Духовная грамота отшельника Иорадиона Положенцев Владимир

– Нет, это не так, поверьте, – всхлипнул несколько раз Глянцев, – я писал, что волчьи ягоды и мухоморы входят в древний рецепт от похмелья. Их нужно настаивать на лосином молоке с другими ягодами, а потом в полученную бражку добавить траву заряйку, но где эта заряйка растет, и что она собой представляет, я не знаю.

– А кто же знает? Ваши сообщники?

– У меня нет сообщников. Отшельник Иорадион знает. Его похоронили в шестнадцатом веке в Ильинском монастыре.

– Откуда такие сведения, Ознален Петрович? Вы же тракторист, а не академик Лысенко. Вам ночью часто кошмары снятся?

– Ничего мне не снится! – вдруг голос Глянцева окреп. – Я фундамент под домом правил и под старой каменной кладкой случайно нашел два старинных документа. В сундучке. Один на куске кожи, судя по всему самим отшельником написанный, другой, с четверть листа, на бересте.

– Так, так. Да, Гогенцоллерн в глотку. И что же в тех документах? Кстати, как вы их прочитали?! Грамотки-то, если они действительно древние, вероятно на церковнославянском языке составлены? Я один раз в музее такую грамоту видел, ни одного слова не разобрал.

– Верно. Намучился я с ними. Некоторые слова разобрать было возможно, а над иными целыми днями бился. Но однажды меня осенило. У жены сохранилась старинная библия. Я съездил в райцентр и в церкви купил библию на нашем, современном языке. Сопоставил тексты. Слова в них по-разному пишутся, а смысл один и тот же. Кроме того, купил в Москве старославянский словарь. Вот и расшифровал документы как мог.

– Вам бы не в совхозе работать, а на Лубянке, в седьмом отделе, – ухмыльнулся Семен Ильич. Но Глянцев пропустил его реплику мимо распухших от истязаний ушей.

– В кожаной грамотке отшельник или пустынник, как он себя называет, Иорадион вначале проклинает неуемных в питии винопивцев, от которых исходит дьявол, и которые творят великую печаль для всей Руси. Он же, Иорадион, милостью бога, якобы нашел избавление от пьяного греха. Но, мол, передать ему рецепт зелья некому, поэтому после смерти он унесет тайну с собой в могилу. Однако всякий догадливый, зная, где он погребен, сможет разгадать эту великую тайну. И далее: «Бо мретв аз не оживе, а глаголати главизна». То есть, из мертвых он не воскреснет, но главное скажет. После отшельник пишет про какого-то великого князя, который не внял разуму и затребовал для себя у бога слишком многого, забыв обо всей святой Руси:

«ПОЧТО ЕСИ БЕСОВСЬКОЕ ПОЗОРИСЧЕ И ПЛЯСАНИЕ ВОЗЛЮБИЛ И ПЬЯНСТВУ СОВОКУПИЛСЯ? КАКО ТЯ БОГ ПРОСЛАВИЛ СВОЕЯ МАТЕРИ БОГОРОДИЦЫ ОБРАЗОМ ЧОУДОТВОРНЫМ ПОЛОЖИ, НО К ПОЛ, ТЫ Ж СИЯ НИ ВО ЧТО ЕЗЬНОМУ МИРСКОМУ ЖИТИЮ СШЕЛ ЕСИ».

– У вас хорошая память.

– Не жалуюсь.

– В самом конце грамотки сказано про ягоды, мухоморы и корни, какие нужно взять и залить кипящим лосиным молоком. Во втором письме, что на коре нацарапано: «УПОКОЙ, ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, ДУШУ РАБА ТВОГО ПОУСТЫНИКА ИОРАДИОНА, УСОПЬШАГО В ЛЕТО 7012, АПРИЛЯ В 21, ПОГРИЕБЕНАГО В ИЛЬИНЬСКОЙ ОБИТЕЛИ». Это написано уже другой рукой. Да, забыл. В кожаной грамоте есть приписка: «ПОЯС ДИМИТРИЯ АСПИДА ПОЖРАЛА. ПОКЛОНИСЯ ИСТОУКАНУ». Я не понял, что это означает. А в самом низу, типа девиза: «ВРАТА АДОВСКИА СОКРОУШИВ».

– Где ларец? – выпрямился, словно натянутая струна полковник.

– Там же, в подполе моего дома, в сварном металлическом ящике.

Ночью полковник Пилюгин не сомкнул глаз. Он ворочался, как на гвоздях, точно пытался повторить подвиг Рахметова.

Что же делать с этим Глянцевым, мать его? Он меня не вспомнил, это факт, столько лет прошло, рассуждал начальник областного МГБ. Сумасшедшим Озналена Петровича не назовешь. Рассказывает складно. Не путается да такое, и придумать невозможно. Утверждает, что старые грамоты до сих пор лежат в подполе в ящике из-под инструментов. Надо бы, конечно, съездить в Старые Миголощи, забрать записки сумасшедшего пустынника, но самому нельзя. Анастасия непременно узнает. Бабы глупы, истеричны. Еще напишет донос в Москву. Связь, даже и бывшая с отпрыском дворянского рода, женой провокатора и террориста, грозит, по меньшей мере, лагерями. Нужно снова отправить в Старые Миголощи Сашу Евстигнеева. Одного. Вроде бы предан мне, не похож на стукача, завербованного генералом Егоровым. Очень уж предано смотрит в глаза. Недаром я отмазал его от фронта.

В сорок первом Семен Ильич взял к себе в адъютанты сына второго секретаря обкома. Карл Иванович Евстигнеев так обрадовался, что его Сашка не попадет на передовую, что партийного работника хватил удар.

Пилюгин с неприязнью грубо подвинул ногой храпящую супругу. Она уже часа два подряд издавала булькающие звуки с открытым ртом и мешала думать. Подействовало. Жена перевернулась на другой бок, на время затихла.

Афишировать это дело не стоит, продолжал думать полковник. Если старинные грамоты существуют, а в этом почти нет сомнения, не докладывать же о них начальству. Вдруг выяснится, что Глянцев все же душевнобольной. Тогда я сам буду выглядеть круглым идиотом. Но и медицинскую комиссию собирать рано. Нужно дождаться возвращения Евстигнеева. Только бы нашлись грамотки! И еще, пожалуй, самое важное. Отец народов не вечен да и мне не до второго пришествия в чекистах париться. Найдутся люди, которые выложат неплохие деньги за тайну Ильинского отшельника. Если дело пойдет по хорошо продуманному пути, свяжусь с Сыромятниковым. Он давно в Париже окопался. Встретится с Жаном Геде, прощупает его как следует. Профсоюзный лидер железнодорожников клянется в верности Сталину, но не исключено, что он двойной агент. Через него, думаю, не сложно будет выйти на западных покупателей. Лягушатники – пьяницы похлестче наших алкашей. Им похмельный рецепт позарез нужен.

Несмотря на свою патриотичность и политическую стойкость, Семен Ильич не раз думал о бегстве на Запад. Нет, он не перестал верить в идеи Ленина-Сталина. Просто считал, что свою миссию по строительству коммунизма в отдельно взятой стране уже выполнил и теперь пора пожить для себя. От марксизма не убудет.

Только вот одна закавыка. Глянцев говорит, что Иорадион не написал, где растет трава заряйка – основной компонент похмельного снадобья. Из мертвых отшельник не воскреснет, но главное скажет. Где искать в Ильинском монастыре кости чертового пустынника? За четыре с половиной века они, наверное, уже в пыль превратились. И что Иорадион имел в виду, когда писал, что всякий разгадает его тайну, зная, где он похоронен? В зубах, что ли своих он чего спрятал? Или Глянцев что-то скрывает.

Полковник снова лягнул спящую жену. Та захрапела еще сильнее, зачавкала, повернулась к нему своим лицом, похожим на раздавленный помидор, обдала несвежим дыханием.

Много хороших мест на земле, вздохнул тяжело Семен Ильич, вот бы забраться на какой-нибудь тропический остров в синем океане как Робинзон Крузо и в ус не дуть. Ни тебе допросов, ни тебе врагов народа, ни заклятых друзей, Гогенцоллерн им в глотку. А что тогда делать с Глянцевым? Заводить дело по 58-й статье неразумно, держать в тюрьме тем более. Подождите, подождите, товарищ Пилюгин, а пустынник, где похоронен? В монастыре. А что сейчас там? Психиатрическая клиника. Вот туда-то Глянцева и следует определить. Причем, сам побежит, как миленький, и еще спасибо скажет. Ну, Семен Ильич, ты голова, похвалил сам себя полковник.

После планового дневного совещания Пилюгин вызвал к себе адъютанта Евстигнеева. Попросил съездить в Старые Миголощи, но с собой никого на этот раз не брать.

– Понимаешь, Александр, – вежливо без обычных приказных интонаций в голосе заговорил полковник, – необходимо проверить, что находится в подвале дома Глянцевых, а именно в сварном железном ящике. По моим сведениям в нем хранятся опасные антигосударственные документы, полностью изобличающие врага народа Глянцева. Возможно и оружие. Словом, все, что найдешь, передашь лично мне в руки. И никому ни слова. Я потом объясню почему.

– А ордер на обыск? – спросил Евстигнеев.

– Объясни Анастасии… то есть жене Глянцева, что ты приехал не как официальное лицо, а по просьбе Озналена Петровича. За важными документами. Скажи, что с ним все в порядке, скоро будет дома. Ты смышленый, придумаешь что-нибудь. И повторяю – о своей поездке и о том, что найдешь, никому ни полслова.

Когда адъютант ушел, Семен Ильич велел привести в кабинет Глянцева.

– Долго я думал, Ознален Петрович, – сказал он ему, вежливо усадив на стул, – что мне с вами делать. Пути два. Либо дать делу широкий ход, а это статья по подготовке покушения на первых лиц государства, либо принудительное лечение в психоневрологической клинике. В первом случае – 25 лет где-нибудь на Магадане, во втором – смирительная рубашка. Выбирайте сами.

– Я абсолютно здоров, – насупился Глянцев, обкусывая ногти.

– Это утверждение сомнительно, Гогенцоллерн всем в глотку. Вы в издевательской форме порекомендовали товарищу Сталину отведать ядовитых ягод и мухоморов, причем ссылались на какие-то древние рукописи, якобы найденные вами в подполе собственного дома. Но при обыске мои люди там ничего не обнаружили.

Пилюгин не знал, с чем вернется Евстигнеев, но для себя уже все окончательно решил и потому теперь четко расставлял точки над «и».

– Разве станет нормальный человек писать подобное Иосифу Виссарионовичу? Нет, вы или скрытый враг или сумасшедший.

Глянцев облизал запекшиеся кровавыми бляхами губы. Он не мог понять, к чему клонит полковник, а тот продолжал развивать свою мысль:

– Предположим, Семен Ильич, вы действительно нашли уникальную грамоту некоего отшельника Иорадиона. И опять же предположим, что он действительно похоронен в бывшем Ильинском монастыре. Но, во-первых, каким образом его останки откроют, как вы выразились, тайну из тайн? А во-вторых, где их искать? Ну, а самое главное, можно ли серьезно воспринимать всю эту чушь? Древний похмельный рецепт – ерунда, да и только.

– Почему же ерунда, рецепт-то я же нашел, – сказал уверенно Глянцев. – Повторяю – я не враг народа и не сумасшедший. Не знаю, почему ваши люди в подполе не обнаружили железный ящик. Видно, плохо искали. Когда меня забирали, грамоты были в нем.

Глянцев с трудом сглотнул, высморкался в полу грязной рубашки.

– Вся округа знает, что когда-то на острове Гадючий жил какой-то старец. Этого острова все боятся, как огня, за миллион рублей никого туда ночью не затащишь. Как-то в тридцатом первом, выпили мы с мужиками сверх меры и Ванька Солопов из Знаменской артели, поспорил, что за пару бутылок водки запросто переночует на Гадючьем. Взял лодку и уехал. Ваньки больше никто никогда не видел, а лодку его нашли аж в Белом городке, за пятнадцать верст от острова.

– Прямо страсть Гогенцоллерная, – заулыбался полковник. – А вы сами, Ознален Петрович, никогда на Гадючий остров не заглядывали? Ну, скажем, после того, как нашли рукопись.

– Был я там, – ответил Глянцев после некоторой паузы.

– И нашли что-нибудь интересное?

– Нашел.

Полковник Пилюгин даже присвистнул.

– Говорите, раскрывайтесь.

– Кинжал серебряный в ножнах с разноцветными камнями. И пару старинных монет. На острове илистая почва. В ней вещи хорошо сохраняются.

– Так, так, – Семен Ильич вытер со лба пот, – чайку не желаете? Я сам завариваю, не доверяю своим помощникам, вечно у них бурда получается.

Поставив чайник на американскую электрическую плитку, полковник придвинул свой стул к Глянцеву.

– Как же вы кинжал нашли? Весь остров перекопали?

– Зачем весь? В дальней его части, за поляной, растет гигантский дуб. По виду ему не меньше тысячи лет, а все живой. Между корнями что-то вроде пещерки. Вот я и подумал, если отшельник, в самом деле, жил на острове, то непременно под этим дубом. Где же еще? Самое удобное место. Там же внутри я увидел вырезанную на стволе надпись, такую же, что и в грамоте:

«Врата адовские сокрушив». Взял я лопату и начал копать в пещере. Земля внутри мягкая, покладистая. Вскоре и откопал кинжал.

– Так взяли и откопали?

– Взял и откопал.

– А что вы про разноцветные камни говорили?

– Ножны этого кинжала в каких-то камнях, но сразу видно, в непростых. На солнце всеми огнями переливаются. С одной стороны – друг за другом, два прозрачных, как оконное стекло и три рубиновых, а с другой – через бороздку в виде змеи, два зеленых и три синих. Я кинжал только слегка из ножен вынул, боялся, что камни отлетят. На рукояти кинжала что-то по-старославянски выбито. Только я разбирать я не стал, потому что сильно перепугался.

– Чего же вы перепугались?

– Не знаю, все как-то один к одному. Кожаное письмо, береста, а тут еще и кинжал. У меня прямо так круги перед глазами и поплыли.

– И где же сейчас этот кинжал? – взволнованно спросил Пилюгин, представляя, как в эти минуты его адъютант Евстигнеев достает из железного сварного ящика драгоценную находку.

– Спрятал.

– Там же, в подполе? – сглотнул полковник.

– Нет. От Гадючьего острова по трясине можно перейти на соседний островок, совсем маленький. Этой тропки кроме меня, пожалуй, никто не знает. Я сам ее случайно обнаружил. На том островке растут три высоченные ольхи. Вот у крайней справа, если стоять лицом к Медведице я и закопал кинжал.

– Вы же знаете, гражданин Глянцев, что бывает за сокрытие сокровищ, найденных в земле?

– У меня и в мыслях не было что-то утаивать от государства. Я же честно написал письмо вождям и думал, что приедут ученые, и я им все отдам, в том числе и кинжал. А меня в тюрьму. Да еще и лицо испортили.

– Про кинжал с камнями вы в письме ничего не написали. Ладно, вот что, Глянцев, – полковник подошел к стене и бережно поправил портрет Иосифа Виссарионовича. На давно закипевший чайник он внимания не обращал. – Мне нужно все еще раз обдумать, а вы пока возвращайтесь в камеру, отдохните. Больше вас никто пальцем не тронет, обещаю. И про наш разговор никому ни слова, даже намеком. Впрочем, вам и некому о нем рассказывать, но я предупредил вас на всякий случай. Поверьте, это в ваших же интересах. Если, конечно, не хотите получить двадцатипятилетний срок. Завтра мы продолжим беседу.

Глянцева увели, а Пилюгину ничего не оставалось делать, как ждать возвращения адъютанта Евстигнеева. Теперь полковник жалел, что отправил его в Старые Миголощи. Записки пустынника, конечно, хорошо, но и кинжал не мелочь.

К его величайшему облегчению полковника, адъютант вернулся ни с чем.

Пилюгин, узнав все подробности посещения Евстигнеевым Анастасии Налимовой, не стал задавать ему лишних вопросов. Горячо по-человечески поблагодарил, даже приобнял за плечи, и со спокойным сердцем уехал домой.

А на этаж выше, в захламленной подсобной комнате, продолжал запись портативный трофейный немецкий магнитофон. Провода от него, заканчивающиеся чувствительным микрофоном, тянулись к потолку кабинета Семена Ильича.

Магнитофон остановил капитан Евстигнеев. Отмотав пленку к началу, он начал внимательно прослушивать запись.

Всю ночь, как и предыдущую, полковник ворочался под боком у толстой жены, которая с вечера пыталась приставать к нему, но, получив грубый отпор, угомонилась. Пилюгину давно не хотелось рыхлого тела супруги. Перед его глазами в мягком сиреневом тумане раскачивался серебряный кинжал с десятью драгоценными камнями.

Ужин в саду

Если бы безоблачное небо над Медвецией свернулось в овчинку и упало в воду, Федор удивился бы меньше. После визита к Ильиничне он и так находился в каком-то изумленном состоянии, а тут на тебе – явление, достойное кисти Иванова.

Язык Арбузова одеревенел, и он не мог им пошевелить, чтобы хоть что-нибудь произнести. Федор лишь замычал, словно некормленый бык-производитель.

– Неужели позабыли меня, Федор Иванович? – войсковой контрразведчик Пилюгин опустил на траву спортивную зеленую сумку, сел рядом с Арбузовым. От него пахло крепким одеколоном и нечищеными зубами. – Славно мы поработали с вами в Олимпиаду! Вам еще, помнится, за усердие сапоги хромовые подарили?

Федору сделалось неловко. Он попытался подобрать под себя ноги, обутые в те самые сапоги, но от острого взгляда особиста ничего не ускользнуло.

– Вот они сапожки-то, те самые! – всплеснул руками Пилюгин. – У меня память, Федор Иванович, фотографическая. Ничего не забываю. Напрасно нынешние либералы поносят советскую легкую промышленность. Тому товару сносу не было. Сколько лет прошло, а сапоги все как новые. Да…. А мне после Олимпиады сразу капитана присвоили. Потом майора получил, так им и остался. Ну не смотрите вы на меня, пожалуйста, как на жабу с паровозными колесами. Не такой уж я страшный. Кстати, из органов я уволился уже несколько лет назад. А что прикажете, было делать? По всему округу началось повальное сокращение нашего брата, и я сам подал рапорт. Не стал ждать, пока выкинут, словно ненужную вещь. Нервы и честь офицерскую сберег. А некоторые мои коллеги даже стрелялись. Да.…Но я ни о чем не жалею. «Man kann nicht die Zeit verurteilen». Нельзя осуждать время, в котором живешь, Гете. Несмотря на свою относительность, время есть наиболее абсолютное из благ, потому как другого времени у нас не будет. Это слова тоже очень умного человека. Не помню какого. Впрочем, не важно.

Майор по-дружески опустил руку на плечо Арбузова.

– Что же вы, Федор Иванович, все молчите. Вероятно, считаете, что я поступил непатриотично, добровольно сняв погоны?

Федор не считал ничего. Оцепенение проходило, но медленно. Еще сводило некоторые мышцы лица и тела.

Неожиданный гость из прошлого протянул ему пачку дешевых отечественных папирос.

– Не желаете? А я, пожалуй, закурю. Видите, на какую отраву перешел, а раньше только зарубежные марки предпочитал. Бедность. А вы, я слышал, в порядке, фермерствуете, быков племенных выращиваете. Мне про вас в районе все рассказали. И что матушка ваша недавно померла, царство ей небесное, тоже знаю.

Пилюгин вдруг закрутил длинным, похожим на морковь носом. Втянул со свистом воздух, радостно замер, словно учуял рядом скрытого врага.

– Самогоночкой лечились? – довольный собственной проницательностью, спросил майор. – Не осуждаю, так как о вкусах не спорят, но по мне лучше с утрева пятьдесят граммов коньяка с двумя яичными желтками и ложкой растительного масла. Ха-ха! Мой хороший знакомый c похмелья мочу пьет. Да не свою, жены. Клянется, что помогает. Aber, das ist unernstlich, несерьезно. Найти бы такое волшебное, безалкогольное средство, чтобы сразу в чувство приводило! А, Федор Иванович? Принял зелье и свеж, как огурец. Говорят, в древности был такой эликсирчик и назывался он заряйка. Вы ничего о нем не слышали?

Не дождавшись ответа, особист внезапно рассмеялся. Его смех походил на собачий кашель. Пока Пилюгин прочищал горло и вытирал слезы, Федор соображал. Откуда Пилюля пронюхал про похмельное зелье? Или это совпадение? Ильинична ничего не говорила, что показывала черновик мужа кому-то еще. Да уж, весело, сначала кожаный свиток старца, а теперь Пилюгин собственной персоной. Многовато для одного утра.

Майор привел себя в порядок, извинился.

– Не обращайте внимания, Федор Иванович, я одну историю касательно эликсира припомнил. Когда я был еще маленьким, у нас возле дома татарин ножи точил. Приходил во двор с наждачным кругом рано, часов в семь и кричал: «Ножа точу, как коса будет! Ножниц точу, как бритва будет!». Попутно приторговывал всякой дрянью: пугачами свинцовыми, помадой, одеколоном и, что интересно, эликсирами. Причем от всего – и от сердца, и от слепоты, и от облысения. Мало кто верил в чудодейственную силу его снадобий, но иногда все же их покупали. И вот как-то наша соседка тетя Тамара приобрела у татарина эликсир для «настоящих мужчин». Влила мужу в грибной супчик. Ну, и любимому коту Гошке из его тарелки плеснула. Муженек, как всегда с аппетитом умял свою порцию. Кот Гоша тоже вылезал свое блюдце до блеска. А через минуту закатил глаза и рухнул, под стол. Соседка в крик. Скорая, милиция. Татарину заломили руки, потащили в околоток. И тут Барсик из подъезда выходит. Довольный, на солнышко щурится. Оказалось, мусульманин пузырьки перепутал. Вместо «капель любви», продал тете Тамаре сильное снотворное. Смешно?

История Арбузова не развеселила. Пять лет назад знакомые мужики из МТС тоже перепутали пузырьки. Вместо этилового выпили метиловый спирт. Шесть трупов, двое ослепли.

Не добившись от фермера перемен в настроении, Пилюля перешел к решительным действиям. Он подхватил Федора под мышки, поднял с земли.

– Ваш дом, кажется, вон за теми ивами? Так пойдемте, Федор Иванович, я, надеюсь, вы меня приглашаете? Коробочку свою не забудьте.

Опять не дождавшись никакого ответа, Пилюгин забросил на плечо зеленую спортивную сумку, сам взял Федоровскую картонную коробку, и улыбнулся той своей близорукой улыбкой, которая еще недавно приводила в шок полковых офицеров. Глаза же особиста не улыбались никогда.

Пока шли к дому, отставной майор молол всякую чепуху. Утверждал, например, что у коров всегда хороший аппетит оттого, что они не знают, что рано или поздно их пустят на колбасу. Федор не вникал в трескотню Пилюли.

Какого черта он приперся, как узнал, где я живу? Впрочем, для чекиста это не проблема. И все же.…Ладно, приехал, так приехал, значит, есть дело. Будет, о чем поговорить, чем заняться. А то совсем плесенью покрылся.

Расположились во дворе дома, под старым вязом. Федор любил этот уютный уголок, где лет десять назад поставил крепкий дубовый стол и вкопал две длинные лавки. Для Пилюгина он принес из маминой комнаты обитое красной материей, простенькое кресло. Все же гость.

Майор снял плащ, повесил на ветку. Очки убрал в передний карман сумки. Из нее же достал полбатона докторской колбасы и банку шпрот. Покопавшись, с самого дна сумки вынул пузатую бутылку пятизвездочного армянского коньяка и плитку шоколада. Федор сходил за стаканами, а по дороге нарвал на грядке огурцов. Их сарая прихватил жирного копченого леща.

Выпили молча, словно старые друзья, которым есть о чем вместе помолчать.

После второго стакана Пилюгин раскраснелся, блаженно откинулся на спинку кресла.

– Все! Никуда больше отсюда не пойду. – Владимир Семенович зажмурился, вытянул под столом длинные, худосочные ноги. Закурил. Пустил несколько вращающихся колечек, вдруг спохватился. Снял тяжелые, остромысые ботинки, синие носки, бросил все под дерево.

Оставшись босиком, интенсивно задвигал опревшими пальцами. Арбузов невольно принюхался, но ничего не почувствовал.

– Хорошие у вас места, Федор Иванович, – сказал майор, обводя окрестности прищуренным взглядом. – Всю жизнь мечтал жить в глуши, один, на каком-нибудь необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Роман Дефо считается детской книгой, но я его регулярно перечитываю. В нем великая философия. Человек самое одинокое существо на земле, потому что эгоистичен до последней своей молекулы. Хуже леопарда. Например, мы только думаем, что если кого-то любим, то делаем тому благо. На самом деле мы пожираем энергетику другого мира, иной галактики. Для того, чтобы наша вселенная под названием «я» постоянно расширялась и крепла.

– Вы зачем приехали? – неожиданно для самого себя грубо спросил Федор.

Владимир Семенович не удивился вопросу, потому что, конечно, ждал его. Прикурил новую сигарету об окурок, разломил его пополам, затушил о фильтр, обсыпав бежевые хлопковые слаксы тлеющим пеплом.

– Мне нужна ваша помощь, Федор Иванович, – особист разлил остатки коньяка по стаканам. – Вы в округе всех и вся знаете, поэтому мне без вас не обойтись. Оторву вас на время от фермерского хозяйства. Не бесплатно. Если вы согласитесь, разумеется.

Майор запустил руку во внутренний карман вельветового пиджака. Федор подумал, что он достанет кошелек, но в руках Пилюли оказалась расческа. Он поправил редкие льняные волосы на макушке, продул гребенку, из которой полетела крупная перхоть, вопросительно посмотрел на Арбузова.

Парень лишь махнул рукой, вздохнул:

– Какое, к дьяволу, фермерское хозяйство. Не видите разве, что творится? Разруха, почище коллективизации. Так для чего я вам понадобился?

– Давай на «ты», Федор, ладно? Все же служили в одном полку, одним делом занимались. И разница в годах у нас не такая уж большая. А через сто лет ее и вовсе незаметно будет.

Кивнув, Федор взял за горлышко бутылку, с сожалением посмотрел на почти пустое дно. Особист понимающе кивнул, вытащил из спортивной сумки еще одну бутылку «армянского».

– Я сейчас расскажу тебе одну историю, только, пожалуйста, не перебивай. Она может показаться невероятной, но в ней все правда. И, главное, не подумай, что я… не в своем уме.

– Ничего, у нас психушка рядом, есть куда обратиться, – впервые за это утро улыбнулся Арбузов.

– Да, да психушка. – Владимир Семенович задумчиво выпустил струйку дыма в свесившегося с ветки на тонком канатике паука. – Итак, слушай.

В пятидесятых годах мой отец был начальником областного управления МГБ. Сразу после смерти Сталина его арестовали и дали пятнадцать лет. Теперь неважно за что. Отец отсидел от звонка до звонка. Он не попал ни под одну амнистию – ни после расстрела Берии, ни с приходом к власти Брежнева. Вышел из тюрьмы (сидел он именно в тюрьме, а не в лагере) совершенно раздавленным, потерянным человеком. Сначала не видно было никаких признаков психического расстройства, но со временем, особенно после того как начал крепко выпивать, стал рассказывать про какого-то отшельника Иорадиона с Гадючьего острова. Просил положить его в Ильинскую психиатрическую больницу и говорил, что он подобно Графу Монтекристо, сказочно богат. Мы с матерью к отцовским приступам относились с пониманием – пятнадцать лет в советской тюрьме – не шутка. Хотели даже положить в больницу, но все не решались. Приблизительно, раз в две недели вызывали из районной поликлиники знакомого врача, и он за деньги делал отцу успокаивающие уколы.

После армии, я решил поступать на журфак. Но однажды вечером, за неделю до экзаменов, раздался телефонный звонок. Приятный мужской голос представился полковником КГБ и предложил мне подать документы в Высшую школу Комитета государственной безопасности.

Отец, узнав об этом звонке, так разнервничался, что у него прихватило сердце, пришлось вызвать скорую помощь. Утром полковник снова позвонил. Я сказал, что с детства мечтал стать журналистом и работать в КГБ не имею никакого желания. Тогда неизвестный мужчина в приказном порядке велел приехать мне на Лубянку.

Со мной беседовал некий полковник Евстигнеев. Он долго меня уговаривал, а потом неожиданно спросил: «Вы хотите, чтобы у вашего отца случился еще один сердечный приступ? Могу устроить». Я так перепугался, что согласился на все. Евстигнеев строго настрого запретил мне говорить отцу, что я разговаривал именно с ним. Тогда я не понимал почему, но через много лет выяснилось, что когда-то Александр Карлович Евстигнеев служил у моего отца адъютантом и.…Ну дальше детали, я их опущу. Словом, так я стал армейским контрразведчиком.

Пилюгин встал из-за стола, подошел к вязу, обнял широкий ствол дерева, припал к нему лбом. Федор подумал, что особиста развезло, но тот вполне твердым языком продолжал:

– Как-то, в конце мая ко мне в полк приехал отец. Я очень удивился – обычно раз в две недели я сам навещал родителей. Отец увел меня в лес, и мы долго с ним говорили. Для меня тогда впервые стало ясно, что его рассказы об отшельнике Иорадионе – не фантазии больного человека. Скажи, Федор, живет или жила у вас в деревне некая Анастасия Ильинична Налимова?

– Я только что от нее, – спокойно ответил Федор, пытаясь понять, к чему ведет Пилюгин. – Жива, здорова. – Он хоть и захмелел от самогонно – коньячного коктейля в желудке, но голова оставалась на удивление ясной. Логический кубик начал выстраиваться в одно целое.

Оторвав зубами голову лещу, начал счищать с рыбины крупнозернистую, золотистую шкурку. Одна чешуйка отлетела, прилипла у Арбузова под глазом.

– Стало быть, это твой папа, майор, упрятал мужа Прасковьи Ильиничны в психиатрическую лечебницу? Тоже мечтал заполучить рецепт похмельного эликсира. Вот почему ты о заряйке на берегу заговорил. А я все думал, откуда тебе про нее известно.

Теперь пришло время удивиться Пилюгину.

Федор помнил, когда особист волновался, то постукивал себя ребром ладони по шее. Так Пилюля делал и сейчас.

Ко всему прочему, Владимир Семенович оскалил свои большие, словно у капибара, передние резцы. Он думал, что придется рассказывать Федору длинную историю о событиях пятьдесят третьего, а оказывается Арбузу многое известно.

– Wunderbar! – Пилюгин даже привстал. – Великолепно. Что же ты слышал про рецепт похмельного эликсира?

– Слышал, – ухмыльнулся фермер, – вон он у меня в обувной коробке лежит. В той самой, что ты с берега нес.

Майор задергался всем телом, затем замер в напряжении, как крокодил перед выпадом. Арбузов спокойно продолжал:

– Рецепт написан на кожаной грамоте. Там же в коробке письмо Глянцева, мужа бабы Насти, товарищу Сталину. Однако толку от рецепта и от письма мало. В них не сказано, где взять основной компонент эликсира, некую травку заряйку. Оттого эликсир так и называется – заряйка, то есть рассвет, заря. Об этом, кстати, Ознален Петрович Глянцев и писал в Кремль. Письмо это, видно, и попало к вашему…. то есть, твоему отцу. Возможно, и нет теперь этой травы заряйки вовсе. Росла когда-то, да вся высохла. И вообще, что она такое непонятно.

Ни слова не проронил Пилюля. После того как рассказ был закончен, неуклюже выбрался из-за стола, опрокинув наполненные стаканы, подошел к коробке, лежавшей под деревом. Опустился на четвереньки, постучал пальцами по картонным бокам. Перевел недоверчивый взгляд на Арбузова, словно спрашивая – неужели и в самом деле в сем бумажном чреве хранится ключ к разгадке великой тайны?

В тот самый момент, когда Пилюгин, собравшись с духом, хотел было раскрыть коробку, за сараем протяжно заревел шотландский производитель.

– Валька идет, – объяснил бычий рев Арбузов, – хозяин леса.

И действительно, в не открывающуюся до конца из-за разросшегося куста сирени калитку, протискивался местный лесник и он же егерь Валентин Данилович Брусловский, считавший себя потомком генерала Брусилова.

Валентин вовсе не походил на тех лесников, каких приходилось раньше видеть отставному майору. Одет он был не в мешковатую, маловыразительную форму установленного образца, а во вполне приличный джинсовый костюм, ладно сидевший на его стройной фигуре. Красивое, даже аристократическое лицо Брусловского никак не гармонировало с забытым богом тверским захолустьем. В его лице напрочь отсутствовала полудетская, полублаженная печать на лице, свойственная многим его коллегам. Двадцати пятилетний Валентин Данилович выглядел городским гулякой, случайно заблудившимся в этой глухомани.

Особиста сразу насторожил чересчур хитрый взгляд лесника. Он сам был хитер, поэтому с недоверием относился к людям, которые обладали теми же качествами.

Одной рукой Валька крепко прижимал к джинсовой куртке бутыль с красной прозрачной жидкостью, другой поправлял аккуратную, явно уложенную феном, шевелюру.

– Вот, значит, как, – наигранно обиженным голосом сказал лесник, заметив на столе бутылку коньяка. – Я к другу, как скорая помощь мчусь, а он без меня уже распивает. Добрый день, – кивнул он Пилюгину, нависшему коршуном над обувной коробкой. Позвольте отрекомендоваться…

– Я тебя уже отрекомендовал, – поморщился Федор. – А это…

Пока Арбузов думал, как представить особиста, тот сам подошел к Брусловскому, протянул руку:

– Владимир Семенович Пилюгин, бывший однополчанин Федора Ивановича.

– Вот и славно! – обрадовался Валька, нетерпеливо открывая свою бутыль с красным содержимым. – Вы к нам порыбачить или поохотиться? Если на рыбалку, советую с утра сходить к Мельничному ручью, там, на манную кашу лещ хорошо берет. Или вы хотите сетью? Могу свою одолжить. Недорого. Здесь у берега не ставьте, коряги одни. Лучше на той стороне, в камышах, лодку дам. Там и судак, и окунь, и красноперка. Севрюга начала попадаться. Заводы встали, она и расплодилась. Я вчера севрюжку килограмма на полтора вытащил. Только с рыбнадзором осторожнее. Они новых сотрудников набрали, те голодные еще, лютуют. Днем сеть не проверяйте. А так вечерком, часов в девять, в самый раз. Впрочем, если поймают, скажите, что ко мне приехали. Договоримся.

– Я в рыбалке ничего не смыслю, – заулыбался майор. – Пожалуй, лишь пиявок наловлю. Просто так Федора навестить приехал. Заодно и воздухом подышать. Воздух у вас здесь великолепный.

– Одним воздухом пьян не будешь, – резонно заметил лесник, – принеси, Федор, еще стакан. Я, Владимир Семенович, вино свое делаю, изумительное вино. Из боярышника, малины и черники. Ну, там еще кое-какие ингредиенты добавляю. Например, травку одну особенную. Федор вчера пил и нахваливал. Советую.

Услышав про травку, Пилюгин нервно сглотнул. «И этот, кажется, что-то знает».

– От твоей бормотухи, я утром чуть не помер, – осадил друга Федор, выходя из дома с граненым стаканом.

– Какой бормотухи! – обиделся Валька. – Не вино, мечта аристократа, лекарственный напиток! Только попробуйте.

Брусловский наполнил из бутыли стакан, поднес его ко рту отставного майора. Владимир Семенович поморщился, но отвернуться не успел. Валька крепко обхватил рукой шею гостя, почти насильно влил в него все двести пятьдесят граммов красной жидкости.

Освободившись от объятий Брусловского, Владимир Семенович сплюнул в лопухи синей слюной, но возмущаться не стал. В его планы не входило сразу же портить отношения с аборигенами.

– Вот это по-нашему! – радостно закричал на всю деревню лесник, когда последняя капля аристократического напитка исчезла внутри майора. – Понравилось? Сейчас повторим.

Пилюгин замахал руками:

– Потом. После, ладно?

Минуты две майор не шевелился, прислушиваясь к тому, что творится в недрах его организма. А там что-то булькало и лягалось. Наконец, все успокоилось, а мозг, казалось, стал погружаться в теплую, не совсем прозрачную воду.

Через час Валька побежал за следующими литрами ягодного вина.

Пока его не было, Владимир Семенович несколько раз внимательно прочитал черновик письма Глянцева, просмотрел пергаментные страницы и бересту. Кожаное письмо трогать не стал – самое важное решил оставить на потом, когда никто не будет мешать. Он задвинул картонную коробку под стол, положил на нее свои голые ноги. Федор улегся спать под двумя вишнями.

А еще через полтора часа Пилюгин размазывал по щекам трупы комаров и уверял Федора с Валькой, что его папаша, хоть и «был сталинским прихвостнем и отъявленной сволочью», но за всю свою жизнь не расстрелял ни одного врага народа. Более того, он их спасал. Как, например, Озналена Петровича Глянцева, который совершенно определенно собирался отравить товарища Сталина, а вмести с ним Политбюро, ЦК и весь состав советского правительства.

– Как только рассветет, отправимся в психиатрическую лечебницу, – упорно твердил Владимир Семенович. – Мы выведем этого старого отшельника на чистую воду! Мы ему покажем страшный оскал тираннозавра! Он узнает у нас, как загадки загадывать. У тебя, Валька, лопаты есть?

– Есть.

– А у меня план монастыря есть. Я два года по архивам, как клоп ползал. Такие, знаешь, плужесткокрылые насекомые… с колюще-сосущими челюстями. Но я нашел. Отец мой не нашел, а я нашел. Усыпальница отшельника под храмом Владимирской божьей матери. А он знаешь кто Иорадион – то? Родственник, пращур, если можно так выразиться, вашей бабы Насти. Тоже Налимов. А она об этом ничего не знает. И никто не знает. Но сначала нужно кинжал найти. На Гадючьем острове. Под правой ольхой. У тебя, Валька, лопаты есть?

– Есть. У меня тоже родственники древние. Они с красными бандитами воевали. Брусилов, слышал? То-то.

– Как только рассветет, на Гадючий остров поплывем. Наливай.

Пилюгин открыл сумку, достал из нее какие-то схемы, планы. – Это Ильинский монастырь, – водил неуверенным пальцем по бумагам майор. – Перед войной в нем вытрезвитель для милиции был, а потом уже психушку сделали.

Владимир Семенович выволок из-под стола обувную коробку. Вывалил на него все содержимое. – Кто это там кричит?

– Это бык Федькин, Федор Иванович, пить просит. Я сейчас.

Валька отхлебнул из бутыли, пошел за сарай.

Вскоре из кустов малины высунулась здоровенная, облизывающаяся морда заморского производителя. Кучерявый бык с железным кольцом в носу недружелюбно посмотрел на Пилюгина, фыркнул. Валька похлопал его по бокам, подвел к ведру с водой.

– Он мирный, – сказал оцепеневшему от страха особисту Валька. – Своих не трогает, особенно выпивших.

Лесник опустился на лавку и тут же вместе с ней рухнул на землю.

– Ножки подгнили, – заржал Брусловский. Он, хотел, было подняться, но устало опустил голову на землю.

В глубину бриллиантовой россыпи Млечного пути, неудержимо понесся его раскатистый храп.

Такого звездного неба Пилюгин не видел никогда. Мимо застрявшего в Большой медведице Марса, стремительно пронесся спутник. В другой части небесной сферы – еще один. Он мчался от созвездия Стрельца к Жертвеннику. Вдруг одна из звездочек сорвалась с черного купола.

– Говорят, когда звезды падают, желание нужно загадывать, – прошептал заплетающимся языком Владимир Семенович. – Только бы на голову не упало. – Он тяжело выдохнул, закрыл глаза.

Утром контрразведчик Пилюгин очнулся от холода. Все тело ныло, а в голове шумело, словно в ванной, в которой забыли выключить кран.

Над столом нависали туман…. и наглая бычья морда, дожевывающая кусок картонной коробки.

На краю столешницы лежал пустой открытый ларец. Больше на столе не было ничего. Древние рукописи, черновики Глянцева, а так же монастырские схемы отставного майора явно пришлись по вкусу любезному другу Федора Арбузова.

– Нет!!! – закричал Владимир Семенович.

Ответственное поручение

Семен Ильич глотнул густого, пахнущего полынью чаю, облегченно вздохнул.

– Ну, вот теперь и поговорить можно, – он опустился на стул рядом с Озналеном Глянцевым, только что доставленным в его кабинет конвоиром, – представляете, два дня уже голова болит и не проходит. До этого колени ныли, теперь голова. А, главное, спиртного в рот ни капли не брал. Может быть, болит, потому что разные мысли мучают. Кстати, а чем вы сами по утрам опохмеляетесь?

На неожиданный вопрос полковника Глянцев только пожал плечами.

– Знаю, знаю, – засмеялся Пилюгин, не дождавшись ответа, – рассол капустный, квас, а то и рюмка другая водки. Угадал? Я вам, Ознален Петрович, откровенно скажу, что нет лучше средства, чем стакан пива на пол-литра кефира. Главное соблюсти пропорции. Да… Редкая гогенцоллеровщина! Нет лучше средства, – повторил полковник, вдруг глубоко задумавшись, – или все же есть, а, Ознален Петрович? Может, пустынник действительно придумал какой-то необыкновенный эликсир? Гогенцоллерн, цоллерн, цоллерн… Он, может, и правду написал в грамотке, а вот вы… Мои ребята провели у вас в доме еще один небольшой досмотр. Повторяю, небольшой. Можно сказать, дружеский, но никаких теремков в железном ящике и документов не нашли.

– Как же так?

– Вот и я задал такой же вопрос. Не может быть, чтобы в доме Озналена Петровича ничего интересного не нашлось. Он же не будет просто так чепуху сочинять. А ребята мои только руками разводят. Да… Гогенцоллерн маринованный. Не могла ли ваша жена манускрипты перепрятать?

– Клянусь вам, – задергался всем телом Глянцев, – она не знала о них ничего.

– Успокойтесь, не нужно высоких эмоций. Бог с ними с манускриптами, я вам на слово верю. Кстати, я проконсультировался с несколькими товарищами, видными учеными, профессорами и они мне подтвердили, что в некоторых летописях времен Ивана III действительно упоминается некое зелье, которое «человече в разум воплощае, еже согрешивше в дни сем питием страстным». Вот видите, я тоже по – старославянски заговорил. Ну, давайте по существу проблемы. Вы должны понять, что если начнутся официальные поиски могилы старца Иорадиона в Ильинском монастыре, ничего хорошего ни для вас, ни для меня не будет. Даже если найдут захоронение и расшифруют тайну его заряйки, никто вам спасибо не скажет. Уверяю, никто. Мало того, вас обязательно привлекут за то, что вы сразу не сообщили властям о находке ценнейшего серебряного кинжала с драгоценными камнями. А меня обвинят в буржуазном либерализме, так как я не завел на вас соответствующее дело. Сгорим мы с вами синим пламенем, и копоти не останется. У меня есть предложение – работать теперь вместе.

– Это как? – не понял Глянцев.

– А так. Будем вместе искать могилу старца Иорадиона. Вы и я. И не каких археологов, историков и тому подобных бездельников. Гогенцоллерн им в глотку. А найдем могилку, раскроем тайну отшельника, устраним все белые пятна в рукописях, тогда и преподнесем подарок нашему правительству. А может и лично товарищу Сталину. Скажем, нате вам на здоровье, пользуйтесь! А так, что мы будем попусту отвлекать от дел руководителей государства, у них и без нас забот хватает. Как предложение?

– Я на такое сотрудничество готов, – сразу согласился Глянцев, – когда вы меня отпустите, сегодня?

Полковник Пилюгин подлил себе в кружку кипятка из запаянного чайника, заложил по-сталински правую руку за лацкан пиджака.

– Если хотите, я вас прямо сейчас отпущу. Но только, как мы тогда попадем с вами на территорию Ильинской психоневрологической клиники?

– А какое это имеет…

– Самое прямое. Мы же не можем приехать с вами в лечебницу и попросить главврача дать нам возможность поискать на территории больницы могилу средневекового отшельника. Нас моментально зашнуруют в смирительные рубашки и там же, в психушке, навсегда и оставят. Понимаете?

Глянцев кивнул.

– Что же делать?

– Нам, а вернее вам придется попасть туда на вполне официальных основаниях.

– Это как, вы мне что, направление дадите?

– Хм. Можно сказать и так. Вы с сегодняшнего дня начнете симулировать какое-нибудь психическое заболевание. Например, паранойю. У нас в стране эта болезнь широко распространена и вам легко поверят.

– Параною, это что такое?

– Это когда вы, одержимые всякими бредовыми идеями пытаетесь навязать их другим. Вот, – полковник достал из ящика стола брошюру, – мне тут одна интересная книжица попалась. Ее изъяли у одного из врагов народа. «Очерки по психологии сексуальности» называется, некоего австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда. Он утверждал, что всеми нашими поступками движет половой инстинкт. Словом, все начинается, грубо говоря, с конца.

– С какого конца? – удивился Глянцев.

– С мужского, разумеется. Впрочем, неважно. Говорите всем, что вы врач-психиатр Зигмунд Фрейд, что родились в 1856 году. Я вам эту брошюру на ночь дам. Память у вас хорошая. Запомните какие-нибудь словечки, выраженья. Тракторист, возомнивший себя Фрейдом! Это должно сильно подействовать на медицинскую комиссию.

– Я не совсем уловил, к чему устраивать этот балаган?

– Глянцев, вы вроде бы не похожи на жвачное животное, Гогенцоллерн вам в поджелудочную железу, а задаете дурацкие вопросы! Неужели непонятно? Комиссия признает вас душевнобольным и освободит от уголовной ответственности за подготовку теракта. Если забыли, я напомню, что в лучшем случае вам грозит двадцать пять лет магаданских лагерей.

Ознален Петрович хмуро сдвинул густые брови, сжал мозолистые кулаки.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Военный инструктор Олег Моджерин, прибывший в Африку для обучения местных солдат, по досадной ошибке...
Анита Блейк, федеральный маршал США, отправляется на поиски 15-летней девочки, похищенной вампирами....
Еве Даллас и ее коллеге Пибоди в очередной раз предстоит расследовать необычное преступление. В баре...
Эта книга поможет разобраться в тайнах жизни сельской аристократии Британии девятнадцатого века. Вы ...
Что это, сон-путешествие сквозь годы, в который больничное снотворное толкнуло Елену после аварии, и...
А что если человеческая жизнь - это просто непрекращающееся путешествие среди великого множества мир...