Призраки грядущего Геммел Дэвид

— Я был там. Мы вернулись только утром. Ну, авось теперь ты уладишь свои дела с принцессой, и нам не придется встречаться на ратном поле.

— С принцессой?

— Ну да, с Танаки. Разве ты не знал, что она из ханского дома?

— Нет, не знал.

— Она дочь Тенаки-хана, самое младшее его дитя.

— Но что она делает здесь? — удивленно спросил Киалл. Челлин засмеялся.

— Ты не слишком много знаешь о надирах, верно? У них женщины ценятся меньше лошадей. Танаки не угодила чем-то своему брату Джунгиру, и он сослал ее сюда.

— Она очень красива, — сказал Киалл.

— Да — и самый лакомый кусочек, какой мне доводилось видеть. Мужчина может умереть счастливым, переспав с ней.

Киалл покраснел, откашлялся и спросил:

— Куда ты направишься теперь?

— Кто знает? — пожал плечами Челлин. — Опять на север — а может, и нет. Устал я от такой жизни, Киалл. Вот возьму и поеду на юг, в дренайские земли. Куплю себе усадьбу, заведу семью...

— А потом налетят надрены и украдут твоих дочерей. Челлин со вздохом кивнул:

— Да. Эта мечта, как и все другие, не выдерживает близкого рассмотрения. Надеюсь, у вас с принцессой все сладится. Ты пришелся мне по сердцу — надеюсь, мне не прикажут тебя убить.

Челлин ушел, а Киалл просидел на том же месте еще час Потом пришел воин и сказал:

— Тебя зовут. — Киалл прошел вслед за ним в большой дом. Танаки снова ждала его на диване — теперь уже в белой тунике, с обнаженными руками и ногами. На ней не было никаких украшений, если не считать серебряной пряжки на широком белом поясе.

Когда Киалл вошел, она встала.

— Милости прошу к моему очагу, Киалл. Садись и поговори со мной.

— О чем, госпожа?

— Назови мне причину, по которой я не должна тебя убивать.

— А разве вы убиваете без причины?

— Случается. Что в этом удивительного?

— Я уже отвык удивляться, принцесса. Вы поможете мне найти Равенну?

Она взяла его за руку, подвела к дивану и усадила рядом с собой, опершись ему на плечо.

— Не уверена. Ты знаешь, что я посылала людей убить тебя и других?

— Да, — шепнул он, чувствуя шеей и щекой тепло ее дыхания.

— Я сделала это потому, что мне сказали, будто герои едут отомстить за набег. Я думала, вы хотите убить меня.

— У нас и в мыслях этого не было.

— А потом я увидела высокого, красивого невинного юношу, ищущего женщину, которой нет до него дела. Этот юноша заинтересовал меня. — Она коснулась губами его щеки, и ее правая рука скользнула по груди вниз, к напрягшимся мышцам живота. Киалл вспыхнул, и его дыхание участилось. — Мне захотелось узнать, — продолжала она тихим и мечтательным голосом, — как мужчина, еще не знавший любви, способен рисковать столь многим. — Ее рука опустилась еще ниже.

Киалл сжал ее запястье.

— Не нужно играть со мной, госпожа, — прошептал он, повернувшись к ней лицом. — Вы знаете, что я не могу противиться вашей красоте... но я вас не стою. Скажите мне, где Равенна, и позвольте покинуть вас.

Она пристально посмотрела ему в глаза и отстранилась.

— Как восхитительно ты отвергаешь меня — не с помощью силы, а признав свою слабость. Итак, ты предоставляешь решать мне. Хорошо, Киалл. Но тебе не нужно знать, где она. Я говорю это тебе как друг, почти с нежностью. Утром я просила, чтобы ты доверился мне, и теперь снова прошу об этом. Откажись от своей затеи, вернись домой.

— Не могу, госпожа.

— Ты погибнешь понапрасну, и твои друзья тоже.

Он взял ее руку и поцеловал ладонь.

— Будь что будет. Скажи мне, где она. Танаки выпрямилась.

— Твою Равенну купил человек по имени Кубай. Ее увезли в соседний город и подарили другому мужчине, а после переправили на другой край степи, в Ульрикан.

— Я поеду туда и найду ее.

— Ее подарили Джунгир-хану.

Эти слова ударили Киалла как ножом. Он опустил голову и закрыл глаза.

