Друсс-Легенда Геммел Дэвид
…С горсткой своих помощников Китан прошел сквозь гущу суетящихся воинов и вошел в первую из двадцати осадных башен. Они были предметом его особой гордости. Устройство их поражало своей простотой. Берешь открытый с одной стороны деревянный ящик двенадцати футов вышиной. Помещаешь внутрь деревянную лесенку, ведущую на крышу. Потом берешь второй ящик и ставишь его на первый. Скрепляешь их железными штырями. Потом добавляешь третий – вот тебе и башня. Она собирается и разбирается с относительной легкостью, и ее составные части перевозятся на телегах в указанное военачальником место.
Да, замысел прост – но осуществить его на деле крайне сложно. Потолки проваливаются под тяжестью вооруженных воинов, стены рушатся, колеса ломаются – а хуже всего то, что тридцатифутовая вышка очень неустойчива и все время норовит упасть.
Китан помнил, как он бился над этим больше года, как надрывался пуще своих рабов и спал меньше трех часов в сутки. Он укрепил потолки – но это только утяжелило все сооружение и сделало его еще неустойчивее. Впав в отчаяние, Китан обратился к Ульрику, и владыка послал его в Вентрию для обучения в университете Тертуллия. Китан чувствовал себя униженным и опозоренным, однако подчинился. Он и не на такое был готов, лишь бы угодить Ульрику.
Но вышло так, что этот год, когда он обучался у вентрийского ученого Ребо, стал самым замечательным временем в жизни Китана.
Китан узнал о центре масс, параллельных векторах и необходимости равновесия между силой внешней и внутренней. Он жадно поглощал знания, и Ребо понемногу привязывался к уродливому дикарю-надиру. Статный вентриец стал приглашать Китана к себе домой, где они могли заниматься до глубокой ночи. Надир был неутомим. Когда Ребо порой засыпал на стуле и просыпался несколько часов спустя, маленький однорукий Китан все так же рьяно трудился над тем, что задал ему учитель. Ребо восторгался – не часто ему встречались столь способные и трудолюбивые ученики.
Каждая сила, узнал Китан, имеет равную по величине противоположную по направлению силу противодействия – так, например, рычаг, создающий усилие на своем верхнем конце, создает такое же усилие по направлению к подножию своей опоры. Понимание природы нагрузок вело к постижению законов устойчивости.
Университет Тертуллия был для Китана чем-то вроде рая.
Когда настало время ехать домой, маленький кочевник плакал, обнимая потрясенного вентрийца. Ребо умолял его пересмотреть свое решение и остаться при университете, и у Китана не хватило духу сказать, что подобная участь его ничуть не привлекает. Есть человек, которому принадлежит его жизнь, и Китан ни о чем ином не помышляет, как только служить ему.
Дома он рьяно принялся за работу. Теперь башни строились на основании, в пять раз превышающем верхнюю часть. При установке на позицию люди размещались только на первых двух этажах, чтобы центр тяжести был ближе к земле. Когда башня уже устанавливалась у стены, из ее середины спускались веревки и привязывались для устойчивости к вбитым в землю железным кольям. Колеса снабжались железными спицами и ободом. Их было восемь, поэтому вес распределялся равномерно.
Используя свои новые знания, Китан построил катапульты и баллисты. Ульрик остался доволен, и Китан ликовал.
Теперь Китан, возвратясь к настоящему, влез на верхушку башни и велел своим людям опустить укрепленный на петлях передний помост. На стене в трехстах шагах от себя он увидел Побратима Смерти в черной одежде, опершегося на парапет.
Стены здесь были выше, чем в Гульготире, и Китан добавил к каждой башне по одному ярусу. Приказав снова поднять помост, он проверил прочность крепящих башню веревок и спустился с пятого яруса на первый, пробуя по пути распорки.
Всю ночь его четыреста рабов будут работать под стеной, долбя камень перевала и расставляя мощные вороты через каждые сорок шагов. Чтобы изобрести эти механизмы шести футов вышиной на хорошо смазанных опорах, Китан затратил месяцы, а на их постройку ушли годы. В конце концов их отлили на железном заводе лентрийской столицы, в тысяче миль к югу. Они стоили целое состояние, и даже Ульрик изменился в лице, услышав окончательную цифру. Но за прошедшие годы они оправдали себя.
Тысячи людей придвинут башню на шестьдесят футов к стене, и этот прогал начнет понемногу сокращаться: под башней пропустят трехдюймовые канаты, протянут их через вороты и будут тянуть сзади.
Рабов, которые долбят выемки для воротов, защищают от лучников передвижные загородки из туго натянутой бычьей кожи, однако многие погибнут под градом камней со стены. Но Китана это не заботит. Заботит его только ущерб, который могут причинить воротам – а они ничем не защищены.
Бросив последний долгий взгляд на стену, он отправился к себе, чтобы дать наставления механикам. Друсс следил за ним, пока он не скрылся среди шатров, заполнивших долину на две мили вспять.
Столько шатров. Столько воинов. Друсс велел защитникам сойти вниз и отдохнуть, пока еще возможно. Повсюду он видел искаженные страхом лица и полные едва сдерживаемой паники глаза. Громадность вражеского войска здорово подорвала боевой дух. Друсс, тихо выругавшись, снял свой черный колет, сошел со стены и опустился на мягкую траву. Через несколько мгновений он уже спал. Солдаты, подталкивая друг друга, показывали на него – а те, что поближе, усмехались, слыша его храп. Они не знали, что он не спал уже двое суток и лег только потому, что боялся не дойти до своего жилья. Они знали только, что это Друсс, Мастер Топора.
И что он плевать хотел на надиров.
Лучник, Хогун, Оррин и Каэсса устроились в тени у столовой, и атаман сказал, показав на спящего гиганта:
– Где еще найдешь такого?
– А по мне, он просто усталый старик, – сказала Каэсса. – Не понимаю, почему ты взираешь на него с таким почтением.
– Прекрасно ты все понимаешь – просто дразнишься, как всегда. Это свойственно всему твоему полу.
– Ничего подобного, – улыбнулась она. – Кто он, собственно, такой? Воин. Ни больше и ни меньше. Что он такого геройского совершил? Махал своим топором? Убивал людей? Я тоже умею убивать. Ничего хитрого в этом нет. Однако обо мне почему-то саг не слагают.
– Сложат еще, дорогая, сложат – дай срок.
– Друсс не просто воин, – тихо заметил Хогун. – Мне кажется, он был всегда. Он образец, пример, если хотите…
– Того, как надо убивать?
– Вовсе нет. В Друссе воплотились все, кто отказывается сдаться; кто упорствует в борьбе, не имея никакой надежды; кто предпочитает смерть отступлению. Он доказал, что ни одно поражение нельзя предсказать заранее. Он поднимает дух одним лишь тем, что он Друсс, – и тем, что все видят в нем Друсса.
– Слова, и только! – сказала Каэсса. – Все вы, мужчины, одинаковы. Одни лишь высокие слова. Кто из вас воспоет крестьянина, который годами борется с неурожаями и непогодой?
– Никто, – признался Хогун. – Но ведь это такие, как Друсс, побуждают крестьян продолжать борьбу.
– Чушь! – осклабилась Каэсса. – Высокомерная чушь! Крестьянин не нуждается ни в воинах, ни в войнах.
– Победы тебе не видать, Хогун, – сказал Лучник, открывая дверь в столовую. – Сдавайся, пока еще можешь.
– В ваших рассуждениях есть одна фундаментальная ошибка, Каэсса, – сказал Оррин, когда они все расселись вокруг стола на козлах. – Вы забываете ту простую истину, что огромное большинство наших солдат и есть крестьяне. Они вступили в армию только на время войны. – Он учтиво улыбнулся и махнул служителю.
– Тем глупее с их стороны.
– Все мы глупцы, – согласился Оррин. – Война – это безумная комедия, и вы правы: мужчины любят выказывать себя в бою. Не знаю почему – я сам никогда такого желания не испытывал, но слишком часто встречал его у других. Однако и для меня Друсс пример, как верно сказал Хогун.
– Почему?
– Боюсь, что не смогу этого объяснить.
– А вы постарайтесь.
Оррин с улыбкой покачал головой, налил всем белого вина и раздал хлеб. Некоторое время все ели в молчании, и наконец он сказал:
– Есть растение, называемое нептис. Его листья, если их пожевать, облегчают зубную и головную боль. Вот и Друсс такой же. Когда он рядом, страх отступает. Лучше я объяснить не могу.
– На меня он подобного действия не оказывает, – сказала Каэсса.
Бреган и Джилад наблюдали с башни за приготовлениями надиров. На стене под руководством дуна Пинара раскладывали зазубренные шесты, чтобы отталкивать вражеские лестницы, а бар Британ распоряжался расстановкой горшков с маслом. Наполненные и закупоренные горшки помещались в плетеные корзинки. Настроение у всех было мрачное. Почти без слов люди проверяли свое оружие, точили и без того острые мечи, смазывали доспехи и пересматривали каждую стрелу в колчанах.
Хогун и Лучник вышли вместе, оставив Оррина и Каэссу, увлекшихся разговором. Они устроились на траве шагах в тридцати от Друсса, и Лучник прилег, опершись на локоть.
– Мне доводилось читать выдержки из Книги Древних, и одна строчка теперь особенно поражает меня: «Придет час, придет человек». Не было еще часа, когда так позарез требовался бы нужный человек. И вот явился Друсс. Как ты думаешь, это провидение?
– Великие боги, Лучник! Уж не стал ли ты суеверен? – ухмыльнулся Хогун.
– Да нет. Просто хотел бы знать, существует ли судьба, посылающая нужных людей в нужное время.
Хогун сорвал и прикусил стебелек пырея.
– Ладно, давай обсудим это. Можем мы продержаться три месяца, пока Хитроплет наберет и обучит армию?
– Нет. Не с таким количеством людей.
– Значит, не так уж важно, что такое приход Друсса – совпадение или нет. Возможно, мы и продержимся несколько лишних дней благодаря его усилиям, но ведь этого мало.
– Люди готовы к бою, старый конь, поэтому лучше не повторяй при них подобных вещей.
– Что я, по-твоему, – дурак? Я буду стоять рядом с Друссом и умру, когда придет время, – как и все прочие. Я делюсь только с тобой, потому что ты меня поймешь. Ты человек здравомыслящий – кроме того, ты остаешься здесь только до падения третьей стены. Уж с тобой-то я могу говорить откровенно?
– Друсс удержал Скельнский перевал, когда все говорили, что это невозможно.
– Он держал его одиннадцать дней, а не три месяца. И был тогда на пятнадцать лет моложе. Я не преуменьшаю его подвига – Друсс достоин сложенных о нем легенд. Рыцари Дрос-Дельноха! Видали вы таких рыцарей? Крестьяне и зеленые новобранцы. Только Легион бывал в боях – да и то в кавалерийских стычках с наскока. Мы можем сломаться при первом же приступе.
– Но мы не сломаемся, верно? – засмеялся Лучник. – Мы рыцари Друсса, о которых сложат новую легенду. – Смех его, веселый и раскатистый, стал еще громче. – Рыцари Дрос-Дельноха! Это мы с тобой, Хогун. О нас будут петь. Добрый старый Лучник, он пришел на помощь терпящей бедствие крепости из любви к свободе, благородным делам…
– …и к золоту. Не забудь о золоте.
– Это мелочи, старый конь. Не будем портить песню.
– Не будем, виноват. Но ведь для того, чтобы обрести бессмертие в песнях и сагах, сначала полагается умереть?
– Это спорный вопрос. Но я уж как-нибудь сумею его обойти.
На второй стене, именуемой Музиф, нескольким молодым кулам приказали сходить за ведрами для башенного колодца. Ворча, они слезли со стены и встали в очередь у склада.
Потом, каждый с четырьмя деревянными ведрами, они вошли в мелкий погреб, где чернело устье Музифского колодца. Привязав ведра к хитроумному вороту, их стали медленно опускать к темной воде.
– Сколько ж это им не пользовались? – спросил один солдат, когда показалось облепленное паутиной первое ведро.
– Лет десять, – ответил офицер, дун Гарта. – Здешние жители брали воду из того, что в середине. Тут когда-то утонул ребенок, и вода три месяца оставалась отравленной. Это да еще крысы и отпугнуло народ.
– А тело выловили? – спросил солдат.
– Вроде бы нет. Но ты, парень, не бойся. Там уже одни косточки остались – на вкус это не влияет. Попробуй сам.
– Благодарствую, мне что-то не хочется пить.
Гарта со смехом зачерпнул в пригоршни воду из ведра и поднес ко рту.
– С крысиным пометом, с дохлыми паучками! Неужто не соблазнитесь?
Солдаты ухмылялись, но воды отведать никто не пожелал.
– Ну ладно, хватит на сегодня. Ворот работает, ведро налито – мы свое дело сделали. Запрем дверь и займемся чем-нибудь другим.
Гарта проснулся ночью от боли – она терзала ему живот, словно рассвирепевшая крыса. Он скатился с койки, и его стоны разбудили трех других офицеров, деливших с ним комнату.
– Что с тобой, Гарта? – воскликнул один, перевернув извивающееся тело на спину. Гарта поджал колени, его лицо побагровело. Слабеющей рукой он сгреб соседа за рубаху.
– Вода… вода! – прохрипел он.
– Он хочет воды! – крикнул офицер двум другим.
Гарта потряс головой, и тело его выгнулось дугой.
– Великие боги! Да он умер, – сказал офицер, когда Гарта упал ему на руки.
Глава 19
Рек, Сербитар, Вирэ и Винтар сидели у костерка за час до рассвета. Вчера они остановились на ночлег поздно вечером, в укромной лощине на южной стороне лесистого холма.
– Время не терпит, – сказал Винтар. – Лошади выбились из сил, а до крепости еще не меньше пяти часов езды. Быть может, мы успеем до того, как из колодца достанут воду, а может быть, и нет. Возможно, мы уже опоздали. Но есть еще один выход.
– Какой? – спросил Рек.
– Решать будешь ты, Рек, – и никто иной.
– Говори толком, отец настоятель. Я слишком устал, чтобы думать.
Винтар обменялся взглядом с альбиносом.
– Мы, Тридцать, можем объединиться и попытаться пробить барьер вокруг крепости.
– Ну так попытайтесь – в чем же дело?
– Это потребует всех наших сил, а успеха может не принести. В случае неудачи мы не сможем ехать дальше – и даже в случае успеха нам почти весь день придется отдыхать.
– Вы думаете, что барьер пробить возможно? – спросила Вирэ.
– Не знаю. Все, что мы можем, – это попытаться.
– Вспомни, что случилось, когда такую попытку предпринял Сербитар, – сказал Рек. – Вдруг вас всех зашвырнет… в те пределы, что тогда?
– Мы умрем, – тихо ответил Сербитар.
– И принять такое решение должен я?
– Да, – сказал Винтар. – Таков устав Тридцати. Мы посвятили наше служение владыке Дельноха, и этот владыка – ты.
Рек замолчал – его усталый мозг изнемогал от непосильной ответственности. По сравнению с ней все прежние за труднения в его жизни казались ничего не стоящими. Никогда еще ему не приходилось принимать подобных решений, и усталость туманила мысли, мешая сосредоточиться.
– Хорошо! – сказал он. – Попробуйте сломать барьер. – Рек встал и отошел от костра, пристыженный тем, что вынужден был отдать такой приказ именно теперь, когда не способен мыслить здраво.
Вирэ подошла, обвив его рукой за пояс.
– Прости, – сказала она.
– За что?
– За то, что я сказала, когда ты сообщил мне о письме.
– Ничего. Почему, собственно, ты должна быть обо мне хорошего мнения?
– Потому что ты мужчина и поступаешь как мужчина. Теперь твой черед.
– Какой такой черед?
– Извиняться, болван! Ты меня ударил.
Он привлек ее к себе, оторвал от земли и поцеловал.
– Это не извинение, – сказала она. – И ты меня исцарапал своей щетиной.
– Если я извинюсь, ты позволишь мне сделать это снова?
– Что сделать – ударить меня?
– Нет, поцеловать!
Позади них Тридцать сели кольцом вокруг огня, отстегнув мечи и воткнув их в землю.
Возникла связь, и мысли их устремились к Винтару. Он приветствовал каждого по имени в чертогах своего разума.
Объединенная мощь Тридцати на миг захлестнула Винтара, и ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить себя. Он взвился вверх словно призрачный великан – новая сущность, наделенная безграничной силой. И внутри этой новой сущности крохотный Винтар направлял единую мощь двадцати девяти.
Исчезли Тридцать – и возник один.
Рожденный под Дельнохскими звездами, он звался Храмом.
Храм парил высоко над облаками, простирая эфирные руки к утесам Дельнохского кряжа.
Он ликовал, и новые глаза упивались красотой Вселенной. Смех клокотал у него в груди. А посреди него Винтар решительно пробивался к самому сердцу.
Наконец Храм ощутил присутствие настоятеля – словно назойливую мысль на краю новой реальности.
В Дрос-Дельнох. На запад.
И Храм полетел на запад высоко над горами. Внизу в безмолвии лежала крепость, серая и призрачная в лунном свете. Он опустился к ней и почувствовал преграду.
Преграда?
Для него?
Он ударился о нее – и его, раненого и разгневанного, отшвырнуло в ночь. Его глаза вспыхнули, и он познал ярость: барьер причинил ему боль.
Снова и снова Храм пикировал на Дрос, нанося ужасающей силы удары. Барьер дрогнул и изменился.
Храм в смятении отступил и начал выжидать.
Барьер рос, менял очертания, словно клубящийся туман. Вот он сгустился в плотный столб чернее ночи. У столба отросли руки, ноги и рогатая голова с семью раскосыми красными глазами.
Храм познал многое за несколько минут своей жизни.
Первыми пришли радость, свобода и ощущение бытия. Потом – боль и ярость.
Теперь он постиг страх и узнал зло.
Враг налетел на него, терзая черными когтями небо. Храм встретил его лицом к лицу и обхватил руками. Острые зубы вонзились ему в щеку, когти вцепились в плечи. Храм обрушил на врага свои огромные кулаки, пытаясь расплющить его.
Внизу, на Музифе, второй стене, заняли позицию три тысячи человек. Друсс вопреки всем доводам отказался сдать первую стену без боя и ждал там с шестью тысячами воинов. Оррин долго и яростно убеждал его, что он совершает глупость: стена слишком широка. Но Друсс стоял на своем, даже когда Оррина поддержал Хогун.
– Доверьтесь мне, – твердил старик. Ему не хватало слов, чтобы убедить их. Он пытался объяснить, что в первый день людям нужна хотя бы маленькая победа, чтобы их дух окончательно закалился.
– Но мы рискуем, Друсс! – возразил Оррин. – Первый день может принести нам не победу, а поражение. Разве ты сам не понимаешь?
– Ты ган! – рявкнул тогда Друсс. – Прикажи мне, и я подчинюсь.
– Нет, Друсс. Я буду стоять рядом с тобой на Эльдибаре.
– Я тоже, – сказал Хогун.
– Вы сами увидите, что я прав, – заверил Друсс. – Ручаюсь вам.
Оба гана улыбнулись, скрывая свое отчаяние.
Теперь караульные кулы черпали из колодцев воду и разносили ведра по стене, переступая через ноги и туловища спящих.
На первой стене Друсс погрузил медный ковш в ведро и напился. Он не был уверен, что надиры пойдут на приступ уже сегодня. Он чуял, что Ульрик затянет это убийственное напряжение еще на день, чтобы зрелище его готовящейся к бою армии подорвало мужество защитников и лишило их надежды. Однако выбора у Друсса не было. Первый ход за Ульриком – дренаям остается только ждать.
Наверху Храм бился с яростным демоном – враг изодрал ему спину и плечи, и силы Храма шли на убыль. Но и рогатая тварь тоже слабела. Смерть смотрела в лицо обоим.
Храм не хотел умирать – он едва успел испытать сладостно-горький вкус жизни. Он хотел рассмотреть вблизи все то, что видел издалека, – цветные огни растущих вширь звезд, тишину отдаленных солнц.
Его пальцы сжались. Он не сможет порадоваться огням, не сможет насладиться тишиной, если эта тварь останется в живых. Внезапно демон испустил вопль – страшный пронзительный звук, призрачный и леденящий кровь. Его спина хрустнула, и он растаял, как туман.
В самой душе Храма раздался голос измученного Винтара.
Храм посмотрел вниз – там люди, крохотные хрупкие существа, готовились перекусить черным хлебом и водой. Винтар крикнул снова, и Храм нахмурился.
Он указал пальцем на стену.
Люди завопили, роняя с Музифа ковши с водой и ведра. В каждом сосуде кишели черные черви. Солдаты вскакивали на ноги, и на стене царила полная неразбериха.
– Что, черт побери, там творится? – сказал Друсс, услышав шум. Он посмотрел на надиров и увидел, что они отходят от осадных машин к своим палаткам. – Не знаю, в чем там дело, но если даже надиры уходят, пойду сам на Музиф и погляжу.
В надирском стане Ульрик, не менее разгневанный, прокладывал себе путь к большому шатру Носта-хана. С ледяным спокойствием он подошел к часовому у входа.
По всей армии словно степной пожар распространилась весть: на рассвете из палаток всех шестидесяти учеников Носта-хана послышались душераздирающие вопли. Стража, бросившись туда, нашла их на земляном полу со сломанными хребтами, с телами, выгнутыми, словно перетянутые луки.
Ульрик знал, что Носта-хан собрал силу своих последователей, чтобы дать отпор белым храмовникам, – но не представлял себе, с какой опасностью это связано.
– Ну что? – спросил он у часового.
– Носта-хан жив, – ответил тот.
Ульрик поднял полотнище и вошел в смрадный сумрак шатра. Старик лежал на узком тюфяке серый от изнеможения, весь мокрый от пота. Ульрик взял табурет и сел подле него.
– Мои ученики? – прошептал Носта-хан.
– Все мертвы.
– Их сила оказалась слишком велика, Ульрик. Я подвел тебя.
– Меня и прежде подводили. Это ничего не значит.
– Для меня это значит все! – вскричал шаман и сморщился от боли в спине.
– Гордыня, и только. Ты ничего не потерял – просто тебя побил более сильный враг. Но они этим ничего не достигнут – моя армия все равно возьмет Дрос. Им не продержаться. Отдохни, шаман, – и не рискуй больше. Я приказываю!
– Я исполню твой приказ.
– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты умер. Не могут ли они прийти за тобой?
– Нет. Белые храмовники живут по законам чести. Если я не буду чинить им вреда, они меня не тронут.
– Тогда отдыхай. А когда окрепнешь, мы заставим их заплатить за твои страдания.
– Это так, – осклабился Носта-хан.
Далеко на юге Храм мчался к звездам. Винтар не мог остановить его и старался хранить спокойствие, пока паника Храма давила на него со всех сторон, силясь изгнать его вон. После гибели врага Винтар попытался призвать Тридцать из глубины нового сознания колосса, но в этот миг Храм заглянул в себя и обнаружил Винтара.
Винтар попробовал объяснить свое присутствие, он сказал, что личность Храма должна перестать быть. Храм принял истину и как комета умчался от нее в небеса.
Настоятель снова попытался призвать Сербитара, отыскивая в своем подсознании нишу, в которую его поместил. Сербитар вспыхнул искрой во мраке, и Храм содрогнулся, почувствовав, как часть его освободилась. И тогда Храм замедлил свой полет.
– Почему ты так со мной поступаешь? – спросил он Винтара.
– Потому что должен.
– Я же умру!
– Нет. Ты будешь жить во всех нас.
– Почему ты должен убить меня?
– Мне очень жаль, – мягко сказал Винтар.
С помощью Сербитара он отыскал Арбедарка и Менахема. Храм поблек, и Винтар с горечью закрыл свое сердце от его безбрежного отчаяния. Вчетвером они призвали всех остальных, и Тридцать с тяжелым сердцем вернулись в лощину.
Рек бросился к Винтару, как только настоятель открыл глаза и шевельнулся.
– Ну как, успели?
– Да, – слабо выговорил Винтар. – А теперь дай мне отдохнуть.
За час до сумерек Рек, Вирэ и Тридцать въехали в высокие решетчатые ворота Дельнохского замка. Усталые, взмыленные лошади водили мокрыми боками. Люди бросились навстречу Вирэ, солдаты снимали шлемы, горожане спрашивали, что нового в Дренане. Рек держался позади, пока они не оказались в замке. Молодой офицер проводил Тридцать в казарму, а Рек с Вирэ поднялись в верхние покои. Рек совсем обессилел.
Раздевшись, он вымылся холодной водой, сбрил четырехдневную щетину и выругался, порезавшись острой бритвой, которую подарил ему Хореб. Потом выбил, как мог, пыль из своего платья и снова оделся. Вирэ ушла к себе, и он понятия не имел, где помещаются ее комнаты. Пристегнув меч, он вернулся в главный зал, дважды спросив дорогу у слуг. Там он в одиночестве сел и стал смотреть на мраморные статуи древних героев, чувствуя себя маленьким, незначительным и растерянным.
Сразу по прибытии они услышали, что надирская орда уже стоит под стенами. В городе царила паника, и беженцы валили оттуда валом с высоко груженными повозками – длинный горестный караван, идущий на юг.
Рек не мог бы сказать, что одолевает его сильнее – усталость или голод. Он тяжело встал, пошатнулся и громко выругался. Рядом с дверью стояло высокое овальное зеркало. Из него на Река смотрел высокий, широкоплечий, сильный мужчина. Серо-голубые глаза глядели твердо, подбородок выдавался вперед, тело было гибким. Синий плащ, хоть и поизносился в дороге, сидел хорошо, а длинные оленьи сапоги придавали Реку вид кавалерийского офицера.
Глядя на князя Дрос-Дельнохского, Рек видел себя глазами других. Никто не догадается о его внутренней смуте – все увидят лишь образ, который он создал.
Да будет так.
Рек вышел из зала и у первого же солдата спросил, где найти Друсса. На первой стене, сказал солдат и объяснил, как пройти туда через калитки. Молодой князь зашагал по Эльдибару при свете закатного солнца; проходя через город, он купил себе медовую коврижку и стал есть ее на ходу. Уже темнело, когда он дошел до калитки во второй стене, но часовой показал ему дорогу, и Рек очутился на убойной полосе за первой стеной. Тучи закрыли луну, и он чуть не свалился в огненную канаву, пересекавшую путь. Молодой солдат окликнул его и показал, где мостки.
– Ты стрелок Лучника, что ли? – спросил солдат, не узнав высокого воина.
– Нет. Где Друсс?
– Понятия не имею. Либо на стене, либо в столовой. Ты гонец?
– Нет. А где столовая?
– Видишь вон те огни? Это госпиталь. Дальше кладовая – иди все прямо, пока нужником не завоняет, а там поверни направо. Тут не заблудишься.
– Спасибо.
– Не на чем. Ты, видать, новобранец?
– Да. Вроде того.
– Пойду-ка я, пожалуй, с тобой.
– Нет надобности.
– Есть, – ответил солдат, и в поясницу Река уперлось что-то острое. – Это вентрийский кинжал, так что ступай, куда я поведу.
– Да в чем дело-то?
– Во-первых, недавно кто-то пытался убить Друсса, а во-вторых, я тебя не знаю. Так что пошли поищем вместе.
Вдвоем они зашагали к столовой. Теперь им стали слышны звуки, идущие из разных служб. Часовой окликнул их со стены. Спутник Река ответил и спросил о Друссе.
– Он на стене около надвратной башни.
– Сюда, – сказал солдат, и Рек взошел по короткой лестнице на стену. Взошел и замер. Тысячи факелов и костров освещали равнину. Осадные башни, словно деревянные великаны, загородили перевал от одной горной кручи до другой. Вся долина была загружена огнями, насколько хватал глаз, – это было все равно что заглянуть в недра самого ада.
– Не слишком привлекательно, верно? – спросил солдат.
– При свете дня, полагаю, лучше не станет.
– Правильно полагаешь. Ну, шагай.
Читать бесплатно другие книги:
