Бульдожья схватка Бушков Александр

Глава шестая

МИРНЫЙ ГРЕК

Господин с греческим уклоном и в самом деле был мастью похож на грача — черные как смоль волосы, аккуратно подстриженные, впрочем, без намека на курчавость, такая же борода. Нос скорее славянский. Костюм отличный. Очки в тонкой золотой оправе, элегантный коричневый портфель в руке.

— Прошу, — сказал Петр насколько мог естественнее, вежливо встал. Хотел обойти стол и двинуться навстречу, но из въедливой осторожности не решился — еще нанесешь ненароком ущерб Пашкиному имиджу, сам того не ведая…

Гость молча приблизился к столу. Походка его была в чем-то знакомой, кого-то смутно напоминала.

— Прошу. — повторил Петр, указывая на предназначавшееся для посетителей кресло. — Чай, кофе, коньяк?

И мысленно похвалил себя — до того непринужденно срывались с языка реплики… Освоился, а?

Изящным жестом поддернув брюки, гость опустился в кресло, поставил на пол небольшой плоский портфель и, прежде чем Петр успел придумать наиболее подходящую светскую реплику, смутно знакомым голосом ответил:

— Водки давай, сучий потрох, водки…

Петр вздрогнул:

— Позвольте… — всмотрелся пристальнее, шумно вздохнул и в голос матернулся. Покрутил головой: — Н-ну… Предупреждать надо!

— А ведь не узнал, сукин кот, не узнал! — ликующе воскликнул Пашка уже своим обычным голосом. — Качественный паричок, а? И ботва. Как свои. Пока топал по собственному офису, ни единая тварь не опознала кормильца-поильца.

— У тебя даже походка другая… И голос…

— Поставили, Петруччио, поставили. Даже Жанна, соска, не узнала… впрочем, справедливости ради стоит уточнить, что она перед глазами имеет главным образом не физиономию, а совсем другую деталь организма… Ты Жанночку уже оприходовал?

— Нет.

— Ну и дурак. Рекомендую. Подсказать позу, в которой ее таланты наиболее ярко проявляются?

— Спасибо, обойдусь, — ответил Петр суховато.

— Петруччио, а Петруччио! Что ты такой кислый? — Пашка так и сиял. — Бери пример с меня. Ликовать надо, дубина. Как я вижу, ни одна сука не усомнилась… Давани вон ту кнопку, белую.

— Зачем?

— Замок блокируется. Пока не отключишь, никто не войдет. У меня масса свободного времени, у тебя тоже, можно поболтать не спеша… — Он раскрыл портфель, нажал там что-то, послышался негромкий электронный писк, курлыканье, и все смолкло. — Ну, все в порядке. Никаких клопиков, а и были бы, глушилка даванет… Показываю еще один секрет, про который и Жанка не знает.

Он подошел к стене, нажал обоими указательными пальцами на верхние углы рамы небольшой яркой картинки, импрессионистски представлявшей взору букет цветов в белой вазе. Картина тут же откинулась, как дверь. Достав бутылку неизменного «Хеннесси» и две больших серебряных стопки, Пашка вернулся к столу, ловко раскупорил, ловко разлил. Ухмыльнулся:

— Ну, каково оно — быть мною?

— Я бы сказал, не самый тяжкий труд… но временами быть тобою, Паша, очень, я бы выразился, странно…

— Это пуркуа?

Петр оглянулся на картину за спиной, ощутив поневоле мимолетный сердечный укол.

— Ах, во-он что… — ухмыльнулся в бороду «господин Колпакчи». — Взыграли пуританские установочки русского офицерства? Ах ты Максим Максимыч мой…

— Слушай, а зачем все это? — серьезно спросил Петр.

— В психоаналитики потянуло?

Петр усмехнулся:

— Читал где-то, что хороший актер должен понять образ.

— А что тут понимать? — беззаботно сказал Пашка. — Сидит тут на моем месте какой-нибудь мышиный жеребчик, поглядывает через плечо хозяину — и слюнки текут. А ты сидишь и думаешь: «Хренов! Мое!» Уяснил? Как выражался герой какого-то английского детективчика, обладание красивой женщиной как раз в том и заключается, чтобы вызывать зависть ближних… Расскажи лучше, как там у нас дома. Без проблем?

— Вроде — без проблем. Реджи на меня погавкивает временами…

— Серьезно?

— Ага. Что-то он такое чует, паразит. Его мы уж точно не провели.

— Ну и хрен с ним, — подумав, сказал Пашка. — Привыкнет, стерпится — слюбится. На худой конец, попроси у Андропыча какой-нибудь химии и подсунь ему в колбасе, чтобы откинул ласты.

— Жалко все же. Авось сживемся…

— Ну, дело твое, — сказал Пашка. — Ты мне собаками зубы не заговаривай. Анжелу трахнул?

— Ну…

— Марианну трахнул?

Петр, отведя глаза, кивнул, уточил:

— Впрочем, неизвестно еще, кто кого…

— С ней это бывает, — хохотнул Пашка. — Ну, как тебе мои бабы?

— Ты что, специально их подбирал по красивым именам?

— По именам? А… да ну, Анжела никакая не Анжела, а Анька. Марианна — Маринка. Вот Жанна — и впрямь Жанна, так уж получилось, родители наградили имечком… Ну, а Катерину свет Алексеевну-то распробовал? Хороша?

Петр молчал, буравя взглядом стол. Потом сказал чуточку неуверенно:

— Вот про Катю я и хотел поговорить…

— Ну-ну? — с любопытством откликнулся Пашка.

— Слушай, не мое дело, наверное… По эти твои забавы, Станиславский ты наш…

— Какие еще забавы? А-а! — прямо-таки ликующе воскликнул Пашка. — Вторник же… Ты, я так понимаю, в театр угодил? Что тебе девки показали? Да не жмись ты!

— "Лас-Вегас" и «Колючую проволоку».

— А, ну это — не фонтан, — деловито сказал Пашка. — Закажи ты им, пожалуй что, «Консерваторию» или «Арабские вечера», совсем другое впечатление…

— Может, еще и «Палача» заказать?

— А почему бы и нет? Стоп, стоп… Что-то быстренько разобрался в театральных буднях… Неужели Катька сама просвещала?

— Как тебе сказать… — Петр набрался смелости. — В общем, ты со мной делай что хочешь, но спектакли я отменил. Так ей и обещал. И она, между прочим, только рада. Я, в конце концов, не пацан, могу разобраться, чего женщине хочется и чего не хочется…

— Ах, вот оно что… — протянул Пашка. — Правильный ты наш, вылитый моральный кодекс строителей коммунизма… Решил, значит, стать избавителем томящейся принцессы? — Он всмотрелся внимательнее и вдруг захохотал в голос, хлопнул себя по колену: — Восток — дело тонкое, Петруха… Ну, Петруччио! Ну. хер Питер! Ставлю сто против одного, что ты, простая душа, всерьез запал на Катьку! Что заменжевался, брательничек? Дай-ка я к тебе присмотрюсь… Ну конечно! Все симптомы. Взгляд блуждает, на роже — этакая явственная пунцовость… — Он утвердительно закончил: — Ты ее на правах законною мужа оттрахал и запал всерьез… Во-от такими литерами на роже написано.

Петр поднял голову и взглянул брату в глаза:

— А если и всерьез?

— Ну что ты так смотришь, будто зарезать хочешь, чудило? — засмеялся Пашка. — Только мне ревновать не хватало. Ежели помнишь, я тебе уже говорил, что всерьез собрался развестись. Так что бери и пользуйся. Баба с возу — кобелю легче… Серьезно. Катька для меня — отрезанный ломоть. Ты что, — спросил он мягче, без насмешки, участливо, — всерьез запал, Петруха?

Петр молча кивнул.

— А, пардон, Кирочка?

— С этим — все, — признался Петр, опустив глаза. — Ничего не могу с собой поделать, это моя женщина, хоть режь…

— Да успокойся, глотни коньячку… Кто тебя резать будет, дурашка? Я? Вот уж нет. Говорю тебе, забирай. В придачу к обещанному гонорару. Нужно будет только как следует обдумать, устроить это как-то… Ну, у нас еще пара месяцев впереди, вот разделаемся с настоящими делами и будем думать, как вас, голубков, соединить.

— Спасибо…

— За что, господи? Все укладывается в старую поговорочку — на тебе, боже, что мне негоже. И только-то. Ох. да не сверкай ты на меня так глазами! Ладно, ладно, согласен, что Дульсинея Тобольская — самая прекрасная дама на свете… Ты и меня пойми, для меня-то Катька — отрезанный ломоть, а посему сбиваюсь на легкомыслие, для меня-то романтика давно прошла… Какая там, к черту, Джульетта? Но я за тебя рад. Душа болеть не будет, что Катька в плохие руки попадет… Прекрасно все устроилось, а? Но ты мне все-таки выдай, откуда знаешь про «Палача»?

— Она говорила. Знаешь, Паш, ей все это и в самом деле чертовски не нравится…

— Ах, не нравится… А таскать на лебединой шейке и в розовых ушках годовую зарплату доброй сотенки бюджетников ей нравится? Икорку небрежно лопать с золотого ножика ей нравится? В конце-то концов не так уж и много от нее требовалось — подыграть не всерьез на любительской сцене… Между прочим, подобные забавы на Западе сексологи прямо-таки рекомендуют, точно тебе говорю. Пробуждает угасший интерес к партнеру, привносит новые оттенки… Я ведь не маньяк, Петруччио, ни мальчиков не трахаю, ни первоклассниц. Все согласно наработкам западных эскулапов, за консультации, между прочим, серьезные денежки плочены. Ты мне скажи по правде: когда смотрел «Колючку» с «Вегасом», у тебя в штанах, часом, ничего не торчало? Торчало… Наука, Петя, вещь авторитетная…

— Так что там все-таки с палачом?

— Господи, дался тебе этот «Палач»… — в сердцах бросил Пашка. — Ну, выходит палач, этакий облом, с голым пузом, в красном, само собой, колпаке. Берет очаровательную ведьмочку и начинает ее разоблачать, в пыточный станок запихивать. Помацает немножко, не без этого… только в том-то и смак, Петруччио, что ты в любой миг можешь действо прервать, и совершенно точно знаешь, что она твоя и только твоя… Как мужик мужику — здорово возбуждает.

— Палач — это Митька Елагин?

— Ну, а что? Не со стороны же людей звать. Непременно пойдут разговоры, сколько ни заплати. А Митька, должен тебе сказать, при всех своих недостатках верный, как собака. Молчок-язычок. Биография у парнишки суровая, он не в штабах кантовался, как ты, он, по секрету, кучу народу перерезал от имени государства и по его поручению — и держать язычок за зубами ох, научили…

— Вот только руки придерживать его не научили, я смотрю, — не выдержав, бросил-таки Петр.

— Конкретно?

— Не хотел я говорить, но без тебя тут не справиться… Катя жалуется, он ей не дает прохода. То погладит, то тронет и ведь — на людях, Паша…

Пашка нахмурился:

— А ты не преувеличиваешь?

Петр двинул к нему бумагу:

— Только что сводку по сплетням принесли. До того дошло, Паша, что народ стал болтать в полный голос и на каждом углу.

— На каждом углу — это да… — задумчиво протянул Пашка, читая творчество Андропыча. — Но никак не в полный голос, тут уж дудки, им еще работенка не надоела…

— Все равно. Надо с этим что-то делать. Катя нервничает. Я с ним попробовал потолковать, вроде обещал завязать, но кто его знает…

— Не бери в голову, — небрежно оттолкнул сводку указательным пальнем Пашка. — Ладно… Потолкую с Митяем. меня-то он послушает. Ну, перевозбудился парнишка, дурь в голову полезла… Урегулируем. Зуб даю. С этим все, лады?

— Лады, — сказал Петр, успокоившись окончательно. — Только вот… Что за ерунда получилась с тормозными шлангами на джипере? Вокруг меня уже крутилась одна рыжая милицейская дама, ей в голову отчего-то стукнуло, что это было покушение…

— А! — махнул рукой Пашка. — Опять-таки не бери в голову. Митька и в самом деле малость лопухнулся, не подумали, что я — человек заметный, а милиция нынче дерганая…

— Хорошо тебе говорить — «лопухнулся». А отдуваться — мне. Она собирается разнюхивать в конторе…

— Ну и пусть нюхает. Что она вынюхает, сам посуди? Что можно вынюхать, когда никакого покушения, естественно, и в помине не было? Покрутится и уйдет.

— Вопросики у нее с нехорошим подтекстом. Она выстраивает некую конструкцию, где фигурируем я… то есть ты, Елагин и Катя…

— Ты детективы не пишешь? «Конструкция»…

— Точно тебе говорю. Не могу пока понять, куда она клонит, но эту конструкцию определенно выстраивает.

— Ох, да пусть себе выстраивает, — пренебрежительно отмахнулся Пашка. — Шить против меня дело она не будет — нет ни основания, ни, будем циничными, заказа. А все остальное… Во-первых, не сочти за похвальбу, но братан твой

— один из немногих, кто ни в чем особо грязном не запачкан. Это факт, Петруччио. Если что и было — исключительно романтические мелочи романтических времен начала перестройки, по нынешним временам это не то что не компромат, но и даже не детская шалость… Пустячки, У меня крупный, честный и серьезный бизнес, Петруччио. Металлы для страны и зарубежья произвожу, бензином торгую — и, что характерно, не бодяжным, как некоторые, оборудование делаю для ГЭС, и так далее, и тому подобное… Надеюсь, внимательно изучил справочку по «Дюрандалю»?

— Ага.

— Ну вот… Во-вторых, против Елагина ничегошеньки не могут накопать, потому что ничего и нет. В крайнем случае позвонишь нашему главному менту — в том блокнотике, что я тебе оставил, все данные есть — и, боже упаси, не настучишь, а попросту мя-агко выразишь недоумение. Чего, мол, рыжая к твоим верным слугам цепляется? Будь уверен, укоротят. Слышал такой термин — «градообразующее предприятие»? Ну вот, а твой братец, Петруччио, — из разряда градообразующих людей. — Он ткнул пальцем за плечо Петра. — Ордена видишь? «Дружбу» прежний губернатор вручал, а вот крестик-то Старый Хрен вешал, и ведь не в ЦКБ, в Кремле… Ты на досуге достань папочку из во-он того шкафа, там найдешь кучу газетных вырезок, все про меня… Ну, короче, плюнь ты на эту рыжую и разотри. Проехали. — Он плеснул в стопки коньяку, но аккуратно. по-европейски, на два глотка. — Теперь, когда покончили и с лирикой, и с шустрыми ментами, займемся настоящим делом. Тем, ради чего вся комедия и затевалась… Соберись.

— Уже.

— Отлично, — серьезно сказал Пашка, отбросив всякое ерничество. — Итак, смысл игры… Слышал про Тарбачанскую низменность?

— Пока валялся в больнице, по телевизору пару раз упоминали…

— "Упоминали", ха! Эх, Петруччио… «Упоминали»! Короче говоря, строить Тарбачанскую ГЭС решили всерьез. На уровне Старого Хрена. С участием импортного капитала. Инвестиции пойдут в самом скором времени.

— Ага, а ты им будешь поставлять оборудование?

Глядя на него" честное слово, повлажневшими глазами, Пашка мечтательно протянул:

— Оборудование… Глупости, Петька. То есть, конечно, и оборудование, но это будет не скоро… Тарбачанская ГЭС — это комплекс, выражаясь языком дореволюционных купцов, смачных подрядов. На вырубку леса — древесина и многое сопутствующее… На прокладку дорог, в том числе и асфальтированных,

— а это, братец, миллиарды, причем честные. Транспортные услуги. Поставка продуктов. Строительство инфраструктуры, поставка и переброска техники. И многое, многое другое, о чем не стоит рассказывать подробно, потому что тебе в твоей роли это и не нужно… Главное уловил? Вот и молодец. Будут уполномоченные банки и уполномоченные концерны… Догадался уже, как один из них зовется? На букву «Дю»… Вскоре пойдут транши. Миллионы долларов, Петруччио…

— Ну, а я-то тебе зачем?

— Молчи и слушай… Если есть миллионы долларов, отсюда автоматически вытекает, что есть и люди, которые за них будут рвать друг другу глотки. В фигуральном смысле, конечно, — это не тот уровень, на котором вульгарно палят в конкурента из ржавого китайского ТТ или бьют по голове в подъезде. Тут никто и не стреляет, тут сидят люди в галстуках и хитрейшими маневрами добиваются, чтобы полноводные реки баксов потекли не к Иванову, а к Петрову. Убийствами таких проблем не решить — вот потому и нет убийств, не из порядочности, а из прагматизма… И сложилось так, что я — один. Есть верные люди, но это не совсем то. Меня просто должно быть двое, я тебе однажды это уже говорил. Вся сильная сторона дела в том и заключается, что меня считают в единственном числе. А будет двое. Ты проводишь последние консультации — дело нехитрое, Косарев поднатаскает — и лихо подмахиваешь все нужные бумаги. Тоже дело нехитрое. Все давно готово, осталось дождаться прилета западных людей и закрепить договоренности на бумаге… Ну, а я — я-то как раз и сижу в столице, зорко следя до последнего момента, чтобы ничего не сорвалось. Только так мы их и обставим. Потому что никому в голову не придет, что нас двое, что я раздвоился… Понял наконец? Мой интерес — контракты, обеспечивающие стабильное существование фирмы как минимум на пятилетку. Тебе

— баксы… и, как недавно выяснилось, Катька. Все довольны. И никто никогда не узнает правду, а если и узнают — поезд ушел… Вот… Детали я тебе не буду объяснять по одной-единственной причине: тебе это ничуть не поможет, ничуточки не облегчит задачу. С тем, что ты сейчас знаешь, и с тем, что подскажу по ходу дела, и так справишься. Вполне достаточно. Главные труды — на мне… Ну, есть вопросы по сути нашей негоции?

— Да нет, пожалуй, — подумав, сказал Павел. — Теперь все ясно. Но, знаешь… Как же я буду что-то подписывать? Подписи наши с тобой — как небо от земли…

— Петруччио… — досадливо поморщился Пашка. — Но уж об этом я должен был подумать заранее… Вот, держи справочку. Положи в стол, когда приедет Косарев, пригодится. Здесь наш милый доктор авторитетно заверяет от имени науки медицины, что у тебя после аварии в правой кисти произошло ущемление какого-то там нерва с непроизносимым латинским названием и микроповреждение малой косточки с еще более заковыристой латинской кличкой… Усек? Будут составлены и юридически оформлены документы, узаконивающие на ближайшее время твою подпись… Теперь господин П.И. Савельев расписывается так и только так… Поскольку никто не сомневается, что ты — это я, все пройдет, как по маслу. Ну, а через пару-тройку месяцев, когда все вернется на круги своя, нерв либо сам расщемится, либо мне сделают операцию — и подпись станет прежней. Что будет опять-таки надлежащим образом оформлено. Бог ты мой, и ты так спокойно реагируешь? Знал бы, как я напрягал мозги…

— Да, мозги у тебя… — не без уважения сказал Петр.

— А ты думал, братишка! Те еще мозги! Этой комбинацией, когда все меня считают одним, а на деле нас двое, мы этих козлов переиграем, как детишек… Только, я тебя умоляю, стисни зубы и терпи. Никаких звонков Кирочке… впрочем, я так понимаю, там все сгорело, а? Тем лучше. Прорвемся! — Он демонстративно погладил себя по голове. — Ну и мозги у господина Колпакчи! И в гостинице советской поселился мирный грек…

— А почему — Колпакчи?

— Потому что фамилия смешная. Вдумайся. Грек. Можешь ты на все сто относиться серьезно к греку, Георгию Спиридоновичу Колпачки? Вот видишь, и никто не может… Грек Колпакчи — это что-то из водевилей…

— Жук ты, братишка, — улыбнулся Петр.

— А то! Ладно, давай работать. Вот фотографии. Этих ореликов я тебе еще не показывал. Хрен с усами — председатель правления «Шантарского кредита». Есть такой банк. Хрен в золотых очках — глава областного департамента природных ресурсов. Завтра в «Кедровом бору» состоится небольшой пикничок для белых людей. Ты, естественно, тоже зван. На лоне природы, в ароматах шашлычков потолкуешь с обоими красавцами. Не напрягайся, ничего особо сложного тут нет. Все давным-давно обговорено. Твоя задача — дать им этакое последнее напутствие, похлопать ободряюще по спине перед последним решающим шагом. И только-то. Мы сейчас обговорим все детали, нюансы и подробности, после чего у тебя пройдет, как по маслу… Это я тебе говорю, мирный грек!

Глава седьмая

ВЫСОКОЕ ИСКУССТВО УБЕЖДАТЬ

Ближе к вечеру на следующий день господин Савельев Павел Иванович, промышленник и негоциант, ет истера, ет цетера, уже сидел на заднем сиденье мощного «мерседеса», лавировавшего среди плебейских гачек с высокомерной вежливостью истого аристократа — той самой вежливостью. что смотрится для умного человека прямым оскорблением.

Рядом сидела красавица супруга в светло-коричневом брючном костюме и желтенькой блузке — Петр уже подметил, что его нежданная любовь предпочитает брючные костюмы платьям, но это ничего, ей идет, ей все идет… и что прикажете делать с колотящимся сердцем? Избавитель пленной принцессы, извольте любить и жаловать…

Вскоре машина вырвалась за город, попетляла по узкой дороге меж поросших густым сосняком склонов — и подплыла к железным воротам в глухом высоченном заборе. Из вахтерки высунулся хмурый субъект, всмотрелся — и ворота тут же автоматически открылись.

За воротами обнаружился райский уголок — аккуратненькие бревенчатые коттеджи, стилизованные под старинные терема, чистые, без малейших выбоинок асфальтовые дорожки, невысокие фонари из желтого стекла. Машину и водителя оставили на обширной стоянке, двинулись в глубь райского уголка пешком. Петр ухитрялся постоянно отставать на полшага, так что Катя, сама того не зная, служила ему проводником в незнакомом самозванцу месте, которое Пашка знал как свои пять пальцев.

Пройдя через фасонную деревянную калиточку, они оказались па обширном дворе, где под открытым небом за большим столом из тесаных досок уже сидела компания человек этак в дюжину. Как это обычно бывает у всех сословий, опоздавших встретили оживленно. Похоже, присутствующие уже успели пропустить по паре рюмочек, разминались в ожидании шашлыков, каковые доспевали поодаль под присмотром брюхатого и усатого кулинара в белом колпаке явно самой что ни на есть кавказской национальности.

Двое из тех, что сидели с полураспущенными узлами галстуков, приходили к Петру в больницу. Остальных он знал по описаниям и снимкам — ну а они «его», разумеется, вживую. То, что здесь собрались «его» старые знакомые, облегчало задачу. Можно было обходиться безличными местоимениями, не рискуя запутаться в именах-отчествах, — не годится ведь излишне часто ссылаться на выпадение памяти…

Он усадил Катю за стол, сел сам, механически кивая в ответ на приветствия, бормоча что-то оптимистическое, когда спрашивали о самочувствии. Особой неловкости или тревоги что-то не чувствовалось — с какого-то времени им владел озорной азарт. Не впервые в жизни приходилось лицедействовать, играть, притворяться — а сейчас тем более в совершенно безопасных, прямо-таки тепличных условиях. Единственная сложность, на которую можно невзначай напороться, это молчаливая жалость, мысли вроде: «Да, крепенько Пашке по мозгам вдарило, если он и это забыл…»

Перед шашлыками лениво развлекались богатыми салатиками — хотя короткое шантарское лето только начиналось, в них наличествовало все, что душе угодно. Хозяйка, моментально опознанная Петром по описанию Пашки, вдруг сделала капризную гримаску:

— Не думайте, Павел Иванович, что я забыла о ваших пристрастиях. Сейчас прибудет ваша «дракула». Самвел!

Усатый и брюхатый Самвел, почтительно ощерив великолепные зубы, поставил перед Петром небольшую сковородку. На ней в прозрачном растопленном масле чернели какие-то странные трубочки, вроде тоненьких сосисок. Попахивало вроде бы аппетитно, но это кушанье ни на что виденное прежде Петром не походило.

— Ваши пиявки, — с радушно-капризной миной прокомментировала хозяйка. — С пылу, с жару, час назад еще кровопийствовали…

— Правильно, э, — густым басом прогудел необъятный кавказский человек Самвел, ловко ставя рядом со сковородкой соусник. — Хорошее кушанье, для мужчин полезное, Николаевна…

И с достоинством удалился к шашлыкам. Петр, внутренне содрогнувшись, присмотрелся к жареным кровопийцам, не решаясь ткнуть в ближайшую вилкой. Соседи по столу поглядывали равнодушно — у парочки из них на тарелках красовалось то же самое и один уже жевал с видимым удовольствием.

Хозяйка подняла бровь:

— Павел Иванович, что вы так странно смотрите на ваше любимое яство? Честное слово, получилось ничуть не хуже, чем в прошлый раз…

«Предупреждать надо, — сердито подумал он, имея в виду, конечно же, Пашку. — Гурман, тоже мне». Собрав всю силу воли, опрокинул в рот рюмочку коньяку, осторожно насадил на вилку ближайшую пиявку, поднес ко рту и, мысленно охнув, откусил половину. К его облегчению, на вкус пиявка оказалась не столь уж и омерзительной, вполне приемлемой, желудок вовсе не проявлял желания вывернуться наизнанку. Прожевал остальное, прислушался к ощущениям — ну что же, хорошо пошла… Отважился сжевать вторую, а там и третью, с радостью констатировав, что соседи не обращают на него внимания, словно он мирно рубает пельмени в дешевой забегаловке. К тому же появилась еще одна опоздавшая парочка — мужчина лет пятидесяти с первой сединой на висках и ослепительная блондинка лет двадцати, державшаяся с уверенностью и непринужденностью законной супруги. Все дамы здесь, впрочем, были законными супругами — пикничок из разряда совершенно светских…

«Данил Петрович Черский, — машинально отметил Петр. — Насчет него тоже имеются прямые и недвусмысленные инструкции».

— Плохо ты что-то своих кровопийц наворачиваешь, — тихонько сказала Катя, покосившись не без лукавства. — Обычно за уши не оттащишь…

— Смакую, — ответил он, покорно нацеливаясь вилкой на следующую, чтобы не выходить из образа. Ну, могло быть хуже. Могли оказаться любимым Пашкиным лакомством какие-нибудь тухлые яйца по-китайски или собачатина по-корейски…

Уминая пиявок, он украдкой рассматривал субъектов, которых предстояло легонько обработать. Карсавин, отвечавший в области за природные ресурсы, оказался ровесником Петра, этаким местным изданием английского джентльмена — в строгой тропке, при золотых очках и жемчужине в галстучной булавке. Рыжов, из «Шантарского кредита», выглядел не в пример более плебейски — располневший мужик лет шестидесяти, компенсировавший обширнейшую лысину густыми запорожскими усами. Костюм на нем сидел, как на корове седло, сразу чувствовалось, что ему гораздо больше пришелся бы по вкусу и наряд попроще, и застолье без лишних затей, с водочкой и неразрезанными крупными огурцами. Зато его супружница, рыхлая бабища, на вид немногим младше супруга, но раза в два его габаритное, морщинами напоминавшая шарпея, изо всех сил старалась показать себя светской львицей: без умолку, перебивая всех, кого только удавалось, трещала о своей коллекции фарфора — конечно же, громадной, конечно же, невероятно антикварной. Банкир косился на супругу страдальчески, но прервать поток красноречия не осмеливался с выдержкой старого, законченного подкаблучника.

Потом подали шашлыки. Потом их ели. Потом пили чай с коньячком и коньячок без чая. Светскую, в общем-то, заурядную болтовню Петр воспринимал вполуха, ухитряясь время от времени встревать с уместными репликами-междометиями. Дожидался подходящего момента. Таковой настал, когда немного отяжелевшие гости стали разбредаться от стола. Петр подметил, что Карсавин с Рыжовым временами так и щупают его пытливыми взглядами. Юная блондинка Лара, громко посетовав на вялость и чурбаноподобность кавалеров, заставила вездесущего Сам вела включить магнитофон на веранде, утащила туда Катю, самого молодого из присутствующих мужиков и они там принялись беззаботно отплясывать втроем.

Не теряя времени, Петр подошел к Черскому, оказавшемуся в одиночестве на уголке стола, присел рядом на тяжеленный стул:

— Данила Петрович…

— Да? — равнодушно отозвался Черский.

— Вы так и не дали окончательного ответа по поводу проекта. В конце-то концов он не требует непременного присутствия вашего «Интеркрайта», но двери открыты для всех желающих… — и сделал выжидательную паузу.

Не шевелясь и не меняя позы, Черский лениво протянул:

— Дражайший мой Павел Иванович, вы помните старый анекдот на тему о том, что есть демократия?

— Ну… — на миг растерялся Петр.

— Правда не помните? Демократия — это когда человека посылают к, в, и на, а он волен идти куда захочет…

Поза, интонация, усмешка — все это, вместе взятое, неопровержимо свидетельствовало, что ни о каких шутках и речи нет. Открытое, прямое оскорбление. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.

Петру кровь бросилась в лицо, но он сдержался, пожал плечами:

— Была бы честь предложена, а от убытка бог избавил…

— Была бы честь, была бы честь, была бы честь… — на манер известных гардемаринов негромко пропел Черский, ухмыляясь, все так же глядя в сторону с холодным презрением аристократа, в упор не замечавшего выскочку-нувориша.

Чтобы не нарываться далее на совершенно непонятные сложности, Петр снова пожал плечами, повернулся спиной и отошел. О такой реакции Пашка его не предупреждал. Похоже, пробежал меж ними целый табунок черных кошек…

На веранде танцевали. Петр постоял, все с той же щемящей тоской глядя, как взлетают Катины распущенные волосы, как она, став совсем юной и невероятно красивой, раскованно и грациозно отплясывает в такт музыке, словно колышется на легком ветерке пламя костра. «Пропал ты, подполковник, — подумал он с волнующей обреченностью, — совсем пропал».

— Павел Иванович?

Он нехотя обернулся. Точно, оба зверя выбежали на ловца…

— Ну пойдем, побеседуем, соколы мои… — сказал он, с сожалением отворачиваясь от веранды.

Огляделся в поисках подходящего местечка, направился к дальней беседке у забора из проволочной сетки, ажурному сооруженьицу из тонких досок, опять-таки в стиле древнерусских теремов. Оба покорно тащились за ним, однажды показалось даже, что Рыжов тяжко вздохнул.

Петр первым уселся прямо на краешек квадратного низкого стола, занимавшего всю середину беседки. Вытащил сигареты, с расстановкой выпустил дым, оглядел их, выжидательно взиравших. «Поциничнее, понапористее, — наставлял вчера Пашка. — Чтобы ни тени сомнения не зародилось у ореликов, чтобы чувствовали себя, как глупенькая семиклассница, когда ее физрук недвусмысленно притиснет к стеночке…»

— Ну что. друзья мои, — сказал Петр. — Близится великий день?

Оба почти синхронно закивали в том смысле, что да, близится, Петру в их взорах почудилась прямо-таки собачья преданность. «А ведь Пашка, похоже, держит этих бобров в кулаке, — подумал он не без гордости. — Ишь, как уставились, а ведь не пацаны, не дешевые столоначальники».

— В общем, хочу верить, что могу полностью на вас полагаться, соколы мои,

— произнес он не без металла в голосе. — Прав я, хочется думать?

Рыжов торопливо закивал. Вальяжный Карсавин пожал плечами:

— Какой может быть разговор, Павел Иванович? — и несколько вымученно усмехнулся: — Неужели вы сомневались?

— Ну, я не сомневался… — сказал Петр. — Просто в последнее время по Шантарску бродят разные идиотские слухи — Савельев-де здорово треснулся башкой об асфальт, сдал и пришел в постыдную слабость… Могу вас заверить, соколы, что ничего подобного нет. И башкой об асфальт не трескался, и, что гораздо более важно, прежней хватки ни в коем случае не утратил…

— Это ж видно… — заискивающе поддакнул Рыжов. — И я не сомневаюсь, и Олег Викентьевич нисколечко не сомневается… Верно? Вот видите, Павел Иванович, если вам кто-то что-то нашептал — не верьте вы, бог а ради, слухам… Мы все сделаем в точности, как было прежде оговорено. Можете на нас положиться.

— Ну смотрите, мужики… — Петр еще более подпустил металла в голос: — Давши слово — крепись, а не давши — держись…

— Павел Иванович, — вкрадчиво сказал Карсавин. — Но мы-то, со своей стороны, можем надеяться на скрупулезное выполнение… э-э, прежних договоренностей?

— Я вам, по-моему, твердо обещал? — поднял брови Петр.

— Да, разумеется…

— Тогда к чему экивоки? Как вы ко мне, так и я к нам. Как только — так сразу… — протянул он многозначительно. — Вы все выполняете в точности — и я делаю все, что обещал… Ну как, договорились?

Оба закивали.

— Рад, что не пришлось в вас сомневаться… — сказал Петр, кивнул им и вышел из беседки.

Он был доволен собой. Представления не имея, о чем вообще идет речь, блестяще провел партию, так, что оба они ни в чем не засомневались, ничего не просекли, прямо-таки на задних лапках ходили. Смотри-ка, не столь уж это и трудное дело — закулисные переговоры бизнесменов, финансистов и чиновников… Интересно, что они должны сделать и что Пашка им в обмен обещал? Солидные люди, в годах — а оба разве что хвостиками не виляли, исключительно по причине отсутствия хвостиков…

Музыка на веранде уже не играла. Там в одиночестве стояла Лара, облокотившись на перила, прихлебывая из высокого бокала. Больше никого в пределах прямой видимости не наблюдалось.

— А где общество? — непринужденно спросил Петр, поднимаясь к ней. Вот именно, побольше непринужденности, они же с Пашкой наверняка знакомы…

— Как обычно, лицезреют ботанические ухищрения Нины Николаевны, — кивнула Лара в сторону высокой стеклянной теплицы, изнутри сплошь затянутой до потолка какими-то вьющимися растениями. — Охают и ахают над цветочками, чтобы сделать приятное хозяйке… — Она допила, поставила бокал на широкие перила и с дерзкой ухмылочкой балованного ребенка глянула Петру в глаза. — А вы отчего бродите в одиночестве, господин Савельев? Вид вроде бы не скучающий…

Он пожал плечами, придумывая подходящую фразу, непринужденную, светскую. Лара опередила:

— Что, снова?

— Простите?

— Дорогой Павел Иванович, — протянула она с усмешечкой. — Бога ради, не начинайте. Я согласна, что я — жемчужина, но никак не согласна быть жемчужиной коллекции…

Он так и не успел сообразить, о чем идет речь, не говоря уж о том, чтобы ответить. Сзади послышались шаги, на веранду вышел Черский, остановился в двух шагах от них и, глядя в сторону, безразличным тоном сказал:

— Ларка, погуляй…

— Извините, — улыбнулась она Петру не без ехидства, спустилась с веранды и направилась к теплице.

— Слушай, Павло, — нехорошо выпятив челюсть, негромко сказал Черский. — У тебя с памятью что, в самом деле провальчики?

— То есть? — спокойно спросил Петр.

— Я же тебе, по-моему, говорил — если снова начнешь пускать слюнки возле Ларки… Организм может пострадать.

Несмотря на его неприкрыто агрессивный тон, Петру стало вдруг смешно — до того происходящее перекликалось с бессмертной кинокомедией. «Я тебе говорил, доцент, чтобы больше не приходил?», «Я тебе говорил, что с лестницы спущу?» И в кино, и в жизни никто не подозревал, что имеет дело с двойником, подменышем…

— Что-то такое помню… — сказал Петр, гадая, во что конфликт может вылиться.

— А что я с твоей мордой обещал проделать, часом, не помнишь? — нехорошо прищурился Черский.

«О господи, — подумал Петр без всякого страха, — угораздило же…»

Он попросту представления не имел, как держался бы в такой ситуации Пашка. Но сам он никак не хотел позволять, чтобы этот супермен с красивой проседью держался с ним, словно король дворовой шпаны, решивший постращать очкарика-вундеркинда со скрипочкой.

— Когда я бегал в школу, была такая поговорочка, — сказал он спокойно. — «У каждой морды хозяин есть». Не доводилось слышать? Мы с вами почти одних годочков, уверен, на одном дворовом фольклоре воспитаны…

Черский удивленно моргнул. Положительно, он ожидал другой реакции. Не теряя времени, Петр нанес следующий удар:

— Я охотно верю, что вы — супермен, господин Черский. Но не кажется ли вам, что на сей раз перегибаете? Или… — он дерзко ухмыльнулся: — Или настолько в себе не уверены? Испускать тарзаньи вопли из-за того только, что молодая жена перекинулась парой слов с посторонним мужчиной, — это, знаете ли, не о силе свидетельствует, а скорее уж о неуверенности в себе… Или я не прав?