Бульдожья схватка Бушков Александр
А пошло оно все! Не выдержав, Петр рявкнул:
— Хватит!!!
К его удивлению, крик не вызвал на сцене ни малейшего замешательства. Убрав руки, Марианна встала по стойке «смирно» и отчеканила:
— Яволь, герр штандартенфюрер! Разрешите идти?
Катя, тоже без малейших следов замешательства или испуга, стояла в прежней позе, придерживая платье на груди довольно низко. Легко спрыгнув с невысокой эстрады, Марианна прошла к выходу. Тихонечко щелкнула задвижка. Петр вдруг понял, что вовсе не представал благородным избавителем супруги, а попросту подал нужную реплику в нужный момент. Спокойно спустившись с эстрады, Катя шагнула в темноту, присела рядом и обычным голосом попросила:
— Налей мне коньяку…
От нее пахло крепкими духами и здоровым свежим потом. Чуть растерявшись — сообразил уже, что, несмотря на его благородный порыв, чертов спектакль все же шел по накатанной, — Петр налил ей рюмку, сердито сунул в руку и загасил сигарету в пепельнице, раздавив по дну.
Выпив коньяк, Катя придвинулась к нему вплотную, в полумраке Петр перехватил ее вопросительный, ожидающий взгляд.
И сидел сиднем, с напрочь отшибленным соображением.
— Что-то не так? — тихонько спросила Катя. — Мне лечь или…
Он боролся с собой. Одна половинка сознания гнусно напоминала, что он, как ни крути, есть теперь Павел, законный супруг, вольный вытворять все, что заблагорассудится. Другая, засевши на руинах былой порядочности, настырно твердила, что не стоит превращаться в законченного подонка. Так и не уловив, видимо суть его колебаний — да и откуда ей знать правду?! — Катя, подобрав ноги, легла на диван и, приподнявшись на локте, повторила:
— Что-то не так?
— Все нормально… — ответил он сдавленно.
— Иди ко мне.
Платье открывало ноги, упало с плеч… Не было сил бороться с собственной душой, жаждавшей эту женщину, как никогда прежде. Он склонился над ней, подавшейся навстречу, оказался в ее объятиях, ладони скомкали жесткую мешковину — и произошло. Грубо ворвался во влажную теплоту, впился губами в шею, ощущая ее каждой клеточкой, тесно прильнувшую, тут же колыхнувшуюся в заданном ритме. Катя тихонько застонала, окончательно сводя его с ума, сплела пальцы на спине, отдавшись полностью, — и эта-то покорность, пылкое соучастие его и добили. Все кончилось, едва успев толком начаться. Петр едва не взвыл, ощутив окончательное и полное бессилие. Попытался спасти положение
— но тут же понял: ничего не получится. То ли чертов спектакль отобрал всю силушку, то ли мальчишеский восторг от проникновения, то ли все вместе.
Сгорая со стыда, оторвался от нее, лег, чувствуя лицом обивку дивана, — и едва не вцепился в нее зубами, не в силах толком понять, на что же злится.
Катя легонько погладила его по волосам, притянула голову:
— Ну, не получилось… Не переживай. Ты же после больницы, я понимаю…
В ее голосе не было и тени разочарования — или ему только казалось? Прошло довольно много времени, прежде чем он рискнул поднять голову, лечь на спину, повторяя про себя по адресу Пашки все ругательства, какие только знал.
— Не мучайся, — мягко сказала Катя. — Отдохнешь немножко, и все потом получится… Попробовать?.. — она легонько прикоснулась.
— Не надо, — хрипло сказал Петр. — Потом. Что-то я сегодня… Катя…
— Что? — тихонько спросила она.
— Тебе самой-то все это нравится?
— Что?
— Не прикидывайся. Пьески…
Он почувствовал, как Катя на миг напряглась. Но в следующий миг ее голос прозвучал ровно, совершенно спокойно:
— Я привыкла, Паша. Как ты и говорил…
Другой принял бы это за чистую монету, но Петр, даже пребывая в смятении чувств, уловил глубоко запрятанную фальшь. И втихомолку порадовался — нормальная женщина, не находящая никакого удовольствия в забавах погорелого театра…
— Так уж привыкла? — спросил он. — И когда Марьяшка тебе под юбку лазит? Что-то мне показалось, будто особенного творческого энтузиазма у тебя этот «допрос партизанки» не вызвал… В конце концов, ты ж у меня нормальная баба, это я, похоже, заигрался…
Ресницы, касавшиеся его щеки, легонько ворохнулись.
— Ну, признавайся уж, — сказал он Кате на ухо. — Не вдохновляет?
Она вновь легонько напряглась:
— Тебе откровенно?
— А как еще?
— Что с тобой?
— Да ничего. Решил произвести переоценку ценностей. Говорят, человек меняется раз в семь лет… Ну, цифра, может, и не особенно точная, но мысль, по-моему, верная…
— Знаешь, если откровенно… — Катя помолчала, потом, видимо, ободрившись, заговорила увереннее. — Если откровенно, ничего нет такого уж плохого в экспериментах и забавах… если вдвоем. Только вдвоем. А все остальное… Ты знаешь, от Марьяшкиных лапок или от «палача» немного воротит…
И замолчала, словно испугавшись, что раскрыла душу больше, чем следовало. «Очень мило, — подумал Петр. — Еще и палач какой-то в репертуаре объявился. Очень хочется надеяться, что и эту роль исполняет вездесущая Марианна, иначе начнешь думать о родном брательнике вовсе уж нелестно».
— Ну и правильно, — сказал он. — Сколько раз мы уже побывали заядлыми театралами? Я сам не помню в точности, голова слегка побаливает…
Она старательно задумалась:
— Раз в неделю, иногда два… года полтора… это будет…
— Ладно, не будем вдаваться в цифирь, — сказал Петр.
И пожалел ее: полтора года подобных забав кого хочешь ввергнут в мизантропию, просто удивительно, что она еще держится.
— Кать, ты очень обидишься, если мы с этой забавой завяжем? — спросил он.
— Ты серьезно?!
— А почему бы и нет? Хватит, поразвлекались. Когда она тебя сегодня лапала, у меня что-то в душе перевернулось, честное слово. С мужиками в возрасте такое случается. Хлопнет что-то по башке… как со мною и произошло, — и начинаешь многое переосмысливать. Знаешь, пока я неделю валялся в больнице, много передумал… Короче, Катенька, не закрыть ли нам занавес? Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Конечно, если ты горишь желанием и дальше изображать звезду подиума…
— Не горю, милый, — сказала она, решившись. — Надоело… А ты уверен, что тебе этого больше не надо?
— Уверен, — отрезал Петр. — Точно тебе говорю.
Катя прижалась к нему, положила голову на локоть, с явственной надеждой в голосе произнесла:
— Паша, очень хочется верить, что это у тебя не от коньяка…
— Сказал же. Переоценка ценностей.
"Что ж ты делаешь, оглоед? — рявкнул внутри остерегающий голос, олицетворяющий здравый смысл. — Побудешь благородненьким, дашь ей, фигурально выражаясь, вольную — а потом опять появится Пашка и запустит цирк по новой.
Но ведь с Пашкой можно потолковать по-мужски. Или…
А почему, собственно, эта мысль должна выглядеть чем-то заведомо неприемлемым? Пашка сам говорил, что всерьез собирается с ней развестись, когда предлагал не церемониться и преспокойно иметь Катю. когда захочется и как захочется, в его голосе не было ни сожаления, ни ревности. Ни следа подобною. Ее вовсе не придется отбивать, уводть. Она будет свободна… но как ей объяснить? А может, ничего не объяснять? Появиться однажды в своем подлинном обличье? Еще не факт, правда. что она решится, согласится…
Кира. — вспомнил он с виноватым укором. — Ох, Кира… А что — Кира? В конце-то концов, перед самим собой лукавить не стоит, это подвешенное состояние уже давно встало поперек горла — и ее затянувшиеся колебания, и капризы… В конце-то концов, случалось подобное в мировой практике. Все знают великую пьесу Шекспира о юных влюбленных, но мало кто помнит, что до встречи с Джульеттой у Ромео была, выражаясь языком современной молодежи, закадренная герла. Постоянная подруга. О которой он во мгновение ока забыл и никогда уже не вспоминал — Джульетта сразила его, как солнечный удар. Как молния. Это — жизнь, так случается. И ничего нельзя с собой поделать. Катя. Катенька".
Катины губы скользнули по груди, переместились ниже. Она добросовестно пыталась помочь, окрыленная к тому же неожиданным известием о закрытии театра…
Именно это его и остановило — как ни туманилась голова, не хотелось получать это исключительно в благодарность за отмену бездарных эротических пьесок… Петр насколько мог мягче отстранил ее голову:
— Катенька, не стоит сегодня. Я и в самом деле что-то подустал. На природу бы, с костерком и лесным воздухом…
— Ох, Савельев… — шепнула она с явственным счастливым придыханием. — Сдается, тебя и в самом деле крепко приложило головушкой, если ты начал мечтать о вылазке на природу. Давно я за тобой не замечала таких желаний… Ну что ты надулся? Я шутя.
Он не надулся — просто-напросто обнаружил, что мимоходом допустил очередной прокол, вновь побыл собой, а не Пашкой, и в самом деле никогда не любившим особенно пикники на природе. Но не скажешь же ей правду…
— Вот видишь, Катюш, — произнес он насколько мог мягче. — Достаточно хорошенько треснуться башкой, чтобы пробудились совершенно вроде бы несвойственные желания…
— Уж это точно. Даже Реджик заметил, что ты изменился…
— В лучшую сторону, надеюсь? — спросил он напряженно.
Катя тихонько засмеялась, прижимаясь к нему, щекоча щеку пышными волосами:
— Пашка, как мне хочется верить, что — в лучшую…
«Никому не отдам, — подумал он, цепенея от нежности, осторожно водя кончиками пальцев по нежной коже. — Даже Пашке. Имею я право на простое человеческое счастье после всего пережитого? Когда ревела толпа и взлетали в воздух отрубленные человечьи головы, а в автоматах не было ни единого патрона, потому что так порешили чьи-то изувеченные перестройкой мозги, когда лежал на окраине городка с вывихнутой ногой, а машина, сверкая фарами, разворачивалась, чтобы раздавить окончательно, когда… Неужели после всего, что довелось пережить, не смилуются высшие силы, как их там ни именуй, не выделят кусочек счастья? И за Рагимова, и за всех остальных…»
При гревшаяся в его объятиях Катя неожиданно вздохнула.
— Что? — встрепенулся он.
— Просто подумала, как мало нужно, чтобы вновь почувствовать себя счастливой, — призналась она. — Господи, примитивно-то как — не удержал машину на дороге, треснулся головой — и все в один волшебный миг изменилось… Паша, нехорошо так говорить, но лучше бы это у тебя подольше не проходило…
— Не пройдет, — заверил он, легонько отстраняя пальцами жесткую дурацкую мешковину, мешавшую ощущать ее тело так, как этого хотелось.
— Паша…
— Да?
— А «фотостудия»?
— Ликвидируем заодно, — наугад ляпнул он.
Но, похоже, угодил в точку — Катя лишь потерлась щекой о его плечо, удовлетворенно вздохнула. Еще и «фотостудия», надо же. Положительно, так и тянет потолковать с Пашкой по-мужски…
— Паш…
— Да?
— Ты извини, что я так уж расхрабрилась и обнаглела…
— Брось. Сегодня такой вечер — исполнение твоих желаний. Я серьезно.
— Может, поговоришь тогда с Митькой?
— С Елагиным?
— Ну, а с кем же.
— А что он?
— По-моему, он что-то такое возомнил. После «Палача». Норовит все прикоснуться, как бы нечаянно, руку положить… причем, что самое тягостное, почему-то непременно на публике. Как бы не начали болтать глупости. В самом деле, Паша, почему-то это на него находит именно в присутствии посторонних глаз. Я его никогда не считала сдвинутым, но это вовсе не мои фантазии, он становится навязчивым…
— Мозги легонько поплыли у мальчишечки, — поразмыслив, сказал Петр. — Сколько раз он у нас палача-то изображал?
— Четыре. И в последний раз очень уж вжился в образ…
«Сукины вы дети, — подумал Петр. — И Митя, и Пашка. Это что же получается? Отталкиваясь от того, чему был свидетелем, от „Колючей проволоки“, не так уж трудно догадаться, что представляет собой „Палач“. Из той же оперы, мягко говоря. Пашка, но это уже за гранью…. Это извращением попахивает, Паша».
— Поговорю, — заверил он. — Сумею объяснить, что игры кончились. Э, нет!
— он решительно отстранил ее ладонь, только что совершившую весьма даже игривые поползновения.
— Паша, — лукаво прошептала она. — А ведь крепнет содружество трудящихся, я успела почувствовать… Угум?
— Нет, — сказал он, сделав над собой героическое усилие. — Что-то там и впрямь крепнет, но у меня есть стойкие подозрения, что вы, Екатерина, хотите меня вульгарно отблагодарить. За изменения в грядущей жизни. А голая благодарность мне не нужна, уж извини изысканную натуру…
— И голая супруга тебе не нужна? — поинтересовалась она уже совершенно спокойным, завлекающим голосом.
— Сказал же, не нужно мне благодарностев, — фыркнул он. — При других обстоятельствах, когда все будет естественно и не отягощено комплексом благодарности… Милости просим.
— Ловлю на слове, Павел Иванович… — дразнящим шепотом сообщила она на ухо.
…Когда Петр направлялся в супружескую спальню в двенадцатом часу ночи, он уже чувствовал себя не то что спокойно, а где-то даже уютно. Некий рубеж был пройден, взято некое препятствие. Он больше не боялся жить с Катей под одной крышей и спать в одной постели. Он был уверен в себе, бодр и весел.
Бультерьер Реджи ворохнулся в своем закутке, сонно заворчал.
Остановившись совсем рядом, Петр негромко и весело произнес:
— Помолчи, мышь белая, не запугаешь…
Пес, как ни удивительно, заткнулся.
Глава пятая
КОНТОРСКИЕ БУДНИ, ИНКОРПОРЕЙТЕД
За завтраком он подметил, что Катя временами бросает на него быстрые испытующие взгляды. И без труда догадался, в чем дело. Но за столом, в присутствии малолетней «падчерицы» и проворно порхавшей Марианны, конечно же, говорить об этом не стоило. И он, поскольку никогда не жаловался на отсутствие аппетита — особенно за этим столом, — старательно притворялся, будто ничего не замечает, наворачивая бутерброды с икоркой и копченой осетринкой.
Потом уже, когда снизу брякнули Марианне по ее персональному — понимать надо, чья горняшка! — мобильнику и доложили, что экипажи хозяина и его супруги поданы к подъезду, а охрана уже бдит у двери, Петр улучил подходящий момент, когда посторонних в пределах прямой видимости не оказалось. Ловко притиснул Катю к стеночке — как, бывало, в отрочестве на танцплощадках — и сказал:
— Дорогая супруга, я ведь заметил, как ты меня за фуршетом дырявила пытливыми взглядами… Пыталась сообразить, не спьяну ли наобещал изменений в жизни?
Она кивнула, глядя с надеждой.
— Не доверяешь, — грустно сказал он. — Повторяю на трезвую голову, что не спьяну. Что сказал, то и будет.
Женщина, с которой он провел прошлую ночь в роскошной постели самым целомудренным образом, смотрела на него снизу вверх с такой доверчивой надеждой на безоблачное будущее, что у него внутри поднялась настоящая буря, потянулся было ее поцеловать, благо такое впечатление, что именно этого она и ждала, но черт некстати принес в прихожую горняшку с персональным мобильником. Пришлось отпрянуть и степенно сопроводить супругу на лестницу.
У подъезда наличествовали все три вчерашних тачки. Еще на лестнице он решил, что посадит Катю на «мерс», а сам сядет к Елагину, чтобы потолковать по душам, но оказалось, что Елагин как раз и сидит за рулем германского битюга. Тем лучше, зверь бежит прямехонько на ловца…
Машина еще не выехала со двора, когда Елагин безразличным тоном сказал:
— Хозяин всегда садится на заднее сиденье…
— Сегодня особый случай, — ответил Петр. — Потолковать надо, Митенька. Не люблю смотреть в затылок собеседнику — в тех унылых случаях, когда нет в руках ствола.
— Надо же, как отставные штабисты духарятся… — с тем же нахальным безразличием бросил Елагин, не отрывая взгляда от дороги.
— Как выражается генерал Лебедь — слушай сюда, я тебя говорить буду, — тихо, недобро произнес Петр. — Чересчур ты что-то обнаглел, мальчишечка. Катю оставь в покое. Усек?
— Точнее? — как ни в чем не бывало бросил плечистый.
— Не прикидывайся целкой, — сказал Петр. — -Она мне жаловалась. Все эти навязчивые прикосновения, причем на публике… И не врала она, вышел я из того возраста, когда не умеют правду от вранья отшелушивать.
— Ну, в таком случае ты чертовски счастливый человек, командир, вот что я тебе скажу…
— Не виляй. Уяснил, что от тебя требуется?
— Ты ее хоть трахнул?
Петр постарался не заводиться:
— Сказал, слушай сюда. Ты ее с этого момента оставишь в покое, Гульфик Лундгрен доморощенный. Понял?
— Допустим. Вот только не возьму в толк, зачем ты, дубликат, впрягаешься в чужие отношения. Твое дело простое — старательно изображай оригинал и не задирай хвостик.
— Чего-то ты, я вижу, упорно недопонимаешь, — пожал плечами Петр. — Хорошо, что она мне пожаловалась. А если бы оригиналу? Хорошо я его знаю, не стал бы он с тобой душеспасительные беседы беседовать…
— Спаситель ты мой… Что, Катюшу распробовал и настолько она тебе тянулась?
— За словами следи, падло, — сказал Петр металлическим голосом. — Уж если зашел разговор об оригиналах и дубликатах, позволь тебе напомнить, что дубликат еще до-олгонько будет изображать оригинала. Пару месяцев, знаешь ли. За это время можно столько дров наломать…
— Например?
— Например, выкину тебя сейчас из машины и прямо посреди проезжей части навешаю по чавке, — сказал Петр спокойно. — Вон те ребятки, — он показал большим пальцем за спину, на видневшийся в зеркальце заднего вида бежевый «пассат» с охраной. — ни о каких таких подменах не подозревают, моментально подключатся. А в конторе прикажу тебя уволить к кузькиной матери. Через пару месяцев, может, и восстановишь справедливость — хотя, насколько я знаю своего братца, он, узнав о твоих поползновениях, из чистого принципа яйца тебе шлюпочным узлом завяжет… И вообще, что мне стоит в нынешнем своем обличье позвонить знакомым из областного УВД и наябедничать, что мой шофер на рабочем месте из горлышка самогон жрет и анашу под сиденьем держит…
Он бил наугад — ну не могло у Пашки при его положении не оказаться добрых знакомых среди местных силовиков в чинах… Видимо, так оно и было: Елагин, дернувшийся было сказануть что-то хамское и обидное, захлопнул клювик. Помолчал с минуту и уже совершенно другим тоном произнес:
— Давай считать, что — проехали?
— Коли ты от нее отвяжешься, — сухо сказал Петр.
— Заметано.
— Слово?
— Ну, сказал же…
— Смотри у меня.
— Да ладно тебе, — покаянным тоном произнес Митя, явно стараясь нащупать пути к примирению. — Я же не железный, понимаешь…
— В роль «палача» вошел?
— Что, разузнал уже? Мое дело маленькое, командир. Ежели босс хочет, чтобы я сыграл рольку на театре, отказываться как-то и неловко. Полицедействовать пять минут за дополнительные бабки на фоне нынешней безработицы — очень даже неплохое занятие…
— Вот только в роль входить за пределами театра не следовало, — сказал Петр, уже остыв.
— Да ладно, говорю ж — заметано… А теперь ты послушай. Инструкции. Вон там, в бардачке, возьмешь больничный, его тебе добрый доктор Айболит аж на три недели выписал, понятное дело, босс так распорядился. Никакой отсебятины, все, что я говорю, велено передать в точности и незамедлительно… Короче, у тебя все еще позванивает башка и заниматься ежедневной конторской рутиной не стоит. Косарева нет в городе, а кроме него никто не знает про… вас с боссом. Когда он приедет и займешься делом. А пока — заедешь на фирму на полчасика. Чтобы своим бодрым цветущим видом опровергнуть всякие сплетни — одна наша бульварная газетенка уже печатнула, сучка, что у господина Савельева, якобы, полный паралич и он, по слухам, совершенно недееспособен. Тут подъедет одна морковка с ти-ви, наши «паблик-рилейшен» договорились и проплатили, дашь ей кратенькое интервью — мол, жив-здоров и весел-бодр, правда, рекомендовали отдохнуть недельку, но это, в принципе, пустяки… Потом можешь ее трахнуть, босс ей пару раз вставлял черта под кожу, так что не удивится… Сосет, говорит, виртуозно, так что пользуйся моментом.
— Ближе к делу.
— Куда уж ближе… В общем, повосседай полчасика в кабинете. Никого не принимать, ни с кем о делах не толковать, все дела переводи на замов и прочую шушеру… Принесут текущие бумажки, не требующие резолюций и решений,
— ссыпай в стол, босс потом разберется. А главное — к тебе сегодня заявится на прием некий господин по фамилии Колпакчи. Запомнил? Господии Колпакчи. Так вот, его ты обязательно примешь. Потолкуете за запертыми дверьми.
— О чем?
— Мое дело десятое. Сам скажет. Но чтобы принял ты его, как штык. И сидел в конторе, пока он не явится. Понял?
— От и до, — сказал Петр, не глядя на него.
До самого офиса они не разговаривали. Из машины Петр вылез не попрощавшись, уверенно направился к высокому кирпичному крыльцу большого трехэтажного здания самой что ни на есть недавней постройки, торчавшего среди окрестных пятиэтажек, словно инопланетный космический корабль. Охранники моментально нагнали, пристроились по бокам. Фестоны из белого кирпича на фоне кирпича красного, огромные окна в пластиковых рамах, черные кованые перила крыльца, такие же фонари, высокие золотые буквы над парадным входом: ДЮРАНДАЛЬ. Интересно, кто придумывал фирме названьице? Не в Пашкином стиле. Вообще с трудом верится, глядя совковым взором отставного подполковника, что все это — Пашкино. принадлежит одному человеку. Кто бы мог подумать четверть века назад…
Проворно опередивший его на шаг охранник распахнул перед Петром высокую стеклянную дверь. Он вошел столь же уверенно — на совесть проштудировал план здания и мог, не топчась и не раздумывая, добраться до «своего» кабинета.
Двое крепких мальчиков в галстуках на проходной — сплошное полированное дерево и начищенные стальные полосы — живенько встали, почтительно поприветствовали. Петр сухо кивнул и пошел на второй этаж, к «себе». По дороге встретились лишь два человека, седой хмырь с модерновым скоросшивателем и молодая девчонка, одетая в строгом деловом стиле, оба с закатанными в пластик ксивами на лацканах. Поздоровались громко, торопливо и почтительно — в ответ, как и наставлял Пашка, были удостоены лишь мимолетного кивка.
Большая приемная с лакированной мебелью и двухметровым кактусом в углу. Из-за стола вскочила смазливая, как чертенок, коротко стриженная брюнеточка в канареечном брючном костюме.
Картотека — щелк! Жанна, личная секретарша, обращение откровенно фамильярное…
— Привет, очаровательная, — сказал он непринужденно. — Слышал, тут меня хоронят?
— Па-авел Иваныч! — она расцвела, стреляя глазками. — Мало ли что бульварки тявкают… У меня-то с самого начала была точная информация, от Земцова… Я вижу, у вас все нормально?
— Лучше некуда, — сказал Петр. — Правда, с недельку рекомендовали отдохнуть. Никаких бумаг на подпись, никаких вопросов, требующих моего вмешательства и решения. Усекла, золотко мое черноглазое? Волоки исключительно те бумаги, что помечены «для сведения». Все прочие заворачивай.
— Будет сделано, — отрапортовала Жанна. — Чай, кофе?
— Кофе. (Слава богу, в этом их с Пашкой вкусы совпадали.)
— Список записавшихся и звонивших по деловым вопросам…
— Давай, — Петр бегло просмотрел. — Так… Телезвездочку приму. И господина Колпакчи. Остальных отфильтровывай с учетом только что полученных инструкций. Уяснила?
— Разумеется.
— Ну и молодец, — Петр легонько похлопал ее там, где кончается талия, прошел в кабинет и тщательно притворил за собой дверь.
Рассуждая в армейских эталонах и мерках, кабинет был генеральский. Если не круче. Огромный стол хозяина с батареей телефонов, слева — стол для заседаний персон на дюжину, в углу — четыре мягких кресла и низкий столик, надо понимать, местечко для особо доверительных бесед, за той дверью, Пашка говорил, сортир и душ… Ох ты…
Прямо над предназначавшимся для него черным кожаным креслом висела картина, схожая по размеру и исполнению с той, что имелась дома, в кабинете. Тот же художник, и дилетанту ясно. Нет, что-то с Пашкиными мозгами определенно не в цвет…
Ни в звезду, ни в Красную Армию…
Петр покрутил головой. В высоком черном кресле с остроконечной готической спинкой и гнутыми подлокотниками в форме звериных лап сидела обнаженная Катя
— положив ногу на ногу, грациозно поместив руки на подлокотниках. Она смотрела на Петра словно бы свысока, пренебрежительно, горделиво, как будто восседала на троне, и не голой была, а одета в королевскую парчу. На шее и в волосах холодно, радужно посверкивали крупные бриллианты; в отличие от домашнего портрета, волосы не распущены, а уложены в высокую старомодную прическу начала века. Рядом с ней, положив руку ей на плечо, помещался господин Савельев Павел Иванович, негоциант, — в отличие от супруги, одетый словно бы для приема у президента, в костюме-тройке, при галстуке со строгим замысловатым узором, с орденом на шее и орденом на груди. Такая вот композиция.
Петр долго, недовольно крутил головой. Поневоле вспоминались бессмертные строки из Скотта Фитцджеральда о богатых, не похожих на нас с вами. Человеку стороннему эту логику понять невозможно. Все, кто здесь бывает, от челяди до важных персон, это видят, с порога в глаза бросается…
«Ну что. будем врастать, господин Савельев, ваше степенство, негоциант?»
Он сел в кресло. Выдвинул ящики стола — пусто. Только начка легкого «Мальборо» в одном ящике и пара авторучек — в другом, а третий и тем не мог похвастаться. Сейф в углу кабинета — похоже, близнец того, что стоит дома…
Мелодично мякнула пластиковая коробка с лампочками, и одна из них, синяя, зажглась, запульсировала. Петр даже отпрянул от неожиданности.
— Кофе. Павел Иванович, — послышался голосок Жанны. — И бумаги. Поразмыслив пару секунд, он наклонился к самой коробке — было там что-то
напоминавшее микрофон, квадратное отверстие, закрытое пластиковой решеточкой, — и громко ответил:
— Неси.
— Иду.
Буквально сразу же обитая натуральной кожей дверь бесшумно распахнулась, вошла Жанна, держа обеими руками серебряный подносик со всеми необходимыми причиндалами для кофепития, зажимая под локтем тонкую сиреневую папочку. Танцующей походкой прошла к столу, опустила поднос перед Петром, положила папочку чуть в стороне:
— Сводки, обзор печати, письма, бумаги. Как вы указывали, все, не требующее вашего вмешательства, решения, резолюций или подписи.
— Золотко, что бы я без тебя делал… — пробормотал Петр, взяв у нее полную чашку.
Отпил глоток, покосился на верхний лист с печатным текстом, видневшимся сквозь тонкий сиреневый пластик. «Хроника области». «Сегодня губернатор…» Что ж, неплохо Андропыч поставил дело, Пашка его хвалил…
— Прекрасный кофе, — сказал он, не поднимая глаз.
— Служу российскому бизнесу! — звонко отчеканила Жанна, добавила уже гораздо более игривым тоном: — Как могу и как умею, шеф…
Петр поднял голову. Ошарашенно моргнул. Девчонка как раз снимала канареечный пиджачок, под которым ничего не оказалось. Аккуратно повесила его на широкую спинку обширного черного кресла, расстегнула верхнюю пуговицу на брюках, вжикнула молнией, глядя ему в глаза с многообещающей усмешечкой, самую чуточку приспустила легкие брючки так, что показался черный завиток, закинула руки за голову, потянулась:
— Остальное снимете сами или…
На сей раз он справился с удивлением мгновенно. Недолгая жизнь в Пашкиной шкуре уже не поражала сюрпризами, поскольку эти самые сюрпризы, как оказалось, легко укладывались в некую систему, а потому и перестали удивлять надолго. Допив кофе, Петр совершенно спокойно отставил чашку, подошел к ней вплотную и, не ощущая особого буйства плоти, аккуратненько застегнул на ней брючки — на молнию, потом на пуговицу. Подал ей легкий пиджачок:
— Оденься, золотце…
— И как это понимать? — разочарованно протянула Жанна с видом обиженного ребенка, но послушно сунула руки в рукава, стала не спеша застегиваться.
«Достал он меня, шейх хренов, со своим-то гаремом, — сердито подумал Петр. — Если честно, это все равно, что осуществить детскую мечту — оказаться после закрытия в кондитерском магазине. Сначала лопаешь в три горла, но очень скоро опостылеет. Лапонька, конечно, аппетитная, но сколько ж можно кобелировать?»
Однако нужно что-то придумать из пресловутой мужской солидарности — и чтобы не обижалась потом на Пашку, кукла смазливая, раскомплексованная, и чтобы подозрений у нее не возникло вовсе…
Жанна так и стояла перед ним, недоуменно уставясь глуповатыми черными глазенками.
— Жанночка, — сказал Петр, найдя великолепный выход. — Умеешь ты хранить производственные тайны?
— Спрашиваете!
— Я тебе поведаю страшную тайну, которую знают единицы… — начал Петр заговорщицким тоном. — Видишь ли, когда я влетел в аварию, там, — он указал на соответствующую область организма, — мне здорово прищемило ремнем безопасности…
— Ой! — ужаснулась Жанна. — И… что…
— Да глупости, — беззаботно отмахнулся он. — Совершенно ничего страшного. Просто содрало кожу и получилась приличная ссадина. Замазали ее импортными снадобьями, но пока что придется лишить себя иных удовольствий…
— Па-авел Иваныч… — протянула она с сочувствием. — А посмотреть можно? Вдруг найду способ вас пожалеть?
— Не вздумай, — сказал он серьезно. — Как только… — он многозначительно воздел указательный палец, — так струпик и лопнет, опять закровянит. Не стоит и пробовать, ты ж мне зла не желаешь?
— Скажете тоже…
— Вот и ступай, лапа, — сказал Петр, демонстративно отстраняясь. — Пожалей меня с недельку, а то насмотрюсь на тебя, произойдет непоправимое — и еще черт-те сколько времени жить мне без мирских радостей, пока окончательно не заживет. Ступай, золотко, не вводи увечного во искушение…
Она хихикнула и направилась к двери, пару раз лукаво оглянувшись, но, сразу видно, поверила сразу и окончательно, ничуть не сердится и не ломает более голову над внезапным пуританским выбрыком босса. Вот и ладненько. Одну сложность ликвидировали…
Усевшись за стол, он принялся просматривать бумаги. Сверху лежала уже замеченная им «Хроника области» — добросовестно составленная сводка свершений и встреч первых фигур области. Без сомнения, Пашке это было чертовски необходимо, но Петр решительно не мог понять, какой смысл таится в том, что один из заместителей губернатора встретился с лидером гильдии товаропроизводителей, а директор акционерного общества «Бруно» принял московских коллег.
Впрочем, и не стоило над всем этим ломать голову — все равно его это совершенно не касается. Пусть встречаются, устраивают брифинги и презентации. Пашка сам извлечет из кропотливо собранной информации все, что ему может пригодиться. А дубликату обещали приличные деньги отнюдь не за это…
Сводка прессы, теле— и радионовинок. Ага, вот вырезка из той самой бульварки. В общем, не стоит обижаться, вообще обращать внимание. Тем бульварки и живы — идиотскими сенсациями о слопавшем пенсионерку двухметровом кузнечике, телефонами шлюх, дурацкими сплетнями. К тому же, строго говоря, речь идет и не о нем…
Что это тут подчеркнуто? Ага, АО «Дюрандаль» — черт, с чем это вдруг ассоциировалось имечко исторического меча? — подарило новооткрытому кадетскому корпусу дюжину компьютеров, программное обеспечение, видаки… Губернатор выразил благосклонное удовлетворение… Пашке, надо полагать, зачтется…
Читать бесплатно другие книги:
