Бульдожья схватка Бушков Александр
Ирина выпила одним глотком, закашлялась, помотала головой, сунула ему пустой бокал, опустила руки, глядя, в общем, скорее покорно, нежели возмущенно — смирилась, приняла правила игры.
— Блузку сними, — сказал он, приканчивая свой бокал.
Она повиновалась. Вот теперь не оставалось никаких сомнений — красотка не просто посвященная, она, пожалуй что, в полном смысле сообщница. Второй компонент сладкой парочки, рассчитывающей долго и счастливо обитать где-то вдали от родины с кругленьким банковским счетом в кармане. Быстренько все прикинула, стерва, умничка, гордячка, сообразила, что эти денежки стоят часика сексуального принуждения, ох, стоят… Будь все иначе, не считай она эти денежки и своими тоже, давно заехала бы по роже и гордо удалилась, обливая презрением…
Многозначительным жестом показал, чтобы в темпе сбрасывала все остальное, не испытывая при этом ни жалости, ни сочувствия — с чего бы вдруг?! Вразвалочку подошел к ней, голышом стоявшей на пушистом ковре, легонько потеснил к креслу, видывавшему всякое, сбросив пиджак прямо на ковер, вжикнул «молнией» брюк и, примостив в кресле, наваливаясь, хохотнул:
— Тебе не приходило в голову, что гены-то общие?
…Примерно через час он, развалившись в кресле, взглянул на стоявшую перед столом Ирину, уже одетую, по-прежнему утонченную и элегантную, хмыкнул:
— Ну вот, а ты, глупенькая, боялась…
— Подписывай, — сказала она ледяным тоном. — Получил все, что хотел.
— Как сказать, прелесть моя, как сказать… — протянул он, не спеша нацеливаясь «Паркером» на документ.
— То есть?
— Подписать-то я подпишу, — сказал Петр. — Я свое слово держу. Только, чует мое сердце, мне придется подмахивать еще кучу не менее важных бумажонок, а? Улавливаешь мысль, лапочка?
— Ты что, хочешь сказать… — она по своему обыкновению приготовилась было сверкнуть глазами, но вовремя сообразила, что бумаги-то еще не подписаны, сбавила обороты. — Всякий раз?
— Ага, — безмятежно сказал Петр. — Давай договоримся: подписывать бумаги будем каждый раз через это креслице. Или, если тебе оно не по вкусу, через более уютное местечко. Каждый стремится урвать свою выгоду, милая, таков закон рыночной экономики… Вот, держи. Всегда к твоим услугам. — И осклабился с должным цинизмом: — А ты мне понравилась, сладенькая…
Она, тщательно гася все внешние проявления кипевших эмоций, отвернулась и прошествовала к выходу. Петр смотрел ей в спину прищурясь, словно поверх вороненого ствола. Все было в порядке, крохотулька-микрофон уже покоился под воротником ее пиджака, где вряд ли будет обнаружен в ближайшее время. Теперь все зависит от ее характера — молча перетерпит, стиснув зубы, или помчится громко сетовать на судьбу. Скорее уж — второе. Он приложил все старания, чтобы получилось именно так…
Включил маленький транзистор — и тут же понял по раздававшимся из динамика звукам, что подстройки не требуется. Прекрасно слышно, как стучат каблучки — это она идет по коридору, — как открывается дверь, легонько скрипит стул, как тоненько пищат нажимаемые клавиши мобильника.
— Алло? Ты где? Я немедленно к тебе еду. Ничего подобного, я сказала — немедленно. Там объясню. Все, еду.
Торопливо приведя себя в порядок, хлопнув по карману — ключи от машины на месте, — он схватил со стеллажа первую попавшуюся папку, сунул транзистор во внутренний карман пиджака и выскочил в приемную, мимоходом бросив Жанне:
— Поработаю с бумагами часок, меня ни для кого нет…
Уже в подземном переходе подумал: а что, если они придумают какую-нибудь каверзу с квартирой-выходом? Да нет, глупости, с чего бы вдруг?
И в самом деле, в квартире никого не оказалось. Петр выбежал на площадку, запер дверь, припустил вниз, прыгая через три ступеньки. Машина завелась с полпинка. Он напялил темные очки, выехал со двора и встал носом к улице — слава богу, проехать она может только по этой дороге…
Буквально через пару минут мимо на зеленый свет промчался синенький «пежо» — судя по его полету, разозленная Ирина срывала раздражение на «совковых» тачках, безжалостно их подрезая. Петр выехал на улицу и двинулся следом, держась на приличном расстоянии.
Напрасно беспокоился, что это будет новая, неизвестная хаза — «пежо» въехал в уже знакомый ему дворик. Именно сюда Пашка его вызвал, когда Петра якобы вытряхнули из нафаршированной зеленью машины… Вот он, фонтан…
Не стоило наступать ей на пятки. Петр присмотрел свободный уголок в соседнем дворе, остановил машину под высоченными кустами сирени, выключил мотор, приспустил стекло. Приглушил громкость, поднес приемничек к уху.
Стук каблучков по лестнице, грохот двери.
— Что стряслось? — озадаченный Пашкин голос. — Подписал?
— Подписать-то подписал…
— Тогда почему столь похоронный вид? Радоваться надо, лапа…
— Радоваться? — протянула она с невыносимым накалом сарказма. — Я бы не спешила…
— Да что случилось?
— Ничего особенного. Просто, прежде чем подписать, этот скот меня трахнул.
— Как?
— Хреном! — чуть ли не взвизгнула Ирина, на секунду потеряв весь светский лоск. — По буквам повторить? Хреном! Спереди, сзади и в рот с проглотом, если тебя интересуют все детали… Как? Вот так!
— Ириш, ну не кипятись ты… Давай спокойнее…
— Спокойнее? — она уже не сдерживалась. — Интересно, сколько бы у тебя спокойствия осталось, подставь ты свою жопу! Или отсосав добросовестно… — послышалось стеклянное звяканье, стук горлышка о край бокала. — Час он меня пялил в кабинете во все дырки, ясно тебе? Великий комбинатор…
— Но ведь подписал? — почти спокойно спросил Пашка.
Оглушительная оплеуха, протрещавшая так, что Петр на миг отнял приемничек от уха, опасаясь за барабанную перепонку, — чертов микрофончик был крайне чувствителен…
— Ириш, ну что ты… Выпей еще, успокойся…
— Твоими бы устами, милый… Не тебя трахали. Боже, какая скотина, только бы не подцепить ничего…
— Да брось ты… Ириш, в конце-то концов, это моя точная копия, так что, если вдумчиво рассудить, ты не особенно и пострадала… — Судя по звукам, она опять размахнулась, но Пашка на сей раз успел вовремя отскочить подальше: — Милая, ну извини, неудачно пошутил… У меня нервы тоже не железные…
— А у меня … не блядская, чтобы давать всем и каждому…
«Лексикончик, однако», — ханжески покрутил головой Петр, старательно ловя каждый звук.
— Ириша, милая, ну кто же знал, что так получится… Я и не предполагал…
— Головастый ты мой… Не предполагал?! А надо было предположить. Твой братец, сволочь такая, сказал умную вещь: «Гены-то общие…» Надо было мне раньше предполагать — яблочко от яблони недалеко падает, твой близнец должен быть весь в тебя…
— Ты о чем?
— Такой же блядун и стебарь! Даже в рот суете одинаково!
«Да-а? — удивленно поднял брови Петр. — Надо же, оказывается… Интересно, кто только первый придумал, что генетика — продажная девка империализма?»
— Ирочка, Ириш…
— Что — Ирочка? — взвилась она, совершенно не владея собой. — Не тебе ведь в рот спускали!
Дальнейшее совершенно не поддавалось какой бы то ни было цензурной интерпретации. Петр лишний раз убедился в простой истине — любая светская дамочка, какой бы утонченной и воспитанной ни смотрелась на людях, прекрасно владеет лексиконом тюремных сидельцев, бичей и прочего люмпен-элемента. Дайте ей только случай — и проявит свои знания во всем блеске…
Ирина еще долго, не выбирая выражений, высказывала свое крайнее возмущение происшедшим в кабинете, описывая сие смачно и незамысловато — и столь же красочно объясняя, какого она мнения о Пашке, о его деловых качествах, о его мнимых к ней чувствах, обо всем происходящем. Пашка, надо полагать, вертелся, словно карась на сковородке, но благоразумно не встревал с комментариями, законно опасаясь получить по физиономии еще разок, а то и не единожды.
Кипение страстей продолжалось несколько минут, потом она, видимо, утомилась. Стала повторяться, в ее красочной речи явственно обозначились паузы, а там и вовсе замолчала, и Пашка, наконец-то, принялся ее утешать, деликатно и многословно — твердил, что это досадная, роковая случайность, что все наладится, что ничего не повторится, что он и думать не мог, какой скотиной окажется родной братец, что все, надо полагать, произошло спьяну… Тут Ирина встрепенулась, резонно заявив, что ей от этого, между прочим, ничуть не легче, даже наоборот, поскольку болит не только здесь, но и там, даже сидеть больно. Тщательно подбирая слова, Пашка вновь уговаривал и утешал, шептал и сюсюкал, заверял, обещал, гарантировал…
— Ага! — бросила она строптиво. — Знаешь, что этот плебей армейский мне выдал открытым текстом? Что отныне любой документ, через него проходящий, будет подписывать только через траханье… Вот это ты как собираешься урегулировать? По душам с ним потолкуешь? А если взбрыкнет? Он, по-моему, обнаглел и вошел во вкус. И прекрасно соображает, какие выгоды несет его положение. Миллиона ему уже мало, теперь я на десерт понадобилась, систематически и со всем усердием…
— Иришка, милая… — что-то очень уж легкомысленно произнес Пашка. — Да помилуй, какое там «систематически»… Не будет никакого «систематически», точно тебе говорю…
— Паша! — судя по радостному тону, у нее мгновенно высохли слезы, несомненно, до того наличествовавшие. — Ты что, хочешь сказать…
— Именно, маленькая, — произнес Пашка с самодовольством, от которого Петра передернуло. Продолжал торжествующе: — Никакого «систематически» не будет. Ничего не будет. Кончилось представленьице. И нет более нужды в нашей кукле. У меня такое предчувствие, что завтра поутру что-то непременно произойдет. Нечто окончательное и радикальное… Завтра. Поутру. Смекаешь, малыш? Извини, что так получилось, но я, честное слово, и предполагать не мог, что этот скот напьется, начнет к тебе приставать… Извини. Все кончилось, маленькая, хорошая ты моя, лучше подумай, какие горизонты распахиваются…
Петр уже вполуха слышал воркованье-лопотанье. Черт с ними, голубками. Главное произнесено вслух, и вряд ли ради красного словца, успокоения ради. Значит, он им ив самом деле больше не нужен. Мавр сделал свое дело, того, что он наподписывал, вполне достаточно. Бедную, несчастную марионетку снимают со сцены и швыряют в ящик…
Но он-то им не марионетка! Итак, завтра. Поутру. Каким образом?! Подумав, он выключил транзистор, оборвав на полуслове уже неинтересное воркованье сладкой парочки, взял с сиденья мобильник и набрал Катин номер. Сделав над собой легонькое усилие, беззаботно сказал:
— Привет, солнышко. Как настроение?
— А ты как думаешь? — весело спросила Катя. — Самодовольством лучусь — от осознания того, сколь гениален и велик муженек… Тут как раз по телевизору подробно объясняют, что ты свершил для области. И от мэра только что приезжали, билеты всем троим привезли…
— Какие?
— Роскошные, — сказала Катя. — С золотым тиснением, в три краски, на лучшие места… Завтра в Большом концертном состоится этакое гала-представление — в честь сегодняшней церемонии, если ты до сих пор не догадался. Мастера искусств будут блистать, а мы все — то есть и я, как супружница, и Надя — будем восседать в первом ряду, вы, иностранцы ваши, губернатор с мэром и прочие шишки… Паш, у меня отчего-то прекрасное настроение. Хочешь, надену зеленое платьице прямо на меня и приеду к тебе в офис?
— Я бы с удовольствием, Катенька… — вздохнул он с искренним сожалением.
— Но работы еще на пару часов — подгоняем, чистим шероховатости и все такое… Концерт-то во сколько?
— В десять утра. Но выехать, конечно, нужно примерно в половине девятого…
— Да, конечно. Извини, отключаюсь. Сейчас импортные люди вернутся, продолжим…
— Савельев!
— А?
— Я тебя люблю…
И запищали гудки. Отложив мобильник, Петр включил подслушку. Ничего интересного, успокоились малость, но идет все та же пустая болтовня. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза.
"Завтра. Поутру. Поездка, которую никак невозможно отменить, — пресловутое «место встречи изменить нельзя». Поездка, о которой Пашка и его банда, конечно же, осведомлены. Вот оно! Удобнейший случай.
Совершенно по-другому стоит теперь взглянуть на вчерашний экскаватор, спозаранку припыливший во двор их престижного дома и раскопавший дорогу аккурат возле их подъезда. Конечно, это и в самом деле могла быть инициатива коммунальщиков, решивших заменить прогнившую трубу, — но сердце вещует, что и здесь не обошлось без ходов. Очень уж кстати подгадали чумазики с отбойными молотками, вскрывшие асфальт и прорывшие канаву так, что до машины завтра придется идти метров примерно сорок — по дорожке, вдоль подъездов, по открытому, простреливаемому месту. По тому самому месту, куда выходят окна елагинской квартиры. Они выходят все трое, господин Савельев с женой и падчерицей, — и попадают под огонь маньяка. Охрана, конечно, будет бдить, но чем она поможет, если, скажем, в ход пойдет автомат? Порежет всех скопом — босса с чадами и домочадцами, бодигардов, случайных прохожих и кошек на заборах. Кучный огонь из автомата, который держат умелые руки, — вещь страшная, нисколько не похожая на бесцельную пальбу из голливудских боевиков…
Впрочем, автомат вовсе не обязателен. Хороший снайпер с магазинной винтовкой-бесшумкой успеет натворить дел не менее жутких, а вот его, вполне может оказаться, никто и не успеет вычислить, не говоря уж о том, чтобы снять.
Ничего, — подбодрил он себя, закуривая сигарету. — Постараемся уцелеть. Прорвемся. Место, время, точка засады — все известно. Лишь бы не оказалось где-то рядом второго, для подстраховки. Нет, маловероятно. Круг особо доверенных Пашкиных лиц сужен до предела.
Прорвемся!"
Он извлек из сейфа свое якобы заявление насчет сексуального маньяка Елагина, изорвал бумагу в клочки, спалил в раковине в комнате отдыха. Побрызгал спреем, чтобы «культурно воняло». Потом разломал кассету, порвал пленку, завернул все это в газеты, запихал в урну — дисциплинированная уборщица в понедельник выкинет без лишнего любопытства. Что бы ни случилось, чем бы ни кончился завтрашний поединок, от Пашкиной версии не останется ни рожек, ни ножек…
Управившись с этим, вызвал Земцова. Не предлагая тому сесть и не садясь сам — дабы подчеркнуть тем срочность и важность дела, — распорядился:
— Оставайтесь в здании после окончания рабочего дня. Когда все разойдутся, вскроете кабинеты
Косарева и Ирины Сергеевны. Лично, никого из своих не привлекая и не ставя в известность. Проведете выемку всех документов, которые я подписал после возвращения из больницы. Все изъятое сложите в мой сейф. Вопросов не задавать. Сохранять полную секретность. Объяснение получите потом, а пока могу вас заверить в одном: я в своем уме. Или есть сомнения?
— Да нет, — сказал Земцов.
— Вот и действуйте, — кивнул Петр.
Глава шестая
ОХОТА НА БРАВОГО ОХОТНИЧКА
Он проснулся в назначенное самим для себя время — в половине шестого. У него это благодаря многолетней практике выходило так же просто, как другому
— погасить свет, уходя из дома. Полежал самую малость, прочно привязывая себя к реальности, стряхивая всякие остатки сна. Катя ровно дышала рядом, уткнувшись лицом в подушку. Не стоило баюкать эмоции и чувства, час пробил. Вплотную подошло время атаки, когда ничего уже нельзя изменить или переиграть, остается лишь действовать…
Осторожненько встал, оделся, ухитрившись так и не разбудить Катю. На цыпочках прошел в кабинет, сел за стол и выпил холодный кофе, запасенный с вечера. Почувствовал себя бодрым, сильным, готовым к драке. Знакомое чувство играло пузырьками в крови — сложная смесь предвкушения, ожидания, страха и надежды, понятная только тем, кто ходил в атаки…
Критически обозрев Пашкину коллекцию холодного оружия, развешанную на серо-желтом ковре, снял с гвоздика единственный предмет, на что-то годившийся, — советский морской кортик. Сунул его во внутренний карман куртки и тихонечко вышел, прихватив кофейник из огнеупорного стекла, где оставалось еще со стакан.
Реджи в своем закутке открыл глаза, но промолчал — привык, крыса белая, не бросался на шею, но и не ворчал… Петр тихо открыл дверь в комнату Нади
— и обнаружил ее за столом, полностью одетую. Как девчонка ни храбрилась, стараясь придать себе небрежно-лихой вид подруги Тарзана, видно было, что ее легонько познабливает.
Петр сунул ей в руку кофейник, проиллюстрировав это скупыми жестами. Она залпом выпила и, повинуясь его жесту, на цыпочках пошла следом по коридору. Это было, как во сне — тишина, покой, благолепие… Охранную сигнализацию он отключил в две секунды — научился с ней управляться, как-никак он был для всего остального мира хозяином этих хором, господином Савельевым, негоциантом.
Они выскользнули на лестницу, тихонько стали спускаться.
— Поджилки дрожат? — спросил Петр.
— Неа…
— Врешь, — сказал он. — Дрожат. Это нормально. В первый раз всегда дрожат… Главное, не суетись. Если начнется что-то непредвиденное, не суетись, не мечись, не путайся под ногами. Забейся в уголок и не мешай работать…
— Слушай, ты что, какой-то спецназ?
— Да нет, с чего ты взяла? — удивился он искренне. — В нашем мире и без спецназа хватает придурков, которым никак не удается жить нормально. Я просто-напросто такой придурок, вот и все…
…Он на миг провалился в другое измерение — где пьяная чухонская сволочь прорывалась к телестудии, грудью напирая на дула автоматов, где посреди клубов жаркой пыли над толпой взлетали отрезанные головы, где чадно, страшно пылали грузовики, и врассыпную драпали царандоевцы, и взвод десантуры приготовился подыхать, хотя никому, понятное дело, не хотелось… И что же, все было напрасно? Через все это пройти, чтобы погибнуть от блудливой рученьки родного брата, клопа жирного? Нет, шалишь…
— Ну, давай, — сказал Петр, легонько подтолкнув ее к выходу. — Все помнишь?
Девчонка кивнула, отчаянно храбрясь. Вышла из подъезда. Петр, встав на цыпочки, осторожно распахнул окно на улицу, подпрыгнул, перевалился на подоконник, спрыгнул наружу. Вокруг — никого. Небо синее-синее, улица пуста, мир как-то особенно чист ранним утром… Нормальной энергичной походкой он направился во двор собственного дома, свернул под арку и, пригибаясь, на корточках побежал вдоль стены, под высоко расположенными окнами первого этажа. Где-то над его головой как раз и были окна елагинской квартиры. Не стоит питать иллюзий, будто удастся застать Митеньку врасплох, вытащить в трусах из постели сонного — не та школа, наверняка бывший старлей тоже уже проснулся раньшенько по внутреннему будильнику, умылся белешенько, проверил все, прикинул все еще раз…
Вполне возможно, сидит теперь у окна, покуривает, поглядывает время от времени. А может, они оба сидят у окна. Возможно, Пашка там и заночевал перед делом. Это усложняет задачу, но не особенно…
Увидев его, Надя двинулась наискосок через двор, они встретились у подъезда, поднялись на третий этаж. Метнувшись так, чтобы не оказаться в поле обозрения дверного глазка, Петр прижался спиной к стене у самой двери. Надя, судорожно сглотнув воздух, позвонила — длинно, требовательно.
Петр зачем-то считал про себя — размеренно, чтобы каждая произнесенная в уме цифра соответствовала секунде.
На двенадцатой секунде замок щелкнул. Совсем рядом раздался недоуменный, но абсолютно спокойный голос Елагина:
— О! Вот так явление! Какими судьбами, лапка?
— А кто-то ведь приглашал…
— Конкретно мыслишь, лапка. Слушай, что так спозаранку…
Крутнувшись, Петр рассчитанным прыжком ворвался в прихожую, ударил рукоятью зажатого в кулаке кортика прямехонько по мужской гордости, врезал согнувшемуся в три погибели Елагину кулаком по шее, вбил в комнату, как гвоздь в доску, ударом ноги. За руку втащил Надю, захлопнул дверь. Не теряя времени, кинулся проверять все двери, какие только оказались в пределах видимости. Вторая комната, ванная, кухня, сортир — везде пусто…
За шиворот поднял скорчившегося, сквозь зубы стонущего Елагина, толчком отправил к дальней стене, подальше от стола и лежавшего там пистолета с глушителем, каковым немедленно и завладел. Импортный «Вальтерок», должно быть, неплохая штука… Проверив наличие патрона в стволе, огляделся.
К его превеликому сожалению, в комнате не оказалось ничего, чем можно было бы связать клиента. И дома у Петра не нашлось веревки — в чем, в чем, а в этом новорусские хоромы помочь не могли, не водилось там столь бесполезных предметов…
Так что следует держать ушки на макушке — не с дворовой шпаной связался… Взглянув в сторону окна, он уважительно присвистнул. Митенька подготовился неплохо. Снайперский винторез с глушителем установлен на черном штативе с двумя степенями свободы — так, что в расчетное время осталось лишь крутнуть винт, поднять вертикальную штангу, секунд пятнадцать потратить на доводку. И пали по идущему клиенту, сколько душеньке угодно. Рядом, стволом вверх, к стене прислонен «коньяк в ботинках» — автомат с подствольником. Ну, диспозиция ясна — снайперка для Петра с семейством, трещотка — для охраны. Грамотно. Все шансы на успех — отстреляться и уйти…
Торопясь, пока верзила не очухался, Петр подхватил снайперку со штативом вместе, автомат, бросил все это в ванную и захлопнул дверь. Повернулся к лежащему, держа пистолет дулом вверх, закурил, присмотрелся:
— Как самочувствие, старлей?
Похоже, с первыми приступами боли Елагин уже справился и его старательное закатывание глаз больше походило на притворство.
— Эй, не изображай умирающего лебедя, — сказал Петр. — Оклемался, я ж вижу… Я, кстати, Женевскими конвенциями не стеснен, так что не старайся меня разжалобить.
Елагин чуть распрямился, убрав колени от подбородка, лежа в неудобной позе, приподнял голову:
— Ты что, охренел, вице-полковник? Нажрался с утра? Прямо по яйцам…
— Язычок попридержи, здесь несовершеннолетние, — сказал Петр без всяких эмоций. — Ну, крести-козыри? Проиграл?
— Ты это насчет чего? Слушай, можно, я сяду?
— Сядь, хрен с тобой, — сказал Петр. — Колени ближе к подбородку, руки на колени… Как выражались в старых фильмах, ваша карта бита, полковник Швепс…
— Ты о чем? — изумился Елагин так натурально, что можно бы и поверить, не знай Петр всего.
— О вон тех дурах. Что сейчас в ванной.
— Ты что, мент? Какое тебе дело, что я держу дома? Что ты мне вообще шьешь? Давай поговорим…
— Давай, — сказал Петр, не ослабляя внимания. — Времени у нас много, господин Василидис, который Костас, что-то запаздывает, проведем время для скоротания скуки за приятной беседой… Я тебе шью попыточку изничтожить меня со всем семейством, только-то и делов. Не так уж мало, а?
— Совсем охренел? Мозги поплыли? Скажи прямо, что психанул из-за Катьки…
Петр поморщился:
— Митя, хочешь пошлую фразу? Умный человек должен точно улавливать момент, когда он проиграл. Пошлая фраза, сотней шпионских романов затрепанная, но истине полностью соответствует. Все я знаю.
— Все? — покривил губы Елагин. — Ну, тогда скажи, сколько спутников у Юпитера или какой атомный вес у стронция?
— Митя… — поморщился Петр. — Не придуривайся. Я не о том, что ты к словам цепляешься… Откуда-то сзади подала голос Наденька:
— Пристрели ты его! — голосок у нее был звенящий от напряжения, отчаянный. — Шлепни к чертовой матери!
— Какая добрая девочка… — усмехнулся Елагин, смирнехонько сидя на полу в предписанной позе. — Надюша, и ты можешь такое говорить о своем сексуальном инструкторе? Помнится, в этой самой комнатке кто-то брал в ротик и сосал со всем усердием, так, что…
Услышав за спиной шевеление, Петр отпрянул — как раз вовремя, чтобы ухватить кинувшуюся мимо него Надю за локоть и весьма невежливо оттащить в сторону. Она вырывалась, но Петр, не тратя времени, так цыкнул, что девчонка мгновенно притихла. Пояснил спокойно:
— Не дергайся. Он тебя умышленно хочет разозлить. Чтобы кинулась выцарапать ему глазыньки, по морде заехать… А когда окажешься рядом, он тебя живенько сцапает, прикроется от пули, и начнется бодяга с заложницей… видела в кино? Вот то-то. Ну, ты поняла? Пусть себе гавкает. Близко к нему не подходи. Я могу на тебя положиться?
Она кивнула, сердито сжав губы. Отпустив ее, Петр отступил еще на шаг ради вящей предосторожности.
— Зря ты эту тему не хочешь развивать, — как ни в чем не бывало продолжал Елагин. — Ты ее так и не трахнул, что ли? Зря, батенька, зря, мы ее с настоящим-то Павлом Иванычем всем премудростям обучили…
Петр коротко размахнулся. Елагин заткнулся, чуть отпрянув, покосился на кортик, глубоко ушедший в деревянную стенную панель — буквально в парочке миллиметров от его правого уха.
— Я, конечно, не супермен, — сказал Петр. — Но вот однажды от нечего делать навострился неплохо метать ножики. И, кстати, без всяких предрассудков или интеллигентских колебаний смогу этим самым ножичком барабанные перепонки проткнуть для начала… Нет у меня предрассудков, старлей, я с ними да-авно расстался… и зря ты меня, дерьмо, за штабную крысу держал, это я тебе по большому секрету говорю…
— Ах, во-от оно что… — сказал Елагин настороженно. — То-то были у меня смутные позывы некоего умственного неудобства, чутье работало, да босс так клялся и заверял, что я плюнул…
— Что он знал, твой босс… — хмыкнул Петр. — В общем, кончай с театром одного актера. Когда я говорю, что знаю все, то имею в виду простые и конкретные вещи. Что ты часиков в десять утра должен меня прихлопнуть со всем семейством, дабы господи Павел как бы помер. А на деле, конечно, вынырнул где-нибудь в Греции с новой рожей, новыми документами, солидным счетом, куда скачаны денежки Тарбачанского проекта… с картинами старых мастеров, поверх которых нечто современное намалевано…
— А у тебя не белая горячка?
— Хватит, Митя, — поморщился Петр. — Не буду я тебя уличать подробно и многословно. Скажу одно: Фомичу я на пиджак подсунул микрофон, крохотный такой, из земцовского хозяйства. Знаешь про такие? И когда вы вчера прихлопнули беднягу Фомича на Второй Индустриальной, я нахально сидел себе во дворе, в машине, слушал вашу милую беседу, на ус мотал, делал выводы, своими глазами видел, как вы потом из подъезда вышли, на тебе еще синяя курточка была, типа болоньи, не знаю, как они сейчас называются… А рядом шел босс — с новой рожей, так что и не узнать. Это один эпизод из моей работы с вами, один, но далеко не единственный… Может, тебе подробно пересказать вашу беседу?
— Не надо, — сказал Елагин, стегнув его взглядом. — Убедил. Ах ты, стервец, как же не раскусил я тебя? Черт, мелодраматично звучит, но ничего другого не придумаешь. Как я тебя не раскусил, падло?
— Самонадеянность, как обычно, — сказал Петр. — Она, матушка, уж столько народу погубила. Вы ставили ловушку на одного, а попался вам другой, совсем не тот, каким вы его себе придумали… Ладно, это все бесплодные риторические упражнения. Давай о деле…
— Ну, давай, — показалось, даже охотно подхватил Елагин. — Вот интересно, с чем ты в ментовку побежишь? — Он мотнул головой в сторону ванной. — С этими стволами? А это не мое, нет там моих пальчиков, хоть ты тресни. И на пушке, которой ты у меня под носом так изящно помахиваешь, тоже твои пальчики… Фомича ты мне хрен докажешь. Что еще? Эта затраханная нимфеточка? Ну, такие мелочи, что и говорить стыдно…
— А кто тебе сказал, что я побегу в ментовку? — усмехнулся Петр. — Я тебя здесь и кончу… за Новосибирск. Я же сказал, что знаю все. Или — почти все. Но для тебя разница несущественная.
По напрягшемуся лицу Елагина понял, что до того, наконец-то, стала доходить серьезность ситуации. И, сделав над собой усилие, продолжал непринужденно, даже где-то дружелюбно:
— Но можем и договориться… Где Пашка?
— Прекрасная погода сегодня, не правда ли? — напряженно усмехнулся Елагин.
— Понятно… — сказал Петр. — Попробуем пряничек. Вы ведь, два кретина, совершенно напрасно прикончили Фомича. Он и в самом деле был ни при чем. Я просто-напросто перегнал «уазик» на другую стоянку, да там и оставил. И мочит его дождик, и палит его зной… А насчет Фомича я все наврал, конечно…
Кажется, лишь теперь Елагин был удивлен по-настоящему. Поражен в самое сердце:
— Бог ты мой… Нет, серьезно? Бросить триста кило денег, двадцать лимонов, на левой стоянке… Точно, тронутый.
— Да брось ты, — сказал Петр. — Кому придет в голову, что в этой развалюхе — столько? Не ассоциируется автомобильный ветеран с хорошими деньгами, никто туда не полезет… Ну, Митенька? Может, поменяемся? Я тебе — «уазик», ты мне — информацию в темпе.
Елагин какое-то время пытливо разглядывал его, потом покачал головой:
— Не держи меня за дурачка. Так ты меня отсюда и выпустишь, не говоря уж о том, чтобы поделиться зеленью…
— А если рискнуть и поверить?
— Ищи дурака.
— Хорошо, сменим тему, — сказал Петр. — Неужели ты не понимаешь, что сам стал бы очередным трупом? Ко мне в сейф, на фирме, подсунули убойный материальчик — заявление покойного господина Савельева с просьбой принять меры к шизофренику Елагину, который развратил девочку — что подтверждается видеоматериалами — и хочет всех убить к чертовой матери… В сочетании с твоим трупешником это неплохо прозвучало бы, обернись все по-вашему…
— Ох, какие дешевые понты… — поморщился Елагин.
— Да пойми ты…
— Не старайся, не поможет. Мы с боссом — одна команда.
— Тьфу ты, да пойми… — в сердцах начал Петр.
От злости он на миг отвел взгляд, мотнул головой.
И Елагин прыгнул.
Прыгнул из невозможного положения, только что сидел у стены, держа руки на коленях — и вдруг взвился, толстенная белая подошва кроссовки мелькнула у самого виска Петра, он едва успел уклониться, а вот с пистолетом оплошал — и новый молниеносный удар в кисть, по косточке, вышиб его к чертовой матери. Петр даже не пытался заметить, где упал пистолет, глухо стукнув об пол, — не мог терять ни секунды, Елагин наседал, обрушив каскад размашистых, отточенных выпадов…
Петр встретил его, как умел, прекрасно понимая, что дерется не за одну свою жизнь. Парочку ударов удалось отпарировать, а вот самому ударить не пришлось — чертов старлей ушел с невероятной ловкостью…
Сзади придушенно взвизгнула Надя.
— Стоять! — рявкнул Петр, надеясь, что она поймет и послушается. Сделал выпад и едва не попался на прием с захватом штанины и вмиг вывернутой ногой. Отступил на шаг.
Они кружили по комнате, как два медведя, сопя и хрипя, то и дело задевая боками за мебель. И здесь преимущество было на стороне Елагина — он прекрасно знал свою квартиру, а вот Петр этим похвастать не мог, треснулся ребрами об угол стола так, что дух перехватило, сердце свело…
Он понимал, что долго так не продержится. Этот скот был и моложе, и сильнее, и, что греха таить, гораздо лучше учен. Не поддаваясь панике, совершил единственное свое достижение — серией маневров заставил Елагина отступить к двери, а сам ухитрился оказаться у стены, где торчал кортик, выдернуть его, стал выбирать удобный момент для броска…
Такого и от Митьки не ожидал — тот прыгнул в сторону, оказавшись высоко в воздухе, одной ногой оттолкнулся от шкафа и, пролетев по самой неожиданной траектории, всей массой обрушился на Петра, не успевшего защититься. Сшиб на пол, навалился, одной рукой прижав к полу руку Петра с кортиком, другой придавив горло знакомым, надежным приемом. В глазах мгновенно потемнело, удар коленом в низ живота окончательно лишил дыхания, кто-то кричал, быть может, это кричала его давным-давно погибшая дочь, так и не ставшая ровесницей Наденьке, круги плыли перед глазами…
Неким звериным чутьем он уловил сбой, почуял, что хватка навалившегося на него верзилы ослабла на миг, — и, не рассуждая, что есть силы оттолкнул его, вверх и в сторону, сунул острие кортика в мягко-упругое, легко поддавшееся, по самый эфес…
Чувствуя себя почти свободным, собрал все силы, рванулся, отвалил с себя Елагина — и тот послушно завалился набок, громко стукнувшись об пол.
У настоящей смерти нет ничего общего с киношными красивостями. Елагин дергался, хрипел, выгибался самым омерзительным образом, выплевывая слюну и кровь. Казалось, это никогда не кончится… Сумев, наконец, продышаться, Петр уперся руками в пол, перхая от боли в горле, заставил себя собраться, рывком вскочил. Его повело в сторону, он прислонился к шкафу, чтобы не свалиться.
Надя замерла в нелепой позе, обеими руками так и держа длинное горлышко тяжелого антикварного графина, вдребезги разлетевшегося об елагинскую башку. Ее застывшее личико ровным счетом ничего не выражало. Потом, без всякого перехода, выпустила горлышко, обеими руками схватилась за живот, согнулась. Не теряя времени, Петр схватил ее за шею, головой вперед направил в ванную, перехватил за шиворот и нагнул над ванной. Процесс пошел. Ничего, не смертельно…
Пошатываясь, он вышел в комнату. Присел на корточки рядом с неподвижным Елагиным, нащупал пульс. Аллес капут, похоже. Петр, двигаясь как автомат, вынул носовой платок и тщательно протер светло-желтую рукоятку. Извлекать кортик не стоило — моментально хлынет кровь, перепачкаешься…
И услышал, как за его спиной, в прихожей, тихонько проворачивается ключ в хорошо смазанном замке.
Одним прыжком оказавшись в ванной, прошептал:
— Притихни, ясно?!
Бросился в прихожую — как раз вовремя, чтобы нос к носу столкнуться с человеком в светлом плаще и надвинутой на нос шляпе. Ударил его по горлу, выхватил толстый портфель, поймал за кисть руки и, посторонившись, дернул так, что визитер летел через комнату, пока не споткнулся о труп Елагина. Так и загремел.
Петр вошел следом, поднял за воротник плаща господина в светлом плаще, того самого, что вышел вместе с Елагиным из квартиры, где убили Фомича. Родного братца, козла поганого. Вмиг обыскал, вытряхивая на стол все, что попадалось в карманах.
Сплошные пустяки: тяжелый серебряный портсигар, зажигалка, две связки ключей… Никакого оружия. Ага, вот и греческий паспорт на имя, конечно же, Костаса Василидиса. Толкнув Пашку на стул, Петр подобрал пистолет, поставил портфель на стол, раскрыл.
Вороха бумаг — тех самых, что он, болван, усердно подмахивал. Договоры, предоставлявшие г-ну Василидису все полномочия по управлению теми самыми иностранными инвестициями. Всю эту канцелярию Пашка никому не отваживался, надо полагать, доверить на хранение — и таскал с собой, словно пропуск в рай. В известном смысле так оно и было…
А это? Петр вытащил фотографию обнаженной Кати — застекленную, в желтой металлической рамочке. Та самая, которой он восхищался, чуть ли не единственная, выглядевшая настоящим искусством. Еще фотографии, в большом конверте, — из той коллекции, что он уже видел в альбомах. Катя во всех мыслимых позах.
— Понятно, Паша, — сказал он, опустив крышку портфеля. — Завершающий штрих, а? Дополнение к тому, что ты подсунул в сейф. Интимные снимки, подаренные любовнику, у которого в конце концов крыша поехала окончательно… Интересно, что ты ему наплел такое, что он совершенно не боялся пополнить твою коллекцию трупов? Может, поделишься по-родственному секретами?
Пашка молчал, сгорбившись на стуле. Новое лицо, совершенно не похожее на прежнее, казалось застывшей маской, но глаза посверкивали чересчур уж живо. В умной голове, скорее всего, уже шла напряженнейшая работа, просчитывались шансы, взвешивались аргументы, шли лихорадочные поиски выхода. Петр уже достаточно узнал братца, чтобы не сомневаться: именно так сейчас и обстояло.
Стукнула дверь ванной — появилась Надя, с мокрым лицом и мокрой на груди рубашкой, прислонилась к косяку, уставилась на них обоих сухими, взрослыми глазами.
— Ну, скажи что-нибудь, — нарушил молчание Петр. — Что произошла ужасная ошибка, что я не так все понял… Что молчишь?
Пашка поднял голову. На губах у него блуждала странная улыбка, то ли чуточку виноватая, то ли нахальная.
— Так уж получилось, Петруччио, — пожал он плечами, все же избегая смотреть Петру в глаза. — Так уж вышло… Родилась вот идея… Это он тебе проболтался? — кивнул он на труп.
— Да нет, — сказал Петр, вот странное дело, ощущая именно себя в чем-то виноватым. — Своим умом допер.
— До чего? — Пашка прямо-таки впился в него глазами.
— До всего, Паша, — устало сказал Петр. — До того, как ты решил и в самом деле сделать из меня себя — но покойного… Интересно, почему ты не изображаешь оскорбленную невинность? Ничуточки. Ну, сказал бы, что произошла страшная ошибка, провокация, недоразумение, что мне все наврали…
— Бесполезно, — кривя губы, признался Пашка. — Коли уж ты здесь, в самый интересный момент… Не бывает таких совпадений. Кто продал, Фомич?
Петр прямо-таки беспомощно пожал плечами:
— Да никто… Говорю же, сам допер. Ты, Паша, в самом начале допустил одну-единственную ошибочку, вполне, впрочем, объяснимую — ну откуда тебе было знать… Я не штабист, Паша. Я — особый отдел. У нас тоже хватает бездельников, занятых чистой воды канцелярщиной, но такая уж мне выпала дурацкая фортуна… Афган, потом, когда
Меченый объявил перестройку, не к ночи будь помянута, — полный набор горячих точек, парочка крутых расследований, комбинаторы вроде тебя, только щеголявшие в генеральских погонах… Одним словом, биография мне выпала такая, что напрочь выбила из души доверчивость и благостность. Поначалу я, каюсь, и в самом деле расслабился. Поверил. Прошло слишком много времени, чтобы вспомнил о самой первой нестыковочке: я тебе никогда не называл имени Киры, ты не должен был знать, как ее зовут… А в первый вечер, когда сей покойничек меня к тебе привез, ты так ее и назвал — Кирой. Ну, а потом… Потом столько всплыло интересного о тебе настоящем, ничуть не похожем на сусальный образ честнейшего бизнесмена и порядочнейшего человека… Ты со многим сжился настолько, что попросту не подумал, какое впечатление это произведет на постороннего…
— Где «уазик»?
Петр удивленно уставился на него:
— Тебя и в самом деле только это интересует?
— Черт его знает, — сказал Пашка с кривой улыбочкой. — В башке полный сумбур… Значит, Фомича ты подставил?
— Ну да, — сказал Петр. — И твою Фею я изнахратил исключительно для того, чтобы тут же кинулась к тебе плакаться. Я им обоим, ей и Фомичу, подсунул микрофончики, Паша…
— Сука! — рявкнул вдруг единоутробный братец. — Я тебе за Ирку…
Читать бесплатно другие книги:
