Прекрасные незнакомки Бенцони Жюльетта
Элизабет готовилась к балу как к решающей битве, и не потому, что стремилась к чему-то большему, чем поверхностная симпатия императора, – ей хотелось явиться во всеоружии. Хотя кто знает, может быть, женский инстинкт и подталкивал ее бессознательно отважиться на непростое завоевание… Розовое платье (Наполеон питал слабость к розовым платьям) на ней выглядело абсолютно изысканно и было только что изготовлено в мастерской знаменитого портного Леруа. Она надела все свои бриллианты и была в своем наряде неподражаемо прекрасна.
Увы! Наполеон, обходя анфиладу гостиных, как имел обыкновение делать, вскоре заметил обворожительную женщину, которая с таким изяществом склонилась перед ним в поклоне. Остановившись перед ней, он сухо спросил:
– Кто вы, мадам? Я с вами не знаком.
Под горящим взглядом императора, который беззастенчиво ее рассматривал, щеки мадам Симон вспыхнули. Элизабет, сделав еще один реверанс, проговорила:
– Мадам Симон, сир.
– Ах да, знаю…
Еще секунду, которая показалась веком бедной Элизабет, император смотрел на нее. Она поняла это по тишине, которая мгновенно воцарилась вокруг. Взгляд императора пылал, и все ждали, что сейчас родится новая фаворитка. Но император внезапно разразился громким смехом, повернулся на каблуках и, продолжая смеяться, удалился.
До конца своих дней Элизабет Симон не забудет этого смеха, который положил конец всем ее надеждам. Не помня себя, она выпрямилась и, помертвев от стыда, поспешила затеряться в толпе приглашенных.
Если бы она была более искушена в придворной жизни, то, вполне возможно, не приняла бы этот смех так близко к сердцу. Наполеон был известен резкостью в своем обращении с женщинами, он мог наговорить с большой холодностью самых неприятных вещей, но они не влекли за собой никаких последствий. Но Элизабет впервые была при дворе…
Бедняжка проплакала всю ночь, и Мишель, обескураженный ее горем, тщетно пытался ее утешить.
– Он же всего-навсего рассмеялся, – уговаривал он жену. – Это грубо, но не опасно. Многие дамы слышали от него куда более неприятные вещи, что не мешало ему потом разговаривать с ними и улыбаться.
– Нет, Мишель, все кончено! Смех императора предвещает нам гибель. Он нас ненавидит! Я лишилась разума, когда подумала, что он может стать нашим другом. Император хочет нас погубить.
Ближайшее будущее показало, что Элизабет не слишком ошибалась. Три месяца спустя Наполеон распорядился проверить счета Симона. Ревизия длилась два года. Два года тревог и страхов, граничащих с безнадежностью и отчаянием. На протяжении этих двух лет все друзья Элизабет, начиная с Талейрана, делали все возможное и невозможное, чтобы повлиять на императора. Они не преуспели. Мишеля обязали вернуть в казначейство миллион франков. Это было разорением.
Элизабет благородно превратила в деньги все, что имела. По счастью, отец Симона при заключении брачного контракта предусмотрел для супругов раздельное владение имуществом. Контракт спас состояние Элизабет, что позволило супругам достойно прожить до конца своих дней. Элизабет последовала за супругом в Брюссель, в их родовое гнездо на улице Бланшисри, и жила там с мужем до 1818 года. Затем здоровье ее ухудшилось, и они переселились на озеро Леман в замок Боссеи, который купила Элизабет.
Но ей становилось все хуже. Врачи посоветовали красавице жить в более теплом климате, в Италии. Но было уже поздно. 2 декабря 1825 года та, которая была когда-то одной из цариц Парижа, но пожелала стать нежным домашним ангелом, тихо угасла во Флоренции в объятиях своего дорогого Мишеля.
Глава 12
Луиза де Понбеланже, или Двойная игра
Спор длился вот уже несколько часов. Наступила ночь, одна из тех невыносимо душных летних ночей, когда все задыхаются и ждут очистительной грозы, которая освежит воздух. Эта душная темная ночь была воплощением всего 1792 года, когда мир все глубже погружался во тьму, а заря другого мира еще и не думала заниматься.
Но тем двоим, что спорили в просторной гостиной замка Водегип в Алере, неподалеку от Редона, похоже, не было дела ни до ворчания грома на горизонте, ни до всех других гроз.
Оба были молоды, хороши собой, созданы для счастливой жизни. Маленькой прелестной брюнетке едва исполнилось двадцать, она завораживала изяществом и колдовским очарованием. Он был года на три старше, крепкий, светловолосый, какими часто бывают бретонцы, со светлыми глазами, в которых сейчас читались безнадежность и непонимание. Молодого человека звали Антуан, маркиз де Понбеланже. Молодую женщину – Луиза дю Бот дю Грего, и она была его женой. Но с тех пор, как он сообщил жене о своем намерении покинуть страну и уехать в Англию, чтобы присоединиться к графу д’Артуа и другим дворянам, собравшимся вокруг него, чтобы сформировать армию, он имел дело с совершенно незнакомым ему человеком. Так ему казалось.
– Вы свободны и можете уезжать, – холодно заявила ему жена. – Что касается меня, то я остаюсь.
– Но это невозможно, Луиза! Это воистину безумие! Революция охватит все провинции. Даже здесь, у нас в Бретани, народ бунтует. Поджигают замки, грабят, сажают в тюрьму, проливают кровь. У нас только два выхода: или отправиться под начало наших командующих и, если возможно, бороться, или остаться на месте и позволить перерезать себя, как баранов.
Хорошенькое личико Луизы украсила насмешливая улыбка.
– Неужели вы боитесь, мой друг? На вас это не похоже.
– Я не боюсь, и вы это прекрасно знаете. А если и боюсь, то только за вас и за нашего ребенка. Воевать, умереть за общее дело естественно для дворянина. Здесь мы бессильны, мы заперты между революционной армией и морем. Если мы хотим сражаться, нужно уезжать.
– Ну так уезжайте, Антуан. Но на меня не рассчитывайте, я с вами не поеду. Мне и тут хорошо! – добавила она, опустилась в шезлонг и улеглась в нем.
– Но я не могу уехать без вас, не могу и не хочу!
– Вы так думаете? Напрасно. Такой женщине, как я, нечего бояться. Она всегда найдет себе защитника, где бы ни оказалась!
Встревоженный опасным огоньком, который загорелся в больших зеленых глазах жены, Антуан склонился к ней и пристально посмотрел на нее.
– Луиза, – начал он прерывающимся голосом, – что это значит?
– Ничего иного, кроме того, что я сказала: я не хочу покидать свой дом. Не хочу, чтобы у меня забрали мои вещи, конфисковали состояние, уничтожили мое богатство. У вас нет состояния, поэтому все это вас не волнует. А я не хочу, чтобы меня разорили. Вы подумали, что за жизнь вы мне предлагаете? Перебиваться кое-как вместе с другими в Англии, тогда как здесь…
– Здесь вам просто-напросто перережут горло.
– Мне? Не смешите меня. Никто меня не тронет, и, уверяю вас, я буду вести достойный моего положения образ жизни. Уезжайте же, раз вам так хочется. Вам действительно может грозить опасность. Но мне? Кто захочет причинить мне зло?
Никто. Ни один мужчина, во всяком случае. И это тоже пугало маркиза. Кокетливость жены уже не впервые беспокоила его. За те два года, что он был женат на Луизе, любой мужчина, который приближался к ней, вызывал у него неприятное содрогание.
Она так улыбалась, так играла веером и бросала такие взгляды, что Антуан невольно холодел, но никогда не решался всерьез отнестись к своим опасениям. Но в этот решающий час он все-таки отважился задать мучительный вопрос.
– Луиза, вы меня больше не любите? – спросил он.
– Не люблю? Конечно, я вас люблю, мой друг. Разве вы не мой муж? Но я люблю мои земли, мои замки, мое богатство и… мой покой. Уезжайте, не тревожась, мой друг, и сражайтесь как можно лучше. Я сумею постоять за себя.
Ничего – ни мольбы, ни даже угрозы – не подействовали на Луизу, и Антуан де Понбеланже с разбитым сердцем покинул Водегип той же ночью, добрался до Сен-Каста, где его ждала рыбацкая лодка, и уплыл в Англию. Он увидит свою жену еще один-единственный раз и при таких обстоятельствах, которые впоследствии заставят его искать только смерти. Но не будем предвосхищать события.
Оставшись одна, Луиза очень скоро наладила свою жизнь. Отъезд Антуана обрадовал ее до глубины души, потому что она наконец-то могла вести свободную, полную удовольствий жизнь, о которой всегда мечтала. На несчастье бедного маркиза де Понбеланже, у его жены была душа авантюристки, несмотря на благородную кровь, текущую в ее жилах. Смутные времена пришлись ей по душе своими опасностями и тем, что нарушился установленный веками порядок.
Луиза доверила сына матери, освободив таким образом себе руки, и открыла двери своего замка всем, кто казался ей приятным или полезным. Она не гнушалась временщиками и царьками на час и сохраняла дружбу, по крайней мере, так ей казалось, с семьями аристократов, по-прежнему живших в своих поместьях. Никому из них и в голову не могло прийти, что очаровательная госпожа де Понбеланже, такая веселая, мужественная, гордая подвигами мужа (Антуан героически сражался и не раз делал высадки в Бретани, где отважно воевал), может вести двойную игру. Между тем так оно и было. У Луизы вспыхивали мгновенные романы с предводителями шуанов, и такие же близкие друзья появлялись у нее и среди «синих», хотя общалась она с ними в гораздо большей тайне. Вполне возможно, она никогда бы не дошла до настоящего предательства, если бы на ее пути не встретился молодой республиканский генерал, в котором она нашла, с одной стороны, могучего защитника, а с другой, вполне возможно, единственную любовь своей жизни. Звали генерала Луи Лазар Гош.
Когда Гош приехал в Бретань в сентябре 1794 года, чтобы реорганизовать армию в Шербуре, дела Лизы шли не блестяще. Ей становилось все труднее отстаивать свое состояние, ведь оно принадлежало эмигранту, человеку, который открыто сражался в войсках роялистов. Молодой женщине приходилось все чаще доказывать свою преданность друзьям, которые ее защищали… И она начала понимать, что жизнь ее становилась малоприятной. Появление Гоша стало для нее даром небес.
Гош, во-первых, был весьма недурен собой. Ему было 26 лет, и он обладал манерами и шармом, которые не оставляли равнодушными женщин. Не случайно совсем недавно, когда он был еще в тюрьме, у него случилась «утешительная» связь с очаровательной виконтессой Богарне. И сколько еще прелестниц пали под взглядом его синих глаз? К тому же теперь он был окружен ореолом славы, он стал всемогущим, и женщина, оказавшись под его защитой, могла чувствовать себя в полной безопасности. Луиза сделала все, чтобы обеспечить себе защиту с его стороны.
Гош со своим главным штабом расположился в Леневене, а Луиза де Понбеланже уехала из Водегипа в другое свое имение, замок Треварез, неподалеку от Шатонёф-дю-Фуа и Леневена. В итоге генералу Гошу понадобилась еще и конюшня, чтобы всегда иметь под рукой свежую лошадь, готовую домчать его до любимой красавицы. Так и получилось. Почти каждую ночь он приезжал к ней, проводил несколько пьянительных часов и на заре вновь возвращался к своим командирским обязанностям. Свидания происходили в тайне. Гош не стремился обнародовать свою связь. И если Луиза позволила страсти завладеть собой в той мере, в какой даже и не предполагала, то Гош сохранял трезвую голову. Молодая женщина ему нравилась, но он не забывал, что «милая Луиза», как он теперь ее называл, может ему быть очень и очень полезна. Позже он напишет одному из своих друзей письмо, и в нем будут такие, конечно же, обидные для Луизы строки:
«Благодаря ей любой шаг роялистов, любая их интрига становятся мне тут же известны».
Луиза была готова на все, лишь бы сохранить любовь Гоша. Достаточно было Лазару упомянуть о другой женщине, улыбнуться девушке, и она уже трепетала от ревности. Всеми силами она старалась оставаться ему нужной, и он беззастенчиво пользовался ее стараниями.
Между тем жестокая неизбежность становилась все ближе. Близилось событие, которое должно было многое решить в судьбе Луизы. Английские эмигранты задумали мощную высадку на бретонском берегу, с тем чтобы наконец взять верх над дышащим на ладан Конвентом и вымести врагов со своей земли. Эскадра под командованием коммодора Уоррена должна была высадить не только французских дворян, но и мощную, в несколько тысяч человек, армию англичан, к которой должны были присоединиться шуаны Жоржа Кадудаля, сражавшиеся на берегах залива Морбиан.
27 июня 1795 года флот адмирала Уоррена, состоявший из трех линейных кораблей, двух фрегатов и четырех кораблей, вооруженных тридцатью шестью пушками, а также из значительного числа канонерок и шестидесяти грузовых судов, высадил в Кибероне первый дивизион королевской армии, включавший в себя отряд Рояль-Луи под командой графа д’Эрвильи, морской легион графа Гектора, легион Дрене под началом маркиза Дрене, отряд эмигрантов Луаяль и артиллерийский полк.
Предупрежденный Гош поспешил занять деревушку Сент-Барб, вытеснив оттуда Кадудаля и заставив его переместиться в деревню Леннез, взяв таким образом под контроль форт Пантьевр и полуостров Киберон.
Гош со своими войсками перегородил узкий перешеек полуострова, где теперь стеснились вместе шуаны Кадудаля и королевские войска.
Роялисты раз за разом пытались прорвать оборону «синих», но это им не удавалось. Тогда Жоржу Кадудалю пришла в голову неожиданная мысль – сформировать отряд, который вновь сядет на корабли, доплывет по морю до другой стороны залива Морбиан, высадится на полуострове Рюис и там ударит в Гоша с тыла.
Предложение, разумеется, было одобрено, и командование отрядом, среди которого, разумеется, был и Кадудаль со своими шуанами, доверили молодому и бесстрашному. Одним из его штабных офицеров был Антуан де Понбеланже, жаждущий вымести «синяков» из любимой Бретани.
Однако великолепно задуманную операцию не удалось сохранить в тайне. Сбежавший из плена роялистов республиканец успел предупредить Гоша, и генерал понял, что им грозит серьезная опасность. У него было мало солдат, их хватало, чтобы преграждать путь роялистам, охраняя узкий перешеек, но отражать удары сразу с двух сторон было бы невозможно. Гош понимал, что никак не может помешать высадке, и решил, что его спасение состоит в том, чтобы выиграть время. Он должен любыми средствами задержать Тентеньяка, чтобы дать возможность подойти подкреплению, которого он ожидал. Его спасли бы несколько дней, всего несколько… И тогда он подумал о милой Луизе.
– Нужно задержать Тентеньяка во что бы то ни стало, – сказал он ей. – Иначе я пропал. И ты заодно со мной.
Луиза пообещала, что Тентиньяк, который к тому же был ее родственником, непременно задержится.
Между тем экспедиционный корпус пустился в путь. 11 июля четыре тысячи шуанов и сто эмигрантов под началом Тентеньяка высадились на мысе Сен-Жак возле Сусино, в то время как другой отряд в триста человек под командованием Лантиви-Кервено и Жан-Жана направился к Лорьяну на пляже Гидель. Но Гоша тревожил третий, на самом деле самый сильный вооруженный отряд. Все его солдаты были одеты в красные мундиры, чтобы внушить мысль о вторжении англичан, и поэтому впоследствии он получил название «Армии красных». Тентеньяк, как только оказался на берегу, собрался вести свое войско к Ванну, намереваясь блокировать его.
Но роялисты не прошли и нескольких лье, как к ним подскакал вестовой: приказ изменился. Тентеньяк, Кадудаль и их солдаты должны были следовать по северной дороге до замка Коетлогон на Кот д’Армор, где они получат новые указания.
Распоряжение показалось настолько нелепым молодому военачальнику, что он отказался ему повиноваться. Кадудаль его поддержал.
– Если мы отправимся в Сен-Бриё, Гошу от этого никакой пользы не будет. А вот в Кибероне нас ждут. Тут явно какая-то ошибка.
Но на следующее утро к ним в Сен-Жан-Бревелэ, где армия заночевала, приехал новый вестовой. На этот раз это был господин де Маргадель, и отправил его аббат де Вильегомо, приказ был тот же – следовать в замок Коетлогон, – и исходил он от роялистского комитета в Париже и был письменным.
– Понять, что имеется в виду, невозможно, но исполнять придется, – вздохнул Кадудаль. – Скорее всего, мы не представляем себе общей картины…
И они двинулись в сторону Эльвена, затем к Жослену, где попытались атаковать крепость, но успеха не достигли, затем миновали Моон и, наконец, добрались до указанного замка, расположенного в четырех лье от Лудеака… В этот самый день Гош, дождавшись подкрепления, разбил роялистские войска на берегу под Кибероном.
В Коетлогоне, красивом замке, окруженном густыми лесами, армию «красных» ждал необычайный сюрприз. Вместо военачальников, которые должны были ими распорядиться, им навстречу вышли несколько прелестных женщин в кокетливых нарядах и объявили воинам, что стол накрыт и ужин ждет. Среди дам были мадемуазель де Каркадью, дамы де Герньяк и… Луиза. Увидев ее, маркиз де Понбеланже застыл от изумления. До него доходили смутные слухи о каких-то отношениях между его женой и Гошем, но, когда он увидел ее здесь, прелестную, улыбающуюся, в платье из белого муслина, предчувствие страшной беды стеснило ему сердце.
Кадудаль в ярости, подозревая ловушку, отказался войти в замок и предпочел встать лагерем в лесу и ночевать со своими солдатами. Он поступил правильно. Едва гости сели ужинать, как замок наполнился республиканцами. Благодаря Кадудалю, который мгновенно вступил в бой, атака «синих» была отбита, но Тентеньяк получил смертельную рану.
Когда все успокоилось, Луиза исчезла, зато шуаны Кадудаля страшно разгневались. Их начальник знал правду об отношениях молодой женщины и республиканского генерала, и когда эмигранты хотели передать командование Антуану, который был заместителем Тентеньяка, шуан воспротивился.
– Твоя жена нас предала, – заявил он прямо в лицо нечастному маркизу. – Ты не можешь нами командовать. Мои люди не согласятся.
Кадудаль повернул обратно к Киберону, а Понбеланже с несколькими друзьями отправились прочесывать ближайшие деревни в поисках «синих», которые напали на замок и убили Тентеньяка. В Медреаке пришел черед погибнуть и Антуану де Понбеланже. По словам своих товарищей, он сам искал смерти, не в силах терпеть свой позор.
Луиза тем временем вернулась в Треварез, ожидая благодарности и любовных свиданий с Гошем. Но у генерала не оказалось времени на встречи с женщиной, которая внушала ему теперь почти что отвращение. Ее руки были обагрены кровью восьмисот несчастных пленных, взятых в Кибероне и безжалостно расстреляных по приказу Парижа в Оре[16]. День, когда Гоша отправили из Бретани в Ирландию, стал для него воистину благословением. Он никогда больше не увидит Луизы дю Бот, и его мысли все чаще будут заняты его молодой, сияющей чистотой женой, которую он оставил во Франции.
После отъезда любовника Луиза растерялась. Она не знала, что ей делать. Земля Бретани горела у нее под ногами, и она была окружена ненавистью и презрением, которые сгустились вокруг нее. Она поняла, что, если хочет выжить, должна без промедления найти себе нового покровителя.
И вот в один из прекрасных дней 1797 года Луиза, еще более обворожительная, чем всегда, появилась в главном штабе в Кемпере под предлогом, что хочет узнать новости о Гоше, который находился тогда в армии в Самбр-э-Мёз. В главном штабе она встретила друга генерала, полковника Бонте, славного добродушного человека, храброго военного, выходца из простых. Ему польстило внимание красивой изысканной дамы.
Естественно, что он стал частенько навещать замок Треварез, и Луизе не составило большого труда опутать своими чарами этого вояку, который ничего другого и не желал. В октябре 1797 года, через несколько недель после смерти Гоша – Луиза немного поплакала, но не слишком, – Луиза дю Бот вышла замуж за полковника Бонте и была счастлива, избавившись от фамилии де Понбеланже, которую ей так трудно было теперь носить и которая жгла ее, как плащ Несса.[17] Став мадам Бонте, она распростилась с угрызениями совести, сожалениями и даже воспоминаниями, перед ней засияла новая цель: карьера ее нового супруга.
И Луиза не стала щадить себя, чтобы вести его к победам и почестям. Впрочем, его собственная отвага облегчала ей задачу. Империя ценила отважных воинов и вознаграждала их. Бонте стал генералом и бароном, а «милая Луиза» – баронессой Бонте. Они жили в Италии, потом в Далмации, тратя золото без счета и ведя роскошный образ жизни. Настолько роскошный, что армейская касса порой опустошалась, что служило лишь доказательством любви преданного мужа.
Бонте сумел устоять во время гибели Империи, но климат Реставрации был опасен для его жены. Роялисты и вернувшиеся эмигранты хорошо помнили прошлое, и когда Бонте дали административный пост в Бретани, Луиза всерьез испугалась. Она добилась аудиенции у Людовика XVIII и стала его умолять предоставить ее мужу другой пост.
Ей удалось очаровать старого короля – так велика была сила ее красоты, фатальная для многих, но король не мог пренебречь сведениями, которые получил от графа де Керьера, королевского комиссара в Бресте, сообщившего ему о деяниях Луизы и прося для нее приговора.
– Я не положу конец карьере вашего мужа, о чем просят меня со всех сторон, – сказал король. – Но вам нужно проявить понимание и принимать те назначения, которые дает ему военное командование.
Луизе пришлось вернуться в Бретань. Она затворилась в замке Треварез, где прожила лучшие дни своей любви с Гошем. И в этом же замке холодной и снежной январской ночью 1826 года она умерла. Ей не было еще и пятидесяти четырех, но выглядела она гораздо старше. В последние ее минуты рядом с ней находилась только монахиня.
Глава 13
Англичанка в Париже. Любовное приключение леди Эллиот
Призыв на помощь
– Очень благодарен тебе, гражданка! Хорошо, что такие, как ты, еще встречаются.
Обрадованный мальчишка сунул в карман серебряную монетку и удалился, насвистывая, а «гражданка» торопливо разорвала полученную записку. Записку написала миссис Мейлер, соотечественница и подруга, очень осторожная женщина, и если она решилась отправить посыльного через взбудораженный кипящий Париж, значит, дело было серьезным. Записка в самом деле была тревожной. Миссис Мейлер намекала на важную услугу для значительного лица и просила леди Эллиот как можно скорее навестить ее.
Приглашение ничуть не порадовало молодую женщину. В этот день, 2 сентября 1792 года, ей совсем не хотелось покидать свой прохладный садик в Медоне и отправляться в кипящий парижский котел. Но она не могла отказать в помощи подруге. Да и ветерок приключений приходился ей в общем-то по душе, потому что леди Эллиот была весьма незаурядной натурой.
Грейс Далримпл, такова была ее девичья фамилия, родилась в прекрасной шотландской семье, и северные туманные края наделили ее редкостной красотой. Блондинка с шелковистыми волосами, она была необыкновенно привлекательна и в двадцать пять лет считалась одной из красивейших женщин Европы. Но, кроме светлых волос и ослепительной белизны кожи, в Грейс было мало английского. Она была воспитана во Франции, в монастыре Дам де Консоласьон, оставалась там до пятнадцати лет и была очень огорчена, когда должна была возвращаться на свой остров. Она привыкла к континентальному образу жизни. А на родину она ехала, чтобы выйти замуж за Джона Эллиота, который по возрасту был старше ее отца.
Единственным достоинством жениха было богатство, и отец Грейс желал дочери счастья на свой шотландский манер. Юная девушка подчинилась отцовской воле, вышла замуж и сразу окунулась в светскую жизнь, полную всевозможных радостей. А светская жизнь Лондона в те времена была очень бурной. Грейс пользовалась необыкновенным успехом. Лучшие художники оспаривали честь писать ее портрет, но всех их победил Гейнсборо. Главным же завоеванием леди Эллиот стал принц Уэльский, которому она подарила дочь, и влюбленные назвали ее Сеймур.
Не радовался успехам Грейс только муж, однако вызвать на дуэль принца Уэльского было довольно трудно. Все бы шло своим чередом, не влюбись Грейс в красивого офицера-гвардейца. Эллиот не упустил случая и потребовал развода. Развод был оформлен самым благородным образом, за Грейс сохранялись фамилия и титул, кроме того, она получила пенсион в две тысячи ливров. Единственное, о чем ее попросили, – это покинуть Лондон. Просьба ничуть ее не огорчила, поскольку она мечтала вернуться во Францию. Вполне возможно, для того, чтобы увидеться там с другим принцем, с которым она познакомилась на вечере во дворце Сент-Джеймс. Звали его Филипп, герцог Орлеанский, кузен Людовика XVI. Как только леди Эллиот приехала в Париж, она тут же направилась в Пале-Рояль.
Прекрасная англичанка (в Париже ее называли именно так) очень скоро стала любовницей Филиппа и получила в свое распоряжение два дома: чудесный маленький особнячок возле Фоли Монсо и прекрасный загородный дом на холмах Медона. К особнячкам была еще приложена весьма недурная рента, которая вместе со щедротами принца Уэльского и пенсионом мужа избавляла леди Эллиот от финансовых забот и позволяла ей вести в Париже чудесную жизнь, которую революционные потрясения ничуть не касались. Она была подругой того, кто назвал себя «гражданин Филипп Эгалитэ», и опасаться ей было решительно нечего.
Тем не менее записка миссис Мейлер ее встревожила. Нужно было жить в тридесятом царстве, чтобы не замечать, что происходит вокруг. Разграбление Тюильри, королевское семейство, находящееся в тюрьме под стражей, бесславная роль ее любовника в этой трагедии… Сейчас речь шла, очевидно, о действительно серьезной помощи какому-то значительному человеку, но Грейс никак не могла обратиться к Филиппу, потому что дала ему понять без всяких околичностей, что думает по поводу его поведения. Значит, теперь она должна была рассчитывать только на себя, и все же она, не колеблясь, ринулась в новое приключение. Однако вовсе не очертя голову. Сначала она занялась своим туалетом, потом отправилась в мэрию Медона, чтобы получить пропуск для поездки в Париж под предлогом того, что хочет привезти оттуда своего кучера. Она была любезна, щедра, здесь ее хорошо знали, так что пропуск она получила незамедлительно. Печалило лишь одно маленькое обстоятельство: пропуск был действителен только на этот день. Грейс, как Золушка, должна была вернуться домой до полуночи.
Дома она приказала заложить кабриолет, с которым прекрасно управлялась сама, частенько правя умной лошадкой, и отправилась в Париж. На заставе Вожирар революционные гвардейцы, не оставшись равнодушными к ее красоте и улыбке, посоветовали ей не въезжать в Париж, где, по слухам, разъяренный народ наводнил тюрьмы и резал аристократов. Но леди Эллиот не поддалась на их уговоры: ее кучер болен, и она должна увезти его на свежий воздух в Медон. Объяснение вызвало вздох у часовых: везет же некоторым, они бы тоже не отказались поболеть рядом с такой красоткой!
Миссис Мейлер жила на улице Ланкри, и, значит, леди Эллиот нужно было проехаться по всему Парижу. Вид города и впрямь внушал беспокойство. Улицы были запружены плохо одетыми людьми, которые злобно смотрели на молодую женщину в кабриолете. Стараясь избежать неприятных встреч, Грейс выбирала окольные улочки, но ей никак нельзя было объехать бульвар Сен-Мартен, а там ее ожидало ужасное зрелище: свирепая толпа волокла под ослепительным солнцем изуродованное тело несчастной принцессы де Ламбаль, невестки герцога Орлеанского. Леди Эллиот едва не лишилась чувств при виде этого ужаса, но справилась с собой, несмотря на приступ тошноты. Ей помогла ярость. Яростный гнев против Филиппа, который выл вместе с волками и оказался не способным противостоять этому кошмару. Она подумала было повернуть назад, но мысль о незнакомце ее остановила. Кто знает, может быть, если она не вмешается, его постигнет та же участь…
Только около семи часов вечера она добралась до своей дорогой подруги, что делало весьма сомнительным возвращение до полуночи. Грейс была полумертвой от усталости. Дверь распахнулась, и миссис Мейлер, немолодая женщина, которая когда-то была очень хороша собой и еще не утратила своей привлекательности, крепко обняла свою гостью. Как ее благодарить за приезд?! Но Грейс интересовало одно: кому она должна помочь?
Оказалось, что речь шла о маркизе де Шампсенет, домоправителе Тюильри. После разграбления дворца его сочли мертвым, но он был только ранен, очнулся и сумел убежать. Теперь его искали, не обнаружив его тела среди трупов. Сейчас он был самым ненавистным для разъяренного народа потому, что командовал огнем. Одно только слово «народ» вызвало у леди Эллиот гримасу отвращения. И это было не удивительно после того, что она насмотрелась днем… Минуту спустя перед ней склонился в поклоне человек лет пятидесяти, высокий, худой, с холодным сухим лицом, но с правильными чертами и голубыми глазами. Он был не лишен обаяния. Несмотря на сдержанность, он не скрыл, что взволнован тем, что такая красивая женщина подвергается ради него опасностям.
Было решено, что они тронутся в путь в девять часов вечера. С темнотой улицы опустеют, и они успеют проехать через заставу до полуночи. А пока молодой женщине нужно было отдохнуть и прийти в себя.
Собираясь в путь, маркиз переоделся в ливрею кучера, которую привезла с собой леди Эллиот. Отныне его звали Сиприен Ленорман. Улица Ланкри была тихой и пустынной. Маркиз сел в кабриолет и взял вожжи, леди Эллиот устроилась рядом с ним. Кнут щелкнул, и легкий экипаж быстро покатил по мостовой. Все шло гладко, и через час они были уже у заставы Вожирар. Но здесь-то и начались сложности.
Леди Эллиот встретил тот же часовый, что и днем, и даже высказал ей свою радость по поводу того, что она благополучно возвращается с кучером. Но выяснилось, что в Медон она вернуться не может. Вышел новый и очень строгий приказ: застава закрыта. Никто не имеет права покинуть город до нового приказа.
Мужество едва не оставило молодую женщину. Что же ей делать? Молодой человек посоветовал:
– Ты сказала, что у тебя дом в Монсо? Ну так возвращайся туда как можно скорее. После десяти патрули будут забирать всех, кто окажется на улице без разрешения. Ничего не сделается с твоим кучером, если он еще пару деньков не подышит свежим медонским воздухом. Да и вид у него, прямо скажем, не такой уж хилый.
Говорить было больше не о чем, и по знаку своей, так сказать, хозяйки Шампсенет повернул упряжку, и они поехали по направлению к Монсо.
О разумном использовании матраса…
Отъехав на порядочное расстояние от заставы Вожирар, маркиз де Шампсенет остановил экипаж и заявил, что здесь они расстаются. Его прелестная спутница достаточно претерпела опасностей из-за него, совершенно незнакомого ей человека, и он не собирается подвергать ее опасностям дальше. Он найдет, где ему укрыться, например в карьерах Шайо. Но леди Эллиот, упрямая шотландка, и слышать об этом не захотела. Именно потому, что опасностей много, нужно довести дело до конца и как можно скорее добраться до ее дома в Монсо.
Конечно, в доме нужно будет вести себя с крайней осторожностью, так как она совсем не уверена в своих слугах, надежна только Джейн, одна из ее горничных-англичанок. Но как бы там ни было, другого выхода у них нет.
Возле инвалидов кабриолет был вынужден снова остановиться, пропуская мимо себя толпу. Глядя на проходящих мимо людей, молодая женщина решила, что им лучше оставить экипаж и продолжить свой путь пешком, так они будут менее заметны. Маркиз пожалел о судьбе красивой лошадки. Грейс тогда вырвала листок из записной книжки, написала несколько слов и заткнула за упряжь. Записка сообщала, что экипаж принадлежит гражданину Эгалитэ и того, кто его приведет его к хозяину, щедро отблагодарят.
Затем, взявшись под руки, пара направилась к мосту Турнан, чтобы перейти через Сену.
По пустынным Елисейским полям они дошли до недавно построенной церкви Сен-Филипп-де-Руль, за которой раскинулась обширная местность, именуемая Монсо. Подходя к своему особняку, леди Эллиот с огорчением убедилась, что, несмотря на поздний час, там горит свет и слышатся голоса. Она даже узнала голос своей кухарки, яростной якобинки. Если кухарка увидит маркиза, он пропал. Значит, придется Грейс войти одной, а потом она пошлет Джейн за своим гостем. Пока она посоветовала ему спрятаться в строящемся доме напротив.
Кухарка принимала гостей. Появление хозяйки смутило ее, но леди Эллиот, не дав ей возможности начать оправдания, объявила, что была очень озабочена судьбой своих верных слуг, оставленных на произвол судьбы в охваченном безумием Париже, и поэтому приехала. Даже не приехала – пришла пешком. Растроганная кухарка собралась приготовить хозяйке что-нибудь на ужин, но хозяйка нуждалась только в отдыхе, поэтому кухаркины гости деликатно удалились.
Но, как видно, этой ночи не суждено было быть спокойной. Едва кухарка ушла, сообщив, что идет «за курицей к герцогу Орлеанскому», как улица наполнилась криками и бряцаньем оружия: патруль обходил обитателей квартала Монсо. Грейс решила, что пока ей еще ничего не грозит, отправилась к себе в спальню и вызвала Джейн.
Она попросила служанку отправиться за маркизом в недостроенный дом, а сама сняла с постели одеяло и простыню и осмотрела матрас. Когда Джейн с маркизом вернулись, она попросила помочь ей отодвинуть тяжелый матрас от стены. Нишу, образовавшуюся между стеной и матрасом, она предназначила для маркиза.
– Залезайте туда, – сказала она Шампсенету. – Потом мы с Джейн постелим постель так, чтобы не было заметно, что кровать двигали, на тот случай, если сюда войдут. А я лягу…
Устроив маркиза, леди Эллиот стала раздеваться, а Джейн стелить постель. Грейс выбрала самую тонкую, самую прозрачную из своих ночных рубашек, улеглась, улыбнулась Джейн и приказала погасить лампу. Грейс чувствовала, она была уверена, что посещения ночных гостей ей не избежать. В самом деле, только Джейн успела спуститься вниз, как у двери послышались громкие голоса, а потом раздался топот ног по лестнице. В дверь спальни постучали.
– Мадам, – раздался голос кухарки. – Я принесла курицу и салат… Но я не одна!
– Не стоило так беспокоиться, добрая моя Селестина. Входите и зажигайте свет.
Кухарка вошла, держа в дрожащих руках поднос. За ней последовали несколько мужчин с весьма неприятными лицами.
– Что это за люди?
Начальник отряда объяснил, что они видели человека, который вышел из недостроенного дома и вошел сюда. И он советует немедленно передать его им в руки, если хозяйка хочет избежать больших неприятностей. Грейс передернула плечами. Беглец у нее в доме? В доме, который принадлежит гражданину Эгалитэ? У нее, у близкой приятельницы гражданина?
Начальник ничего не желал слушать, сейчас они перевернут вверх дном весь дом, и начнут со спальни! Прямо с кровати!
Ее кровати?! Леди Эллиот выказала страшное волнение, отбросила одеяло, поднялась во весь рост, явив гостям такое зрелище, что они, покраснев как раки, невольно отвели глаза в сторону. А Грейс, едва не плача, умоляюще попросила:
– Прошу, уведи хотя бы твоих людей, гражданин! Этой ночью я жду гражданина Эгалитэ… А он… Он такой ревнивый. Подумай сам, что может произойти!
И словно бы только сейчас сообразив, в каком она виде, Грейс укрылась за занавесью балдахина. Начальник расхохотался и поспешил ее успокоить. Он вовсе не хотел ее пугать. Его люди заглянут в ее шкафы и под кровать, только и всего. Они и в самом деле заглянули, да так быстро, что леди Эллиот приказала Джейн угостить этих «достойных граждан» лучшим вином из погреба, чтобы они выпили за здоровье герцога Орлеанского, убийцы короля. И они отправились вниз и выпили весьма основательно.
Проводив незваных гостей, Грейс поспешила освободить маркиза. И очень вовремя, потому что он уже лишился сознания от недостатка воздуха. Еще немного, и он бы задохнулся… Грейс удалось вытащить его из укрытия, она принялась подносить ему нюхательную соль и брызгать в лицо холодной водой.
Маркиз открыл глаза, Грейс приложила палец к губам, показывая, что нужно молчать. Патруль еще у нее в доме, но в спальню никто больше не поднимется, так что маркиз может прийти в себя, выпить немного вина и отдохнуть.
Но Шампсенету не слишком хотелось отдыхать, его переполняло чувство благодарности и еще одно чувство… Может быть, даже более пылкое. Как только он увидел Грейс, она его очаровала, а теперь, когда она явилась перед ним во всей красе… Торопясь освободить маркиза, молодая женщина позабыла накинуть пеньюар.
Неизвестно, кто из них задул свечи, и когда Джейн недолгое время спустя приоткрыла дверь, чтобы убедиться, что все в порядке, комната была погружена в темноту, но слышались такие вздохи, что она с улыбкой на цыпочках удалилась.
Герцог Орлеанский явился на следующий день, обеспокоенный ночными событиями. Леди Эллиот не замедлила высказать ему все, что она думает о его «друзьях-парижанах», а потом приказала подготовить бегство домоправителя Тюильри, который будет по-прежнему прятаться у нее в доме до тех пор, пока все не будет готово. Филипп в некоторой растерянности, но исполненный желания вернуть очаровательную любовницу поклонился.
Две недели Шампсенет днем сидел на чердаке, а ночью лежал в постели очаровательной хозяйки. Затем они переехали в Медон, и идиллия продолжалась еще два месяца. А затем маркизу был доставлен паспорт и ливрея с гербами герцога Орлеанского, единственными, которые были еще в цене. И вот осенним днем леди Эллиот проводила своего неожиданного постояльца в Сен-Дени, откуда уезжала карета в Булонь. К несчастью, она привязалась к Шампсенету… Прощание было горестным. Шампсенет во что бы то ни стало хотел увезти ее с собой, но Грейс не хотела возвращаться в Англию. Может быть, когда-нибудь потом?
Больше они не увиделись. Два года спустя маркиз де Шампсенет умер от голода в Лондоне. А очаровательная леди Эллиот была арестована в то же самое время, что и Филипп Эгалитэ. Ее заключили сначала в тюрьму Сент-Пелажи, потом в тюрьму Карме, и она стала одной из последних жертв террора, который не желала принимать всерьез.
Глава 14
Прекрасная Памела – героиня романа
Розы Килдара
Умереть в восемнадцать лет – судьба незавидная. Однако когда пуля из французского мушкета уложила среди развалин редута лорда Эдварда Фицджеральда, сына герцога Лейнстера, офицера 19-го полка гвардейской пехоты, он не испытал ни удивления, ни сожаления, а скорее странное чувство неизбежной справедливости происходящего.
Истинный ирландец, он не слишком хорошо относился к действиям англичан в Америке, и его симпатии были скорее на стороне «разнуздавшихся» инсургентов Вашингтона, чем на стороне великолепных полков в красных мундирах короля Георга III. И если бы его не удерживало вполне законное почтение к традициям семьи, он охотно присоединился бы к совсем другим ирландцам, Диллону или О’Браену, которые сражались на противоположной стороне в белых мундирах Рошамбо.
Однако, открыв глаза в жалкой лачуге, затерянной в болотах Чесапика, лорд Эдвард возблагодарил Господа за то, что Он сохранил ему жизнь, хотя рана причиняла ему немалые страдания. И еще все то время, пока он лежал в этой хижине, он благодарил славного чернокожего, который подобрал умирающего, дотащил до своего жалкого жилища и выхаживал его.
– Когда мы увозили мертвых, чтобы похоронить их, я увидел, что вы еще дышите, – объяснил Тони.
– И решил, что мне с мертвецами делать нечего? Спасибо тебе за это!
Таково было начало бессловесной дружбы. Эдвард привязался к своему спасителю, Тони – к спасенному им, и поскольку у Тони не было никого на свете, он решил сопровождать Эдварда и быть ему слугой, когда тот, поправившись, решил немного ознакомится со страной, где чуть было не оставил свои кости, сражаясь за то, что было ему совсем не по душе.
Фицджеральд вместе с Тони побывали в Канаде, потом на берегах Миссисипи. Интерес Эдварда к новым краям все возрастал, а желание возвращаться к себе неустанно убывало. Ощущение свободы в этой необъятной стране пьянило его!
Но возвращение стало неизбежностью. Мир, подписанный в Версале, обязывал английские полки – а точнее, тех солдат, что уцелели, – вернуться к родным очагам. Молодой Фицджеральд вдруг почувствовал, что соскучился по семье и Ирландии.
Но свидание с родиной его разочаровало, он не узнал родных мест и не сразу понял причину этого. А произошло это потому, что вернулся в Ирландию совсем другой человек. Все, что Эдвард видел, все, что пережил по другую сторону Атлантики, открыло ему глаза на драму, которую проживала его родина по вине все того же английского короля, потерпевшего поражение за океаном. И когда после положенного отпуска Эдвард вновь возвратился в свой полк, который был заново укомплектован, он не почувствовал никакой радости, облачившись в красный мундир, которым когда-то так гордился.
Вполне возможно, он стал бы стремиться к самым безнадежным сражениям, если бы с ним не случилось то, что случается с каждым нормальным юношей: он влюбился.
Любовь могла бы быть спокойной, умиротворяющей и привела бы без всяких историй к счастливому браку с детишками. Но Эдварда переполнял романтизм и пылкость, присущие ирландской крови, они не позволили ему просто полюбить какую-нибудь милую девушку из подруг его сестры Сары. Нет, он влюбился до безумия в идеальное существо, нежное, как цветок шиповника, и, совершенно очевидно, заранее избавленное от тягостей старости. Прозрачная Элизабет Линли была дочерью композитора Линли и в прошлом актрисой, к ногам которой склонилась вся Англия. В 1773 году она вышла замуж за директора театра Друри-Лейн драматурга Ричарда Шеридана, который потом стал государственным секретарем в Министерстве иностранных дел, соблазненный демоном политики и своим другом Фоксом.
Элизабет была больна. Чахотка подтачивала совершенное создание, силы молодой женщины с каждым днем убывали, и пылкая любовь молодого ирландца виделась ей последней улыбкой жизни.
Пылкая страсть соединила Элизабет Шеридан и Эдварда Фицджеральда, настолько пылкая, что даже муж не мог не узнать о ней. Страсть удерживала Эдварда от бегства из армии.
А бегство вполне могло осуществиться. Во Франции раздавались первые раскаты революции, гром их перекатывался через Ла-Манш, ускоряя биение сердца воина, сражавшегося в Америке. Генеральные штаты, взятие Бастилии глубоко волновали молодого человека, и если бы не нежная привязанность к Элизабет, он бы со всем пылом помчался во Францию, чтобы присоединиться к тем людям, которые, вдохновившись примером Америки, готовились свергнуть ярмо тирании. Дух свободы влек их к себе с той же силой, что и любовь к приключениям. Эдварда удерживала только Элизабет, она слабела с каждым днем, и он, страдая от бессилия, проводил целые дни у изголовья кровати возлюбленной.
Однажды вечером 1791 года Шеридан, вернувшись домой, сам того не подозревая, подлил масла в подспудно тлевшее в юноше желание ринуться в обетованный край.
– Дорогая, – сказал Шеридан, целуя жене руку, – со мной приключилась престранная история. До сих пор не знаю, что и думать. Я встретил ваш живой портрет!
– Неужели?
– Представьте себе. У вас есть двойник, почти совершенный, и это юная эмигрантка-француженка удивительной красоты. Ее зовут Памела, и она приемная дочь госпожи де Жанлис, которую называли «наставником» сыновей герцога Орлеанского. Дама Жанлис, скорее всего, родила ее от принца. Как бы там ни было, девушка на вас похожа, но, к сожалению, очень бедна: покидая Францию, дамы мало что могли взять с собой.
– Дамы?
– Юная Памела сопровождает свою мать, а ее мать в свою очередь сопровождает госпожу Аделаиду Орлеанскую, сестру принца. Четвертая дама – это мадемуазель де Серсей, и все они на грани нищеты.
– Неужели эта Памела похожа на меня? – с печальной улыбкой переспросила Элизабет.
– Так похожа, что могла бы быть вашей сестрой.
– Она, конечно, моложе и здоровье у нее лучше… Знаете что, Ричард, как только я умру, а это случится очень скоро, женитесь на ней, и вы спасете ее от нищеты!
Шеридан и Фицджеральд в один голос возразили, что никто не заменит божественную Элизабет. Но в глубине души молодой ирландец, сам не ведая почему, объединил незнакомку-француженку и свободу, которой дышала в этот миг ее страна. Что она делает в Англии, если ее отец – тот самый герцог Орлеанский, на которого англичане смотрят с подозрением и который так отважно встал на сторону революции?
Отложив ответ на свой вопрос на некоторое время, Эдвард, стремясь скрасить себе мучительное ожидание, вступил в масонскую ложу и распространял там не без успеха новые идеи, пришедшие из Франции. Правда, офицеры его полка не разделяли эти идеи, были несогласные и среди гражданских, поэтому у Эдварда случилось несколько дуэлей. Родные забеспокоились.
– Он совсем с ума сошел со своими французами, – жаловалась сестра Фицджеральда Сара. – Если он не образумится, нам нельзя будет видеться с ним.
Старший брат Генри, герцог Лейнстер-второй, поддержал сестру.
– Свободолюбивые идеи слишком сильно укоренились в голове у Эдварда, – вздохнул он. – Хорошо бы помочь ему увидеть происходящее в более трезвом свете. Я представить себе не могу, как можно восхищаться этими оголтелыми французами.
Но родные напрасно теряли время, стараясь образумить Эдварда. Эдвард окончательно стал пленником свободы, и назад уже не было пути.
В августе 1792 года Элизабет умерла. Одна мысль утешала молодого человека в его горе: связь, что удерживала его в Англии, оборвалась… Свой пехотный полк он ни в грош не ставил.
Теперь он был свободен и мог следовать по пути апостолов свободы. Госпожа де Жанлис со своими дамами в это время тоже вернулась во Францию. Их позвал обратно Филипп Орлеанский, ручаясь теперь за их безопасность. Кроме всего прочего, Эдварду страстно хотелось увидеть двойника своей незабвенной усопшей.
В последние дни августа Эдвард добился для себя поручения от своей ложи к другой масонской ложе, к которой принадлежал Лафайет. Он быстро сложил вещи и сел на пакетбот в Дувре в сопровождении верного Тони, ставшего его тенью.
Не прошло и недели, как он, счастливый, шагал по мостовой Парижа – кипящего Парижа, уже обагрившего себя кровью в сентябре 1792 года. Парижа, который заточил королевское семейство в башне Тампль и без суда и следствия перерезал узников в своих тюрьмах. Но Эдвард был верен мечтам и спокойно расположился в славной гостинице Уайт в проезде Пти-Пер, где жил уже один из лучших его друзей американский журналист Томас Пейн. Изгнанный из Англии за яростную полемику с Питом, Томас укрылся во Франции и 6 сентября этого самого года получил разрешение присутствовать на заседаниях Конвента.
Вместе с Пейном Фицджеральд, хмелея от счастья, мчался вместе с толпой. Он участвовал в манифестациях, сидел на заседаниях Конвента, пел не только недавно появившуюся «Марсельезу», но и зловещую «Са ира!», причем с таким воодушевлением, что эхо от его пения докатилось даже до Англии.
Вокальные подвиги недешево обошлись молодому Фицджеральду. Через две недели он больше не числился в армии. Но что такое английская армия для ирландца, подхваченного вихрем перемен? Он почувствовал себя только счастливее.
Для полного счастья ему недоставало одного: юной девушки, похожей на дорогую Элизабет. Он поделился своей мечтой с Томасом Пейном.
– Если вы хотите увидеть малышку гражданки Жанлис, то нет ничего проще, – ответил ему Томас. – Ходите почаще в театр, и вы ее увидите. Они не пропускают ни одного интересного спектакля. Да вот, пожалуйста. Как раз сегодня вечером «Лодойска»[18], новая опера в театре Фейдо. Пойдемте вместе с нашим другом Ридом, он знаком с госпожой Жанлис и охотно представит ей вас.
И действительно, все так и произошло. В тот же вечер из глубины ложи наш обожатель революции мог издалека любоваться самой прелестной девушкой, какую он только видел в жизни: она была высокой, стройной, с изящными движениями креолки, большими мечтательными глазами и облаком темных шелковистых волос. А кожа! Белоснежный прозрачный фарфор. Но, главное, Эдвард увидел то безупречно прекрасное лицо, которое, как он думал, он увидит только после смерти. Прекрасная Памела в самом деле была двойником Элизабет, но более юным и еще более прекрасным, потому что дышала здоровьем…
Потрясенный, очарованный Эдвард не отрывал от нее бинокля весь первый акт, опасаясь, что прекрасное видение исчезнет. Наступил антракт, и он попросил Рида представить его.
– Прошу вас, мой друг, представьте меня, – умолял он. – И я буду вам признателен всю свою жизнь.
Рид насмешливо улыбнулся.
– Жизнь – слишком долгий срок, мне хватит и нескольких дней. Но прежде чем я поведу вас к этим дамам, хочу кое-что напомнить: ваша мать – герцогиня Лейнстер, а эта девушка… Никто, собственно, не знает, откуда появилась эта красавица.
Эдвард отмел напоминание с царственным пренебрежением: будь его мать даже королевой, это ничего бы не изменило.
Через несколько минут он склонился в поклоне перед госпожой де Жанлис и потерял голову, влюбившись в Памелу. Ему было разрешено нанести им визит, и уже на следующий день с бешено колотящимся сердцем Эдвард стоял перед дверью особняка на улице Бельшас. Особняк был построен герцогом Орлеанским для своих детей и их «наставника» в юбке, дабы они получили то необыкновенное «современное» воспитание, которое задумал для них наставник. Теперь дети выросли, и госпожа де Жанлис большую часть своего времени посвящала сочинению пространных романов, которыми надеялась вразумить современников, но читать которые было невозможно.
Прошла неделя после того, как лорд Эдвард Фицджеральд переступил порог особняка, и вот он уже склонился перед госпожой де Жанлис в церемонном поклоне, прося у нее руки Памелы, как «самое драгоценное сокровище, обладать которым он посмел надеяться». Только кланялся он не в гостиной на улице Бельшас, как можно было предположить, а в очень скромной комнатке придорожной гостиницы в Турне.
Столь неожиданное путешествие было связано с принятым Конвентом законом об эмигрантах. Герцог Орлеанский, ставший гражданином Эгалитэ, понял с немалой печалью, что этот закон распространится и на его сестру Аделаиду, и на госпожу де Жанлис, и на Памелу, которых он поспешил вернуть из Англии. И теперь он срочно переправлял их в Бельгию, советуя спокойно дожидаться там послабления, которого он со всем своим революционным пылом непременно добьется для своей семьи. Памела тоже принадлежала к семье герцога Орлеанского с тех пор, как он официально, через нотариуса, выделил ей приданое.
Они уехали так внезапно и незаметно, что Эдвард это не сразу заметил. А как только узнал, вскочил на лошадь и помчался за ними следом, чтобы предложить госпоже де Жанлис в качестве защиты свою отвагу, а Памеле – руку и сердце.
Сколь бы неожиданным ни было его предложение, госпожу де Жанлис оно не удивило, оно было вполне в духе ее романов. Молодой человек предлагал не только горячее благородное сердце, но и старинное имя, достойное положение в обществе и немалое состояние. Памела тоже была очарована молодым человеком. Эдвард хоть и был небольшого роста, но отличался хорошим сложением, крепостью, приятным лицом и великолепными синими глазами. Она улыбнулась от радости, увидев, как он, покрытый пылью, спрыгивает во дворе гостиницы с взмыленной лошади. И теперь с сияющими, как звезды, глазами ждала ответа, который даст ее «благодетельница». Услышав его, Памела почувствовала, что ничего не видит из-за слез, застилавших глаза.
– Я не могу дать согласия на этот брак, милорд.
Таков был ответ.
Погибнуть за Ирландию!
Графиня де Жанлис была не из тех женщин, которые избегают объяснений, дав неожиданный и неприятный ответ. Но начала она с того, что посмотрела на свою приемную дочь, увидела на ее глазах слезы и улыбнулась ей.
– Не плачь, Памела, иди к себе в комнату. Мне надо поговорить с лордом Эдвардом наедине. Послушайся меня и иди. Ты прекрасно знаешь, что для меня нет ничего дороже твоего счастья.
Безнадежное выражение лица бедной Памелы ясно говорило о том, что отсутствие в ее жизни молодого ирландца поставит под сомнение ее счастье. Но, привыкнув беспрекословно повиноваться, она покинула комнату и поднялась к мадемуазель де Серсей.
– Мне трудно поверить, мадам, что ваш отказ окончателен, – с трудом выговорил Эдвард, не отрывая взгляда от выходившего из комнаты обожаемого идола. – Неужели мне чего-то недостает для того, чтобы сделать счастливой ту, о которой вы по законной необходимости так печетесь?
– Пекусь, да. Но вот что касается законности, сэр Эдвард… Нужно ли мне напоминать вам, что Памела, которую я считаю своей приемной дочерью, не обладает ни именем, ни родословной, ни состоянием, если не считать приданого, которое пожелал дать ей монсеньор герцог Орлеанский, но оно вряд ли покажется удовлетворительным главе большого и родовитого семейства. Я слишком люблю Памелу, чтобы пожелать ей унизительной жизни в семье, которая не примет ее, несмотря на ваше желание с ней породниться. Госпожа герцогиня, ваша матушка…
– Моя мать прежде всего желает мне счастья, – заявил Эдвард скорее пылко, чем вежливо. – Я уверен, что она полюбит мадемуазель Памелу с первого взгляда, и ей не составит никого труда относиться к ней как к дочери.
– Вы, точь-в-точь как все влюбленные, мой друг, считаете, что весь мир смотрит на вашу возлюбленную вашими глазами. Я признаю, что Памела очаровательна, что она красивее многих и достаточно хорошо воспитана, чтобы занять достойное место в самом изысканном обществе. Но повторяю еще раз: всего этого недостаточно. Я не могу отдать вам ее руку.
– Мадам, вы повергаете меня в отчаяние! Что мне сделать, чтобы получить ваше согласие? Я думаю, что все же существует какое-то средство? Вы не можете так холодно и жестоко обречь нас двоих на несчастье, так как я смею надеяться, что мои чувства небезответны…
– Поверьте, я вовсе не радуюсь, отказывая вам. Что касается средства, то я вижу только одно-единственное…
– Какое же? Говорите скорее!
– Если вы привезете мне согласие герцогини Лейнстер, я имею в виду письменное согласие. И тогда мы посмотрим, что можно будет сделать. А до тех пор я запрещаю вам видеть Памелу.
– Всего-то навсего?! Ну так я мчусь, мадам, я лечу к моей матери… И вернусь очень скоро, чтобы вы сдержали свое слово. Через две недели я буду у вас!
– Посмотрим. Желаю вам доброго пути, милорд!
Час спустя Эдварда Фицджеральда уже не было в Турне, он мчался во весь опор в Дувр. Он переправился через Ла-Манш и появился перед своей матерью в маленьком городке Турнбридж, где она лечилась на водах.
Однако все оказалось не так просто, как предполагал наш влюбленный. Герцогиня Лейнстер была очень нежной матерью, и сын ее сказал чистую правду, утверждая, что она хочет для своих детей только счастья. Впрочем, как и все остальные матери на свете, а детей у нее было семнадцать человек! Неясное происхождение Памелы омрачило ее лицо легким облачком печали. Кровь Орлеанов? Допустим. Но этого никак не докажешь, и уж тем более не напишешь в пригласительном билете на свадьбу… К тому же, как любая мать, имеющая холостого привлекательного сына, она сама уже приглядела ему несколько невест и готова была немедленно представить их перед очами сына.
– Я мечтала для вас, Эдвард, о родовитой и знатной невесте, – вздохнула она. – Неужели вам так дорога эта девушка?
– Не могу даже выразить словами, до какой степени, мамочка! Когда вы ее увидите, вы меня поймете, я в этом не сомневаюсь! К тому же незаконнорожденных хватает и в нашей семье. А у Памелы почти королевская кровь!
Говорить с влюбленным молодым человеком бессмысленно. Герцогиня поняла, что отказ нанесет ее сыну смертельную рану и подтолкнет к самым жестоким крайностям. И если эта Памела, которая бежит из Франции вместе со своей семьей, способна отвлечь сына от революции, то пусть он на ней женится. Герцогиня больше не заставляла себя просить и написала то самое согласие в письме с просьбой о руке Памелы для ее сына. Обезумев от радости, Эдвард доставил письмо в Бельгию так быстро, как только позволили копыта его лошади.
Счастью молодых людей больше ничего не препятствовало, и медлить со свадьбой тоже не стали. Венчание состоялось 27 декабря 1792 года в замке неподалеку от Турне. Принц де Сальм, епископ этого города, предоставил его в распоряжение госпожи де Жанлис. Герцог Орлеанский собирался сам присутствовать на свадьбе, таким образом исправляя в некоторой степени сомнительное положение Памелы, но в разгаре был процесс над Людовиком XVI, и будущий цареубийца не мог покинуть скамью депутатов Конвента. Однако оба его старших сына, Луи-Филипп, революционный генерал под началом Дюмурье и одновременно герцог Шартрский, и Антуан, герцог де Монпансье, приехали и подписали брачный контракт. Их приезд преисполнил удовлетворения госпожу де Жанлис, она сияла. Молодые супруги тоже сияли, но их радость не имела никакого отношения к снобизму, она была искренней и трогательной. Влюбленные были заняты друг другом.
– Я буду любить вас всегда, Эдвард, – прошептала Памела, вкладывая свою руку в руку молодого человека.
– Я буду всегда вас любить, Памела, – отозвался Эдвард, сжимая ее ручку.
Оба они сдержали свое слово, и день их свадьбы стал началом редкостного счастья, рожденного искренней взаимной любовью, которой не суждено было погаснуть.
Сразу же после свадьбы Эдвард поспешил на родину, чтобы все его родные и весь Лондон восхитились его молодой женой. Уже 2 января молодые были в Лондоне. Памела своей красотой произвела сенсацию, ее успех в обществе был огромен. Она стала бы «королевой сезона», если бы они остались в Лондоне на более долгий срок. Но в Дублине собрался ирландский парламент, и Эдвард счел своим долгом присутствовать на нем. После месяца балов, приемов и светских триумфов лорд и леди Фицджеральд уехали в Ирландию.
Читать бесплатно другие книги:
