Поцелуй смерти Гамильтон Лорел

– Люблю тебя, Анита.

И так это было смело, так открыто, так… а, блин.

– И я тебя, – сказала я, но не была уверена, что это правда. И даже знала, что нет. Он мне дорог, но я не люблю его так, как Жан-Клода, или Мику, или Натэниела, или… Но я сказала эти слова, потому что когда тебе так говорят, полагается ответить тем же. Или я слишком труслива и не могу допустить, чтобы между нами повисло молчание. Когда Син сказал, что меня любит, я дала единственный возможный ответ: – Я тебя тоже, Син, но мне правда пора.

Но телефон уже был у Мики:

– Анита, все о’кей, иди. Я тут присмотрю.

– Черт, Мика, мне надо думать о здешней игре, я не могу… как он там?

– Раскрывай преступление, лови бандитов, делай свою работу. А мы с Натэниелом присмотрим за Сином.

– Я тебя люблю, – сказала я, и на этот раз искренне.

Я просто видела его улыбку, когда он ответил:

– Я знаю. И люблю тебя еще больше.

– А я так, что больше не бывает, – улыбнулась я в ответ.

Прозвучал голос Натэниела – Мика поднес ему телефон:

– А я тебя люблю больше самого большего.

Телефон я выключила в слезах. Как же я люблю Натэниела и Мику, как сильно! И в этом нет греха. Мы делаем друг друга счастливыми. Синрику нужен был бы кто-то, любящий его так, как я их люблю. Как я люблю Жан-Клода. Да черт с ним, как я люблю Ашера, или Никки, или даже Джейсона. Он не должен был соглашаться на компромисс отношений, дающих ему отличный секс и даже своего рода любовь, но вряд ли я когда-нибудь буду влюблена в Синрика. А он ведь достоин, чтобы его кто-то любил так, как он меня, да? Разве не каждый этого достоин? Я вряд ли смогу ему это дать, и оттого, что он тут стоит и слышит, как наше миленькое трио распевает друг другу «Я тебя люблю, я тебя больше всех, я тебя еще больше большего», а его будто и нет, – от этого у меня сердце сжимается и к глазам подcтупают слезы. Мне тут надо расследовать преступление, искать скрывшихся диких вампиров, я не могу себе позволить, чтобы меня так выбивал из колеи восемнадцатилетний мальчишка, – только тем, что любит меня больше, чем я его.

Эта мысль меня заставила утереть слезы кулаком, эта мысль сильнее всего меня ранила. Он меня любит, влюблен, а я не чувствую того же. Если бы не был он метафизически со мной связан, я бы могла с ним порвать, отослать его домой, но сверхъестественные связи, если уже установлены, то разорваны быть не могут. Мы в капкане, Синрик и я, и разжать его челюсти способа нет. Блин.

Глава девятая

Смит увидел, как я выхожу из переулка.

– Твой бойфренд тоже заставил тебя чувствовать себя виноватой?

– Вроде того, – ответила я, вытирая лицо в последний раз. И еще раз сильно порадовалась, что не крашусь перед осмотром места преступления.

– У меня такое чувство, что моя девушка меня готова бросить. С работой не уживается.

– Она тебя хотя бы бросить может, – ответила я.

– В смысле? – не понял Смит.

Я махнула рукой – дескать, неважно, и вернулась к работе. К нашей работе, а все эти прибамбасы личной жизни отложила на потом. Работа прежде всего, потому что если мы ошибемся, будут новые трупы. А если ошибемся в личной жизни, погибнут только эмоции. Бывает, правда, что разбитое сердце ощущается как своего рода смерть, и получается, что чуть меньше раскрытых преступлений – это плата за возможность частично выправить свою жизнь.

Наверное, надо было мне сильнее посочувствовать Смиту, но я уже настолько сочувствовала сама себе, что ни на что другое сочувствия уже не хватало, и как только я это поняла, то тут же выпрямилась и попыталась вытащить голову из задницы и вернуться в игру.

Повернулась к Смиту:

– Я тебе очень сочувствую насчет твоей девушки, Смит.

Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла:

– Спасибо. Как давно у тебя роман с Жан-Клодом?

– Примерно семь лет.

– Когда выдастся свободное время, я был бы очень рад услышать, как у тебя получается и поддерживать отношения, и делать эту работу.

Я не смогла удержаться от улыбки.

– Если будем ждать свободного времени, то никогда не поговорим. И я не знаю, поможет ли тебе то, что помогает мне, но всегда пожалуйста, готова попытаться рассказать, когда будет перерыв. И Зебровски тоже спроси: они с Кэти уже больше десяти лет вместе.

Смит ухмыльнулся:

– Я так понимаю, что жена Зебровски – святая. Со святыми романов не завожу.

Я тоже улыбнулась в ответ:

– Кэти – вполне идеальна, но не святая. Просто они хорошая пара.

– Но как, как у них получается? – спросил Смит, и что он об этом спрашивает посреди расследования, означало, что девушка для него – очень важный человек, и отношение к ней особое.

Вот черт…

Я подошла к нему и тихо сказала:

– Каждый человек уникален, Смит, поэтому каждая пара тоже уникальна. Что действует для одной пары, вряд ли подойдет для всех. Да черт возьми, то, что держит меня вместе с Жан-Клодом, работает совсем не так, как то, что держит вместе нас с Микой или с Натэниелом.

Смит видел их обоих недавно на барбекю РГРПС у Зебровски. Для меня много значило, что Кэти пригласила их обоих. Мы с Жан-Клодом были связаны в таблоидах. Он – вампирский мальчик с обложки, так что просто оказываясь рядом с ним, я часто попадала на фотографии. Так или иначе, Смит знал про трех моих бойфрендов. Ходили слухи о других любовниках, но слухи всегда ходят. Я их не подтверждала и не опровергала – самое лучшее, что я могла сделать.

Смит покачал головой, лицо у него было серьезное:

– Во всей команде только лейтенант Сторр и Зебровски не разведены. Ты это знаешь?

– Нет, – ответила я. – Не знала раньше.

Он вздохнул, и его горестное лицо еще раз мне сказало, что его девушка – для него очень серьезно.

– Сейчас я нужна Зебровски, допросить вампиров, которых мы задержали, но потом я хочу сесть рядом с тобой и рассказать тебе то немногое, что я об отношениях знаю.

– Ты наверняка знаешь немало, Анита, или бы у тебя не было их столько за последние годы.

Я никогда об этом в таких терминах не думала, и хотела уже сказать, что это мужчины сделали это возможным, идя ради меня на компромисс, а потом подумала и сообразила, что где-то по дороге сама научилась идти на компромиссы. Быть счастливой парой – это значит понимать, где ты согласна идти на компромисс, а где нет. И вдобавок надо знать – когда отстаивать свою точку зрения, а когда и уступить, что действительно важно, о чем следует спорить, а где ты просто срываешь злость. Это значит понять, что у каждого есть свои горячие кнопки, больные мозоли, на которые лучше не наступать. Любовь помогает понять, где находятся волчьи ямы и как их обходить – или как обезвреживать.

– Может, и так, – согласилась я, – но сейчас надо работать.

Похлопав его по плечу, я пошла прочь. Зазвонил телефон, мелодия «Чарли Брауна» – значит, Зебровски. Он не знал, что у меня на него отдельный рингтон, а если бы он спросил, я бы ни за что не сказала, что это потому, что он неряха, а машина у него и того хуже, вылитый Пиг-Пен из того же комикса.

– Зебровски, уже иду.

– Не хотят говорить, Анита. Хотят сослаться на пятую поправку.

– Не могут, – ответила я. – Они в присутствии полицейских – не только меня – признали, что бездеятельно наблюдали убийство полисменов. В глазах закона они виновны не менее вампиров, осуществивших кровавое деяние. Вампиры, убивающие людей, ликвидируются автоматически.

– Изысканное выражение – «кровавое деяние», – сказал он, – но ты права. Они, кажется, не понимают, что их права по закону теперь отличаются от человеческих. Если бы они только украли девочку, тогда могли бы сослаться.

– Но по убийству – не могут, – ответила я.

– Не могут, – согласился он. – Я на это пока не напирал, потому что как только они поймут, что их все равно ликвидируют…

Он не стал договаривать, я договорила за него:

– Им станет нечего терять, и они могут драться как бешеные. Я бы на их месте так и сделала.

– Не сомневаюсь, – ответил он.

– А ты нет? – спросила я.

Он минуту помолчал:

– Не знаю.

– Дать себя убить – труднее, чем кажется, если есть другие варианты, – сказала я.

– Может быть.

Голос его был серьезен, что ему не свойственно.

– Что такое? – спросила я.

– Да ничего.

– Я по голосу слышу, Зебровски. Давай, выкладывай, что там такое?

Он засмеялся, вдруг снова стал самим собой, но слова были вполне серьезными:

– Просто подумал: хочется надеяться, что ты никогда не окажешься по другую сторону закона.

– Ты хочешь сказать, что со мной будут обращаться как с не совсем человеком? – спросила я одновременно сердито и обиженно.

– Нет, и вообще ты хороший коп.

– Спасибо, но я слышу непроизнесенное «но».

– Но ты, если тебя загнать в угол, реагируешь как бандит. Мне просто не хочется видеть, что случится, когда ты почувствуешь, что у тебя нет выбора.

Мы помолчали в телефон – слышно было только наше дыхание.

– Ты об этом думал уже, – сказала я.

– Н-ну, – сказал он, и я увидела его пожатие плеч, неуклюжее в плохо пригнанном костюме, – я же коп. Это значит, что я постоянно оцениваю угрозу. Я бы и против Дольфа не хотел оказаться.

– Я должна быть польщена такой компанией?

– Он шесть футов восемь, ты пять футов три. Он бывший футболист и штангист, поддерживающий форму. Ты – девушка. Да, должна быть польщена.

Я задумалась на секунду, потом ответила:

– О’кей.

– А отчего это у меня такое чувство, что надо извиниться? Как вот когда Кэти начинает молчать, так по-женски?

– Не знаю. Зачем извиняться, если правду сказал?

– И я не знаю, но у тебя тот самый тон, который бывает у Кэти. Я когда его слышу, то понимаю, что сильно ей не угодил.

– Не можешь же ты сравнить меня с Дольфом, а потом со своей женой, Зебровски?

– Ты мой напарник, и ты женщина. Похоже, что можно сравнивать.

Я еще подумала об этом и снова сказала:

– О’кей.

– Вот теперь «о’кей» который значит «окей», а не тот «окей», которым женщины говорят: «фиг тебе о’кей».

Я не могла не засмеяться, потому что он был абсолютно прав.

– Что ты хочешь сделать, чтобы они заговорили?

– Есть одна мысль. Мне придется стать злым копом, а тебе вообще копом – серийным убийцей, но у нас примерно двадцать пропавших вампиров, на счету которых уже двое полицейских. Они смылись, потому что знают, если их поймают, они будут ликвидированы на месте.

– А это значит, что надо найти их быстро.

– Я думаю, они остальных сдадут, когда мы их допросим.

– Какой у тебя план, Зебровски?

Он мне рассказал. Я затихла на несколько секунд.

– Ну, блин, Зебровски, это же злодейство!

– Спасибо на добром слове.

– Это не был комплимент.

Я повесила трубку, не дожидаясь, пока он скажет что-нибудь веселое и рассмешит меня, отвлекая от того, о чем я думала. У Дольфа более устрашающий вид, и характер более взрывной. Я тоже во многих аспектах страшна, но Зебровски… он это лучше скрывает, но мысли у него такие, что тоже можно испугаться до чертиков. Он последний, в кого станешь стрелять, и это может оказаться ошибкой, которая тебе будет стоить жизни. Эту мысль я отогнала вместе с мыслью о том, что бы он стал делать, если бы я перешла на Темную Сторону Силы. Напарники не должны думать так друг о друге. Не должны ведь?

Глава десятая

Если хочешь кого-то сломать, правило номер один: изолируй его. Зебровски разделил вампиров и разделил полицейских, их охраняющих. На место теперь прибыл СВАТ – не та группа, что поехала на помощь маршалу Ларри Киркланду, а вторая. Обычно у меня от присутствия этих ребят смешанные чувства, но сейчас я просто была рада помощи, причем квалифицированной. Надо было несколько вампиров оставить в живых, чтобы они заговорили. Обратившись к сержанту Греко, я объяснила задачу. Он передал ее своим людям, и я знала, что они будут изо всех сил стараться ранить, но не убивать. Не каждый стрелок может целить в конечности, а не наповал, когда на него нападают монстры. Нужно иметь стальные нервы и искусство снайпера. Бойцы СВАТ обладают и тем, и другим – иначе бы их просто туда не взяли. Есть полисмены в форме и в штатском, у которых есть нужные качества, но это я про них знала, что у них эти качества есть. А со СВАТ уже не предположение, а уверенность. У них должна быть соответствующая квалификация, без которой в команду не берут.

Зебровски разделил мертвых вампиров на пять комнат – столько и было живых невредимых вампиров, которых надо было допросить. Я пошла к своему джипу за остальным снаряжением. Зебровски то время, которое мне понадобится для подготовки, проведет, разглядывая подозреваемых, и просигналит мне, кто из них может расколоться первым. Моя единственная работа – напугать их до чертиков. Я и есть угроза, страшный зверь в шкафу. А Зебровски будет добрый коп, или хотя бы не такой страшный.

А мне, чтобы стать достаточно страшной, пришлось достать из джипа вторую сумку со снаряжением. Пришлось пройти среди тел, лежащих на неровных булыжниках. В телевизоре тела накрывают белыми простынями, но в жизни эти простыни не появляются словно по волшебству. У нас всего две «Скорых» было на месте, когда началось, и весь запас простынь, одеял и всего вообще достался живым и раненым, тем, кого можно было спасти. Санитары достали мешки для трупов, но времени упаковать тела пока не нашли. Кто-то из полицейских накрыл мешками, как темными пластиковыми одеялами, самых с виду молодых, похожих на детей. Может, они по возрасту годились кому-нибудь в бабушки-дедушки, но тела будто принадлежали подросткам, максимум – семнадцатилетним юнцам. Взрослые с виду мертвецы, среди которых я шагала, невидящими глазами уставились в небо. Копы отводили взгляд, проходя мимо, будто им неприятно смотреть на мертвецов. Я – смотрела, потому что это были мертвые вампиры, и убивала их не я. Я не удостоверилась, что каждый из них безопасно и окончательно мертв. С вампирами штука хитрая, и даже в больницах с полным набором нужной аппаратуры не всегда легко установить, когда наступает окончательная смерть. Сканирование мозга позволяет говорить лишь о вероятной смерти, да и эта техника для вампиров пока еще в младенческом состоянии. Как можно определить, что нежить перестала жить?

Я остановилась возле трупа, похожего на идеального дедушку, будто какой-то агент Голливуда выбрал его на кастинге изображать печального и несчастного мертвеца на неровных булыжниках. Может, потом я буду ему сочувствовать, но сейчас меня тревожило, что на теле не видно серьезных повреждений. Пулевая рана слишком низко для попадания в сердце, а голова вроде вообще невредима. То, что я вижу, вампира никак не должно убить.

– Ты вполне спокойно на них смотришь? – спросил подошедший Ульрих.

– Вполне, – ответила я, не отводя глаз от тела.

Он хохотнул как-то очень по-мужски. Я уже знала что он имел в виду: выражал одобрение и удивление. Мужчин всегда удивляет, когда я от них не отстаю. Особенно мужчин постарше. Я выгляжу моложе своего возраста, я женщина, я низкорослая. Тройная угроза самолюбию любого мужчины или его ожиданиям. У Ульриха самолюбие нормальное, а вот ожидания его получили хорошего пинка.

– Говорят, что ты будешь потрошить тела на глазах у других вампиров. Это правда?

Я кивнула, все еще глядя на лежащее тело.

– Помогу тебе занести твои инструменты в помещение.

Тут я посмотрела на него, и то, что я увидела, заставило меня наклонить голову, будто пытаясь лучше разглядеть блеск его глаз. Он был зол, но той злостью, что наполняет глаза светом и заставляет кровь приливать к щекам. Будь он женщиной, я бы могла сказать: «Тебе идет, когда ты злишься».

– Твой партнер вне опасности? Выздоровеет?

Он кивнул, но глаза его сузились, и гнев стал похож на то, чем и был: на ненависть. Он был заточен на вампиров – или против них – и не сегодня это началось. Давнюю застарелую ненависть я умею узнавать, когда вижу. Можно бы спросить, в чем дело, но это против мужского кодекса – вот так в лоб. Так можно с полицейскими, которых я давно и хорошо знаю – они мне разрешают иногда быть бестактной, быть женщиной, но с новыми знакомыми я должна быть своим парнем. А парни не задают вопрос насчет эмоций, когда в этом нет необходимости. Необходимости и не было, просто мне хотелось, поэтому я промолчала. Пока что.

– Я хочу видеть их лица, – сказал он.

– Ты про задержанных вампиров?

– Ага.

– А я не хочу.

Он посмотрел на меня озадаченно:

– Почему?

– Потому что весь этот страх, ненависть и отвращение будут направлены на меня. А быть монстром неприятно, Ульрих.

– Монстры – они.

– Попробуй посидеть, закованный в цепи, смотреть, как я вырезаю чье-то сердце и отрубаю голову прямо у тебя на глазах, и при этом знать, что я вполне законно могу сделать – и, вероятно, сделаю, – то же самое с тобой. Ты не подумаешь, что я монстр?

– Я подумаю, что ты делаешь свою работу.

– Ты знаешь, что по закону я не обязана убивать вампира до того, как начну вынимать сердце или отрезать голову? Я это могу сделать, пока вампир жив и в сознании.

– И ты так делала?

– Да, – ответила я, и детализировать не стала.

Не стала ему рассказывать, что это было много лет назад, когда я была молода, глупа и считала вампиров монстрами, и не соображала, что у меня есть право подождать, пока вампир умрет на заре, и тогда его ликвидировать. Убивать их, пока они живы, было началом понимания, что, быть может, у вампирского вопроса и вообще вопроса о монстрах есть не одна сторона. Однажды я это сделала, чтобы получить от вампира информацию, в качестве узаконенной пытки. Второй раз я такого не делала. Бывают вещи, которые приходится делать, а потом жить в мире с собой. Это не значит, что они не оставляют на душе пятна.

Я зашагала опять к своей машине, взяла свое снаряжение и готова была проткнуть колом сердце любого из убитых вампиров, – тех, у кого нет очевидной дыры в сердце или в мозгу. Колами я не часто пользуюсь, но по закону обязана иметь в комплекте достаточно. Воспользуюсь ими как разметочными колышками, пока не придет время вырезать из тел сердца. Пока ни у кого не хватит дури вытащить кол из тела, вампир будет лежать в нокауте, пока до него очередь не дойдет или пока не взойдет солнце и не сделает за меня мою работу. Хотя последнее сейчас незаконно – признано жестоким и необычным, равносильно сожжению человека заживо. Насчет жестокости не спорю, но получается очень много тел, которые надо уничтожить до восхода. Мне понадобится помощь.

Глава одиннадцатая

Помощью был федеральный маршал Ларри Киркланд. Он моего роста – для мужчины маловат, – с синими глазами, с веснушками и короткими оранжево-рыжими волосами, отросшими ровно настолько, чтобы клубиться по голове кудряшками. У его двухлетней дочери такие же кудри, но более темные, как у матери. У девочки локоны отросли до плеч. Ларри все еще выглядел как выросший Худи-Дуди, но вокруг рта у него залегли морщинки, как будто слишком часто приходится ему бывать серьезным или даже угрюмым. Когда он только стал моим учеником в ремесле ликвидатора, улыбка у него с лица не сходила. Я его предупреждала, что эта работа может его сожрать, если ей позволить.

Разговор происходил возле тел.

– Я заколола всех, у кого повреждения не давали картину стопроцентной смерти. Проткни остальных и приходи к нам наверх.

– Зачем приходить? – спросил он, явно насторожившись. Этому он тоже научился на работе.

Я ему уже говорила, что собираюсь сделать, чтобы расколоть подозреваемых.

– Ты будешь работать в одной комнате с одним подозреваемым, я в это время буду разрабатывать другого. Времени уйдет вдвое меньше, и повышаются шансы получить полезную информацию до рассвета.

Лицо Ларри пошло знакомыми упрямыми морщинами, углы губ опустились. Вот отчасти на этом он заработал свои морщины – на упрямом скептицизме. У меня тоже они были когда-то давно, сколько полагается, но последние годы у меня лицо морщится только в улыбках. Я улыбнулась, покачала головой и вздохнула.

– Чему улыбаешься? – спросил он, и голос его был так же подозрителен, как выражение лица.

– Тебе, себе, ничему, всему.

– Это что-нибудь значит, Анита?

Нахмуренное лицо малость просветлело, но вид у Ларри был усталый – не от многочасовой работы, а от ситуации. Мы оба от нее устали.

– Значит, что я умею читать твое настроение по лицу, по положению плеч. Все мы свою работу делаем, Ларри.

– Отрубить голову и вырезать сердце мертвым вампирам, чтобы они не поднялись из могилы, – это моя работа. Казнить вампиров, чья смерть санкционирована законом, – это моя работа. А вот помогать полиции терроризировать подозреваемых в мои должностные обязанности не входит. Это будет как посадить мертвое тело на электрический стул на глазах у осужденных-людей. Тело все равно мертвое, так что ты его не убьешь у них на глазах, но запах жареного мяса до них дойдет. Это варварство, Анита, и я не стану играть роль монстра-в-шкафу для Зебровски.

Я вздохнула. Случались у нас с ним такие философские разногласия. Не на эту конкретную тему, потому что я никогда раньше не проводила такого допроса, но…

– Значит, я могу быть монстром, а тебе это не подходит?

– Если тебе от того, что ты делаешь, кажется, что ты монстр, Анита, значит, ты поступаешь неправильно. А если ты знаешь, что это неправильно – так не делай. Все просто.

Он был так серьезен, так уверен в своей правоте. Как всегда.

– А если я этого делать не буду, и ты этого делать не будешь, кто тогда будет?

– Неужто ты не понимаешь, Анита: никто этого делать не должен. Это ужасно и вообще никогда не должно делаться. И уж точно это не должен делать обладатель значка. Мы – положительные герои, а положительные такого не делают.

– Надо найти вампиров, пока они больше никого не убили.

– Будем допрашивать этих подозреваемых так же, как любого другого.

– Обычный допрос требует времени, Ларри, а завтра после заката эти вампиры восстанут голодными. Они убивали, они убили полицейских. И знают, что обречены, поэтому терять им нечего. И потому еще опаснее.

– Значит, должен быть способ это сделать, не становясь самим преступниками, Анита.

Я покачала головой, сдерживая закипающую злость, теплый прилив памяти о временах, когда что угодно могло меня разозлить, и я не владела собой так, как сейчас.

– Ларри, если бы меня здесь не было, тебе пришлось бы самому делать эту грязную работу.

– Если бы тебя здесь не было, я бы все равно не стал этого делать. Потому что не должен.

Он был так уверен в себе, так уверен в своей правоте.

Я сосчитала до десяти, стараясь дышать ровно и медленно.

– Сколько раз мое согласие быть монстром спасало жизнь невинным людям?

Он глянул на меня сердито, и видно стало, что он тоже сдерживается с некоторым трудом.

– Не знаю.

– Дважды? – предложила я.

– Сама знаешь, что больше.

– Четырежды? Пять раз? Десяток, дюжина? Сколько раз ты готов признать, что когда я стреляла или причиняла боль, это спасало кому-то жизнь, и не одну, быть может?

Другие могут себе лгать, но Ларри придерживается своих убеждений, и все же понимает, чего они ему стоят. Это одна из его спасительных черт.

– Двадцать раз, может быть, тридцать, о которых я знаю, когда ты переступала черту, но в результате, признаю, это предотвращало жертвы.

– И сколько жизней я спасла, становясь монстром?

– Я тебя так не называл.

– Сколько жизней я спасла, становясь преступником?

– Десятки. Может быть, сотни, – ответил он, глядя прямо мне в глаза.

– Получается, если бы я не делала за тебя грязную работу, ты бы допустил смерть сотен невинных жертв?

Он сжал руки в кулаки, но глаз не отвел.

– Я никого пытать не буду. Я не буду убивать, если не буду вынужден.

– Пусть даже твои принципы обойдутся в сотни жизней?

Он кивнул:

– Принципы нужны не на тот случай, когда все легко. Если ты их отодвигаешь в сторону, когда тебе удобно, это не принципы.

– Ты называешь меня беспринципной?

– Нет. Я только говорю, что у нас разные стандарты. И мы оба убеждены, что мы правы.

– Нет, Ларри. Я не убеждена, что я права. Я делала такое, что мне до сих пор кошмары снятся. И про сегодня они тоже будут сниться.

– Это значит, ты знаешь, что поступаешь неправильно. Это твоя совесть с тобой говорит. Орет во весь голос.

– Я знаю.

– Так как же ты можешь?

– Потому что мне легче перенести новые кошмары, чем глядеть в глаза родственникам, у которых отец, мать, дочь, дедушка погиб из-за того, что мы не поймали вампиров вовремя.

– Я бы предпочел извещать родных и выражать соболезнование, чем делать что-то такое, что считаю настолько неправильным, настолько…

– Скажи это слово, – сказала я. И повторила шепотом: – Скажи.

– Преступным. Я бы предпочел извещать родных и выражать соболезнование, чем делать что-то настолько преступное.

Я кивнула – не то чтобы согласилась, просто кивнула.

– Тогда хорошо, что у нас есть я и могу себе позволить преступное. Потому что я предпочитаю потрошить тела и терроризировать задержанных, нежели видеть еще одну семью в трауре или объяснять кому бы то ни было, как вышло, что кровососы убили очередную жертву – потому что мы слишком хорошо умеем отличать зло от добра и не можем добывать информацию преступным путем.

– Здесь мы с тобой никогда не придем к согласию, – сказал он тихо, но очень твердо.

– Нет, – ответила я. – Не придем.

– Значит, ты будешь у Зебровски букой, а я тут буду закалывать тела.

– Я не бука, Ларри. Буки на самом деле нет, а я есть.

– Анита, иди к ним. Давай просто прекратим.

– Нет еще. – Я покачала головой.

– Анита…

Я прервала его, подняв руку:

– Я не бука, Ларри. Я монстр.

– Без разницы.

– Есть разница. Я сказала уже, бука не существует, а монстры – реальны. Значит, я не бука, а монстр. Ручной монстр у копов.

– Ты ни у кого не ручной… монстр или как хочешь называй, Анита. А если кто-то и делает из тебя монстра, то это ты сама.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Все возрасты любви» – единственная серия рассказов и повестей о любви, призванная отобразить все ли...
Нерасторжимая пара Мерсье и Камье неоднократно пытаются покинуть город, в котором угадывается Дублин...
В монографии рассматриваются основания освобождения от уголовной ответственности, прекращения уголов...
Сборник состоит из рассказов и миниатюр о жизни армянской семьи в Баку, Армении и России; о судьбах ...
В канун праздника восьмого марта это случилось, когда и весна, и женщины, как сами понимаете, прекра...
Преподобный Анастасий Синаит – известный святой подвижник и православный богослов, живший в VII веке...