Нездешний Геммел Дэвид

Глава 22

Даниаль лежала на корме барки, слушая, как плещутся о борт волны. Невдалеке Дурмаст, облокотившись о поручни, вглядывался в берег. Некоторое время она следила за ним, закрывая глаза всякий раз, когда он поворачивал свою косматую башку в ее сторону. Последние три дня он либо молчал, либо грубил ей, и она постоянно ловила на себе его горящий взгляд. Сперва это раздражало ее, потом стало пугать — с Дурмастом шутки плохи. От него так и веяло первобытной силой, едва сдерживаемой тонкими нитями здравого смысла. Даниаль догадывалась, что всю свою жизнь он добивался желаемого либо силой, либо хитростью, либо расчетливой жестокостью. И он хотел ее.

Она читала это в его глазах, его движениях, его молчании.

Она охотно сделала бы себя менее желанной, но ее единственное короткое платье плохо подходило для этой цели.

Он подошел к ней, огромный, словно черная глыба.

— Чего тебе? — спросила она, садясь. Он присел рядом с ней.

— Я так и знал, что ты не спишь.

— Поговорить хочешь?

— Ну... да.

— Так говори. Деваться мне все равно некуда.

— Я тебя не неволю. Можешь уйти, если хочешь. — Он огорченно почесал бороду. — Почему ты всегда норовишь сказать что-нибудь обидное?

— Ты, Дурмаст, заставляешь меня открываться с самой худшей стороны. Долго ли нам еще плыть?

— Завтра будем на месте. Купим лошадей и к ночи уже разобьем лагерь у Рабоаса.

— А дальше?

— Подождем Нездешнего — если он не добрался туда раньше нас.

— Хотела бы я тебе верить.

— А почему ты не должна верить мне?

Она засмеялась, а он схватил ее за руку и притянул к себе.

— Ах ты сука! — прошипел он, и она увидела в его глазах безумие — тупое безумие одержимого.

— Не трогай меня, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие.

— Почему это? Твой страх так приятно пахнет. — Он плотно притиснул ее к себе, приник лицом к ее лицу.

— Кто-то говорил, что он не насильник, — прошептала она.

Он со стоном оттолкнул ее прочь.

— Я от тебя голову теряю, женщина. Каждый твой взгляд, каждое движение говорят “возьми меня” — ты ведь хочешь меня, я знаю.

— Ошибаешься, Дурмаст. Я не желаю иметь с тобой ничего общего.

— Брось! Такие, как ты, без мужика долго не могут. Я знаю, что тебе надо.

— Ничего ты не знаешь, животное!

— А Нездешний, думаешь, не такой? Мы с ним — две стороны одной монеты. Оба убийцы. Почему же ты по одному сохнешь, а другого не хочешь?

— Сохну? — фыркнула она. — Тебе этого вовек не понять. Я люблю его как человека и хочу быть рядом с ним. Хочу разговаривать с ним, касаться его.

— А я?

— Да разве тебя можно полюбить? Для тебя не существует никого, кроме собственной персоны. Думаешь, ты надул меня своими россказнями о помощи Нездешнему? Доспехи нужны тебе самому — ты продашь их тому, кто больше даст.

— Ты так уверена?

— Конечно, уверена. Уж я-то тебя знаю — это с виду ты такой молодец, а душонка у тебя крысиная.

Он отодвинулся от нее, и она похолодела, поняв, что зашла слишком далеко. Но он только улыбнулся, и злоба в его глазах сменилась весельем.

— Ладно, Даниаль, не стану отпираться — я и вправду собираюсь продать доспехи тому, кто больше даст. И этим человеком будет вагриец Каэм. Я намерен также убить Нездешнего и получить награду за его голову. Ну, что теперь скажешь?

Ее рука с зажатым в ней кинжалом метнулась к его лицу, но он сжал ее запястье, и нож выпал.

