Нездешний Геммел Дэвид
— Глупо, да? Но я никогда прежде не совершал ничего героического. Дай, думаю, попробую разок... Похоже, первый раз станет для меня и последним.
— Может, вынуть из тебя стрелы?
— К чему? Ты меня на куски раздерешь. Знаешь, за все эти годы я был ранен только однажды — да и то неглубоко, в лицо. Так я и заработал этот уродливый шрам. Странно, правда? Всю жизнь я творил черные дела — а стоило совершить добрый поступок, как меня убили. Где же тут справедливость?
— Зачем ты это сделал? Скажи правду! Кадорас запрокинул голову и закрыл глаза.
— Хотел бы я сам это знать. Как по-твоему — мы продолжаем жить после смерти?
— Да, — солгал Нездешний.
— Но можно ли одним-единственным поступком загладить совершенное тобой зло?
— Не знаю. Надеюсь, что да.
— Вряд ли. Знаешь, я никогда не был женат. Так и не встретил женщину, которой пришелся бы по душе. Ничего удивительного — я и сам себе не слишком-то по вкусу. Слушай: не верь Дурмасту. Он продал тебя. Каэм заплатил ему за то, чтобы он привез доспехи.
— Я знаю.
— Знаешь? И все-таки поехал с ним?
— Жизнь — загадка. Как ты?
— Смешной вопрос. Я не чую ног, а спину точно огнем припекает. У тебя когда-нибудь были друзья, Нездешний?
— Были когда-то.
— Хорошо это, когда они есть?
— Хорошо.
— Могу себе представить. Слушай, ехал бы ты. Надиры того и гляди будут здесь.
— Ничего, я подожду.
— Нечего тут в благородство играть. Ступай и добывай свои доспехи! Недоставало еще, чтобы я умер зазря. И возьми мою лошадь — не хочу, чтобы на ней ездил какой-нибудь собакоед. Гляди только в оба — эта гнусная скотина отгрызет тебе руку, если зазеваешься.
— Я буду осторожен. — Нездешний взял руку Кадораса и пожал ее. — Спасибо, друг. — Ступай. Я хочу умереть один.
Глава 17
Сарвай спал чутко. Он прикорнул на стене, завернувшись в толстое одеяло и подложив под голову подобранное у конюшни разбитое седло. Он промерз и даже сквозь кожаную подкладку и шерстяную рубаху ощущал каждое звено кольчуги. Спать в доспехах всегда неудобно, а уж под ветром и дождем — просто невыносимо. Сарвай повернулся и оцарапал ухо о бронзовую застежку. Выругавшись, он сел, достал нож, перепилил мокрый ремешок и скинул ненавистную бляху со стены.
Над головой прокатился гром, ливень обрушился на камни с новой силой. Сарвай пожалел, что у него нет дождевика из промасленной кожи, — но даже он не спас бы в такую бурю. Рядом безмятежно спали Йонат и Ванек, ничего не ведая о разбушевавшейся непогоде. Они даже порадовались бы грозе — хоть какая-то передышка защитникам, вконец измотанным ночными атаками.
Молния прорезала небо, озарив замок, торчащий среди серых гранитных гор, как сломанный зуб. Сарвай встал и потянулся. В заливе плясали и раскачивались на якорях вагрийские триремы. В гавани стояло теперь больше пятидесяти судов, и армия Каэма выросла почти до шестидесяти тысяч человек. По уверениям Карнака, это означало, что вагрийцы дошли до крайности.
Сарвай был в этом не столь уверен. За последние две недели защитники потеряли около тысячи человек, и примерно столько же вышло из строя вследствие тяжких ран. Ветер то и дело доносил из лазарета крики страждущих.
Храброму кавалеристу Элбану из-за гангрены отняли ногу, и во время операции он умер. Сидрика, первого в полку шутника, стрела поразила в горло. В памяти Сарвая мелькали имена, лица и обрывки видений. Геллан еще жив, но очень устал. Он сильно поседел, впалые глаза обведены красными кругами. Только Карнаку все нипочем. Сбросил, правда, немного жира, но его размеры по-прежнему внушают трепет. Накануне, во время передышки, он явился на участок Сарвая.
— Еще на денек ближе к победе, — сказал он. Из-за широкой ухмылки его лицо в предвечернем свете казалось совсем мальчишеским.
— Надеюсь, — ответил Сарвай, обтирая меч от крови и вкладывая в ножны. — А вы похудели, генерал.
— Открою тебе секрет: худой такого нипочем бы не выдержал. Мой отец был толще меня вдвое, а дожил до девяноста с лишним.
— Здорово. Мне до двадцати пяти бы дожить.
— Им нас не одолеть — кишка тонка.
Сарвай не стал спорить с командиром, и Карнак прошел дальше, к Геллану.
Гром, на слух Сарвая, откатывался к востоку. Перешагивая через спящих солдат, Сарвай дошел до башни и поднялся по винтовой лестнице. На ступеньках тоже спали — там хотя бы было сухо. Он наступил кому-то на ногу, но солдат только заворчал и не проснулся.
На верхушке башни сидел, глядя на залив, Геллан. Дождь теперь едва моросил, словно какой-то злобный бог вспомнил, что до рассвета всего лишь час, а вагрийцам для штурма нужна хорошая погода.
— Вы что, совсем никогда не спите? — спросил Сарвай.
— Как-то не испытываю в этом нужды, — улыбнулся Геллан. — Подремлю немного, и мне довольно.
— Карнак говорит, что победа близка.
— Вот и славно. Пойду укладывать вещи. Сарвай присел рядом с Гелланом.
— Кажется, будто мы здесь уже целую вечность, — а то, что было раньше, вспоминается, как сон.
— Мне это чувство знакомо.
— На меня сегодня наскочили двое, так я убил их, думая при этом о прошлогоднем бале в Дренане. Тело думает само за себя, пока разум блуждает где-то.
— Не отпускай его слишком далеко, дружище. Бессмертных среди нас нет.
Настало молчание, и Геллан задремал, прислонившись головой к камню. Немного погодя Сарвай сказал:
— Вот было бы здорово проснуться сейчас в Дренане.
— И оставить дурной сон позади?
— Да... Сидрик погиб вчера.
— Я не слышал — Стрела попала ему в горло.
— Быстро, значит, умер?
— Да. Надеюсь, что и я уйду быстро.
— Попробуй только — и жалованья тебе больше не видать.
— Жалованье? Что-то припоминаю. Мы, кажется, получали это регулярно, когда мир еще был в здравом уме?
— Представь только, сколько ты огребешь, когда все это кончится!
— Кончится? — повторил Сарвай. Вспышка его веселья прошла столь же быстро, как гроза. — Это никогда не кончится. Даже если мы победим, мы на этом не остановимся. Мы погоним вагрийцев домой и устроим у них резню, чтобы впредь неповадно было.
— Ты хотел бы этого?
— Сейчас — да, а завтра — кто знает? К чему все это? Узнать бы, как там дела у Эгеля.
— Дардалион говорит, что он намерен совершить прорыв где-то через месяц. Лентрийцы между тем одержали победу и вступили на дренайскую землю. Помнишь старого Железного Засова?
— Того старика на пиру? У него еще зубов не было, и он ел только суп да мягкий хлеб?
— Да, его. Теперь он командует лентрийской армией.
— Не могу в это поверить. Тогда мы смеялись над ним.
— Смех смехом, а вагрийцев он погнал.
— Солоно им, поди, приходится. Они не привыкли к поражениям.
— В этом их слабость. Человеку или армии полезно иногда терпеть неудачу. Это все равно что закалять сталь в огне — если не даст трещины, то станет еще крепче.
— Карнак тоже ни разу не проигрывал.
— Я знаю.
— Значит, ваша доктрина подходит и к нему?
— Вечно ты с каким-нибудь подвохом. Отчего же? И к нему подходит. Когда Карнак говорит о неминуемой победе, он сам этому искренне верит.
— А вы?
— Ты мне друг, Сарвай, и я не стану говорить с тобой как командир. У нас есть вероятность, не более.
— Это я и сам знаю. Вы мне вот что скажите: победим мы, по-вашему, или нет?
— Почему ты думаешь, что из меня пророк лучше, чем из Карнака?
— Вам я доверяю.
— Я ценю это, но на твой вопрос ответить не могу.
— Думается мне, вы уже ответили.
В замке Карнак, выведенный из терпения приставаниями лекаря Эвриса, грохнул кулаком по столу.
— Я не позволю переносить раненых в замок! Как мне еще растолковать это тебе, Эврис? Ты что, слов не понимаешь?
— Как не понять, генерал. Я говорю, что раненые у меня умирают десятками, а вам все равно.
— Все равно? Вовсе мне не все равно, наглец проклятый! Аудиенция окончена — уходи!
— Аудиенция, генерал? Я думал, их только короли назначают, а не мясники.
Карнак мигом выскочил из-за стола, сгреб субтильного лекаря за окровавленный передник и оторвал от пола. Подержав Эвриса так несколько мгновений, он швырнул его к двери. Лекарь ударился о стену и сполз на пол.
— Убирайся, пока я тебя не убил! — прошипел Карнак.
Дундас, молча наблюдавший за этой сценой, подошел к лекарю и помог ему выйти в коридор, заметив мягко:
— Слишком уж далеко вы зашли. Сильно ушиблись?
Эврис освободился от его рук.
— Ничего страшного, Дундас. Меня не пожирает заживо гангрена, и черви не кишат в моих ранах.
— Попытайтесь же взглянуть на дело пошире. У нас много врагов, и угроза чумы — не последний. Мы не можем размещать раненых в замке.
— Думаешь, я до того туп, что мне надо все разжевывать, как это делает твой начальник? Я знаю, что у него на уме, и уважал бы его куда больше, если бы он сознался прямо. Долго мы крепость не удержим — стену придется сдать, и солдаты отойдут в замок. Карнаку нужно будет разместить здесь бойцов — он не желает загромождать здание тысячью раненых, которых надо кормить, поить, обмывать и лечить. — Дундас промолчал, и Эврис улыбнулся. — Спасибо и на том, что не. споришь со мной. Когда Карнак отступит, вагрийцы перебьют раненых прямо на койках.
— У него нет выбора.
— Без тебя знаю.
— Зачем вы тогда докучаете ему?
— Потому что он здесь! Его власть — его ответственность. И еще потому, что он мне противен.
— Как вы можете так говорить! Ведь он защищает все, что вам дорого.
— Защищает? То, что мне дорого, нельзя защитить мечом. Тебе этого не понять, верно, Дундас? Я же не вижу особой разницы между Карнаком и Каэмом. По духу они братья. Ладно, некогда мне тут с тобой лясы точить — у меня раненые умирают. — Эврис пошел прочь, но у самой лестницы оглянулся. — Нынче утром я нашел троих человек мертвыми в погребе под конюшней, куда вынужден был их поместить. Их съели крысы.
Он ушел, а Дундас со вздохом вернулся к генералу. Открывая дверь, он набрал в легкие побольше воздуха. Карнак сидел за столом, все еще кипя от гнева.
— Жалкий червяк! — вскричал он, увидев Дундаса. — Как смеет он говорить со мной подобным образом? Я посчитаюсь с ним, когда кончится осада!
— Ничего подобного, генерал. Вы наградите его медалью и извинитесь перед ним.
— Никогда! Он обвинил меня в том, что я довел Дегаса до самоубийства и не забочусь о моих людях.
— Он хороший лекарь и неравнодушный человек. И он понимает, почему вы не позволяете класть раненых в замке.
— Откуда он может это знать?
— Он ведь тоже солдат.
— Если так, то почему же он, черт его дери, нападает на меня?
— Не знаю, генерал.
Карнак усмехнулся, и гнев его прошел.
— Для человека такой комплекции он держался со мной очень смело.
— Весьма и весьма, — Ладно, медаль я ему, так и быть, повешу, а извиняться не буду. Скажи-ка, как у нас с водой?
— Мы перенесли в замок шестьсот бочек — это последние.
— Надолго нам этого хватит?
— Зависит от того, сколько нас останется.
— Ко дню отступления — около двух тысяч, я полагаю.
— Тогда недель на шесть.
— Этого недостаточно, совсем недостаточно. Какого черта Эгель засел там в лесу?
— Время еще не пришло. Он не готов. — Слишком уж он осторожен.
— Он знает, что делает, командир. Он хитрый малый.
— Ему недостает чутья.
— Храбрости, хотите вы сказать?
— Ничего подобного я сказать не хотел! — рявкнул Карнак. — Ступай-ка отдыхать.
Дундас вернулся к себе и лег на узкую кровать. Снимать доспехи не было смысла — до рассвета осталось меньше часа.
Он погрузился в дремоту, и перед ним всплыли образы Карнака и Эгеля. Оба они люди незаурядные. Карнак — словно буря, уносящая ввысь, а Эгель больше похож на бурное море — глубокое, темное, гибельное. Никогда эти двое не смогут стать друзьями.
Дундасу представились тигр и медведь, окруженные стаей разъяренных волков. Пока общий враг угрожает им, оба зверя бьются бок о бок.
Но что будет, когда волки уйдут?
Сарвай застегнул ремень шлема и отточил меч на бруске. Рядом Йонат молча наблюдал, как враг идет на приступ с лестницами и мотками веревки. На стенах осталось мало лучников — запас стрел почти совсем иссяк еще три дня назад.
— Чего бы я только не отдал, чтобы скакать на коне в пятитысячном строю легионеров, — проворчал Ванек, глядя на идущую к крепости пехоту.
Сарвай кивнул. Кавалерия разметала бы их столь же легко, как копье протыкает свиное сало. Первые вагрийцы уже лезли на стену, и защитники отошли чуть назад, чтобы не попасть под острые крючья.
— Новый денек начинается, — сказал Ванек. — И как им до сих пор не надоест?
Сарвай в ожидании первого вражеского солдата думал о другом. Кому это надо — лезть первыми? Первые всегда гибнут. Любопытно, как чувствовал бы себя он сам, стоя у подножия лестницы? О чем они думают, карабкаясь навстречу смерти?
Вот над стеной появилась рука, толстые пальцы вцепились в камень. Ванек взмахнул мечом, и рука со скрюченными пальцами отлетела под ноги Сарваю. Он подобрал ее и швырнул вниз. Появились новые вагрийцы. Сарвай ткнул клинком кому-то в зубы, так что острие вышло из затылка. Вытащив меч, он рассек горло следующему. Рука устала, а бой еще толком и не начинался.
Около часа враг не мог закрепиться на стене, но потом какой-то высоченный воин прорвался-таки к западу от башни. Вагрийцы хлынули в образовавшуюся брешь, вбив клин в оборону. Геллан с пятью людьми ударил на них с фланга от башни. Громадный вагриец замахнулся на него мечом. Геллан пригнулся и вогнал клинок ему в бок. Вагриец только заворчал и тут же нанес Геллану новый удар. Отразив удар, Геллан отступил.
— Я убью тебя! — заорал вагриец.
Геллан молча сделал шаг вбок и направил колющий удар ему в горло. Вагриец упал, захлебнувшись кровью, но успел напоследок рубануть по ноге соседнего с Гелланом солдата.
Вагрийский клин постепенно таял. Геллан заколол кинжалом только что взобравшегося на стену врага. По ту сторону клина уже слышались громкие команды Сарвая. Вагрийцев медленно теснили назад, стена очищалась — но в тридцати шагах правее уже образовался новый клин.
На этот раз в брешь кинулся Карнак, размахивая своим огромным топором, рассекая доспехи, круша ребра и вспарывая животы.
Сарвай споткнулся о чей-то труп и упал, ударившись головой о камень. Перевернувшись на спину, он увидел летящий на него меч.
В самое последнее мгновение кто-то отбил удар, и вражеский меч чиркнул о камень над его головой. Ванек прикончил врага, Сарвай вскочил на ноги. Благодарить не было времени — оба снова кинулись в бой.
Тяжкий грохот заглушил звон стали. Сарвай понял: вагрийцы опять пустили в дело таран и окованное бронзой бревно бьет в дубовые ворота. Солнце пылало вовсю на ясном небе, и соленый пот ел глаза.
В полдень атака утихла. Вагрийцы отошли, унося с собой раненых. Дренайские носильщики складывали пострадавших во дворе — в лазарете больше не было места.
Другие таскали на стену ведра с водой, чтобы защитники могли наполнить фляги, третьи смывали со стены кровь и посыпали камень опилками.
Сарвай послал троих за хлебом и сыром для всего отряда, сел и снял шлем. Вспомнив, что Ванек спас ему жизнь, он стал искать его глазами. Солдат сидел около башни. Сарвай устало поднялся и подошел к нему:
— Горячее выдалось утро.
— Скоро еще горячее станет, — слабо улыбнулся Ванек.
— Спасибо, что спас меня.
— На здоровье. Хотел бы я, чтобы кто-то сделал то же самое для меня.
Только тут Сарвай заметил, что лицо у Ванека серое от боли и что он сидит в луже крови, зажимая рукой бок.
— Сейчас кликну носильщиков, — привстал Сарвай.
— Не надо... что проку? Да и неохота мне, чтобы крысы сожрали меня ночью. Боли я не чувствую — говорят, это дурной знак.
— Не знаю, что и сказать.
— Ну и не говори ничего. Слыхал ты, что я ушел от жены?
— Да.
— Глупо это. Я так ее любил, что не мог видеть, как она стареет. Понимаешь? Связался с молодой, с красивой, а она обчистила меня до нитки и завела молодого любовника. Почему все люди должны стареть? — Голос Ванека все слабел. Сарвай придвинулся к нему поближе. — Год назад меня бы так просто не подкосили. Но я все-таки убил того ублюдка! Извернулся так, чтобы он не мог вытащить клинок и взрезал проклятому глотку. Этот-то поворот думаю, меня и доконал. Боги, вот бы жена сейчас оказалась здесь! Глупо, да? Хотеть, чтобы она оказалась в этом кромешном аду. Передай ей от меня, Сарвай, — передай, что я думал о ней. Она была так красива прежде... Люди — точно цветы. Боги! Ты посмотри только!
Сарвай оглянулся — и ничего не увидел.
— О чем ты?
Но Ванек уже умер.
— Они возвращаются! — закричал Йонат.
Глава 18
Нездешний в жизни не раз испытывал боль и полагал, что способен выдержать любую муку. Теперь он понял, что заблуждался. Точно тысяча пчел жалила вздувшуюся пузырями кожу, и тошнота накатывала волнами, вызывая приступы головной боли.
Когда он уехал, оставив умирающего Кадораса, боль была еще терпима, но теперь, к ночи, с ней не стало никакого сладу. Нездешнего схватило снова, и он застонал, проклиная себя за слабость. Весь дрожа, он заполз поглубже в пещеру, трясущимися руками надрал коры и развел костерок. Лошади, привязанные в глубине пещеры, заржали, и этот звук пронзил все его тело. Он встал, шатаясь, доковылял до коней, ослабил подпругу у своего, набросил на него одеяло и вернулся к огню.
Подложив в костер толстых веток, он почувствовал, как тепло охватывает его тело, и медленно стянул рубашку, морщась от прикосновения шерсти к обожженным плечам. Потом открыл кожаный кошель у пояса и достал длинные зеленые листья, которые набрал еще засветло. Лорассий — опасное растение. В малых количествах он облегчает боль и вызывает цветные сны — в больших убивает. Нездешний понятия не имел, в каких дозах или в каком виде его следует употреблять. Он смял один лист в руке, понюхал, положил в рот и начал медленно жевать. Лист оказался горьким, от вязкого сока свело челюсть. От гнева тяжело застучало в висках, и он стал жевать быстрее. Прошло минут десять — облегчения не наступило, и он сжевал второй лист.
Над костром заплясали огненные танцовщицы, вскидывая руки и стряхивая с пальчиков искры. Стены пещеры начали вздуваться, по ним пошли трещины, у лошадей выросли крылья и рога. Нездешний ухмыльнулся. Ухмылка мигом сошла с его лица, когда он увидел, как его руки покрываются чешуей и на них отрастают когти. Огонь преобразился в лицо — широкое красивое лицо, обрамленное огненными волосами.
— Зачем ты пытаешься помешать мне, человек? — спросило огненное лицо.
— Кто ты?
— Я Утренняя Звезда, Князь Темного Света.
Нездешний, отпрянув, швырнул в огонь палкой.
Изо рта высунулся язык пламени — раздвоенный язык — и поглотил деревяшку.
— Я тебя знаю, — сказал Нездешний.
— Еще бы тебе не знать, дитя мое, — ведь ты служил мне много лет, и твоя измена опечалила меня.
— Я никогда не служил тебе. Я был сам себе господин.
— Ты так думаешь? Хорошо, оставим это.
— Нет, говори!
— Что ж тут говорить, Нездешний? Много лет ты охотился на людей и убивал их. Не Истоку ты этим служил, но Хаосу, то есть мне! Ты мой, Нездешний, и всегда был моим. Я же на свой лад охранял тебя, отводил направленные на тебя ножи. Я и теперь оберегаю тебя от надирских охотников, которые поклялись съесть твое сердце.
— Зачем ты это делаешь?
— Я добрый друг для тех, кто мне служит. Разве я не прислал к тебе Кадораса в час нужды?
— Этого я не знаю — зато знаю, что ты Князь Обманщиков, и не верю тебе.
— Опасные слова говоришь ты, смертный. Я могу казнить тебя за них, если захочу.
— Чего ты хочешь от меня?
— Хочу избавить тебя от позорного пятна. Ты стал уже не тот с тех пор, как Дардалион замарал тебя своей слабостью. Я могу очистить тебя. Я почти уже сделал это, когда ты охотился на Бутасо, — но теперь я вижу, что слабость вновь разрастается в твоем сердце подобно раку.
— Как же ты намерен избавить меня от нее?
— Скажи только, что хочешь этого, — и она исчезнет.
— Я этого не хочу.
— Думаешь, Исток возьмет тебя к себе? На тебе кровь невинных, которую ты пролил. К чему идти на смерть ради Бога, который отвергает тебя?
— Я делаю это не ради Бога, а ради себя.
— Смерть — еще не конец, Нездешний, по крайней мере для таких, как ты. Твоя душа уйдет в Пустоту и затеряется во тьме, но я найду ее и вечно буду хлестать огненными бичами. Понимаешь ли ты, что тебя ждет?
— Твои угрозы мне больше по душе, чем твои посулы. Они хотя бы не расходятся с твоей репутацией. А теперь оставь меня.
— Будь по-твоему, но знай, убийца, моим врагам не позавидует никто. Руки у меня длинные, и когти держат крепко. Твоя смерть уже внесена в Книгу Душ, и я с удовольствием прочел это место. Подумай, однако, о Даниаль. Она путешествует с человеком, чья душа принадлежит мне целиком.
— Дурмаст не причинит ей зла, — сказал Нездешний более с надеждой, нежели с верой.
— Увидим.
— Оставь меня, демон!
— Последний дар — прежде чем я уйду. Смотри!
Лицо, замерцав, исчезло, и Нездешний увидел Дурмаста, бегущего за Даниаль по темному лесу.
Он догнал ее у реки и развернул к себе. Она замахнулась, но он отвел ее руку, ударил ее сам, и она упала. Он сорвал с нее платье...
Нездешний молча наблюдал за тем, что было дальше, и закричал лишь, когда Дурмаст перерезал ей горло. Потом сознание оставило его, и боль прекратилась.
Тридцать во главе с Дардалионом стояли на коленях во дворе у конюшни. Разумы их объединились, души, освободившись от оков, устремились вниз, сквозь деревянные балки и половицы.
Первая крыса проснулась, открыла глаза-пуговки и, почуяв присутствие человека, шмыгнула прочь. Она раздула ноздри, но в сыром подвале не пахло врагом. Охваченная невыразимым ужасом, она с визгом бросилась наружу. К ней присоединялись все новые и новые. Крысы хлынули во двор из всех дыр, желобов и сточных канав. Первая крыса улеглась рядом с Астилой, зная, что только тут можно спастись от страха. Ничто не грозит ей здесь, в тени, которую отбрасывает при луне Человек. Остальные последовали за ней и сбились огромным кольцом вокруг коленопреклоненных священников. Карнак как завороженный наблюдал это зрелище со стены. Офицеры и солдаты около него осеняли себя знаком Хранящего Рога.
Вокруг Тридцати собрались сотни крыс — они цеплялись за одежду священников и взбирались им на плечи. Сарвай, тяжело сглотнув, отвернулся, Геллан покачал головой.
Дардалион поднял руку, подав Геллану знак.
— Откройте ворота. Немного, всего на фут! — скомандовал офицер и спросил солдата на башне: — Что ты видишь?
— У неприятеля тихо, командир.
Солдаты, стараясь не шуметь, сняли с ворот тяжелые бронзовые засовы и приоткрыли створки.
Крыса-вожак заморгала и вздрогнула, поняв, что ничто больше не защищает ее. Она устремилась к воротам, и вся крысиная орда последовала за ней.
В ночной прохладе черная лава стекла с холма в тихие улицы города Пурдола, миновала рыночную площадь и двинулась к вагрийским палаткам. Крысы, валом катясь по булыжной мостовой, вливались в лагерь.
Солдат, которому крыса вскочила на лицо, с воплем сел, молотя в темноте руками. Вторая крыса сорвалась с его плеча и шлепнулась на колени, куснув его за ляжку. Новые вопли наполнили ночь. Одни вагрийцы в панике выдергивали шесты, на которых держались палатки, и белый холст накрывал их с головой, другие неслись к морю и бросались в воду. Жаровни с углями опрокидывались, пламя лизало сухую холстину, восточный ветер, раздувая огонь, нес его от шатра к шатру.
Карнак на крепостной стене заливался громоподобным смехом.
— Можно ли столь неприветливо встречать свою родню? — сказал Сарвай. Йонат хмыкнул.