Слабость Виктории Бергман (сборник) Сунд Эрик
Маленькие люди с оружием и властью убивать. Дети-солдаты.
Дорога к расположенному к северу от Фритауна аэропорту временами пролегает через джунгли и очень труднопроходима.
Маркус ведет машину, а она лежит на заднем сиденье джипа с поднятой вверх перевязанной ногой.
На подъезде к Лунги они застревают, поскольку сильный дождь превратил лесную дорогу в глиняную кашу, и становится ясно, что без помощи им с места не сдвинуться.
В тот миг, когда они решают бросить машину и пробираться дальше пешком, они видят свет фар и слышат крики и грохочущую музыку.
Через ветровое стекло ей видно, что машины останавливаются, но из-за сильного дождя и темноты оценить размер группы повстанцев трудно.
Ей слышно, как Маркус пытается объяснить, что они здесь для оказания помощи, а сейчас направляются в аэропорт Лунги.
Она осторожно высовывается из окна, чтобы лучше видеть.
Она знает, что их имущество включает ценные товары. Доллары, бензин, два автоматических пистолета, фотоаппараты и кое-какое врачебное снаряжение, в частности большая бутылка дезинфицирующего девяностошестипроцентного спирта. Однако она так же знает, что самый вожделенный товар – они сами.
Предводителю можно дать на вид лет двадцать, остальным по двенадцать, а некоторым даже не более шести или семи. Мальчики явно чем-то сильно накачаны, возможно, амфетамином в сочетании с какой-то формой галлюциногена, и ведут себя так, будто пребывают в коллективном трансе.
Юный лидер смеется и без всякого предупреждения ударяет Маркуса прикладом прямо в лицо. Ее вытаскивают из машины.
От боли она лишается чувств.
Предводитель сильно дергает ее за волосы и разрывает на ней рубашку так, что пуговицы отлетают.
– Wanna touch her?[42] – обращается он к маленьким мальчикам.
Он смеется, наклоняется над ней и крепко сжимает одну грудь. Она видит его улыбающееся лицо, будто в тумане. Перед глазами огонь и вспышки, но никаких звуков вокруг нет. Слух у нее пропал.
Она словно бы наблюдает себя со стороны, как будто покинула тело. Кроме боли в ноге, она ничего не чувствует, и если концентрируется на ней, то все воспринимается легче.
Дети мстят, думает она.
Кто-то разрезает на ней брюки. Голову отклоняют назад, и чья-то рука заставляет ее широко открыть рот. Она ощущает тошнотворный вкус пальмового вина.
Когда слух возвращается, она слышит барабанную дробь ударов по нефтяной бочке и плач мальчика. Она возвращается обратно в тело, и мозг снова начинает работать.
Мальчик стоит перед ней, расстегивая брюки, а остальные хохочут. Один из старших толкает мальчика в спину, и тот, падая на землю, переворачивается. Она видит у себя на бедрах кровоподтеки, окрасившие брючины в красный цвет. Она думает, что кричит, но не уверена.
Она вновь открывает глаза только десять минут спустя. Рядом с ней, скрючившись, лежит израненный Маркус. Он почти без сознания, а ей щиплет глаза соль от слез.
Она поднимает голову и видит склонившегося над ней предводителя. Он расстегивает ремень и молнию на брюках.
– Piss on ya’bitch…[43]
От горячей струи странно разит чем-то сладким, и пока струя не попадает ей в глаза, она успевает отметить красноватый оттенок.
Мир вокруг перестал быть трехмерным. Стал плоским, как картина.
“Он писает кровью?” – думает она.
Закончив, он крепко хватает ее руками за шею и поднимает, будто куклу, и она чувствует голым животом его мокрый член.
Парень засовывает язык ей в рот, облизывает ей нос и веки.
Во рту ощущается странный привкус красной жидкости.
Наверное, он ел свеклу, думает она, теряя сознание и погружаясь в темноту.
Она запрокидывает голову и видит прямо над собой слабый источник света. Лампочка?
Свет струится сквозь грязную ткань, которая колышется на ветру.
Нет, ей просто видна луна, и когда глаза привыкают к слабому свету, она различает земляные стены и пытается мыслить здраво.
Их с Маркусом сбросили в яму, прикрыв отверстие грубой тканью. Их собираются похоронить заживо?
Она понимает, что надо собраться, озирается, и ситуация начинает проясняться.
Мягкая земляная стена идет немного под уклон, возможно, достаточно, чтобы выползти наверх. До края всего два-три метра.
Она предпринимает попытку, но боль опрокидывает ее обратно.
Свет лампочки сквозь ткань. Нет, луна.
В лежачем положении она подползает к ткани. Осторожно приподнимает ее сантиметров на двадцать, чтобы выглянуть наружу.
Снаружи моросит дождь, и в свете луны она видит открытое пространство, где лежит и спит один из детей. Вдруг она слышит, как кто-то громко взывает: “Mambaa manyani… Mamani manyimi…” – и поспешно опускает голову обратно.
Жертвы становятся преступниками, думает она.
Взрослые отняли у них детство, и теперь они мстят им. Жертвы сливаются с преступниками. Так, вероятно, и должно быть.
Она выбирается из ямы, находит брошенный на камень плед и заворачивается в него. При помощи локтей она ползет по земле и, только достигнув кустов, где начинаются джунгли, отваживается подняться. Опираясь на ветку дерева, она хромает вниз по склону, но вскоре боль и измождение заставляют ее вновь покинуть тело.
Она смотрит на него со стороны. Видит, как ее ноги двигаются вперед, но не чувствует их.
Ночь близится к концу, она не знает, где находится, едва виднеющаяся за деревьями луна, похоже, бредет куда-то своим путем по черному небу.
Она слышит звук текущей воды и засыпает возле какого-то ручейка.
Сколько проходит дней?
Она не знает.
Когда все останется позади, ей будут вспоминаться только голоса и тени незнакомцев.
Первым раздается звук женских голосов, от которого она просыпается.
Потом возникает голос мужчины, сообщающий, что он из правительственной милиции. Ее везут сквозь тени деревьев – куда, она не знает. Еще голоса. Силуэты снаружи палатки.
Она лежит в постели, и какой-то голос рядом с кроватью говорит, что голову Маркуса обнаружили в коробке на лестнице перед ратушей Фритауна.
Над ней склоняется тень и рассказывает, что волосы на макушке были сбриты и наискосок процарапаны три буквы. ОРФ.
Гостиная
освещалась мерцающим светом телевизионного экрана. Канал “Дискавери” проработал всю ночь, и в половине шестого она проснулась на диване от монотонного голоса ведущего: – “Пла кат” по-тайски означает “плагиат”, но это также название крупной, агрессивной аквариумной бойцовой рыбки[44], которая используется в Таиланде в турнирных боях. Двух самцов помещают в небольшой аквариум, где в силу природного инстинкта, требующего бороться за личное пространство, они сразу нападают друг на друга. Жестокая, кровавая битва заканчивается лишь тогда, когда в живых остается только одна из рыбок.
Она улыбнулась, села, а затем пошла на кухню, чтобы включить кофеварку.
В ожидании, пока сварится кофе, она встала возле кухонного окна и принялась рассматривать улицу внизу.
парк
и пышные кроны деревьев, припаркованные машины и “ожившие” люди. Стокгольм.
Район Сёдермальм. Дома?
Нет, дома – это нечто совсем другое.
Это состояние. Ощущение, которого ей не дано пережить. Никогда.
Потихоньку, шаг за шагом, у нее стала созревать идея.
Допив кофе, она убрала со стола и вернулась в гостиную.
Отодвинула торшер, откинула крючок и открыла дверь за стеллажом.
Мальчик крепко спал.
стол
в гостиной был завален газетами с прошлой недели. Она ожидала найти там, по крайней мере, маленькую заметку о пропавшем ребенке, хотя вообще-то предполагала, что сообщение появится на плакатах с рекламой газет.
Исчезнувший ребенок – чем не важная новость?
Новость, способная минимум на неделю увеличить вечерним газетам продажи отдельных номеров.
Обычно так и бывало.
Однако ей не удалось обнаружить никаких указаний на то, что мальчика разыскивают. По радио, в объявлениях о розыске, о нем не упоминали, и она начала понимать, что он является даже более идеальным вариантом, чем можно было надеяться.
Раз его никто не разыскивает, значит, он будет держаться за нее до тех пор, пока она удовлетворяет его самые элементарные потребности, а уж на это-то она способна.
Она будет покрывать их с лихвой.
Преобразит его желания так, чтобы они совпадали с ее собственными, и два человека превратятся в одного. Она станет мозгом нового существа, а мальчик – его мускулами.
Сейчас, пока он лежит на матрасе в полубесознательном состоянии, он всего лишь эмбрион. Но когда он научится думать, как она, у них будет только одна, общая правда.
Когда она научит его ощущать себя одновременно жертвой и преступником, он все поймет.
Он сделается животным, а она – тем, кто решает, поддаваться животному своим инстинктам или нет. Вместе они образуют идеального человека, в котором свободная воля управляется одним сознанием, а физические инстинкты другим.
Ее инстинкты смогут находить выход через него, и это будет доставлять ему наслаждение.
Никого из них нельзя будет считать ответственным за поступки другого.
тело
окажется состоящим из двух существ: животного и человека.
Жертва и преступник. Преступник и жертва.
Свободная воля в сочетании с физическим инстинктом. Два антипода в одном теле.
комната
оставалась почти совсем темной, и она зажгла лампочку на потолке. Мальчик очнулся, и она дала ему попить, обтерла его потный лоб.
Потом наполнила в маленьком туалете таз теплой водой и вернулась обратно. Маленьким полотенчиком обмыла мальчика водой с мылом и тщательно вытерла.
Перед тем как уйти обратно в квартиру, она сделала ему новый укол снотворного и подождала, пока он снова вернется в бессознательное состояние.
Он уснул, положив голову ей на грудь.
Harvest Home
Посетители, как всегда, представляли собой смесь местных художников, не слишком известных музыкантов или артистов и случайных туристов, пожелавших познакомиться с якобы богемным районом Сёдермальм.
На самом же деле эти кварталы были самыми мещанскими и этнически гомогенными во всей стране, и в этой части города жило больше журналистов, чем в любой другой точке Швеции.
Этот район также принадлежал к рекордсменам по количеству преступлений, но в СМИ его всегда представляли как популярный и интеллектуальный, а не как криминогенный и опасный.
Слабость, подумала Виктория Бергман, презрительно фыркнув. Уже полгода она проходит терапию у Софии Цеттерлунд, а чего они достигли?
Поначалу ей казалось, что беседы ей что-то дают, она могла делиться своими чувствами и мыслями, и София Цеттерлунд ее терпеливо выслушивала. Поначалу.
Потом ей стало казаться, что она ничего не получает взамен. София Цеттерлунд просто сидела с таким видом, будто спит. Когда Виктория действительно откровенничала, София холодно кивала, что-то записывала, перебирала бумаги и с отсутствующим видом теребила маленький магнитофон.
Она достала из сумки пачку сигарет, положила ее перед собой и стала нервно постукивать пальцами по столу. Недовольство сдавило грудь.
Оно накапливалось там давно.
Несколько дней, месяцев. Лет.
Слишком долго для того, чтобы хватало сил с ним справляться.
Виктория сидела в уличном кафе ресторана, на Бундегатан. Переехав в Сёдермальм, она часто ходила сюда выпить бокал вина, а иногда даже два.
С первого же раза Виктория почувствовала себя здесь уютно. Персонал был приятным, без излишнего панибратства. Она терпеть не могла назойливых барменов, которые после нескольких посещений начинают называть тебя по имени. От этого она чувствовала себя человеком, наведывающимся в заведение слишком часто, чего не допускало ее представление о собственном “я”.
Виктория Бергман видела перед собой вяло-сонное, незаинтересованное лицо Софии Цеттерлунд, и внезапно ей в голову пришла мысль. Она достала из кармана пиджака ручку и выложила на стол три сигареты.
На одной она написала “СОФИЯ”, на другой – “СЛАБАЯ”, на третьей – “СОННАЯ”.
Затем написала через всю пачку “СОФИЯ ЦЦЦЦ-ЦЦЦЦЦЦ…” Закурила сигарету с надписью “СОФИЯ”.
Все едино, думала она. С визитами покончено. Чего ради ей идти туда снова? София Цеттерлунд называет себя психотерапевтом, но она слабый человек.
На улицу вышел повар, закурил сигариллу. Кивнул Виктории, как старой знакомой, и она улыбнулась в ответ.
Несмотря на вечер пятницы, ресторанчик был заполнен только наполовину. Вероятно, всему виной погода – пасмурно и прохладно. Или не самый интересный день финальных игр чемпионата Европы по футболу.
Владевшая заведением голландско-шведская пара показывала матчи по телевизору, и несколько дней назад Виктория оказалась здесь, когда Голландия встречалась с Францией. Ресторан был до отказа забит живущими в Стокгольме голландцами.
По стенам висели оранжевые флажки с черным голландским львом, тесно переплетаясь с флагами и гирляндами в шведских цветах.
Декорация еще оставалась на месте и, вероятно, провисит до тех пор, пока одна из команд не окажется настолько слабой, что вылетит.
Виктория думала о Гао. Они с Гао не слабые.
События последнего времени так и стояли у нее перед глазами, вызывая в теле почти эйфорию. Однако, несмотря на возбуждение, которое она по-прежнему испытывала, внутри ощущался какой-то зуд неудовлетворенности, недовольства. Будто ей требовалось больше.
Она понимала, что надо подвергнуть Гао испытанию, с которым тот не справится. Тогда ей, возможно, удастся почувствовать то, что она чувствовала вначале. Она сознавала, что хочет увидеть взгляд Гао, а не чей-нибудь другой. Его глаза в тот момент, когда до него дойдет, что она его предала.
Она знала, что подпитывается предательством, как наркотиком, и прибегает ко лжи ради того, чтобы хорошо себя чувствовать, чтобы иметь в своей власти двух человек и самой решать, кого ласкать, а кого бить. Если проявлять непостоянство и произвольно менять жертвы местами, то оба непременно начнут ненавидеть друг друга и каждый окажется готов на все, чтобы только добиться признания.
Когда они достаточно утратят уверенность, нужно сделать так, чтобы они захотели убить друг друга.
Гао – ее дитя, ее ответственность, ее все.
До него существовал только один – Мартин.
Виктория пригубила вина и задалась вопросом, виновата ли она в том, что он исчез. Нет, подумала она. Это не ее вина, ведь она тогда была всего лишь ребенком.
Виноват ее собственный отец. Он разрушил ее доверие к взрослым, и папа Мартина стал для нее носителем коллективной вины всех мужчин.
Он просто хорошо ко мне относился, а я неверно истолковывала его прикосновения, думала Виктория.
Она была сбитым с толку ребенком.
Выпив большой глоток вина, Виктория немного полистала меню, хотя знала, что ничего есть не собирается.
Бундегатан
София Цеттерлунд заглянула в магазин шведской моды “Чалламалла” на Бундегатан в надежде найти что-нибудь красивое для пополнения гардероба, но вышла оттуда с маленькой картиной, изображавшей “Вельвет Андеграунд”, старую группу Лу Рида, которой заслушивалась в школьные годы.
Ее удивило, что в магазине продавали также произведения искусства, раньше их там не было. Посчитав картину находкой, она ни секунды не колебалась.
София села за столик уличной веранды при ресторанчике Harvest Home, расположенном в нескольких шагах от магазина, и поставила картину на соседний стул.
Шопинг не успокоил ее волнения. Возможно, вино поможет лучше.
Она заказала полграфина белого вина. Официантка узнала ее и улыбнулась, София улыбнулась в ответ, закуривая сигарету.
Она пыталась бросить курить, но все больше убеждалась в том, что ничего не выйдет. Никотин помогал ей думать, и иногда она выкуривала десять или пятнадцать сигарет подряд.
У нее не выходил из головы Самуэль Баи и завершившийся несколько часов назад терапевтический сеанс. При мысли о том, что именно она выпустила наружу и как отреагировала сама, она содрогалась.
Когда он злился, он становился непредсказуемым, приобретал совершенно непроницаемый вид и полностью отключался от всего рационального. София вспомнила, как попыталась внедриться в вопиющее, хаотичное сознание, закрепиться там и сотворить что-нибудь, за что мальчик смог бы ухватиться. Но потерпела неудачу.
Она ослабила шарфик и пощупала ноющую шею. Ей повезло, что она выжила.
Как же она теперь сможет продолжать его лечить?
Все шло хорошо до того мгновения, как проявился новый Самуэль.
Он сидел с принадлежащей дантисту моделью мотоцикла в руках, проникновенно рассказывая об одном из друзей детства, и тут она стала свидетелем устрашающего превращения.
Она знала, что люди с диссоциативными расстройствами способны очень быстро менять личность. Достаточно было одного слова или жеста, чтобы Самуэль преобразился.
В предложении, касавшемся, собственно говоря, друга детства, Самуэль упомянул что-то, именовавшееся Pademba Road Prison[46].
Уже на третьем слове его голос изменился, оно было произнесено с приглушенным шипением: Prissson…
Он разразился громким смехом, до смерти ее перепугавшим. Широкая улыбка осталась на месте, но сделалась совершенно пустой, а взгляд – абсолютно черным.
София стряхнула с сигареты пепел. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.
Возьми себя в руки. Ты сильнее, чем кажешься.
Воспоминания о том, что произошло потом, были смутными.
Правда, она помнила, как Самуэль встал со стула, толкнув стол так, что банка с карандашами опрокинулась и скатилась ей на колени.
Помнила она и то, что он прошипел ей.
Сперва на крио:
I redi, an a de foyu. If yup le wit faya yugo soori!
Я готов, я здесь, чтобы взять тебя. Если будешь играть с огнем, то пожалеешь.
Потом на языке менде:
Mambaa manyani… Mamani manyimi…
Это прозвучало как детский язык, и грамматика была странной, но содержание слов сомнений не вызывало. Ей уже доводилось слышать это раньше.
Потом он поднял ее, крепко ухватив за горло, будто она была куклой. У нее потемнело в глазах.
С дрожью подняв бокал и поднеся его ко рту, София обнаружила, что плачет. Она вытерла глаза рукавом блузки и поняла, что должна навести порядок в воспоминаниях.
Социальный работник увел его, подумала она.
София помнила, что передала Самуэля его контактному лицу в социальной службе, улыбаясь. Будто ничего необычного не произошло. А что же было до этого?
Самое удивительное, что запомнился ей только уже знакомый аромат духов.
Ими обычно пользовалась Виктория Бергман.
Шок, подумала София, и, пожалуй, недостаток кислорода оттого, что он пытался меня задушить. Вероятно, так.
Впрочем, она знала, что это не вся правда.
Она долила в бокал вина.
Я не в силах отделить своих клиентов друг от друга, цинично констатировала она, отпивая вина. Вот настоящая причина того, почему мне с этим не справиться.
Самуэль Баи и Виктория Бергман.
Та же резкая смена личностей.
Вследствие шока и недостатка кислорода она утратила способность к трезвой оценке, поэтому от происшествия с Самуэлем у нее в памяти осталась только Виктория Бергман.
Мне с этим не справиться, тихо повторила она про себя. Недостаточно отменить только ближайшую встречу с ним, надо отменить все. Сейчас я не могу ему помочь.
Так и сделаем, подумала она, сразу испытав огромное облегчение от принятого решения.
Иногда необходимо позволить себе слабость.
Ее размышления прервал звонок телефона. Номер был незнакомый.
– Да, здравствуйте? – с сомнением произнесла она.
– Меня зовут Жанетт Чильберг, я из стокгольмской полиции.
Я разговариваю с Софией Цеттерлунд?
София сообразила, что ответила на звонок непрофессионально. – Извините, я сижу на совещании и забыла отключить телефон, – проклиная себя, солгала она.
– Хорошо. Перезвонить вам позднее?
– Нет, извините, минуточку…
София встала и зашла в ресторан. Там почти никого не было, но она на всякий случай проскользнула в туалет и заперла дверь, чтобы звуки из бара или с кухни не выдали, что она вовсе не сидит на совещании.
– Ну вот, теперь я могу разговаривать спокойно.
– Позднее совещание в пятницу?
– Да… Оно носит… скажем так, административный характер. – Иногда ложь просто лилась сама собой, и София восхитилась собственной находчивости.
– Я звоню по поводу одного из ваших пациентов, Карла Лундстрёма. У нас есть основания полагать, что он может быть замешан в деле, которое я расследую, и Ларс Миккельсен посоветовал мне поговорить с вами, поскольку вы беседовали с Лундстрёмом. Меня интересует, не рассказал ли вам Карл Лундстрём чего-нибудь, что могло бы нам помочь.
– Вопрос, естественно, в том, о чем именно идет речь. Как вам наверняка известно, я обязана соблюдать конфиденциальность, и, если не ошибаюсь, для того чтобы иметь право высказываться о проходящем обследовании, мне требуется санкция прокурора.
– Санкция уже запрошена.
София уселась на стульчак и принялась рассматривать каракули на кафельной стенке.
– Я расследую дела двух мальчиков, которых, перед тем как убить, подвергали пыткам. Полагаю, вы читаете газеты или смотрите новости и едва ли могли это пропустить. Я была бы очень признательна, если бы вы сообщили что-нибудь о Лундстрёме, каким бы незначительным это ни казалось.
Тон женщины Софии не понравился – заискивающий и снисходительный одновременно. Казалось, женщина пытается на свой страх и риск выманить у нее информацию, выдавать которую она не имеет права.
София почувствовала себя оскорбленной. За кого они ее принимают?
– Как я уже говорила, я не могу высказываться, пока вы не предъявите мне постановление прокурора, и к тому же в данный момент у меня нет под рукой материалов о Карле Лундстрёме.
Она услышала в голосе женщины разочарование:
– Понимаю, но если вы передумаете, пожалуйста, позвоните.
Я буду признательна за любую информацию.
В дверь туалета постучали, и София сказала, что должна заканчивать разговор.
Монумент
Вечером София с Микаэлем непринужденно беседовали перед телевизором. Микаэль, как обычно, углубился в рассказы о своих успехах на работе. София знала, что он эгоцентричен, и чаще всего не без удовольствия просто слушала его голос. Но в этот вечер она испытывала потребность обсудить с ним то, что ей довелось пережить. Она поправила шарфик, дабы убедиться, что Микаэлю не видны следы удушения.
– Меня сегодня побил пациент.
– Что? – Микаэль посмотрел на нее с удивлением.
– Ничего серьезного, просто пощечина, но… я собираюсь от него отказаться.
София рассказала, как неверно оценила ментальное состояние Самуэля, что раньше никогда не боялась во время их бесед, чувствовала себя с ним уверенно. А на этот раз испугалась. По-настоящему.
Она сказала, что огорчена необходимостью прервать терапию, поскольку питала надежды на успех, да и работать с этим парнем было интересно.
– Но ведь подобное приключается регулярно? – произнес Микаэль, поглаживая ее по руке. – Конечно, нельзя продолжать работу с пациентом, который тебе угрожает. София попросила обнять ее.
Позже, лежа на плече Микаэля, она в полумраке спальни различала рядом тень от его профиля.
Читать бесплатно другие книги:
