Друсс-Легенда Геммел Дэвид

– Я понял вашу точку зрения, – сказал Рек, – и нахожу ее здравой…

– Ты, может, и находишь, а другие нет! – вскричала Вирэ.

– Нахожу ее здравой, – невозмутимо продолжил Рек. – Подобные совещания – не место, чтобы бряцать оружием. Мы должны, как вы верно сказали, придерживаться здравого смысла. И вот первое, что говорит нам здравый смысл: мы хорошо вооружены, снабжены всем необходимым и обороняем самую неприступную из всех когда-либо построенных крепостей. Истина вторая: Магнусу Хитроплету необходимо время, чтобы набрать и обучить армию, которая сможет противостоять надирам даже в том случае, если Дельнох падет. Сейчас не время говорить о сдаче, но никто не помешает нам обсудить это на последующих встречах. Есть ли у вас еще вопросы, касающиеся города, – ведь час уже поздний, и мы задерживаем вас чересчур долго, дорогой Бриклин?

– Нет, мой господин, я полагаю, мы обо всем уже поговорили.

– Тогда позвольте поблагодарить вас за помощь и мудрый совет и пожелать вам доброй ночи.

Горожанин встал, поклонился Реку с Вирэ и вышел. Несколько мгновений все прислушивались к его удаляющимся шагам. Вирэ, красная от гнева, хотела было что-то сказать, но Сербитар опередил ее:

– Хорошо сказано, господин мой князь, – однако он не даст нам покоя.

– Это животное политической породы. Мораль, честь и гордость для него ничто, а его место и его нужды – все. Что будет завтра, Сербитар?

– Надиры начнут с обстрела, который продлится не меньше трех часов. Во время обстрела они не смогут наступать, поэтому предлагаю отвести всех людей на Музиф за час до рассвета, оставив на первой стене пятьдесят человек. Когда обстрел прекратится, все вернутся обратно.

– А что, если надиры начнут атаку прямо на рассвете? – спросил Оррин. – Они окажутся на стене прежде, чем наши бойцы успеют вернуться.

– Они не намерены этого делать, – просто ответил альбинос.

Это не убедило Оррина, и видно было, что в присутствии Сербитара ему не по себе. Рек, заметив это, сказал:

– Поверьте мне, друг мой, способности Тридцати превышают понимание обычного человека. Если он так говорит, значит, так оно и есть.

– Время покажет, мой господин, – с сомнением проговорил Оррин.

– Как там Друсс? – спросила Вирэ. – Вечером он показался мне совершенно измученным.

– Женщина по имени Каэсса лечила его, – сказал Хогун, – и говорит, что все будет хорошо. Сейчас он отдыхает в госпитале.

Рек подошел к окну, открыл створки и вдохнул чистый ночной воздух. Отсюда далеко вглубь виднелась долина, усеянная огнями надирских костров. Взгляд Река остановился на госпитале Эльдибара, где все еще не гас свет.

– Каково-то сейчас лекарям, – сказал он.

На Эльдибаре кальвар Син, обвязанный вокруг пояса окровавленным кожаным передником, двигался точно лунатик. Усталый донельзя, он ходил от койки к койке, раздавая лекарства.

Истекший день стал кошмаром – хуже, чем кошмаром, – для лысого, одноглазого лекаря. За тридцать лет он не раз видел смерть. Видел, как умирают те, кто мог бы жить, и как выздоравливают после таких ран, от которых полагалось бы умереть на месте. И не раз его высочайшее мастерство отгоняло смерть там, где другой не сумел бы даже остановить кровь. Но минувший день был худшим в его жизни. Четыреста славных молодых ребят, еще утром полные сил и здоровья, превратились в груды гниющего мяса. Десятки других лишились рук, ног или пальцев. Тяжелораненых переправили на Музиф, мертвых свезли за шестую стену, чтобы схоронить там.

Усталые подлекари ведрами лили подсоленную воду на окровавленный пол, смывая следы страданий.

Кальвар Син молча вошел к Друссу и остановился над спящим гигантом. Около кровати висел Снага, серебряный убийца.

– Сколько еще, ты, мясник? – спросил Син.

Старик пошевелился, но не проснулся.

Лекарь вышел, волоча ноги, в коридор и поплелся в свою комнату. Он швырнул передник на стул и повалился на кровать, не имея сил даже укрыться одеялом. Но сон не шел. Картины мучений и ужаса носились перед глазами. Син заплакал. Потом перед его мысленным взором возникло ласковое старческое лицо. Оно росло, утоляя боль и излучая гармонию. Образ становился все больше и наконец укрыл всего Сина, словно теплым одеялом. Син погрузился в глубокий, без сновидений сон.

– Теперь он отдыхает, – сказал Винтар, и Рек отвернулся от окна.

– Это хорошо – ведь завтра ему отдыхать не придется. Сербитар, не скажешь ли чего нового о предателе?

Альбинос покачал головой.

– Не знаю, как и быть. Мы следим за едой и за колодцами – иным путем он не сможет причинить нам зла. И охраняем тебя, так же как Друсса и Вирэ.

– Мы должны найти его, – сказал Рек. – Нельзя ли проникнуть в мысли всех, кто есть в крепости?

– Отчего же нельзя – месяца через три ты получишь ответ.

– Понятно, – скорбно улыбнулся Рек.

Китан стоял и молча смотрел, как дымятся осадные башни. Лицо его было непроницаемым, глаза точно заволокло пеленой. Ульрик подошел и положил ему руку на плечо.

– Это всего лишь дерево, друг мой.

– Да, мой повелитель. Я как раз думал, что отныне впереди надо ставить завесу из мокрых шкур. Это не должно быть слишком трудно, хотя возросший вес может дурно сказаться на устойчивости.

– Я думал, ты убит горем, – засмеялся Ульрик, – а ты уже строишь новые планы.

– И все-таки чувствую себя дураком. Я должен был догадаться, что они прибегнут к маслу. Я знал, что от одних стрел дерево никогда не загорится, и не подумал о других горючих веществах. Но уж повторить подобное никому не удастся.

– Не сомневаюсь, мой ученый механик, – поклонился Ульрик.

Китан усмехнулся.

– С годами я стал заноситься, повелитель. Побратим Смерти славно потрудился сегодня. Он достойный соперник.

– Это так – но не думаю, что сегодняшний замысел принадлежит ему. В крепости находятся белые храмовники, погубившие учеников Носта-хана.

– Я так и чуял, что тут без чертовщины не обошлось, – пробурчал Китан. – Как ты поступишь с защитниками, когда мы возьмем крепость?

– Я уже сказал как.

– Я помню. Но быть может, ты передумал? Они доблестные воины.

– Да, они достойны уважения. Но дренаи должны знать, что бывает с теми, кто мне сопротивляется.

– Что же ты сделаешь с ними, повелитель?

– Я сожгу их на большом погребальном костре – всех, кроме одного, который должен будет разнести весть об этом.

За час до рассвета Каэсса тихо проникла в комнату Друсса и подошла к постели. Воин крепко спал, лежа на животе, подложив под голову могучие руки. Под взглядом Каэссы он зашевелился и открыл глаза, остановив взор на ее стройных ногах, обутых в длинные оленьи сапоги. Взор передвинулся выше. На Каэссе был плотно облегающий зеленый камзол, широкий кожаный пояс с наборным серебром подчеркивал стройную талию. На боку висел короткий меч с рукоятью из черного дерева. Друсс перевернулся и встретился с ней взглядом – в ее золотисто-карих глазах горел гнев.

– Ну как, закончил свой осмотр?

– Что с тобой, девочка?

Всякое выражение ушло с ее лица – словно кошка отпрянула в темный угол.

– Ничего. Повернись обратно – мне нужно посмотреть твою спину.

Она принялась умело разминать мышцы у лопатки – ее пальцы входили в тело, как стальные, заставляя Друсса то и дело ворчать сквозь стиснутые зубы.

– Ляг опять на спину.

Подняв его правую руку, она обхватила ее ладонями, дернула вверх и повернула. Раздался громкий треск, и Друссу показалось, что она сломала ему плечо. Отпустив руку, Каэсса положила ее на левое плечо Друсса, а левую на правое, крест-накрест. Перевернула Друсса на бок, подставила кулак ему под спину между лопатками, уложила его обратно и вдруг навалилась ему на грудь всей тяжестью, вдавив его позвоночник в свой кулак. Друсс снова застонал, и послышался новый зловещий хруст. На лбу у старика выступил пот.

– А ты сильнее, чем кажешься на вид, девочка.

– Тихо. Сядь-ка лицом к стене.

На сей раз она чуть не сломала ему шею – взялась одной рукой за подбородок, другой повыше уха и крутанула голову сперва влево, потом вправо. Звук был такой, словно треснула сухая ветка.

– Завтра будешь отдыхать, – сказала Каэсса, повернувшись к двери.

Он потрогал больное плечо – уже много недель оно не чувствовало себя так хорошо.

– Что это так хрустело? – спросил он, остановив ее в дверях.

– У тебя соли в суставах. Первые три позвонка срослись и мешали притоку крови. А мышцы под лопаткой были зажаты – отсюда спазмы, мешающие правой руке. И послушай меня, старик, – завтра ты должен отдохнуть. Иначе ты умрешь.

– Все мы умрем.

– Верно. Но ты пока еще нужен здесь.

– Ты только меня так не любишь – или всех мужчин? – спросил он, когда она снова взялась за ручку двери.

Она взглянула на него, улыбнулась, закрыла дверь и вернулась в комнату, остановившись в нескольких дюймах от его могучего обнаженного тела.

– Хочешь поспать со мной, Друсс? – спросила она вкрадчиво, положив руку ему на плечо.

– Нет, – тихо ответил он, глядя в ее глаза с маленькими, неестественно маленькими зрачками.

– Большинство мужчин хочет, – шепнула она, придвинувшись поближе.

– Я не принадлежу к большинству.

– Или в тебе соков не осталось?

– Может, и так.

– А может, ты предпочитаешь мальчиков? У нас в шайке есть такие.

– Нет, не могу сказать, чтобы когда-либо желал мужчину. Но у меня была женщина, настоящая женщина – и другая мне не нужна.

Каэсса отошла от него.

– Я велела приготовить тебе горячую ванну. Сиди в ней, пока вода не остынет. Это поможет разогнать кровь по твоим усталым мышцам. – С этими словами она повернулась и вышла.

Друсс поглядел ей вслед, сел и поскреб бороду.

Эта девушка беспокоила его. Было что-то непонятное в ее глазах. Друсс никогда толком не понимал женщин, не обладал чутьем, как некоторые мужчины. Женщины были для него существами чужеродными, далекими и опасными. Но в этой девчушке присутствовало что-то еще – ее глаза выражали безумие, безумие и страх.

Друсс пожал плечами и сделал то, что делал всегда, когда не мог разгадать какую-нибудь загадку: забыл о ней.

После ванны он быстро оделся, расчесал волосы и бороду, наскоро позавтракал в Эльдибарской столовой и присоединился к пятидесяти добровольцам на стене как раз в тот миг, когда за предутренним туманом забрезжил рассвет. Утро выдалось свежее, прохладное и обещало дождь. Внизу собирались надиры, груженные камнем телеги медленно тянулись к катапультам. Люди на стене почти не разговаривали – в такие дни человек обращается мыслями внутрь. «Умру ли я сегодня? Что делает сейчас моя жена? Зачем я здесь?»

Оррин с Хогуном шли вдоль стены. Оррин говорил мало, предоставляя командиру Легиона шутить и задавать вопросы. Панибратство Хогуна с рядовыми коробило его, но не слишком; возможно, в этом чувстве было больше сожаления, нежели возмущения.

Около надвратной башни вперед выступил молодой кул – кажется, его звали Бреган.

– Вы будете нынче сражаться вместе с «Карнаком», командир? – спросил он.

– Да.

– Благодарю вас. Это большая честь для всех нас.

– Ты очень любезен.

– Это чистая правда. Мы с ребятами говорили об этом ночью.

Смущенный, но довольный, Оррин улыбнулся и прошел мимо.

– Это вам не снабжением заниматься – тут ответственность гораздо выше, – сказал Хогун.

– Почему?

– Они вас уважают – а этот вот парень прямо-таки боготворит вас. До этого еще дорасти надо. Они останутся с вами, когда все прочие разбегутся, – или побегут с вами, когда все прочие останутся.

– Я не побегу, Хогун.

– Я знаю – и не это имел в виду. Человек слаб: порой и лечь хочется, и сдаться, и дать стрекача. Но вы сейчас не просто человек – вы полусотня. Вы «Карнак». Это большая ответственность.

– Ну а вы?

– Я Легион, – просто ответил Хогун.

– Да, пожалуй. Вам страшно?

– Еще как.

– Я рад, – улыбнулся Оррин. – Рад, что не одинок.

Как и обещал Друсс, день принес новые ужасы: сперва каменный град, сотрясающий стену, потом громовой вопль и атака с лестницами – оскаленная орда, карабкающаяся навстречу серебряной стали дренаев. Три тысячи воинов с Музифа сменили бойцов, выдержавших тяжелую боевую страду накануне. Звенели мечи, падали с криком люди – так длилось много часов подряд. Друсс расхаживал по стене, точно сказочный гигант, мрачный и обагренный кровью, круша топором надирские черепа, – его ругань и громкие оскорбительные возгласы притягивали к нему врагов отовсюду. Рек, как и вчера, бился рядом с Сербитаром, но теперь к ним присоединились Менахем, Антахейм, Вирэ и Арбедарк.

К полудню двадцатифутовой ширины стена стала скользкой от крови, и трупы покрыли ее – но битва продолжала бушевать с той же силой. Оррин у надвратной башни дрался как одержимый вместе с воинами «Карнака». Бреган, сломав свой меч, подобрал надирский топор, двуручный, на длинном топорище, и орудовал им с поразительным мастерством.

– Вот настоящее мужицкое оружие! – крикнул ему Джилад во время краткой передышки.

– Поди скажи это Друссу! – ответил Оррин, хлопнув Брегана по спине.

В сумерках надиры снова отошли, провожаемые ликующими воплями и улюлюканьем. Но победа досталась дренаям дорогой ценой. Друсс, весь залитый кровью, доковылял, переступая через тела, до обтирающих оружие Река и Сербитара.

– Эта проклятая стена чересчур широка, чтобы держать ее долго, – сказал он, в свою очередь обтирая Снагу о кафтан мертвого надира.

– Святая правда. – Рек утер лицо краем плаща. – Но ты прав – нельзя отдать ее так просто.

– Пока что, – сказал Сербитар, – мы убиваем их из расчета три к одному. Этого мало. Они нас измотают.

– Нужны люди. – Друсс сел на парапет и почесал бороду.

– Вчера я отправил гонца к моему отцу в Дрос-Сегрил, – сказал Сербитар. – Дней через десять придет подкрепление.

– Драда ненавидит дренаев, – покачал головой Друсс. – С какой стати ему слать сюда людей?

– Он пришлет мою личную гвардию. Таков закон Вагрии. Хотя мы с ним уже двенадцать лет не разговариваем, я остаюсь его первенцем, и это мое право. Триста воинов с мечами прибудут ко мне – немного, но все же польза.

– А из-за чего вы поссорились? – спросил Рек.

– Поссорились? – удивился альбинос.

– Ну да, ты и твой отец.

– Мы не ссорились. Он смотрел на мой талант как на «дар тьмы» и хотел убить меня, но я не дался. Меня спас Винтар. – Сербитар снял шлем, развязал свои белые волосы и потряс головой, подставив ее вечернему ветерку.

Рек, переглянувшись с Друссом, сменил разговор:

– Ульрик, должно быть, уже понял, что сражение предстоит нешуточное.

– Он знал это заранее, – сказал Друсс. – Покамест это его не беспокоит.

– Отчего же? А меня вот беспокоит. – Вирэ подошла к ним с Менахемом и Антахеймом. Монахи молча удалились, а Вирэ села рядом с Реком, обняв его за пояс и положив голову ему на плечо.

– Нелегкий выдался денек, – проговорил Рек, гладя ее волосы.

– Они оберегали меня, – шепнула она. – Это ты им велел, я знаю.

– Ты сердишься?

– Нет.

– Вот и хорошо. Мы только что встретились, и я не хочу тебя терять.

– Вам обоим надо поесть, – сказал Друсс. – Я знаю, вам не хочется, но послушайтесь старого вояку. – Старик встал, оглянулся еще раз на стан надиров и медленно побрел к столовой. Он устал. Устал до предела.

Вопреки собственному совету он обогнул столовую стороной и направился в свою госпитальную каморку. Длинное строение полнилось стонами раненых. Запах смерти стоял повсюду. Носильщики таскали мимо Друсса кровавые тела, подлекари ведрами лили на пол воду и, орудуя тряпками и песком, готовили помещение к завтрашнему дню. Друсс ни с кем не заговаривал.

Открыв дверь комнаты, он увидел там Каэссу.

– Я принесла тебе поесть, – сказала она, не глядя ему в глаза. Он молча принял от нее тарелку с говядиной, красными бобами и толстыми ломтями черного хлеба и стал есть. – В соседней комнате приготовлена ванна, – сказала она, когда он закончил. Он кивнул и разделся.

Сев в чан, он смыл кровь с волос и бороды. Холодный воздух коснулся его мокрой спины – это вошла Каэсса. Она стала рядом на колени, набрала в пригоршню ароматического мыла и стала мыть ему голову. Он закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением ее пальцев. Она ополоснула ему волосы теплой чистой водой и вытерла свежим полотенцем.

Вернувшись к себе, Друсс обнаружил, что она приготовила ему чистую рубашку, черные шерстяные штаны, а кожаный колет и сапоги протерла губкой. Прежде чем уйти, она налила ему лентрийского вина. Друсс осушил кубок и прилег на кровать, опустив голову на руку. После Ровены ни одна женщина так не ухаживала за ним, и он разнежился.

Ровена, его девочка-жена, увезенная работорговцами вскоре после их свадьбы у большого дуба. Друсс последовал за ними, даже не похоронив своих родителей. Много месяцев он странствовал по свету и вот наконец вместе с Зибеном-Бардом вышел к их лагерю. Узнав у вожака, что Ровену продали купцу, который увез ее на восток, Друсс убил работорговца в его шатре и снова отправился в путь. Пять лет он странствовал по континенту, стал наемником и прослыл самым страшным воином своего времени. Наконец он сделался призовым бойцом Горбена – бога-короля Вентрии.

Когда он отыскал свою жену в одном восточном дворце, он плакал навзрыд. Без нее он был только половиной себя. Она одна делала его человеком, сглаживала темные стороны его натуры – с ней он обретал себя целиком и видел красоту не только в стальном клинке, но и в цветущем лугу.

Она тоже мыла ему голову, и под ее пальцами боль утихала в шее, а гнев в сердце.

Ее не стало, и мир опустел – только серая рябь осталась там, где некогда переливались яркие краски.

Пошел тихий дождь. Друсс послушал еще немного, как он шуршит по крыше, и уснул.

Каэсса сидела снаружи, обхватив руками колени. Если бы кто-то подошел к ней, то не понял бы, что струится по ее лицу – дождь, слезы или все вместе.