бурные дискуссии относительно умственных способностей и мужских достоинств соперников. Кое у кого в руках уже блеснули ножи.

— Прекратить спор! — В голову мне вдруг пришла гениальная мысль. — Пусть все решат Письмена!

— Верно! Правильно! Так тому и быть! — загалдели все. — Чтоб без обиды!

— Но этим мы займемся позже, после того, как я отдохну. А сейчас оставьте меня наедине с реликвиями.

Ватник я сразу засунул в короб — с глаз подальше. Зато Письменами занялся всерьез. Как я и предполагал, это была книга, основательно затертая и замусоленная. Обложка и добрая половина страниц отсутствовали. Зато на титульном листе имелась выцветшая надпись чернилами: «Дорогому Тимофею Петровичу в день рождения от сотрудников столовой № 1».

Сама книга называлась довольно витиевато: «Сборник рецептур и кулинарных изделий для предприятий общественного питания». Еще я узнал, что издана она Госторгиздатом в 1955 году. Из краткой вступительной статьи я почерпнул сведения о том, что в своей практической работе повара должны руководствоваться исключительно данным справочником. Те же блюда, рецептур которых в сборнике нет, можно вводить в практику работы столовых и ресторанов только после одобрения кулинарными советами трестов столовых и ресторанов и утверждения руководителями вышестоящих организаций, заведующими городскими и областными отделами торговли.

Поля великой книги были сплошь исписаны корявым неровным почерком. С трудом разобрав первые строчки, я едва не подпрыгнул от радости. Через пропасть лет землянин по имени Тимофей передавал мне весточку.

«Если ты читаешь эти слова, значит, ты свой человек. Дикари написанного от руки не понимают.

Не знаю, как ты попал сюда, но скорее всего ты мой земляк. Дырка, через которую я сюда провалился, находится в Ребровском районе. Точное место указать не могу, поскольку дело случилось ночью, я был слегка выпивши. Пару лет назад недалеко отсюда поймали курицу — зверя, в этих краях невиданного. Я как глянул, сразу определил, наша, ребровская. Впоследствии, правда, она занемогла, и пришлось сварить из нее суп, согласно имеющейся рецептуре. Правда, без лапши и соли.

Книгу эту береги, она единственная память о нашем родном доме. В трудные минуты я читаю ее и нахожу ответы на все вопросы. Дикари чтят эту книгу как нечто святое. Некоторых я учу по ней чтению.

До моего появления здесь были бардак и неразбериха. Можешь убедиться, какой я навел порядок. Хотя пришлось мне несладко. Особенно в первое время.

Чтобы тебе было проще управлять этим народом, запомни следующие правила.

Никогда ничего никому не давай. Твою доброту сочтут за слабость. Впрочем, в хорошем государстве и давать-то нечего. Поступи по-другому. Сначала отбери что-то. Древнюю привилегию, праздник, традицию. Потом верни. Прослывешь справедливым и добрым повелителем.

В одиночку управлять нельзя. Каждую щель не заткнешь. Передавай власть на местах особо доверенным людям. Этим можешь дать вдвое против обычного. Но не больше. Остальное они все равно украдут. Будь с ними строг, но справедлив. Они за тебя любую глотку перегрызут. Но к себе никого не приближай. Особенно людей способных. Если поднял кого-то, то вскоре и опусти. Но сделай это чужими руками. Чем выше птичка залетела, тем больше у нее врагов.

Наибольший вред государству доставляют умники, много о себе возомнившие. Это лишние рты, будь с ними беспощаден. Хотя бывают исключения. Одного-двух можно приблизить. Кто-то же должен рисовать гербы и придумывать для народа сказки.

У государства должен быть враг. Это один из залогов его существования. Враг может быть как внешний, так и внутренний. Внутренний даже еще лучше. Если нет врага — придумай. Наличие врага будет держать народ в повиновении и оправдает всякие чрезвычайные меры. На врага можно многое списать. К врагам могут быть причислены сверхъестественные силы и явления природы.

Ни один человек, в идеале, не должен оставаться без внимания государства. Отбившаяся овца становится добычей волка. Или просто бесполезной овцой, от которой ни шкуры, ни мяса. Чем больше люди работают, тем меньше остается у них времени для излишних размышлений. Ничего страшного, если работа эта будет бесполезной. Главное, чтобы она утомляла.

Государство не может существовать без законов. Поставь дело так, чтобы все законы свято соблюдались. Закон необязательно должен быть понятным, но он всегда должен быть строг. Неплохо, если законы допускают различные толкования. Ведь толковать их все равно будешь ты или назначенные тобой судьи. Постарайся, чтобы за один и тот же проступок человека можно было и наказать, и наградить. Казней не бойся. Бабы тут рожают, как кошки. Будь тверд. Но не уничтожай всех виновных подряд. Прощенный смертник может стать преданным помощником.

Людей, а следовательно, и государство губит корысть. Человек, обремененный скарбом, неохотно идет в военный поход и плохо работает. Домом для человека должно быть все государство, а не конкретная берлога. Поэтому постоянно тасуй людей, не давай им засиживаться на месте. Если мне не удастся до конца извести корыстолюбие и скаредность, заверши это дело. Для воина достаточно боевого бича, для кормильца — рабочего топора. Не поощряй торговлю, она развращает народ. Военная добыча и урожай — достояние государства. Каждый пусть получит столько, сколько ему надо, то есть чтобы только не умереть с голоду.

Еще в большей мере государству мешает семья. Человек всегда будет любить своих детей больше, чем начальников. Чадолюбие является причиной воровства, служебных злоупотреблений и даже измены. Понятно, что искоренить деторождение невозможно, да это и повредит интересам государства. Установи такой порядок, чтобы люди растили не своих, а чужих детей. А дабы у них не возникла привязанность к чужим детям, пусть все время этими детьми обмениваются.

Ходить без штанов неприлично. Сделай так, чтобы штаны стали предметом зависти. Пусть люди стремятся к обладанию ими. Отучи их жрать разную гадость, особенно жаб. Мало ли что им нравится!

Мозги у этих людишек еще не забиты всякой ерундой. Веди их в будущее прямым путем, не позволяй плутать. Не бойся трудностей. Любое дело доводи до конца. Пусть даже сейчас погибнет каждый второй, неминуемо наступит такое время, когда счастливы будут девяносто девять из ста. Так что пусть потерпят.

Помни о том…»

На этом месте записи обрывались. Поскольку рецепты вторых блюд и напитков отсутствовали, можно было предположить, что в книге недостает почти половины листов. Какие еще откровения Тимофея остались для меня тайной, можно было только догадываться. Самое печальное, что никаких указаний относительно местоположения пресловутой «дыры» я не обнаружил. Да и попал я сюда не из Ребровского района. Про такой я даже и не слышал. Надо обязательно выяснить судьбу второй половины книги. С минуту я внимательно рассматривал Дырявое Железо — до блеска истертую шайбу миллиметров двенадцать в диаметре. В этот мир она попала скорее всего в кармане Тимофея. Трудно было даже представить, сколько человеческих судеб определила она, скольких сделала счастливыми, а скольких погубила. Вот уж воистину реликвия так реликвия!

Размышления мои как-то сами собой перешли в дремоту. Это был мой последний спокойный сон на Вершени.

Не имея никакого представления о порядке ведения государственных советов, я все же не стал перекладывать эту обязанность на чужие плечи — такой знак внимания мог быть истолкован присутствующими превратно. Не составив себе хотя бы минимального представления о будущих соратниках, я никого не хотел раньше времени выделять.

— Где остальные Письмена? — спросил я, положив руку на книгу. — Тут нет и половины страниц.

Реакция на мои слова была странной: кто-то вздрогнул, как от удара, кто-то удивленно выпучил глаза, кто-то, наоборот, опустил их. В задних рядах послышался возмущенный шепот. Яган разинул было рот, но так и не решился ничего сказать.

— Может быть, я допустил какое-то кощунство? — снова спросил я. — Если так, то поправьте меня. Но ответ на свой вопрос я все же хотел бы получить. Кто тут самый смелый?

— Разве Письмена можно делить на части? — откашлявшись, осторожно сказал человек, в котором я узнал Лочу, вновь назначенного Главного Стражника Площади. То ли он был смелее других, то ли просто еще не поднаторел в дворцовом этикете. — К Письменам ничего нельзя прибавить, так же как и отнять. Если человека разъять на половины, он уже не будет человеком… Возможно, ты оговорился?

— Возможно. — Я уже хотел оставить эту явно шокирующую тему, но, вспомнив наставления Тимофея, решил проявить твердость. — Однако я хотел бы выслушать все, даже самые невероятные сведения о Письменах. Тот, кто захочет завоевать мое расположение, найдет, что сказать.

— Рассказывают, — не очень уверенно произнес Гердан, — что после того, как Тимофей покинул нас, между Друзьми произошел разлад. Вот тогда-то Вершень и разделилась на две враждующие силы. Отступники утверждают, что истинные Письмена у них, но это, конечно, ложь. Тимофей принес только одни Письмена, те, которые ты созерцаешь. Все остальные подделка и ересь. Когда мы победим Отступников, это будет окончательно доказано.

Так, подумал я. Скорее всего книгу разорвали в потасовке, и теперь ее вторая часть находится у Отступников, злейших наших врагов. И точно так же, как здесь, там ищут в поварском справочнике ответы на все загадки бесконечного мироздания. Научи дурака Богу молиться…

— Что известно об Отступниках? — спросил я. — Где их армия?

По этому вопросу докладывал Душевный Друг, нечто среднее между министром связи и шефом разведывательного ведомства. Доклад был составлен в таких уклончивых и обтекаемых выражениях, что толком из него ничего нельзя было узнать. То ли Отступники окончательно разгромлены, то ли они вот-вот ворвутся в Ставку. То ли наша армия умножается и крепнет, то ли от нее остались рожки да ножки.

Выступивший следом Закадычный Друг сообщил, что, пока я почивал, против меня составлен заговор, главные роли в котором играют Близкий Друг, Душевный Друг, Главный Страж Хором и еще несколько присутствующих здесь лиц. Заявление это, впрочем, довольно слабо аргументированное, было выслушано с большим вниманием, точно так же, как и скупая, лишенная патетики и эмоций информация Главного Стража Хором, обвинявшего в заговоре и попытке узурпации власти Закадычного Друга, Ближайшего Друга, его тестя и шестерых тысяцких, в настоящий момент выводящих свои войска из казарм. Окончательную ясность внес Лоча, Главный Страж Площади. По его словам, тысяцкие поспешили в казармы не для того, чтобы побудить служивых к мятежу, а единственно с целью испробовать сваренную накануне брагу. Однако, прежде чем это обстоятельство уточнилось, тысяцкие для верности были казнены. Впрочем, туда им и дорога, закончил он.

Так и не выяснив до конца, кто же конкретно хочет меня свергнуть (обвинения в злом умысле были выдвинуты против всех присутствующих, не исключая Ягана и Гердана), я распустил Совет, не назначив Лучшего Друга.

— Где же твоя охрана? — спросил Головастик, как будто мы с ним только вчера расстались.

— Откуда я знаю… А разве меня должны охранять?

— Когда мы скитались с тобой по Вершени и ночевали под первым попавшимся кустом, за твою жизнь никто не дал бы и драной рогожи. Зато сейчас, думаю, найдется немало людей, которые не пожалеют за это и тысячи железных ножей.

— Где ты был все это время?

— Сидел вместе с разбойниками и ворами.

— Может, ты голоден?

— Если угостишь, не откажусь.

— Интересно, где здесь может быть еда? — Я прошелся из угла в угол мрачного огромного зала, выглянул в пустой темный коридор.

— А где твои слуги? Друзья? — спросил Головастик.

— Наверное, сбежали. Может, ты видел кого-нибудь, когда шел сюда?

— На площади валялось несколько трупов, а в покоях негде ступить из-за свежей крови.

— Не думал я, что так получится…

— А что же ты думал? Что тебя цветами забросают? Большая власть — это всегда большая кровь. Привыкай.

— Жаль, что с нами нет Шатуна. С ним я чувствовал бы себя куда спокойнее.

— Шатуна нет. Зато есть Яган. Я видел, как он с кучкой каких-то молодцов вдребезги разносил дом Главного Стража Хором.

— Может, бросим все и опять уйдем бродяжничать? — вполне искренне предложил я.

— Нет, нельзя. Теперь ты Тимофей. Тебя ждали столько лет. Люди верят, что все хорошее на Вершени от Тимофея, а все плохое — от Друзей, презревших его заветы и извративших Письмена. С твоим возвращением должны начаться новые времена. Великие и славные.

— Ты это серьезно?

— Если ты в самом деле Тимофей, то вполне серьезно.

— Кто-то, кажется, идет сюда.

— Да. Но я слышу шаги только одного человека. Убийцы приходят толпой.

— Ну, привет! — раздался из темноты голос Ягана. — Ты уже здесь, братец?

— Я-то здесь, — ответил Головастик. — А вот твой братец вроде еще не приходил.

— Все шуточки шутишь. Ну-ну…

Яган без приглашения уселся на рогожи. Держал он себя весьма независимо, по-хозяйски. Видно, уже заранее ощущал себя Лучшим Другом.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — как можно более сурово спросил я.

— Хочу. — Только тут стало заметно, как он пьян. — Я хочу спросить: почему ты так относишься ко мне? Разве мы чужие? Сколько раз смерть шла с нами рядом! Сколько раз мы выручали друг друга! Какие планы строили вместе! Неужели забыл?

— Я ничего не забыл. Но на твоих руках кровь. О чем нам говорить?

— Это моя кровь! Я пролил ее, защищая тебя! Вот этими руками я душил твоих врагов! Этими зубами разрывал их поганые глотки! Неужели я не заслужил даже слова благодарности?

— Где все остальные?

— Нет. Никого нет. — Яган обхватил руками голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону. — В живых остались только я да Лоча. Сейчас он гонит к Прорве последних приспешников Гердана. За доблесть и верность я обещал назначить его Душевным Другом.

Ну и Лоча, подумал я. Способный парень! Такую карьеру за день сделать! Вот только за что они Гердана прикончили? Мне он казался человеком надежным.

— Разве Близкий Друг оказался предателем?

— Не напоминай мне про эту ядовитую гадину! Как я обманулся в нем, как обманулся! — Яган довольно натурально принялся рвать на себе волосы. — Подлый интриган! Клятвопреступник! Если бы не преданный и стойкий Лоча, нам бы несдобровать!

Мрачная догадка вдруг пришла мне в голову. Чтобы проверить ее, я сказал:

— Тогда позови Лочу сюда. Я хочу поблагодарить его.

— Ты же слышал, Лоча добивает последних врагов! — Яган уставился на меня сквозь переплетенные пальцы.

— Я думаю, он уже покончил с ними. Иди и не возвращайся без Лочи.

— Как тебе будет угодно. — Он встал и ухмыльнулся. — Твое слово для меня закон. Хочешь — Лочу приведу. Хочешь — Незримого. Кого хочешь, того и приведу.

Яган вышел, ударившись лбом о низкую притолоку. Вскоре стало слышно, как он отдает на площади какие-то распоряжения.

— Что ты думаешь про этого мясника? — спросил я.

— Сейчас он вернется с этим самым Лочой и выпустит из нас потроха.

— Не думаю. Если он вернется, то один. Могу побиться об заклад.

Спустя минут двадцать в коридоре вновь раздались шаги. Вид у Ягана был ужасен — или он добавил где-то браги, или действительно находился в крайней степени скорби.

— Плохие новости, — пробормотал он и рухнул на свое прежнее место. — Мы победили, но за эту победу Лоча заплатил жизнью.

— Я и не сомневался в этом.

— Народ обезглавлен. — Яган словно не слышал моих слов. — Нужно немедленно назначать новых Друзей.

— Где же их найти?

— Поручи это дело мне.

Я уже слышал, что соседние покои наполняются людьми. Где-то в дальнем конце зала трещали выламываемые двери. В покои заглядывали распаленные брагой служивые. С площади донесся пронзительный заячий вскрик.

— Открывай Письмена, — не повышая голоса, но явно с угрозой сказал Яган. — Люди ждут.

— Может, отложим до утра? — Я попытался выиграть время. — Пусть протрезвеют за ночь, тогда и поговорим.

— Нет, сейчас! — Яган вперил в меня тяжелый мутный взор.

— А ты уверен, что Письмена благорасположены к тебе?

— Не морочь мне голову. Все будет так, как ты скажешь. А скажешь ты так, как нужно мне. Любое слово можно толковать и так и этак. Ткни пальцем в Письмена… Ткнул? Ну и что там?

— Точка, — ответил я. — Знак препинания.

— Пусть будет точка, — согласился Яган. — Если хочешь человека возвысить, скажи: знак препинания указывает на приверженность к законам и правилам, а также на способность противостоять ударам судьбы. А захочешь погубить…

— Скажу, что знак препинания требует немедленного расчленения этого человека, — докончил я за него.

— И правильно скажешь. — Яган по-прежнему не спускал с меня взгляда, который никак нельзя было назвать доброжелательным.

— А не проще нам тогда обойтись без условностей? Я объявлю тебя Лучшим Другом… Подожди! — Я знаком заставил его вновь принять прежнюю позу. — Но при одном условии. Добрым Другом станет Головастик. Вас при мне будет только двое. Других друзей мне не надо.

— Эту мелочь?! Это ничтожество — в Добрые Друзья!.. — Яган наморщил лоб, мучительно соображая.

— Никто не виноват, что ты всех гигантов перебил, — с деланной веселостью сказал я. — Ну так как же? Принимаешь мое условие?

— Интересно… Очень интересно… А впрочем, так тому и быть! — решился он наконец. — Только ты сам объявишь свою волю народу на площади. Но сначала мы это дело узаконим.

Шестерым спешно вызванным, полуживым от страха чиновникам-рекрутам были продиктованы два указа. Первый — о сокращении числа Друзей. Второй — о персональных назначениях на оставшиеся должности. На запоминание текста хватило нескольких минут, и, разбившись на тройки, чиновники удалились, гордые собой и оказанным доверием. Отныне и до самой смерти они сами становились Указами — Указами первой, второй и третьей очереди. Даже раздробление пальцев их не пугало.

По взаимной договоренности с Яганом наутро был назначен Большой Сбор. Требовалось довести до сведения народа (кормившихся от щедрот Ставки служивых и чиновников) последние указы и восполнить потери, понесенные минувшей ночью командным составом армии, обеих Страж и многих других ведомств, не исключая мусорщиков, тюремщиков и гонцов.

Публики на этот раз собралось куда меньше, да и выглядела она слегка запуганной. Люди перешептывались, косясь на плохо отмытый от крови Престол. Жидкое и нестройное пение дудок только усугубило общую печальную картину (музыканты, поздней ночью возвращавшиеся с попойки, были по ошибке приняты за диверсионную группу со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями).

Полной информации о событиях, развернувшихся вчера вечером в Ставке, я так и не получил. Кто начал побоище, кто пал его первой жертвой, почему старые приятели пошли друг на друга, а бывшие враги вдруг объединились, откуда взялось столько оружия и браги, как получилось, что из высших чинов Вершени уцелел только один Яган, куда подевались свидетели — на все эти вопросы так и не нашлось ответов.

Все шло гладко, пока громогласно славили Тимофея, тягали туда-сюда короб с реликвиями и объявляли указы. Недоразумения начались, когда на Престол полезли соискатели чинов и званий. «Этого назначь тысяцким, — шептал за моей спиной Яган. — Мужик достойный, да и слово ему выпало соответствующее — ФИЛЕ!»

А я, притворившись глухим, объявил ФИЛЕ признаком тупости, лени, бесхребетности и отправил «достойного мужика» на кухню учеником повара. В тех же случаях, когда Яган стремился всячески опорочить человека, дескать, этого болвана даже к нашей помойке нельзя допускать, — решение мое чаще всего было позитивным. Именно так я назначил главного хранителя общественных закромов и командующего Гвардией. Яган, конечно, вскоре разгадал мою тактику и стал выдавать информацию обратного свойства: друзей объявлял врагами, а недругов — расчудесными ребятами. Тут уж пошла игра на психологию «веришь — не веришь». Главным Стражем Хором я назначил того самого толстяка, что притворялся пьяным на пиру, устроенном в мою честь покойным Герданом. Затем, окончательно запутавшись, я объявил Большой Сбор закрытым. Возражений не последовало.

Сразу после обеда на меня навалились государственные заботы. Военачальники смутно намекали на возможность военной катастрофы и требовали срочно собрать армию численностью втрое больше, чем нынешняя. Вновь назначенные Главные Стражи указывали на то, что в разложении армии виноваты сами военачальники, торгующие амуницией и военнопленными (откуда только они смогли узнать все это за неполный час, прошедший с момента их определения на должность?). Кроме того, согласно обычаю, последовали взаимные обвинения в измене. Поварам не хватало продуктов, гонцы ходатайствовали о дополнительном пайке, комендант Ставки напоминал, что пора бросить все и перебраться в более сытные и неизгаженные места. Немедленного решения требовали также и другие, не менее важные вопросы: ослабление на местах борьбы с дезертирами и бродягами, неудовлетворительное состояние ровняг, надвигающаяся опасность повального мора, участившиеся случаи проникновения на Вершень болотников, заметный рост симпатий определенных слоев населения к Отступникам, недобрые знамения, выразившиеся в участившемся появлении Незримых и так далее.

От Головастика помощи было немного — на государственного мужа он явно не тянул. Яган или демонстративно молчал, или давал совершенно провокационные советы, явно стараясь отыграться за свою неудачу на Большом Сборе. Скоро голова моя пошла кругом.

Погодите, сказал я. Разве Тимофей обязан вникать в каждую мелочь? О том, что приготовить на ужин, пусть думает повар. А о том, как извести дезертиров, соответственно — губернатор. Кстати, о дезертирах. Кому они костью в горле застряли? Не хотят люди в служивые идти, к дому их тянет, разве виноваты они в этом? Здесь еще разобраться надо! И зачем нам такое большое войско? Одни убытки от него.

А кто же будет с Отступниками воевать, от болотников отбиваться? — отвечали мне. Что это за государство без войска? Ты хоть и Тимофей, но говори, да не заговаривайся.

Болотники от нас сразу отстанут, если мы их в покое оставим. Вершень им без нужды. Сюда они приходят только выручить из плена своих товарищей да на разведку. Не могли сразу Иззыбье покорить, значит, пора и успокоиться. С болотниками торговать надо, а не драться. У нас смола, у них железо. У нас топоры, у них стекло. Да и с Отступниками пора войну кончать. Пусть они свои Письмена предъявят, а мы свои. Вместе и решим, какие из них подлинные. Ведь они братья нам.

Чего решать, все давно решено! Как же их Письмена могут быть подлинными, если подлинные наши! Пока хоть один из нас жив, не будет пощады Отступникам! Братья — скажешь тоже! Стервятники они! Трупоеды! Смерть Отступникам! Смерть болотникам!

Дальше все стали орать что-то насчет Тимофея. Не то «Слава Тимофею!», не то «Смерть Тимофею!». Вот так и закончилась наша конструктивная беседа. К вечеру я был как выжатый лимон. А впереди ожидала ночь — самая благодатная пора для цареубийств и придворных переворотов.

Выставив вокруг дворца оцепление из гвардейцев и стражей Хором, я уединился в маленьком угловом покое.

Интересно, что там сейчас поделывает Яган, мой Лучший Друг, подумал я, тщетно дожидаясь сна. Какие новые ловушки готовит, какие нити заговоров плетет, каких союзников вербует в трущобах столицы?

Кстати, а куда это смылся Головастик? Исчез и слова не сказал. Может, опасность учуял, за свою голову испугался? Выходит, все меня бросили… Нехорошо, ох, как нехорошо…

Какая-то сила подняла меня и погнала прочь из покоев. Я шел, как сомнамбула, переставляя ноги против своей воли… Хотя нет — никакого намека на волю не было в моем отстраненном, затуманенном сознании. Все мои действия, реакции и побуждения были вне сферы реальности. Так ведут себя не люди, а зомби.

Ни один факел не горел в коридорах. Не слышно было ни мерных шагов внутренних караулов, ни сонной переклички внешних. Только в глубине дворца что-то негромко булькало, словно вода сочилась из неплотно закрытого крана. Держась за стену, я пошел в ту сторону и вскоре наткнулся на какую-то преграду, кулем лежащую поперек коридора. Заранее догадываясь, что это такое может быть, я нагнулся и протянул вперед руку. Пальцы мои коснулись холодного, покрытого смертным потом лба, широко раскрытых, уже остекленевших глаз, оскаленных зубов и отдернулись, угодив в глубокую рану, рассекавшую горло ниже адамова яблока. Кровь закапала чаще. Вновь, как бы уступая чужому влиянию, я пошарил по стене сначала справа, потом слева от себя, пока не наткнулся на огарок факела. Неизвестно откуда взялось кресало, во все стороны брызнули синие искры, факел вспыхнул — и в его коптящем, колеблющемся свете я разглядел, что стою над своим собственным телом. Это не был мой двойник или просто очень похожий на меня человек — это был именно я, моя копия, зеркальное отображение. Все было знакомо до мельчайших черт, исключая лишь одну малозначительную деталь — черную косую щель поперек щеки. Рот мой наполнила густая горькая слюна. Я попытался сглотнуть ее и не смог. Язык и гортань не подчинились мне, а слюны становилось все больше и больше. Ощущая бездонный, всепоглощающий ужас, я поднес обе руки к собственному горлу и не нашел его. Пальцы провалились в пустоту, коснулись рассеченных хрящей, сомкнулись вокруг оголенных шейных позвонков. Вопль ужаса вырвался из моих губ, но это был безгласный, обращенный в свое собственное нутро, пронзительный, как ультразвук, вопль агонизирующего, расстающегося с душой тела…

Я все еще продолжал немо кричать, захлебываясь обильной слюной, а твердая, словно откованная из железа рука зажимала мой рот.

— Молчи! — раздался над моей головой голос Шатуна. — Молчи, а не то я придушу тебя.

— Ох, напугал!.. Дай отдышаться…

— Подыши. Не забывай только, что мой нож быстрее твоего крика.

— Я очень рад видеть тебя, Шатун. На самом деле.

— Зачем же ты тогда всю ладонь мне искусал?

— Да так… Приснилась ерунда. Кошмар какой-то!

— Некоторые кошмары имеют свойство сбываться. Особенно у людей с нечистой совестью. — Голос Шатуна был холодный и тусклый, словно он разговаривал с чужим, малоприятным ему человеком.

— Когда тебя освободили?

— Я освободился сам. Два дня назад пришел приказ убить меня. Надежный человек из охраны предупредил об этом. Когда-то болотники подарили ему жизнь, и он решил вернуть долг. Ремни, которыми он связал меня перед казнью, оказались гнилыми. Все остальное было уже просто.

— Моей вины здесь нет! Я приказал освободить тебя.

— Когда весь день отдаешь приказы, можно и ошибиться один раз.

— Не издевайся! Увидеть тебя было мое самое первое желание. Яган извратил все.

— Хорошо, когда есть кто-то, на кого можно свалить вину.

— Ты мне не веришь?

— Верю. Но только это ничего не меняет. Ты незлой человек. Но сейчас от тебя уже ничего не зависит. Зло будет твориться от твоего имени, и вскоре ты сам погрязнешь в нем. Не думай, что мир можно переменить к лучшему только одним благим желанием. Скоро ты убедишься в этом. Знаешь сказку про дурачка, который пожалел цветок, иссеченный дождем и примятый ветром? Он сорвал его и спрятал под дерюгу. Ведь там сухо и тепло. Только не подумал, пойдет ли это цветку на пользу.

— Какое отношение эта сказка имеет ко мне?

— Прежде чем творить добро, стоит подумать о последствиях.

— Сейчас мы с тобой ни о чем не договоримся. Оставайся, будешь моим советником.

— У тебя уже есть советник. Яган.

— Тут я пока ничего не могу поделать. До определенного времени мне без него не обойтись, так же как и ему без меня.

— Змея, у которой не вырван ядовитый зуб, рано или поздно укусит. Ты заблуждаешься относительно Ягана. Его предупредили о моем побеге, и он успел приготовиться. Ему ли не знать, куда и зачем я направлюсь первым делом. Все, кого я только спрашивал, говорили, что Яган ночует именно здесь. В этой комнате. И они не лгали, ведь трудно лгать под страхом смерти. Еще чуть-чуть, и я зарезал бы тебя. Понимаешь? Яган подставил тебя вместо себя. А сам сбежал и прячется где-то.

— Он мне за это ответит!

— Не будь ребенком. Где твои доказательства?

— Ты будешь моим доказательством.

— Не собираюсь даже. Я разделаюсь с Яганом сам. Без помощников.

— И мы больше не встретимся?

— Если мы оба уцелеем и ты безродным бродягой опять будешь странствовать по тайным тропам Вершени, мы обязательно встретимся… Тише! Прислушайся!

Я напряг слух и уловил, как в дальних покоях едва слышно скрипнула половица, хлопнула где-то дверь, кто-то сквозь зубы чертыхнулся в коридоре.

— По расчетам Ягана, я уже убил тебя, — сказал Шатун. — Значит, пора покончить и со мной. Да только ловить меня здесь, все равно что гоняться за кротодавом в лабиринте. Прощай!

Он бесшумно исчез в темноте — не ушел, не отступил, а именно исчез, растворился без следа, как будто был не человеком из плоти и крови, а лишь порождением одного из моих снов.

Рано-рано поутру, задолго до того, когда положено просыпаться нормальным людям, ко мне явились оба моих официальных Друга — смущенный Головастик и мрачный Яган.