— Вот видишь, — нежно сказала она, — тебе нет нужды продолжать свой путь. Ульрикан — город-крепость. Никто не сможет проникнуть в ханский гарем и похитить одну из его жен. И даже если ты умудришься это сделать, как ты избежишь его возмездия? Он великий хан, и у него под началом пятьсот тысяч воинов. Разве сможешь ты укрыться хоть где-нибудь от него и его шаманов? Киалл улыбнулся ей:

— Я должен хотя бы попытаться. Но теперь это стало еще труднее — не из-за Джунгира, а из-за вас.

— Из-за меня? Не понимаю. Он встал и потряс головой:

— Я не могу объяснить. Простите меня. Вы позволите мне уйти?

Она, казалось, хотела что-то сказать, но промолчала и ограничилась кивком. Киалл поклонился и вышел вон.

Когда он выехал из города, в голове его роилось множество мыслей и душу теснила печаль. Он знал теперь, что не любит Равенну; она всего лишь мечта его юности, недостижимая мечта. Но как же быть? Он дал слово и сдержит его даже ценой своей жизни.

Услышав позади стук копыт, он обернулся в седле. Гарокас, поравнявшись с ним, натянул поводья.

— Можно с тобой?

— Мне твое общество нежелательно — но если хочешь поговорить с Чареосом, то езжай.

— Вот и ладно.

Киалл пустил коня вскачь, и тот дышал тяжело, когда добрался до вершины холма. Гарокас следовал сзади более умеренным аллюром. Чареос, Бельцер и Окас сидели на поляне, Маггрига и Финна не было видно. Киалл спешился и начал рассказывать Чареосу о Равенне, но тот знаком призвал его к молчанию.

— Я знаю, — сказал Чареос, глядя на едущего за Киаллом всадника.

Гарокас соскочил с седла и поклонился Чареосу

— Я ищу тебя целую уйму времени. Князь передает тебе, что ты очищен от всех обвинений и можешь вернуться в город Тальгитир, когда захочешь. Капитан Салида рассказал князю о твоих рыцарских деяниях в Горном Трактире.

— Это все? — холодно осведомился Чареос.

— Все. Твои лучники могут выйти из засады.

— Мне трудно поверить во всепрощение князя, и непонятно, почему он отрядил на поиски воина. Ты, часом, не наемный убийца?

— Все может быть, Чареос, — улыбнулся Гарокас.

— Давайте убьем его самого, — предложил Бельцер. — Он мне не нравится.

— Ты мне тоже, жирный боров, — огрызнулся Гарокас. — Помолчи, пока старшие говорят.

Бельцер тяжело поднялся на ноги.

— Позволь, Чареос, я сломаю ему хребет. Скажи только слово.

Финн вышел из кустов и сказал:

— Чареос, погляди-ка: к городу движется целое надирское войско, и непохоже, что с добрыми намерениями.

Когда молодой человек ушел, Танаки встала, заложив руки за голову, и выгнула спину. В свои жилые покои она вернулась со смешанными чувствами. Невинность Киалла и привлекала, и дивила ее, точно прекрасный цветок, выросший на краю выгребной ямы. Она налила в кубок вина и выпила. Этот юный мечтатель ищет свою любовь. Глаза Танаки сузились.

— Мир готовит тебе еще немало потрясений, — прошептала она. Холодный ветер всколыхнул тяжелые занавески, коснувшись ее голых ног, и она вздрогнула. — Как мне недостает тебя, отец, — сказала Танаки, представив себе высокого худощавого воина и медленную улыбку, смягчающую его жестокое лицо. Танаки была его любимицей, хотя ее рождение стоило жизни матери, Рении. Тенака-хан всю свою любовь отдавал дочери, в то время как сыновья не могли дождаться от него доброго слова или хотя бы скупого кивка, означающего похвалу. Танаки подумала о старшем брате, Джунгире, — как он добивался отцовского внимания!

Теперь Джунгир сам стал ханом. Другие братья Танаки убиты, а она живет в ожидании неизбежного.

Она улыбнулась, вспомнив свою последнюю встречу с Джунгиром. Как он желал ее смерти! Но его воеводы никогда бы не позволили окончательно истребить род Тенаки-хана, а сам Джунгир, как всем известно, бесплоден. Ни одна из его сорока жен ни разу не забеременела. Танаки усмехнулась. Бедняга Джунгир. Он может укротить самого непокорного коня, он хорошо бьется на копьях и мечах. Но надиры относятся к нему с подозрением, ибо его семя не имеет силы.

Танаки прижала руки к животу. Она не сомневалась, что сама способна зачать. Возможно, однажды, когда Джунгир отчается, он вернет ей свою милость и выдаст за одного из своих военачальников. Перед глазами у нее возникло лицо Цудая, и она содрогнулась. Нет, только не он! Ни за что на свете. Его прикосновения — словно кожа ящерицы, а от его могильно-темных глаз пробирает дрожь. Нет, только не Цудай.

Она изгнала его из своих мыслей, вспоминая, как Джунгир смотрел на нее с высоты своего трона. «Пока я не трону тебя, сучка, но знай: настанет день твоего унижения. Не забывай об этом, Танаки».

И Танаки оставили жизнь, но сослали сюда в унылую южную пустыню. Здесь было мало развлечений — только хмель да молодые любовники, сменявшиеся в ее постели. И даже это скоро надоело ей. Со скуки она занялась работорговлей, где перенасыщенность рынков сбивала цену. Вдобавок не существовало такого места, где рабы продавались бы постоянно, по твердым расценкам. Меньше чем за четыре месяца Танаки создала свой рынок, а через год уже руководила всеми набегами на земли готиров. Цены поднялись, и налаженная по-новому торговля стала приносить огромный доход. Золото мало что значило для Танаки, проведшей свое детство среди сокровищ, отнятых у покоренных народов, — но торговля давала пищу ее острому уму и отвлекала от мыслей о мстительном Джунгире.

Она знала, что когда-нибудь Джунгир почувствует себя достаточно сильным, чтобы убить ее, несмотря на все возражения своих приближенных. Как ни странно, она не питала к нему ненависти за это. Нетрудно понять, что им движет. Он долго пытался завоевать отцовскую любовь и, не добившись этого, возненавидел ту, кого отец любил.

Танаки отодвинула бархатную штору и посмотрела в узкое окно.

— Он ничего не оставил тебе, Джунгир, — прошептала она. — Он завоевал полмира, объединил племена, основал империю. Что же осталось на твою долю?

Бедный Джунгир. Бедный бесплодный Джунгир!

Ее мысли обратились к юноше, Киаллу. У него серые ласковые глаза, но в них порой проглядывает сталь. И таится страсть — буйная, неудержимая, ждущая своего часа.

— Приятно было бы проглотить твою невинность, — улыбнулась она, и ее лицо смягчилось. — А впрочем, нет, — с грустью созналась Танаки.

— Принцесса! Принцесса! — завопил Челлин, вбегая к ней. — Надирские воины!

— Ну так что же? Мало ли здесь надирских воинов?

— Но то ханские Волки, принцесса! А командует ими Цудай.

У Танаки пересохло во рту.

— Ворота закрыты?

— Да, госпожа. Но их триста человек, а у нас и полусотни не наберется. Да и те, что есть, разбегутся при случае.

Танаки открыла темный дубовый сундук и достала пояс с двумя короткими мечами.

— Мы не можем сражаться с ними, госпожа. Зачем они здесь?

Она молча пожала плечами. Итак, день настал. Не видать ей больше голубого неба и орла, парящего в воздушном потоке над горами. Не будут мужчины больше обладать ею, отдавая ей при этом свою душу. В ней вспыхнул гнев. Она прошла мимо Челлина и поднялась на стену, чтобы видеть прибытие ханских Волков. Челлин сказал правду: их было больше трехсот, в остроконечных серебряных шлемах, отороченных волчьим мехом, в серебряных, окаймленных золотом панцирях. Они ехали в кажущемся беспорядке, но по приказу могли мигом построиться в боевой клин или разбиться на три части. Их дисциплина поражала. Тенака-хан создал эту гвардию четверть века назад и вышколил ее до еще не виданной у надиров степени. У кочевников по-прежнему считалось почетным быть принятым в число Волков. Из сотни желающих лишь одному доставался серебряный шлем и панцирь с изображением волчьей головы.

А в середине ехал Цудай, несравненный воин и непобедимый полководец.

Вокруг Танаки собрались люди.

— Что делать? — спрашивал один.

— Что им здесь надо? — недоумевал другой.

— Они приехали убить меня, — сказала Танаки, дивясь тому, как спокойно звучит ее голос.

— А нас они тоже убьют? — спросил какой-то воин.

— Закрой свою поганую пасть! — взревел Челлин. Танаки вскинула руки, призывая к молчанию.

— Садитесь на коней и уезжайте через железные ворота. И поскорее! Они убьют всякого, кто окажется здесь.

Многие воины устремились вниз, но Челлин остался на месте.

— Я не отдам им тебя, покуда жив.

Она с улыбкой взяла в ладони заросшие бородой щеки старого вояки.

— Ты их не остановишь. И мне будет приятнее, если ты останешься жив, Челлин. Иди!

Он постоял еще, потом выругался и побежал к своей лошади.

Надиры приближались, и Танаки уже ясно видела лицо их командира. Цудай улыбался. Он поднял руки, и всадники выстроились в боевом порядке по обе стороны от него.

— Чего тебе здесь надо? — крикнула Танаки.

— Тебя, шлюха! — ответил Цудай. — Мы доставим тебя в Ульрикан на суд.

Гнев Танаки возрос, но она подавила его.

— Как смеешь ты назвать шлюхой дочь великого хана, ты, вскормленный паршивой козой?

— У меня тут триста воинов, принцесса, — ухмыльнулся Цудай. — Каждый из них попользуется тобой отсюда до Ульрикана, а ехать туда шестьдесят дней. Мой простой ум подсказывает мне, что пятеро мужчин ежедневно будут наслаждаться прелестями, которые ты столь щедро дарила иноземцам и всякому отребью, окружавшему тебя. Подумай только, принцесса, — триста человек!

— Зачем ты говоришь мне об этом, сукин ты сын?

— Быть может, ты не захочешь подвергнуться такому унижению. Наследница великого хана, конечно, предпочтет лишить себя жизни?

Несмотря на страх, Танаки заставила себя засмеяться.

— Моему возлюбленному брату того и надо, не так ли? Нет, Цудай. Иди и возьми меня. Я это переживу. Но когда воеводы узнают, что ты сделал со мной, с тебя сдерут твою гнусную шкуру.

— Как пожелаешь, принцесса, — развел руками Цудай, — но не ожидай слишком многого от других ханов. У Джунгира вскоре родится наследник — по всем приметам это мальчик.

— Ты лжешь! Джунгир бесплоден.

— Я никогда не лгу, Танаки, и ты это знаешь. Одна из ханских жен забеременела.

— Значит, у нее был любовник! — выпалила Танаки, но сердце у нее упало. Жен и наложниц хана держат в огражденном стеной дворце, под охраной евнухов. Никакой мужчина туда не проберется. А если подобное чудо и произойдет, другие наложницы мигом донесут об этом хану.

— Выйдешь ты к нам, или нам прийти за тобой? — прокричал Цудай.

— Входите! Будьте как дома!

Цудай с усмешкой махнул рукой, и двадцать воинов захлестнули веревки за остроконечные бревна частокола. Когда надиры полезли вверх, Танаки обнажила свои мечи. Первому, кто показался над частоколом, она рассекла горло, второму пронзила легкое. Она ждала, и кровь капала с ее серебристых клинков, а воины приближались к ней справа и слева. Крутнувшись волчком, она убила одного ударом в шею, спрыгнула со стены на повозку, груженную мешками с зерном, соскочила на землю и побежала к дому. Четверо человек бросились ей наперерез. Она свернула в переулок и тут же обернулась назад. Шестеро воинов загородили проход, и она ринулась на них, прорубая себе дорогу.

Надир на стене раскрутил пращу и метнул маленький круглый камень, угодив Танаки в висок. Она покачнулась и чуть не упала. Один из шестерых бросился на нее. Она метнула правый меч ему в грудь. Воин упал, схватившись за клинок Второй камень просвистел мимо. Танаки добрела до амбара и прислонилась спиной к двери. Голова кружилась, слабость одолевала ее. Показались еще двое надиров. Танаки едва держалась на ногах, и они подступили к ней. Она взмахнула мечом, разрубив одному руку. Другой ударил ее кулаком по голове и вырвал у нее меч. Кулак ударил еще дважды, теперь по лицу, и Танаки упала на колени. Мужчины окружили ее, срывая с нее одежду. Ее втащили в амбар и швырнули нагую на усыпанный соломой пол.

— Ну вот, теперь мы не слишком похожи на принцессу, — произнес холодный, насмешливый голос Цудая. Она попыталась встать, но чья-то нога, упершись ей в лицо, отшвырнула ее назад. — Я обещал тебе пятерых в день, но эти двенадцать доблестно сражались за тебя и заслужили награду. Поручаю тебя их нежной заботе.

Посмотрев сквозь опухшие веки, она увидела, как мужчины развязывают свои сыромятные пояса, увидела их похотливые лица. Что-то сломалось в ней, и слезы потекли по щекам.

— Заставьте ее покричать немного, — сказал Цудай, — но не увечьте понапрасну. Другие тоже ждут своей очереди.

Воевода вышел на солнце и постоял немного, прислушиваясь к звериному ворчанию мужчин и стонам некогда гордой принцессы. Потом у нее вырвался долгий, пронзительный крик. Цудай позволил себе улыбнуться. Он долго ждал этого мгновения. Четыре года, с тех пор, как надменная принцесса Танаки отвергла его предложение. Через несколько месяцев он повторил его, дав ей еще один случай. Теперь она почувствует на себе всю глубину его ненависти. Крик раздался снова — скорее животный, чем человеческий. Занятно — сколько отчаяния может выразить такой звук без всяких слов.

Крики, несомые ветром, долетали до самых гор.

— Боги, да что ж они такое с ней делают? — воскликнул Киалл.

— Насилуют, как это водится у надиров, — процедил Бельцер. — А потом, полагаю, убьют.

— Позор, — вставил Гарокас. — Такая красивая женщина.

— Но надо же что-то делать! — Киалл вскочил на ноги. Чареос ухватил его за пояс и посадил обратно.

— Хорошая мысль, — отозвался Бельцер. — Почему бы нам не сесть на коней и не ринуться в бой? Пора уж тебе повзрослеть, Киалл. Ей все равно конец.

— Киалл прав, — тихо заметил Окас.

— Ты думаешь, мы и вправду должны вступить с ними в бой? — разинул рот Бельцер.

— Нет, мой друг. Но без нее нам нельзя продолжать свой путь. Я знаю это. Я чувствую.

— Но ведь мы должны спасти другую, — недоумевал Бельцер.

— Теперь все оборачивается иначе.

— Как так? — вмешался Чареос. Окас потер усталые глаза.

— Все нити сходятся вместе, друзья мои. Я начинаю их различать. Равенну продали Джунгир-хану. Он спал с ней, и теперь она носит его ребенка. Он сделал ее ханшей, царицей Волков. Мы собираемся похитить надирскую царицу.

— Еще того лучше, — засмеялся Бельцер. — В таком случае нам непременно надо вступить в бой. Надо же набить руку перед сражением со всей надирской армией!

— Та женщина в крепости — дочь Тенаки-хана, сестра Джунгира. Она знает устройство ханского дворца и сможет оказать нам большую помощь.

— Помощь? — повторил Чареос. — Уж не думаешь ли ты продолжать эту затею? Самая мысль об этом безумна.

— Цель вашего пути не ограничивается этим, Чареос, Мастер Меча, — сказал Окас. — Она гораздо обширнее. Разве ты сам этого не видишь? Сон о Бел-Азаре, призрак Тенаки-хана — все это части единого целого.

— О чем ты говоришь? — спросил Финн, становясь на колени рядом с ним.

— О ребенке. Он родится раньше срока, ровно через двенадцать недель. Звезды говорят, что он станет великим царем — возможно, самым великим на свете. Он ведет свой род от Ульрика и Тенаки-хана и от Регнака, Бронзового Князя. Он будет воином и правителем. Став надирским ханом, он завоюет весь мир.

— Ты хочешь сказать, что мы должны убить этого младенца? — спросил Бельцер.

— Я хочу сказать, что вы должны продолжать свой путь, куда бы он ни привел вас.

— Он приведет нас всех к смерти, — сказал Чареос. — Речь идет уже не о том, чтобы выкупить или выкрасть крестьянскую девушку. Речь идет о царице надиров!

— Дайте мне сказать, — тихо попросил Киалл. — Ты прав, Чареос, эта задача... ошеломляет. Поэтому я предлагаю двигаться к цели постепенно. Давайте подумаем для начала, как спасти Танаки. А там уж решим, что делать дальше.

Чареос со вздохом покачал головой:

— Нас здесь шестеро, и вокруг чужая земля. А ты хочешь, чтобы мы придумали, как выкрасть пленницу у трехсот самых свирепых воинов во всей надирской орде? Впрочем, почему бы и нет. Умираешь, в конце концов, только раз.

— Как сказать, — ввернул Гарокас. — Надиры убивают пленников в течение многих дней, и каждый день страшнее предыдущего.

— Утешил, нечего сказать, — проворчал Бельцер.

— Солнце садится, — заметил Финн. — Если мы собираемся отбить девушку, лучше всего это сделать этой ночью. Особенно если они станут лагерем за стенами крепости. Тогда нам остается только спуститься туда, пробраться мимо них, влезть на стену, убить тех, что внутри, и вынести девушку.

— Всего-то? — фыркнул Бельцер. — И я уже знаю, кто понесет эту сучку. Я, не так ли?

— Верно, — подтвердил Финн.

— Я пойду с вами, — сказал Гарокас. — Мне нравится эта женщина. Ты не против, если я буду держаться поближе к тебе, Чареос?

— Нет, Гарокас, не против — только держись впереди, а не сзади.

Чареос, стоя на коленях на склоне холма, смотрел на крепость. Смеркалось. Надиры выволокли женщину наружу и швырнули нагую в пыль на площади. Тело ее было безжизненным, как у куклы. Двое втащили ее на помост для продажи рабов и привязали там. Чареос отвел взгляд и стал смотреть на воинов за стенами города. Они разводили костры. Воевода с четырьмя своими людьми ушел в большой дом. С ними в городе оставалось семнадцать человек.

Слишком много...

Киалл, принесший Чареосу вяленого мяса и фруктов, молча сел рядом.

«Что я здесь делаю? — думал Чареос. — Обезумел я, что ли? Эта женщина для меня ничто, и все это путешествие мне ни к чему. Что за дело будет миру через тысячу лет, если новый надирский хан не родится?» Он смотрел на неподвижную белую фигуру на помосте и стоящих вокруг мужчин.

— Ты уже придумал что-нибудь? — прошептал Киалл. Чареос взглянул на его бледное лицо:

— Кто я, по-твоему, — бог войны? Пробраться туда незамеченными мы еще, пожалуй, сумеем. Но нас будет семеро против семнадцати — шестеро, если не считать Окаса, он ведь не воин. Ну, предположим, что мы перебьем всех семнадцать — сможем ли мы сделать это без шума? Нет. Стало быть, мы взбудоражим тех, что снаружи. Сможем мы победить триста человек? Даже ты способен дать на это ответ.

— Что же ты предлагаешь?

— Не знаю, мальчик! — рявкнул Чареос. — Уйди и дай мне подумать!

Стемнело, и на небе взошла луна. Разные замыслы приходили в голову Чареосу, и он отбрасывал их один за другим. В конце концов он позвал к себе Финна и изложил свой план. Лучник выслушал его с непроницаемым лицом.

— Это единственный способ? — спросил наконец Финн.

— Если ты можешь придумать получше — милости просим.

— Будь по-твоему, Мастер, — пожал плечами стрелок.

— По мне, нам лучше всего отправиться домой и забыть обо всей этой чепухе, — с вымученной улыбкой ответил Чареос.

— Полностью согласен с тобой. За чем же дело стало? Чареос молча указал на освещенный луной город, где виднелось на помосте нагое тело Танаки.

— Мы ее знать не знаем, — проворчал Финн.

— Верно, не знаем, — но мы видели, как она страдает. Я кажусь тебе таким же наивным романтиком, как Киалл?

— Да — но ничего плохого в этом нет. Я разделяю твои взгляды. Зло не будет побеждено, пока хорошие люди бездействуют.

— Значит, мы с тобой два дурака, — с искренней на этот раз улыбкой ответил Чареос.

Финн протянул руку, и он пожал ее.

— Победим мы или проиграем, мир нас все равно не поймет, — сказал Финн.

— Ну и пес с ним, с миром.

— Хорошо сказано.

Близилась полночь, когда Финн и Маггриг выехали верхом из лагеря. Чареос, Гарокас, Киалл и Бельцер медленно спустились к городу. Окас остался сидеть на месте, скрестив ноги и закрыв глаза. Он завел медленную песнь, и из травы стал подниматься туман, скрывая четырех воинов.