— Тебе не удастся убить меня, Даниаль, — прошептал он. — Этого и сам Нездешний не сумел бы — а ты только его ученица, хоть и способная. Придется поискать другой способ.

— Какой, например? — спросила она, потирая онемевшую руку.

— Например, предложить мне больше, чем Каэм.

Внезапное понимание поразило ее, как удар.

— Ах ты гнусная свинья. Мерзавец!

— Угу. Дальше что?

— Неужели ты так сильно меня хочешь?

— Да, я хочу тебя, женщина. Всегда хотел — с тех самых пор, когда увидел, как вы с Нездешним любитесь в холмах около Дельноха.

— А что я получу взамен, Дурмаст?

— Я оставлю доспехи Нездешнему и не стану его убивать.

— Согласна, — тихо сказала она.

— Я знал, что ты согласишься. — Он потянулся к ней.

— Погоди! — воскликнула она, и на сей раз замер он, увидев торжество в ее глазах. — Я согласна на твои условия, но расплачусь с тобой только тогда, когда Нездешний уедет прочь с доспехами. Он уедет, а мы с тобой останемся у Рабоаса.

— Стало быть, я должен полностью довериться тебе?

— Мне, Дурмаст, доверять можно, в отличие от тебя.

— Пожалуй, — кивнул он и отошел.

Только наедине с собой она осознала в полной мере, какое обещание дала.

Пока Эврис врачевал впавшего в беспамятство Карнака, Дундас, Геллан и Дардалион ждали в соседней комнате.

Геллан, весь грязный после работ в туннеле, сгорбился в кресле. Без доспехов он казался хилым. Дундас расхаживал от окна до двери, прислушиваясь временами к тому, что происходит за ней. Дардалион сидел тихо, борясь со сном, и тревога двух других передавалась ему.

Он проник в разум Геллана и ощутил внутреннюю силу этого человека, надорванную усталостью и сомнением. Геллан — хороший человек, он способен чувствовать чужую боль, как свою.

Он думает о Карнаке и молится за него, боясь, как бы какое-нибудь внутреннее повреждение не лишило дренаев вновь обретенной надежды. Еще он думает о страшной дани, которую ежедневно берет с защитников стена.

Дардалион расстался с ним и вошел в разум высокого белокурого Дундаса. Он тоже молился за Карнака, но не из одних дружеских чувств — его пугала ответственность. Если Карнак умрет, он не только лишится самого близкого друга, ему придется возглавить оборону крепости. Страшное это бремя. Стена долго не продержится, а отступление обрекает на гибель тысячу раненых. Дундас представил себе, как смотрит из замка на избиение раненых. Дундас — хороший солдат, но люди, помимо этого, ценят его природную доброту и способность понять других. Человека эти качества украшают — воину они только помеха.

Дардалион задумался. Он не военный, не стратег. Как поступил бы он, если бы решение зависело от него?

Отступил бы или держался до последнего?

Он потряс головой, отгоняя ненужные мысли. Он устал, и усилия, затрачиваемые им для защиты Нездешнего, все больше изнуряли его. Он закрыл глаза, и его коснулось отчаяние, овладевшее крепостью. Братство преуспевало: четверо покончили с собой, двоих поймали на попытке открыть заколоченную дверь в северной стене.

Дверь в спальню распахнулась. Вошел Эврис, вытирая руки полотенцем. Геллан бросился к нему, и лекарь, выставив руки вперед, успокаивающе сказал:

— Все в порядке. Он отдыхает.

— Как его раны?

— Насколько я могу судить, левым глазом он больше не видит — но это и все, если не считать сильных ушибов и, возможно, пары поврежденных ребер. Кровоизлияний нет. Толщина спасла его.

Эврис ушел к другим раненым, а Дундас повалился на стул у овального письменного столика.

— Надежда улыбается нам. Если бы завтра сюда прибыл Эгель с пятьюдесятью тысячами человек, я уверовал бы в чудеса.

— С меня и одного чуда довольно, — сказал Геллан. — Но мы должны принять решение — стену больше удерживать нельзя.

— Думаете, надо отступать?

— Думаю, что да.

— Но раненые...

— Я знаю.

Дундас отчаянно выбранился и невесело хмыкнул.

— Знаете, я всегда мечтал стать генералом — первым ганом кавалерийского крыла. Знаете почему? Чтобы ездить на белом коне и носить красный бархатный плащ. Боги, теперь мне понятно, что должен был чувствовать бедняга Дегас! Геллан откинулся назад, закрыв глаза. Дардалион, посмотрев на обоих, сказал:

— Дождитесь Карнака — пусть решение примет он.

— Слишком это было бы просто, — ответил Геллан, — переложить решение на более широкие плечи. У нас кончаются стрелы — если уже не кончились. Мяса нет, в хлебе завелись черви, сыр заплесневел. Люди измотаны и бьются словно во сне.

— Но и вагрийцам ненамного легче, Геллан, — заметил Дардалион. — Да, их больше. Только провизия кончается и у них, и в лагере у них завелась зараза. Железный Засов на юге остановлен, но дорогой ценой. Их сила идет на убыль, а до зимы всего два месяца.

— Этого достаточно, — покачал головой Дундас. — Взяв Пурдол, они пройдут вдоль Дельнохского хребта, перевалят через Скодию и зайдут Железному Засову в тыл. Плевать им тогда на зиму.

— Я тоже был на крепостной стене, — сказал Дардалион, — но не так, как вы. Вы видите, как люди сражаются, я же посылал туда свой дух и ощутил их силу. Не будьте столь уверены в поражении.

— Ты сам сказал, Дардалион, — буркнул Геллан, — ты был на стене не в качестве воина.

— Прости меня, Геллан, я не хотел говорить свысока.

— Не обращай на меня внимания, священник. Я своих людей знаю. Они сильнее, чем думают сами, и уже сотворили не одно чудо. Никто не ожидал, что они продержатся так долго. Я хотел бы только знать, на сколько еще их хватит.

— Я согласен с Гелланом, — поддержал его Дундас. — Быть может, мы будем раскаиваться в этом решении до конца своих дней, но принять его мы обязаны. Надо отступать.

— Вы люди военные, — сказал Дардалион, — и я не стану отговаривать вас. Но наши солдаты дерутся, как демоны, и непохоже, чтобы им хотелось отступить. Мне сказали, что нынче утром солдат с отрубленной рукой, прежде чем упасть со стены, убил трех вагрийцев. А падая, увлек за собой еще одного врага. Разве так ведут себя люди накануне поражения?

— Я видел это с башни, — кивнул Дундас. — Он был крестьянин, и я разговаривал с ним как-то раз — наемники перебили всю его семью.

— Один человек ничего не изменит, — добавил Геллан. — То, чего мы требуем от солдат, бесчеловечно, и рано или поздно они не выдержат.

Дверь спальни внезапно распахнулась, и на пороге, придерживаясь рукой за косяк, возник генерал.

— Они выдержат, Геллан, — тихо сказал он. Кровь сочилась сквозь повязку на его глазу, лицо его было пепельно-серым, но сразу стало ясно, кто здесь главный.

— Вы бы отдохнули, генерал, — посоветовал Дардалион.

— Отдохнул уже — в туннеле. Знал бы ты, старина, как там славно отдыхается! Вот и будет с меня. Я слышал, что вы говорили, и каждый из вас по-своему прав. Однако я принял решение, и оно окончательно: будем держать стену. Отступать не станем. Наши ребята были просто великолепны — пусть держат марку и дальше. Если мы велим им отойти и у них на глазах перебьют их товарищей, их мужество дрогнет, и замок падет через несколько дней. — Карнак прошел вперед и тяжело опустился в кресло. — Принеси мне, Дундас, одежу, да поярче, и сыщи кожаную нашлепку на глаз. Еще раздобудь новый топор. Я выйду на стену.

— Но это безумие! — воскликнул Геллан. — Вы не в том состоянии, чтобы сражаться.

— А я и не собираюсь сражаться, Геллан, — я хочу только, чтобы меня видели. “Вот он, Карнак, — скажут все. — На него упала целая гора, однако он вернулся”. Быстро тащи мне одежу! Один из твоих священников, — повернулся Карнак к Дардалиону, — говорил мне, что вы успешнее отражали бы Братство, если бы ты не держал магический щит над Нездешним. Правда это?

— Правда.

— Где он теперь, Нездешний?

— Близится к горам.

— Убери от него щит.

— Не могу.

— Послушай меня, Дардалион. Ты веришь, что Исток победит силы Хаоса, и сражаешься за свою веру. Но теперь мне думается, ты грешишь гордыней. Я не в упрек тебе это говорю — я сам гордец, каких мало. Ты решил почему-то, что Нездешний для дренаев важнее, чем Пурдол. Быть может, ты и прав. Но Нездешний уже близок к доспехам, и это ты помог ему добраться туда. Пусть же Исток сам приведет его домой.

Дардалион посмотрел Карнаку в глаза.

— Поймите — Нездешнему противостоят не только люди. Кроме надиров и Черных Братьев, за ним гонятся адские чудовища. Если я уберу щит, он останется совсем один.

— Если он один, значит, Истока не существует. Согласен ты с ходом моих рассуждении?

— Да — и все же боюсь, что они обманчивы.

— Это твоя гордыня говорит за тебя. Исток существовал задолго до твоего рождения и будет существовать после твоей смерти. Ты не единственное его орудие.

— Но что, если вы заблуждаетесь?

— Тогда он умрет, Дардалион. А деревья по-прежнему будут расти, ручьи бежать к морю и солнце сиять. Убери свой проклятый щит!

Дардалион встал и пошел к двери.

— Ты сделаешь это? — спросил Карнак.

— Уже сделал.

— Хорошо. А теперь гоните Черных Братьев из Пурдола!

Близилась полночь, и вагрийцы наконец-то убрались в свой лагерь. Йонат со стены проорал им вслед:

— Куда, ублюдки? Мы с вами еще не закончили.

Носильщики подбирали раненых, мертвых сбрасывали вниз. Йонат, отрядив дюжину человек за едой и питьем, пошел осматривать свой участок. Новая ответственность давалась ему тяжело, собственный злосчастный характер добавлял горя, и он был близок к отчаянию. Знание того, что к этому причастно Черное Братство, немного помогало ему — и вот теперь, в этот вечер, он вдруг почувствовал себя свободным.

Звезды сияли, с моря дул свежий ветер, а враги удирали, точно побитые собаки. Йонат чувствовал себя сильнее, чем когда-либо, и вовсю шутил с солдатами. Он даже Сарваю помахал, забыв в хорошем настроении о былой неприязни.

Справа вдруг грянуло хриплое “ура”, и Йонат увидел, что на стену всходит Карнак. За ним четверо солдат тащили бутыли с вином.

— Йонат! И ты тут, негодяй! — гаркнул Карнак. Йонат ухмыльнулся и поймал брошенную ему бутылку. — Ну что, выпьешь со мной?

— Почему бы и нет, генерал?

Карнак сел и кликнул всех к себе.

— Вы, верно, слышали, что мне пришлось закрыть туннель, — с усмешкой сказал он. — Стало быть, выход у нас остался один — через ворота. Что скажете по этому поводу?

— Вы только скажите, когда собираетесь уходить, генерал! — крикнул кто-то сзади.

— Да по мне хоть сегодня, но неприятель и так пал духом — нельзя же огорчать его еще больше.

— Это правда, что вы обрушили гору? — спросил другой.

— Боюсь, что так, старина. Мои механики соорудили в туннеле шкивы, колесики и прочую хитрую машинерию. Нельзя же было оставлять за собой торную дорогу в крепость.

— Мы слышали, будто вы погибли, — сказал Йонат.

— Милосердные боги, парень, — неужто ты думал, что какая-то гора меня убьет? Экий ты маловер! Ну ладно — как у вас-то дела?

Карнак еще немного поболтал с ними и двинулся дальше. Через два часа он вернулся к себе — глаз у него пылал огнем, и сил не осталось совсем. Он со стоном повалился на кровать.

В нижнем зале Дардалион открыл глаза. Восемь пар других глаз взглянули на него, и еще девять священников зашевелились. Шестеро уже не вернутся никогда.

— Братство более не угрожает нам, — сказал Астила, — но мы достигли победы дорогой ценой.

— Ни одна победа не дается дешево, — ответил Дардалион. — Помолимся.

— О чем будем молиться, Дардалион? — спросил Байна, молодой священник. — Поблагодарим зато, что убили много врагов? Нынче ночью погибло более шестидесяти Черных Братьев. Я не вижу смысла в этой бесконечной бойне.

— Ты думаешь, мы избрали неверный путь, Байна? — мягко спросил Дардалион.

— Дело скорее в том, что я не знаю, избрали ли мы верный.

— Можно я скажу? — вызвался Астила. Дардалион кивнул. — Я одарен не столь острым разумом, как некоторые из вас, но будьте терпимы ко мне, братья. Когда я был послушником, настоятель часто говаривал: “Когда дурак видит себя таким, как есть, он перестает быть дураком; когда мудрец осознает собственную мудрость, он становится глупцом”. Прежде мне это казалось игрой слов, и только, — но с годами я стал понимать, что опаснее всего для нас уверенность. Сомнение — вот что всего дороже, ибо сомнение побуждает нас неустанно вопрошать себя. Оно ведет нас к истине. Я не знаю, верно ли мы выбрали путь, по которому идем. Не знаю, правы ли мы в том, что делаем. Но делаем мы это с верой. Смертоубийство противно и мне, но пока Исток дает мне силы, я буду сражаться с Братством. Ты же, Байна, если считаешь себя неправым, не выходи больше на бой.

Байна склонил голову и тут же улыбнулся.

— Я не мудрец, Астила. Значит, я поумнел, раз сознаю это?

— Ты остался человеком, брат мой, — не скажу за других, но я этому рад. Больше всего я боялся, что мы полюбим войну.

— Я тоже буду сражаться, — сказал Байна, — но сомнения, по твоему совету, подавлять не стану. Хотел бы я, однако, знать, что нас ждет дальше. Что будет, если мы победим? Мы образуем орден священников-воинов или вернемся к прежней жизни? Благодаря нам в мире возникло нечто новое — должно же оно завершиться чем-то?

Дардалион поднял руку, и все взоры обратились к нему.

— Друзья мои, это очень важные вопросы. Не будем пытаться ответить на них теперь. Их будут решать те из нас, кто останется в живых. Скажу вам только одно. С недавних пор мне стали сниться сны — страшные сны, но кончаются они все одинаково. Я иду по пустыне, населенной погибшими душами и всякой нечистью, — но посреди этой пустыни есть оазис, и в нем растет дерево. Те, кто собирается в его тени, находят мир и покой, и никакая нечисть, никакое зло не смеют приблизиться к нему.

— И что же это, по-твоему, значит? — спросил Астила, — У этого дерева тридцать ветвей.

Глава 23

Нездешний уснул и снова увидел себя на голом склоне, в обществе слепого короля Ориена. На небе светили незнакомые звезды.

— Здравствуй! — сказал Ориен. Нездешний сел, и старик отечески потрепал его по руке. — Я доволен тобой, Нездешний. Ты возродил мою веру, проявив себя человеком отважным, рыцарем чести.

— От похвал мне становится неловко, — проворчал Нездешний, высвободив руку.

— Тогда спроси меня о том, что тебя пугает.

— Где искать доспехи?

— Ты найдешь их. Завтра, если будет на то воля Истока, ты поднимешься на склон Рабоаса. Там ты увидишь узкую тропу, которая ведет к пещере. Пещера выходит на каменный карниз, по которому также проложена тропа. Только так можно попасть в глубину горы. В пещере ты увидишь три хода. Ступай по правому и придешь в большой сводчатый грот. Там и будут доспехи.

— Но это только образ, он не дается в руки.

— Нет, доспехи настоящие, но лишь избранный сможет взять их.

— Значит, этот избранный — я?

— Это мы узнаем завтра.

— У Даниаль все благополучно?

— Не могу тебе сказать — я этого не знаю. Я ведь не Бог, Нездешний.

— Кто же ты тогда?

— Образ, который ты видишь во сне.

— Нет, этого мало.

— Думай тогда обо мне как о духе Ориена, последнем проблеске бывшего короля. Когда доспехи окажутся у тебя, я уйду и никогда больше не вернусь.

— Куда же ты уйдешь? В рай? К Истоку? Он правда существует?

— На эти вопросы можешь ответить только ты сам. Теперь тебе пора ехать — опасность велика. Дардалион больше не ограждает тебя от Братства. Ступай!

Нездешний очнулся, закутанный в одеяло, у подножия Рабоаса.

Конь его исчез.

Он вскочил на ноги и увидел, что куст, к которому был привязан конь, вырван с корнем. Животное насмерть испугалось чего-то — но чего?

Нездешний натянул арбалет и оглядел подлесок — ничего. Тогда он закрыл глаза, напряг слух — и услышал слабый шорох.

Мигом обернувшись, он всадил обе стрелы в выскочившего из куста оборотня. Но стрелы, завязнув в крепких грудных мышцах, не затронули ни сердца, ни легких.

Зверь продолжал наступать.

Нездешний нырнул вправо, и над ним тут же нависло второе чудовище. Он взмахнул мечом — бесполезно: клинок отскочил от толстого черепа.

Теперь уже все четыре оборотня шли на него, разинув пасти, вывалив языки, сверкая красными глазами. Перехватив меч двумя руками, Нездешний занес клинок над головой, намереваясь дорого продать свою жизнь.

И тут позади оборотней возникла темная тень. Чья-то мощная рука ухватила одного из зверей за шею и оторвала его от земли. Раздался жуткий рев. Блестящий нож вонзился оборотню под ребра, и труп его отлетел на десять футов. Оставшиеся трое бросились на пришельца, но второй нож вспорол брюхо зверю, который прежде был Ленлаем-одержимым. Еще один оборотень впился Каю клыками в плечо — Кай оторвал его от себя, схватив обеими руками за горло. Нездешний и моргнуть не успел, как шея зверя хрустнула и труп отлетел в кусты.

Последний оборотень обратился в бегство.

Нездешний вложил меч в ножны и воззрился на Кая, зажавшего рукой рваную рану. Чудище отняло руку — рана исчезла. Целый и невредимый, Кай выдернул ножи из мертвых тел. Ноги под Нездешним подкосились, и он сел, привалившись спиной к дереву. Кай опустился рядом и протянул ему ножи рукоятью вперед. Нездешний молча взял их.

Кай, пристально поглядев на него, похлопал себя по широченной груди и произнес:

— Трух.

— Друзья, — подтвердил Нездешний. Взяв свою котомку, он достал вяленое мясо и сушеные фрукты. Кай мигом все слопал, рыгнул и снова похлопал себя по груди.

— Кай, — с трудом выговорил он.

— Нездешний.

Кай кивнул, растянувшись на земле, подложил руку под голову и закрыл свой единственный глаз. Новый шорох в кустах насторожил Нездешнего.

— Лохад, — сонно проговорил Кай. На поляну вышел конь. Нездешний потрепал его по шее, скормил ему остаток зерна и привязал к крепкой ветке.

Потом улегся рядом с чудищем на одеяло и проспал до рассвета. Проснулся он в одиночестве. И Кай, и трупы оборотней — все пропало. Он доел свои припасы и оседлал коня. Прямо над ним высился Рабоас — Священный Великан.

Странный, но блаженный покой снизошел на Нездешнего, когда он направил коня вверх по склону. Солнце светило сквозь тонкую паутину облаков, придававшую небу особенную глубину, над головой, словно клочки тумана, кружили чайки. Нездешний натянул поводья и огляделся: его окружала незнакомая прежде дикая красота, горделивая как сама вечность.

Справа, вытекая из трещины в скале, журчал по белым голышам ручей. Нездешний сошел с коня и разделся. Он помылся, побрился, расчесал волосы и стянул их в хвост на затылке. Вода обжигала холодом — он выбил из одежды дорожную пыль и поспешно оделся. Достав из котомки черную шелковую шаль, он повязал ею голову и плечи на манер сатулийского бурнуса, надел кольчужный наплечник, пристегнул серебряные наручни и перевязь с шестью метательными ножами. Отточил ножи, меч и встал, глядя на гору.

Сегодня он умрет.

И обретет покой.

Вдалеке виднелось облако пыли — оно двигалось к Рабоасу. Множество всадников скакало к горе, но Нездешнего это не волновало.

Нынче его день, и этот исполненный сияющей красы час — его час.

Сев в седло, он увидел узкую тропку между камнями.

Всю свою жизнь он шел к этой тропе. Все, что он пережил, точно сговорившись, толкало его сюда.

Убив Ниаллада, он почувствовал себя так, словно взошел на вершину, откуда возврата уже не будет. Все дороги закрылись перед ним — оставалось одно: прыгнуть с вершины и улететь.

Ему вдруг стало безразлично, найдет он доспехи или нет, победят дренаи или погибнут.

Это его, и только его час.

Впервые за двадцать лет он без муки вспомнил свою любимую Тану, стоящую в дверях дома и машущую ему рукой. Вспомнил сына и дочек, играющих в цветнике. Он так любил их.

А для пришлых мародеров они были только забавой. Разбойники изнасиловали и убили жену, а детей прикончили просто так, походя. Удовлетворенная похоть, несколько мешков с зерном да пригоршня серебра — вот и все, чем они могли похвастаться после набега.

Расплатой им стала жестокая смерть — каждый мучился не меньше часа. Крестьянин Дакейрас умер вместе со своей семьей — разбойники произвели на свет Нездешнего-убийцу.

Теперь его ненависть прошла, исчезла, словно дым на ветру. Нездешний улыбнулся, вспомнив свой первый разговор с Дардалионом.

"Когда-то я был ягненком и играл на зеленом лугу. Потом пришли волки. Теперь я стал коршуном и летаю в иной вселенной”. “И убиваешь ягнят”, — обвиняюще сказал Дардалион. “Нет, священник. За ягнят мне не платят”.

Тропа вилась все выше, между острых камней и громадных валунов. Ориен сказал, что доспехи охраняют какие-то чудища, но Нездешнего это не пугало.

Он войдет в пещеру пешком, возьмет доспехи и будет ждать врага, которого одолеть не сможет.

Конь, тяжело дыша, наконец выбрался на ровное место. Впереди зиял вход в пещеру, а рядом у костра сидели Дурмаст и Даниаль.

— Не больно-то ты поспешал, — ухмыльнулся гигант.

Нездешний спешился. Даниаль, бросившись к нему, обвила его руками. Он поцеловал ее волосы и зажмурился, чтобы сдержать слезы. Дурмаст отвернулся.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Нездешний, едва касаясь пальцами ее лица. В этих словах звучала такая тоска, что Даниаль отпрянула.

— Что с тобой?