Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик
Она достала шапку из кармана пальто. Шапки хватило, чтобы скрыть ее светлые волосы.
Она узнала привычный спазм в животе и, как тогда, подумала: что делать, если ей понадобится в туалет?
Тогда все легко решилось, потому что жертва сама впустила ее – даже пригласила. Пер-Ула Сильверберг был наивным, слишком доверчивым, что показалось ей странным – он ведь был закаленный в боях бизнесмен.
Пер-Ула Сильверберг стоял к ней спиной, когда она вытащила большой нож и перерезала ему артерию на правой руке. Пер-Ула опустился на колени и оглянулся на нее почти удивленно. Посмотрел сначала на нее, потом – на лужу крови, медленно растекающуюся по светлому паркету. Он тяжело дышал, но все еще пытался подняться. Она не препятствовала – все равно у него не оставалось шансов. Когда она вытащила свой “поляроид”, у Сильверберга был все тот же изумленный вид.
Почти две недели ушло на то, чтобы определить местонахождение этой женщины – в пещере под церковью. Какой-то нищий с площади Сергельторг рассказал, что она, несмотря на свое нынешнее положение, разговаривает и держит себя как аристократка, каковой и не переставала себя считать.
Несмотря на свою биографию, Фредрика Грюневальд оказалась на улице и последние десять лет была известна под именем Графиня. Из-за рискованных вложений Фредрики семейство Грюневальд потеряло все свое состояние.
Какое-то время она сомневалась, стоит ли мстить Фредрике, которая и так уже оказалась в преисподней, но решила: начатое должно быть завершено.
Значит, решено. Точка. Состраданию нет места. Будь она хоть бомжиха, которой негде спать, хоть богатая дама из высшего общества.
Перед внутренним взглядом снова предстала Фредрика Грюневальд.
Грязный пол, шумное дыхание. Отвратительный запах пота, влажной земли и машинного масла.
Независимо от того, была ли Фредрика Грюневальд зачинщицей или просто исполняла свою роль, она виновна. Бездействие тоже может считаться виной.
Молчание – знак согласия.
Она свернула налево, на Каммакаргатан, а потом еще раз налево и вниз, на Дёбельнсгатан. Теперь она оказалась на противоположной стороне кладбища, где никого не было. Она замедлила шаг и принялась высматривать железную дверцу, о которой говорил нищий.
Пожилая пара прошла, прогуливаясь, мимо нее по тротуару, и она надвинула шапку пониже на лоб. Метрах в пятидесяти, ниже, стояла под деревом темная мужская фигура. За мужчиной виднелась приоткрытая серая железная дверца, из-за которой доносился слабый шум.
Она все-таки нашла пещеру.
– Тебе чего здесь надо? – Стоявший под деревом человек в темноте шагнул ей навстречу.
Мужчина был пьян. Это хорошо, потому что он плохо запомнит ее, может, даже решит, что ее вовсе не было.
– Графиню знаешь? – Она взглянула ему в глаза, но мужчина страдал сильным косоглазием, и она так и не поняла, в какой именно глаз посмотрела.
– Как? – Мужчина в ответ уставился на нее.
– Я ее подруга. Хочу с ней повидаться.
Мужчина рассмеялся, словно курица закудахтала:
– Вот черт, так у этой ведьмы есть друзья! Понятия не имел. – Он вытащил мятую сигаретную пачку и зажег окурок. – А что я за это получу? В смысле – если покажу тебе дорогу?
Она больше не была уверена, что мужчина пьян. В его взгляде вдруг появилась ясность, от которой ей стало страшно. А что, если он запомнит ее?
– Что ты хочешь за то, чтобы проводить меня к ней? – Она понизила голос почти до шепота. Не нужно, чтобы посторонние слышали их разговор.
– Может, пару сотен. Да, пожалуй, достаточно. – Мужчина улыбнулся.
– Получишь три, если покажешь, где она живет. Договорились?
Мужчина кивнул, пошлепал губами.
Она достала кошелек и отсчитала три сотенных, мужчина наблюдал с довольной ухмылкой. Получив деньги, он придержал ей дверь и жестом пригласил войти.
В ноздри ей ударил сладковатый тошнотворный запах. Она достала из кармана носовой платок и прижала его к носу и рту, чтобы не вырвало. Мужчина захихикал над ее реакцией.
Лестница оказалась длинной. Когда глаза привыкли к темноте, глубоко внизу она увидела слабый свет. – Смотри не упади. Здесь может быть скользко.
Мужчина осторожно взял ее под локоть, и она передернулась от прикосновения.
– Ладно, ладно, – вздохнул он. – Понимаю. Думаешь, я роюсь в помойках или вроде того? Он убрал руку, и она поняла, что он и правда обиделся.
Гадость, подумала она. Ты сам – одна большая помойка.
Когда она вошла в огромный зал, то сначала не поверила своим глазам. Зал был с небольшое футбольное поле и добрых десять метров в высоту. Везде набросаны одеяла, расставлены картонные лачужки, горят костры. А у огня в страшной тесноте лежали и сидели люди.
Но всего заметнее было молчание.
Слышались только шепот и тихий храп.
Во всем этом было что-то уважительное. Словно живущие здесь, внизу, когда-то договорились не мешать друг другу, давать жить другим и хлопотать только о своих собственных заботах.
Мужчина опередил ее, она следовала за ним среди теней. Никто, кажется, не обращал на нее внимания.
Мужчина замедлил шаг и остановился.
– Вот тут она, ведьма. – Он указал на шалаш, сложенный из черных мусорных мешков, достаточно просторный, чтобы в нем поместились человека четыре, а то и больше. Вход был занавешен синим пледом. – Я пошел. Если она спросит, кто показал путь, скажи – Бёрье.
– Конечно. Спасибо за помощь.
Мужчина повернулся и ушел тем же путем, каким они пришли.
Присев на корточки, она увидела, что в шалаше кто-то ворочается. Она медленно отвела платок ото рта, осторожно вдохнула. Воздух был спертым и душным, и она стала дышать ртом. Вынула рояльную струну, спрятала в ладони.
– Фредрика? – прошептала она. – Ты там? Мне надо поговорить с тобой.
Она придвинулась поближе к входу, достала “поляроид” из сумочки и осторожно отогнула одеяло.
Если у позора есть запах, то именно он ударил ей в ноздри.
Мыльный дворец
Анн-Бритт позвонила по внутреннему телефону: пришла Линнея Лундстрём. София встретила девочку в приемной.
Как и с Ульрикой, София решила разрабатывать с Линнеей трехшаговую модель.
На первой стадии терапии речь шла только о стабилизации и доверии. Ключевые слова – поддержка и структурирование. София надеялась, что ни Ульрике, ни Линнее лекарства не понадобятся. Однако применения медикаментов нельзя было исключать. На второй стадии полагалось вспоминать и перерабатывать, обсуждать и вновь переживать сексуальную травму. И наконец, в последней фазе следовало отделить травматические переживания от сексуального опыта в настоящем и будущем.
Софию поразил рассказ Ульрики о незнакомце из пивной. Встреча с тем парнем оказалась для Ульрики чисто сексуальным переживанием и явно пошла на пользу девушке.
Ее много раз насиловали, она страдала от вульводинии. Встреча с незнакомцем помогла Ульрике расслабиться, и она – сознательно или бессознательно – опытным путем определила, что есть интимность и что есть сексуальность.
Потом София вспомнила реакцию Ульрики на фотографию Вигго Дюрера. Дюрер сыграл важную роль во взрослении Линнеи.
А какую роль он мог играть в жизни Ульрики?
Линнея Лундстрём села на стул для посетителей.
– Будто и не уходила. Я так больна, что мне надо ходить сюда каждый день?
София исполнилась признательности: Линнея настолько расслабилась, что даже шутит.
– Нет, это не требуется. Но для начала хорошо бы нам с тобой поближе узнать друг друга.
Первые десять минут прошли спокойно. Говорили об обычном состоянии Линнеи, физическом и психическом.
Мало-помалу София уводила разговор к теме, которая на самом деле была причиной ее встреч с Линнеей: отношение девочки к отцу.
София предпочла бы, чтобы Линнея сама затронула вопрос, как она сделала это в предыдущий раз, и вскоре ее надежды оправдались.
– Вы говорили, что надо помогать друг другу, – сказала Линнея. – Да, это условие.
– Вы думаете, я смогу лучше понять себя, если лучше пойму его?
София помедлила с ответом.
– Может быть… Сначала я хочу убедиться, что я – тот человек, с которым ты можешь говорить откровенно.
У Линнеи сделался удивленный вид.
– А что, разве есть другие? Ну, мои приятели или вроде того? Мне было бы до смерти стыдно…
– Ну, не обязательно с кем-нибудь из приятелей, – улыбнулась София. – Но есть и другие терапевты.
– Вы разговаривали с ним. Вам можно доверять больше, чем другим, во всяком случае, так сказала Аннет.
Взглянув на Линнею, София констатировала: самое подходящее здесь слово – настойчивость. Я не имею права бросать эту девочку, подумала София.
– Понимаю… Вернемся к твоему отцу. Если ты хочешь поговорить о нем, с чего бы ты начала?
Линнея вытащила из кармана куртки смятую бумагу и положила на стол. Она словно чего-то стыдилась.
– Я кое-что скрыла от вас вчера. – Сначала Линнея колебалась, но потом подвинула лист Софии. – Это письмо, которое папа написал мне прошлой осенью. Вы ведь можете его прочесть?
София взглянула на лист бумаги. Письмо как будто читали не один раз.
Захватанный разлинованный лист из большой тетради, полностью покрытый буквами в завитушках.
– Хочешь, чтобы я прочитала это прямо сейчас?
Линнея кивнула, и София взяла письмо в руки.
Красивый, но трудночитаемый почерк. Письмо написано в самолете, попавшем в зону сильной турбулентности. В уголке значилось: “Ницца – Стокгольм, 3 апреля 2008 г.”. Из того, что рассказал Карл Лундстрём, София заключила, что он был на Французской Ривьере по делам. Значит, письмо написано всего за несколько недель до того, как Карла Лундстрёма арестовали.
Сначала сплошное пустословие. Потом текст становился все более фрагментарным и бессвязным.
Талант – это терпение и страх поражений. Ты наделена тем и другим, Линнея, так что у тебя есть все предпосылки для удачи, даже если сейчас ты этого не чувствуешь.
Но для меня все уже в прошлом. Раны, подобно проказе, разъедают душу.
Нет, я должен искать тени! Здоровые и полные жизни, проходят они рядом, следуют за трепещущими и делают их дорогими, я ищу дом в доме теней.
София узнала это выражение. Во время их встречи в Худдинге Карл Лундстрём говорил о доме теней. Он объяснял, что это – метафора некого тайного, запретного места.
София взглянула на Линнею поверх листа.
Неуверенно улыбнувшись, девочка опустила взгляд в пол, и София продолжила читать.
Все написано здесь, в книге, которая у меня с собой. В ней говорится обо мне и о тебе.
В ней говорится, что то единственное, что мне нужно в жизни, было тысячи и даже миллионы раз сделано до меня, что все мои деяния освящены историей. Корень моих желаний – не в моей совести, а во взаимодействии с другими. С желаниями других.
Я просто делаю, как другие, и совесть здесь ни при чем.
И все же совесть говорит: что-то неправильно! Не понимаю! Я мог бы спросить Дельфийского оракула – пифию, женщину, которая никогда не лжет.
Благодаря ей Сократ понял: мудрый знает, что ничего не знает. Невежда думает, что знает что-то о том, с чем не знаком, и потому он невежда вдвойне – ему невдомек, что он не знает! Но я знаю, что ничего не знаю! Значит ли это, что я мудрец?
Потом шли несколько нечитаемых строк, а также большое темно-красное пятно, которое София определила как пятно от красного вина. Она снова подняла глаза на Линнею и вопросительно вскинула бровь.
– Я знаю, – сказала девочка. – Он как будто немного не в себе – он же был пьяный.
София молча стала читать дальше:
Подобно Сократу, я преступник, обвиненный в растлении юношества. Но Сократ был педерастом. Что, если обвинители были правы? Общество славит своих богов, а нас, других, обвиняют в том, что мы поклоняемся демонам.
Сократ был таким же, как я! Разве мы ошибались? Обо всем написано в этой книге! Кстати, ты знаешь, что произошло в Кристианстаде, когда ты была маленькой? О Вигго и Генриетте? О них написано в этой книге!
Вигго и Генриетта Дюрер, подумала София. Аннет Лундстрём говорила, что на разных рисунках Линнея изображала то чету Дюреров, то Вигго.
София узнала амбивалентное отношение Карла Лундстрёма к правильному и неправильному – оно уже звучало в Худдинге. Фрагменты головоломки начинали вставать на свои места. София читала дальше, хотя письмо болезненно задевало ее.
Этот великий сон. И образность. Аннет слепа, и Генриетта слепа, как подобает девочкам из Сигтуны.
Школа в Сигтуне, подумала София. Генриетта? Кто это? Она отложила письмо. Кое-что не давало ей покоя.
София поняла, что Генриетта Дюрер была одноклассницей Аннет Лундстрём. На ней тоже была маска свиньи, она хрюкала и смеялась. У нее тогда была другая фамилия, что-то обыденное – Андерссон, Юханссон? Но она была среди тех, в масках и слепых.
И она вышла замуж за Вигго Дюрера.
Это уже слишком. София ощутила, как свело желудок.
Ее мысли прервала Линнея:
– Папа сказал, вы его поняли. Я подумала – он говорил о письме с кем-нибудь вроде вас, с пифией, его словами… хотя он такой странный.
– Что ты помнишь о Вигго Дюрере? О Генриетте?
Линнея, не отвечая, сгорбилась на стуле. Взгляд сделался пустым.
– О какой книге он упоминает?
Линнея снова вздохнула:
– Не знаю… Он так много читал. Но он часто говорил о рукописи, которая называется “Подсказки пифии”.
– “Подсказки пифии”?
– Да, хотя он никогда мне ее не показывал.
– А когда упоминает Кристианстад, что ты в этот момент думаешь? – Не знаю.
Меньше чем за неделю София успела поговорить с двумя девушками, которых сломал человек с одним и тем же именем. Карл Лундстрём мертв, а его жертвы нуждаются в реабилитации.
Что есть слабость? Быть жертвой? Женщиной? Использованной?
Нет. Слабость – не обернуть все это себе на пользу.
– Я помогу тебе вспомнить, – сказала София.
Линнея посмотрела на нее:
– Правда?
– Я уверена.
София выдвинула ящик стола и достала рисунки, которые Линнея сделала, когда ей было пять, девять и десять лет.
Пещера Св. Юханнеса
Имя Юханнес, Иоанн, – еврейское и означает “милость Божья”. С 1100 года девиз ордена иоаннитов – “Помощь бедным и страждущим”.
Так, по логике провидения, пещера под церковью Святого Юханнеса в стокгольмском Норрмальме функционировала как убежище для бедных и отверженных.
На двери, ведущей в пещеру, красовалась истрепанная наклейка такого вида, будто кто-то по ошибке приклеил сюда датский флаг. На самом деле она означала знамя иоаннитов – перевернутые, сведенные в одной точке мечи, образующие белый крест на красном поле. Кто-то наклеил его, чтобы показать: кто бы ты ни был, здесь ты в безопасности.
Однако логика провидения оборачивалась издевательским, не сразу видным смыслом: иногда обещание безопасности отдава лось фальшивым эхом. Бесполезно кричать “помогите!” здесь, среди стен-скал, в подземном склепе.
Телефонный звонок разбудил Жанетт Чильберг в половине седьмого утра. Начальник участка Деннис Биллинг приказывал немедленно ехать в город: в пещере Святого Юханнеса обнаружена мертвая женщина.
Жанетт быстро набросала записку Юхану и положила ее на кухонный стол вместе с сотенной купюрой, потом как можно тише выскользнула из дому и села в машину.
Оттуда она позвонила Хуртигу. Ему уже звонили из диспетчерской. Если поток транспорта будет не слишком плотным, он окажется на месте через пятнадцать минут. Из слов Хуртига следовало, что в пещере он будет как раз в обед, и они договорились встретиться на поверхности.
У грузовика в туннеле Сёдерлед лопнула шина, и поток машин практически встал. Жанетт поняла, что опоздает, перезвонила Хуртигу и сказала, чтобы спускался, не дожидаясь ее.
На Центральном мосту машины снова двинулись, и через пять минут Жанетт уже сворачивала в туннель Клара; потом она выехала на Свеавэген и проскочила мимо Концертного зала. Каммакаргатан была частично односторонней; Жанетт поехала по Теньергатан, после чего свернула направо, на Дёбельнсгатан.
Дорогу ей преградила группка людей. Жанетт въехала на тротуар, припарковалась и вышла из машины.
Вход в пещеру охраняли три патрульные машины с включенными мигалками и с десяток полицейских.
Жанетт подошла к Олунду и тут же увидела Шварца – тот стоял поодаль, перед массивной железной дверью. – Как тут? – Ей пришлось кричать, чтобы ее услышали.
– Бардак. – Олунд пожал плечами. – Мы очистили место от людей, вышло почти пятьдесят человек. Сама видишь… – Он махнул рукой. – Черт, да им просто некуда пойти.
– В Городскую миссию[106] звонили? – Жанетт отступила в сторону, пропуская полицейского, направляющегося задержать самых агрессивных.
– Разумеется, но у них все забито, и они не могут помочь прямо сейчас.
Олунд выжидательно смотрел на нее, и Жанетт, поразмыслив, продолжила:
– Сделаем так. Позвони в Стокгольмскую транспортную компанию, скажи, чтобы как можно быстрее прислали сюда автобус. В автобусе люди согреются, и тогда мы сможем поговорить с теми, кому есть что рассказать. Но, подозреваю, из большинства мы не много информации добудем. Им такое непривычно.
Олунд кивнул и достал рацию.
– Я спущусь, посмотрю, что произошло. Будем надеяться, что скоро они смогут вернуться по домам.
Жанетт подошла к железной двери. Шварц остановил ее и протянул медицинскую маску:
– По-моему, тебе лучше надеть вот это. – Он поморщился.
Запах действительно был невыносимый. Жанетт натянула резиновую ленту на уши и, прежде чем спуститься в темноту, убедилась, что маска плотно прилегает к лицу.
Огромный зал был залит резким светом прожекторов. Где-то тарахтел дизельный мотор, снабжавший током источники света.
Жанетт остановилась, оглядывая причудливое подземное поселение.
Трущобы, перенесенные сюда из беднейших районов Рио-де-Жанейро. Жилища, возведенные из мусора и всего, что можно найти на улице. Создатели иных “домов” явно были искусными и обладали чувством прекрасного. Другие домики выглядели как шалаши, построенные детьми. Несмотря на беспорядок, во всем чувствовалась своеобразная организованность.
Некое базовое стремление к структуре.
Хуртиг, стоявший метрах в двадцати, махнул ей, и Жанетт осторожно двинулась между горами спальных мешков, мусорных пакетов, картонками и ворохами одежды. Возле чьего-то одеяла стояла полочка, набитая книгами. Табличка извещала, что книги можно брать, только пусть возвращают.
Жанетт знала, что представление о бездомных как о людях глупых и лишенных культурных потребностей, не имеет под собой основания. Шаг сюда, вниз – не более чем невезение, неоплаченный счет или депрессия.
Хуртиг стоял перед палаткой из пластиковых мешков. Вход занавешивал вытертый голубой плед. Жанетт поняла, что внутри кто-то лежит.
– Ладно, так что здесь случилось? – Жанетт нагнулась, пытаясь заглянуть в палатку.
– Женщину, которая лежит внутри, зовут Фредрика Грюневальд по прозвищу Графиня – говорят, она из какого-то знатного рода.
Мы проверяем эту информацию.
– Хорошо. Что еще?
– Некоторые свидетели говорят, что мужчина по имени Бёрье спускался сюда вчера во второй половине дня и с ним была неизвестная женщина.
– Мы уже нашли этого Бёрье?
– Еще нет, но он нечто вроде здешней знаменитости, так что найти его не проблема. Мы уже объявили его в розыск.
– Отлично, отлично. – Жанетт продвинулась немного дальше в палатку.
– Она жутко пострадала. Голова полностью отделена от шеи.
– Нож? – Жанетт поднялась, расправляя спину.
– Вряд ли. Мы нашли вот это. – Хуртиг покачал в руке целлофановый пакет, в котором находилась длинная стальная струна. – Вероятное орудие убийства.
Жанетт кивнула:
– И никто из здешних не мог этого сделать?
– Сомневаюсь. Если бы ее, скажем, избили до смерти, а потом ограбили, то… – Хуртиг на мгновение умолк, задумавшись. – Струна – нечто совершенно другое.
– Значит, у нее ничего не украли?
– Нет. Бумажник на месте, а в нем почти две тысячи крон и действующий проездной на месяц.
– Ладно. И что ты думаешь?
Хуртиг пожал плечами:
– Возможно, месть. Убийца, после того как прикончил ее, вымазал ее экскрементами. Прежде всего – вокруг рта.
– Ну и мерзость.
– Иво проверит, было ли это ее собственное дерьмо, но если нам повезет – оно окажется из убийцы. – Хуртиг указал внутрь палатки, где Иво Андрич и двое его коллег укладывали тело в серый мешок для трупов, чтобы везти его в Сольну.
Техники разобрали мешки, из которых был сложен шалаш, и Жанетт увидела печальное жилье. Маленькая спиртовка, консервы, гора одежды. Жанетт осторожно подняла какое-то платье. “Шанель”. Едва ли ношеное.
Жанетт почитала надписи на банках с едой и заметила, что многие – импортные. Мидии, паштет из гусиной печени, мясной паштет. Такое в “Консуме” не купишь.
“Зачем Фредрика Грюневальд жила здесь, в пещере?” – подумала она. Кажется, недостатка в деньгах у нее не было. Должна быть другая причина. Но какая?
Жанетт оглядела имущество убитой. Что-то не сходится. Чего-то не хватает. Жанетт прищурилась, отключила чувства и попыталась беспристрастно взглянуть на все в целом.
“Чего я не вижу?” – подумала она.
– Послушай, Жанетт. – Иво Андрич постучал ее по спине. – Всего одно слово, прежде чем я уйду. У нее на лице не человеческие экскременты. Это собачье дерьмо.
В тот же миг Жанетт осенило.
Дело не в том, что чего-то не хватает.
Дело в том, что здесь есть нечто, чего здесь быть не должно.
прошлое
А сегодня посмеешь сделать это, трусиха чертова? Посмеешь? Посмеешь?
Конечно же нет! Не посмеешь! Ты слишком труслива!
Какая же ты жалкая! Неудивительно, что никто тебя в грош не ставит!
Облезлые фасады, отели, бары и секс-шопы тянутся вдоль тротуаров Истедгаде. Она улыбается – это радость узнавания. Свернула на перпендикулярную улицу потише, Викториагаде. С тех пор как она была тут в последний раз, и года не прошло. Она помнит, что гостиница где-то поблизости, в следующем квартале слева, после перекрестка, впритык к магазину пластинок.
Год назад она выбирала гостиницу очень придирчиво. В Берлине она жила в “Кройцбурге” на Бергманштрассе, и когда она оказалась здесь, круг замкнулся. Умереть на улице с названием Викториагаде представлялось логичным.
Открывая старую деревянную дверь, ведущую к стойке администратора, она замечает, что в неоновом названии гостиницы все так же не горят некоторые буквы. За стойкой сидит тот же скучающий мужчина, что и в прошлый раз. Тогда он курил, а сейчас у него во рту зубочистка. Вид у него такой, словно он спит сидя.
Администратор отдает ей ключи, она расплачивается мятыми купюрами, найденными в банке из-под печенья на кухне у Вигго.
Всего у нее две тысячи датских крон и больше девятисот шведских. Должно хватить на несколько дней. Шкатулка, которую она украла у Вигго, принесет, может быть, еще несколько сотен.
В комнату номер семь – там она пыталась повеситься прошлым летом – надо подниматься по лестнице.
Она шагает вверх по скрипучей деревянной лестнице, и ей любопытно, починили ли треснувшую фарфоровую раковину в туалете. Перед тем как ей в голову пришла идея повеситься, она уронила флакон духов на край раковины, и фарфор треснул до самого сливного отверстия.
Дальше все было весьма недраматично.
Крюк вывалился из потолка, и она очнулась на полу туалета с ремнем на шее, разбитой губой и сломанным резцом. Кровь она замыла футболкой.
Потом все было, как будто ничего не случилось. В туалете все осталось, как и до, не считая трещины на раковине и дыры от крюка на потолке. Неудавшееся повешение оказалось почти незаметным, не имеющим значения событием.
Она отпирает дверь и входит в номер. Как и год назад, узкая кровать стоит у правой стены, шкаф – у левой, а выходящее на Викториагаде окно все такое же грязное. Пахнет дымом и плесенью, дверь в тесный туалет открыта.
Она стаскивает туфли, сбрасывает сумку на кровать и открывает окно, чтобы проветрить.
Снаружи доносится шум машин и лай бездомных собак.
Потом она заходит в туалет. Дыру в потолке зашпаклевали, трещину в раковине заделали силиконом, и она превратилась в грязно-серую черту.
Она закрывает дверь и ложится на кровать.
Меня не существует, думает она и усмехается.
Читать бесплатно другие книги:
