Друсс-Легенда Геммел Дэвид
Друсс сидел неподалеку, беседуя с несколькими солдатами. Он рассказывал им цветистую байку, известную Реку. Коронная фраза произвела желаемый эффект, и ночная тишина огласилась хохотом.
Друсс от души смеялся вместе со всеми. Тут он заметил подошедших, повернулся и внимательно посмотрел на человека в синем плаще.
– В чем дело?
– Он искал вас, командир, вот я его и привел.
– Если точнее, – сказал Рек, – он принял меня за наемного убийцу и привел, тыча ножом мне в спину.
– И что же, ты в самом деле убийца? – поднял бровь Друсс.
– Я сменил род занятий. Можем мы поговорить?
– А мы что делаем?
– Наедине.
– Начинай, а там я решу, стоит нам уединяться или нет.
– Меня зовут Регнак. Я только что прибыл сюда вместе с воинами из Храма Тридцати и с Вирэ, дочерью Дельнара.
– Хорошо, поговорим наедине, – согласился Друсс, и солдаты отошли прочь. – Говори же. – Он остановил на Реке свой холодный взор.
Рек присел на парапет, глядя в освещенную долину.
– Многовато их что-то.
– Страшно, да?
– Аж душа в пятки уходит. Я вижу, вы не собираетесь облегчать мне этот разговор, поэтому выложу все как есть. К добру это или к худу, но князь теперь я. Я не дурак, но и не полководец – впрочем, эти два понятия часто бывают равнозначны. Пока я ничего менять не стану – но знайте: я никому не уступлю своего права, когда нужно будет что-то решать.
– Ты полагаешь, что получил это право, поскольку спишь с княжеской дочерью?
– Да – именно поэтому. Однако суть в другом. Мне уже доводилось воевать, и в стратегии я смыслю не хуже любого другого, кто здесь есть. Кроме того, со мной Тридцать, обладающие несравненными познаниями в военном деле. И наконец главное: если я и умру в этом забытом богами месте, то не как мелкая сошка – я сам буду управлять своей судьбой.
– Не много ли ты на себя берешь, паренек?
– Не больше, чем мне по силам.
– Ты правда веришь в это?
– Нет, – честно сознался Рек.
– Я так и думал, – хмыкнул Друсс. – Так какого же черта тебя принесло сюда?
– Судьба, должно быть, любит иногда повеселиться.
– Да, в мое время любила. Но ты-то, похоже, парень разумный. Надо было увезти девушку в Лентрию и зажить своим домом там.
– Друсс, Вирэ никуда нельзя увезти, если она сама того не захочет. Ее воспитали в воинском духе, она знает назубок все сказания о тебе и все войны, которые ты вел. Она воительница – и хочет быть здесь.
– Как вы с ней встретились?
Рек рассказал, как ехал из Дренана через Гравенский лес, рассказал о смерти Рейнарда, о Храме Тридцати, о венчании на корабле и битве с сатулами. Старик выслушал его откровенный рассказ без всяких замечаний.
– …И вот мы здесь, – заключил Рек.
– Стало быть, ты одержимый.
– Я этого не говорил!
– Да нет, сказал, паренек, – хотя и без слов. Это ничего. Я не раз сражался с такими воинами. Удивляюсь только, как это сатулы пропустили вас – этот народец не отличается особым благородством.
– Думаю, что их вождь, Иоахим, являет собой исключение. Послушай, Друсс, ты очень обяжешь меня, если не станешь распространяться о моей одержимости.
– Не будь дураком, парень! – рассмеялся Друсс. – Надолго ли ты сохранишь свой секрет, когда надиры полезут на стену? Ты лучше держись подле меня – я прослежу, чтобы ты не пришиб кого из своих.
– Благодарствую, но не мешало бы тебе проявить чуть побольше гостеприимства. Я сух, как подмышка стервятника.
– Да уж – от разговоров жажда разбирает почище, чем от драки. Пойдем-ка отыщем Хогуна и Оррина. Когда же и устроить пирушку, как не в последнюю ночь перед боем.
Глава 20
Как только занялась заря третьего дня, первые вестники конца времен обрушились на стены Дрос-Дельноха. Тысячи обливающихся потом воинов отвели назад рычаги сотен баллист. Напружинив мускулы, надиры тянули, пока плетеные корзины на концах рычагов не стали почти горизонтально над землей. В корзинах лежали глыбы гранита.
Защитники в оцепенении ужаса следили за надирским начальником. Он поднял руку, опустил ее – и смертоносный дождь обрушился на ряды дренаев. Стена заколебалась. У надвратной башни раздавил в лепешку трех человек зубец стены, отломившийся от удара огромного камня. Люди искали укрытия, ложились на стену плашмя, прикрыв головы руками. Грохот вселял страх, а наставшая за ним тишина показалась ужасающей. Ибо солдаты, приподняв головы, увидели, что то же самое повторяется сызнова. Снова отвели назад массивные деревянные рычаги, снова командир поднял руку – и опустил ее.
И снова пролился смертельный дождь.
Рек, Друсс и Сербитар стояли на башне, терпя первые страсти войны наравне с солдатами. Рек не пустил старого воина одного, хотя Оррин и твердил ему, что это безумие, когда два военачальника становятся рядом в бою. Друсс только посмеялся: «Вы с госпожой Вирэ будете следить за нами со второй стены – и увидите, я надирским камушкам кланяться не стану».
Взбешенная Вирэ настаивала на том, чтобы стоять на первой стене вместе с остальными, но Рек отказался наотрез. Друсс быстро покончил с их спором. «Слушайся своего мужа, женщина!» – прогремел он. Рек сморщился и зажмурил глаза, ожидая взрыва, – но Вирэ, как ни странно, только кивнула и удалилась на Музиф, вторую стену, где заняла место рядом с Хогуном и Оррином.
Теперь Рек, присев около Друсса, смотрел вправо и влево вдоль стены. С мечами и копьями в руках люди Дрос-Дельноха угрюмо ждали, когда прекратится губительный град.
Пока катапульты заряжали второй раз, Друсс приказал половине бойцов стать вместе со стрелками Лучника под следующей стеной, куда не долетали снаряды.
Три часа продолжался обстрел – камни крушили стену, убивали людей и разнесли вдребезги одну из нависающих над долиной башен. Почти все, кто был рядом, успели убежать – только четверо рухнули вместе с обломками через край и разбились внизу о скалы.
Носильщики храбро сновали под обстрелом, перенося раненых в полевой госпиталь Эльдибара. Несколько камней угодили и в госпиталь, но здание было построено прочно, и стены остались целы. Могучий чернобородый бар Британ бегал вместе с носильщиками с мечом в руке, подгоняя их.
– Боги, вот это храбрец! – воскликнул Рек, указав на него Друссу. Друсс кивнул, отметив про себя, с какой гордостью отозвался Рек о Британе. Рек от души восхищался воином, презиравшим каменную бурю.
Со стены унесли по крайней мере полсотни человек. Меньше, чем опасался Друсс. Он приподнялся, чтобы выглянуть за парапет.
– Теперь уже скоро, – сказал он. – Они собираются позади осадных башен.
Камень врезался в стену в десяти шагах от Друсса, расшвыряв людей, словно песок. Каким-то чудом не поднялся только один – остальные вновь заняли свои места. И тогда Друсс поднял руку, подавая сигнал Оррину. Пропела труба, и стрелки с Лучником во главе – у каждого по пять колчанов на двадцать стрел ринулись по мосткам через открытое место к первой стене.
Надиры с воплем, полным ненависти, казавшимся почти осязаемым, хлынули черным валом, грозя затопить Дрос. Тысячи варваров толкали вперед огромные осадные башни, другие спешили к стене с лестницами и веревками. Равнина словно ожила – она кишела надирами и исторгала боевой клич.
Лучник, задыхаясь от бега, стал рядом с Друссом, Реком и Сербитаром. Его разбойники рассыпались вдоль всей стены.
– Стреляйте, как будете готовы, – приказал Друсс.
Атаман в зеленом камзоле провел тонкой рукой по своим светлым волосам и ухмыльнулся:
– Промахнуться будет трудно. Но это все равно что плевать против бури.
– Хоть малая, да польза, – сказал Друсс.
Лучник натянул свой тисовый лук и наложил стрелу. Тысяча рук справа и слева от него повторили те же движения. Лучник прицелился в передового воина, отпустил тетиву, стрела пропела в воздухе и вонзилась в кожаный нагрудник надира. Враг, пошатнувшись, упал, и по стене прокатилось хриплое «ура». Тысяча стрел последовала за первой, потом еще тысяча и еще. У многих надиров были щиты, но у многих и не было. Сотни воинов пали под градом стрел, перегородив дорогу задним.
А черный вал все катился вперед, захлестывая раненых и убитых.
Рек, вооруженный своим вагрийским луком, пускал стрелу за стрелой – то, что он не был искусным стрелком, не имело сейчас значения, ибо, как сказал Лучник, промахнуться было трудно. По сравнению с недавним каменным дождем стрелы казались насмешкой, однако жизней они уносили больше.
Надиры были уже так близко, что стали видны их лица. «Неприглядные лица, – подумал Рек, – но решительные и отважные – лица людей, взросших для войны и крови». У многих не было лат – иные надели кольчуги, большинство воинов имело на себе панцири из лакированной кожи и дерева. Они испускали почти звериные клики – слов нельзя было разобрать, но ненависть чувствовалась в каждом звуке. «Как будто ревет какое-то громадное первобытное чудище», – подумал Рек, ощутив знакомый, грызущий внутренности страх.
Сербитар поднял забрало и перегнулся через парапет, невзирая на стрелы, летящие снизу или мимо него.
– Лестницы уже под стеной, – тихо сказал он.
Друсс повернулся к Реку.
– В последний раз, когда я бился рядом с князем Дрос-Дельноха, мы с ним создали легенду.
– Странно только, что в сагах столь редко упоминается о пересохшей глотке и полном мочевом пузыре.
Над стеной взвился железный крюк.
– Не посоветуешь ли чего напоследок? – спросил Рек, обнажая меч.
Друсс с ухмылкой достал Снагу.
– Будь жив!
Новые крючья заскрежетали о стену, впиваясь в камень – снизу их тянули сотни рук. Защитники лихорадочно рубили отточенными клинками плетенные из лозы веревки, пока Друсс криком не остановил их.
– Подождите, пока они влезут! – взревел он. – Рубите не веревки, а людей!
Сербитар, изучавший военное дело с тринадцати лет, с невольным восхищением следил за продвижением осадных башен. Само собой разумеется – сначала они пошлют на стену как можно больше человек по веревкам и лестницам, а потом подтащат башни. Стрелки Лучника сеяли опустошение среди тех, кто тянул огромные махины, – но на место убитых и умирающих вставали все новые и новые.
На стене уже утвердилось немало крючьев, и первые надирские воины лезли вверх.
Хогун, стоя с пятью тысячами бойцов на второй стене, испытывал сильное искушение нарушить приказ и броситься на помощь Эльдибару. Но он, солдат по ремеслу, был воспитан в повиновении и оставался на месте.
Цзубодай ждал у подножия стены, пока передние медленно карабкались вверх по веревке. Чье-то тело, пролетев мимо него, разбилось на острых камнях и забрызгало кровью лакированный кожаный панцирь. Цзубодай усмехнулся, узнав искаженные черты Несцана, знаменитого бегуна.
– От судьбы не уйдешь, – сказал он воину позади себя. – Но кабы он бегал так же быстро, как падает, я не просадил бы на нем столько денег!
Те, что лезли вверх, остановились – дренайские защитники теснили надиров. Цзубодай задрал голову.
– Долго ты собираешься там висеть, Накраш?
Воин извернулся и посмотрел вниз.
– Все эти пожиратели дерьма из зеленых степей, – крикнул он. – Они и коровью лепешку не сумели бы удержать.
Цзубодай, весело засмеявшись, отступил немного, чтобы взглянуть на другие веревки. Вдоль всей стены происходило то же самое: восхождение прекратилось, и наверху слышались звуки битвы. Оттуда то и дело валились тела, и Цзубодай опять прижался к стене.
– Этак мы весь день тут проторчим, – сказал он. – Надо было хану послать вперед Волчью Голову. От этих зеленых и при Гульготире проку не было, а здесь и подавно.
– Гляди, они опять тронулись, – хмыкнул его товарищ.
Цзубодай ухватился за узловатую веревку и полез вслед за Накрашем. У него нынче было доброе предчувствие – быть может, он заслужит коней, которых Ульрик обещал тому, кто зарубит седобородого, вызвавшего столько пересудов старика.
«Побратим Смерти». Брюхатый старик, не носящий щита.
– Цзубодай, – окликнул его Накраш. – Ты сегодня часом помереть не собираешься? Смотри не вздумай – ты еще не расплатился со мной за те бега.
– Видел ты, как упал Несцан? – крикнул в ответ Цзубодай. – Как стрела. А руками махал, словно хотел оттолкнуть от себя землю.
– Я послежу за тобой. Не вздумай умирать, слышишь?
– Следи лучше за собой. Я расплачусь с тобой конями Побратима Смерти.
За Цзубодаем уже лезли новые воины. Он посмотрел вниз.
– Эй, ты кто такой? Вшивый зеленый, что ли?
– А ты, судя по вони, из Волчьей Головы, – ухмыльнулся тот, что лез следом.
Накраш уже взобрался на стену, выхватил меч и подал руку Цзубодаю. Надирам удалось вбить клин в дренайские ряды, но ни Цзубодай, ни Накраш не могли пока вступить в бой.
– Отойдите! Дайте место! – крикнул следующий за ними.
– Погоди маленько, козлиная шуба, – усмехнулся Цзубодай. – Сейчас я попрошу круглоглазых помочь тебе. Эй, Накраш, встань-ка на свои ходули и скажи мне, где Побратим Смерти.
Накраш указал направо:
– Сдается мне, скоро ты получишь своих коней. Он ближе к нам, чем прежде.
Цзубодай легко спрыгнул с парапета, высматривая старика.
– Эти зеленые сами лезут ему под топор, болваны этакие! – Но никто не услышал его в шуме битвы.
Плотный клин впереди них быстро редел – Накраш бросился в проем и полоснул по горлу дренайского солдата, который отчаянно пытался высвободить свой меч из живота другого надира. Цзубодай следовал за товарищем, рубя и кроша высоких круглоглазых южан.
Кровавая похоть охватила его, как всякий раз за те десять лет, что он провел под знаменем Ульрика. Когда начались войны, он был совсем еще юн и пас отцовских коз в гранитных степях далеко на севере. И Ульрик тогда всего несколько лет как стал военачальником. Он покорил племя Длинной Обезьяны и предложил побежденным идти с ним в поход под своим знаменем. Они отказались и погибли все до единого. Цзубодай помнил тот день: Ульрик саморучно привязал вождя Обезьян к двум коням, и кони разодрали его надвое. Восемьсот мужчин племени были обезглавлены, а их доспехи передали таким, как Цзубодай, юношам.
Во время следующей вылазки Цзубодай впервые вступил в бой. Брат Ульрика Гат-сун похвалил его и подарил ему щит из коровьей шкуры, окованный медью. Цзубодай проиграл его в кости в ту же ночь, но всегда вспоминал о подарке с нежностью. Бедняга Гат-сун! Ульрик казнил его на будущий год за то, что тот взбунтовался. Цзубодай участвовал в подавлении мятежа и кричал громче многих, когда голова Гат-суна упала с плеч. Теперь Цзубодай имел семь жен, сорок лошадей и был, по всем меркам, богатым человеком – а ведь ему еще не исполнилось и тридцати.
Как видно, боги любят его.
Чье-то копье оцарапало ему плечо, и Цзубодай перерубил копейщику руку. О да, боги любят его! Он отразил щитом рубящий удар.
Накраш бросился ему на помощь и вспорол дренаю живот – тот упал с криком и исчез под ногами воинов, напиравших сзади.
Справа от них надиры дрогнули, и Цзубодая оттеснили назад, а Накраша ткнули копьем в бок. Меч Цзубодая, просвистев в воздухе, обрушился на шею дреная – кровь брызнула струей, враг упал навзничь. Накраш корчился у ног Цзубодая, сжимая руками скользкое древко.
Цзубодай нагнулся и вытащил друга из свалки. Больше он ничего не мог сделать – Накраш умирал. Это было несправедливо, и день сразу потускнел для Цзубодая. Накраш был ему хорошим товарищем последние два года. Цзубодай поднял глаза и увидел белобородого старца в черном – он прорубал себе путь вперед, и страшный топор из серебристой стали сверкал в его окровавленных руках.
И тут Цзубодай позабыл о Накраше. Он видел перед собой только обещанных Ульриком коней. Он двинулся навстречу седому воину, наблюдая за его движениями и приемами. «Неплохо поворачивается для своих лет», – подумал Цзубодай, когда старик отразил убийственный удар и обратным движением рубанул по лицу кочевника, который с воплем рухнул со стены.
Цзубодай прыгнул вперед, нацелившись острием в живот старику. С этого мгновения ему стало казаться, будто все происходит под водой. Белобородый устремил на него свой голубой взор, и ужас проник в кровь Цзубодая. Топор медленно взвился навстречу мечу надира, отбросив клинок в сторону, а после обернулся другой стороной и мучительно медленно врезался Цзубодаю в грудь.
Его тело ударилось о парапет и осело рядом с Накрашем. Цзубодай увидел яркую кровь, сменившуюся темной артериальной струей. Он зажал рану кулаком, сморщившись от боли в сломанном ребре.
– Цзубодай! – прохрипел Накраш, и этот тихий звук каким-то образом дошел до раненого. Он придвинулся к другу и положил голову ему на грудь.
– Да, Накраш, я слышу.
– Кони были почти что твои.
– А хорош старикан, верно?
Шум битвы утих – Цзубодай понял, что виной тому гул в ушах. Точно прибой шуршит галькой, набегая на берег.
Ему вспомнился подарок Гат-суна – и то, как Гат-сун плюнул Ульрику в глаза в день своей казни.
Цзубодай усмехнулся. Ему нравился Гат-сун.
Зря он тогда так громко выражал свою радость.
Зря он…
Друсс перерубил веревку и обернулся лицом к надиру, лезущему на стену. Отбив удар меча, он раскроил врагу череп, перешагнул через труп и отмашкой вспорол живот второму. Все его годы как рукой сняло. Он находился там, где ему подобает, – в самой гуще кровавой битвы. Позади бились в паре Рек и Сербитар – альбинос с тонкой шпагой, Рек с длинным тяжелым мечом.
К Друссу примкнуло несколько дренайских воинов, и они расчистили свой участок стены. По обе стороны от них пять тысяч воинов проделывали то же самое. Надиры тоже почувствовали это – дренаи хоть медленно, но все же теснили их назад. Кочевники удвоили свои усилия, рубя и круша с дикой отвагой. Им требовалось продержаться лишь до тех пор, пока не коснутся стены осадные башни – а там новые тысячи их товарищей хлынут им на подмогу. Башни же были всего в нескольких ярдах.
Друсс оглянулся. Лучник и его стрелки отошли на пятьдесят шагов и торопливо разжигали многочисленные костры. Друсс махнул Хогуну, тот отдал приказ трубачу.
На стене несколько сот человек, выйдя из боя, стали брать запечатанные воском глиняные горшки и бросать их в надвигающиеся башни. Горшки разбивались о деревянные боковины, пятная их темными потеками.
Джилад, с мечом в одной руке и горшком в другой, отразил удар надирского топора, рубанул другого врага по голове и метнул горшок. Джилад успел еще увидеть, как тот влетел в открытую дверь на верхушке башни, где толпились надиры, но тут на него навалились еще двое. Первому он взрезал живот колющим ударом, но меч накрепко застрял у врага в кишках. Второй с воплем замахнулся – Джилад выпустил меч и отскочил. Надира принял на себя другой дренайский воин – он отбил удар и почти что обезглавил врага. Вытащив свой меч, Джилад благодарно улыбнулся Брегану.
– Неплохо для крестьянина! – крикнул он, снова вступая в бой и пробив оборону бородатого надира с окованной железом дубиной.
– Давай, Лучник! – прокричал Друсс.
Разбойники наложили на тетивы стрелы, обмотанные промасленной паклей, и поднесли их к разожженным кострам. Град горящих стрел полетел над стеной. Осадные башни занялись, и густой, удушливый черный дым повалил вверх, уносимый утренним ветром. Одна стрела влетела в дверь, куда угодил горшок Джилада, и вонзилась в ногу надира в облитой маслом одежде. В одно мгновение воин превратился в вопящий, извивающийся живой факел, и от него загорелись те, кто был рядом.
По воздуху летели новые горшки, подбавляя масла в огонь. Двадцать башен пылали, как огромные факелы, и к стене плыл жуткий смрад горелого мяса.
Щурясь от дыма, Сербитар двигался в гуще надиров, его шпага ткала в воздухе волшебный узор. Он убивал без усилий, словно наделенная сверхъестественной силой смертельная машина. Позади возник кочевник с ножом в руке, но Сербитар, обернувшись, одним плавным движением перерезал ему горло.
– Спасибо, брат, – передал он Арбедарку на второй стене.
Рек, хотя и не обладал грацией и смертоносной быстротой Сербитара, орудовал своим мечом с не меньшим толком, держа его двумя руками и прорубая путь к победе бок о бок с Друссом. Брошенный кем-то нож отскочил от его панциря и порезал бицепс. Рек выругался и тут же забыл о царапине, как о многих мелких царапинах, полученных в этом бою, о порезе на бедре, об ушибленных ребрах…
Пятеро надиров, прорвав оборону, бросились на беззащитных переносчиков раненых. Лучник с сорока шагов сразил первого, Каэсса – второго, а бар Британ с двумя своими людьми преградил путь остальным. После короткой и яростной схватки кровь надиров обагрила землю.
Картина боя медленно, почти незаметно менялась. Все меньше кочевников взбиралось на стену, ибо их товарищей теснили к краю и задним не оставалось места. Надиры сражались уже не за победу – они сражались за свою жизнь. Переменчивый прилив войны обратился против них, и теперь уже они защищались.
Но надиры – суровый, отважный народ. Они не молили о пощаде, не сдавались в плен, они бились стойко и умирали в бою.
Они падали один за другим, пока последних не сбросили со стены и они не разбились о камни внизу.
Надиры отошли в поле дальше полета стрелы и опустились на землю, глядя на Дрос с тупой неутоленной ненавистью. Черный дым столбами валил из горящих башен, и запах смерти наполнял ноздри.
Рек оперся на парапет и потер лицо окровавленной рукой. Друсс подошел к нему, лоскутом обтирая Снагу. Кровь оросила седую сталь его бороды. Он улыбнулся новому князю:
– Я вижу, ты послушался моего совета, паренек?
– В последний миг. А мы нынче как будто неплохо поработали?
– Это только присказка. Настоящее испытание начнется завтра.
Друсс ошибся. Еще трижды в тот день надиры шли на приступ, и только сумерки увели их обратно к лагерным кострам, отброшенных и временно побежденных. На стенах усталые люди опускались на окровавленный камень, отбрасывая прочь тяжелые шлемы и щиты. Носильщики подбирали раненых, убитые пока оставались на месте: с ними можно было не торопиться. Три особо назначенных отряда осматривали тела надиров: мертвых сбрасывали со стены, раненых добивали и отправляли туда же.
Друсс потер усталые глаза. Плечо у него горело, колено опухло, руки и ноги будто налились свинцом. Однако день прошел для него лучше, чем он надеялся. Он посмотрел вокруг. Одни воины спали, растянувшись на камне, другие просто сидели спиной к парапету с остекленелым взором, мысли их блуждали где-то. Разговоров почти не было слышно. Чуть дальше на стене молодой князь беседовал с альбиносом. Они оба хорошо сражались, и альбинос выглядел свежим и ничуть не усталым – лишь брызги крови на белом плаще и панцире свидетельствовали о его дневных трудах. Зато Регнак устал за двоих. Серое от изнурения лицо точно состарилось, и морщины стали глубже. Пыль, кровь и пот запеклись на коже, красные капли падали на камень с наспех завязанной руки.
– Ты оказался гожим, паренек, – тихо произнес Друсс.
– Друсс, старый конь, ну как ты? – подошел к нему Лучник.
– Бывало и получше, – проворчал старик, выпрямившись и скрипнув зубами от боли в колене.
Молодой человек хотел было предложить ему руку, чтобы опереться, но вовремя спохватился.
– Пойдем к Каэссе, – сказал он.
– Что мне меньше всего сейчас нужно, так это женщина. Я лучше посплю. Прямо здесь. – Он опустился на стену, прислонясь спиной к камню и выпрямив больное колено.
Лучник отправился в столовую, где отыскал Каэссу и объяснил ей все. После недолгого препирательства она раздобыла кусок полотна, Лучник захватил кувшин с водой, и в густеющих сумерках оба поднялись на стену. Друсс уже спал, но проснулся, когда они подошли.
Девушка, бесспорно, была прекрасна. Ее золотисто-рыжие волосы при луне немного изменили цвет и были точь-в-точь желтоватые искорки в ее глазах. Она будоражила его кровь так, как будоражили теперь лишь немногие женщины. Но было в ней еще что-то, нечто неуловимое. Каэсса присела рядом с ним и осторожно ощупала тонкими пальцами опухшее колено. Друсс заворчал, когда она нажала чуть сильнее. Она сняла с него сапог и закатала штанину. Колено побелело и вздулось, а на икре выступили жилы.
– Ляг, – велела она. Просунув левую руку ему под бедро, а правой взявшись за лодыжку, она приподняла его ногу и медленно согнула сустав. – У тебя в колене вода. – Она уложила ногу на место и начала массировать. Друсс закрыл глаза. Острая боль отступала, становилась тупой. Скоро он задремал. Она разбудила его, шлепнув по ноге, и он увидел, что колено туго забинтовано. – Что еще у тебя болит?
– Ничего.
– Не лги мне, старик. Речь идет о твоей жизни.
– Плечо горит, – сознался он.
– Теперь ты можешь идти. Пойдем со мной в госпиталь, и я тебе помогу. – Она сделала знак Лучнику – он нагнулся и помог Друссу встать. Колену стало легче – впервые за много недель.
– Однако ты большая искусница, женщина, – сказал он. – Большая искусница.
– Я знаю. Шагай медленно – будет немного больно, но идти недалеко.
В боковой каморке госпиталя она велела ему раздеться. Лучник с улыбкой прислонился к двери, скрестив руки на груди.
– Совсем? – спросил Друсс.
– Да. Тебя это смущает?
– Если тебя не смущает, то меня и подавно. – Друсс снял колет и рубашку, потом сел на кровать и стянул штаны и сапоги. – Что теперь?
Каэсса стала перед ним, обвела его внимательным взглядом и положила руки на его широкие плечи, пробуя мускулы.
– Встань и повернись.
Он подчинился, и она осмотрела его спину.
– Заведи правую руку за голову, только медленно. – Лучник смотрел на старого воина, дивясь количеству шрамов на его теле. Они были повсюду, и спереди, и сзади – одни длинные и прямые, другие извилистые. Встречались здесь и старые швы, и вздутые корявые рубцы. Ноги тоже носили следы множества легких ран – но обильнее всего была изукрашена грудь. Лучник улыбнулся. «Ты всегда встречал врага лицом к лицу, Друсс», – подумал он.
Каэсса велела старику лечь на кровать лицом вниз и занялась его спиной, разминая узлы и разбивая кристаллы соли под лопатками.
– Принеси мне масла, – не оглядываясь, велела она Лучнику.
Он принес мазь из кладовой и ушел, предоставив девушке делать свое дело. Около часа она массировала старика, пока у нее самой не отнялись руки. Друсс давно уснул – она накрыла его одеялом и тихо вышла. В коридоре она немного постояла, слушая крики раненых и глядя на суету служителей. Здесь разило смертью, и Каэсса вышла наружу, в ночь.
Звезды сияли ярко, точно снежинки на бархатном покрывале, и в середине серебряной монетой блестела луна. Каэсса вздрогнула. Впереди шел к столовой высокий человек в черных с серебром доспехах – Хогун. Увидев Каэссу, он махнул ей рукой и повернул к ней. Она ругнулась про себя – она устала и не испытывала потребности в мужском обществе.
– Как он? – спросил Хогун.
– Крепок как дуб.
– Это я знаю, Каэсса, – весь мир это знает. Но как он себя чувствует?
– Он стар, и он устал – совсем обессилел. И это после одного-единственного дня. Не возлагайте на него слишком больших надежд. У него слабое колено, которое того и гляди подломится, больная спина, которой делается все хуже, и слишком много соли в суставах.
– Вы нарисовали очень мрачную картину.
– Я говорю так, как есть на самом деле. Это чудо, что он еще жив. Не понимаю, как человек его возраста, отягощенный столькими недугами, мог сражаться весь день и остаться в живых.
– Да еще в самой гуще боя, – кивнул Хогун. – И завтра будет то же самое.
– Если хотите, чтобы он был жив, заставьте его отдохнуть послезавтра.
– Он ни за что не согласится.
– Согласится. Завтрашний день он, быть может, еще и протянет – хотя я сомневаюсь. Но к вечеру он уже рукой не сможет шевельнуть. Я помогу ему, но каждый третий день он должен отдыхать. И пусть ему завтра за час до рассвета приготовят горячую ванну. Я еще раз сделаю ему массаж перед началом боя.
– Вы уделяете столь много времени человеку, о котором только что высказались, как об усталом старце, и чьи подвиги совсем недавно высмеивали?
– Не будьте глупцом, Хогун. Я уделяю ему столько времени как раз потому, что он стар и болен – притом я, хотя и не питаю к нему такого почтения, как вы, вижу, что он нужен Дросу. Сотни мальчишек играют в солдатики, лишь бы угодить старику, который только войной и сыт.
– Я присмотрю за тем, чтобы послезавтра он отдохнул.
– Если доживет, – угрюмо подытожила Каэсса.
Глава 21
К полуночи стали известны итоги первого дня битвы. Погибло четыреста семь человек, ранено сто шестьдесят восемь – и половина раненых уже не сможет сражаться.
Лекари еще продолжали работу, и окончательный итог все время уточнялся. Много дренайских воинов упало со стены, и только всеобщая поверка могла прояснить их число.
Рек пришел в ужас, хотя и постарался не выказать этого во время совещания с Хогуном и Оррином в кабинете над большим залом. Присутствовали семь человек: Хогун и Оррин представляли военных, Бриклин – горожан, кроме них, были Сербитар, Винтар, Рек и Вирэ. Рек умудрился соснуть четыре часа и стал чуть посвежее; альбинос совсем не спал, но по нему этого не было видно.
– Удручающие потери для одного-единственного дня, – заметил Бриклин. – Если и дальше так пойдет, дольше двух недель нам не продержаться. – Его седеющие волосы были зачесаны за уши и завиты на затылке по моде дренайского двора. Лицо, хотя и мясистое, было красиво, и он умело пользовался своим обаянием. «Он политик, а на политиков полагаться нельзя», – подумал Рек.
Бриклину ответил Сербитар:
– Первый день ничего не доказывает. Зерно отделяется от плевел, только и всего.
– Что это значит, принц Дрос-Сегрила? – без своей всегдашней улыбки и потому особенно резко спросил глава гильдии.
– Я не хотел проявить неуважения к павшим. Но таков закон войны: менее искусные бойцы гибнут первыми. Вначале потери всегда велики. Люди бились отважно, но многим недоставало мастерства – оттого они и погибли. Впоследствии потери уменьшатся, хотя и останутся высокими.
– Не следует ли нам проявить благоразумие? – спросил горожанин, обращаясь к Реку. – Если надиры в конце концов все равно проломят наши стены, какой тогда смысл продолжать сопротивление? Неужто людские жизни ничего не стоят?
– Вы предлагаете сдаться? – спросила Вирэ.
– Нет, госпожа моя, – увернулся Бриклин. – Пусть это решают военные, а я в любом случае поддержу их. Но мне думается, нужно поискать какой-то иной выход. Нынче погибло четыреста человек – честь им и слава. Но что будет завтра и на третий день? Не следует ставить гордость превыше здравого смысла.
– О чем он толкует? – спросила Вирэ у Река. – Я не понимаю его.
– Что это за выход, о котором вы говорите? – спросил Бриклина Рек. – Я лично вижу только два: либо мы сражаемся и побеждаем, либо сражаемся и терпим поражение.
– Да, в настоящее время иного пути не представляется. Но мы должны думать и о будущем. Верим ли мы в то, что сможем удержать город? Если да, наш долг биться до последнего. Если же нет, надо заключить почетный мир, как сделали другие города и страны.
– Что вы понимаете под почетным миром? – тихо осведомился Хогун.
– Это означает, что враги становятся друзьями и прежние распри предаются забвению. Это означает, что мы впустим владыку Ульрика в город, заручившись прежде его обещанием не причинять вреда жителям. Все войны в конце концов завершаются этим – свидетельством тому присутствие здесь Сербитара, вагрийского принца. Тридцать лет назад мы с Вагрией вели войну. Тридцать лет спустя мы, возможно, будем подобным же образом совещаться с надирским принцем. Основы будущего закладываются сегодня.