Дебютантка Тессаро Кэтлин

– А еще к нему была приложена записка: «Оплачено сполна». И подпись: «Б.». Лорд Ротермир был женат, держался строгих моральных принципов. И верите ли, из себя был далеко не красавец. Бог его знает, как и почему было порвано это платье. В отделе реставрации измучились, пока приводили его в порядок. Кстати, именно поэтому оно и экспонируется в таком необычном ракурсе.

Так вот почему платье показалось Кейт слегка асимметричным.

– Если бы родственники покойного лорда знали, что платье лежит в том сундуке, не видать бы нам его никогда, это уж точно. Я думаю, он нарочно его спрятал, как маленький трофей, чтобы было потом о чем вспомнить. Но конечно, тут уж никто ничего не докажет. А записку сунули в какую-то папку, так она и пропала, сгинула в бюрократической трясине. Правда же, наряд просто восхитительный? Прекрасный образец стиля мадам Вионне. В то время, наверное, стоил целое состояние.

Кейт изумленно разглядывала платье:

– Беби Блайт была совсем маленькая, миниатюрная, да?

Сэм кивнула.

– А как вы думаете, какой у нее был размер обуви?

– Гм… Не знаю… Маленький… Может быть, четыре или четыре с половиной…

В груди Кейт слегка потеплело. Значит, крохотный шанс все-таки есть.

– Когда я услышала, что вы назвали ее имя, то сразу подумала: вам это будет интересно, – сказала Сэм.

– Да-да, меня интересует все, что касается сестер Блайт. Спасибо, что показали.

– Не за что. А вы не пробовали заглянуть в Национальную портретную галерею? У них там потрясающая коллекция портретов разных знаменитостей. Мы, например, постоянно пользуемся их архивом.

– Хорошая мысль, – искренне обрадовалась Кейт.

Сэм вздохнула и повернулась спиной к манекену:

– Нет, ну объясните мне, почему так бывает? Просто не представляю. – Девушка покачала головой, словно ей только что пришла мысль, которой она не в силах поверить. – Почему такая красавица, богатая, знаменитая, вдруг ни с того ни с сего ложится в постель с каким-то лысым стариком? Вот чего я никак понять не могу.

А Кейт все смотрела на платье, глаз не могла оторвать от совершенных атласных складок.

– Не все, что мы делаем в жизни, имеет какой-то смысл, – произнесла она наконец.

Кейт вышла на улицу: там было жарко, даже душно. По запруженной пешеходами Эксибишн-роуд она направилась к автобусной остановке. Если туфельки и впрямь принадлежали Беби Блайт, тогда и все остальное, все вещи в коробке, наверное, тоже были ее собственностью. Коробочка, браслет, фотография… А вдруг эти предметы помогут открыть тайну ее исчезновения? Возможно, ключ к разгадке у нее в руках, она единственный человек на всем свете, который способен восстановить целостную картину прошлых событий. Кейт снова вспомнила о порванном платье и бесследно исчезнувшей записке. В голове ее теснились вопросы, ответы на которые она рано или поздно обязательно узнает. Кто подарил Беби этот браслет? Почему она его спрятала? Был ли тот моряк ее любовником?

Подъехал омнибус. Кейт взошла на верхнюю площадку и села возле окна. Напротив, сквозь деревья небольшого сквера, виднелись кремового цвета дома в георгианском стиле и здание Бромптонской часовни. Она невольно залюбовалась красотой этого строения. Очень величественное, хотя и несимметричное; стены его все еще хранили следы осколков – шрамы, полученные во время Второй мировой войны. Поразительно, что лицо города до сих пор носит на себе эти раны, которые кажутся совсем свежими, словно все было только вчера. Интересно, думала Кейт, ходила ли Беби Блайт по этим улицам? Может быть, навещала кого-нибудь из подруг, живших на этой площади, или присутствовала на чьем-нибудь венчании в этой церкви? Внезапно Кейт охватил суеверный страх: ей почему-то вдруг показалось, что ее жизнь и жизнь этой женщины каким-то таинственным образом переплетаются, словно через десятилетия от Беби Блайт к ней тянется невидимая ниточка.

Кейт опустила взгляд и увидела, что внизу на тротуаре стоит какой-то высокий худощавый мужчина в очках и, задрав голову, очень внимательно, хотя и не слишком дружелюбно ее разглядывает.

Незнакомец в очках… А ведь тот конверт тоже принес для нее мужчина в очках!

Кейт отвернулась и прикрыла лицо ладонью. Мысли в голове путались, сердце гулко стучало.

Он что, следит за ней? Может, конечно, простое совпадение. А вдруг его специально наняли и послали следить за Кейт, велев докладывать, куда она ходит и что делает? Ну и ну!

Автобус тронулся и влился в поток автомобилей. Кейт машинально обернулась и посмотрела назад. На остановке мельтешила стайка иностранных студентов. Мужчины в очках среди них не было. Скорее всего, это лишь игра воспаленного воображения. Однако… кто знает, кто знает.

Сердце Кейт все еще учащенно билось. Лондон больше не казался ей тихой гаванью, как прежде. Теперь за каждым поворотом, на каждом углу ей мерещился зловещий незнакомец.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

30 июля 1932 года

Моя дорогая Рен!

Ни за что не догадаешься, с кем я недавно неожиданно столкнулась на балу «Черное и белое», причем столкнулась в буквальном смысле слова. С Ником Уорбертоном! Он нисколько не изменился за то время, что мы с ним не виделись: по-прежнему красив, прекрасно одет, и все те же смеющиеся глаза. Я носилась по бальному залу в своем божественном серебристом платье и в таких же туфельках (в конце концов, если смешать черное и белое, получится серебро, а кому хочется быть, как все, раствориться в толпе одинаково одетых людей) и вдруг слышу знакомый голос: «Какие бойкие ножки, даже ни разу не споткнутся!»

Я обернулась. Ник собственной персоной, потягивает шампанское и улыбается. «Ну-ка, Беби, – говорит он, ставит бокал и берет меня за руку. – Дай-ка я покажу тебе, как это делают взрослые».

Боже мой, какое счастье!

Мы с ним пустились танцевать. А Пинки, увидев это, сразу стал вести себя как последний дурак: спрятался за колонной на краю зала и оттуда молча пожирал нас глазами. В конце концов я совсем перестала обращать на него внимание. Ник прямо стонал от смеха, когда я рассказывала ему о том, как мы живем на Сент-Джеймс-сквер с нашей Святошей Маман и ее Драгоценным Супругом, его собственным родным папочкой. Я поведала Нику всю правду: что она спит и видит, как бы сплавить меня куда-нибудь подальше в монастырь, чтобы спасти мою грешную душу, а он спит и видит, как бы выдать меня замуж за первого попавшегося идиота, лишь бы у того был титул. Ник сказал, что хорошие девочки так не говорят о родителях и что меня надо отшлепать. А я ответила: пожалуйста, пусть попробует. Так вот у нас все и началось, а дальше пошло просто замечательно.

Я объявила Нику, что ангажирована на все танцы и мужчины, у которых нет решительных намерений, не должны рассчитывать на мое внимание. Он засмеялся и ответил, что намерения у него самые что ни на есть решительные, а потом взял и оторвал ремешок с моей правой туфельки! Представляешь? И говорит: «Вот теперь, Беби, тебе танцевать никак нельзя, можешь лодыжку вывихнуть. Так что будь послушной девочкой, пойдем посидим где-нибудь. Ты же знаешь, как я обожаю твои ножки». И остаток вечера мы просидели на балконе в шезлонгах: любовались парком, ели землянику и разговаривали. Он положил мою ногу на подушечку, и всякий раз, когда кто-нибудь подходил пригласить меня на танец, мы демонстрировали ногу, ахали, охали и говорили, что я ее повредила. Ах, любовь моя, я могла бы просидеть там с Ником хоть до утра. Ты встречала когда-нибудь человека, который понимает всю тебя до конца, понимает каждую твою мысль, понимает каждое твое чувство во всех его тонкостях? Ты еще рта не успела раскрыть, а он уже знает, что ты хочешь сказать, и подхватывает твою мысль на лету! И еще с ним так удивительно легко и спокойно, у него такой сильный характер! У нынешних молодых людей этого нет и в помине.

Провожать меня домой Ник не стал. Зато потом мне принесли длинные белые каллы, целый букет, а в нем записка: «С глубочайшим состраданием к Вашей прекрасной туфельке». И конечно, она была адресована Беби Блайт, что привело Маман буквально в бешенство. «Я не позволю, чтобы тебя именовали в городе этой нелепой кличкой!» – кричала она.

А потом в бой вступил и Старый Служака. «А что, – говорит, – если это вдруг попадет в газеты? Кто этот человек? Из приличной ли он семьи?» (Очень смешно!)

Я была на седьмом небе от счастья.

О ангел мой! Неужели это любовь? Такое чувство, что внутри у тебя все горит, сон по ночам не идет, и ни о чем другом думать просто невозможно. И хочется говорить, говорить, говорить о нем без конца.

Люблю тебя безумно,

Беби.

Рейчел отыскала наконец бумажку с номером телефона сестры. Оказывается, желтый листочек все это время был у нее перед глазами, приклеенный к монитору компьютера. Она сняла его и задумчиво повертела в руках.

Еще совсем рано, и в офисе никого нет. Она любила приезжать сюда до начала утреннего столпотворения, особенно в летние месяцы. Эти поистине драгоценные минуты всякий раз радовали Рейчел, как нежданный подарок. Чем старше она становилась, тем больше ценила их. Еще совсем немного, и улица заполнится людьми, но сейчас здесь совсем тихо, день только начинается.

Рейчел отпила еще кофе. Помещение ее офиса было забито самыми разными вещами: трофеями, добытыми во время совместных с Полом приключений, связанных с их работой. Так, мопс из черного дерева попал сюда из дома королевы Анны в Чешире. Дубовый пюпитр – из старой публичной библиотеки в Эйлсбери. Поддельный Каналетто – из Бата. Антикварный бизнес был делом всей ее жизни. И делом жизни Пола тоже. Сегодня, как, впрочем, и всегда, особенно невыносимой казалась мысль о том, что вот все эти вещи остались, а его больше нет. Пол обладал для Рейчел большей реальностью, чем любой из этих предметов, и тем не менее она сидит здесь одна, уставившись на картины, цветочные горшки и пустые стулья, а его нет. И уже никогда не будет.

Она взяла себя в руки, подняла трубку и стала набирать номер.

Потом передумала и положила трубку обратно.

Что она скажет сестре? Что у Кэти неприятности? Что она за нее тревожится? Или просто сказать, что Кэти приехала и остановилась у нее? Может, лучше отправить сообщение: пусть Анна перезвонит позже и сама поговорит с дочерью?

Рейчел тяжело вздохнула и подперла кулаком подбородок.

Ну почему вечно возникают какие-то сложности, самые существенные факты ускользают от нее, словно вода сквозь пальцы. С Кэти, похоже, будут те же проблемы, что когда-то с ее отцом. Простейшие вещи вдруг становятся невероятно запутанными. Начнешь разбираться – и уже через пару минут теряешь все концы и перестаешь что-либо понимать.

Рейчел порылась в сумочке, нащупала пачку сигарет, однако та оказалась пуста. Она смяла ее и швырнула в мусорную корзину, но промазала. Смятая пачка упала на ящик со старыми каталогами, которые Рейчел вот уже несколько месяцев все собиралась зарегистрировать и подшить.

Как ей все-таки не хватает Пола. В груди без него пустота, и сердце временами болит так, словно кто-то сжимает его и толкает куда-то. Они были счастливы вместе долгие годы, но все равно ей этого казалось мало.

А теперь Рейчел с раздражением поняла, что и сестры Анны ей тоже не хватает. Но это чувство было совсем другое. Оно не имело ничего общего с уютной, сентиментальной тоской по мужу, но было застарелое, по-детски нетерпеливое. Да, она переросла его давно, много лет назад. Она попросту завидовала сестре, тут уж никуда не денешься. Рейчел завидовала ее новой жизни. Внезапно вещи, раскиданные вокруг по комнате, перестали быть для нее драгоценными сувенирами, олицетворяющими счастливое прошлое. Теперь они давили на сердце тяжелым бременем, тянувшим Рейчел в темные глубины этого самого прошлого, о котором ей хотелось забыть навсегда.

«Ну почему мне всегда хотелось иметь то же, что было у Анны? – думала она. – Мне бы надо радоваться за нее. Я ведь перед ней в неоплатном долгу».

Мысли сами собой привели ее к Райану, отцу Кэти.

Рейчел встала, открыла дверь, вдохнула полной грудью чистый, свежий воздух, и в голове у нее прояснилось.

Но воспоминание все не уходило: образ Райана, словно навязчивое видение, стоял перед глазами.

О, какое это было ужасное, отвратительное лето. Помнится, они тогда сняли домик на берегу моря.

Но тут раздался автомобильный гудок, и Рейчел вынырнула из воспоминаний. На противоположной стороне улицы остановился автомобиль Джека – его маленький забавный «триумф», словно выходец из другой эпохи. Что-то он зачастил, это на него не похоже. Да еще приехал так рано. Рейчел помахала ему рукой.

– Хочешь кофе? – крикнул он, выходя из машины.

Она отрицательно покачала головой, и Джек в одиночестве двинулся в сторону ближайшего кафе.

Рейчел закрыла дверь и вернулась за свой стол.

Она позвонит сестре позже. Когда будет одна. А сейчас у нее полно работы. Сегодня надо наконец привести в порядок каталоги, да и вообще дел невпроворот.

Кейт сидела за компьютером в прохладном, отделанном под мрамор помещении библиотеки. Она торчала здесь с самого утра. Библиотекарша помогла Кейт найти несколько богато иллюстрированных книг, посвященных сестрам Блайт, которые она с нетерпением пролистала. Похоже, история таинственного исчезновения взбалмошной красавицы Беби стала просто неиссякаемым источником вдохновения: каких только гипотез на этот счет люди не выдвигали. Но ни одна из многочисленных версий не подтверждалась документальными свидетельствами – все сплошь романтические предположения и догадки. Поэтому, что с ней случилось на самом деле, так и оставалось неизвестным. Вскоре Кейт убедилась, что авторы толстенных трудов, в названиях которых присутствовали словосочетания «Беби Блайт» или «Дайана Блайт», публиковали абсолютно идентичные фотографии и бесконечно повторяли одни и те же факты.

Похоже, она зашла в тупик.

«Леди Ирэн Эйвондейл» набрала Кейт на экране компьютера.

Монитор вспыхнул, открыв страницу свежих ссылок: в основном некрологи, что и неудивительно, ведь Ирэн умерла совсем недавно. Кейт кликнула на одну из них.

Леди Ирэн Эйвондейл (урожденная Блайт) родилась 13 сентября 1907 года, в 1927 году вышла замуж за лорда Малькольма Эйвондейла, умерла в Девоншире, Англия, 19 марта 1999 года.

Ирэн и ее младшая сестра Дайана (1910–?) появились на свет в Дублине, в семье ирландского писателя и историка Бенедикта Блайта и его юной жены Гиневры. Семья жила небогато и скромно, однако после смерти главы ее, последовавшей в 1918 году, все коренным образом изменилось. В 1921 году мать сестер Блайт вторично вышла замуж за лорда Александра Уорбертона, вдовца и богатого наследника всего состояния семейства Уорбертон. Сестры стали выезжать в свет и считались самыми красивыми дебютантками высшего общества тех лет. Чтобы позабавить своих друзей, они проявляли чудеса изобретательности, устраивая маскарады и придумывая всякие замысловатые игры, чем неизменно вызывали всеобщее восхищение. Одной из таких игр была знаменитая охота за сокровищами в День святого Валентина: девушки убедили лорда Бивербрука, редактора газеты «Ивнинг стандард», опубликовать ряд подсказок, благодаря которым можно было обнаружить тайники, разбросанные по всему Лондону. Победителю был обещан поцелуй одной из сестер, какую он сам предпочтет. Впрочем, потом было установлено, что состязание проводилось нечестно, и открылось, что счастливый победитель принадлежал к кругу сестер Блайт и потребовал поцелуя от них обеих.

Ирэн, будучи человеком более консервативным, чем ее сестра, в 1927 году вышла замуж за сэра Малькольма Эйвондейла, известного политического деятеля, достигшего видного положения благодаря своим блестящим ораторским способностям. Он стал одним из первых сторонников Черчилля, решительно выступая против курса попустительства во внешней политике, проводимого правительством Чемберлена. Позже сэр Эйвондейл отличился на службе в Бирме, проявив незаурядный талант стратега. Его супруга во время войны также не сидела сложа руки, она работала сестрой милосердия на Девонпортской военно-морской базе в Плимуте. После таинственного исчезновения младшей сестры в 1941 году она оставила светские развлечения, найдя утешение в лоне католической церкви. Детей у них с мужем не было, но Ирэн Эйвондейл активно сотрудничала с ЮНИСЕФ и в 1976 году за усердное служение в этой области была награждена орденом Британской империи. После смерти мужа, последовавшей в 1985 году, Ирэн жила в своем имении Эндслей в Девоншире, почти никуда не выезжая, и в марте сего года скончалась.

Кейт откинулась на спинку стула и задумалась.

Ей и в голову не приходило, что сестры Блайт родились в такой сравнительно бедной семье. Какое же, должно быть, они испытали потрясение, когда в столь юном возрасте судьба вдруг даровала им богатство и вознесла в высшие слои общества: из захолустных предместий Дублина они попали в самое средоточие блестящего лондонского света. А ведь все это происходило в период между двумя войнами, в те времена происхождению придавали особое значение. Сестры Блайт не родились аристократками и все же сумели быстро достичь вершин успеха в кругу надменных людей, предававшихся бесконечным увеселениям. Должно быть, девушки и сами были незаурядными личностями.

Интересно, вспоминали ли они свою старую жизнь? Может, шутили на эту тему? Или же, подобно Кейт, постарались поскорее забыть прошлое, перешагнуть через него, позволив окружающим, чье богатое воображение питалось слухами и намеренной, искусной дезинформацией, по крупицам воссоздавать его?

Она вспомнила, как в Нью-Йорке на открытиях галерей, в ресторанах и во время всяких торжественных церемоний Дерек знакомил ее с нужными людьми. Имя ее трансформировалось из Кэти в Кейт, а биография вдруг превратилась в нечто туманное и расплывчатое, с огромным количеством белых пятен. Дерек посылал ее к бару за напитками, а сам склонялся поближе к собеседнику и доверительно понижал голос: «Да-да, она коренная лондонка. Но мать ее сейчас живет в основном на континенте. Да, много училась, в самых лучших школах. К сожалению, отец Кейт уже умер, но у него был дом в Мейфэре, самом фешенебельном районе лондонского Вест-Энда, и своя доля в музыкальной индустрии. Все пытаюсь убедить девочку остаться здесь, в Нью-Йорке, но, боюсь, это не так-то просто, у нее масса выгодных предложений».

В первый раз, случайно подслушав, она даже не поняла, о ком речь. А когда догадалась, то отвела Дерека в сторонку:

– Моя мать переехала в Малагу, а у отца никогда не было собственности. И жил он не в Мейфэре, а в маленькой квартирке за станцией метро «Бонд-стрит». В одном из так называемых домов Пибоди.

– Да какая разница. Испания, милая моя, тоже континент. А все, что находится между Оксфорд-стрит и Сент-Джеймс-парк, к твоему сведению, называется Мейфэр, будь то пентхаус или парковая скамейка.

Самоуверенность Дерека совершенно обезоружила ее. Кейт не в силах была бороться с его железной логикой. А может, у нее и в самом деле блестящее прошлое, просто она не замечала этого?

– Это называется рефрейминг: все правда, только акценты несколько смещены. Если будешь подчеркивать негатив, то и в ответ получишь негатив. Ты сейчас в Америке. А здесь любят успех, обожают честолюбцев и карьеристов. И никакой пресловутой английской сдержанности, тут у нас это неуместно. Поверь моему опыту, этим в Штатах ничего не добьешься. А для тебя время – деньги.

Тогда Кейт еще этого не понимала, но под ногами уже словно бы образовалась некая трещина. Поначалу было даже захватывающе: казалось, перед ней открылся весь мир, сбываются все ее надежды. Впервые в жизни прошлое не лежало на сердце тяжким грузом. Но трещина неудержимо расширялась и превращалась в пропасть. В сознании все глубже зиял разрыв: на самом деле она совсем не то, что из себя разыгрывает. Кейт уже не понимала, где правда, а где ложь, и больше не доверяла собственным ощущениям.

Ей вдруг пришло в голову, что в ее прошлом нет ничего плохого и скрывать ей нечего. Радости было мало, это да. Но у кого сейчас веселая, беспроблемная жизнь? Нормальную семью в наши дни днем с огнем не сыскать: все сплошь одни неблагополучные.

Неужели сестры Блайт тоже подверглись пресловутому рефреймингу? Может, и у них не обошлось без внутреннего конфликта между желаемым и действительным?

Кейт потерла глаза и посмотрела на массивные часы, висевшие на стене над стойкой дежурного библиотекаря.

Пора выпить кофе.

Она прихватила стопку книг и вышла на яркое солнце Мэрилебоун-роуд в поисках ближайшего кафе.

Устроившись на скамейке в Грейс-Инн-Гарденз, Рейчел собралась перекусить бутербродом с тунцом. Планировка этого общественного парка, одного из самых больших в Лондоне, была тщательно продумана: газоны с аккуратно подстриженной травой четко прорезались посыпанными гравием дорожками. Их со всех сторон окружали выстроенные из красного кирпича импозантные здания нотариальных и адвокатских контор. Парк уже наполнился клерками, которые, воспользовавшись прекрасной погодой, поглощали ланч в тени высоких платанов.

Она отхлебнула холодной диетической кока-колы. И как это Анна выносит испанскую жару? Пальцы ее машинально нащупали листок с номером телефона, который она сунула в карман платья перед самым уходом. Ну конечно, там совсем другой климат. Англия не создана для такой погоды. На континенте жара переносится легче.

Рейчел развернула бумагу, в которую был упакован бутерброд, но он так и остался лежать у нее на коленях нетронутым. Ее внимание привлекла молодая пара, которая явно пыталась отыскать укромный уголок. В конце концов они устроились на траве за высокой стеной кустарника. И, забыв о еде, сразу принялись обниматься.

Рейчел вдруг почувствовала себя старой, одинокой и никому не нужной.

Снова всплыли воспоминания, от которых она хотела избавиться утром. Теперь ничто не отвлекало Рейчел от них.

Кто был во всем виноват? Он, Райан? Или она сама? Или, может быть, сестра?

В глубине души ей отчаянно хотелось снять с себя всю вину и переложить ее на кого-нибудь другого. Рейчел до сих пор обижалась на Анну, что было совершенно нелепо. Хотя и вполне объяснимо.

Кэти тогда была еще совсем маленькая. Хорошенькая такая, только-только начала ходить.

Маленькая невинная крошка.

И снова ее охватил стыд.

В то время Райан, отец Кэти, работал гастрольным администратором у «Роллинг стоунз». Рейчел не помнила уже, как ему удалось к ним устроиться, но в тот короткий период времени Райан вел себя так, что вполне мог бы стать равноправным членом группы. У него были все задатки рок-звезды: и гонор, и драйв, и особый шарм. Единственный раз в жизни у Райана тогда завелись деньги. Он уже вовсю строил планы, как начнет записывать один диск за другим. Говорил, что Мик сразу заметил его талант и хочет помочь ему. Райан запросто звал лидера рок-группы «Роллинг стоунз» Миком – так все тогда называли его в их тусовке. Кажется, отца Кэти даже приглашали на выходные в загородный дом Джаггера, но он так ни разу туда и не съездил.

Рядом с Анной и Райаном Рейчел чувствовала себя совсем старухой, ей казалось, что им скучно с ней общаться. Они с Полом занимались своим бизнесом: оценка старых домов, вывоз и подготовка к аукциону вещей. В общем, выглядели чуть ли не старьевщиками. В те дни Мэрилебоун был чуть ли не захолустьем. А престижными районами Лондона считались Челси, Кингс-роуд, Хэмпстед… в общем, что угодно, только не тот, где жили они с Полом.

И детей у них не было. Для Рейчел это уже стало навязчивой идеей. Куда бы она ни пошла, всюду ей бросались в глаза детишки, беременные женщины, мамы с колясками, счастливые семьи. Бездетная жизнь казалась ей безрадостной черной дырой, всасывающей в себя все прелести семейного существования. Как они с Полом ни изощрялись, у них ничего не получалось: забеременеть Рейчел так и не смогла. Потом они прекратили попытки, уж слишком тягостное это было занятие. От секса оба не получали никакого удовлетворения, он стал для них пустой тратой времени, изматывающей работой, за которую они, месяц за месяцем, не получали никакого вознаграждения.

Тогда они решили больше не думать об этом и отправились к морю.

И как раз в это время к ним в гости на несколько дней приехала Анна со своим семейством. Сестра так и светилась радостью и, судя по всему, была очень счастлива. Анна носила мини-юбки, открывающие ее длинные стройные ножки, и непрерывно смеялась. Она явно гордилась Райаном: уверенным в себе, мужественным, таким привлекательным и сексуальным. Жизнь у них была на подъеме – как говорится, удалась. А главное, у них была Кэти. Первый ребенок и, как они думали, наверняка не последний.

И вот тогда Рейчел вдруг почему-то возненавидела своего Пола. Он стал казаться ей степенным и чопорным ханжой и даже неполноценным человеком. Женаты они были уже шесть лет. Когда Рейчел выходила за него, то представляла свое будущее совершенно иначе. А он обманул все ее ожидания.

И эта горечь настолько отравляла Рейчел жизнь, что она больше не могла здраво оценивать ситуацию. Яд буквально сочился из нее и угрожал поглотить даже Анну.

Рейчел снова посмотрела на юную парочку, притаившуюся в густой тени. Они уже не обращали внимания ни на кого вокруг. Служебный роман? Или тайная связь, которую приходится ото всех тщательно скрывать?

В то лето она, помнится, купила новое платье. Дорогущее, от прославленной Зандры Роудс. Это случилось еще за неделю до их приезда, и, примеряя платье, Рейчел уже понимала, что делает это не просто так. Нет-нет, она купила его не для того, чтобы красоваться перед сестрой и ее мужем! Платье было с большим вырезом, спадающее вниз свободными складками. Оно привлекало внимание, от него было трудно глаза оторвать, в нем Рейчел казалась себе соблазнительной, элегантной и по-настоящему женственной.

Целую неделю они тогда пили красное вино, пожалуй, слишком много, и слишком много курили марихуаны.

Под воздействием вина и травки движения Рейчел были замедленными и придавали ей еще больше чувственности. Она то и дело ловила на себе восхищенные взгляды Райана. И нарочито громко смеялась, когда тот шутил. Наклонялась к нему поближе, чтобы лучше слышать, заглядывала ему в глаза, да и рука ее на его плече задерживалась чуть дольше, чем нужно. И Райан в ответ тоже ловил каждое ее слово, словно чувствовал, что так надо. Пришло наконец его время, и он получает признание, которого заслуживает. От Рейчел не укрылось, что Пол все время за ней наблюдает… криво улыбается, а в глазах мечется ярость. Она ведь вертела хвостом, даже не пытаясь этого скрыть: таким образом она наказывала мужа.

Анна ничего не замечала, ей хватало забот с Кэти: она следила только за дочкой, постоянно спасая малышку от многочисленных опасностей. А Рейчел только того и надо было.

Она не привыкла к тому, что в доме ребенок. Не понимала, что за детьми, которые вечно проказничают, переворачивая все вверх дном и стремясь непременно потрогать все руками, постоянно нужен глаз да глаз.

Рейчел подняла голову: по синему небу медленно плыли белоснежные, как хлопок, облака. Господи, как тяжело все это вспоминать, и с годами не становится легче.

Тогда она была еще что надо: гибкая фигурка, упругие формы. А ее сестра после родов уже слегка расплылась, располнела. Анна всегда надевала закрытый купальник с заостренным на сосках лифом. А Рейчел не собиралась ничего скрывать и щеголяла в фиолетовом бикини. Смазывала руки и ноги особым маслом для младенцев. И всегда носила модные тогда квадратные солнцезащитные очки.

В тот день она отослала Пола в магазин прикупить еды.

А они отправились на пляж. Кэти все время убегала к воде, то и дело пыталась есть песок. Скоро малышка перегрелась на солнце, устала, ей захотелось спать. Анна потащила дочку по крутой дорожке в гору, чтобы уложить дома в постель. Девочка не слушалась и вовсю капризничала.

Когда они остались вдвоем, Рейчел сняла лифчик и легла на живот. Райан передал ей косячок. Она протянула за ним руку, не обращая внимания на то, что демонстрирует перед ним обнаженные груди, потом лениво перевернулась на спину и, строя из себя искушенную в таких делах дамочку, сделала глубокую затяжку. Он притворился, что не обращает внимания, что ему все равно. Закрыл глаза и перевернулся на спину.

Но Рейчел все поняла.

А потом, когда уже вечерело, когда она успела принять душ и надушиться…

– Ой, я забыла на берегу очки. Сбегаю принесу!

– Давай я сбегаю, – вызвался Пол.

Рейчел резко повернулась к мужу и саркастически поинтересовалась:

– Интересно, где ты собираешься их искать? Ведь ты сегодня не был с нами на пляже!

В ответ он так посмотрел на нее тогда, что она до сих пор не может забыть этого его взгляда.

Пол встал, взял ключи от машины.

– Съезжу, прокачусь, – только и сказал он и был таков.

И она его не остановила. Этот момент все и решил. Они оба все поняли. У Рейчел было такое чувство, что она не владеет собой, что ее несет какая-то страшная сила, противостоять которой она не в состоянии.

Райан сидел на ступеньках дома и курил.

Рейчел прошла мимо.

– Я потеряла на пляже очки, – сказала она.

И больше ничего. Да и нечего было больше говорить.

Он встал.

Она продолжала идти, немного впереди.

Он неторопливо, с ленцой, шагал следом.

Наступили сумерки, на пляже уже почти никого не было, только какой-то мужчина выгуливал собаку.

На прибрежных скалах имелась узенькая ниша, окруженная высокими каменными стенами. Когда Рейчел подошла к ней, Райан уже почти догнал ее, она слышала за спиной его частое, жаркое и нетерпеливое дыхание. Но теперь не осталось и следа от той восхитительной напряженности, насквозь пронизанной чувством опасности, которую она испытала здесь днем. Как только Рейчел обернулась, он бросился на нее, крепко обнял, прижал к себе. Она стукнулась головой о скалу, волосы ее цеплялись за шершавую поверхность. Райан резко сорвал тонкую кофточку, вцепился пальцами ей в бедра и резким движением вошел в нее. Он оказался крупнее, чем Пол, ей было больно. Рейчел попыталась вырваться, но он держал ее крепко и двигался в ней все яростней. И вдруг с ужасающей ясностью она сбросила наваждение и поняла: сейчас происходит нечто похожее на кровосмешение. Это потрясло ее.

Тут послышались крики Анны. Голос ее звучал неестественно, казалось, она плакала. Она разыскивала своего мужа… и сестру.

Рейчел попыталась вырваться, но Райан зажал ей рот рукой и продолжил свое дело.

Наконец он кончил. Господи, как долго это продолжалось, невероятно долго! Горячая струйка побежала вниз по внутренней стороне ее ноги.

Рейчел снова вздрогнула. Воспоминание обожгло ее стыдом и отвращением к себе, оно было столь свежим, будто все случилось не много лет назад, а только вчера.

В доме тогда оставалась лишь Кэти, совсем одна. Когда они вернулись, она была вся в крови и плакала. Девочка упала и сильно ударилась обо что-то головой. Слава богу, рана оказалась несерьезная. И слава богу, с ней, Рейчел, тоже ничего страшного не случилось.

Она тогда не забеременела.

Зато заработала герпес. Ей долго пришлось растолковывать Полу, что это за болезнь и какие их ждут последствия. Болезнь осталась с ней навсегда. Пол уехал и несколько недель не показывался, дело шло к разводу. Но потом муж вернулся, и с тех пор всякий раз, когда они занимались любовью, ей казалось, что она вывалялась в грязи.

Шло время, и знакомые уже перестали спрашивать, когда же они заведут детей.

Рейчел встала и бросила несъеденный бутерброд в урну.

Анна так ни о чем и не догадалась.

Или все-таки догадалась?

Трудно сказать, насколько болтлив был Райан в пьяном виде, какие горькие и жестокие истины могли обрушиться на голову ее сестры. Эта рана никогда не заживет, и тяжесть этой тайны порой бывала невыносима.

Тем летом, поддавшись навязчивой идее, она потеряла себя. И потом уже не могла смотреть на мир, как прежде, свысока, не могла больше презирать сестру, не могла спорить с Полом, а уж тем более – выйти из спора победительницей. Она согрешила в библейском смысле этого слова, она утратила добродетель, стала падшей женщиной и с тех пор постоянно как бы пребывала в чистилище. Теперь Рейчел было не важно, что о ней говорят, ведь она-то знала, что недостойна быть рядом с людьми по-настоящему порядочными и нравственно твердыми.

Покидая парк, она всматривалась в лица людей, которые проплывали мимо. Как безмятежно они отдыхают на травке в этот прекрасный летний день. Интересно, много ли среди них тех, кто предавал своих близких? А тех, кто предавал себя самого?

Стуча каблучками по мостовой, она возвращалась в офис.

Вообще-то, Рейчел не любила красные туфли. Но, надевая их, она как бы признавала то, о чем никто другой не знал и не мог догадываться: для нее это был внешний знак ее нравственного падения.

Вернувшись на Джокиз-филдс, она обнаружила, что офис закрыт. Джек куда-то вышел. Открыв дверь своим ключом, Рейчел направилась прямо к столу, решительно достав бумажку с телефоном. Набрала номер и облегченно вздохнула, поняв, что попала на автоответчик: «Здравствуйте, вы позвонили Анне. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка, и я вам перезвоню».

– Это Рейчел. Дорогая, приехала Кэти, остановилась у меня. Что-то у нее там стряслось с ее другом, подробностей я не знаю. И… я подумала, что ты должна быть в курсе.

Она положила трубку. Отодвинула кресло, села и уставилась на кучу бумаг на столе.

Самого главного Рейчел так и не сказала: «У Кэти серьезные неприятности. Я боюсь за нее. Я не знаю, что делать».

Но с другой стороны, ее отношения с Анной всегда определялись тем, что не сказано вслух.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

8 августа 1933 года

Моя дорогая Птичка!

Какая ты все-таки храбрая, что разъезжаешь по сельской местности в этой старой машине, которая того и гляди развалится, выступаешь с речами и агитируешь за Малькольма! Я считаю, что ты для него – величайшее, просто бесценное приобретение. Но уверена ли ты, что это прилично для дамы твоего положения? Не сомневаюсь, что, когда лет через десять ты пригласишь меня в дом номер 10 по Даунинг-стрит на чашку чая, я буду думать иначе, но пока очень беспокоюсь. Я втайне надеялась, что ты единственный человек во всем мире, который еще не сошел с ума, и что Эндслей мог бы стать тихой гаванью, где можно укрыться от губительного влияния идей радикальных политиков, которые снизошли до нас, бедных обывателей. Однако вижу, что и у вас дома теперь придется за столом поддерживать разговоры о политике. Увы, нынче так повсюду. По этой самой причине я и подумать боюсь о том, чтобы в выходные навестить Нэнси. Однако Ник собирается к ним поехать, говорит, что ему страшно надоела невыносимая лондонская духота. Да я и сама не прочь окунуться в жаркий день в прохладную воду. Бассейн у них и впрямь великолепный, а то бы я ни за что не поехала.

Из Парижа вернулся лорд Р., и сегодня мне от его имени прислали удивительно красивое платье. Я просто не знала, что и подумать! Позвонила по телефону, сказала, что это, должно быть, ошибка. Но лорд Р. успокоил меня и заверил, что это идея его жены: дескать, они оба очень хотели бы видеть меня в нем на следующей неделе в Вутоне. Меня пугает только то, что платье мне как раз впору, как в сказке. Не могу понять, чего он хочет.

Ник скоро уезжает в Портофино, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на рельсы перед колесами его поезда. Интересно, с какой скоростью должен ехать паровоз, чтобы это имело успех? Как ты думаешь, возможно ли скончаться исключительно от страстного физического желания? Какой бы мне придумать предлог, чтобы тоже отправиться в Италию? Вот если бы кто-нибудь прислал мне приглашение в гости. Разумеется, на помощь Маман тут рассчитывать нечего, придется изощряться самой. Да, кстати! Пинки сделал предложение Глории Мэннинг, и бедняжка ответила ему согласием! Теперь он всюду ходит с испуганным лицом, как человек, которому предстоит посетить дантиста.

Интересно, знает ли Глория, какие мокрые у него губы, когда он целуется?

Твоя тоскующая заговорщица и интриганка

Б.

Кейт сидела в итальянском кафе, попивала крепкий капучино и листала книжку с фотографиями Битона, которую ей порекомендовали в библиотеке. На каждой странице были помещены фото представителей высшего общества в период между двумя войнами. Да уж, то был поистине «золотой век». Эти баловни судьбы смотрели на нее из другой эпохи с уверенностью молодости и непоколебимым высокомерием высших существ. Защищенные богатством и красотой, простому смертному они казались небожителями, которых ничто низменное или неприятное коснуться просто не может.

Внезапно Кейт остановилась.

Ее внимание привлекла фотография, на которой были запечатлены несколько молодых людей в купальных костюмах: освещенные яркими лучами дневного солнца, они весело смеялись, стоя на краю бассейна.

Лицо одного из них показалось Кейт очень знакомым. Она пробежала глазами подпись под фотографией: «Дэвид Астор, Николас Уорбертон и Билл Фартинг принимают солнечные ванны. 1931 год».

Да это же тот самый юноша-моряк с фотографии, хранящейся в коробке из-под обуви! Высокий, крепкий и мускулистый, те же живые черные глаза. В лице нечто харизматическое. Он был не только невероятно хорош собой и сложен как Аполлон, но и держался с необычайным достоинством.

Кейт долго всматривалась в эту фотографию. Николас Уорбертон. Без сомнения, тот самый загадочный моряк. Она вдруг вспомнила, где раньше встречала эту фамилию. Мог ли юноша с фотографии быть как-то связан с отчимом сестер Блайт? Она открыла алфавитный указатель в конце книги, поискала, нет ли еще его фотографий. К сожалению, только одна.

Оставив кофе недопитым, Кейт быстро заплатила по счету и, пробираясь сквозь толпы спешащих на обед людей, направилась обратно в библиотеку.

Усевшись на свое место, она набрала на клавиатуре компьютера «Николас Уорбертон» и нетерпеливо нажала клавишу поиска. Компьютер выдал ей двух человек с такими данными (зубного врача с Харли-стрит и какого-то профессора из Канады), а также ссылки на сайт отеля «Бельмонт» в Мейфэре и на сайт магазина хлебобулочных изделий Уорбертона, где расхваливались достоинства хлеба из цельнозерновой муки.

Кейт попробовала прибегнуть к помощи других поисковых систем. Опять ничего.

Тогда она набрала «линкор королевских ВМС „Яркий“» – именно это название было вышито у моряка на фуражке.

На экране появилось окно «История порта Плимут». Ага, вот: «Королевские казармы военно-морского флота в Кейхэме, в которых проживала команда линкора королевских ВМС „Яркий“, в 1934 году переименованного в „Дрейк“».

Значит, Николас Уорбертон служил на флоте где-то до 1934 года, ведь как раз тогда и была сделана та фотография из коробки. Интересно, служил ли он во время Первой мировой войны? Если да, то это означает, что он был значительно старше Дайаны.

Кейт вернулась на страницу «История порта Плимут» и записала несколько имен и адрес военно-морской базы. Если отправить запрос в соответствующий архив, ей, возможно, пришлют какую-то информацию.

Разочарованно вздохнув, она набрала «лорд Александр Уорбертон».

Снова выскочили ссылки: на хлебобулочные изделия Уорбертона, на принадлежащее Национальному тресту большое поместье в Хэмпшире и еще несколько аналогичных тем, которые она уже успела просмотреть ранее. Кейт кликнула на сайт Национального треста.

Харгрейвс-Хаус представляет собой обширное частное имение. Владельцы его явились пионерами движения за органическое сельское хозяйство в Англии. Земля и дом, построенный в викторианском стиле поздней неоготики, были завещаны государству лордом Александром Уорбертоном после смерти его жены, леди Уорбертон, в 1972 году. В период между двумя войнами Харгрейвс-Хаус был куплен для пожелавшей удалиться от света и бурной лондонской жизни леди Уорбертон и сыграл большую роль в ее обширной благотворительной деятельности, давая кров над головой беженцам католического вероисповедания со всей Европы. Именно необходимость обеспечивать им пропитание и, в частности, опыт организации во время Второй мировой войны приютов для эвакуированных детей из лондонского Ист-Энда, многие из которых от недоедания страдали рахитом, послужила для леди Уорбертон толчком начать эксперименты в области сельского хозяйства. Лорд Уорбертон предпочел сельской местности Лондон и остаток жизни прожил в столице один, занимаясь в основном политикой. Его особняк на Сент-Джеймс-сквер, 5, ныне является лондонской штаб-квартирой так называемого Клуба Среды – правого крыла особой секции Консервативной партии, и попасть туда простому смертному можно только по специальному приглашению. В настоящее время Харгрейвс-Хаус производит широкий ассортимент натуральных, экологически чистых продуктов. Это широко известное и весьма успешное аграрное предприятие, обладающее огромным бесценным опытом в своей области; кроме того, здесь проводятся различные мероприятия, связанные с дальнейшим развитием органического сельского хозяйства. В самом доме располагаются кафе и магазин.

Кейт быстренько просмотрела фотографии, на которых зеленели обширные поля и ухоженные сады, далее шли интерьеры довольно мрачного дома, сплошь отделанного красным деревом, а вот и светлое, вполне современного вида кафе, расположенное в одном из перестроенных для этого амбаров.

Хмурясь, она вернулась назад и кликнула ссылку на отель «Бельмонт» в Мейфэре. Открылась страница, посвященная истории этого маленького частного отеля, расположенного на Хилл-стрит.

Открытый в 1923 году, «Бельмонт» первоначально был построен как ряд небольших, но роскошных холостяцких апартаментов, с рестораном и консьержем на первом этаже. Он функционировал как частный клуб, вступить в который можно было только по рекомендации. Дамам вход в помещения клуба был строго запрещен, за исключением бара, находящегося на цокольном этаже. Со временем «Бельмонт» стал популярным исключительно в качестве ночного заведения с казино. Именно здесь один из учредителей отеля, наследник хлебобулочного бизнеса Николас Уорбертон, однажды проиграл двадцать тысяч фунтов стерлингов, заключив пари о том, какого цвета будет галстук на Эдуарде VIII во время его отречения от престола. «Какого бы цвета галстук ни был, – заметил он, – не сомневаюсь, что сам его король выбирать не станет». Хотя в настоящее время «Бельмонт» считается лучшим пятизвездочным отелем во всем Мейфэре, его казино остается закрытым и доступно исключительно для членов клуба, известного под незатейливым названием «106». При нем также имеется сигарная комната, куда допускаются все гости, зарегистрированные в отеле.

Кейт еще раз перечитала текст. Так, значит, Николас Уорбертон был сыном лорда Уорбертона и его наследником. А после того как его отец повторно вступил в брак, он стал также и сводным братом Ирэн и Дайаны Блайт!

Обнаружив ту старую обувную коробку, она сразу почувствовала: все предметы в ней хранятся как память о любовной связи. Неужели она ошиблась? А может быть, Беби Блайт и Николас Уорбертон просто-напросто пренебрегли условностями и нарушили правила приличия? Возможно, эта связь так и осталась для всех тайной, и именно поэтому коробка была спрятана?

Но если это правда, то почему коробка хранилась в Эндслее?

Кейт подперла рукой подбородок и задумалась.

У лорда Уорбертона был сын. И тем не менее все свое огромное имущество он завещал государству.

Почему? Неужели Николас погиб на войне?

Такое чувство, что кто-то постарался полностью стереть всякие следы существования Николаса Уорбертона в этом мире, словно его никогда и не было на свете.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

14 сентября 1934 года

Моя дорогая!

Так славно снова получить от тебя весточку. Мне очень жаль, если я обидела тебя своими танцами в фонтане на площади Пикадилли, но дело в том, что я ничего не помню. И если бы не фотографии в газетах, могла бы чем угодно поклясться, что все это время провалялась в постели. Впрочем, я помню, что ночью было очень жарко, и после того как кафе «Де Пари» закрылось, абсолютно некуда было пойти. Полагаю, что ты как жена будущего премьер-министра осуждаешь мое поведение, ведь оно дурно отражается на карьере твоего супруга. А теперь взгляни на это иначе: чем возмутительней я себя веду, тем респектабельней рядом со мной выглядишь ты. Вот и выходит, что я оказываю тебе громадную услугу. В эти выходные мы все отбываем в Гудвуд, а потом в Ниццу, так что несколько недель ты можешь спокойно отдыхать и читать «Таймс», ничего не опасаясь.

Я понимаю, что, когда ты советуешь мне не отвергать ухаживаний Джеффри Тиндейла, твоими устами говорит само благоразумие. Я согласна: человек он действительно занятный и к тому же очень богат. Но ведь Джеффри похож на жабу. И ты ошибаешься, если думаешь, что Маман не дает мне подобных советов, я слышу их от нее поминутно, с утра и до вечера. Когда-нибудь я обязательно выйду замуж, возможно даже очень скоро, но пока в жизни так много радости и веселья. А пройти к алтарю, вся закутанная в тюль, я еще успею. И мы с тобой обе прекрасно знаем, с кем бы я хотела стоять рядом, если вдруг соберусь под венец!

Прошу тебя, давай останемся друзьями, дорогая. А теперь я тебя немного повеселю. Угадай, кого я встретила на прошлой неделе? Элеонору! Она заказывала костюм для сафари и целый арсенал новых ружей. Бедняжка приняла предложение какого-то старика, из которого уже песок сыплется. Жених ее – кофейный плантатор, плантация его находится где-то в мрачных дебрях Кении. Он, оказывается, друг ее отца, и в последний раз она его видела, когда ей было шесть лет. Такой оживленной я Элеонору не припомню. Представляю, на что она будет похожа, когда напялит на себя это хаки, – на огромный тент. Вряд ли ей понадобятся все ее ружья: увидев этот наряд, самый кровожадный лев испугается и убежит.

Кстати, Энн отказалась от коммунистических идей. Это случилось после того, как однажды она вернулась домой пораньше (хотела успеть припрятать новую шляпку) и застукала своего Пола с жутко волосатой журналисткой из «Уик». Представляешь, они мычали, как коровы, и даже не слышали, что она вошла. Как мне жаль Энн. Она так страдает. Но нет худа без добра: ей всегда страшно хотелось снова поесть икры и почитать журнал «Вог», а еще – выбросить эти ужасные практичные башмаки и отправиться куда-нибудь потанцевать. Я сразу взяла ее с собой к Скоттам на самый упадочнический буржуазный обед, а потом, совершенно пьяные от шампанского, мы потопали в магазин Симпсона и купили ей модный, сногсшибательный плащ переливчато-синего цвета. И хотя Пол отправил жене четыре покаянных письма, умоляя вернуться, отец Энн уже связался с адвокатами. Она говорит, что до конца дней своих будет помнить этот кошмар: как она стояла в дверях и не могла понять, что это он делает с маленьким темноволосым человечком с усиками и дряблой грудью.

Я все время вспоминаю о тебе: когда открываю празднества, когда произношу какой-нибудь спич, когда разрезаю ленточку на открытии очередной местной библиотеки. Какая ты у меня добрая! Малькольма я вижу в Лондоне лишь мельком: он проносится из одного зала в другой, словно некое расплывчатое пятно в темную полоску. Ты же понимаешь, мы с твоим супругом вращаемся в разных кругах. Не сомневаюсь, он осуждает меня, несмотря на все твои уверения. Он вечно рассуждает о «правящем классе». Неудивительно, что Дражайший Супруг нашей Маман, как только увидит его, так весь и сияет от счастья. Я вполне серьезно. Щеки у Старого Служаки натурально краснеют! Я вполне допускаю, что он слегка увлечен Малькольмом, и его можно понять, принимая во внимание то, что бедняга женат на Маман. Однажды, месяц назад, мы собирались ужинать в ресторане отеля «Дорчестер», и я не сомневалась, что мне предстоит выслушать суровую лекцию о морали и нравственности. Но в парламенте как раз случилось голосование, и, слава богу, в самую последнюю минуту Малькольма туда вызвали. Я понимаю, что ты любишь мужа и что он для тебя самый близкий человек, но не могу сказать, что была разочарована его уходом.

Ах, ангел мой, кому же я могу излить всю свою душу, если не тебе? Ведь никто другой не знает меня так хорошо, как ты.

Крепко любящая тебя,

Б.

Национальная портретная галерея значительно уступала просто Национальной галерее, расположенной по соседству. Она была далеко не такая громадная, хотя тоже не маленькая. Множество залов, заполненных портретами известных людей, тянулись один за другим, демонстрируя самые разные, на любой вкус, стили изобразительного искусства: от полотен эпохи Тюдоров до вполне современных картин, фотографий и рисунков. Кого здесь только не было: члены королевских семейств, государственные деятели, ученые, писатели, художники, композиторы, артисты. Одни взирали на посетителей из портретных рам самоуверенно, другие – дерзко и вызывающе, третьи – смиренно, а некоторые – рассеянно или даже равнодушно. Перед глазами Кейт разворачивалась сложная картина бесконечной ярмарки тщеславия, демонстрирующей менявшиеся на протяжении нескольких веков социальные стандарты и моды, а также извечно присущие человеку гордыню, доблесть, смирение и покорность судьбе.

Кейт всегда поражала портретная галерея – этот типично английский институт, специально придуманный для народа, представители которого полагают сущим проклятием необходимость смотреть на другого человека или, хуже того, самому быть объектом созерцания. А здесь можно открыто разглядывать других людей и в тысячах самых разных лиц прослеживать ту тонкую ниточку, из которой ткется национальный характер. Пробиваясь сквозь толпы туристов по центральной деревянной лестнице на второй этаж, Кейт на минуту остановилась: у нее вдруг задрожали ноги и закружилась голова. Сказывались нерегулярное питание и недосыпание. В последние дни стояла редкая для Англии жара – разве уснешь в такой духоте? Да и тут, в галерее, похоже, экономят на кондиционерах. Но бессонница Кейт объяснялась не только жарой: ее измучили сомнения, правильно ли она сделала, что сожгла письмо. Может, стоило все-таки прочитать его? С другой стороны, зря, что ли, она уехала в Лондон? Мысли бедняжки ходили по кругу, и ее уверенность в себе постепенно таяла.

Кейт добралась до верхней площадки и присела на скамейку. Ах, если бы можно было сейчас не думать, если бы можно было взять и на время выключить мозг. К ней подошел охранник, спортивного вида молодой человек в форме:

– Вам нехорошо?