Томминокеры Кинг Стивен
Вместо этого он потянул рулон бумаги, пропустил перфорированный край первого листа под ролик и повернул круглую ручку сбоку старой машинки, чтобы зажать лист. Сердце билось тяжело и учащенно.
— Готово! — крикнул он. — Хочешь, чтобы я… что-нибудь включил?
Он не видел никакого выключателя, а даже если бы и видел, то не захотел бы к нему прикасаться.
— В этом нет нужды, — откликнулась она. Гард услышал щелчок. За ним последовало жужжание — звук, напоминающий моторчик детского электропоезда.
Зеленый свет полился из пишущей машинки Андерсон.
Гарденер непроизвольно отшатнулся назад на негнущихся ногах. Этот свет струился между клавиш странными рассеивающимися потоками. По бокам «Ундервуда» были стеклянные панели, и сейчас они светились, как стенки аквариума.
Вдруг клавиши машинки стали сами собой нажиматься, двигаясь вверх и вниз, как клавиши механического пианино. Каретка стремительно сдвинулась с места, и буквы посыпались на строку:
На дне морском мой отец лежит
Щелк! Клац!
Каретка вернулась.
Нет. Я не вижу этого. Я не верю, что могу видеть это.
С двумя жемчугами в глазницах пустых
Тошнотворный зеленый свет сочился сквозь клавиатуру и проливался на слова, как свет люминесцентной лампы. Щелк! Клац! Пиво «Рейнгольт» всему пиву — пиво
казалось, строка появилась через секунду. Клавиши стучали так быстро, что сливались воедино. Как будто смотришь новости, автоматически печатающиеся телеграфным аппаратом.
Вспомни «Рейнгольт», покупая пиво!
Боже мой, неужели она в самом деле делает это? Или это розыгрыш?
Своим пошатнувшимся перед лицом нового чуда умом он осознал, что изо всех сил стремится к точке зрения Шерлока Холмса — розыгрыш, конечно, это розыгрыш, плод нервного срыва бедной Бобби… очень плодотворного нервного срыва.
Щелк! Клац!
Пронеслась каретка.
Это не розыгрыш, Гард.
Каретка вернулась, и клавиши напечатали перед его вытаращенными, широко раскрытыми глазами:
Ты был прав в первый раз. Я делаю это из кухни. Сзади моей пишущей машинки — прибор, улавливающий мысли, — мыслечувствительный, так же как фотоэлемент светочувствительный. Эта штука улавливает мысли верно на расстоянии пяти миль. Если я нахожусь на большем расстоянии — она искажает. А если за пределами десяти миль — вообще не работает.
Щелк! Клац! Большой серебристый рычаг слева каретки дернулся дважды, проталкивая бумагу, — на которой сейчас было уже три отлично напечатанных абзаца — вверх на несколько строк. Затем последовало резюме.
Теперь ты видишь, что мне не надо было сидеть за машинкой, работая над романом — все без рук! Этот бедный старый «Ундервуд» носился как проклятый те два или три дня, а все то время, что он носился, я была в лесу, работала вокруг того места, или внизу, в подвале. Но, как я уже говорила, большую часть времени я проспала. Забавно… даже если бы кто-то смог убедить меня в существовании такой машины, я бы не поверила, что она будет работать на меня, так как я всегда отвратно диктовала. Я всегда говорила, что должна писать свои письма, потому что должна видеть слова на бумаге. Я и представить себе не могла, как можно надиктовать целый роман, например, машинистке, хотя некоторые писатели так всегда делают. Но, Гард, это совсем не похоже на диктовку — это прямой перехват из подсознания, больше напоминающий мечтание, чем писание романа… но то, что получается, — это не мечты, которые часто бывают нереальны и бессвязны. В действительности это никакая не пишущая машинка. Это машина грез. Однако, грезящая рационально. Есть что-то удивительно забавное в том, что они дали ее мне и что я смогла написать «Бизоньих солдат». Ты прав, это лучшее из всего, что я написала, но это все-таки только вестерн. Это все равно что изобрести вечный двигатель, чтобы твой ребенок больше не надоедал тебе просьбами сменить батарейку в его игрушечной машине! А ты можешь себе представить, что было бы, если бы у Фрэнсиса Скотта Фицджеральда была такая штука? Или у Хемингуэя? Фолкнера? Сэлинджера?
