Долорес Клейборн Кинг Стивен

Сказать подобное стоило ей огромных усилий, Энди, — ты ведь не знал ее так близко, как я, так что вам придется поверить мне на слово. Когда дело доходило до извинений, Вера Донован превращалась в кремень.

— Конечно, с удовольствием, — мягко произнесла я. Я хотела прикоснуться к ее руке, но не решилась. — Только это Карин, и не Мейбл. Мейбл работала здесь лет шесть или семь назад. Теперь она живет в Нью-Хэмпшире, работает в телефонной компании, и дела у нее идут действительно хорошо.

— Тогда Карин, — согласилась Вера. — Попроси ее вернуться. Скажи, что я просто изменила свое решение, Долорес, и ни слова больше. Понятно?

— Да, — ответила я. — И благодарю за оснащение. Оно будет очень кстати. Я уверена в этом.

— Рада доставить тебе удовольствие, — сказала она. Я открыла дверь, намереваясь выйти, когда Вера окликнула меня. Я оглянулась через плечо, а она подмигнула мне так, будто знала то, о чем ей вовсе не нужно было знать.

— Иногда приходится быть сукой, чтобы выжить, — сказала она. — Иногда это единственное, что еще держит женщину в этой жизни.

А потом она закрыла дверь прямо перед моим носом… но аккуратно. Она не хлопнула ею.

Ну что ж; вот мы и добрались до дня солнечного затмения, и если уж я собираюсь рассказать вам о том, что случилось — все до мельчайших подробностей, — я не собираюсь делать этого на сухую. Я и так уж говорю больше двух часов — так долго, что у меня горло пересохло, а конца моему рассказу еще не видно. Вот что я скажу тебе, Энди: или ты достанешь бутылочку из своего стола, или на сегодня мы покончим с исповедью. Что ты на это скажешь?

Вот так-то — благодарю. Мальчик, это не запятнает твою репутацию! Нет, убери ее. Одной достаточно, чтобы завести мотор, вторая может только все испортить.

Ну что ж, продолжим.

Девятнадцатого вечером я легла спать в ужасно нервном напряжении, потому что по радио сообщили, что, возможно, завтра будет дождь. Я так была увлечена разработкой планов, что даже не подумала о возможности дождливой погоды. Ложась спать, я опасалась, что прокручусь всю ночь, но потом подумала: «Нет, Долорес, ты ничего не сможешь поделать с погодой. Но ты знаешь, что сделаешь это с ним, даже если этот чертов дождь будет лить весь день. Ты зашла слишком далеко, чтобы отступить теперь». И я действительно знала это, поэтому, закрыв глаза, я выключилась, как лампочка.

В субботу — двадцатого июля 1963 года — было жарко, душно и облачно. По радио сообщили, что днем, вероятно, дождя не будет, лишь к вечеру ожидалась гроза, но весь день на небосклоне громоздились тучи, и шансы у жителей побережья увидеть затмение были пятьдесят на пятьдесят.

Я чувствовала себя так, будто огромная гора свалилась с моих плеч, и когда я пошла к Вере помочь ей устроить буфет, мой ум был спокоен, а все мои заботы и волнения оставили меня. Неважно, что на небе были облака; неважно было, если даже будет накрапывать дождь. Пока не польет как из ведра, множество людей не уйдут с крыши отеля, а гости Веры вообще будут вне досягаемости, надеясь, что в облаках образуется прорыв, и они все же смогут увидеть то, что уже не повторится в их жизни… в любом случае не в штате Мэн. Вы же знаете, что надежда — огромная сила в человеческой натуре; никто лучше меня не знает этого.

Насколько я помню, в пятницу вечером в доме Веры остановилось восемнадцать гостей, но в субботу утром их было уже гораздо больше — человек тридцать или сорок, я затрудняюсь сказать точно. Остальные, желающие поехать с ней на пароме (большинство из них были местными жителями), собирались на причале около часа дня, а около двух старенькая «Принцесса» должна была отчалить. Ко времени начала затмения — где-то около четырех тридцати — первые два или три бочонка с пивом будут уже пусты.

Я ожидала увидеть Веру вконец изнервничавшейся и готовой выскочить из собственной шкуры, но иногда мне казалось, что эта женщина никогда не устанет удивлять меня. На ней было надето нечто вздымающееся, красно-белое, больше напоминающее пелерину, чем платье, волосы она собрала назад, связав их в конский хвост, вряд ли напоминающий пятидесятидолларовую прическу, которую она делала в те годы.

Она сновала вокруг длинного стола, установленного в саду на лужайке, шутила и смеялась со своими гостями — большинство из них прибыли из Балтимора, судя по их виду и произношению, — но все равно Вера была не такой, как в дни, предшествующие затмению. Помните, как я рассказывала вам, что она носилась, как реактивный самолет? В день же солнечного затмения Вера была похожа на бабочку, порхающую среди множества цветов, да и смех ее не был столь уж напористым и вызывающе громким.

Она увидела меня, несущую поднос с закусками, и поспешила ко мне дать указания, но шла она не так, как в последние несколько дней — как будто собиралась побежать, — на лице ее застыла улыбка. Я подумала: «Она счастлива — вот и вся причина. Она смирилась с тем, что дети не приедут, и решила, что все равно будет счастлива». Это была бы так… если не знать ее достаточно хорошо и не знать, как редко такая штучка, как Вера Донован, бывает счастлива и весела. Знаешь, что я скажу тебе, Энди, — я знала ее после этого еще тридцать лет и не думаю, что когда-нибудь видела ее по-настоящему счастливой. Довольной — да, умиротворенной — да, но счастливой? Сияющей и счастливой, порхающей, как бабочка над лугом с прекрасными цветами в жаркий солнечный денек? Нет, вряд ли.

— Долорес! — крикнула она. — Долорес Клейборн!

Только намного позже до меня дошло, что Вера назвала меня по моей девичьей фамилии, хотя Джо еще был в полном здравии в то утро; никогда прежде она не называла меня так. Когда до меня дошло, я вся задрожала с головы до пят.

— Доброе утро. Вера, — приветствовала я ее. — Жаль, что сегодня такой пасмурный день.

Она взглянула на небо, затянутое низкими, набрякшими дождем облаками, и улыбнулась.

— В три часа засияет солнце, — ответила она.

— Ты говоришь это так, будто все подчиняется твоим приказаниям, — сказала я.

Конечно, я шутила, но Вера серьезно сказала:

— Да, именно так. А теперь сбегай в кухню, Долорес, и посмотри, почему этот болван слуга до сих пор не принес нам кофе.

Я отправилась выполнять ее приказ, но не успела сделать и четырех шагов, как Вера снова окликнула меня — ну точно как в тот день, когда сказала, что иногда женщина должна быть сукой, чтобы выжить. Я обернулась, решив, что она собирается повторить то же самое. Однако она не сделала этого. Она стояла в своем красно-белом балахоне, уперев руки в бока, с хвостом волос, перекинутым на плечо, и выглядела не старше двадцати одного в нежном утреннем свете.

— Солнце к трем, Долорес! — звонко крикнула она. — Вот увидишь, что я была права.

Завтрак закончился в одиннадцать, а к полудню в кухне остались только я и мои помощницы; поставщик продуктов и его люди отправились на «Принцессу», чтобы подготовить все ко второму действию. Сама же Вера с тремя или четырьмя оставшимися гостями поехала к причалу на стареньком «форде» в четверть первого. Я занималась уборкой до часа дня, а потом сказала Джейл Лавески, бывшей в то время моей правой рукой, что у меня раскалывается голова и болит желудок, а так как в основном мы все убрали, то я пойду домой пораньше. Уходя, я наткнулась на Карин Айландер, она обняла и поблагодарила меня. И снова расплакалась.

— Я не знаю, что тебе наговорили, Карин, — сказала я, — но тебе не за что благодарить меня. Я ничего не сказала такого.

— Никто ничего не говорил мне, — ответила она, — но я знаю, что это вы, миссис Сент-Джордж. Никто больше не осмелился бы заговорить с этим разъяренным драконом.

Я поцеловала ее в щечку и уверила, что ей не о чем беспокоиться, пока она не разобьет еще одну тарелку. Затем я отправилась домой.

Я помню все, что случилось, Энди, — все, — но с того момента, когда я вступила с подъездной дорожки у дома Веры на Сентрал-драйв, я помню все как во сне, правда, как в самом ярком и четком сне, когда-либо виденном мною в жизни. Я все время думала: «Я иду домой, чтобы убить своего мужа, я иду домой убить собственного мужа», — как бы вбивая эти слова себе в голову, как вбивают гвозди в доску. Но, оглядываясь назад, мне кажется, что эта мысль всегда жила в моей голове. И только мое сердце не могло понять этого.

Было где-то час пятнадцать, когда я подошла к деревне. До затмения оставалось еще добрых три часа, улицы были пусты. В голову мне пришла мысль о городишке в южной части штата, где, как говорят, никто не живет. Затем я посмотрела на крышу Харборсайд-отеля и поразилась еще сильнее. Больше сотни людей уже собрались там, прогуливаясь по крыше и изучая небо, как фермер во время сбора урожая. Взглянув вниз на пристань, я увидела «Принцессу» со спущенным трапом и палубой, набитой людьми. Они прогуливались, держа в руках бокалы с коктейлем, наслаждаясь вечеринкой на открытом воздухе. Да и вся пристань кишмя кишела людьми, к тому же в море было около пятисот лодочек — больше, чем я когда-либо видела за один раз, — готовых к отплытию. Все без исключения, были ли они на крыше, на причале или на палубе «Принцессы», надели светозащитные очки либо держали в руках закопченные стекла или коробочки с отражателями. Никогда ни до, ни после этого ничего подобного не было на острове, и даже если бы я не задумала то, что задумала, мне кажется, все равно это показалось бы мне сном.

Винная лавочка была открыта, несмотря на затмение, — я думаю, эти пройдохи будут работать как обычно даже в день Страшного Суда. Я зашла и купила бутылочку виски «Джонни Уокер Ред», а потом отправилась домой, Я сразу же отдала бутылку Джо — без всяких предисловий, просто кинула ее ему на колени. Затем вошла в дом и достала сумку, которую дала мне Вера, с принадлежностями для наблюдения за солнечным затмением. Когда я снова вышла на веранду, Джо рассматривал бутылку на свет.

— Ты собираешься пить или будешь только смотреть? — спросила я.

Он довольно-таки подозрительно взглянул на меня:

— Какого черта! Что это значит, Долорес?

— Это подарок, чтобы отметить затмение, — отцветила я. — Если ты не хочешь, то я могу вылить это в раковину.

Я сделала вид, что потянулась к бутылке, но он моментально отдернул руку.

— В последнее время ты делаешь мне чертовски много подарков. — сказал Джо. — Мы не можем позволять себе такие дорогие напитки, независимо от того, есть затмение или нет. — Однако это не удержало его от того, чтобы достать складной нож и снять пробку.

— Честно говоря, это не только из-за затмения, — сказала я. — Мне так хорошо и так спокойно, что мне хочется поделиться своей радостью. А так как я заметила, что тебя делает счастливой бутылка…

Я наблюдала, как он снял пробку и налил себе. Руки у него дрожали, но мне не было жаль его. Чем пьянее он будет, тем лучше для меня.

— Что же тебя сделало счастливой? — спросил он. — Разве кто-то уже изобрел лекарство от уродства?

— Как подло говорить подобное тому, кто только что купил тебе бутылку превосходного виски, — заметила я. — Наверное, мне действительно стоит забрать ее. — Я опять потянулась за бутылкой, но он снова убрал ее в сторону.

— Для меня это отличный шанс, — произнес он.

— Тогда веди себя прилично, — сказала я. Джо, не обращая внимания на мои слова, продолжал подозрительно смотреть на меня.

— С чего это ты чувствуешь себя так хорошо? — снова спросил он. — Это из-за детей? Довольна, что выпроводила их из дома?

— Ничего подобного. Я уже скучаю по ним, — ответила я, да так оно и было на самом деле.

— Да, конечно, — произнес он и сделал глоток. — Тогда с чего бы это?

— Я попозже расскажу тебе, — приподнимаясь, ответила я.

Джо схватил меня за руку и потребовал:

— Скажи сейчас, Долорес. Ты знаешь, мне не нравится, когда ты дерзишь мне.

Я посмотрела на него сверху вниз и сказала:

— Тебе лучше убрать свои руки прочь от меня, иначе бутылка с дорогим виски разобьется о твою голову. Мне не хочется ссориться с тобой, Джо, особенно сегодня. Я купила салями, немного швейцарского сыра и кусочек бисквита.

— Бисквита! — воскликнул он — Боже правый, женщина!

— Не возмущайся, — сказала я. — Я хочу устроить для нас пир не хуже, чем будет у Веры на пароме.

— От хорошей еды у меня бывает несварение желудка, так что приготовь мне обыкновенный сэндвич.

— Хорошо, — согласилась я. — С удовольствием.

Теперь он смотрел на плес — возможно, мое упоминание о пароме подействовало на него, — уродливо оттопырив нижнюю губу, как умел делать только он. Лодок в бухте стало еще больше, и мне показалось, что небо немного прояснилось.

— Посмотри на это! — воскликнул Джо, неприятно ухмыляясь по своему обыкновению (именно эту ухмылочку пытался копировать его младший сын). — Чего это ради все эти людишки выпрыгивают из штанов? И всего-то туча на пару минут закроет солнце. Надеюсь, пойдет дождь! Надеюсь, дождь будет такой сильный, что затопит эту старую каргу, на которую ты работаешь, а с ней и всех остальных!

— Вот это в стиле моего Джо! — воскликнула я. — Всегда веселый, всегда доброжелательный!

Он оглянулся на меня, обхватив бутылку с виски — так, как медведь облапывает бочонок с медом.

— На что это ты намекаешь, женщина?

— Ни на что, — ответила я. — Я пойду в дом и приготовлю бутерброд для тебя и что-нибудь перекусить для себя. А затем мы немного выпьем и понаблюдаем за затмением — Вера любезно предоставила нам все, что нужно для этой цели, — а когда все окончится, я расскажу тебе о причине своего хорошего настроения. Это сюрприз.

— Я не люблю дурацких сюрпризов, — заметил Джо.

— Я это знаю, — сказала я. — Но этот сюрприз тебе ужасно понравится, Джо. Ты и мечтать не мог о подобном.

А потом я удалилась в кухню, чтобы Джо действительно мог приложиться к купленной мною бутылочке. Я хотела, чтобы он насладился ею, — честно. В конце концов, это был последний напиток в его жизни. Там, где он будет, ему уже не понадобится помощь «Анонимных алкоголиков», чтобы удержаться от пьянки.

Это был самый длинный и самый странный день в моей жизни. Джо сидел на веранде в своем любимом кресле-качалке, держа газету в одной руке, а стакан в другой, и что-то болтал насчет выборов демократов в августе. Он уже забыл о том, что хотел выяснить, почему это я счастлива, как и о солнечном затмении. Я готовила сэндвич для него, напевая какой-то мотивчик, и думала: «Постарайся как следует, Долорес, — положи побольше красного лука, который он так любит, и обязательно горчицы, чтобы сэндвич был острым. Приготовь вкусный сэндвич, потому что это последняя еда в его жизни».

Из кухонного окна мне был виден белый камень за дровяным сараем и начало зарослей ежевики. Платок, который я привязала к ветке кустика, все еще был там; его я тоже видела. Он развевался на ветру. Каждый раз при взлете платка я думала о прогнившей крышке над старым колодцем.

Я помню, как в тот день пели птицы и как издалека долетали звуки голосов перекликающихся друг с другом людей — как будто они разговаривали по радио. Я даже помню, что именно я напевала:

«Восхитительная Грейс, как звучит это сладко». Все так же напевая, я готовила себе крекеры с сыром (они нужны мне были не больше, чем курице флаг, но я не хотела, чтобы Джо удивился, почему это я не ем).

Было, наверное, четверть третьего, когда я вышла на террасу, неся на одной руке поднос с едой, как официантка, а в другой держа сумочку, которую дала мне Вера. На небе все еще были тучи, но они уже становились легче и светлее.

Оказалось, что еда была великолепной. Джо никогда не был щедр на комплименты, но по тому, как он отложил газету и посмотрел на сэндвич, как ел его, я поняла, что ему очень понравилось. На ум мне пришла фраза из какой-то книжки или фильма: «Осужденного на смерть кормят до отвала». И я уже не могла отделаться от этой мысли.

Однако и я не переставала орудовать вилкой в своей тарелке и съела все до последней крошки, к тому же выпила еще бутылочку пепси. Несколько раз мне приходила в голову мысль: все ли палачи едят с аппетитом в тот день, когда им приходится выполнять свою работу? Человеческий ум иногда доходит до смешного, особенно когда человек нервничает по поводу какого-либо дела.

Солнце пробилось сквозь тучи как раз в тот момент, когда мы заканчивали обедать. Я вспомнила сказанное Верой утром, взглянула на часы и улыбнулась. Было три часа, минута в минуту. Как раз в это время Дейв Пеллетьер — в те дни он развозил почту на острове — проехал обратно в городок, оставляя позади себя длинный шлейф пыли, и до самых сумерек мимо нашего дома не проехало больше ни одной машины.

Поставив на поднос пустые тарелки и бутылочку из-под пепси, я уже собиралась встать, но тут Джо сделал то, чего не делал уже многие годы: положил руку мне на шею и поцеловал. Мне стало очень хорошо; от него разило спиртным, луком и салями, у него отросла трехдневная щетина, но все же это был поцелуй, в котором не чувствовалось ни издевки, ни насмешки. Это был такой приятный поцелуй, что я даже не могла вспомнить, когда же он целовал меня вот так. Закрыв глаза, я позволила ему поцеловать себя. Я отлично помню это — закрыв глаза, я чувствовала его губы на своих, а солнце — на лбу. И то и другое было теплым и приятным.

— Все было не так уж и плохо, Долорес, — произнес он — наивысшая похвала, на которую был способен Джо.

И в эту секунду я заколебалась — я вовсе не собираюсь здесь что-нибудь приукрашивать. В это мгновение я увидела не того Джо, который протягивал руки к Селене, а того, в классной комнате в 1945 году, — как я смотрела на него и желала, чтобы он поцеловал меня именно так, как сейчас; как я думала: «Если он поцелует меня, то я приподнимусь на цыпочки и прикоснусь к его лбу, пока он будет целовать меня… проверю, такой ли гладкий у него лоб, каким выглядит».

Я подняла руки, чтобы прикоснуться к нему — совсем так, как мечтала об этом когда-то, еще совсем зеленой девчонкой, и в ту минуту, когда я делала это, мой внутренний глаз раскрылся шире, чем когда-либо. Он увидел, как Джо будет вести себя дальше, если я позволю ему это, — он не только добьется от Селены того, чего хочет, и не только растратит все украденные у собственных детей деньги, но и будет воздействовать на них; унижать Джо-младшего за хорошие оценки и любовь к истории, одобрительно хлопать Малыша Пита по спине, когда тот будет обзывать кого-нибудь ублюдком или говорить своему однокласснику, что тот ленив, как негр; влиять на них; постоянно влиять на них. И он будет делать это, пока они не сломаются или не станут испорченными, если я позволю ему, а в конце концов он умрет и оставит нас ни с чем, только со счетами и ямой, чтобы похоронить его.

Ну что ж, у меня есть для него яма, и не шести, а тридцати футов в глубину, к тому же выложенная камнем, а не грязью. Я припасла для него яму, и один-единственный поцелуй после трех, а может быть, и пяти лет ничего не должен изменить. Как и прикосновение к его лбу, что и было, в общем-то, основной причиной всех моих проблем… но я все равно прикоснулась к нему; провела по лбу пальцем, вспоминая, как он целовал меня около бара, пока джаз-бэнд наигрывал «Серенаду лунного света», и как я вдыхала запах одеколона его отца, исходивший от его щек, пока он целовал меня.

А потом я взяла себя в руки.

— Я рада, — ответила я, снова берясь за поднос. — Почему бы тебе не проверить коробочки с отражателями и остальные причиндалы для солнечного затмения, пока я отнесу эти тарелки в кухню?

— Я и пальцем не прикоснусь к тому, что дала тебе эта старая ведьма, — сказал Джо, — к тому же мне нет никакого дела до этого чертова затмения. Я и раньше видел темноту. Это происходит каждую ночь.

— Ладно, — ответила я. — Как хочешь.

А когда я подходила к двери, Джо сказал:

— Может быть, попозже мы сможем потешить чертей, Ди?

— Возможно, — произнесла я, все время думая, что чертей-то уж будет вполне достаточно. Еще до наступления вторых сумерек за этот день Джо Сент-Джордж повстречает столько чертей, сколько ему не привиделось бы и в самом страшном сне.

Я продолжала наблюдать за ним, пока мыла посуду. Многие годы в постели он только и делал, что спал, храпел и освобождался от газов, и я думаю, что он знал так же хорошо, как и я, что причиной этому было пьянство, а не только мое подурневшее лицо… может быть, именно пьянство. Я испугалась, что желание тряхнуть стариной заставит его закрутить колпачок «Джонни Уокера», но удача была на моей стороне. Для Джо траханье (извини за грубость, Нэнси) было всего лишь фантазией, воображением. Бутылка была намного реальнее. Бутылка стояла здесь, на столе, стоило лишь протянуть к ней руку. Джо вытащил из сумки одно из стекол для наблюдения за затмением и, взявшись за его ручку, поворачивал то так, то сяк, щурясь сквозь него на солнце. Он напомнил мне картинку, увиденную по телевизору, — шимпанзе, пытающееся включить радио. Затем Джо отложил стекло в сторону и налил себе новую порцию.

Когда я снова появилась на веранде с шитьем в корзинке, то увидела, что он уже доходит до кондиции. Но он все же зорко посмотрел на меня, пытаясь понять, не собираюсь ли я зацепить его.

— Не обращай на меня внимания, — сладенько проворковала я. — Я просто посижу здесь и подожду, когда начнется затмение. Хорошо, что показалось солнце, правда?

— Господи, Долорес, ты, наверное, думаешь, что у меня сегодня день рождения, — произнес Джо. Голос у него был приглушенный, как бы подбитый мехом.

— Ну, что-то вроде этого, — ответила я и начала латать старенькие джинсы Малыша Пита.

Следующие полчаса тянулись так же долго, как в то время, когда я была еще совсем маленькой девочкой, когда тетушка Клорис пообещала зайти за мной и повести меня впервые в жизни в кино. Я долатала джинсы Малыша Пита, поставила заплаты на брюки Джо-младшего (даже тогда он не носил джинсы — мне кажется, часть его уже в те дни решила, что он станет политиком, когда вырастет) и подрубила юбочку Селены. Последнее, что я сделала, — пришила пуговицы на ширинке брюк Джо. Брюки были старые, но носить их все-таки еще было можно. Я помню, как у меня промелькнула мысль, что в них его можно будет и похоронить.

И тут, когда я так подумала, совершенно неожиданно я заметила, что свет на моих руках немного потускнел.

— Долорес? — произнес Джо. — Мне кажется, это именно то, чего ты и все эти остальные дураки так ждали.

— Ага, — пробормотала я. — Я тоже так думаю. — Дворик, обычно ярко-желтый в жарких лучах послеполуденного июльского солнца, окрасился в блекло-розовые тона, а тень, отбрасываемая домом на подъездную дорожку, как-то истончилась — такой странной тени я никогда не видела ни до, ни после.

Я вытащила коробочку с отражателем и взяла ее так, как сотни раз за последнюю неделю показывала мне Вера, и тут странная мысль промелькнула в моей голове: «Та малышка делает то же самое. Та, которая сидит на коленях у своего отца. Она делает то же самое».

Ни тогда, ни сейчас я не знаю, что могла означать эта мысль, Энди, но все равно я рассказываю об этом, потому что решила рассказать вам обо всем и потому что позже опять подумала о той малышке. Но тогда, в следующее мгновение, я не просто подумала о ней; я увидела ее, как видят людей во сне, как, должно быть, древним пророкам являлись их видения: маленькую девочку лет десяти, держащую коробочку с отражателем в руках. На ней было коротенькое платьице в красно-желтую полоску — что-то типа летнего сарафанчика без рукавов, — а губы подкрашены помадой цвета перечной мяты. У нее были светлые волосы, собранные кверху, будто девочка хотела выглядеть старше, чем была на самом деле. И я увидела еще нечто, что заставило меня подумать о Джо: руки ее отца лежали на коленях девочки достаточно высоко. Возможно, выше, чем это позволительно. А потом видение исчезло.

— Долорес? — спросил меня Джо. — С тобой все в порядке?

— Что ты имеешь в виду? — вопросом на вопрос ответила я. — Конечно, со мной все в порядке.

— Ты как-то странно выглядела.

— Это просто затмение, — сказала я, да и действительно я думала, что причина кроется именно в этом, Энди, но мне казалось, что увиденная мною девчушка реальна и что она сидела на коленях у своего отца где-то в зоне солнечного затмения, в то время как я сидела на веранде своего дома рядом с Джо.

Я посмотрела в коробочку с отражателем и увидела крошечное белое солнце, настолько яркое, что оно напоминало пылающий пятидесятицентовик, с темным изгибом на одной стороне. Я не могла оторвать глаз от этого зрелища, а потом взглянула на Джо. Подняв один из обозревателей, он вглядывался в него.

— Черт побери, — произнес он. — Оно действительно исчезает.

Где-то в это же время в траве затрещали кузнечики; мне кажется, им показалось, что солнце слишком рано начало садиться в тот день, но все равно пришло время для их вечерних песен. Я взглянула на лодки и увидела, что вода, по которой они плавали, стала темно-синей — в этом было что-то жуткое и завораживающее одновременно. Мое сознание пыталось заставить меня поверить, что эти лодки под странно-темным летним небом были всего лишь галлюцинацией.

Взглянув на часы, я увидела, что уже без десяти пять. Это означало, что около часа никто на острове не будет ни думать о чем-то другом, ни видеть ничего другого. Ист-лейн как вымерла, все наши соседи были либо на «Принцессе», либо на крыше отеля, и если я действительно решила наказать его, то это время настало. Все во мне похолодело. Но я не могла откладывать задуманное ни на минуту. Я знала, если не сделаю этого прямо сейчас, то не сделаю ухе никогда.

Я положила коробочку с отражателем рядом с шитьем и окликнула мужа:

— Джо?

— Что? — спросил он. Он смеялся над затмением, но когда оно действительно началось, казалось, он не мог оторвать от него глаз. Закинув голову, он смотрел сквозь затемненное стекло вверх.

— Наступило время сюрприза, — сказала я.

— Какого сюрприза? — спросил он, а когда опустил вниз наблюдатель, который состоял из нескольких слоев специально затемненного стекла, заключенного в рамочку, и посмотрел на меня, я поняла, что вовсе не солнечное затмение подействовало на него. Он был пьян как свинья. Если он не поймет, что я скажу ему, то мой план провалится, даже не начавшись. И что мне тогда делать? Я не знала. Единственное, что я действительно знала, испугало меня до полусмерти: я не собиралась отступать. Неважно, как плохо все это повернется или что случится позже, — я не собиралась отступать.

Джо схватил меня за плечо и тряхнул:

— О чем это ты говоришь, женщина? — произнес он.

— Ты знаешь о деньгах на детских счетах? — спросила я.

Глаза Джо немного сузились, и я поняла, что он не так уж и пьян, как мне сперва показалось. И я поняла, что один-единственный поцелуй абсолютно ничего не меняет. Целовать может кто угодно; именно поцелуем Иуда Искариот выдал римлянам Иисуса.

— Ну и что? — процедил он.

— Ты взял их.

— Чертовски удачно, — ответил Джо.

— Конечно, — сказала я. — Узнав о твоих шашнях с Селеной, я пошла в банк. Я собиралась снять деньги со счетов, а потом увезти детей подальше от тебя.

Джо открыл рот и несколько секунд молча смотрел на меня. А потом он начал смеяться — просто откинулся на спинку кресла и хохотал, в то время как темнота все плотнее и плотнее обступала его.

— Ну что ж, тебя провели, не так ли? — спросил он. Затем, налив себе еще немного виски, Джо снова стал смотреть на небо сквозь затемненное стекло. В этот раз я с трудом увидела отбрасываемую на его лицо тень.

— Нет уже половины, Долорес! — воскликнул он. — Уже нет половины, а может, даже и больше!

Я взглянула в свою коробочку с отражателем и увидела, что он прав; от пятидесятицентовика осталась всего лишь половина, да и та неуклонно уменьшалась.

— Ага, — произнесла я. — Половина уже исчезла. Что же касается денег, Джо…

— Лучше забудь об этом, — сказал он мне. — Не забивай свою маленькую, глупую голову. Эти деньги в надежных руках.

— О, я больше не думаю о деньгах, — возразила я. — Ни капельки. Однако то, как ты провел меня, — вот что не дает мне покоя.

Джо кивнул как-то грустно и задумчиво, желая показать, что понимает и сочувствует мне, но долго не смог удержаться в рамках этой роли. Вскоре он просто взорвался от смеха, как ребенок, обманувший учительницу, которую он вовсе не боится. Он так смеялся, что серебрившиеся в сумерках брызги слюны так и вылетали из его рта.

— Извини, Долорес, — произнес он, когда наконец-то снова обрел возможность говорить. — Я не хотел смеяться, но я все же действительно опередил тебя, разве не так?

— О да, — согласилась я. В конце концов это было правдой.

— Здорово я провел тебя, — сказал Джо, смеясь и тряся головой, как это делают люди, услышав действительно смешной анекдот.

— Да, — согласилась я, — но знаешь, что я тебе скажу?

— Нет, — ответил он. Уронив стекло на колени, Джо повернулся ко мне. Он так смеялся, что на его красноватые свиные глазки навернулись слезы. — У тебя на всякий случай заготовлены пословицы и поговорки, Долорес. Что же в них говорится о мужьях, которым наконец-то удается проучить своих жен, сующих куда не надо свой нос?

— Обманешь меня раз — позор тебе, обманешь меня дважды — позор мне, — сказала я. — Ты провел меня с Селеной, а затем ты провел меня с деньгами, но мне кажется, я наконец-то догнала тебя.

— Ну что ж, может, так, а может быть, и нет, — возразил Джо, — но если ты беспокоишься, что я растрачу их, то не надо, потому что…

— Я не беспокоюсь, — отрезала я. — Я уже сказала тебе об этом. Это ни грамма не беспокоит меня.

Тогда он мрачно взглянул на меня, Энди, улыбка постепенно сходила с его лица.

— У тебя снова такой довольный вид, — сказал он, — он мне не очень-то нравятся.

— Зуб за зуб, — заметила я.

Джо долго смотрел на меня, пытаясь понять, что же происходит в моей голове, но, клянусь, для него это оставалось такой же загадкой, как и всегда. Выпятив нижнюю губу, он так тяжко вздохнул, что сдул спадающую на лоб прядь волос.

— Большинство женщин не понимают в деньгах главного, Долорес, — произнес он, — и ты не исключение. Я положил деньги на один счет, вот и все… так это намного интереснее. Я не сказал тебе, потому что не хотел слушать всякий вздор. Мне и так приходится выслушивать достаточно много, но что слишком, то нехорошо. — А затем он снова приподнял стекло, давая мне понять, что тема закрыта.

— На счет, открытый только на твое имя, — произнесла я.

— Ну так что? — спросил он. К тому времени мы уже сидели в глубоких сумерках, и очертания деревьев на горизонте начали расплываться. Я слышала, как позади дома жалобно запел козодой. Казалось, что стало прохладнее. От всего этого у меня возникло странное чувство… как будто я видела сон, каким-то чудом превратившийся в реальность.

— А почему счет не должен быть на мое имя? Разве я не их отец?

— Ну что ж, твоя кровь течет в их жилах. Если в этом заключается смысл отцовства, то ты, конечно, отец.

Я видела, как он пытался решить, стоит ли цепляться за эти слова, но потом решил отказаться.

— Не стоит больше говорить об этом, Долорес, — сказал он. — Я предупреждаю тебя.

— Только еще немного, — улыбаясь, возразила я. — Ты совсем забыл о сюрпризе.

Джо удивленно взглянул на меня:

— Что за вздор ты несешь, Долорес?

— Видишь ли, я встретилась с управляющим банка в Джонспорте, — сказала я. — С очень хорошим человеком по имени мистер Пис. Я рассказала ему о случившемся, и он страшно расстроился. Особенно когда я показала ему чековые книжки, которые не были утеряны, — вопреки твоему рассказу.

Именно тогда Джо потерял всякий интерес к солнечному затмению. Он просто сидел в своем проклятом кресле-качалке, взирая на меня широко открытыми глазами. Брови его поднялись кверху, а губы так плотно сжались, что превратились в узкую белую полоску. Он уронил стекло на колени, руки его сжимались и разжимались, но очень медленно.

— Выяснилось, что ты не должен был поступать подобным образом, — продолжила я. — Мистер Пис проверил, все ли еще деньги находятся в банке. Когда мы выяснили, что они все еще там, мы оба вздохнули с облегчением. Он спросил, не хочу ли я вызвать полицию и рассказать им, что случилось. По выражению его лица я поняла, что он надеется, что я откажусь. Я спросила, может ли он вернуть эти деньги мне обратно. Он просмотрел книги и ответил, что может. И тогда я сказала: «Это будет лучше всего». И он сделал это. Именно поэтому я больше не беспокоюсь о деньгах моих детей, Джо, — теперь я получила их, а не ты. Разве это не отличный сюрприз?

— Ты врешь! — выкрикнул Джо и так стремительно вскочил, что едва не перевернул кресло-качалку. Стеклышко упало с его колен и разбилось на мелкие кусочки. Жаль, что в тот момент у меня в руках не было ухвата; я бы воткнула брусок прямо ему в макушку. Выражение лица Джо стоило всего того, что я пережила после беседы с Селеной на пароме.

— Они не имеют на это права! — завопил Джо. — Ты не можешь снять с этого счета даже цент, не можешь даже увидеть эту чертову чековую книжку…

— Разве? — возразила я. — Тогда откуда же мне известно, что ты уже истратил триста долларов? Слава Богу, что не больше. Но все равно даже мысль об этом доводит меня до бешенства. Ты же обыкновенный вор, Джо Сент-Джордж, — настолько подлый, что крадешь даже у своих собственных детей!

Лицо его стало мертвенно-бледным. Только глаза были еще живы, пылая лютой ненавистью. Руки его сжимались и разжимались в кулаки. Я взглянула вниз — и увидела солнце — уже меньше половинки, что-то вроде жирного полумесяца, — отражающееся во множестве разбитых темных кусочков стекла, разбросанных у ног Джо. Затем я опять взглянула на него. Мне нельзя было надолго отводить взгляд от лица Джо, особенно когда он находился в таком состоянии.

— На что ты истратил триста долларов, Джо? Проститутки? Покер? Еще что-то?

Он ничего не ответил, просто стоял и сжимал и разжимал кулаки. Позади него я видела первых засветившихся светлячков. Лодчонки в гавани превратились в привидения, и я вспомнила о Вере. Я подумала, что если она еще и не на седьмом небе, то уж в вестибюле-то наверняка. Не то чтобы мне было какое-то дело до Веры; все мои мысли занимал Джо. Я хотела заставить его двигаться, поэтому придумала более веский довод, чтобы подтолкнуть его.

— Кажется, мне вовсе не интересно, на что ты потратил деньги, — сказала я. — Я получила передышку, а уже это само по себе просто здорово. А ты можешь трахнуть сейчас себя… если, конечно, твой старенький хромой дурень сможет встать, вот так-то.

Шагнув ко мне, Джо раздавил башмаками несколько кусочков разбитого стекла и схватил меня за руку. Я могла бы ускользнуть от него, но не захотела. Не так скоро.

— Придержи-ка свой язычок, — прошипел он, обдавая меня парами шотландского виски. — Если ты не замолчишь, то я заткну тебе глотку.

— Мистер Пис хотел, чтобы я положила деньги обратно в банк, но я отказалась — я подумала, что если ты сумел снять деньги с детского счета, то сможешь придумать, как это сделать с моего. Потом он хотел выдать мне чек, но я побоялась, что если ты узнаешь об этом раньше, чем я захочу этого, то ты сможешь прекратить оплату по нему. Поэтому я попросила мистера Писа выдать мне деньги наличными. Ему это не понравилось, но в конце концов ему пришлось уступить, и теперь они все до последнего цента у меня, и спрятаны они в очень надежном месте.

Теперь он схватил меня уже за горло. Я была уверена, что он сделает это, и все же была ужасно напугана, но этого я тоже хотела — я хотела, чтобы он поверил в то, что я собиралась сказать ему. Но даже это было не самым главным. Когда он, как сумасшедший, схватил меня за горло, все мои последующие действия выглядели как самооборона — вот что было самым главным. Да это и была самооборона, что бы по этому поводу ни говорили юристы; уж я-то знаю, потому что я была там, а вот юристов там не было. В конце концов я защищала себя и своих детей.

Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, а он, не переставая вопить, тряс меня из стороны в сторону. Я не помню всех подробностей; кажется, несколько раз он ударил меня головой о столбики веранды. Я проклятая сука, говорил он, он убьет меня, если я не отдам ему деньги, — и другую чепуху в том же роде. Я уже начала бояться, что он действительно убьет меня еще до того, как я скажу ему то, что он хотел услышать.

Во дворе стало намного темнее, казалось, сюда слетелись сотни тысяч светлячков, виденных мною раньше. Голос Джо доносился откуда-то издалека, и мне уже стало казаться, что все идет неправильно и плохо — что это я упаду в колодец, а не он.

В конце концов он отпустил меня. Я попыталась устоять, но ноги не держали меня. Я хотела опуститься на стул, на котором сидела до этого, но Джо слишком далеко увлек меня от того места, так что, падая, я только задела спиной краешек сиденья. Я упала на пол веранды, усыпанный осколками стекла. Рядом со мной оказался большой осколок, отражавший серпик солнца и сверкавший, как бриллиант. Потянувшись к осколку, я замерла. Я не собиралась зарезать Джо, даже если бы он позволил мне сделать это. Я не могла зарезать его. Порез — рана от стекла — позже будет выглядеть не так, как нужно. Видите, как я тогда думала… но я не сомневалась в правильности своего решения, Энди. Вместо осколка я взяла коробочку с отражателем, сделанную из какого-то тяжелого дерева. Я могла бы сказать, что считала коробочку вполне подходящей, чтобы оглушить ею Джо, но это было бы неправдой. В тот момент я вообще ни о чем не думала.

Я закашлялась — я кашляла так сильно, что удивительно, как это я не брызгала кровью, так же как слюной. Казалось, что горло мое полыхает огнем.

Джо так резко поднял меня на ноги, что одна из бретелек комбинации лопнула. Затем, схватив меня за горло своей ручищей, он стал притягивать меня к себе, пока мы оба не оказались на расстоянии поцелуя, — только вот вряд ли теперь ему хотелось целоваться.

— Я говорил тебе, что случится, если ты не будешь относиться ко мне с должным почтением, — сказал Джо. Глаза его были влажными, будто от слез, но самым пугающим в его взгляде было то, что он смотрел как бы сквозь меня, как будто для него я не существовала в реальности. — Я говорил тебе это тысячи раз. Теперь-то ты веришь мне, Долорес?

— Да, — ответила я. Джо так крепко держал меня за горло, что мой голос пробивался как бы сквозь слои грязи. — Да, поняла.

— Повтори! — приказал он.

Мое горло все еще было зажато в кольце его рук, но теперь он его так сдавил, что пережал какой-то нерв. Я застонала. Я не могла сдержаться: мне было невыносимо больно. Это вызвало ухмылку на лице Джо.

— Скажи это более убедительно! — приказал он.

— Да, — простонала я. — Я поняла! — Раньше я собиралась разыгрывать испуг, но Джо облегчил мне задачу: в тот день мне ничего не нужно было разыгрывать.

— Отлично, — сказал он. — Я рад слышать это. А теперь скажи мне, куда ты спрятала деньги, и не дай Бог ты растратила хоть один-единственный цент!

— Они за дровяным сараем, — прохрипела я, хотя теперь мой голос звучал уже не сквозь слои грязи. Затем я сказала ему, что деньги положила в кувшин, а кувшин спрятала в зарослях ежевики.

— Как это похоже на женщин! — ухмыльнулся Джо и подтолкнул меня к дверям. — Идем. Разыщем их.

По ступеням веранды и вдоль стены дома я шла, сопровождаемая Джо шаг в шаг. К тому времени стало почти так же темно, как ночью, а когда мы подошли к сараю, я увидела нечто настолько странное и удивительное, что на несколько секунд даже позабыла обо всем на свете. Я остановилась и, указывая в небо над зарослями ежевики, воскликнула:

— Посмотри, Джо! Звезды!

И звезды действительно сияли в небе — я видела Большую Медведицу так же четко, как это бывало в безлунную зимнюю ночь. Мурашки побежали по всему моему телу, но на Джо это зрелище не произвело никакого впечатления. Он так сильно толкнул меня, что я чуть не упала.

— Звезды? — сказал он. — Ты увидишь их еще больше, если будешь водить меня за нос, — это я тебе обещаю.

Я снова двинулась вперед. Наши тени полностью исчезли, а большой белый камень, на котором сидели мы с Селеной уже почти год назад, был таким же ярким, как прожектор, как бывает в ночи полнолуния. Но свет не напоминал лунное сияние, Энди, — я не могу описать, на что это было похоже, какой он был рассеянный и подвижный, — но нужно попытаться сделать это. Я знала, что трудно судить о расстоянии между предметами в лунном свете, к тому же уже нельзя было выделить какие-то отдельные кусты ежевики — все они превратились в сплошное темное пятно, пронизанное порхающими светлячками.

Вера постоянно повторяла мне, насколько опасно смотреть на затмение; можно опалить сетчатку глаз или даже полностью ослепнуть. И все же я не могла удержаться, чтобы не посмотреть вверх, как и жена Лота не смогла удержаться от последнего взгляда на Содом. Увиденное навсегда запечатлелось в моей памяти. Неделями, иногда даже целыми месяцами я не вспоминала о Джо, но не проходило и дня, чтобы я не подумала о том, что увидела в тот день, взглянув через плечо в небо. Жена Лота превратилась в соляной столп, потому что не смогла обратить свой взор вперед и подумать о долге, и иногда я удивляюсь, как это мне удалось избежать подобной расплаты.

Затмение еще не было полным, но все шло к тому. Само небо было царственно лиловым, а в нем висел огромный черный зрачок, окруженный огненным сиянием. С одной стороны оставался тоненький серпик солнца, как оплавленное в печи золото. Я знала, что мне не следует смотреть туда, но взглянув, я поняла, что уже не смогу оторвать глаз. Это было похоже… вы можете смеяться, но я все равно скажу об этом. Это выглядело так, будто мой внутренний глаз освободился каким-то таинственным образом, и теперь это он парил в небе, наблюдая за тем, как и что я буду делать. Но он был намного больше, чем я могла себе представить! И намного чернее!

Возможно, я продолжала бы смотреть, пока окончательно не ослепла бы, но Джо еще раз так сильно толкнул меня, что я ударилась о стену сарая. Это привело меня в чувство, и я снова пошла вперед. Перед глазами у меня маячило огромное голубое пятно, как будто кто-то повесил передо мной светящийся шарик, и я подумала: «Если ты сожгла сетчатку и всю оставшуюся жизнь тебе придется смотреть на него, то это будет справедливо, Долорес, — это будет не более чем Каиновой печатью».

Мы прошли мимо белого камня. Джо шел позади меня, держась рукой за низ моего платья. Я чувствовала, как комбинация под платьем стягивается на один бок. Все вокруг с этим огромным голубым пятном посередине выглядело нереальным и хаотичным. Конец сарая был для меня всего лишь темным пятном.

Джо подтолкнул меня к зарослям ежевики, и когда первая колючка впилась в мое тело, я вспомнила, что забыла надеть джинсы. Это заставило меня подумать, что, может быть, я еще что-то забыла сделать, но, конечно, теперь менять что-либо было слишком поздно; я видела маленький кусочек ткани, трепещущий в последнем сиянии света, и у меня осталось совсем мало времени, чтобы вспомнить, как именно расположена крышка заброшенного колодца. Затем я вырвалась из рук Джо и ринулась в заросли ежевики, обступившие нас.

— Нет, ты не смеешь, сука! — заорал Джо, и я услышала, как затрещали кусты, когда он бросился за мной. Я почувствовала, как его рука коснулась края моего платья, он чуть не схватил его. Я побежала быстрее. Бежать было очень трудно, потому что подол платья постоянно цеплялся за колючки. Там и сям на кустах оставались длинные полоски ткани и кусочки содранной с моих ног кожи. Они кровоточили от колен до щиколоток, но я не обращала на это никакого внимания, пока не вернулась домой, а произошло это намного позже.

— Иди сюда! — вопил Джо, и в этот раз я ощутила его ладонь на своей руке. Я выдернула руку, но он ухватился за комбинацию, развевавшуюся позади меня подобно свадебной фате. Если бы ткань выдержала, то Джо выудил бы меня, как рыбку на удочке, но комбинация было очень старая и уставшая от частых стирок. Я почувствовала, как оторвался кусок материи, и услышала проклятия Джо. Я слышала, как трещат и хрустят кусты ежевики, но вряд ли хоть что-нибудь видела; как только мы оказались в зарослях, стало темно, как в угольной яме, и привязанный к ветке платок уже ничем не мог мне помочь. Вместо него я увидела край колодезной крышки — и только какое-то мутное светлое пятно чуть-чуть впереди меня — и тут я прыгнула изо всех сил. Я перемахнула через колодец, и, так как была спиной к Джо, я не видела, как он наступил на крышку. Раздался громкий хррр-уууст, а затем он взвыл…

Нет, это не точно.

Он не выл, мне кажется, вам это известно так же хорошо, как и мне. Он визжал как кролик, угодивший в капкан. Обернувшись, я увидела большую дыру посередине крышки. Из дыры выглядывала голова Джо, он из последних сил держался за трухлявые доски. Руки его кровоточили, тоненькая струйка крови стекала из уголка рта. Глаза размерами напоминали дверные ручки.

— О Господи, Долорес, — выдохнул он. — Это старый колодец. Помоги мне побыстрее выбраться отсюда, пока я не свалился на дно.

Но я стояла молча, и через несколько секунд выражение его глаз изменилось. Я увидела в них понимание всего происшедшего. Никогда в жизни я не была испугана больше, чем в тот момент, стоя вдалеке от колодца и глядя на него, а на западе над нами висело черное солнце. Я забыла надеть джинсы, и Джо упал вовсе не так, как это планировала я. Мне показалось, что все идет очень плохо, не так, как надо.

— О, — выдавил Джо. — Ах ты, сука. — Затем он начал хвататься за доски и выкарабкиваться.

Я сказала себе, что мне лучше уносить отсюда ноги, но я не могла сдвинуться с места. Куда же можно убежать, если он выберется? В тот день солнечного затмения я поняла одну вещь: если ты живешь на острове и пытаешься убить кого-либо, то лучше всего свою работу сделать хорошо. А если это не удастся, то бежать некуда и прятаться негде.

Я слышала, как его ногти царапали по старой доске, когда Джо пытался выбраться наружу, подтягиваясь на руках. Этот царапающий звук, как и то, что я увидела, оглянувшись через плечо на солнце, — они остались во мне слишком глубоко, чем я этого хотела бы. Иногда я даже слышу этот звук в своих снах; только во сне он выбирается наружу и приближается ко мне, но в действительности все произошло совсем не так. В реальности же доска, с помощью которой Джо пытался выбраться наружу, неожиданно сломалась под его тяжестью, и он провалился. Это произошло настолько быстро, что, казалось, его вообще никогда не было здесь; мгновенно все переменилось, и остался только перекошенный и выгнутый деревянный прямоугольник с зияющей черной дырой посередине и светлячками, летающими над ним.

Падая, Джо продолжал визжать. Его голос эхом отражался от стен колодца. Он что-то кричал, падая, но я не смогла разобрать, что именно. Затем раздался глухой удар, и он замолчал. Крик резко оборвался. Точно так же перестает светить лампа, если кто-то выдернет шнур из розетки.

Я встала на колени, припав к земле, и ждала возобновления крика. Прошло какое-то время — я не знаю, как долго все это длилось, — и последний отблеск света исчез. Затмение стало полным, темно было, как ночью. Из колодца не исходило ни единого звука, но оттуда на меня повеяло ветерком, и я поняла, что могу вдохнуть этот запах — вы же знаете запах воды из мелких колодцев? Запах железа, затхлый и не очень приятный. Я вдохнула его и поежилась.

Я заметила, что край моей комбинации свисает почти до левой туфли. Он был весь разодран и в колючках. Я просунула руку справа в ворот платья и оторвала бретельку комбинашки. Затем я стянула ее вниз через ноги. Свернув комбинацию в комок, я стала размышлять, как лучше обогнуть крышку колодца, и вдруг снова подумала о той девчушке, о которой я вам уже рассказывала, — я увидела ее четко и ясно. Она тоже стояла на коленях, заглядывая под кровать, и я подумала: «Она так несчастна, и она вдыхает тот же самый залах, так сильно напоминающий запах железа и устриц. Только он исходит не из колодца; он имеет какое-то отношение к ее отцу».

А затем, внезапно, мне показалось, что она оглянулась и посмотрела прямо на меня, Энди… мне кажется, она увидела меня. И когда она посмотрела, я поняла, почему она так несчастна: ее отец сделал с ней что-то, и теперь она пыталась замести следы. В довершение всего она сразу же поняла, что кто-то смотрит на нее, что женщина, находящаяся Бог весть как далеко от нее, но все же в зоне затмения, — женщина, только что убившая своего мужа, — тоже смотрит на нее.