Томминокеры Кинг Стивен

1

Бобби поднималась с постели медленно, морщась от боли, как старуха.

— Бобби, — начал Гарденер.

— Боже, у меня все болит, — сказала Андерсон. — И мне нужно пере… а, ничего. Сколько я проспала? Гарденер глянул на часы.

— Я думаю, около четырнадцати часов. Чуть больше. Бобби, твоя новая книга…

— Да. Подожди с этим, пока я не вернусь. — Она медленно пошла к ванной, расстегивая на ходу рубашку, в которой спала. Пока она ковыляла к ванной, Гарденер хорошо разглядел — лучше, чем ему хотелось бы, — как она похудела. Это была худоба на грани истощения.

Она остановилась, как будто знала, что Гарденер смотрит на нее, и, не оборачиваясь, сказала:

— Знаешь, я все могу объяснить.

— Правда?

2

Андерсон пробыла в ванной слишком долго — гораздо дольше, чем требуется для того, чтобы сходить туалет и переодеться, а Гарденер был уверен, что только это она и собиралась сделать. На ее лице было написано выражение черт-меня-подери. Он прислушался, течет ли вода в душе, но душ не работал, и он начал беспокоиться. Бобби казалась почти сияющей, когда проснулась, но значило ли это, что она действительно так себя чувствовала? Гарденеру представилось, как Бобби выбирается через окошко ванной и, дико хохоча, убегает в лес, в одних голубых джинсах.

Правой рукой он потрогал шрам на левой стороне лба. В голове начало слегка пульсировать. Он подождал еще пару минут, затем встал и направился к ванной, стараясь ступать бесшумно, что ему не вполне удавалось. Видение Бобби, выбирающейся из окошка ванной, чтобы избежать объяснений, сменилось другой картиной — Бобби, спокойно перерезающая горло одним из бритвенных лезвий Гарденера, чтобы навсегда избавиться от каких-либо объяснений.

Он решил просто послушать. Если он услышит обычные звуки, то пойдет в кухню и поставит кофе, может быть, приготовит яичницу Если же он ничего не услышит, то…

Его опасения были напрасны. Закрывая дверь ванной, она не закрыла ее на задвижку. И, помимо прочих прелестей, двери, не закрытые на задвижку, по-видимому, сохранили свойство приоткрываться от малейшего ветерка. Вероятно, для этого ей потребовалось законопатить всю северную часть дома. Может, таков был план на следующую неделю, подумал он.

Дверь приоткрылась достаточно, чтобы увидеть Бобби, стоящую перед зеркалом, где недавно стоял он сам. В одной руке она держала зубную щетку, в другой — тюбик с пастой, еще не открытый. Она всматривалась в зеркальное отражение с почти гипнотической пристальностью. Ее губы были растянуты, обнажая зубы.

Она уловила движение в зеркале и обернулась, не особенно стараясь прикрыть истощенную грудь.

— Гард, как тебе кажется, с моими зубами все в порядке? Гарденер посмотрел на ее зубы. Они казались ему такими, как всегда, хотя он не мог припомнить случая, чтобы ему приходилось так разглядывать их, — и это снова напомнило ему о той жуткой фотографии Карин Карпентер.

— Конечно. — Он старался не смотреть на ее ребра, на болезненно выпирающие тазовые кости над поясом джинсов, которые сваливались с нее, несмотря на ремень, затянутый так туго, что, казался куском бельевой веревки, какой подпоясывались бродяги. — Я так думаю.

Он осторожно улыбнулся.

— Смотри-ка, ни одного дупла.

Андерсон попыталась ответить на улыбку Гарденера с губами, все еще прижатыми к деснам; результат получился полугротесковым. Она нажала указательным пальцем на коренной зуб.

— ачается, ада-а-так-деаю?

— Что?

— Качается, когда я так делаю?

— Нет. По крайней мере, я не вижу. А почему?

— Я просто видела это во сне. Это… — Она оглядела себя. — Выйди, Гард, я не одета.

Не беспокойся, Бобби. Я и не собираюсь кидаться на твои кости. Главным образом потому, что это было бы слишком близко к тому, что я действительно должен был бы делать.

— Извини, — сказал он. — Дверь была открыта. Я подумал, что ты уже выходишь.

Она закрыла дверь на задвижку.

Из-за двери она отчетливо произнесла: «Я знаю, что тебя занимает».

Он ничего не сказал, только остался стоять за дверью. Но он чувствовал, что она знает, знает, что он все еще стоит там. Как будто она видит сквозь дверь.

— Ты думаешь, не сошла ли я с ума. Тогда он сказал:

— Нет. Нет, Бобби. Но…

— Я так же нормальна, как и ты, — сказала Андерсон из-за двери. — Я так одеревенела, что едва двигаюсь, у меня повязка на правом колене, я совершенно не помню почему, я голодна, как волк, и я знаю, что очень сильно потеряла в весе… но я нормальна. Гард. Я думаю, что до конца дня у тебя еще будут поводы задуматься, нормален ли ты. Ответ таков: мы оба нормальны.

— Бобби, что здесь происходит? — спросил Гарденер. У него вышло что-то вроде беспомощного вскрика.

— Я хочу размотать проклятую повязку и посмотреть, что под ней, — сказала Андерсон из-за двери. — Похоже, что я здорово звезданулась коленом обо что-то. Наверное, там, в лесу. Теперь я хочу принять горячий душ и надеть что-нибудь чистое. Пока я все это делаю, ты можешь приготовить нам завтрак. И я все тебе расскажу.

— Правда?

— Да.

— Хорошо, Бобби.

— Я очень рада, что ты здесь, Гард, — сказала она. — Раз или два у меня было плохое предчувствие. Как будто с тобой не все в порядке.

У Гарденера в глазах стало двоиться, троиться, затем уплывать в призмы. Он провел рукой по лицу.

— Ни боли, ни переутомления, — сказал он. — Сейчас приготовлю завтрак.

— Спасибо, Гард.

Он пошел на кухню, но очень медленно, потому что, как ни тер он глаза, его зрение все время пыталось отказать.

3

Войдя в кухню, он остановился и пошел обратно к запертой двери ванной, так как его посетила новая мысль. Сейчас в ванной шумела вода.

— А где Питер?

— Что? — переспросила она через шум душа.

— Я спросил, где Питер, — сказал он, повышая голос.

— Он умер, — откликнулась Бобби под барабанный шум воды. — Я плакала, Гард. Но он был… ты знаешь…

— …старый, — пробормотал Гарденер, потом вспомнил и громко сказал. — Ведь он был старый?

— Да, — откликнулась Андерсон под шум воды. Гарденер постоял немного под дверью, прежде чем отправиться обратно на кухню, размышляя о том, почему же он не верит словам Бобби о Питере и о том, как он умер.

4

Гарденер приготовил яичницу и поджарил бекон в гриле Бобби. Он заметил, что с тех пор, как он был здесь последний раз, на обычной печи была установлена микроволновая, и сейчас полоска света шла через всю рабочую площадь и кухонный стол, за которым Бобби ела чаще всего, обычно с книгой в свободной руке.

Он заварил крепкий черный кофе и уже переносил все на стол, когда вошла Бобби, в брюках и футболке с изображением мухи и подписью «Птица штата Мэн». Ее мокрые волосы были обернуты полотенцем.

Андерсон оглядела стол:

— А тостов нет? — спросила она.

— Приготовь свои, замороженные, — сказал Гарденер дружелюбно. — Я добирался за две сотни миль автостопом не для того, чтобы подавать тебе завтрак.

Андерсон уставилась на него:

— Что ты сказал? Вчера? Под дождем?

— Ну да.

— Господи, что наконец происходит? Мюриэл сказала, что у тебя чтения, и они заканчиваются 30 июня.

— Ты звонила Мюриэл? — он был до смешного тронут. — Когда? Она махнула рукой, как будто это не имело никакого значения — вероятно, так оно и было.

— Что произошло? — спросила она снова.

Гарденер подумал, не сказать ли ей — он хотел сказать ей, но представил себе и испугался. Было ли это тем, для чего предназначена Бобби? Не была ли Бобби Андерсон, к которой он обращался, в действительности не более чем стенкой? Он сомневался, хотел сказать ей и — не сказал. Для этого еще найдется время потом.

Может быть.

— Потом, — сказал он. — Я хочу знать, что произошло здесь.

— Сначала завтрак, — сказала Андерсон. — Это приказ.

5

Гард дал Бобби большую часть яичницы и бекона, и она не теряла времени набросилась на них, как женщина, которая долгое время не ела досыта. Глядя, как она ест, Гарденер вспоминал биографию Томаса Эдисона, которую читал в детстве, в десять-одиннадцать лет. У Эдисона как настоящего трудоголика бывали такие «запои», когда идея следовала за идеей, изобретение за изобретением. Во время этих спуртов он забывал о жене, детях, ванной, даже о еде. Если бы жена не приносила ему еду на подносе, он бы умер от истощения между электрической лампой и фонографом. Там была его фотография — с руками, запущенными в шевелюру, дико взлохмаченную, как будто он действительно пытался извлечь из-под волос и черепа мозг, который не давал ему покоя, — и Гарденеру вспомнилось впечатление, что человек этот выглядел очень нездоровым.

Он подумал, потирая левую сторону лба, что Эдисон страдал мигренью. Мигренью и глубокими депрессиями.

Но у Бобби он не заметил признаков депрессии. Она проглотила яичницу, съела семь или восемь ломтиков бекона с тостами с маргарином и выпила два больших стакана апельсинового сока. Покончив с едой, она издала звучную отрыжку.

— Фи, Бобби.

— В Португалии хорошая отрыжка воспринимается как похвала хозяйке.

— А что же они делают после того, как хорошенько потрахаются? Пердят?

Андерсон запрокинула голову и расхохоталась. Полотенце свалилось у нее с головы, и Гарду неожиданно захотелось потащить ее в постель, мешок с костями она или нет — неважно.

С легкой улыбкой Гарденер сказал:

— Это было хорошо. Спасибо. Как-нибудь в воскресенье я сделаю тебе несколько великолепных яиц по-бенедиктински. А сейчас давай…

Андерсон протянула руку сзади него и достала полупустую пачку «Кэмела». Она закурила и подвинула пачку Гарденеру.

— Не стоит благодарности. Это единственная вредная привычка, от которой мне практически удалось отказаться.

Но прежде чем Бобби кончила свой рассказ, Гарденер выкурил четыре сигареты.

6

— Ты осмотрелся вокруг, — сказала Андерсон. — Я помню, что говорила тебе прямо, чтобы ты сделал это — и я знаю, что ты это сделал. Ты выглядишь точно так же как я, когда я нашла эту вещь в лесу.

— Какую вещь?

— Если бы я сказала тебе сейчас, ты бы решил, что я сошла с ума. Попозже я покажу тебе, а сейчас, я думаю, лучше просто поговорим. Скажи мне, что ты увидел вокруг этого места. Какие изменения?

Итак, Гарденер отмечал: усовершенствования в погребе, беспорядочные проекты, жуткое маленькое солнышко в нагревательном приборе. Странная работа по усовершенствованию двигателя «Томкэта». Он с минуту колебался, думая о дополнении к диаграмме у рукоятки, и решил пропустить это. Он предполагал, что Бобби знала, что он ее по крайней мере видел.

— И когда-то посреди всего этого, — сказал он, — ты нашла время для написания еще одной книги. Длинной книги. Я прочел первые примерно сорок страниц, пока ждал твоего пробуждения, и думаю, что она так же хороша, как и длинна. Возможно, это лучший роман из всех, что ты когда-либо написала… а ты писала хорошие романы.

Андерсон кивала, польщенная.

— Спасибо. Я тоже так думаю. — Она показала на последний ломтик бекона на блюде:

— Хочешь?

— Нет.

— Точно?

— Точно.

Она отправила ломтик себе в рот.

— Сколько времени ты писала?

— Я не помню точно, — сказала Андерсон, — что-то около трех дней. Не больше недели, во всяком случае. Большую ее часть я сделала во сне.

Гард улыбался.

— Знаешь, я не шучу, — улыбнулась Андерсон. Гарденер перестал улыбаться.

— Мое ощущение времени совсем заглохло. Я точно знаю, что не работала над ней 27-го. Это был последний день, когда время — последовательное время казалось мне до конца понятным. Ты добрался сюда прошлой ночью, 4 июля, и она была готова. Значит… неделя, максимум. Но на самом деле я думаю, что на это ушло не больше трех дней.

Гарденер изумленно смотрел на нее. Андерсон спокойно огляделась, вытирая пальцы о салфетку.

— Бобби, это невозможно, — сказал он наконец.

— Если ты говоришь так, то ты не видел еще моей пишущей машинки.

Гарденер глянул мельком на старую машинку Бобби, когда садился, но и только — его внимание тут же приковала рукопись. Старый черный «Ундервуд» он видел уже тысячу раз, рукопись же была новая.

— Если бы ты повнимательней посмотрел, увидел бы рулон бумаги для компьютера на стене за ней и еще одно из этих приспособлений за ним. Упаковка от яиц, сверхмощные батареи и все. Что? Эти?

Она подтолкнула пачку к Гарденеру, он взял одну.

— Я не знаю, как она работает, я действительно не представляю, как работает ни одна из них, включая и ту, которая гонит сюда весь ток. Она улыбнулась, видя выражение лица Гарденера. — Я отключилась от центральной силовой установки, Гард. Я заставила их прекратить подачу… то есть, они охотно пошли на это, совершенно уверенные, что я попрошусь назад через некоторое время… ну-ну, посмотрим… четыре дня назад. Это то, что я помню.

— Бобби…

— Здесь есть такая же машинка, как та штуковина в нагревательном приборе, и та, что за моей пишущей машиной сзади в коробке соединения, только та штука — дедушка всех остальных. — Андерсон засмеялась. Это был смех женщины, вспомнившей что-то приятное. Там 20 или 30 D-элементов в одной. Я думаю, Поли Эндрюс из Супермаркета считает, что я занимаюсь чепухой — я купила все батарейки, какие были у него на складе, а потом поехала в Огасту покупать еще.

— Не в тот ли это день было, когда я привезла грунт для погреба? последнюю фразу, нахмурившись, она адресовала самой себе. Потом ее лицо прояснилось. — Я думаю, да. Историческая Гонка за Батареями 1988 года. Обежала около ста магазинов, вернулась с сотнями батарей, а потом остановилась в Альвионе и взяла грузовик плодородной земли, чтобы удобрить погреб. Я почти уверена, что оба эти дела я сделала в один пень.

Она снова напряженно нахмурилась, и Гарденер в какой-то момент подумал, что Бобби выглядит снова испуганной и опустошенной — конечно, она все еще была опустошена. Истощение того типа, что Гарденер видел прошлой ночью, истощение до мозга костей. То, что она поспала одну ночь, неважно насколько долго и глубоко, не могло компенсировать это истощение. А потом этот безумный, подобный галлюцинации рассказ — о книге, написанной во сне; о том, что весь ток в доме от D-элементов, какие-то безумные поездки в Огасту.

Кроме того, доказательства были здесь, вокруг него, он видел их.

— …то самое, — сказала Андерсон и засмеялась.

— Что, Бобби?

— Я сказала, что у меня была чертова пропасть работы с установкой того, что вырабатывает ток здесь, в доме, и там, на раскопках.

— Что за раскопки? Это там, в лесу, что ты мне хотела показать?

— Да. Скоро. Дай мне еще несколько минут. — когда Андерсон заговорила, ее лицо снова приняло удовлетворенное выражение. Гарденер внезапно подумал, что таким должно быть выражение лиц тех, кто знает что-то, что не хотел бы рассказывать, но должен рассказать — из тех наскучивших всем лекторов, которые были частью Антарктической экспедиции 1937 года и которые до сих пор хранят свои выцветшие слайды, доказывающие это. Измаилу-моряку, последнему со злосчастного «Пекода», который заканчивает свой рассказ предложением, кажущимся отчаянным криком, только небрежно замаскированным под некое подобие сообщения: «Я последний, кто может рассказать вам это». Было ли таким отчаянием и безумием то, что обнаружил Гарденер в веселых и бессвязных воспоминаниях Бобби о Десяти Странных Днях в Хэвене? Гарденер думал, что да… он знал это. Кто был лучше приспособлен к тому, чтобы видеть призраки? С чем бы ни столкнулась здесь Бобби, пока он читал стишки, чтобы увеселить матрон и их скучающих мужей, это почти свело ее с ума.

Слегка дрожащими руками Андерсон зажгла следующую сигарету, заставив задрожать огонек спички. Это было одной из таких вещей, которые можно заметить, только если ищешь и ждешь их.

— К тому моменту я вытащила их из коробки для яиц, и получилось, так, что батарей оказалось слишком много для одной или двух по крайней мере. Поэтому я взяла одну из сигарных коробок дядюшки Фрэнка — на чердаке их, таких старых, деревянных, должно быть около дюжины, может быть, Мейбл Нойз из магазина заплатила бы мне за них несколько долларов, но ты же знаешь, какая она скряга — и я набила их туалетной бумагой и попыталась устроить в бумаге гнезда для батареек, чтобы вставить их туда. Ну, знаешь… гнезда?

Андерсон сделала правым указательным пальцем быстрый тыкающий жест и, блестя глазами, взглянула на Гарда — уловил он или нет. Он кивнул. Чувство нереальности постепенно овладевало им, чувство, что его сознание готово просочиться сквозь череп и всплыть под потолок. Пьяный смог бы определить это, подумал он, и пульсация в голове усилилась.

— Но батарейки продолжали падать. Она загасили сигарету и тут же зажгла новую. — Они были дикие, совсем дикие. И я тоже. Потом меня осенило.

Они?

— Я поехала к Чипу Маккосланду. Ну, вниз по Проселочной дороге.

Гарденер кивнул головой. Он никогда не ездил вниз по Проселочной дороге.

— Ну, он живет там со своей мымрой и с десятком ребятишек. О, такая неряха… Гард, грязь с ее шеи… можно смыть, только если сначала применить отбойный молоток. Я думаю, он женился на ней раньше, и… не имеет значения… это просто… Мне было не с кем поговорить. Я имею в виду, что они-то не говорят так, как говорят друг с другом два человека… я смешиваю незначительные вещи с вещами, которые…

Речь Андерсон начала убыстряться и убыстряться, пока слова не стали перекрывать друг на друга. Сейчас она быстро бормочет, подумал Гарденер с тревогой, а очень скоро может закричать или заплакать. Он не знал, чего страшился больше, и снова подумал об Измаиле, бредущем по улицам Бедфорда, штат Массачусетс, от которого несло безумием сильнее, чем китовым жиром, хватающем тех, кому не посчастливилось проходить мимо него, и выкрикивающем: Слушайте! Я последний из тех проклятых, кто остался, чтобы рассказать вам! Поэтому лучше слушайте, окаянные, слушайте, если не хотите схлопотать гарпун в задницу! Я расскажу вам историю об этом проклятом белом ките, и ВЫ БУДЕТЕ СЛУШАТЬ!

Он прошел вдоль стола и тронул ее руку:

— Ты расскажешь это так, как захочешь. Я здесь и намерен тебя слушать. У нас есть время. Этот день у тебя выходной — ты сама сказала. Поэтому давай помедленнее. Если я усну, ты поймешь, что слишком далеко отошла от темы. Ладно?

Андерсон улыбнулась и расслабилась на глазах. Гарденер хотел снова спросить, что было в лесу. И, более того, — кто такие они. Но подумал, что лучше бы подождать. Все неприятности случаются с тем, кто ждет, подумал он, и, после паузы, собравшись с мыслями, Бобби продолжила.

— У Чипа Маккосланда три или четыре курятника — об этом я начинала говорить. За пару долларов я могла купить столько коробок от яиц, сколько хотела, даже несколько больших листов упаковок для яиц. В каждом из этих листов по десять дюжин ячеек.

Андерсон весело засмеялась и прибавила нечто такое, от чего у Гарденера тело покрылось гусиной кожей.

Хэвен не использует и одной из них пока, но когда я сделаю, я думаю, у нас будет достаточно энергии для всего Хэвена, так что мы обойдемся без внешней электроподачи. И еще останется для Альвиона и большей части Трои.

— Ну вот, у меня здесь проходит ток — Боже, я перескакиваю с предмета на предмет — и у меня уже есть приспособление, прицепленное к пишмашинке — и я действительно поспала, ну, во всяком случае, вздремнула — и примерно в это время мы вошли, да?

Гарденер кивнул, все еще пытаясь справиться с мыслью о том, что проскользнувшее утверждение Бобби о том, что из 120 D-эле-ментов она может сделать «машинку», снабжающую энергией три близлежащих городка, может оказаться правдой и бредом в равной степени.

— Приспособление за пишущей машинкой работает… — Андерсон нахмурилась. Ее голова чуть приподнялась, будто она прислушивалась к голосу, которого не слышал Гарденер. — Легче показать тебе. Поди туда и вставь листок бумаги, ладно?

— Ладно, — он направился к двери в комнату, потом обернулся на Андерсон:

— А ты не пойдешь? Бобби улыбнулась:

— Я останусь здесь, — сказала она, и тогда Гарденер понял. Он понял это, и даже осознал на каком-то из ментальных уровней, где действует чистая логика, что так могло быть — не говорил ли сам бессмертный Холмс, что когда вы исключите невозможное, вы должны поверить в то, что останется, как бы невероятно оно ни выглядело? И ведь действительно был новый роман, лежащий там, на столе, около того, что Бобби иногда называла «мой словесный аккордеон».

Да, кроме машинок, пишущих книги сами по себе, старина Гард. Знаешь, что еще мог бы сказать бессмертный Холмс? Что факт существования романа, лежащего рядом с машинкой, плюс тот факт, что ты никогда не видел этого романа раньше, не значит, что этот роман новый. Холмс сказал бы, что Бобби написала эту книгу когда-то раньше. Потом, когда ты ушел, и Бобби подвинулась рассудком, она достала ее и положила рядом с машинкой. Она может верить в то, что тебе говорит, но это не значит, что это правда.

Гарденер дошел до того загроможденного угла комнаты, который служил Бобби рабочим местом. Он был довольно удобно расположен, так что она могла, просто качаясь на стуле, брать с книжной полки, все, что хотела. Он слишком хорош для «романа из ящика».

Он знал, что бессмертный Холмс сказал бы также и об этом: да, он бы согласился, что «Бизоньи солдаты» вряд ли «роман из ящика», но на утверждение о том, что можно написать роман за три дня и не сидя за машинкой, а чередуя короткий сон с приступами бешеной активности, ответил бы, что это, черт возьми, абсолютно невозможно.

Кроме того, роман вовсе не был вытащен из какого-нибудь ящика. Гарденер знал это абсолютно так, как он знал Бобби. Бобби была бы так же неспособна мириться с тем, что хороший роман лежит в ящике, как сам Гард был неспособен оставаться спокойным при обсуждении вопросов о ядерной энергии.

Отвяжись, Шерлок, и уезжай-ка в своем двухколесном кебе вместе с доктором Ватсоном. Боже, как хочется пить!

Желание — срочная потребность — пить вернулось в полной и пугающей мере.

— Ты там, Гард? — окликнула Андерсон.

— Да.

В это время он внимательно рассматривал моток компьютерной бумаги. Он свободно свисал вниз. Он посмотрел за пишущей машинкой и действительно обнаружил еще одно «приспособление» Бобби. Это было меньше — в половину коробки из-под яиц, в которой не были заполнены две последние ячейки. D-элементы стояли в остальных четырех, каждый плотно закрыт колпачком (приглядевшись, Гард решил, что это остатки оловянных консервных банок, аккуратно обрезанных), каждый с проводом, идущим из-под колпачка к «плюсу»… один красный, один синий, один желтый, один зеленый. Провода вели к другой плате, которая, как казалось, могла быть взята из радио. Она была установлена вертикально, зажатая между двух коротких плоских кусочков дерева, приклеенных к панели. Эти кусочки дерева, немного похожие на желобки для мела у классной доски, были до смешного знакомы Гарденеру, но некоторое время он не мог опознать их. Потом вспомнил. Это были подставки, на которые выкладывают буквы, когда играют в «Эрудит».

Один единственный провод почти такой же толстый, как провод переменного тока, шел от платы к пишущей машинке.

— Вставь бумагу, — напомнила Андерсон. Она смеялась. — Об этом-то я почти забыла — ну, не глупо ли? Тут они не помогали, и я чуть не сошла с ума, пока не нашла решения. Один день я просидела на ликерах, желая, чтобы мне только попался один из этих проклятых словогрызов, а когда я добралась до туалетной бумаги… эврика! Как я была ошеломлена!.. Заправь бумагу, Гард!

Нет. Надо выбираться отсюда прямо сейчас. Поймаю машину, и — в Хемпден, а там так надерусь, чтобы никогда уже не вспоминать об этом. Я и знать уже не хочу, кто такие «они».