После каждого вопросительного знака машинка на мгновение замирала, а потом выбрасывала новое имя. После Сэлинджера она остановилась окончательно. Гарденер прочитывал все по мере написания, но механически, почти не понимая. Его глаза вернулись к началу отрывка. Я подумал, что это какая-то хитрость, что она могла прицепить к машинке что-то, чтобы как-то написать те два коротких стихотворные отрывка. И она написала…
Она написала: Это не розыгрыш, Гард. Он внезапно подумал: Бобби, ты можешь читать мои мысли?
Да. Но только чуть-чуть.
Что мы делали 4 июля в тот год, когда я бросил преподавать?
Мы ехали в Дерри. Ты сказал, что знаешь парня, который продал бы нам несколько бутылок вишневой наливки. Он их и продал, но они все оказались никудышными. Ты был сильно пьян и хотел вернуться, чтобы разбить ему башку. Я не смогла отговорить тебя, и мы вернулись. И будь я проклята, если его дом не пылал. В подвале у него было много горючего, и он уронил окурок в ящик с ним. Ты увидел огонь и пожарные машины и стал смеяться так, что выпал на дорогу.
Чувство нереальности сейчас было сильным как никогда. Он боролся с ним, пытался держать его в руках, пока глаза искали в предыдущем отрывке что-то еще. Через пару секунд он нашел это:
Есть что-то удивительно забавное в том, что они дали ее мне, знаешь…
А еще раньше Бобби сказала: А батарейки все падали, они были дикие, совсем дикие…
Его щеки горели, как в лихорадке, но лоб был холодным, как пакет со льдом — даже постоянная болезненная пульсация над левым глазом казалась холодной… короткие уколы, повторяющиеся с регулярностью метронома.
Глядя на пишущую машинку, полную какого-то ужасного зеленого света, Гарденер подумал: Бобби, кто такие они?
Щелк! Клац!
Клавиши разразились треском, буквы складывались в слова, а слова — в строки детской песенки:
Нынче ночью, верь не верь,
Томминокер, Томминокер,
Томминокер стукнул в дверь
Джим Гарденер закричал.
7
В конце концов его руки перестали трястись — настолько, что он смог поднести ко рту горячий кофе, не вылив его на себя и, таким образом не закончив утреннее сумасшедшее веселье еще несколькими ожогами.
Андерсон продолжала смотреть на него с противоположного конца кухонного стола понимающими глазами. Она хранила бутылку хорошего бренди в самом темном углу чулана, подальше от основной части алкогольных припасов и предложила сдобрить кофе Гарда изрядной дозой этого напитка. Он отказался, не просто с огорчением, а с превеликим трудом. Ему был необходим этот бренди — он мог бы притупить его головную боль, а может быть, совсем ее заглушить. И, что еще важнее, он помог бы ему вновь сфокусировать сознание. Он избавил бы его от этого чувства: я-только-что-побывал-на-краю-земли.
Была единственная проблема, относящаяся к тому пункту, не так ли? Правильно. Дело в том, что он не смог бы остановиться на единственном глотке бренди в кофе'. Их и так уже было слишком много, начиная с того момента, как он открыл люк в дне титана Бобби, а затем поднялся наверх за виски. Тогда это было безопасно. Сейчас атмосфера была неспокойна, как перед торнадо.
Значит: больше не пить. Не позволять себе большего, чем ирландский кофе, до тех пор, пока он не поймет, что здесь произошло. Включая то, что случилось с Бобби. Это, конечно, главное.
— Прости меня за последнее, — сказала Андерсон. — Я не знаю, смогла бы я ее остановить. Я говорила тебе, что это машина грез; это еще и подсознательная машина. Я действительно не могу читать большую часть твоих мыслей, Гард, — я пробовала это делать с другими людьми, и в большинстве случаев это оказывалось так же просто, как воткнуть палец в свежее тесто. Ты можешь постичь суть всех путей, которые, как я думаю, ты зовешь ид… хотя там так ужасно, там все наполнено самыми страшными… их даже нельзя назвать идеями… образами, ты, наверное, сказал бы. Просто как детские каракули, но они живые. Как те рыбы, которых вытаскивают из глубин океана, они взрываются, если их извлечь. Бобби вдруг вздрогнула. Они живые, — повторила она.
С секунду не слышно было никаких звуков, кроме пения птиц за окном.
— В любом случае все, что я от тебя получаю — поверхностно, и большая часть всего этого разбита или искажена. Если бы ты был, как другие, я бы знала тогда, что с тобой происходит и почему у тебя такой траурный вид…
— Спасибо, Бобби. Я знал, что существует причина, по которой я сюда приехал. И если это не уловка, то, должно быть, лесть. — Он усмехнулся, но это была нервная усмешка, и закурил еще одну сигарету.
Он молчал, поэтому Бобби продолжила:
— Я могу выдвинуть несколько предположительных догадок на основе того, что произошло с тобой до этого, но нужно будет, чтобы ты рассказал мне все в деталях… Я не смогла бы сунуться в чужие дела, даже если бы захотела. Я не уверена, что смогу выяснить это, даже если ты вытолкнешь все на поверхность своего сознания и расстелешь передо мной ковровую дорожку. Но когда ты спросил, кто они такие, этот мотивчик Томминокеров всплыл, как огромный пузырь. И он выплыл из пишущей машинки.
— Ну хорошо, — Сказал Гарденер, хотя все вовсе не было хорошо… все было как раз нехорошо. — Но как их еще можно назвать, кроме Томминокеры? Эльфы? Гномы? Грем…
— Я просила тебя оглядеться, потому что хотела, чтобы ты получил представление о том, как далеко все это зашло, — сказала Андерсон, — и насколько далекоидущими могут быть последствия.
— Ну, это я хорошо понимаю, — сказал Гарденер, и улыбка слегка коснулась уголков его рта. — Еще немного таких далекоидущих последствий — и я созрею для смирительной рубашки.
— Твои Томминокеры пришли из космоса, — сказала Андерсон. — Я думаю, ты уже сделал этот вывод.
Гарденер допускал, что такая мысль мелькала в его сознании, но во рту у него было сухо, руки сцеплены вокруг кофейной чашки.
— Есть ли они вокруг нас? — спросил он, и, казалось, что его голос доносится откуда то издалека. Ему вдруг стало страшно оборачиваться, страшно, что он вдруг увидит какое-нибудь шишковатое существо с тремя глазами и рогом на месте рта, выходящее, вальсируя, из кладовой — что-то, навеянное киносериалами вроде «Звездных войн».
— Я думаю, что физически они умерли уже очень давно, — спокойно сказала Андерсон. — Может, умерли они задолго до того, как на земле появились люди. Но вот Карузо умер, а все еще поет на чертовой прорве записей, так ведь?
— Бобби, — сказал Гарденер, — расскажи мне, что произошло. — Я хочу, чтобы ты начала с самого начала, а закончила словами: и тогда ты появился на дороге, как раз вовремя, чтобы подхватить меня, когда я потеряла сознание. — Можешь ты сделать это?
— Не полностью, — сказала она и усмехнулась. — Но я постараюсь.
8
Андерсон говорила долго. Когда она закончила, было уже за полдень. Гард сидел за кухонным столом и курил, только один раз он позволил себе выйти в ванную, чтобы принять еще аспирина.
Андерсон начала с того, как она споткнулась, рассказала о своем возвращении и о том, как выкопала кусок корабля — достаточно, чтобы понять, что она нашла нечто уникальное, — затем вернулась третий раз. Она не рассказала ни про бурундука, который был мертв, но не разлагался, ни про уменьшающуюся катаракту Питера, ни яро визит к ветеринару Эйзсриджу. Она обошла молчанием эти события, сказав только, что, когда она вернулась после первого дня работы над вещью, то обнаружила Питера мертвым на передней веранде.
— Он выглядел так, как будто уснул, — сказала Андерсон, и в ее голосе была нотка слащавости, так не похожая на Бобби, которую он знал, что Гарденер бросил на нее острый взгляд… а потом быстро перевел его вниз на свои руки. Андерсон слегка всплакнула.
Через некоторое время Гарденер спросил:
— А дальше что?
— И тут ты появился на дороге, как раз вовремя, чтобы подхватить меня, когда я потеряла сознание, — с улыбкой сказала Андерсон.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Питер умер 28 июня, — сказала Андерсон. Она не умела лгать, но тем не менее, эго звучало гладко и правдоподобно. — Это последний день, который я помню ясно и последовательно. То есть до того, как ты появился вчера ночью. Она улыбнулась Гарденеру открыто и бесхитростно, но это тоже была ложь — ее последовательные, ясные, упорядоченные воспоминания обрывались днем раньше, 27 июня, в тот момент, когда она стояла над этой огромной погребенной в земле штукой, сжимая черенок лопаты. Эти воспоминания заканчивались на ее шепоте: «Все прекрасно» и последующих раскопках. Оставались еще какие-то части рассказа, всевозможные части, но она не могла вспомнишь их последовательно, а то, что она могла вспомнить, было как бы отредактировано… тщательно отредактировано. Например, она действительно не могла рассказать Гарденеру о Питере. Пока еще нет. Они сказали ей, что она не может, но об этом ей и не надо было напоминать.
Они также сказали ей, что Джима Гарденера надо наблюдать очень, очень пристально. Конечно, недолгое время — скоро Гард будет (частью нас) в команде. Да. И это было бы великолепно — иметь его в команде, потому что если и был кто-то в этом мире, кого Андерсон любила, так это Джим Гарденер.
— Бобби, кто такие — они?
Томминокеры. Это слово, всплывшее из темных глубин сознания Гарденера, как серебристый пузырь, вполне годилось для имени, почему нет? Конечно. Лучше, чем ничего.
— Ну так что же? — спросил Гарденер, закуривая ее последнюю сигарету. Он выглядел изумленным и встревоженным. — Не могу сказать, что я в состоянии проглотить все это…
Он диковато хихикнул.
— А может быть, просто моя глотка недостаточно широка для того, чтобы проглотить это целиком.
— Понимаю, — сказала Андерсон. — Я думаю, что главная причина, почему я помню так мало о событиях последней недели, это то, что они все… такие жуткие.
Ей не нравилось врать Гарду. Она чувствовала себя неудобно от этого. Но все вранье должно было довольно скоро закончиться. Гард должен был… должен был…
Хорошо… убежден.
Когда он увидел бы корабль. Когда он его почувствовал бы.
— Неважно, насколько я верю или не верю. Я думаю, что я вынужден поверить в большую часть всего этого.
— «Когда отбросишь невозможное, то, что останется, будет правдой, как бы невероятно оно ни выглядело».
— И ты тоже это поняла, да?
— Форму этого. Я могла бы еще не знать даже, что это такое, если бы не слышала, как ты это говорил один или два раза. Гарденер кивнул.
— Да, думаю, это как раз подходит к нашей ситуации. Если я не буду верить в очевидность своих ощущений, я должен буду признать себя сумасшедшим. Хотя Бог знает сколько людей в мире были бы более чем счастливы оказаться на моем месте.
— Ты не сумасшедший. Гард, — спокойно сказала Андерсон и положила свою руку поверх его. Он вытащил руку и сжал ее в кулак.
— Да… знаешь, человек, который застрелил жену… найдется немало людей, для которых это было убедительным доказательством его невменяемости, понимаешь?
— Гард, это было 8 лет назад.
— Конечно. А тот парень, которого я толкнул в грудь, восемь дней назад. А еще я гнался за парнем через холл Трепла и через его столовую с зонтиком, я тебе не рассказывал? Последние пять лет мое поведение становится все более деструктивным…
— Привет, ребята! Национальный Час Жалости к Самому Себе приветствует вас! — весело защебетала Бобби Андерсон. — Сегодня у нас в гостях…
— Вчера утром я собирался покончить с собой, — спокойно сказал Гарденер. И если бы в меня вдруг не вселилась уверенность — твердая уверенность в том, что тебе плохо, я бы уже кормил рыб.
Андерсон пристально посмотрела на него. Ее рука медленно сжимала его руку, пока не стало больно.
— Боже, что ты говоришь?!
— Конечно. Ты хочешь знать, как это приходит? Это казалось самым разумным из всего, что я мог предпринять в тех обстоятельствах.
— Ну, кончай.
— Я серьезно. Потом пришла эта мысль. Мысль, что тебе плохо. И я отложил это, чтобы позвонить тебе. Но тебя не было.
— Я, наверное, была в лесу, — сказала Андерсон. — И ты прибежал.
Она поднесла его руку к губам и нежно поцеловала.
— Если во всех этих сумасшедших делах и нет никакого смысла, то благодаря им ты хотя бы остался жив, мудила.
— Я, как всегда, под впечатлением поистине Галльским размахом твоих комплиментов, Бобби.
— Если ты когда-нибудь сделаешь это, я уже вижу это слово, выбитое на твоем могильном камне: МУДИЛА, и выбитое достаточно глубоко, чтобы не стерлось по крайней мере сто лет.
— Ну, спасибо, — сказал Гарденер. — Но пока тебе не придется об этом заботиться, потому что я все еще испытываю это чувство.
— Какое?
— Что с тобой не все в порядке.
Она попыталась отвернуться, отняла свою руку.
— Бобби, черт возьми, посмотри на меня! Наконец, неохотно, она повернулась к нему, нижняя губа оттопырена в упрямой гримаске, которую он так хорошо знал, — но не было ли в ней еще крохотной доли неуверенности? Ему казалось, была.
— Все это кажется таким чудесным — домашняя электростанция из D-элементов, самопишущиеся книги и Бог знает, что еще — так почему же мне кажется, что у тебя что-то не так?
— Я не знаю, — тихо сказала она и занялась тарелками.
9
— Конечно, я работала почти до изнеможения — это раз, — сказала Андерсон. Сейчас она стояла спиной к нему, и ему казалось, что ее это очень устраивает. Тарелки гремели в горячей мыльной воде. — И я не говорила, что контакт с космосом… хм, дешевая чистая электроэнергия и телепатия — это слишком много значит. Наш почтальон изменяет жене — я знаю об этом, хоть и не хочу этого знать, черт побери, я не хочу соваться в их дела, но это у него прямо здесь, Гард, как будто на лбу написано, не видеть это было бы так же невозможно, как не видеть неоновую вывеску высотой в сто футов. О, Боже, меня трясло и шатало.
— Я вижу, — сказал он и подумал: Она не говорит правду, по крайней мере, всю правду. И я не думаю даже, что она ее знает. — Остается один вопрос: что нам теперь делать?
— Я не знаю, — она оглянулась, увидела поднятые брови Гарденера и сказала:
— Ты думал, что я собираюсь выдать тебе ответ в виде пассажа слов эдак на пятьсот? Я так не могу. У меня есть несколько мыслей — не более того. Может, даже не очень ценных. Я думаю, что сначала надо взять тебя, чтобы ты мог…
(быть убежден)
…взглянуть на это. А потом… ну…
Гарденер посмотрел на нее долгим взглядом. На этот раз Бобби не опустила глаза. Но что-то было не так, что-то было фальшивым и дисгармоничным. Как, например, нотка поддельной сентиментальности в голосе Бобби, когда она говорила о Питере. Может, слезы и были настоящими, но тон… тон был насквозь фальшивым.
— Ладно. Давай пойдем и в самом деле посмотрим на твой корабль.
— Но сначала ленч, — безмятежно сказала Андерсон.
— Ты опять голодна?
— Ну да. А ты?
— Боже, конечно же, нет!
— Ну тогда я поем за нас двоих, — сказала Андерсон и так и сделала.
Глава 10
Гарденер принимает решение
1
— Великий Боже. — Гарденер тяжело опустился на свежий пенек. Как будто он проваливался в пустоту. Или получил сильнейший удар под дых. Нет; ощущения были несколько иными и более сильным. Как будто Джим проглотил шланг вакуумного промышленного насоса, включенного на полную мощность; теперь тот отсасывал воздух из груди. — Великий Боже, — повторил он ослабевшим бесцветным голосом. Похоже, это все, на что он был способен в тот момент.
— Это уже кое-что, не правда ли?
Они были на полпути вниз по склону, около того места, где Андерсон увидела мертвого бурундучка. Прежде склон был густо покрыт лесом. Сейчас между деревьями была прорублена просека, и Гарденер углядел вдали некий странный предмет, показавшийся ему странно знакомым. Тот стоял на краю котлована, выкопанного Андерсон, и казался маленьким на фоне обнажившегося из-под земли предмета.
Канава достигла 200 футов длины и 20 ширины с обоих концов. Разрез в форме женского бедра на протяжении 40 футов в ширину достигал 30 футов. Поверхность корабля, который горделиво вздымался из земли, напоминала гигантское серо-стальное чайное блюдце.
— Боже мой, — выдохнул Гарденер. — Вы только поглядите на эту штуку.
— Я уже глядела, — ответила Бобби с чуть заметной сдержанной улыбкой на губах. — Неделя, как я гляжу на нее. И эта вещь прекраснее всего, что я когда-либо видела. С ее помощью решатся многие вопросы, Гард. «Прискачет всадник…»
Это кратчайший путь во мгле. Гарденер посмотрел на Андерсон, которая должно быть витала в том темном неизвестном пространстве, откуда прибыл этот потрясающий корабль. Но лишь один взгляд в глаза Бобби остудил его фантазии. Взгляд был не просто устремлен куда-то вдаль. Глаза были похожи на два пустых окна.
— Что ты хочешь сказать?
— А? — переспросила женщина, оглядываясь вокруг, как будто выходя из глубокого забытья.
— Что ты этим хотела сказать — придет всадник?..
— Я хотела сказать, что это… про нас. Но мне кажется… мне кажется, что думала я именно о тебе. Пойдем со мной вниз, посмотрим.
Андерсон стала спускаться с небрежной грацией, достигнутой многочисленными предыдущими тренировками. Она прошла по крайней мере футов 30, когда поняла, что Джим не следует за ней. Женщина оглянулась. Джим лишь поднялся с пенька.
— Оно тебя не укусит, — крикнула Бобби.
— Не укусит? А что оно со мной сделает? — переспросил он.
— Ничего! Они все мертвы. Гард! Твои Томминокеры действительно жили, но они были смертны, а этот корабль провалялся здесь по меньшей мере 15 миллионов лет. Здесь был ледник! И разбился о него, так и не сдвинув с места. Даже всем тем массам льда не удалось приподнять корабль. И ледниковые потоки расступились. Загляни в разрез, и ты все увидишь, это как застывшая волна. Доктор Борис из университета рехнулся бы от всего этого… но они же действительно мертвы. Гард.
— А внутри ты уже была? — поинтересовался тот, не двигаясь с места.
— Нет. Люк — а мне кажется, я чувствую, что он есть — все еще погребен. Но это не меняет того, что я знаю. Они умерли. Гард. Умерли.
— Они умерли, на корабле ты не была, но ты, как и Томас Эдисон, в конце своего «запоя» и к тому же читаешь мысли. Я повторяю: что этот предмет сделает со мной?
И тут Роберте пришлось ужасно солгать — солгать спокойно и без сожаления. Бобби ответила:
— Ничего такого, что бы ты сам не захотел. — И стала спускаться вниз, больше не оглядываясь на Джима, чтобы узнать, следует ли тот за ней.
Гарденер постоял в нерешительности с несчастным видом еще некоторое время и направился за ней вслед.
2
Непонятным транспортным средством на краю траншеи была старая вагонетка, которая перед переселением к Бобби достойно служила в качестве вагона в компании «Кантри Сквайр». Андерсон пригнала ее из Нью-Йорка в тот же год что и бросила колледж. Это произошло 13 лет назад, и уже тогда машина была не нова. Бобби нещадно гоняла ее по дорогам до 1984 года, пока Элт Баркер, владелец единственных в Хэвене гаража и бензоколонки, не отказался опекать и обслуживать колымагу. Затем, после одного безумного выходного дня — они пили большую его часть, и до сих пор Гард был уверен, что только чудо спасло их от взрыва старой паяльной лампы Фрэнка Гаррика, — они сняли часть крыши вагонетки и превратили ее в грузовичок придурковатого вида.
— Погляди-ка на это, старина Гард, — торжественно продекламировала Бобби Андерсон, глядя на остатки вагонетки. Затем она наклонилась вперед, и ее стошнило. Гарденер подхватил женщину и потащил к платформе (Питер беспокойно постоянно вертелся у него под ногами). К тому времени, как Джим добрался до цели, Бобби потеряла сознание. Он осторожно опустил ее на пол и вырубился сам.
В конце концов придурковатая платформа вышла из строя, и Андерсон поместила ее на блоки в конце сада, сетуя, что никто не купит ее даже на запчасти. Гарденер подозревал, что она сентиментальничала.
Сейчас механизм воскрес — хоть он и утратил первоначальный облик за исключением голубой краски и наружной обшивки под дерево, что являлось торговой маркой Кантри Сквайр. Практически вся передняя часть и дверца машиниста были убраны. На месте последней было расположено скопище копающих и землеуборочных приспособлений. Обеспокоенному взгляду Гарденера машина Бобби сейчас напоминала раскуроченный детский бульдозер. На месте решетки торчало острие гигантской отвертки. Мотор выглядел так, как будто был целиком выдернут из старой модели гусеничного трактора.
Бобби, откуда ты приволокла этот мотор? И как ты дотащила его сюда? Боже мой!
И все же этот факт, примечательный сам по себе, только на мгновение приковал его внимание. Взгляд его продвинулся дальше по вскопанной земле до того места, где стояла Бобби, засунув руки в карманы и глядя в яму перед собой.
— Ваши мысли по этому поводу, Гард?
У него не было никаких мыслей по этому поводу, и он остался нем как рыба.
Яма была удивительно глубокой: 30 или 40 футов, как он прикинул. Если бы лучи солнца не падали прямо, Джим даже не разглядел бы ее дна. Между стеной котлована и гладкой поверхностью корабля был зазор фута в 3. И корпус тарелки был абсолютно гладким. Ни цифр, ни символов, ни рисунков или иероглифов.
На дне ямы предмет по-прежнему уходил под землю. Гарденер покачал головой, открыл было рот, но не смог издать ни звука.
То место корабля, о которое Бобби споткнулась в самом начале и вокруг которого стала расковыривать землю, приняв это за банку из-под консервов, оставшуюся после корчевщиков, находилось в 3 футах от Джима. Он уставился на него так же, как две недели назад это сделала Бобби… с одной лишь разницей: когда та впервые заметила краешек металлической обшивки корабля, она стояла на коленях. Гарденер стоял на ногах. Он лишь краем глаза отметил ущерб, нанесенный склону — деревья были срублены и оттащены в стороны, пни торчали как остатки гнилых зубов — он не думал об этом до сего момента. Джим пригляделся бы повнимательней, если бы Андерсон пояснила ему, какой объем склона ей пришлось попросту снести… Само существование холма затрудняло извлечение корабля из земли… поэтому она просто удалила половину для облегчения своей работы.
«Летающая тарелка, — слабо шевельнулась мысль, а потом: Я уже умер. Все это иллюзии смерти. Каждую секунду я могу очнуться и обнаружу, что умею дышать в соленой воде. Каждую секунду. Каждую невероятно долгую секунду».
За исключением того, что такое никогда не случится, потому что все, располагающееся перед глазами, было вполне реально. Действительно летающая тарелка.
И в какой-то мере этот факт был хуже всего. Не космический корабль, не инопланетный грузовой корабль, а именно летающая тарелка. Они были развенчаны представителями Воздушных сил, мудрыми учеными, психологами. Ни один уважающий себя писатель-фантаст не поместит героев своего произведения внутри нее, а если даже он это сделает, то ни один уважающий себя редактор не поставит на полях рукописи жирный знак одобрения. Летающие тарелки вышли из моды одновременно с Эдгаром Р. Бэрроузом и Отисом А. Клайном. Популярность темы дышала на ладан. Летающие тарелки уже ушли в историю; идея как таковая воспринималась не более чем шутка, всерьез воспринимаемая лишь чокнутыми, религиозными фанатиками и, конечно же, постоянно массировавшаяся бульварными газетенками, публиковавшими каждую неделю историю о летающих тарелках типа «Шестилетняя девочка изнасилована инопланетянином, о чем в слезах сообщает ее мать».
Большинство подобных происшествий, по чертовски странному стечению обстоятельств, происходило либо в Бразилии, либо в Нью-Хэмпшире.
А здесь перед ними лежала эта штуковина — лежала с давних пор, и века проносились над ней, как минуты. Неожиданно на ум пришла строчка из Книги Бытия, заставившая Гарда вздрогнуть как от порыва холодного ветра: и в те дни на земле жили титаны.
С вопрошающим взглядом он повернулся к Андерсон.
— Она действительно существует? — он смог лишь прошептать.
— Вполне. Дотронься до нее. — Женщина постучала по тарелке костяшками пальцев, извлекая тот же звук красного дерева. Гарденер потянулся вперед… затем отдернул руку за спину.
Тень раздражения и досады пробежала по лицу Андерсон.
— Я же говорю. Гард, что она не кусается.
— И она не сделает со мной ничего такого, что я не захочу.
— Совершенно верно.
Гарденер задумался, насколько это возможно в состоянии все возрастающего смятения — однажды он уже поверил ей в том памятном эпизоде с выпивкой. Стоит крепко подумать обо всем, ведь он встречался с людьми — большинство из них его студенты колледжа начала 70-х, которые говорили те же слова о наркотиках. Многие из них закончили свой путь в клиниках или приютах для наркоманов с тяжелыми последствиями от употребления кокаина.
Бобби, скажи мне, неужели ты действительно хотела работать до изнеможения? Неужели ты хотела так похудеть и стать похожей на скелет? По-моему, я хочу знать только одно — ты была свободна в своем решении или тобой управляли? И солгала ли ты мне о Питере? И почему не слышно пения птиц в лесу?
— Ну давай же, — проговорила женщина теряя терпение. — Нам еще предстоит о многом поговорить и принять непростые решения. И мне не хочется, чтобы ты прерывал меня на середине своими заявлениями о том, что все увиденное здесь галлюцинации после лишней бутылочки.
— Я буду последним дерьмом, если скажу это.
— Но именно это обычно и говорят люди. Ты же был хроническим алкоголиком. Мы оба это знаем.
Да, но прежняя Бобби никогда бы не стала говорить об этом… по крайней мере такими словами.
— Только дотронься, и ты сразу поверишь. Это все, о чем я прошу.
— Ты говоришь так, как будто это очень важно для тебя. Андерсон нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
— Ну, хорошо, — ответил Гарденер. — Ну, хорошо, Бобби, Он приблизился и крепко ухватился за поверхность корабля, точно как Андерсон в самый первый день. Он совершенно точно видел, что выражение неприкрытой долгожданной радости разлилось по лицу Роберты. Как у человека, ожидавшего взрыва хлопушки.
Одновременно произошло несколько вещей.
Первая — ощущение вибрации под пальцами, как будто дотрагиваешься рукой до столба с высоковольтными проводами. На секунду показалось, что она ввергла его плоть в оцепенение, с невообразимо высокой скоростью растекавшееся по телу. Затем это ощущение прошло. В тот же момент в голове Гарда грянула музыка. По сравнению с ней все, что он слышал прошлой ночью, показалось шепотом — сейчас он как будто находился внутри стереоприемника, включенного на полную мощь.
- День выключил меня, и, возможно,
- С девяти до пяти я жду,
- Когда все будет кончено,
- И я домой пой…
Он открыл было рот, чтобы закричать, как все в одно мгновение смолкло. Гарденер узнал песенку, популярную в те времена, когда он ходил в начальную школу; и впоследствии он не раз напевал этот услышанный отрывок, поглядывая на часы. Последовательность событий была такова: секунда-две вибрации, примерно секунд 12 оглушающей уши музыки, затем кровотечение из носа.
Все верно, кроме того, что музыка оглушала. Мелодия раскалывала на части голову. Она совсем не проходила через уши. Она вонзалась в голову прямо из этого чертова куска стали во лбу.
Он увидел, что Андерсон отшатнулась назад и взмахнула руками, как будто отводя что-то от себя. Выражение радостного ожидания сменилось удивлением, ужасом, замешательством и гримасой боли.
Последним ощущением было прекращение головной боли.
Она исчезла полностью.
Но кровь из носа не просто текла: она лилась в три ручья.
3
— Вот, возьми. Боже мой, Гард, с тобой все в порядке?
— Все будет хорошо, — ответил Гарденер голосом, слегка приглушенным ее носовым платком. Он сложил его пополам и осторожно прижал к переносице. Затем задрал голову и почувствовал приторный вкус крови, текущей в горло. Бывало и похуже. Бывало… но недолго.
Они отошли шагов на десять от края разреза и уселись на поваленное дерево. Бобби озабоченно поглядела на него.
— Боже мой, Гард, я не знала, что произойдет что-либо подобное. Ты мне веришь, правда?
— Да, — ответил Гарденер. Он в точности не знал, что Бобби ожидала… но, пожалуй, не это. — Ты слышала музыку?
— Я не слышала ее напрямую, — ответила она. — Я получила представление о ней из твоей головы. Она почти разорвала меня.
— Правда?
— Да. — Бобби оживленно засмеялась. — Когда вокруг меня много людей, я отключаю их…
— Тебе удается? — Он отнял платок от носа. Тот насквозь промок от крови хоть отжимай. Но, слава Богу, кровотечение становилось слабее. Он отбросил платок и оторвал полоску от рубашки.
— Да, — подтвердила Андерсон. — Конечно… не совсем. Я не могу полностью закрыть дверь и отключить восприятие окружающих мыслей, но могу сделать их тише, как… как легкий шепот в глубине головы.
— Это невероятно.
— Это необходимо, — ухмыляясь, промолвила женщина. — Если бы я не могла делать это, я бы никогда не смогла выйти из этого Богом забытого дома. В субботу я ездила в Огасту и сняла мозговой барьер, чтобы прочувствовать, каково же на самом деле.
— И ты прочувствовала.
Читать бесплатно другие книги:
