Долорес Клейборн Кинг Стивен

— Я не могу выяснять что-то, пока вы сидите здесь, миссис Сент-Джордж, — сказал он. — Почему бы вам не пойти в кафе и не выпить чашечку крепкого горячего кофе? Судя по вашему состоянию, вам нужно именно это. Я присоединюсь к вам через пятнадцать минут. Нет, лучше через полчаса.

— Благодарю, — ответила я. — Огромное спасибо.

Он вздохнул и начал собирать все бумажки в стопку.

— Наверное, я теряю разум, — пробормотал он, а потом нервно рассмеялся.

— Нет, — сказала я. — Просто вы помогаете женщине, которой больше не к кому обратиться. Вот и все.

— Страдающие женщины всегда были моей слабостью, — сказал он. — Дайте мне полчаса. Может быть, чуточку больше.

— Но вы придете?

— Да, — ответил он. — Обязательно.

И он пришел, но не через полчаса, а минут через сорок пять, и к тому времени я уже решила, что он оставил меня в беде. Когда он вошел в кафе, я подумала, что он принес плохие новости. Мне показалось, я прочитала это на его лице.

Он несколько секунд постоял у входа, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что в кафе нет никого, кто мог бы создать для него проблемы, увидев нас вместе после скандала, учиненного мною в банке. Затем он подошел к столику в углу, за которым я сидела, и сказал:

— Деньги до сих пор в банке. Большая их часть. Около трех тысяч долларов.

— Слава Богу! — облегченно вздохнула я.

— Это хорошая часть, — продолжал он. — Хуже то, что новый счет открыт только на его имя.

— Ну конечно, — ответила я. — Он ведь не давал мне подписывать никаких банковских документов. Ведь это выводит меня из игры, ведь так?

— Многие женщины не понимают даже этого, — заметил мистер Пис. Он кашлянул и поправил галстук, а потом нервно оглянулся — посмотреть, кто вошел, когда зазвенел колокольчик на входной двери. — Многие женщины подписывают любые бумаги, которые их мужья раскладывают перед ними.

— Ну что ж, я не многая из женщин, — ответила я.

— Я это заметил, — сухо произнес он. — В любом случае я выполнил вашу просьбу, и теперь мне действительно необходимо возвратиться в банк. Сожалею, что у меня нет времени выпить с вами чашечку кофе.

— Знаете, — сказала я, — я сомневаюсь в этом.

— Так же, как и я, — ответил он. Но он пожал мне руку, как мужчина мужчине, и я восприняла это как комплимент. Я оставалась на своем месте, пока он не ушел, и когда ко мне подошла официантка и спросила, хочу ли я еще чашечку кофе, я поблагодарила и отказалась, сказав, что у меня уже от первой появилась изжога. Так оно и было, только дело было вовсе не в кофе.

Человек всегда находит, за что быть благодарным судьбе, в каком бы бедственном положении он ни оказался, и, возвращаясь назад на пароме, я была благодарна ей хотя бы за то, что не упаковала вещи; благодаря этому мне не нужно было снова все распаковывать. И я была рада, что ничего не сказала Селене. Я уже было решилась, но в последний момент испугалась, что секрет может оказаться слишком огромным для нее, она поделится им с подружкой, и таким образом все дойдет до Джо. Мне даже пришло в голову, что она могла бы заупрямиться и отказаться уехать. Я не думаю, что это могло случиться, судя по тому, как она избегала Джо, но когда имеешь дело с подростком, возможно все — абсолютно все.

Итак, у меня были причины для благодарности, но не было никаких идей. Я не могла снять деньги с нашей общей сберегательной книжки; там лежало всего-навсего сорок шесть долларов, а на текущем счету их оставалось еще меньше — если мы еще не превысили кредит, то были весьма близки к этому. Я не собиралась вот так, схватив детей в охапку, бежать куда глаза глядят; нет, сэр, нет, мэм. Если я сделаю это, то Джо потратит все деньги просто в отместку. Он и так спустил долларов триста, если верить мистеру Пису… но осталось около трех тысяч, и долларов двести пятьдесят я вложила лично — я заработала их, скребя пол и надраивая окна, развешивая простыни этой суки Веры Донован — шесть прищепок, а не четыре, — только за это лето. Конечно, это не было так тяжело, как зимой, но все же это не было похоже на прогулку по парку.

Однако нам с детьми все равно нужно было уезжать, я уже решилась на это, но будь я проклята, если мы уедем без цента в кармане. Я имею в виду, что мои дети должны были получить свои деньги обратно. Возвращаясь на остров и стоя на передней палубе «Принцессы», я знала, что собираюсь выбить из Джо эти деньги обратно. Единственное, чего я не знала, так это как я все сделаю.

Жизнь продолжалась. Если судить поверхностно, то кажется, что ничего не меняется, кажется, что на острове никогда ничего не меняется… если только вы не вникаете в сузь. Но внутри жизни намного больше, чем снаружи, и по крайней мере для меня все очень сильно изменилось в ту осень. Изменилось то, как я видела вещи, как воспринимала их, — мне кажется, именно в этом заключались главные изменения. Теперь я говорю не только о третьем глазе; к тому времени я уже видела все, что мне нужно было видеть двумя своими глазами.

То, с каким грязным, свинским вожделением Джо иногда смотрел на Селену, когда она, например, надевала халатик, или то, как он смотрел на ее попку, когда она наклонялась, чтобы поднять что-нибудь с пола. То, как она обходила его, когда он сидел в кресле, а ей нужно было пройти в свою комнату через гостиную; то, как она старалась никогда не прикоснуться к его руке, передавая ему за столом тарелку. Сердце мое ныло от стыда и горя, но это доводило меня до такого бешенства, что у меня сводило спазмами желудок. Господи, он был ее отцом, его кровь текла в ее жилах, у нее были его темные волосы, но глаза его становились круглыми, если неожиданно приоткрывался ее халатик.

Я видела, как Джо-младший тоже старался избегать его и не отвечал на вопросы отца, если мог, и бормотал что-то в ответ, если этого не удавалось избежать. Я вспоминаю тот день, когда Джо-младший показал мне свое сочинение о президенте Рузвельте, когда получил его обратно от учительницы. Она поставила «А с плюсом» и написала, что это единственная «А с плюсом», поставленная ею за двадцать лет преподавания, и она считает, что было бы неплохо отослать сочинение в газету. Я спросила Джо-младшего, отошлет ли он свое сочинение в «Америкэн» или «Таймс», заметив при этом, что с удовольствием оплачу все почтовые расходы. Но он только покачал головой и рассмеялся. Мне этот смех вовсе не понравился — он был грубым и циничным, напоминавшим смех его отца.

— И выслушивать отца следующие шесть месяцев? — спросил он. — Благодарю покорно. Разве ты не слышала, как отец называет его?

Я как сейчас вижу, Энди, как Джо-младший стоит на веранде, засунув руки в карманы брюк и глядя на меня сверху вниз (ему было всего двенадцать, но рост у него был около шести футов), а я держу в руках его сочинение с отметкой «А с плюсом». Я отлично помню горькую улыбку, застывшую в уголках его губ. Эта улыбка не предвещала ничего хорошего, в ней не было радости и счастья. Это была улыбка его отца, хотя я никогда не смогла бы сказать мальчику об этом.

— Из всех президентов отец больше всего ненавидит Рузвельта, — произнес Джо-младший. — И поэтому для сочинения я выбрал именно его. А теперь верни мне тетрадь, пожалуйста, я сожгу ее.

— Нет, сыночек, — ответила я, — и если ты хочешь узнать, что такое быть сброшенным с веранды своей собственной матерью, ты можешь попытаться отобрать у меня сочинение.

Джо-младший пожал плечами. Он сделал это совсем как его отец, но улыбка его стала шире, а его отец никогда в жизни не был способен на такую милую и искреннюю улыбку.

— О'кей, — произнес он. — Только не показывай ему, хорошо?

Я пообещала, и он побежал играть в баскетбол со своим приятелем Рэнди Джигором. Наблюдая, как он исчезает из вида, я не выпускала сочинение из рук и размышляла о только что происшедшем между нами. В основном я думала о том, как моему сыну удалось заработать единственную за двадцать лет «А с плюсом» по истории, и о том, что он выбрал для своей работы президента, которого его отец ненавидел больше всего.

К тому же был еще Малыш Пит, который поддергивал штанишки, и надувал нижнюю губу, и называл людей ублюдками, и оставался за проказы после уроков три дня из пяти. Однажды мне даже пришлось идти из-за него в школу, потому что он так сильно ударил какого-то малыша по голове, что у того из уха потекла кровь. И вот что сказал по этому поводу его отец:

— Надеюсь, в следующий раз он будет знать, что значит становиться на твоем пути, правда, Пити?

Я увидела, как засияли глаза парнишки, когда Джо сказал это, и я видела, с какой нежностью Джо отнес его в кроватку пару часов спустя. Казалось, что в ту осень я могла увидеть все что угодно… но больше всего мне хотелось найти способ избавиться от Джо.

И знаете, кто наконец-то подсказал мне ответ? Вера. Вот именно — Вера Донован собственной персоной. Она была единственным до сегодняшнего дня человеком, который знал о моих проблемах. И это именно она подбросила мне идею.

В пятидесятых Донованы — по крайней мере Вера и ее дети — отдыхали на острове дольше всех остальных — они приезжали в День Поминовения на уик-энд и оставались все лето, а уезжали в День Труда. Я не знаю, можно ли было сверять по ним часы, но календарь можно было сверять наверняка. Я нанимала уборщиц в среду после их отъезда, и мы вычищали дом от крыши до подвала, снимали с кроватей белье, надевали на мебель чехлы, собирали детские игрушки и относили их вместе со складными картинками-загадками в подвал. Мне кажется, что к шестидесятому году, когда умер хозяин, этих загадок собралось там больше трехсот. Я могла производить такие основательные уборки потому, что знала — никто не приедет в этот дом до Дня Поминовения в следующем году.

Конечно, было и несколько исключений; в год, когда у меня родился Малыш Пит, Донованы проведи на острове День Благодарения note 7 (дом уже полностью был подготовлен к зиме), а несколько лет спустя они отпраздновали здесь Рождество. Я помню, как дети Донованов взяли с собой Селену и Джо-младшего кататься на санках и как Селена вернулась домой после трех часов катанья с горки с раскрасневшимися, как яблоки, щечками и сверкающими, как бриллианты, глазками. Тогда ей было не больше восьми, но я вполне уверена, что она просто помешалась на огромной машине Дональда Донована.

Итак, они провели на острове День Благодарения и Рождество, но это были исключительные случаи. Они были летними отдыхающими… по крайней мере дети и сам Майкл Донован. Вера была родом совсем из других мест, но под конец она превратилась в такую же островитянку, как и я, а может быть, даже большую.

В 1961 году все было так же, как и в предыдущие годы, хотя муж Веры и погиб в автомобильной катастрофе год назад, — она приехала вместе с детьми в День Поминовения и занималась тем, что вязала, разбирала загадки, собирала раковины, курила сигареты и пила особые коктейли Веры Донован. Но теперь все было по-другому, даже я видела это, а ведь я была всего-навсего приходящей прислугой. Дети стали какими-то скованными и притихшими, наверное, они все еще оплакивали своего папочку, а Четвертого июля note 8 между ними даже возникла ссора, когда они все трое обедали в ресторане. Я помню, что Джимми Де Витт, обслуживавший их, говорил, что речь шла о какой-то машине.

В чем бы там ни было дело, дети уехали на следующий день. Управляющий перевез их на большом личном катере Донованов на материк, а какой-то другой служащий увез их и оттуда. С тех пор я никого из них не видела. Вера осталась одна. Было видно, что она страдает, но она осталась. В то лето находиться рядом с ней было очень тяжело. Она уволила, наверное, полдюжины приходящих служанок ко Дню Труда, и когда я увидела «Принцессу», отчаливающую от причала с Верой на борту, я готова была поклясться, что следующим летом не увижу ее. Она будет налаживать отношения со своими детьми — ей нужно было помириться с ними, ведь это единственное, что у нее осталось, — и если им надоел Литл-Толл, она присоединится к ним и проведет лето в другом месте. Кроме того, теперь настало их время, и Вера должна была признать это.

Все эти мысли только доказывают, насколько плохо я знала Веру Донован. Что касается этой кошки, то она не признала бы самого Господа Бога, если бы не захотела. Она появилась, приплыв на пароме в День Поминовения в 1962 году, — одна — и оставалась на острове до самого Дня Труда. Она приехала одна, она никому не сказала доброго слова, она пила больше, чем обычно, она была похожа на Ангела Смерти, но она приехала и осталась, и она раскладывала свои картинки и ходила на пляж — теперь уже одна — и собирала свои раковины, совсем как всегда. Однажды она сказала мне, что надеется на то, что Хельга и Дональд проведут август в Пайнвуде (так они называли свой дом; возможно, ты знаешь это, Энди, но я сомневаюсь, что Нэнси это известно), но они так никогда здесь и не появились.

Именно в 1962 году Вера начала приезжать на остров после Дня Труда. Она позвонила мне в середине октября и попросила подготовить дом, что я и сделала. Она провела здесь три дня — управляющий приехал с ней и жил в комнатах над гаражом, — а потом снова уехала. Прежде чем уехать, она позвонила мне и попросила присматривать за отоплением в доме и не зачехлять мебель.

— Ты будешь видеть меня намного чаще после того, как устроятся дела моего мужа, — сказала она. — Возможно, намного чаще, чем тебе этого хотелось бы, Долорес. И я надеюсь, ты увидишь и детей.

Но нечто в ее голосе заставило меня засомневаться в реальности последнего.

В следующий раз она приехала в конце ноября, где-то через неделю после Дня Благодарения, сразу же позвонила мне и попросила убрать в доме и застлать кровати. Дети были, конечно, не с ней — в школе шла учебная неделя, — но она сказала, что, возможно, они в последний момент решат провести уик-энд вместе с ней. Возможно, она знала, что этого не будет, но в душе Вера была герлскаутом и предпочитала быть готовой ко всему.

Я сразу же пришла, потому что в это время года для людей моей профессии наступало затишье. Под проливным дождем я с трудом добралась до дома Донованов. Я шла, опустив голову, полностью погрузившись в нелегкие думы, как и обычно в те дни после того, что случилось с деньгами моих детей. Со времени моего посещения банка прошел почти целый месяц, и с тех пор эта проблема сжигала меня изнутри точно так же, как капля пролитой кислоты выжигает дырку на одежде или на коже.

Я не могла есть, спала не больше трех часов, да и то меня мучили ночные кошмары, я даже забывала, что нужно переодеваться. Мой ум постоянно возвращался к тому, что Джо сделал с Селеной, как он выудил деньги из банка и как мне теперь вернуть их. Я понимала, что мне нужно хоть немного перестать думать обо всех этих вещах, чтобы найти ответ — если бы я смогла не думать! — но это казалось мне невозможным. Я зациклилась на одной проблеме, что доводило меня до безумия, и это закончилось тем, что я рассказала обо всем случившемся Вере.

Я действительно не собиралась рассказывать ей; она была как разъяренная тигрица после смерти своего мужа, и я вовсе не хотела изливать душу перед женщиной, поступающей так, будто против нее ополчился весь мир. Но когда я пришла в тот день, ее настроение наконец-то изменилось к лучшему.

Вера сидела в кухне и вырезала какую-то заметку из газеты. Она сказала:

— Посмотри-ка, Долорес, если нам повезет и погода станет нашей союзницей, следующим летом мы будем наблюдать нечто действительно поразительное.

До сих пор я слово в слово помню название той статьи, хотя прошло уже столько лет, потому что, когда я прочитала его, что-то зашевелилось внутри меня. «ПОЛНОЕ СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ В СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ НОВОЙ АНГЛИИ СЛЕДУЮЩИМ ЛЕТОМ». В газете была помещена маленькая карта, показывающая, через какую часть штага Мэн будет проходить полоса затмения, и Вера красной ручкой поставила точку в том месте, где располагался Литл-Толл.

— Следующее затмение будет в конце следующего века, — сказала она. — Наши праправнуки смогут увидеть его, Долорес, но нас уже давным-давно не будет… так что нам лучше наслаждаться тем, которое будет через полгода!

— Возможно, в тот день дождь будет лить как из ведра, — ответила я, вряд ли задумываясь над своими словами, и судя по тому, в каком мрачном настроении

Вера была со дня смерти своего мужа, я подумала, что она заорет на меня. Но вместо этого она рассмеялась и пошла наверх, что-то мурлыкая себе под нос. Я тогда еще подумала, что погода в ее сердце действительно изменилась. От прошлых переживаний не осталось и следа.

Часа через два я поднялась в ее комнату постелить белье на кровати, на которой она в последующие годы беспомощно пролежала столько времени. Вера сидела в своем кресле около окна, вязала плед и все еще напевала. Несмотря на включенное отопление, в комнате было прохладно — нужно время, чтобы прогреть такой огромный дом, — поэтому Вера накинула на плечи розовую шаль. К тому времени усилился ветер с запада, и дождь, барабанящий в окно спальни, напоминал звук швыряемого изо всей силы песка. Когда я взглянула в окно, то увидела свет над гаражом — значит, управляющий уютно устроился в своей маленькой квартирке.

Я застелила нижнюю простыню, абсолютно не думая ни о Джо, ни о детях, когда у меня вдруг начала дрожать нижняя губа. «Перестань, — приказала я самой себе. — Прекрати сейчас же!» Но губа не переставала дрожать. А потом задергалась и верхняя. Моментально глаза мои наполнились слезами, ноги подкосились, я плюхнулась на Верину кровать и заплакала.

Если говорить правду, то я визжала, как боров. Дело в том, что я не просто плакала; я прикрыла лицо фартуком и выла. Я так устала, у меня помрачилось сознание. В течение нескольких недель я не спала ночами, не зная, как найти выход. В голове у меня пронеслась мысль «Ты ошибаешься, Долорес. Ты все-таки думала о Джо и детях». Конечно, я думала. Выходило так, что я ни о чем другом думать больше не могла, именно из-за этого я и разрыдалась.

Не знаю, сколько времени я провела вот так, в слезах и соплях, но я знаю, что, когда я наконец-то успокоилась, вся моя физиономия была мокрой и распухшей, а дышала я так, будто пробежала мили две или три. Я боялась опустить фартук, потому что мне казалось — как только я сделаю это, Вера скажет: «Это был отличный спектакль, Долорес. Ты можешь получить расчет в пятницу. Кенопенски — вот, вот какая фамилия у управляющего, Энди, наконец-то я вспомнила это, — заплатит тебе». Это было бы так похоже на нее. Но ничто не могло быть похоже на нее. Даже в те дни, когда с мозгами у нее было все в порядке, невозможно было предсказать поступки Веры.

Когда я наконец-то отняла фартук от лица, она сидела у окна с вязанием на коленях, глядя на меня так, будто я была каким-то новым и интересным насекомым. Я помню изогнутые тени от струящегося по стеклу дождя на ее щеках и лбу.

— Долорес, — сказала она, — только не говори мне, что ты была недостаточно осторожна и позволила этому чудовищу, с которым ты живешь, снова обрюхатить тебя.

Сначала я даже не поняла, о чем она говорит, когда она сказала «обрюхатить» note 9 — в голове у меня пронеслась картина той ночи, когда Джо ударил меня скалкой, а я огрела его кувшином. Потом до меня дошло, и я рассмеялась. А через секунду я уже хохотала с такой же силой, с какой плакала несколько мгновений назад, и так же не могла сдержаться. Я знала, что это ужасно — сама мысль снова быть беременной от Джо вселяла в меня ужас, и даже сознание того, что больше мы не занимаемся тем, от чего могут появиться дети, не меняло этого — но даже осознание того, что заставило меня рассмеяться, не помогло остановить смех.

Вера еще несколько секунд смотрела на меня, потом взяла с колен вязанье и преспокойно продолжила вязать. Она даже снова начала напевать. Как будто то, что ее экономка сидит на незаправленной кровати и воет, как волчица на луну, было самой естественной вещью в мире. Если так, значит, в их доме в Балтиморе должна была быть особая прислуга.

А потом мой смех снова перешел в рыдания — так иногда в начале зимы дождь переходит в снег. Наконец все сошло на нет, и я просто сидела на ее кровати, чувствуя усталость и стыд… но как-то очистившись изнутри.

— Простите, миссис Донован, — сказала я. — Простите меня.

— Вера, — произнесла она.

— Простите?.. — переспросила я.

— Вера, — повторила она. — Я настаиваю, чтобы все женщины, закатывающие истерику на моей кровати, отныне и во веки веков называли меня по имени.

— Я не знаю, что на меня нашло, — произнесла я.

— О, — возразила она, — мне кажется, ты отлично знаешь. Умойся, Долорес, ты можешь воспользоваться моей ванной комнатой.

Я пошла в ванную умыться и долго оставалась там. Правда заключалась в том, что я немного побаивалась выходить. Я уже не переживала за то, что она меня выгонит с работы после разрешения называть ее Верой, а не миссис Донован — так не ведут себя с человеком, с которым хотят распрощаться через пять минут, — но я не знала, что она собирается сделать. Вера могла и умела быть жестокой; если вы еще не поняли этого из моего рассказа, значит, я напрасно теряла время. Она могла подколоть когда и где хотела и когда делала это, то делала очень умело.

— Ты что застряла там, Долорес? — позвала Вера, и я поняла, что не могу больше задерживаться. Я выключила воду, вытерла лицо и вернулась в спальню. Я снова стала извиняться, но она оборвала меня. Она все еще с интересом смотрела на меня, будто я была диковинным насекомым.

— Знаешь ли ты, что поразила меня до глубины души, женщина? — сказала Вера. — Все эти годы я не была уверена, что ты можешь плакать, — мне казалось, ты сделана из камня.

Я пробормотала, что совсем не отдыхала в последнее время.

— Я вижу это, — сказала она, — У тебя подходящий набор от Луиз Виттон под глазами да и в руках пикантная дрожь.

— Что у меня под глазами? — спросила я.

— Неважно, — ответила она. — Расскажи, что случилось. Только та самая булочка в печке могла быть единственной причиной для такого неожиданного взрыва, которую я смела предположить, и, должна признаться, что до сих пор я не могла представить себе другую. Итак, просвети меня, Долорес.

— Не могу, — сказала я, и будь я проклята, если не почувствовала, как снова на меня накатывается эта волна; если я буду неосторожна, то скоро снова буду сидеть на ее кровати, прикрыв фартуком лицо.

— Можешь и расскажешь, — отчеканила Вера. — Нельзя целый день выть, надрывая сердце. У меня разболится голова, и мне придется принимать аспирин. А я терпеть не могу принимать аспирин. Он раздражает слизистую желудка.

Я присела на краешек кровати и взглянула на нее. Я открыла рот без малейшей мысли о том, что может выйти оттуда. Произнесла же я следующее:

— Мой муж пытается соблазнить собственную дочь, а когда я пошла взять из банка деньги на обучение детей, чтобы уехать с детьми от него, я выяснила, что он выгреб все до последнего цента. Нет, я не сделана из камня, я вовсе не каменная.

Я снова расплакалась, но теперь уже не так горько, как в первый раз, и уже не испытывала потребности прятать лицо под фартуком. А когда я перешла на всхлипывания, Вера попросила рассказать все от начала до конца, не опуская ни единой детали.

И я сделала это. Я ни за что не поверила бы, что могу хоть кому-нибудь рассказать об этом, и меньше всего Вере Донован, с ее деньгами и домом в Балтиморе, с ее любимчиком управляющим, главной обязанностью которого было водить ее машину, но я действительно рассказала ей, и я чувствовала, как исчезает тяжесть из моего сердца с каждым произнесенным словом. Я поведала Вере все так, как она и хотела, — не утаив ничего.

— Поэтому я в затруднительном положении, — закончила я. — Я не могу придумать, что мне делать с этим сукиным сыном. Конечно, я могу забрать детей и зацепиться где-нибудь на материке — я никогда не боялась тяжелой работы, — но не в этом дело.

— А в чем же? — спросила Вера. Плед был уже почти довязан — ее пальцы работали быстрее обычного.

— Он едва не изнасиловал свою собственную дочь, — ответила я. — Но он до такой степени запугал ее, что она может никогда не оправиться от этого, и он сам назначил себе награду почти в триста долларов за свое отвратительное поведение. И я не хочу позволить ему продолжать в том же духе — вот в чем проблема.

— Неужели? — мягко произнесла Вера, ее спицы стучали, дождь барабанил по стеклу, а тени дрожали и извивались на ее щеках и лбу, как черные змеи. Глядя на нее, я вспомнила рассказанную мне бабушкой сказку о трех сестрах, живущих на небесах и плетущих наши жизни… одна прядет, другая держит, а третья перерезает нить, когда ей это взбредет в голову. Кажется, эту последнюю звали Атропос. Но даже если и не так, то все равно от этого имени у меня мурашки до сих пор бегают по спине.

— Да, — ответила я, — но будь я проклята, если я вижу способ поступить с ним так, как он того заслуживает.

Клик-клик-клик. Рядом с Верой стояла чашечка чая, и она надолго притихла, делая глоток за глотком. Вера посмотрела на меня так, будто собиралась просверлить меня насквозь.

— Но что хуже для тебя, Долорес? — произнесла она, наконец-то отставляя чашку и снова берясь за вязанье. — Так что, ты говоришь, для тебя хуже? Не для Селены, не для мальчиков, а для тебя?

Мне даже не нужно было думать над ответом.

— То, что этот сукин сын смеется надо мной, — сказала я. — Вот что для меня хуже всего. Иногда я вижу это по его лицу. Я никогда не говорила ему, но он знает, что я была в банке, и он отлично знает, что я там выяснила.

— Может быть, это только твое воображение, — заметила Вера.

— Ничего подобного, — возразила я. — Я чувствую это.

— Да, — сказала Вера, — очень важно то, что ты чувствуешь. Я согласна. Продолжай, Долорес.

«Что продолжать? — хотела было спросить я. — Это все». Но это было еще не все, потому что вдруг выскочило еще нечто — как чертик из табакерки.

— Он бы не стал смеяться, если бы знал, насколько близко к остановке были его часы несколько раз.

Вера молча посмотрела на меня, а извивающиеся тени скользили по ее лицу, и я снова вспомнила о трех сестрах, прядущих волшебную пряжу, особенно о той, в чьих руках были ножницы.

— Я боюсь, — произнесла я. — Не его, а себя. Если я как можно скорее не увезу от него детей, случится нечто непоправимое. Я знаю это. Внутри меня появилось нечто, и оно становится все хуже и хуже.

— Это глаз? — спокойно спросила Вера. О, какая дрожь пробила меня тогда! Как будто она отыскала окошко в моей голове и прочитала прямо в мои мысли, — Нечто похожее на глаз?

— Откуда вы знаете? — прошептала я, а руки мои покрылись пупырышками и начали дрожать.

— Я знаю, — ответила Вера и начала вязать новый ряд. — Я все об этом знаю, Долорес.

— Я убью его, если перестану быть очень осторожной. То, чего я боюсь. И тогда я смогу забыть об этих деньгах. Я смогу все и обо всем забыть.

— Чепуха, — возразила она, а спицы так и звякали в ее руках. — Мужья умирают каждый день, Долорес. Что ж, один из них умирает, возможно, именно в эту секунду, пока мы сидим здесь и болтаем. Они умирают и оставляют женам свои деньги. — Она закончила ряд и посмотрела на меня, но я все еще не могла понять выражение ее глаз из-за теней, оставляемых струйками дождя. Они извивались по ее лицу, напоминая змей. — Кому как не мне знать это, ведь так? — произнесла она. — В конце концов, посмотри, что произошло со мной.

Я не могла произнести ни слова. Язык у меня присох к небу, как муха к липкой ленте.

— Несчастный случай, — четким, учительским голосом произнесла она, — иногда лучший друг несчастной женщины.

— Что вы имеете в виду? — спросила я. Это был только шепот, но я удивляюсь, как вообще смогла выдавить из себя хоть что-то.

— Все что угодно, — ответила она. А потом Вера ухмыльнулась. Честно говоря, Энди, от этой ухмылки кровь застыла у меня в жилах. — Ты должна помнить одно — то, что твое — его, а что его — то твое. Если с ним произойдет несчастный случай, то деньги, лежащие в банке на его имя, станут твоими. Это закон нашей великой страны.

Ее глаза вперились в мои, на какую-то секунду тени исчезли, и я могла четко читать по ним. То, что я увидела в них, заставило меня быстро отвести взгляд. Снаружи Вера была холодна, как лед, но внутри нее температура, похоже, была намного выше; там было так же жарко, как в эпицентре лесного пожара, должна я вам сказать. Так горячо, что в эти глаза невозможно было смотреть дольше секунды, это уж точно.

— Закон — это великая вещь, Долорес, — произнесла Вера. — И если с плохим мужчиной случается плохой несчастный случай, иногда это может оказаться как нельзя кстати.

— Вы говорите… — начала было я. Я уже немного овладела своим голосом, но это был лишь негромкий шепот.

— Я ничего не говорю, — сказала она. В те дни, когда Вера считала, что проблема решена, она заканчивала разговор, как будто захлопывала книгу. Она положила вязанье в корзинку и встала. — Однако я скажу тебе, что эта кровать никогда не будет заправлена, пока ты сидишь на ней. Я спущусь вниз и приготовлю чай. Может быть, когда ты управишься здесь, то спустишься вниз и попробуешь кусочек яблочного пирога, который я привезла с материка. А если тебе повезет, то, возможно, я угощу тебя еще и ванильным мороженым.

— Хорошо, — ответила я. Мой ум был в смятении, но сейчас я была уверена только в одном: кусочек пирога из Джонспорта был необходим мне, как глоток воздуха. Впервые за четыре недели я действительно ощутила голод — исповедь сделала свое дело. Дойдя до двери, Вера обернулась ко мне:

— Мне не жаль тебя, Долорес, — сказала она. — Ты не говорила мне, что выходила замуж уже беременной, да это было и не нужно; даже такая тупица в арифметике, как я, может подсчитать и сопоставить. Ты была уже на третьем месяце?

— Шесть недель, — ответила я. Я снова перешла на шепот. — Селена родилась раньше времени.

Вера кивнула:

— И что же делает обыкновенная сельская девчонка, когда обнаруживает, что булочка уже замешана? Самое очевидное, конечно… но те, кто женится в спешке, частенько раскаиваются позднее, тебе-то уж это известно. Плохо, что твоя благословенная матушка не научила тебя уму-разуму и не научила пользоваться головой, чтобы спасти свои ноги. Но вот что я скажу тебе, Долорес: ты можешь выплакать хоть все глаза, прикрывшись фартуком, но это не спасет девственность твоей дочери, если этот старый вонючий козел решит воспользоваться случаем, или деньги твоих детей, если он решит потратить их. Но иногда с мужчинами, особенно пьющими, действительно происходят несчастные случаи. Они падают с лестницы, они засыпают в ванной, они замерзают на улице, а иногда они врезаются на машине в деревья, когда спешат домой от своей любовницы, проживающей в Арлингтоне.

Затем Вера вышла, плотно прикрыв за собой дверь. А я стала застилать кровать, размышляя над сказанным ею… о том, что когда с плохим мужчиной происходит несчастный случай, то это вполне может обернуться к лучшему для других. Я начинала понимать очевидные вещи — я поняла бы это намного раньше, если бы мой ум не блуждал вокруг да около, ослепленный паникой, как воробей, мечущийся по комнате в поисках выхода.

К тому времени, когда мы полакомились яблочным пирогом и Вера отправилась наверх вздремнуть, я уже четко знала, что делать. Я хотела отделаться от Джо, получить обратно деньги моих детей, но больше всего мне хотелось заставить его заплатить за все причиненные нам страдания… особенно за страдания Селены. Если с этим сукиным сыном произойдет несчастный случай — правильный несчастный случай, — то так это все и будет. Деньги, которые я не могу получить, пока он жив, вернутся ко мне, когда он умрет. Конечно, он мог бы потратить все деньги или вычеркнуть меня из своего завещания, но он не сделает этого. Не то что у него не хватило бы мозгов на это — то, как он добыл деньги, доказывало, что Джо достаточно хитер, — просто именно так работали у него мозги. В глубине души Джо Сент-Джордж считал, что он никогда не умрет. И он не думал, что все вернется ко мне, как к его жене.

Когда я уходила из дома Веры Донован, дождь уже прекратился, и я медленно брела по грязи. Не пройдя и половины пути, я стала думать о старом колодце, выкопанном за дровяным сараем.

Когда я вернулась домой, там никого не было — мальчики где-то играли, а Селена сообщала в записке, что она пошла к миссис Деверо помогать стирать… у той накопилось много белья из Харборсайд-отеля. Я не имела ни малейшего представления, где находится Джо, да меня это и не волновало. Важным было то, что он уехал на грузовике, так что шум мотора заблаговременно предупредит меня о его возвращении.

С минуту я разглядывала записку Селены. Забавно, какие мелочи иногда влияют на наши решения — подталкивая нас от простой мысли к реальному воплощению задуманного. Даже сейчас я не вполне уверена, действительно ли я собиралась убить Джо в тот вечер, когда вернулась домой от Веры Донован. Я действительно собиралась осмотреть колодец, но это могло быть всего-навсего игрой, подобно тому, как дети играют в представлялки. Если бы Селена не написала тогда эту записку, возможно, я никогда бы не сделала этого… но чем бы мне ни грозило это, Энди, Селена никогда не должна была ничего узнать.

В записке было написано следующее: «Мамочка, я пошла к миссис Деверо вместе с Синди Бэблок помочь стирать белье из отеля — в эти выходные у них было больше посетителей, чем ожидалось, а ты ведь знаешь, что у миссис Деверо обострение артрита. Я вернусь и помогу приготовить ужин. Люблю и целую, Сел».

Я знала, что Селена принесет не больше пяти-семи долларов, но и этому она будет радоваться, как жаворонок. Она с радостью будет помогать миссис Деверо или Синди, если те позовут ее снова, и если ей предложат работу горничной в отеле на следующее лето, она, возможно, попытается уговорить меня дать согласие. Потому что деньги — это деньги, а в те времена на острове очень трудно было найти какую-нибудь другую работу. Миссис Деверо обязательно позовет Селену снова и с удовольствием напишет рекомендательное письмо в отель, если Селена попросит ее об этом, потому что Селена очень трудолюбива и старательна, она не боится нагнуться лишний раз или запачкать руки.

Она была как я в таком возрасте, и посмотрите, во что я превратилась — ведьма-уборщица, сутулящаяся при ходьбе, живущая на таблетках, чтобы хоть как-то утихомирить ноющую боль в спине. Селена не видела в этом ничего плохого, но ей не было и пятнадцати, а пятнадцатилетняя девочка все видит в розовом свете. Я читала ее записку снова и снова и думала: «К черту все — она не повторит моей судьбы и в тридцать пять не будет похожа на старую, разбитую галошу. Она не сделает так, даже если мне придется умереть во имя этого». Но знаешь что, Энди? Я думала, что все не зайдет настолько далеко. Я рассчитывала, что Джо сам уйдет из нашей жизни.

Я положила записку Селены на стол, снова надела плащ и резиновые сапоги. Затем я обошла дом и встала рядом с большим белым камнем, на котором сидела с Селеной, когда говорила, что ей больше нечего бояться Джо, что он пообещал оставить ее в покое. Дождь перестал, но я слышала, как капала вода в зарослях ежевики, и видела застывшие на голых ветках капли дождя. Они были похожи на бриллиантовые серьги Веры Донован, только поменьше.

Заросли занимали добрых пол акра земли, и, продираясь сквозь кусты, я была чертовски рада, что надела плащ и сапоги. Мокрые ветки были бы еще ничего, но самым убийственным было обилие колючек. В конце сороковых здесь был цветущий луг с колодцем, а через шесть лет после нашей свадьбы, когда мы переехали в это место — оно досталось Джо после смерти дядюшки Фредди, — колодец высох. Джо позвал Питера Дойона, и тот вырыл нам новый с западной стороны дома. И больше у нас не было проблем с водой.

С тех пор как мы перестали пользоваться старым колодцем, кустики ежевики разрослись, превратившись в труднопроходимые заросли, их колючки цеплялись за мой плащ, пока я продиралась вглубь и разыскивала крышку старого колодца. Оцарапав несколько раз руки о шипы, я спрятала их в карман.

Наконец я нашла то, что искала, — чуть не свалившись вниз. Я ступила на что-то шаткое и скользкое, под ногами раздался треск, но в самый последний момент я успела отскочить. Если бы мне не повезло, то я упала бы вперед, и крышка скорее всего разлетелась бы на кусочки. Шаба-да-ба-да — и из колодца никуда.

Я опустилась на колени, выставив одну руку вперед, чтобы ветки ежевики не поцарапали мне лицо или не выкололи мне глаза, и внимательно осмотрела колодец.

Крышка была фута четыре в ширину и футов пять в длину; доски насквозь прогнили и покрылись плесенью. Я притронулась к одной из них — на ощупь доска была как поролон. Доска, на которую я наступила, прогнулась, и я увидела свежие трещины. Конечно, я могла бы провалиться, хотя в те дни во мне было не больше одного квинтала. Джо весил по крайней мере фунтов на пятьдесят больше меня.

В кармане у меня лежал носовой платок. Я привязала его на ветку куста, наклонившегося над крышкой колодца, чтобы найти это место в случае необходимости, А затем я вернулась в дом. В ту ночь я спала как убитая, и впервые с того момента, когда я узнала от Селены, что Очаровательный Папочка пристает к ней, мне ничего не снилось.

Это было в конце ноября, но я пока не собиралась ничего предпринимать. Вряд ли мне стоит объяснять вам, почему, но я все же скажу: если бы что-то случилось вскоре после нашего разговора на пароме, то Селена могла бы заподозрить меня. Я не хотела, чтобы это произошло, потому что какая-то часть ее все еще любила отца и, возможно, всегда будет любить его, и поэтому я боялась ее реакции, если она заподозрит, что произошло на самом деле. И, конечно, того, что она будет испытывать по отношению ко мне — мне кажется, об этом и говорить не нужно, — но больше всего я боялась за то, как сама она будет чувствовать себя. И как это все повернется… ладно, теперь это уже не имеет никакого значения.

Итак, все шло своим чередом, хотя, когда примешь решение, всегда очень трудно выжидать. Однако, как и всегда, дни шли, складываясь в недели. Время от времени я спрашивала Селену: «Твой отец ведет себя хорошо?» И она всегда отвечала утвердительно, что само по себе уже было облегчением, потому что, если бы Джо возобновил свои приставания, мне пришлось бы отделаться от него немедленно, подвергая себя огромному риску. Или даже наказанию.

После Рождества, в начале 1963 года, у меня было много других проблем. Одной из них были деньги — каждый день я просыпалась с мыслью, что сегодня он может начать тратить их. Почему я не должна была беспокоиться об этом? Он и так уже растрынькал триста долларов, и у меня не было никакого способа удержать его от растраты остального, ожидая, пока время сделает свое дело, как любят говорить на собраниях Анонимных Алкоголиков. Не могу вам передать, с каким усердием и упорством я разыскивала чековую книжку, которую ему выдали в банке, открывая счет на его имя, но, увы, мне так и не удалось найти ее. Единственное, что мне оставалось делать, так это смотреть, как он возвращается домой с новой цепочкой или дорогами часами на запястье, и надеяться, что он не проиграл еще всех денег в покер. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной.

Затем меня беспокоил вопрос: когда и как я сделаю это… Если мне, конечно, хватит решимости и у меня не сдадут нервы. Мысль использовать старый колодец в качестве ловушки была удачной; однако при более близком рассмотрении все было не так уж и безоблачно. Если все пройдет безупречно, как это происходит в кино, все будет хорошо. Но даже тридцать лет назад я уже достаточно хорошо знала жизнь и понимала, что вряд ли в жизни все случается, как в кино.

Предположим, например, он свалится туда и начнет кричать. В те годы остров еще не был так застроен и заселен, как сейчас, но все равно у нас было трое соседей — Кэроны, Лэнгиллы и Айландеры. Они могут и не услышать крики, доносящиеся из зарослей ежевики позади нашего дома, но ведь могут и услышать… особенно если ветер будет дуть в их сторону. Но и это было еще не все. Дорога, проходящая мимо нашего дома, была довольно-таки оживленной. Мимо проезжало много машин, конечно, меньше, чем сейчас, но вполне достаточно, чтобы обеспокоить женщину, замышлявшую то, что замышляла я.

Я уже чуть было не решила, что колодец не подходит для того, чтобы утихомирить Джо, что это слишком рискованно, когда неожиданно пришел ответ. И он исходил именно от Веры, хотя я не думаю, что она догадывалась об этом.

Видите ли, Вера просто помешалась на солнечном затмении. В тот год большую часть времени она провела на острове, и когда зима пошла на убыль, на кухне стало появляться все больше вырезок из газет. Когда началась весна, с привычными ветрами и хлюпающей грязью, она совсем зачастила на остров, и вырезки появлялись почти каждый день. Это были статьи из местных газет, из «Бостон глоб», «Нью-Йорк таймс» и даже из журнала «Сайентифик Америкэн».

Вера волновалась, так как верила, что затмение в конечном счете привлечет Дональда и Хельгу на остров — она повторяла мне это снова и снова, — но она и так постоянно волновалась в силу своего характера. К середине мая, когда на улице заметно потеплело, Вера основательно обустроилась на острове — она даже никогда не заговаривала о Балтиморе. Это чертово затмение было единственной вещью, о которой она говорила. У Веры было четыре фотоаппарата, три из которых устанавливались на треноги. У нее было также восемь или девять специальных солнечных очков, специально изготовленные коробочки, которые Вера называла «наблюдателями за затмением», перископы с тонированными зеркалами, и я не знаю что там еще.

Затем, ближе к концу мая, придя к ней, я увидела вырезанную статью из нашей местной газетки — «Уикли тайд». «ХАРБОРСАЙД-ОТЕЛЬ БУДЕТ ЦЕНТРОМ НАБЛЮДЕНИЯ ЗАТМЕНИЯ ДЛЯ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ И ОТДЫХАЮЩИХ» — гласил заголовок. Фотография изображала Джимми Гэксона и Харли Фокса, занимающихся плотницкими работами на крыше отеля. И знаете что? Я почувствовала, как что-то снова заворочалось внутри меня, точно так же, как в тот момент, когда я увидела первую заметку о затмении.

В статье было написано, что владельцы Харборсайд-отеля собираются превратить его крышу в некое подобие обсерватории под открытым небом в день солнечного затмения… Они утверждали, что специально для такого случая крыша будет обновлена, и они намереваются продать триста пятьдесят специальных «солнечных билетиков». Отдыхающим будет отдаваться предпочтение. Цена будет вполне приемлемой — два бакса — но, конечно, они собираются предложить закуски и оборудуют бар, а именно на этом и наживаются владельцы отелей. Особенно на баре.

Я все еще читала статью, когда в кухню вошла Вера. Я не слышала ее шагов, поэтому, когда она заговорила, я подпрыгнула фута на два.

— Ну что ж, Долорес, — сказала она, — что ты выбираешь? Крышу «Харборсайда» или «Принцессу»?

— А причем здесь «Принцесса»? — спросила я.

— Я наняла паром на день солнечного затмения, — ответила она.

— Этого не может быть! — воскликнула я, но сразу же поняла, что именно так она и сделала. Вера никогда не тратила время на пустые разговоры, как и на пустое хвастовство. Но все равно от мысли, что Вера наняла такой огромный катер-паром, как «Принцесса», у меня перехватило дыхание.

— Может, — ответила Вера. — Это стоило мне больших усилий, Долорес, но я сделала это. И если ты согласишься присутствовать на моей экскурсии, то закуска и выпивка за мой счет. — А потом, бросив на меня взгляд из-под опущенных ресниц, она добавила: — Я думаю, это привлечет твоего мужа, ты согласна со мной?

— Господи, — выдохнула я, — зачем ты наняла этот проклятый паром, Вера? — Ее имя все еще странно звучало в моих устах, но к тому времени она вполне ясно дала мне понять, что не шутила — она не позволила бы мне вернуться к обращению «миссис Донован», даже если бы я настаивала. — Я понимаю, что тебя очень интересует затмение и так далее, но ты могла бы нанять экскурсионный катер за полцены.

Вера вздрогнула и откинула назад свои длинные волосы — это был ее вид Поцелуй-Меня-в-Задницу.

— Я наняла паром, потому что люблю эту старую бочкообразную проститутку, — ответила она. — Остров Литл-Толл — мое самое любимое место в мире, Долорес, — тебе это известно?

Честно говоря, я действительно знала об этом, поэтому просто молча кивнула.

— Конечно, знаешь. И именно «Принцесса» всегда привозила меня сюда — смешная, неуклюжая «Принцесса». Я считаю, что на ее борту поместится четыреста человек — на пятьдесят больше, чем на крыше отеля, и я собираюсь взять с собой любого, кто пожелает присоединиться ко мне, к тому же с детьми. — А затем Вера усмехнулась, и эта усмешка была великолепна; это была усмешка девочки, радующейся жизни. — Знаешь что, Долорес? — сказала она. — Тебе не нужно будет кланяться и прислуживать мне, если… — Она замолчала и пристально взглянула на меня: — Долорес! С тобой все в порядке?

Но я не могла произнести ни слова. Великолепная картина заполонила мой ум. Я увидела огромную плоскую крышу отеля, запруженную людьми, запрокидывающими головы в небо, и увидела «Принцессу», замершую между материком и островом, ее палуба также была забита людьми, глядящими вверх, а над всеми ними завис огромный черный круг, окруженный огнем в небе, с горящими в дневное время звездами. От этого видения даже мертвый мог бы ожить, но не это перевернуло все во мне. Мысль об остальных жителях острова сделала свое дело.

— Долорес? — спросила Вера и положила руку мне на плечо. — У тебя что, судорога? Тебе дурно? Иди сюда и присядь, я принесу тебе воды.

У меня не было судороги, но все равно я сомлела, поэтому я подошла к столу и присела… ноги у меня были как ватные, так что я плюхнулась на стул. Я смотрела, как Вера подает мне стакан с водой, и думала о том, что она говорила мне в ноябре — что даже такая тупица в математике, как она, может подсчитать и сделать выводы. Ну что ж, даже я могла сложить триста пятьдесят человек на крыше отеля и больше четырехсот на борту старенькой «Принцессы» и получить семьсот пятьдесят. Господи, конечно, это был не каждый живущий на острове в июле, но почти все. Я подумала, что остальные будут наблюдать затмение с крыш собственных домов или с причала.

Вера принесла мне воды, и я выпила всю до капельки. Она уселась напротив меня и встревоженно спросила:

— С тобой все в порядке, Долорес? Ты не хочешь прилечь?

— Нет, — ответила я. — Я уже пришла в себя. Так оно и было. Мне кажется, что каждой стало бы дурно, когда она точно узнала бы день, когда убьет своего собственного мужа.

Спустя часа три, постирав, купив нужные продукты и положив их в холодильник, пропылесосив ковры и приготовив ей одинокий ужин (возможно, она иногда и делила свое ложе с управляющим, но я никогда не видела, чтобы она делила с ним стол), я собралась уходить. Вера сидела за кухонным столом и разгадывала кроссворд в газете.

— Подумай о поездке с нами двадцатого июля, Долорес, — сказала она. — На просторе это будет намного приятнее, чем на крыше отеля, поверь мне.

— Благодарю, Вера, — ответила я, — но если в этот день у меня будет выходной, сомневаюсь, что я вообще куда-нибудь пойду — скорее всего, я останусь дома.

— Ты не обидишься, если я скажу, что это слишком прозаично? — взглянув на меня, спросила Вера.

«Когда это ты беспокоилась, чтобы не обидеть меня, высокомерная сучка?» — подумала я, но, конечно же, не сказала этого. К тому же Вера действительно выглядела озабоченной, когда подумала, что я падаю в обморок, хотя, возможно, она просто испугалась, что я при падении разобью нос и запачкаю кровью пол ее кухни, который я же и выдраила всего день назад.

— Нет, — ответила я. — Такая уж я есть, Вера, — скучная, как застоявшаяся вода.

Теперь она хитренько смотрела на меня.

— Неужели? — возразила она, — Иногда именно так я и думаю… но иногда я сомневаюсь в этом.

Я попрощалась с ней и пошла домой, снова и снова прокручивая пришедшую мне в голову мысль, тщательно выискивая недостатки этого варианта, но не нашла ни одного — это ведь большая часть нашей жизни, разве не так? Нас всегда подстерегают неудачи, но если бы люди слишком сильно волновались и переживали из-за этого, то вообще ничего не было бы сделано. К тому же, подумала я, если все пойдет плохо, я всегда сумею пойти на попятный. Даже в самый последний момент.

Прошел май, наступил и прошел День Поминовения, начались школьные каникулы. Я уже основательно подготовилась к тому, чтобы убедить Селену, если она начнет уговаривать меня разрешить ей работать в Харборсайд-отеле, но не успели мы перекинуться с ней и парой аргументов, как произошла самая чудесная вещь на свете. Преподобный Хафор, который служил в нашей методистской церкви в те годы, зашел поговорить со мной и Джо. В летнем лагере, устраиваемом церковью, было два места для умеющих плавать девочек. А Селена и Таня Кэрон обе плавали, как рыбы, и Хафор знал об этом, и я, чтобы хоть как-то сократить длинный рассказ, скажу лишь, что вместе с Мелиссой Кэрон мы провожали наших дочерей на пароме через неделю после начала каникул, они махали нам с парома, а мы им — с причала, и все четверо плакали как дурочки. На Селене был розовый костюмчик, и я впервые увидела, какой привлекательной женщиной она будет. Это разбило мое сердце, да и сейчас еще оно екает от этого воспоминания.

Итак, с Селеной все было в порядке; остались мальчишки. Я заставила Джо позвонить его сестре в Ныо-Глочестер и спросить, не будут ли они с мужем возражать, если мальчики проведут у них три недели в июле и неделю в августе, как и мы принимали их мальчишек-озорников у себя, когда те были помладше. Я думала, что Джо будет возражать против отъезда Малыша Пита, но он не стал — мне кажется, ему понравилась мысль о том, как тихо будет в доме без детей.

Алисия Форберт — так звали его сестру в замужестве — с радостью согласилась принять наших мальчиков. Наверное, Джек Форберт был менее рад такой перспективе, но Алисия умела подкручивать хвост этой собаке, так что проблем не было — по крайней мере, в этом.

Проблема была в том, что ни Джо-младший, ни Малыш Пит не хотели ехать. И я не виню их в этом: сыновья Форбертов были уже подростками, и вряд ли они захотели бы тратить свое время на наших малышей. Но это не остановило меня, я не могла позволить, чтобы это остановило меня. Я опустила свою голову и как бульдозер наехала на них. Из них двоих Джо-младший оказался более крепким орешком. Но я отвела его в сторону и сказала: «Считай, что это будет просто отдыхом от твоего отца. Подумай об этом». И именно это убедило его больше, чем что-либо другое, — довольно-таки мрачно, если хорошенько поразмыслить над этим, не так ли?

Как только вопрос с их отъездом был решен, оставалось только ждать, и мне кажется, в конце концов они даже были рады уехать. С Четвертого июля Джо очень сильно пил, и мне показалось, что даже Малышу Питу было неприятно находиться рядом с ним.

Его запой не удивил меня; я всячески помогала ему в этом. Когда он впервые открыл буфет и увидел полную бутылку с виски, то был просто поражен — я помню, как он спросил, не ударилась ли я головой или что-то в этом роде. После, однако, он уже не задавал мне вопросов. Зачем? После Четвертого июля и до самого дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян, как свинья, почти каждый день, а мужчина в таком состоянии очень быстро начинает понимать преимущества такой жизни… особенно мужчина типа Джо.

В моем рассказе это звучит неплохо, но время после Четвертого — неделя до отъезда мальчиков и неделя после этого — было очень неприятным. В семь утра я уходила к Вере, оставляя его лежащим на кровати и храпящим во всю глотку. Когда я возвращалась домой в два или три, он уже сидел на веранде (раскачиваясь в стареньком кресле-качалке), с «Америкэн» в одной руке и со вторым или третьим стаканчиком в другой. Он пил виски в полном одиночестве; Джо не был, что называется, душой нараспашку.

В тот год на первой странице газеты каждый день помещали статью о солнечном затмении, но мне кажется, что, несмотря на чтение газет, у Джо было очень смутное представление о том, что в конце месяца произойдет действительно из ряда вон выходящее событие. Видите ли, Джо не слишком-то волновали такие вещи. Джо интересовали только коммунисты, права человека и любвеобильные католики, засевшие в Белом Доме. Если бы он знал, что произойдет с Кеннеди четыре месяца спустя, мне кажется, он умер бы вполне счастливым — вот каким мерзким человеком он был.

Но я все равно сидела рядом с ним и слушала его пустую болтовню и возмущения по поводу напечатанного в газете. Я хотела, чтобы он привык к тому, что, придя домой, я нахожусь рядом с ним, но если я скажу вам, что это было очень легко, то буду просто последней лгуньей. Я не возражала бы, даже если бы он выпивал вполовину больше, если бы он, выпивши, был более благожелателен — многие мужчины очень добры в таком состоянии, но только не Джо. Выпивка отвращала Джо от женщин.

По мере приближения знаменательного дня я все больше уставала у Веры и уходила от нее с большим облегчением, хотя дома меня ждал пьяный муж. Вера суетилась, болтала о том, о сем, проверяла и перепроверяла снаряжение для затмения, звонила по телефону — в последнюю неделю июля она звонила приглашенным два раза в день.

Под моим началом было шесть девушек в июне и восемь после Четвертого июля; больше служанок у Веры никогда не работало, даже до смерти ее мужа. Дом выскребли от крыши до подвала — все просто сияло, были застланы все кровати. Черт, были даже поставлены дополнительные кровати в солярии и на веранде второго этажа. Она ожидала по крайней мере больше дюжины гостей, которые должны были остаться на ночь в день затмения. Ей не хватало двадцати четырех часов в сутки, она носилась как угорелая, но была очень счастлива.

Затем, когда я отправила мальчиков к их тете Алисии и дядюшке Джеку — где-то десятого или одиннадцатого июля, за неделю до затмения, — ее хорошее настроение испарилось.

Испарилось? Какое там. Оно просто разлетелось на кусочки, как проткнутый воздушный шарик. Сегодня она еще летала, как реактивный самолет, а завтра уже кривила губы, и в ее глазах появился подлый, ищущий блеск, к которому я привыкла позже, когда она стала жить на острове одна. В тот день Вера уволила двух девушек — одну за то, что та встала на подушечку, когда мыла окна в гостиной, а другую за то, что она хихикала на кухне с поставщиком провизии. Второй случай был особенно отвратительным, потому что девушка стала плакать. Она сказала Вере, что училась с этим парнем в средней школе, не видела его с тех пор и просто хотела вспомнить старые времена. Она извинялась и просила не увольнять ее — она говорила, что ее мать просто взбесится, если узнает об этом.

Но все эти слезы и разговоры не растопили льда. «Посмотри на это с другой стороны, дорогая, — с издевкой сказала Вера. — Возможно, твоя мать и будет сердиться, но зато у тебя будет столько времени для воспоминаний о радостях учебы в школе».

Девушка — это была Сандра Малкахей — ушла, опустив голову и так всхлипывая, будто у нее разбилось сердце. А Вера стояла в прихожей, немного согнувшись, чтобы лучше видеть девушку через окно над входными дверями. У меня так и зачесалась нога, чтобы дать ей пинка под зад, когда я увидела ее в такой позе… но и ее мне было немного жаль. Нетрудно было догадаться, почему изменилось ее настроение, а немного погодя я знала это ухе наверняка. Ее дети не собирались наблюдать солнечное затмение вместе с ней, несмотря на откупленный паром. Возможно, у них просто были другие планы, как это частенько делают дети, не обращая внимания на чувства своих родителей, но мне показалось, что-то плохое, некогда происшедшее между ними, все еще оставалось в силе.

Настроение Веры стало немного улучшаться, когда шестнадцатого или семнадцатого начали прибывать первые гости, но я все равно радовалась, когда могла уйти домой, а в среду, восемнадцатого, она выгнала еще одну девушку — Карин Айландер, так ее звали. Вся ее вина заключалась в том, что она разбила тарелку. Карин не плакала, когда шла по подъездной дорожке, но мне кажется, что она продержалась только до первого холма, скрывшего ее из виду.

А потом я сделала глупость — но вы же помните, в каком взвинченном состоянии я находилась. Мне удалось дождаться, пока Карин не скроется из виду, а потом я пошла искать Веру. Я нашла ее в саду позади дома. Надвинув шляпку так глубоко, что ее поля почти касались ушей, она так клацала садовыми ножницами, будто была мадам Дюфорж, срубающей людские головы, а не Верой Донован, срезающей розы для гостиной и столовой.

Я подошла к ней и сказала:

— Ты поступила неправильно, уволив эту девушку.

Она выпрямилась и измерила меня негодующим взглядом великосветской дамы:

— Тебе так кажется? Я очень рада выслушать твое мнение, Долорес. Я страстно желала этого; каждый вечер, ложась спать, я прокручиваю весь день и думаю: «А что бы сделала на моем месте Долорес Сент-Джордж?»

Но это только еще больше взбесило меня.

— Я скажу тебе, чего Долорес Клейборн никогда бы не сделала, — парировала я, — я никогда не стала бы срывать свою злость и разочарование на других людях. Мне кажется, не такая уж я заносчивая сука.

Рот ее раскрылся, как будто кто-то всунул ей туда палку, и теперь челюсти уже не могут закрыться. Я уверена, что это был первый раз, когда я действительно удивила ее, и мне пришлось побыстрее ретироваться, чтобы Вера не успела заметить, насколько я сама испугалась. Когда я вошла в кухню, ноги у меня так дрожали, что я почти упала на стул и подумала: «Ты сумасшедшая, Долорес, если так накрутила ей хвост». Я приподнялась, чтобы выглянуть в окно, но Вера стояла ко мне спиной и вовсю орудовала ножницами; розы падали ей в корзину, как мертвые солдаты с окровавленными головами.

Я уже собиралась уходить домой, когда Вера подошла ко мне и попросила задержаться на минутку, так как она хочет поговорить со мной. Я почувствовала, как мое сердце ушло в пятки. Ни на секунду я не сомневалась, что подошло и мое время — она скажет, что больше не нуждается в моих услугах, и в последний раз одарит меня взглядом Поцелуй-Меня-в-Задницу, и теперь уже я пойду вниз по дороге на все четыре стороны. Вам может показаться, что это было бы облегчением для меня, наверное, так оно и было, но все равно сердце екало в моей груди. Мне было тридцать шесть, с шестнадцати я работала не покладая рук, и никогда еще меня не увольняли с работы за провинность. Собрав все свое мужество, я повернулась к Вере.

Однако, взглянув в ее лицо, я уже знала, что она не собирается увольнять меня. Вся косметика, украшавшая ее лицо с утра, была смыта, а припухшие веки указывали на то, что она скорее всего плакала в своей комнате. В руках она держала коричневую сумочку, которую протянула мне.

— Что это? — спросила я.

— Два наблюдателя за затмением и две коробочки с отражателями, — ответила она. — Я подумала, что они понадобятся вам с Джо. Так получилось, что у меня… — Она замолчала, кашлянула в кулак, а потом снова взглянула на меня. Знаешь, Энди, в Вере меня восхищало то, что как бы ей ни было тяжело или трудно, что бы она ни говорила, она всегда смотрела людям в глаза. — Так получилось, что у меня оказалось два лишних, — сказала она.

— Да, — произнесла я. — Мне очень жаль.

Вера отмахнулась от моих слов, как от надоедливой мухи, а потом спросила, не передумала ли я и не присоединюсь ли к ее компании на пароме.

— Нет, — ответила я. — Я буду наблюдать за затмением с веранды нашего дома вместе с Джо. А если он будет как фурия, то я отправлюсь в Ист-Хед.

— Если уж мы затронули фурий, — глядя прямо мне в глаза сказала Вера, — мне бы хотелось извиниться за происшедшее утром… и попросить тебя позвонить Мейбл Айландер и передать, что я изменила свое решение.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Поездка компании друзей на шашлыки к Юле на дачу закончилась трагически. В разгар хмельного веселья ...
Убивать порождения Мрака – непростая работа. Даже если тебя обучают этому сверхъестественные существ...
При попытке входа в гиперпространство, космический корабль «Лебедь» потерпел крушение. Связь с ЦУПом...
Лейн Тавиш – хозяйка антикварного магазина в провинциальном городке. По крайней мере, так полагают м...
Молодой красавице вдове, вынужденной вступить в новый брак, чтобы получить огромное наследство, совс...
Это – пожалуй, самая необычная из книг Стивена Кинга. Книга, в которой автобиографические, мемуарные...