Зигзаги судьбы Гиппенрейтер Мария

Самогонщики

В Наканно пили практически все, и пили много. Поэтому, когда самолет привозил очередную партию ящиков с водкой, вся деревня дружно «гудела», пока запасы не истощались. Дальше начиналось хождение по домам — может у кого-то что-то уцелело. Зная, что мы не пьем и можем иметь заначку, к нам регулярно наведывались. Говорить, что у нас ничего нет, было бесполезно — не верили и продолжали осаждать. Приходилось запасаться бутылкой-другой на такие случаи. Водка была твердой, никогда не падающей в цене валютой. За бутылку можно было выменять соболиные шкурки или уже готовую шапку, ружье, заднюю ногу лося, мешок клюквы, свежую или копченую рыбу, охотничий нож, патроны, капканы и много чего другого… Изнывающие от похмелья страдальцы несли все, что можно и готовы были душу свою отдать, только бы опохмелиться.

Некоторые запасливые бабушки гнали самогонку. Решила и я попробовать. Мы с Машей создали научный проект: как на обычной печке и без самогонного аппарата выгнать самогонку. Оказалось это не так уж и сложно. Я ставила в эмалированном баке бражку и давала ей побродить и выстояться. Потом этот бак водружали на печку, внутрь клали чистый большой камень, на который ставили широкую миску так, чтобы она возвышалась над поверхностью бражки. Бак закрывался крышкой. Огонь в печке поддерживался небольшой, чтобы бражка сильно не кипела. Сверху на крышку бака накладывался снег, который Маша таскала мне в тазу с улицы. Алкоголь испарялся, конденсировался на холодной крышке и стекал в миску. Из миски мы сливали жидкость в банку, и Машиной задачей было периодически мокать в каждую порцию бумажку и поджигать. «Первач» горел синим огнем. Дальше по мере понижения градусов огонь желтел. Если гореть переставало, значит пошел «отгон» низкого качества, он не годился. Процесс был увлекательный, мы чувствовали себя алхимиками-самогонщиками и веселились по этому поводу.

Правда, обмененное на самогонку ружье мы потом отдали обратно и больше такого рода вещи не брали. Нельзя охотнику без ружья или капканов… Брали только что-нибудь съедобное или, в крайнем случае, шкурки.

Прибавление семейства

К зиме все коровы округлились и должны были начать вот-вот телиться. Ни у кого из нас опыта в подобных делах не было, поэтому мы ждали этого момента с некоторым волнением. Иван был на охоте, и на ферме работали мы с Владом. Первой отелилась Волжанка. У нее родился бычок, совершенно белый и весь покрытый кудряшками. Он быстро встал на крепкие ножки и с удивлением смотрел на мир карими глазами. Из-за холодов оставлять теленка в хлеву было нельзя, поэтому мы притащили его домой к великой радости детей. Теленка назвали Бяшей. Мы отгородили ему в комнате небольшой уголок, постелили туда соломы и стали все по очереди по часам поить его молоком из бутылки. Бяша быстро привык и к нам, и к своей бутылке с соской, тыкался носом в руки и сосал пальцы. Позже мы стали добавлять к молоку сначала овсяный отвар, а потом и овсяную кашу, и Бяша рос как на дрожжах. Когда мороз немного спал, мы отнесли его обратно на ферму, где отгородили небольшой закуток для него и будущих телят.

Наша соседка после некоторых колебаний и уговоров продала нам свою корову Марту, решив, что купить у нас молоко гораздо проще, чем возиться все лето с сеном и коровой. Мы все полюбили Марту. Она была размером с пони, вся плюшевая и ласковая, а когда отелилась, то давала много молока.

У Грозной тоже родился здоровенький бычок. Когда настал черед Василисы, мы заметили, что с ней что-то неладно, она никак не могла расстелиться. Вскоре мы увидели, что теленок идет задом, а не головой, и его задние ножки подогнуты к животу. Было понятно, что в таком положении он не выйдет. Мы позвали Ольгу, соседку и еще пару человек, которые могли хоть что-то знать или как-то помочь. Но все были в растерянности и не знали, что делать. Я пыталась развернуть теленка, засунув руку по самое плечо в корову, но безрезультатно. Теленок занимал все место и развернуть его не получалось. Через несколько часов Василиса совсем ослабла и уже не могла подняться, ее глаза начали стекленеть.

Надо было спасать корову. Я обвязала внутри заднюю часть теленка веревкой, и мы все начали тянуть. Через некоторое время теленка удалось вытянуть. Василису мы спасли, а вот телочка не выжила. Было очень ее жалко, она была рыжая, как и Василиса, и вся в кудряшках.

Богатырка оказалась нестельная, и просто растолстела на сытных харчах.

У Марты весной родилась телочка, такая же маленькая, коричневая и лохматая. Так что наше стадо увеличилось на три теленка и одну корову. И все они были наши. Забот прибавилось, и молока тоже стало в полтора раза больше.

Зимой мы купили трактор «Беларусь», который бесхозно стоял в чьем-то дворе, и к нему навесную косилку. Пока река была подо льдом, мы переправили трактор на другой берег, где у нас были покосы. Накосить более двадцати тонн сена руками было нереально, так что трактор был нашим спасением.

Среди зимы прилетел в Наканно новый человек, мужчина лет сорока с небольшим, видимо в поисках приключений и романтики. Звали его Виктор. Он снял комнату у какой-то бабульки и стал искать работу. После некоторых мытарств, не увенчавшихся успехом, Виктор пришел на ферму и попросился к нам в работники. Немного поразмыслив, мы согласились. Работы на ферме прибавилось, предстоял летний покос, и к тому же я была опять в положении (мы с Владом очень хотели девочку), так что помощь была бы очень кстати. Кроме того, Иван с Владом решили, что при наличии работника они смогут вместе поехать на охоту, оставив Виктора нам помогать. Виктор быстро вошел в курс дела и освоился с работой и с коровами, и мы с Ольгой чередовались, работая на ферме по неделе.

Наш племенной бык Яша за зиму неожиданно вырос, раздался в шее и груди и приобрел довольно устрашающий вид. При этом он был ручной и безобидный, ходил за нами хвостом и попрошайничал хлеб или морковку. Завидев на улице человека, он радостной трусцой кидался навстречу, надеясь на лакомство, чем приводил в ужас местный народ. Пришлось его привязывать.

Остальные коровы и телята паслись дружно на свободе. Наш первенец Бяша тоже очень подрос за лето и к осени превратился в молодого бычка с широким лбом и белой кудрявой шерстью. Он по-прежнему был совсем ручной и радовался любому общению. Однажды мы заметили, что с ним что-то неладно — стал худеть, шерсть потускнела и свалялась, глаза потухли. Мы не могли понять, в чем дело. Вскоре Бяша погиб. При вскрытии обнаружилось, что у него в печени торчала велосипедная спица. Кто-то со знанием дела ее туда воткнул так, что снаружи ничего не было заметно. Это был, пожалуй, единственный акт вандализма по отношению к нам и нашим животным. Мы даже догадывались, кто это сделал, но доказательств не было.

Как я уже писала, взаимоотношения между людьми в Наканно были своеобразными. Все разборки оставались внутри деревни и наружу не выносились. Жена пырнула мужа ножом в живот во время пьяной драки — вертолет увез пострадавшего в районную больницу, и дело замялось. Как-то в дальнем зимовье нашли повешенного лесника. Охотники знали, кто его повесил и за что, но молчали. Приезжал следователь, но так ничего и не выяснил.

Молоко с соляркой

Грозная была самая бестолковая корова, она все время куда-то забредала или что-нибудь не то съедала, одним словом, «свет горит, а дома никого нет». Однажды летом с ней приключился казус. Недалеко от деревни находилась временная стоянка нефтяников. Они тоже иногда приходили на ферму за молоком. И вот видим мы как-то такую картину: со стороны стоянки, взбрыкивая задом, несется Грозная, и в зубах у нее развивается какая-то тряпка. Следом, размахивая руками и нещадно матерясь, бежит нефтяник. Далее последовал его рассказ (сильно отредактированный): «Лежу я под трактором, кручу гайку. Рядом стоит ведро с соляркой, которую я приготовил, чтобы залить в трактор. Слышу странные хлюпающие звуки, выглядываю из-под трактора и вижу вашу корову, которая хлещет соляру из ведра. Пока вылезал из-под трактора, она прикончила ведро и кинулась наутек, на ходу сорвав зубами с веревки мою рабочую рубаху! У вас что, все коровы такие бешеные?»

Рубаху у Грозной отобрали и вернули владельцу. Она уцелела, хотя была изрядно пожеванная. Вечером я выдоила из Грозной литров восемь непонятной жидкости. Она была значительно желтее молока и нестерпимо воняла соляркой, хоть в трактор заливай. На следующий день к нам из Ербогачена приехал зоотехник проверить, как у нас идут дела на ферме, в порядке ли коровы. Все осмотрев, остался доволен и похвалил наше хозяйство. Напоследок я сказала, что у нас есть для него сюрприз: на его глазах надоила от Грозной стакан молока и предложила понюхать и попробовать. Зоотехник отшатнулся:

— Что это такое?

— Молочко от бешеной коровки. Вот такую корову вы нам дали! Соляркой доится, и мы ей трактор заправляем.

Зоотехник недоуменно хлопал глазами и ничего не понимал. Пришлось рассказать. Он долго смеялся и сказал, что впервые в его практике такое видит. Целую неделю мы выливали молоко от Грозной, пока она полностью не прочистилась.

Егор

Когда мы приехали в Наканно, Егору исполнилось 11 лет. За первое лето он быстро освоился с местными ребятами и до осени был практически на «вольном выпасе» — белые ночи, костры, рыбалка, скачки на лошадях и купание в Тунгуске. Все было ново и интересно. Осенью Егор пошел в пятый класс, в котором, кроме него, был еще его приятель Пашка. Это была беспокойная компания. Они все время болтали, что-то мастерили под партой, кидались записочками в ребят шестого класса, сидевших на соседнем ряду. Трудно было быть учительницей у собственного сына. Но мне удавалось как-то их приструнить, и учились они вполне сносно. После уроков дежурный должен был подметать класс и мыть доску, но когда дежурил 5-й класс, кабинет часто оставался неубранным — Егор с Пашкой ловко смывались. Если мне удавалось их быстро отловить, пока они не растворились где-нибудь в тайге, они вместе покорно шли убираться, чтобы было быстрее и веселее.

Когда у нас появилась ферма, Егор тоже во всем участвовал, помогал и в строительстве, и с заготовкой сена. Влад иногда брал его с собой на рыбалку и охоту на мелкую боровую дичь, учил ставить капканы на ондатру. За первое лето Егор сильно подрос и повзрослел, у него стал ломаться голос. Он выглядел старше своих лет и стал превращаться в «трудного подростка». Надо сказать, что Егор с детства не отличался сговорчивостью, был молчалив и упрям. При этом он был очень чувствительным и ранимым ребенком, но внешне этого почти никогда не проявлял. Если между нами возникал конфликт, он насупливался, замыкался и добиться от него чего-либо было невозможно. С переходным возрастом эти качества усилились. Я заметила, что Егор стал покуривать, и как-то из дома исчезла бутылка водки. Ни мирные беседы, ни наказания на Егора не действовали. Он от всего отнекивался или просто упрямо молчал.

Осенью в начале шестого класса он вдруг забастовал и наотрез отказался ходить в школу. Мы пытались выяснить причину, уговаривали, угрожали… Ничего не помогало. Егор отказывался что-либо объяснять. «Не буду ходить в школу, и все тут. Хоть убейте». Тогда я решила отправить его в Москву к маме и Алеше на перевоспитание и в надежде, что ему там вправят мозги. Все, что происходило в Москве, мама описала в своей книге «Общаться с ребенком. Как?» в последней главе «Письма о подростке». Этими подростком как раз и был Егор. Мы с мамой переписывались, и по этим письмам она и написала эту главу. Только имена там изменены, и Егор зовется Федей.

Пробыл Егор в Москве три месяца, и к Новому году его отправили обратно. По словам мамы, он очень тосковал по дому, чувствовал себя ненужным и сосланным и скучал по семье и вообще по жизни в Наканно. Вернувшись, Егор некоторое время сидел дома и маялся от безделия. Все ребята были в школе, на улице холодно, и делать ему было нечего. Тогда он решил пойти работать и устроился водовозом. Ему шел тринадцатый год. Работа водовоза была нелегкой. С утра надо было запрячь лошадь в сани с бочкой, ехать на реку, прорубить во льду ломом прорубь, начерпать ведром бочку воды и везти ее в какой-нибудь дом. Там можно было немножко погреться, дожидаясь, пока хозяева перетаскают воду к себе. Если в доме жили старики, то Егор сам перетакскивал им воду. Потом опять надо было ехать на реку. И так целый день.

Однажды Егор пришел домой весь вывалянный с ног до головы в снегу и сказал, что лошадь вместе с бочкой заехала в глубокий сугроб, и он не может ее оттуда вытащить. Я оделась и пошла помочь. Лошадь стояла по брюхо в снегу, а сани с пустой бочкой завалились на бок в сугробе.

Было понятно, что нам нужна подмога, и я послала Егора домой за Владом и за лопатой. Прошло полчаса, но никто не появлялся. Чтобы совсем не замерзнуть, я стала разгребать и утаптывать снег вокруг лошади и пытаться ее распрячь. Часа через полтора стало темнеть, и мне, наконец, удалось распрячь лошадь и вытащить ее из сугроба. Отведя лошадь в конюшню, я отправилась домой, недоумевая, что случилось. Дома я застала полную идиллию: топилась печка, Влад сидел в своей конуре и что-то мастерил, Маша делала уроки, а Егор с Вадиком самозабвенно катали по полу машинки. Завидев меня в дверях, Егор на мгновение застыл, в его глазах мелькнула какая-то мысль, сменившаяся выражением ужаса:

— Боже мой, мама, извини, пожалуйста, я про тебя совсем забыл…

Оказалось, что придя домой и решив немного погреться, Егор увлекся игрой с Вадиком и совершенно забыл про нас с лошадью.

Проработав водовозом всю зиму и вкусив все прелести трудовой жизни, Егор следующей осенью снова пошел в шестой класс.

В конце зимы в детский сад, наконец, прислали заведующую. Ею оказалась восемнадцатилетняя девушка по имени Катя. Она закончила в Иркутске педучилище и по распределению приехала в Наканно. Это была тихая, улыбчивая, мягкая девочка, но с некоторой твердостью в характере. Увидев, в каком плачевном состоянии находится детский сад, она стала наводить там порядок. В игровой комнате появились ковры и игрушки, дети были вовремя накормлены, уложены спать и переодеты. Катя совмещала функции воспитателя и заведующей. Вадик снова стал ходить в садик, и я была спокойна, зная, что он досмотрен. Так как по возрасту Катя была ближе к школьникам, чем ко взрослым, с ней вскоре подружились некоторые старшеклассники и стали приходить пообщаться. Подружился с ней и Егор. После уроков он прямиком отправлялся в детский сад и проводил там все время. Когда детей разбирали, он шел с Катей к ней домой, колол дрова, таскал воду, помогал по хозяйству. Домой возвращался поздно. Маша за меня переживала, как могла помогала по хозяйству и отбирала у меня топор, когда я с животом пыталась колоть дрова. В отсутствие Влада это было обязанностью Егора, но его часто не было дома. Вскоре стало понятно, что у Егора с Катей не только дружба. Я решила поговорить с Катей, пригласив ее к нам домой. Спросила, понимает ли она, сколько Егору лет и сколько ей, и что вообще такое у них происходит. Егор почти не появляется дома, не помогает по хозяйству, не делает уроки. Выслушав мою тираду и слегка смутившись, Катя сказала, что все понимает, но не знает как быть. Им так вдвоем хорошо, Егор такой хороший, заботливый, внимательный и гораздо взрослее своих лет, и они очень привязались друг к другу. Она пообещала отправлять его вовремя домой и помогать с уроками. Было понятно, что запретить им видеться не получится. Егор хоть и скрывал свои чувства, но выглядел счастливым, и в нем пробудилась ответственность за эту девочку. Она явно его отогревала, чего не удавалось мне, занятой работой и младшими детьми.

В конце мая шестиклассники должны были писать годовой диктант по русскому языку.

Егор накануне вечером собрался на рыбалку. К диктанту он относился философски, и попытки отговорить его от рыбалки ни к чему не привели. По крайней мере, он пообещал вернуться вовремя. Явился он только утром, в седьмом часу, весь грязный, пропахший костром и с хорошим уловом. Кое-как отмывшись, переодевшись и наспех позавтракав, отправился на экзамен.

После уроков я пришла в учительскую. Там царило веселье.

— Мария Вадимовна, иди посмотри, как твой сын диктант написал — смеясь, сказала Катерина, протягивая мне тетрадку.

Пол страницы было исписано аккуратным почерком — видно было, что Егор старался. Потом буквы стали постепенно терять очертания, превратились в непонятные загогулины, которые окончились прямой линией, выехавшей за пределы страницы — Егор заснул.

Катерина сжалилась и разрешила Егору переписать диктант, когда он выспится.

Я доработала в школе до конца года и ушла в декрет. Срок рожать мне был поставлен где-то в середине августа, так что в конце июля я улетела в Москву, взяв с собой Машу и Вадика. Влад и Егор остались на хозяйстве, огороде и ферме.

У меня родилась девочка, которую мы назвали Алиса. Задерживаться долго в Москве я не хотела, так как переживала за оставленное хозяйство и брошенных мужчин. Так что в середине сентября мы с детьми и трехнедельной Алисой вернулись домой.

В Наканно мы прожили еще одну зиму. Влад опять уехал на охоту на полтора месяца, а я сидела дома с детьми. Забот у меня прибавилось.

Алиса была спокойным и жизнерадостным ребенком. Она по нескольку часов спала в коляске на веранде. Я закутывала ее в два козьих пуховых платка, теплое одеяло, прикрывала ей лицо и выносила наружу. Оставалось только периодически щупать нос — теплый ли он. Просыпалась Алиса всегда в хорошем настроении, «гулила» и на всех улыбалась. Кроватки у нас не было, так что обитала она либо в коляске, либо сидела в пластмассовой ванне, в которой мы ее периодически и купали, или я таскала ее под мышкой, делая другой рукой какие-нибудь дела по дому.

В январе к нам приехала съемочная группа из Иркутска снимать фильм про жизнь поселка. Он назывался «Как живешь, Наканно?» Попала в этот фильм и наша семья. Поснимали всех нас дома, как я укутываю Алису в несколько слоев и выношу спать на сорокоградусный мороз. Порасспрашивали про нашу жизнь и быт, а потом поехали на участок к Владу, где сняли его в зимовье, и как он лазает по пояс в снегу и ставит капканы на соболя. Задали вопрос, почему мы уезжаем. Влад все подробно объяснил. К тому времени мы уже приняли решение уехать обратно в Москву. Было понятно, что детям нужны полноценное общение, культура и нормальное образование. В Наканно ничего этого не было. Были суровые условия жизни, дикая и практически нетронутая природа, навыки и знания, которые никогда бы не приобрелись в городе, взаимоотношения людей в маленьком замкнутом коллективе, основанные на своих законах и принципах — все это было по-своему ценным опытом для каждого из нас, но для старших детей этого было недостаточно. И Егор был тому наглядным примером. Хотя он до сих пор вспоминает эти три года, проведенных в Наканно как лучшие годы своей жизни.

К концу учебного года мы стали готовиться к отъезду. Иван с Ольгой нас понимали. Они приняли у нас ферму, выплатив причитавшуюся нам долю от общего имущества. Они тоже стали подумывать об отъезде, и, как мы потом узнали, уехали через год к себе на Алтай.

Мы наметили отъезд на начало июня, но тут возникла новая проблема: Егор заявил, что без Кати он никуда не поедет, что убежит из дома и останется в Наканно.

Этот вариант был неприемлемым. Оставался один выход — взять с собой Катю, тем более, что она хотела поступать в пединститут в Москве. Мы договорились, что лето Катя поживет у нас, подготовится к экзаменам, а с осени переедет в общежитие.

И вот 6 июня 1991 года мы покинули Наканно. Интересно, что эта дата 6 июня стала датой поворотных событий в моей жизни. 6 июня я уехала на Байкал в семнадцать лет работать лесником. 6 июня мы с Владом уехали из Троицы. 6 июня прилетели в Наканно и 6 июня оттуда уехали. Это не было специально задумано, так само как-то получалось.

В Москве мы прожили восемь лет, и за эти годы произошли некоторые события, которые значительно изменили и меня, и мою жизнь, и жизнь нашей семьи.

Но об этом в следующей книге…