Простые смертные Митчелл Дэвид

– Мне семьдесят пять, – довольно ворчливым тоном напомнила я.

– НЛА – это неуправляемый летательный аппарат, – тут же пояснил мальчик. – Есть и большие самолеты, управляемые на расстоянии, и у них на борту бывают всякие камеры и приборы, а иногда даже ракеты, но этот, пожалуй, для ракет маловат. В Стабильности таких дронов много.

– И что он тут делает? – спросила я.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Диклан, – он шпионит.

– А с чего это вдруг кому-то понадобилось за нами шпионить? – спросила Лорелея.

– Вот это-то и есть самый главный вопрос, – сказал Диклан, и в голосе его прозвучала тревога.

– «Я вздымаюсь из пор океана и гор…» – декламировала Лорелея, когда мы проходили мимо старой заржавевшей электроподстанции.

Странно, думала я, почему мистер Мурнейн выбрал именно «Облако»? Лорелея и Рафик не одиноки: у многих детей в Килкрэнноге с тех пор, как установилось Затемнение, погиб по крайней мере один из родителей.

– Ой, ба, просто невероятно, но я снова забыла этот кусок!

– «Ибо в час после бури…»

– Все-все, вспомнила:

– Э-э-э…

Я невольно посмотрела на небо. Воображение все еще проектировало крошечный сверкающий самолетик на голубом фоне небес. Не ту игрушку-переростка, какой мне показался неизвестно зачем залетевший к нам беспилотник – хотя и само по себе это было достаточно запоминающимся событием, – а реактивный самолет, лайнер, тянущий за собой инверсионный след, который сперва выглядит как четкая белая линия, а потом расплывается в белую, тающую вату. Когда же я в последний раз видела летящий самолет? Пожалуй, года два назад. Помнится, Рафик влетел в дом с совершенно безумными глазами, и я решила, что случилось что-то ужасное, но он схватил меня за руку и потащил на улицу, тыча пальцем в небо: «Смотри, смотри!»

Впереди на дорогу выбежала крыса, остановилась и посмотрела на нас.

– Что значит «возникает»? – спросил Рафик, подобрав с земли камень.

– Строится, становится все выше и выше, поднимается ввысь, – сказала Лорелея, – а не уходит в глубь земли, как пещера.

– Значит, у Диклана живот тоже возник?

– Ну, не то чтобы «возник»… Но пусть лучше Лол вернется к мистеру Шелли, – сказала я.

– К «мистеру»? – Рафик был изумлен. – Шелли – это девчачье имя!

– Это его фамилия, – сказала Лорелея. – Он – Перси Биши Шелли.

– Перси? Биши? Мама с папой, должно быть, его ненавидели! Спорим, его в школе просто изводили.

Рафик метнул заготовленный камень в крысу, но чуть промахнулся, и крыса поспешила скрыться в кустах. Еще совсем недавно я бы наверняка сказала Рафику, чтобы он перестал использовать живые существа как мишень, но с тех пор, как возник страх перед «крысиной лихорадкой», правила совершенно переменились.

– Продолжай, Лол, – сказала я.

– А я уже почти все прочитала.

– Очень хорошо, – похвалила я. – У твоего отца тоже была удивительная память.

Рафик сорвал цветок фуксии и высосал капельку нектара. Иногда мне казалось, что не стоило бы упоминать об Орваре в присутствии Рафика. Отца мальчика я никогда даже не видела. Но Рафик, похоже, ничуть не был огорчен и тут же продолжил расспросы:

– Чрево – это то место, где ребенок находится внутри матери, правильно, Холли?

– Да, – сказала я.

– А что такое «гробница»?

– Памятник, построенный в честь умершего человека, часто – в честь погибшего на войне.

– Я тоже не понимала это стихотворение, – сказала Лорелея, – пока мне Мо все не разъяснила. Оно о рождении и возрождении, а еще — о круговороте воды в природе. Когда идет дождь, облако расходует себя и вроде как умирает; а ветры и солнечные лучи строят купол голубых небес, который и есть гробница для умершего облака. Но потом дождь, который был тем умершим облаком, падает в море, испаряется и превращается в новое облако, которое смеется под голубым куполом небес – в своей гробнице, – потому что теперь оно возродилось. А потом оно сметает свою гробницу и поднимается все выше. Ясно?

Заросли утесника наполняли воздух ароматом ванили и звенели от птичьего пения.

– Хорошо, что мы проходим «Пуфф – волшебный дракон», – сказал Рафик.

У ворот школы Рафик, крикнув «Пока!», сразу ринулся к группе мальчишек, которые, раскинув руки, изображали парящие над землей дроны. Я хотела напомнить ему, чтоб он не забывал об инсулиновой помпе, но промолчала: он и так знал, что у нас в запасе осталась всего одна, да и ни к чему было смущать мальчика перед друзьями.

– Ну, ба, до скорого, ты там осторожней на рынке, – сказала Лорелея, словно это она взрослая, а я подросток с неустойчивой психикой, и неторопливо двинулась к группе знакомых девочек, точнее, юных женщин, собравшихся у входа в школу.

Том Мурнейн, заместитель директора, заметив нас, широким шагом направился ко мне.

– Холли, я как раз хотел с вами поговорить. Вы по-прежнему не хотите, чтобы Лорелея и Рафик посещали уроки христианского воспитания? Отец Брейди, наш новый священник, с сегодняшнего дня как раз начинает изучать с ребятами Библию.

– Нет, Том, подобные занятия не для моих детей. Если, конечно, у вас это не вызовет неприятностей.

– Ну что вы, это совершенно нормально. С вашими детьми в одной лодке еще человек восемь или девять. Вместо Библии они будут изучать строение Солнечной системы.

– И что, Земля будет вращаться вокруг Солнца или наоборот?

Том понял шутку.

– Без комментариев. Как Мо чувствует себя сегодня?

– Спасибо, лучше. Приятно, что вы о ней спросили. Моя па… – Я не договорила, попросту заставила себя замолчать и не произносить в который раз «Моя память стала как решето», потому что это больше уже не выглядело смешным. – Она просила передать вам, что Кахилл О’Салливан привезет ее на своей повозке в следующий понедельник, так что она сможет провести все занятия по естественным дисциплинам и математике, если это все еще актуально.

– Если она будет в состоянии это сделать, то мы будем страшно рады, но передайте ей, чтобы она не слишком торопилась, если колено у нее еще не совсем прошло. – Прозвенел школьный звонок. – Ой, я должен бежать! – И Том умчался.

Я обернулась и увидела Мартина Уолша, мэра Килкрэннога, махавшего рукой своей дочери Ройзин. Мартин был крупным мужчиной с розовым лицом и белоснежными, коротко подстриженными волосами; он напоминал Деда Мороза, который пытается служить охранником в ночном клубе. Раньше Мартин всегда был чисто выбрит, но бритвенные лезвия перестали класть в пайковые коробки еще полтора года назад, и теперь большинство мужчин на нашем полуострове носили бороды того или иного типа.

– Холли! Как вы сегодня себя чувствуете?

– Не могу пожаловаться, Мартин, но Хинкли-Пойнт меня тревожит.

– А, не надо об этом… Вам на этой неделе случайно не удалось связаться с братом?

– Нет. Я много раз пыталась, но сеть либо совсем не работает, либо отключается уже через пару секунд. Так что мы с Бренданом уже вторую неделю не общаемся, а между тем там уже оранжевый сигнал опасности. Его дом находится в огороженном и охраняемом анклаве в пригороде Бристоля, но, увы, слишком близко от запретной зоны; да и что могут поделать с радиацией даже самые лучшие охранники. Однако, как говорится, – обратилась я к самой распространенной «мантре» нашего времени, – чему быть, того не миновать. – Почти у всех моих знакомых кто-то из родственников находился сейчас в опасном районе и практически недоступен для общения, а потому высказывать вслух свои тревоги и опасения с некоторых пор считалось дурным тоном. – Ваша Ройзин выглядела просто чудесно, насколько я сумела разглядеть, конечно. Пряменькая, свеженькая, точно дождем умытая. Значит, это все-таки оказалась не свинка?

– Нет, слава богу, у нее просто железки распухли. У доктора Кумар даже какое-то лекарство нашлось. А как там наш киберневролог?

– Поправляется. Сегодня мы ее застали на улице за развешиванием белья.

– Отлично! Обязательно передайте ей от меня привет.

– Конечно, передам… но, вообще-то, Мартин, я хотела с вами поговорить…

– Да, пожалуйста. – И он, поддерживая меня под локоть, наклонился поближе, словно это он немного глуховат, а вовсе не я, – обычно именно так публичные деятели ведут себя с хрупкими старушками за неделю до выборов, особенно в таких общинах, где всего-то сотни три избирателей.

– Вам случайно не известно, будет ли Стабильность распределять хотя бы какое-то количество угля до начала зимы?

На лице у Мартина было написано «Хотелось бы мне это знать!». Но он сказал:

– Если этот уголь сумеют сюда доставить, то, безусловно, да. Дело все в той же старой проблеме: в Дублине, похоже, начинают рассматривать Зону Кордона как вполне успешную; они там считают, что мы очень неплохо живем за счет своих земельных участков, и попросту умывают руки, когда речь заходит о том, что и нам нужно иной раз помочь. Мой кузен из Рингаскидди рассказывал, что на прошлой неделе в порту пришвартовалось судно с углем из Польши, но вот вопрос: когда в Рингаскидди найдется топливо, чтобы заправить грузовики и этот уголь развезти?

– А проклятое ворье между тем совсем распустилось, – раздался рядом с нами голос Ферна О’Брайена, появившегося словно из воздуха, – и уголь по дороге из Рингаскидди до Шипсхеда с такой невероятной скоростью исчезает прямо из кузова грузовиков, что просто дух захватывает.

– Мы поднимали этот вопрос на прошлом заседании комиссии, – сказал Мартин. – Несколько человек, в том числе и я, предложили организовать небольшую экскурсию в горы, к Седловине Кахера, и подыскать подходящее место для добычи торфа. Оззи в своей кузнице сделал – как это называется? – в общем, что-то вроде компрессора для формовки торфяных брикетов вот такой величины. – Мартин раздвинул руки примерно на фут. – Ну, торф – это, конечно, не уголь, но все-таки лучше, чем ничего. И потом, если мы не оставим наши заветные пять акров лесопосадок в покое, то вскоре леса у нас вообще не будет. Нисколько. Глазом моргнуть не успеем. Как только срубленные деревья подсохнут, я скажу Фиону, чтобы когда в следующий раз повезет солярку на ферму Нокро, он отвез по возу дров вам, Холли, и Мо. И мне совершенно неважно, за кого вы намерены голосовать! Морозу на политику наплевать, а мы должны заботиться о людях.

– Я проголосую за того, кто уже доказал, что справляется со своими обязанностями, – заверила я его.

– Спасибо, Холли. Каждый голос для нас важен.

– Но ведь, по-моему, серьезной оппозиции не существует?

Ферн О’Брайен мотнул головой куда-то мне за спину. Я повернулась, подошла к церковной доске объявлений и прочла новый, большой, написанный от руки плакат:

ЗАТЕМНЕНИЕ – ЭТО БОЖИЙ СУД.

«ДОВОЛЬНО!» – ГОВОРЯТ ТЕ, КТО ВЕРУЕТ В БОГА.

ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПАРТИЮ ГОСПОДА НАШЕГО!

МЮРИЭЛ БОЙС – В МЭРЫ!

– Мюриэл Бойс? В мэры? Но Мюриэл Бойс – это же… То есть…

– Мюриэл Бойс нельзя недооценивать, даже если этот призыв и написан не слишком грамотно, – сказала, подходя к нам, Айлин Джонс. Когда-то она была режиссером-документалистом, но теперь переквалифицировалась в рыбачку и промышляла ловлей омаров. – У нее тесная дружба и со всяким ворьем, и с нашим приходским священником. Между прочим, я и раньше не раз замечала, что между слепым фанатизмом и плохой грамотностью всегда есть связь.

– Но отец Макгахерн вроде бы никогда раньше политикой не увлекался? – заметила я.

– Это верно, – ответил Мартин, – да только отец Брейди – из другого теста. Приходите в воскресенье. Я, как всегда, буду сидеть на нашей скамье. Сами услышите, как наш новый священник рассказывает, что Господь защитит вашу семью только в том случае, если вы проголосуете за Партию Господа.

– Но люди же не настолько глупы, – сказала я. – Вряд ли они проглотят такую наживку.

Мартин посмотрел на меня с таким выражением, словно я так и не поняла, каков в целом расклад. В последнее время я регулярно замечала, что на меня именно так смотрят.

– Людям нужен спасательный корабль. Им нужны чудеса. Партия Господа предлагает им и то и другое. Ну, а я предлагаю торфяные брикеты и полусгоревшие бревна из ям углежогов.

– Но ведь никакого спасательного корабля не существует, а брикеты торфа не только существуют, но и добыть их вполне реально. Не сдавайтесь, Мартин. У вас всегда была репутация человека упорного и решительного. И люди, конечно же, прислушаются к голосу разума.

– Разума? – Айлин Джонс мрачно усмехнулась. – Как говорил мой старый друг доктор Грег, если бы мы могли воззвать к разуму религиозных людей, то никаких религиозных людей попросту не осталось бы. Не обижайтесь, Мартин.

– Да на что ж тут обижаться, – сказал мэр.

По Чёрч-лейн мы вышли на центральную площадь Килкрэннога. Впереди виднелся бар Фицджеральда, низенькое, какое-то ползучее строение, такое же старое, как и сама деревня. Фицджеральды все время что-то пристраивали к своему бару, и за несколько веков он существенно разросся, точнее, расползся, а недавно его еще и выкрасили белой краской. Вороны сидели на многочисленных коньках его черепичных крыш, словно предвещая что-то недоброе. Справа было дизельное депо, которое, когда я впервые сюда переехала, было самой обыкновенной заправочной станцией, и все мы заправляли там свои «Тойоты», «КИА» и «Фольксвагены», словно никакого завтра для нас не существовало. Зато теперь это завтра наступило, и заправка существовала только для кооперативной автоцистерны, которая объезжала все фермы по очереди. Слева стоял кооперативный магазин, где вскоре специальная комиссия как раз и должна была распределять коробки с пайком, а на южном конце площади находилась наша мэрия. Мэрия также служила в День Конвоя и чем-то вроде рынка. Именно туда мы и направились, и Мартин придержал дверь, помогая мне вкатить коляску. В зале было шумно, но смеха слышно почти не было – Хинкли-Пойнт даже сюда отбрасывал свою длинную тень. Мартин сказал, что постарается попозже непременно со мной увидеться, и отправился по своим делам. Айлин поискала глазами Оззи и направилась к нему: ей нужно было поговорить с ним о каких-то металлических деталях для шлюпки; а я стала осматривать прилавки, пробираясь между раскладными столиками с яблоками, грушами, медом, яйцами, марихуаной, сыром, домашним пивом, самогоном, пластмассовыми бутылками и коробками, вязаными вещами, старой одеждой, старыми книгами и тысячами других подобных вещей, которые мы когда-то в лучшем случае сдавали в благотворительные лавки или в помощь переселенцам. Когда двадцать пять лет назад я впервые переехала на полуостров Шипсхед, торговля на рынке в Западном Корке шла вовсю; местные продавали там домашнее печенье и варенье, а хиппи пытались всучить немецким и голландским туристам скульптуры ирландского «зеленого человека». Люди даже с весьма средними доходами вполне могли купить органическое средство от паразитов, крупные финики из Меджула и моцареллу из буйволиного молока. Теперь же на рынке, как когда-то в супермаркетах, можно было купить все что угодно, кроме продуктов, которые выдавались только в коробках с пайком. С нашими «усовершенствованными» детскими колясками, инвалидными креслами и старыми тележками из супермаркета, мы выглядели как толпа голодных, небритых, не пользующихся косметикой людей, торгующих всяким барахлом, – просто пародия на посетителей «Лидл» или «Теско», а ведь всего каких-то пять-шесть лет назад в этих супермаркетах товаров было полно. Да мы, собственно, и не торговали, а занимались бартером, обменом, хотя в ходу были и деньги – юани и доллары, – а также «деньги» Шипсхеда, металлические кружочки с цифрами, введенные в оборот тремя мэрами Дарраса, Охакисты и Килкрэннога. Не обходилось, разумеется, и без обмана. Мне удалось «превратить» сорок восемь куриных яиц в дешевый китайский шампунь, которым вполне можно было и стирать; а несколько мешочков с солью из водорослей и выращенные в огороде кочаны капусты я поменяла на некрашеную шерсть из Килларни – мне нужно было довязать одеяло; на желе из красной смородины – кстати сказать, стеклянные банки стоили дороже самого желе – я выменяла карандаши и пачку бумаги А4, из которой мы сшивали школьные тетрадки; записи в старых тетрадях дети уже столько раз стирали ластиком, что страницы стали почти прозрачными; и, наконец, я очень неохотно обменяла последнюю пару хороших резиновых сапог, которые пролежали в коробке лет пятнадцать, на листы прозрачного пластика, которые намеревалась, во-первых, превратить в дождевики с капюшонами для нас троих, а во-вторых, использовать их для починки парника после зимних бурь. Полиэтиленовую пленку теперь найти было трудно, но непромокаемые резиновые сапоги и вовсе были редкостью, так что, как только я заявила: «Ну что ж, тогда в другой раз» и сделала вид, что ухожу, мой потенциальный «покупатель» тут же прибавил к пластику двадцать метров акриловой веревки и связку зубных щеток. Я волновалась за зубы Рафика. В нашей диете, как и у всех вокруг, было очень мало сахара; впрочем, ни одного дантиста в Корке все равно уже не осталось.

Я поболтала с Нив Мюрнейн, женой Тома Мюрнейна, которая «продавала» перевязанные пеньковой веревкой пучки овса и белых кур-султанок: у Стабильности не хватало юаней, чтобы платить учителям, так что вместо зарплаты им высылали кое-какие продукты, которые можно было продать или обменять. Я очень надеялась найти у кого-нибудь гигиенические прокладки для Лорелеи, поскольку Стабильность больше не включала их в список «самого необходимого», но мне сказали, что прокладки давно уже не привозили, и на последнем грузовом пароходе Компании их тоже не было. Брана О’Дейли использовала лоскутки от старых простыней, которые еще приходилось стирать, потому что старых простыней тоже осталось не так уж много. Если бы меня хоть раз посетили предчувствия, я бы еще несколько лет назад сделала приличный запас тампонов. Но увы. Жаловаться на отсутствие подобных гигиенических средств было как-то неприлично и даже стыдно, если учесть, что более трех миллионов душ за пределами Кордона вообще выживали неизвестно как.

В одной из пристроек к бару Шинейд Фицджеральд подавала горячие напитки и суп, приготовленный на кухне, которая заодно давала тепло и мэрии, а потому имела достаточные запасы топлива. Я тащилась мимо со своей коляской, и Пэт Джо, механик из Кооперации, с громадными, перепачканными маслом ручищами, тут же вскочил и принес мне стул; пожалуй, и впрямь пора было присесть и отдохнуть. Путь от Дунен-коттеджа до ярмарочной площади с каждой пятницей казался мне все более долгим и трудным, а боль в боку с каждым днем становилась все ощутимей. Мне давно следовало бы посоветоваться с доктором Кумар, но, с другой стороны, чем она сможет помочь, если это действительно просыпается мой рак? Теперь не существовало ни сканирования, ни УЗИ, и нигде не достанешь ни лекарств, ни хотя бы простого обезболивающего. Рядом за столиком сидели Молли Куган, которая раньше была известным программистом, а теперь выращивала яблоки в оранжереях под холмом Ардахилл, и ее муж Шеймас. Поскольку меня в Корке всегда считали «англичанкой», мне, естественно, тут же задали вопрос, не знаю ли я чего насчет Хинкли-Пойнт, но я, к сожалению, ничем не могла удовлетворить их любопытство.

Никому в последние два-три дня не удавалось ни в сети, ни по мобильной связи соединиться со странами, лежащими за пределами Ирландии. Пэт Джо сказал, правда, что вчера вечером ему удалось поговорить с кузеном из Ардмора, что в Восточном Корке, и все внимание моих собеседников переключилось на него. Он рассказал, что сотни две беженцев из Португалии добрались до нашего побережья на пяти или шести жалких суденышках, высадились там и теперь живут в старом поместье-зомби, построенном еще в Дни Тигра[270].

– И такие наглые, будьте уверены! – говорил Пэт Джо, поглаживая свою чашку с супом. – Такое ощущение, словно это они – хозяева здешних мест! В итоге мэру Ардмора пришлось во главе… э-э-э… целой делегации отправиться в чертово заброшенное поместье – мой кузен тоже входил в эту делегацию – и заявить этим психам, что нам, мол, очень жаль и все такое, но зимовать здесь мы вам никак разрешить не можем, потому что в Кооперации запасы продуктов и так крайне малы, а на лесопосадках леса не хватает и для местных жителей, так что нечего и говорить о дополнительных двух сотнях ртов. В общем, примерно в таком духе. И, представляете, тамошний вожак, здоровенный такой парень, вытащил ружье и хладнокровно так выстрелил в Кенни, для острастки сбив с него шляпу, – прямо как в старых вестернах!

– Ужасно! Ужасно! – воскликнула Бетти Пауэр, наш театральный матриарх, а ныне заведующая курильней в Килкрэнноге. – И как же все-таки поступил мэр?

– Послал гонца в гарнизон Стабильности в Дангарван и попросил о помощи – вот только ему сказали, что проклятые джипы заправлять нечем.

– Неужели у Стабильности не нашлось солярки даже для собственных джипов? – в ужасе переспросила Молли Куган.

Пэт Джо, поджав губы, помотал головой:

– Ни капли! И тамошнему мэру велели «самостоятельно разрешить сложившуюся ситуацию», причем желательно «мирным способом». Вот только как нашим людям разрешить эту чертову ситуацию, если самое грозное оружие у них – хреновина, которая называется «большой упаковочный степлер»?

– А я слышала, – сказала Молли Куган, – что «Сунь Ятсен»[271] – один из китайских суперфрегатов, который сопровождает китайские суда, осуществляющие контейнерные перевозки по Северному морскому пути, – на прошлой неделе вошел в гавань Корка, и на борту у него – пятьсот военных моряков. Похоже, нам демонстрируют силу.

– А вот тут ты точно попала пальцем в небо, Молл, – сказала Ферн О’Брайен, которая перегнулась к нам с соседнего стола. – Билл моей Джуд был в тот день на погрузке в Рингаскидди, и он клянется, что там было никак не меньше пяти тысяч китайских военных!

Я легко могла себе представить, как выпучил бы глаза мой давно покойный Эд, услышав столь «достоверные» новости, однако известия сыпались как из рога изобилия, особенно после того, как разговор переключился на невестку кузена Пэта Джо. Она проживала в графстве Оффали и была знакома с одним «человеком, который в курсе дела» из исследовательского центра Стабильности, расположенного в дублинском Пейле; этот ее знакомый якобы утверждал, что шведы вывели генно-модифицированную пшеницу, которая не поддается болезням и способна самовоспроизводиться.

– Я только передаю то, что мне рассказали, – сразу же отмел все сомнения Пэт Джо. – Говорят, Стабильность намерена уже следующей весной засеять этой пшеницей всю Ирландию. А если у людей будут полные желудки, то и с воронами в павлиньих перьях, и со смутьянами будет покончено.

– Белый хлеб! – вздохнула Шинейд Фицджеральд. – Только представьте себе…

– Я бы не хотел сейчас мочиться на вылепленного тобой снеговика, Пэт Джо, – сказал Шеймас Куган, – но не этот ли «человек, который в курсе дела» рассказывал невестке твоего кузена, что у немцев есть пилюля, способная вылечить от «крысиной лихорадки»? А также что Штаты вновь воссоединились и тамошний президент сбрасывает во всех странах – членах НАТО посылки с одеялами, лекарствами и арахисовым маслом? Или это был друг одного твоего друга, который встретился с психами-беженцами возле Югала и потом клялся жизнью собственной матери, что ему удалось найти некую Техноутопию, в которой по-прежнему двадцать четыре часа в сутки есть электричество, горячая вода, ананасы и мусс из темного шоколада, – где-то то ли на Бермудах, то ли в Исландии, то ли на Азорских островах?

Я вспомнила замечание Мартина насчет того, что народу нужны «спасательные корабли».

– Я только передаю то, что мне рассказали, – сердито фыркнул Пэт Джо.

– Что бы нам ни сулило будущее, – сказала Бетти Пауэр, – все мы в деснице Божьей, вот мы где!

– Ага, именно так говорит и Мюриэл Бойс, – заметил Шеймас Куган.

– Мартин старается изо всех сил, – чуть дрогнувшим голосом проговорила Бетти Пауэр, – но совершенно ясно: только Церковь способна по-настоящему позаботиться о людях и предотвратить дьявольщину, накрывающую наш мир.

– Но почему же любящий Господь способен помочь нам лишь в том случае, если мы за него проголосуем? – спросила Молли.

– Вы должны Его попросить! – захлопала глазами Бетти Пауэр. – Именно так действует молитва.

– Но Молли говорит о том, – вмешался Пэт Джо, – что Он давно уже мог бы ответить на наши молитвы. Зачем Ему непременно нужны еще и наши голоса?

– Чтобы Церковь вновь заняла подобающее ей место! – твердо заявила Бетти Пауэр. – И встала во главе страны.

Атмосфера начинала накаляться, но с тем же успехом можно было бы слушать, как дети спорят по поводу действий и мотивов Санта-Клауса. Я же собственными глазами видела, что случается с человеком после смерти, видела Сумеречную Страну и мрачные дюны, и это было для меня столь же реально, как щербатая кружка с чаем в моей руке. Возможно, те души, которые я там видела, и обрели некую жизнь после жизни за пределами Последнего Моря, но если это и так, то все равно это не та жизнь после смерти, которую нам столь красочно расписывают священники и имамы. Не существует никакого Бога, кроме того, которого мы сами себе придумали; я могла бы привести моим соседям-прихожанам массу доказательств этого; человечество всегда существовало и существует само по себе…

…Но мой правдивый рассказ, конечно же, прозвучал бы для них не более безумно и не более здраво, чем их собственные рассуждения и вера в Бога; да и у кого есть право убить Санта-Клауса? Особенно такого, который обещает в итоге соединить Куганов с их мертвым сыном, Пэта Джо – с его умершим братом, а меня – с Аоифе, Жако, мамой и отцом? Который способен превратить Затемнение в его противоположность, вернуть центральное отопление, заказ товаров через Интернет, шоколад и «Райан эйр»? Наша мучительная тоска по любимым, по нашему утраченному миру была столь остра, что превращалась в настоящее горе, тяжким бременем ложившееся на плечи, воющее, требующее пищи. Если бы только эта тоска не делала нас такими податливыми, такими уязвимыми для проходимцев типа отца Брейди…

– …Забеременела?! – донеслось до меня, и Бетти Пауэр даже рот рукой прикрыла. – Не может быть!

Значит, все снова перешли на местные сплетни. Я бы с удовольствием спросила, кто это на Шипсхеде забеременел, но если я это сделаю, они, естественно, тут же придут к выводу, что я либо глохну, либо у меня начинается старческое слабоумие.

– В том-то и проблема. – Шинейд Фицджеральд склонилась ближе к честной компании. – Трое парней гуляли с юной мисс Хегарти после праздника урожая, и все они… – она изобразила, что курит косяк. – В общем, пока по личику ребенка не станет ясно, на кого он похож, играть в «Выследи папочку» рановато. Вот Дамиен Хегарти и не знает, в кого ему целиться из карабина. Короче, полная неразбериха.

Семейство Хегарти, проживавшее в нижней части нашего полуострова между Ахакистой и Даррасом, занималось разведением коз.

– Ужас, – сказала Бетти Пауэр. – И ведь Нив Хегарти никак не больше шестнадцати, верно? Нет у них матери в доме, чтобы поддерживать порядок, вот в чем все дело. Они думают, все им с рук сойдет. Именно поэтому отец Брейди…

– Послушайте-ка, – прервал ее вдруг Пэт Джо и даже воздел палец.

Все тут же прислушались: чашки застыли в воздухе, предложения оборвались, младенцев заставили умолкнуть, и почти две сотни жителей Западного Корка разом с облегчением вздохнули. Это был Конвой: два бронированных джипа – спереди и сзади, – а в центре цистерна с топливом и грузовой фургон. У нас, внутри Кордона, все еще имелись и тракторы, и комбайны, и машины из Стабильности все еще ездили на старых запасах солярки в Бантри, обслуживая военные гарнизоны и склады, но в Килкрэнноге эти четыре сверкающих автомобиля, грохочущих по Чёрч-лейн, были единственными регулярными и долгожданными гостями. Для любого старше, скажем, Рафика этот звук как бы пробуждал в нашей памяти тот мир, который был нам когда-то так хорошо знаком. Тогда рев уличного движения считался «шумом», а не тем «звуком», к которому прислушивается каждый. Но теперь все было иначе. Хотя если закрыть глаза, то можно было вообразить, что сейчас еще только 2030 год, и у нас есть свой автомобиль, на котором до Корка всего полтора часа езды, и тело мое так не болит, и катастрофические изменения климата – проблема только для тех людей, которые живут в зонах, подверженных затоплениям… Вот только теперь я не закрывала глаза, потому что слишком больно было потом их открывать и видеть все это. Услышав звуки Конвоя, все, разумеется, высыпали на улицу, чтобы не пропустить шоу, и я тоже, прихватив с собой и свою старую коляску – нет, я не могла бы сказать, что не доверяю односельчанам и боюсь, что кто-то украдет вещи или продукты у старухи, которая одна растит двоих детей, но все же считала, что искушать голодных людей не стоит.

Джип, ехавший впереди, миновал бывшую заправочную станцию и остановился. Из него выпрыгнули четверо молодых военных, представители Армии Ирландской Стабильности; они явно наслаждались впечатлением, которое производили на окружающих своей военной формой, оружием и выправкой. Нас они, разумеется, считали «деревенщиной». Не случайно некоторые девушки из Килкрэннога приберегали почти исчезнувшие запасы косметики и надевали лучшие платья для дней, когда прибывал Конвой. Например, Коринна Кеннеди с фермы Россмор вышла замуж за одного из таких сопровождающих и теперь жила в Брандонском гарнизоне и по пять часов в день могла в свое удовольствие пользоваться электричеством. Командир подразделения что-то неразборчиво рявкнул своим подчиненным, призывая их уделить больше внимания самому Конвою.

– Каждый ихний шлем небось стоит больше, чем мой дом, – сказал, обращаясь ко мне, Пэт Джо, хотя я уже раз сто от него это слышала. – Если, конечно, у тебя есть связи и можно превратить такой шлем в тверденькие юани.

Еще трое китайских военных выпрыгнули из замыкавшего Конвой джипа; эти были в форме «Pearl Occident Company», или POC. Они были выше ростом, чем их ирландские братья по оружию, и зубы у них были куда лучше, да и оружие тоже «клёвое», как сказала бы в свои пятнадцать лет моя Аоифе. Ирландские военные вполне могли поболтать с местными жителями, но китайским было строго приказано не брататься с местными. Бантри находился на западном, более диком, краю Арендованной Территории, и топливо, которое нам привозили, было дороже золота. Один из ирландских военных, заметив, что Кевин Мари курит трубку слишком близко от цистерны, рявкнул: «Сэр, немедленно затушите вашу трубку!» Кевин, до смерти перепуганный, тут же убрался, шаркая ногами, в пристройку. Конвойным никогда не требовалось прибегать к угрозам. Компания POC служила пуповиной, связывавшей Килкрэнног со складами в Рингаскидди, и только через нее мы могли получить те товары, которые больше не производили ни в Ирландии, ни где-либо в Европе, насколько нам было известно.

Двое конвойных, приезжавших каждые две недели, были нам хорошо знакомы – Ноэль Мориарти, водитель танкера, и Шеймас Ли, отвечавший за распределение товаров. Ноэль, весьма сообразительный человек лет тридцати пяти, бледный, лысеющий, с вечно озабоченным взглядом, обменялся рукопожатием с Мартином и заговорил с ним, пока водитель пристраивал шланг для перекачки топлива. Мартин спросил, что известно насчет Хинкли-Пойнт. Ноэль сказал, что, по словам его начальника, китайцы мониторят изображение, передаваемое со спутников, летающих на небольшой высоте, но в целом комплекс выглядит так, словно персонала там вообще не осталось. Эта новость разлетелись по толпе местных жителей меньше чем за минуту, однако всегда трудно сделать сколько-нибудь надежные выводы, располагая столь скудной информацией. Ноэль Мориарти и Мартин подписали необходимые бумаги, затем водитель нажал на красную ручку и начал перекачивать солярку в кооперативную цистерну. Мы пытались уловить хотя бы запах топлива и вновь мучительно вспоминали беспечную «нефтяную эпоху».

Фургон тем временем уже въехал задним ходом во двор кооперативного склада на противоположной стороне площади, а Шеймас Ли разговаривал с Олив О’Дуайр, заместителем мэра Килкрэннога. Продукты, которые грузили в фургон, были произведены в основном на фермах: из морозильника доставали свежезамороженную говядину, бекон, индюшатину, крольчатину, баранину и ягнятину, а из сухого хранилища выносили ящики с табаком, луком-пореем, капустой, луком, картошкой, тыквами и поздними фруктами. Большая часть фруктов и овощей пойдет на стол представителей Концессии в Рингаскидди, где чиновники РOC проживают вместе со своими семьями, а часть продуктов перепадет Народно-освободительному Военному Флоту Атлантики. Мясо, не клонированное и не зараженное цезием – ну, пока что это действительно было так, – по сногсшибательным ценам продадут в Пекине, Чунцине и Шанхае. Молоко превратят в Рингаскидди в порошок, поскольку сухое молоко – одна из главных статей нашего экспорта.

В обмен на продукты три главных члена Кооператива Шипсхеда – Даррас, Ахакиста и Килкрэнног – получали дизельное топливо, удобрения, инсектициды, запчасти для машин, электролампы, кое-какие инструменты и скобяные товары, а также кое-что по специальному списку – например, такие жизненно необходимые лекарства, как инсулин для Рафика, – который каждый месяц согласовывался на заседании городской комиссии. У фирмы POC был также заключен договор со Стабильностью о передаче нам набора вещей и продуктов для еженедельных пайков, вот только качество этих пайков в последние месяцы становилось все хуже и хуже. Впрочем, самая важная вещь, которую обеспечивала нам Компания, – это безопасность. POC защищала Арендованные Территории, оплачивая милицейские посты, которые Стабильность выставляла вдоль шестидесятимильного Кордона; именно поэтому на десятимильной полосе берега от Бантри до Корка не царило беззаконие, которое, точно чума, свирепствовало в Европе, особенно когда из-за Всеобщего Затемнения отключали основные сети питания. Люди в баре Фицджеральда втихомолку поговаривали, что китайцы делают все это отнюдь не из любви к нам и что компания POC, несомненно, извлекает большую выгоду из сделок, но даже самый запойный пьяница способен был представить себе, какие дикие нравы стали бы царить на Шипсхеде без этих «трех К»: Компании, Конвоя и Кордона.

К трем часам дня мы с моей коляской были уже у школьных ворот, и я вспомнила, как забирала Аоифе из разных детских садов в Северном Лондоне и в Рае. Теперь основной темой для разговоров у собравшихся возле школы родителей служило крайне бедное содержимое коробок с пайком, только что полученных в здании Кооператива; в коробках вне зависимости от возраста находились: четыреста граммов плохо очищенной овсянки, в которой попадалась не только шелуха, но и солома; двести граммов коричневого риса; двести граммов чечевицы; пятьдесят граммов сахара; пятьдесят соли; упаковка из десяти пакетиков чая «Dragon Brand»; половинка маленького бруска мыла из демилитаризованной зоны; тюбик корейского дезинфицирующего средства, уже два года как просроченного; пузырек йода с надписью на кириллице и – совершенно неожиданно – ластик «Hello, Kitty!» с запахом кока-колы. То, что не использовалось в семье, становилось разменной монетой на пятничных рынках. Но, пожалуй, сегодняшняя коробка с пайком оказалась самой убогой за последние шесть лет – с тех пор как в 2039 году после жуткого неурожая зерновых ввели систему распределения. «Я понимаю, это действительно позор, – говорил Мартин, окруженный разочарованно ворчавшей толпой, – но я всего лишь мэр, а не волшебник. Я до посинения слал уведомления в Стабильность Корка, но как я мог заставить их ответить, если они отвечать не желают? Стабильность – это не демократия: они в первую очередь заботятся о себе, а ответить изволят только на письмо из Дублина!»

В общем, Мартина спас школьный звонок. Дети гурьбой высыпали на крыльцо, я встретила своих, и мы втроем потащились по главной дороге, ведущей из Килкрэннога к нашему дому. Лорелея и Рафик то и дело по очереди нюхали этот дурацкий ластик. И если у Лорелеи запах пробуждал какие-то ранние воспоминания счастливого детства, то Рафик был еще слишком мал и никогда по-настоящему кока-колы не попробовал, а потому все время спрашивал: «А что это такое? Кола – это такой фрукт, или трава, или что-то совсем другое?»

Последний дом в городе, принадлежавший Мюриэл Бойс, стоял несколько на отшибе, как бы завершая ровный ряд небольших стандартных зданий. Дом был большой и довольно нелепый; окна затянуты сеткой; оранжерея превратилась в большой парник для выращивания овощей, как и почти у всех в деревне. Три предпоследних дома на улице были заняты семьями сыновей Мюриэл Бойс – у нее было четверо здоровенных драчливых сыновей, но четвертый был еще не женат, – и ее невестки, похоже, способны были рожать исключительно мальчиков. Эти выстроившиеся в ряд дома так и называли «Ряд Бойсов». Мне помнилось, что Эд как-то рассказывал, будто у некоторых племен Афганистана большое количество сыновей в семье означает власть, могущество; Всеобщее Затемнение привело нас к тому же. Над дверями и окнами домов в «Ряду Бойсов» были изображены кресты. Мюриэл Бойс всегда отличалась истовой набожностью и в былые времена часто организовывала паломничества в Лурд, но с тех пор как два года назад Господь «призвал к себе» ее мужа – запущенный аппендицит, – у ее веры появились настоящие клыки; она «скрылась от мирской суеты» за высоченной зеленой изгородью, которая, как ни странно, совершенно не мешала ей видеть и замечать все, что творилось вокруг. Мы уже миновали ее дом, когда Мюриэл вдруг меня окликнула. Пришлось повернуть назад, и она вынырнула из садовой калитки, одетая как монашка, в сопровождении своего четвертого сына, пухлого двадцатилетнего Донала. На нем были короткие шорты и майка-«алкоголичка».

– Какой чудесный вечер будет сегодня, верно, Холли? А ты как вытянулась, Лорелея! Совсем скоро станешь прехорошенькой девушкой. Здравствуй, Рафик. В каком же ты классе? Ты ведь в нашей школе учишься, в той, что на пригорке?

– В четвертом, – осторожно ответил Рафик. – Здравствуйте.

– Чудесный денек, Лолли, – сказал Донал Бойс, глядя на Лорелею.

Она кивнула и отвернулась.

– Говорят, у вас снова неприятности с лисами? – сказала Мюриэл Бойс.

– Правильно говорят. У нас действительно неприятности, – сказала я.

– Ах, как вам не повезло! – воскликнула она. – И много птиц вы потеряли?

– Четыре.

– Четыре? Вот как… – она покачала головой. – И все ваши лучшие несушки?

– Да нет, всего одна или две. – Я нетерпеливо пожала плечами; мне хотелось как можно скорее пойти дальше. – Ничего страшного, остальные тоже несутся.

– Но ваш гончий пес, я полагаю, прикончил эту наглую лису?

– Да. – Я очень надеялась, что она попросит меня проголосовать за нее, и я смогу, дав ей некий невнятный ответ, продолжить свой путь, а потому я сразу взяла быка за рога: – Я слышала, вы баллотируетесь в мэры.

– Ну, я не хотела, но Господь мне велел, и я подчинилась. Люди, конечно, вольны голосовать, как им вздумается, – уж меня-то вы не поймаете на том, что я раздаю своим друзьям и соседям товар, который особенно трудно достать. – «Между прочим, отец Брейди как раз этим и занимается», – подумала я. Мюриэл смахнула с себя муху. – Нет-нет, Холли, я ведь совсем не об этом хотела с вами словечком перекинуться, – она улыбнулась Лорелее и Рафику, – а о представителях, так сказать, вашего младшего поколения.

Дети казались озадаченными.

– Но я ничего такого не делал! – тут же запротестовал Рафик.

– Никто и не говорит, что ты что-то сделал. – Мюриэл Бойс посмотрела на меня. – Но правда ли то, что вы отказали отцу Брейди в возможности нести вашим детям Слово Божье?

– Вы имеете в виду уроки религии?

– Да, я имею в виду изучение Библии с отцом Брейди.

– Мы сделали иной выбор, и этот выбор – личное дело каждого.

Мюриэл Бойс смотрела вдаль, на Данманус-Бей.

– Весь приход восхищался тем, как вы, можно сказать, засучив рукава, взялись за дело и стали воспитывать этих детей, когда Господь отдал их на ваше попечение. Хотя один из них даже не вашей крови! Но никто не стал бы винить вас в этом.

– Кровь не имеет к этому ни малейшего отношения! – с раздражением бросила я. – Я взяла Рафика к себе не потому, что мной «восхищался весь приход», и не потому, что «Господь мне его отдал». Я поступила так потому, что считала это единственно правильным.

Мюриэл Бойс с горькой улыбкой посмотрела на меня.

– И именно поэтому весь приход сейчас так разочарован, ибо вы склоняетесь на сторону дьявола и пренебрегаете духовными нуждами этих детей, разочаровывая Господа нашего. Поистине ваш ангел-хранитель в эту минуту льет слезы у вашего правого плеча! Ведь молодежь в наши безбожные времена нуждается в молитве больше, чем когда-либо. Это все равно что не давать им необходимого количества пищи!

Лорелея и Рафик огляделись, но никакого ангела у меня за правым плечом, разумеется, не увидели.

– О, я-то вижу ваших ангелов, дети. – Мюриэл Бойс блестящими глазами смотрела куда-то вдаль, поверх наших голов – видимо, она считала, что именно так и должны смотреть провидицы. – Твой ангел, Лорелея, похож на твою старшую сестру, только с длинными золотистыми волосами, а у Рафика ангел – мужчина, смуглый, темноволосый, именно такой, каким наверняка был и один из волхвов. Но все три ваших ангела очень печальны. Голубые глаза ангела-хранителя вашей бабушки покраснели от слез. Его сердце разбито, он умоляет ее…

– Довольно, Мюриэл! Ради бога, довольно!

– Но ведь я только ради Господа нашего, Иисуса Христа…

– Нет, нет, нет и нет. Во-первых, вы – это еще далеко не весь приход. Во-вторых, те ангелы, которых «видите» вы, что-то уж больно часто выражают точку зрения Мюриэл Бойс, что как-то не внушает к ним должного доверия. В-третьих, родители Лорелеи и в церковь-то практически не ходили, а мать Рафика вообще была мусульманкой, так что я, будучи попечительницей этих детей, всегда стараюсь уважать пожелания их родителей. На этом и закончим наш разговор. Всего хорошего, Мюриэл.

Пальцы Мюриэл Бойс, вцепившиеся в верхнюю планку садовой калитки, были так напряжены, что казались похожими на когти.

– Много было таких, что называли себя «атеистами», когда Сатана искушал их деньгами, абортами, наукой и спутниковым телевидением, но теперь они очень пожалели о своем отречении от Него – когда увидели, к чему это привело! – Одной рукой она направила на меня распятие, висевшее у нее на груди, словно крест способен был повергнуть меня в ужас и заставить покориться. – Но Господь милостив, Он прощает грешников, которые ищут Его прощения. Отец Брейди очень хочет прийти к вам домой и спокойно с вами поговорить. Слава Богу, в нашей части света находятся церкви, а не мечети!

Заметив, что Донал откровенно пожирает глазами юную Лорелею, я с силой толкнула коляску и сказала детям:

– Пошли.

– Посмотрим, как вы запоете, – крикнула мне вслед Мюриэл Бойс, – когда Партия Господа возьмет Кооператив под свой контроль и будет решать, что именно и кому положить в коробку для пайка. Еще посмотрим!

Потрясенная, я резко обернулась:

– Это что, угроза?

– Это факт, Холли Сайкс. А вот и еще один: пища в ваших желудках – это ирландская пища. Христианская пища. И если она вам не по вкусу, то очень многие семьи в Англии сейчас вынуждены попрошайничать, и особенно, как я слышала, неподалеку от Хинкли.

Было слышно, как где-то рубят дрова.

– Шипсхед – мой родной дом, – тихо сказала я.

– Вот только очень многие здешние жители так не считают. Тем более теперь, когда всем пришлось затянуть пояс потуже. И хорошо бы вам об этом помнить.

Ноги у меня совсем ослабели, не слушались и были как палки, но я все же повернулась и пошла прочь.

Донал Бойс крикнул нам вслед:

– Мы с тобой еще непременно увидимся, Лол!

Я чувствовала в этом здоровенном, злобном и сильном парне смертельную угрозу и поспешила увести детей из деревни. Мы миновали старый дорожный знак, призывавший сбавить ход и ехать не выше восьмидесяти километров в час, и Лорелея сказала:

– Ба, мне очень не понравилось, как этот Донал Бойс на меня смотрел.

– Вот и хорошо, – сказала я. – Мне это тоже очень не понравилось.

– И мне, – сказал Рафик. – Этот Донал Бойс – просто вонючий потаскун!

Я уже открыла рот, чтобы произнести «Что за выражения!», но так ничего и не сказала.

Минут через сорок мы наконец добрались до конца той ухабистой тропы, что вела к Дунен-коттеджу. «Дунен» по-ирландски значит «маленькая крепость»; именно такой крепостью наш дом мне всегда и представлялся, даже теперь, когда я разбирала привезенные в коляске продукты – выменянные на рынке и полученные в виде пайков. Пока дети переодевались, я включила планшет, пытаясь связаться с Бренданом или хотя бы с кем-то из родственников, живущих несколько ближе, в Корке, но мне опять не повезло: на экране появилась лишь табличка «Сервер не найден» и еще одна – «В случае проблем обратитесь к местному дилеру». Бесполезно. Я сходила в курятник и вытащила из-под несушек три свежих яйца. Как только Рафик и Лорелея были готовы, мы вместе преодолели заросли, которые теперь отделяли наш сад от сада Мо, и вышли к задней двери ее дома, ведущей на кухню. Дверь была открыта; нам навстречу, махая хвостом, тихо вышел Зимбра. Раньше, когда он был щенком, он сразу начинал прыгать от радости, но с возрастом стал спокойней. Коробку с пайком и свежие яйца я сразу положила в буфет и тщательно закрыла дверцу, чтобы туда не забрались мыши. Мо мы отыскали в ее солнечной гостиной; она развлекалась: играла сама с собой в «Скраббл».

– Привет-привет, ну как, школьники, у вас сегодня дела? А как рынок, Холли?

– Нормально, – сказал Рафик. – Но сегодня утром мы видели дрон.

– Да, я тоже его видела. У Стабильности, должно быть, завелось лишнее горючее, которое можно просто так сжечь. Странно.

Лорелея изучала доску с фишками «Скраббл».

– Кто выигрывает, Мо?

– Я только что наголову сама себя разбила: 384 против 119. На дом что-нибудь задали?

– У меня квадратные уравнения, – сказала Лорелея. – Прелесть.

– Ага, и ты теперь наверняка можешь такие решать даже спросонья, верно?

– А мне нужно географию учить, – сказал Рафик. – Ты когда-нибудь видела слона, Мо?

– Да. В зоопарках. И еще в национальном парке в Южной Африке.

Рафик был явно впечатлен.

– А они правда такие большие, как дом? Так нам мистер Мурнейн рассказывал.

– Пожалуй, да. Величиной с небольшой коттедж. Они водились в Африке и Индии. Потрясающие животные!

– Тогда почему же люди позволили им исчезнуть?

– Тут виноваты все понемногу, но последние стада слонов были уничтожены для того, чтобы некоторые люди в Китае могли продемонстрировать свое богатство, преподнося друг другу подарки из слоновой кости. В основном всякие безделушки.

Мо никогда не было свойственно золотить пилюли, и я заметила, как помрачнел Рафик, переварив это сообщение.

– Жаль, что я не родился шестьдесят лет назад, – сказал он. – Слоны, тигры, гориллы, белые медведи… Все самые лучшие животные уже исчезли, а нам остались только крысы, вороны и уховертки.

– И некоторые первоклассные собаки, – сказала я, поглаживая Зимбру по голове.

Все мы вдруг, без какой-то очевидной причины, примолкли. Муж Мо, Джон, умерший пятнадцать лет назад, улыбался нам из своей рамки над камином. Висевшая на стене картина маслом очень похоже изображала чудесный летний день в саду возле старого дома Мо и Джона на Кейп-Клиар. Джон Каллин был слепым, а его жена всегда отличалась нелегким характером, но жили они очень счастливо, ибо тогда были цивилизованные времена, и местность вокруг была цивилизованной, и желудки у людей были полны. Джон был поэтом, и почитатели его утонченного таланта писали ему даже из Америки.

Но тот мир оказался сделанным не из камня, а из песка.

И мне вдруг стало страшно. Одна сильная буря – и он не выдержит ее натиска.

Потом Лорелея ушла в гости на ферму Нокро, собравшись там заночевать. А Мо чуть позже притащилась к нам, и мы пообедали втроем – Рафик и две старые дамы. Мы ели крупные бобы и поджаренную в масле картошку. Аоифе в возрасте Рафика наверняка стала бы крутить носом при виде такой простецкой еды, но еще до того, как попасть в Ирландию, Рафик успел познать настоящий, мучительный, голод, так что никогда ни от какой еды не отказывался. На десерт была ежевика, которую мы собрали по дороге домой, и немного тушеного ревеня. За столом на этот раз было тише обычного, поскольку отсутствовала наша девочка-подросток, и я сразу вспомнила, как Аоифе, поступив в колледж, впервые уехала из дома. Когда тарелки были убраны, мы достали карты и втроем поиграли в криббедж, одновременно слушая программу RTE, посвященную тому, как нужно копать колодец. Затем Рафик отправился провожать Мо, пока еще не совсем стемнело, а я пока опустошила ведро в уборной, заменявшее нам унитаз, вылив его содержимое прямо в море с обрыва, и проверила направление ветра: по-прежнему дуло с запада. Потом загнала кур в курятник и крепко заперла дверь, жалея, что и вчера вечером этого не сделала. Рафик вскоре вернулся и, зевая, стал готовиться ко сну: умываться холодной водой и чистить зубы. Когда он лег, я немного почитала – старый номер «New Yorker» за 2031 год, – получив большое удовольствие от рассказа Эрсилии Хольт и восхищаясь обильной рекламой и тем благополучием, которое, казалось бы, существовало еще совсем недавно.

В четверть двенадцатого я снова включила планшет, но тот вдруг запросил пароль, и я тут же отключилась. Мой пароль! Боже, я забыла собственный пароль! Я же никогда его не меняла. Он был как-то связан с собаками…

…Несколько лет назад я бы, пожалуй, посмеялась над подобным внезапным приступом забывчивости, но в моем возрасте это было похоже скорее на медленно приводимый в исполнение смертный приговор. Когда больше не доверяешь собственным мозгам, то становишься как бы ментально бездомной. Я встала и достала записную книжку, куда стала записывать самые разные вещи, но тут увидела Зимбру, спавшего у меня под ногами, и сразу вспомнила: НЬЮКИ! Ну да, так звали нашу собаку, когда я была еще совсем маленькой. Я ввела пароль и в очередной раз попыталась связаться с Бренданом. Целых пять дней неудачных попыток! Я и теперь была уже готова к тому, что девайс укажет мне на какую-нибудь ошибку и связи не будет, но отчего-то с первого же раза на экране появился мой старший брат; он хмуро глядел в планшет, находясь за двести пятьдесят миль от меня в кабинете дома на плато Эксмур. Что-то явно было не так: седые волосы Брендана выглядели растрепанными, его старое отекшее лицо было искажено, да и голос звучал очень нервно.

– Холли? Господи, наконец-то я могу тебя видеть! А ты меня видишь?

– И вижу, и слышу! Голос у тебя звучит ясно, как колокол. Но что случилось?

– Ну, если не считать того… – Он протянул руку, и на экране появился стакан с виски, а за спиной у Брендана я увидела его фотографию двадцатилетней давности, на которой он пожимал руку королю Чарльзу на открытии Тинтеджел-Гейтед-Вилледж, – … если не считать того, – повторил Брендан, снова возникая на экране, – что Запад Англии сейчас больше похож на иллюстрацию к Откровению Иоанна Богослова, а ядерный реактор, который находится совсем рядом с нами, вот-вот готов взорваться. И еще бандиты. Нас они уже посетили – два дня назад.

Мне стало нехорошо.

– В деревню зашли или прямо к тебе в дом?

– В деревню. Но уже и это достаточно плохо. Четыре ночи назад наши преданные стражи отсюда отвалили, прихватив с собой половину всех продовольственных запасов, а также запасной генератор. – Я поняла, что Брендан уже почти пьян. – Жители-то по большей части остались – да и куда нам идти? – и мы решили теперь по очереди дежурить на складе, даже расписание составили.

– Может быть, ты лучше приедешь сюда, к нам?

– Может быть, если меня не разрежут на кусочки и не разыграют в кости бандиты на хайвее в Суонси. Если водитель не перережет мне горло, проехав всего милю от побережья Уэльса. Если иммиграционные власти в Рингаскидди примут мою взятку…

Теперь я поняла, хотя, наверное, понимала это и раньше, что мы с Бренданом никогда больше не встретимся.

– Может быть, Ошин Коркоран может тебе помочь?

– Вряд ли. Все слишком заняты, пытаясь как-то выжить, чтобы помогать какому-то англичанину восьмидесяти одного года от роду, да еще практически выжившему из ума. Нет, в итоге доживаешь до такого возраста, когда все это… путешествия, поездки… становится не для тебя. Возможно, другие еще смогут… А я… – Он отхлебнул изрядный глоток виски. – Да, я, кажется, начал рассказывать тебе о бандитах. Так вот, сегодня ночью, примерно в час, завопили все охранные устройства, так что я встал, оделся, взял свой пистолет тридцать восьмого калибра и пошел на склад. Там оказалось больше дюжины этих ублюдков, и все были вооружены ружьями, ножами, морды масками закрыты. Они уже грузили наши запасы в микроавтобус, и Джем Линклейтер подошел прямо к их главарю и сказал: «Что же вы нашу еду крадете, ребята? Учтите, мы имеем полное право защищаться». Ну, этот тип посветил фонарем Джему прямо в лицо и заявил: «Это теперь все наше, дедушка, так что шел бы ты отсюда куда подальше, в последний раз предупреждаю». Джем, естественно, никуда не пошел, и ему… – Брендан даже глаза прикрыл, – …ему выстрелом разнесли голову. Вдребезги.