Дебютантка Тессаро Кэтлин

– Очень страшное!

– В таком случае, – он потер руки, – я сейчас умру от любопытства!

– Да?.. Ну хорошо. – Кейт смущенно улыбнулась. – Мне приснилось, что я гуляла с одним человеком… с мужчиной… Мы шли по какой-то открытой местности: по полю или лугу, а может, по парку – в общем, что-то в этом роде, и… – она замолчала, сама удивляясь тому, как нелегко это выговорить, – и он держал меня за руку.

Джек смотрел на нее, ожидая продолжения:

– Это все?

– Да… Понимаете, это особого рода сон: когда просыпаешься, кажется, что он еще не кончился, и тебя охватывает удивительно теплое чувство близости к кому-то… – Кейт замолчала, внезапно смутившись. – Это было так… приятно.

– Приятно?

– Ну да.

– А я-то надеялся услышать что-то такое… эдакое.

– Например?

– Ну не знаю… Думал, может, в вашем сне присутствовали… цирковая лошадь, парочка сексапильных близнецов и бочонок взбитых сливок.

– Берегитесь, мистер Коутс, вы играете с огнем!

– Это называется принимать желаемое за действительное, мисс Альбион.

– А кроме того, – она закатила глаза, – взбитые сливки – это так старомодно.

– Да я и сам старомоден.

– Да уж. Вы весьма консервативный мужчина.

Какое-то время они сидели молча.

– Честно говоря, – признался Джек, – я уже давно никого не держал за руку.

– Лично меня это абсолютно не удивляет.

Просвистев какой-то отрывок из Моцарта, он вытянул обе руки и осторожно погладил ее пальцы.

– Что за новости! – предостерегающе воскликнула Кейт. – И думать ни о чем таком не смейте, змий вы этакий!

– Змий? Какой изысканный комплимент.

– Я вам больше не доверяю. Понятно, господин сердцеед?

– Сердцеед? Ну, с меня хватит! – Джек схватил ее кисть и с силой шлепнул руку на стол.

– Что вы делаете?

– Хочу подержать вас за руку, – заявил он. – И прекратите дергаться, как припадочная.

– Что за глупости! – Кейт с силой попыталась выдернуть руку.

– Ничего не глупости! Я хочу, чтобы мы с вами… Господи! Да можете вы посидеть смирно?

– А вы не валяйте дурака!

– Нет, Кейт, я вполне серьезно: мне очень хочется подержать вас за руку.

– Кэти.

– Что-о?

– На самом деле меня зовут не Кейт, а Кэти.

– Ну что же, весьма своевременное заявление, обязательно приму это к сведению. Может, хотите сообщить еще какие-нибудь подробности?

– Не сейчас.

– Тогда к делу. – Он перевернул ее кисть ладонью вверх.

– Да прекратите же! – засмеялась Кейт, шлепнув его по руке.

– Но почему? – спросил Джек, всерьез протягивая ей руку. – В конце концов, что тут такого?

Она не ответила. И не убрала руки, когда он сплел свои теплые и ее прохладные пальцы и крепко сжал их.

– Вот видите, Кэти, ничего страшного не случилось.

– Нет, вы точно ненормальный.

И тем не менее какое-то время они сидели так, молча глядя на улицу, и расплели пальцы, только когда принесли еду.

Утолив голод, они отправились в «Марин айс» – итальянский ресторан, где подавали много сортов мороженого. Джек заказал Кейт фисташковое, а себе – шоколадное. Потом оба медленно двинулись по Примроуз-Хилл. Ночной воздух был теплым. Они дошли до того места, откуда сверху был виден весь Лондон, и сели на скамейку.

– Уже поздно.

– Да.

– Пора домой.

– Если хотите, я вас провожу.

Но оба не сдвинулись с места.

Вдруг Кейт протянула руку, указывая на неясную тень, маячившую вдалеке:

– Что это там такое?

– Некое строение, наверняка представляющее собой архитектурную и культурную ценность.

– Гмм…

Он протянул руку к указателю в нескольких футах:

– Вон там карта, можно посмотреть.

– Да, можно…

Они снова не сдвинулись с места, любуясь на мерцающие в прозрачном небе редкие звездочки.

– У вас на лбу шрам.

– Да. Сама не помню, откуда он взялся. Наверное, упала, когда была маленькая.

Внезапно налетел ветерок, ветки деревьев с шумом закачались. Вдали мерцали огни Лондона: казалось, будто там раскинулась ярмарка с аттракционами и музыкой и что шум ее глухо доносится издалека, словно темнота ночи поглощает все звуки.

– Вы скучаете по Нью-Йорку?

Она повернулась к нему:

– С какой стати?

– Не знаю. Что это вы сразу напряглись, я задал вполне невинный вопрос.

– Ничего я не напряглась.

Джек усмехнулся.

– Перестаньте ухмыляться, – сказала Кейт.

– Ладно, не буду… Серьезно, вы скучаете по Нью-Йорку?

– Иногда.

Он вытянул перед собой свои длиннющие ноги.

– А по… как бы это поделикатнее выразиться… по вашему американскому возлюбленному?

– Что-о? А вам-то какое дело до этого? – возмутилась Кейт. – С какой стати вы задаете мне такие вопросы?

Он пожал плечами:

– Сам не знаю. Предлагаю на выбор три варианта: а) я провожу социологический опрос; б) я сотрудник британских спецслужб; в) я просто поинтересовался из любопытства. Нужное подчеркнуть.

Кейт тяжело вздохнула. Джек посерьезнел.

– Неужели так сильно скучаете?

– Дело в том, что… – Она замолчала, сложив руки на груди.

– Ну же, договаривайте.

– Все было не так-то просто.

– В наше время все вокруг очень сложно.

Кейт посмотрела на него искоса:

– Я была содержанкой.

Раньше она ни за что не произнесла бы это вслух. Фраза прозвучала несколько вычурно: так, наверное, разговаривали в XIX веке.

Джек рассмеялся:

– Не понял! Кем вы были?

– Содержанкой.

На этот раз слово прозвучало отчетливей.

Он перестал смеяться. Во взгляде его что-то изменилось, исчезла прежняя теплота.

– Вы меня осуждаете, – сделала вывод Кейт, разглядывая носки своих туфель. – Все правильно. Я и сама себя осуждаю.

– Тогда зачем вам это было надо?

Он старался говорить равнодушно-нейтральным тоном, но в самом смысле вопроса уже таилось порицание, словно школьный учитель допрашивал провинившуюся ученицу.

Кейт подняла голову и удивленно посмотрела на него снизу вверх, словно сама недоумевала.

– Не знаю.

У Джека было такое чувство, будто все, что сейчас происходит, нереально, даже говорить было трудно, словно во сне.

– Вы любите его?

– Простите, что вы сказали? – Она смотрела на него невидящим взглядом.

– Ладно, замнем.

Кейт страшно было говорить об этом. И не говорить тоже страшно. Но теперь она зашла слишком далеко, чтобы отступать.

– Это не любовь.

– Тогда что же?

– Что-то вроде душевного расстройства.

Этот ответ окончательно выбил Джека из колеи. Совсем не так он все себе представлял. Он-то надеялся, что этот очаровательный вечер закончится романтично, а тут вон как все обернулось. Такое чувство, что его надули. Он слепо уставился вдаль, на Примроуз-Хилл, и словно утратил способность соображать. Надо было хоть что-то сказать Кейт, хоть как-то ее утешить, пусть даже из вежливости, но все слова застряли в горле. Но с другой стороны, прекращать этот разговор ему тоже не хотелось.

– Он богат?

Мерзкий вопрос, Джек сразу пожалел, что задал его.

– Богаче, чем некоторые.

– Ваш клиент?

Кейт вскинула голову и пристально посмотрела ему в глаза. Его вопросы казались назойливыми, от них трудно было отвязаться.

– Не хотите – не отвечайте, – смягчился Джек.

– Да, вы, скорее всего, правы, ни к чему это все тут размазывать. Простите меня.

– Я вовсе не хотел…

– Да-да, конечно, – сказала она и встала. – Знаете что, я, пожалуй, пойду, не провожайте меня.

– Что за глупости, – ответил он и тоже встал.

– Я бы хотела побыть одна.

– Кэти…

Она обожгла его яростным взглядом.

Он сунул руки в карманы, уставился в темное пространство и прекратил всякие попытки снова заговорить с ней.

– Тем более что нам не по пути. – Она взяла сумочку и забросила ее через плечо. – Да и поздно уже. Слишком поздно.

Джек сделал шаг назад, пропуская ее.

Когда она проходила мимо, он слегка поклонился: странный жест, сухой и чопорный, словно из другого века. Он как бы хотел признать, может быть несколько неловко, что понимает: своим доверием она оказала ему честь, пусть и нежданную.

Если Кейт и заметила это, то не подала виду. Высоко подняв голову и выпрямив спину, она исчезла в темноте ночи.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

12 августа 1935 года

Ирэн, дорогая!

Прими мои соболезнования. Я так сочувствую твоей утрате. Я страстно желала бы утешить тебя, но не знаю, как это сделать. С другой стороны, если бы он даже выжил, то наверняка был бы весь насквозь больной. Честно признаюсь, я совсем не понимаю, где же справедливость всемогущего Бога. Возможно, Энн права и Его просто не существует. Но в глубине моей души что-то постоянно кричит: «Верь, верь, надо непременно верить!» Увы, я и сама толком не знаю, во что (или в кого) и зачем нужно верить. Однако, вопреки рассудку, все-таки верю. Мы все должны верить. Ты еще совсем молода. Прошу тебя: не теряй надежды.

У меня все по-прежнему.

Всегда твоя,

Д.

Кейт приснился страшный сон. Во сне ей надо было спасаться от какой-то неведомой опасности, но она не могла: ноги не слушались. Она чувствовала эту опасность всем своим существом: тошнота подкатывала к горлу, сердце бешено стучало.

Внезапно в воздухе похолодало, она задрожала от холода.

Кейт огляделась. Местность вокруг была мрачной, она не понимала, каким образом вдруг здесь оказалась, словно очнулась от действия какого-то сильного наркотика. Где она? Что это там маячит в полумраке – вроде бы какой-то дом? Что за шум доносится до ее слуха – шум морского прибоя? Нет, она стоит в помещении, а на полу, уставившись на нее невидящим взором синих глаз, валяется голая кукла с растрепанной прической, руки и ноги игрушки неестественно вывернуты. Кейт наклонилась, но не смогла поднять ее. Кто же так изуродовал бедняжку?

Где-то в конце длинного коридора что-то зашевелилось и двинулось к ней. Опасность подкрадывалась все ближе и ближе.

Кейт хотела бежать, но ноги были как ватные. Попыталась крикнуть, но изо рта вырвался лишь жалкий стон, она сама его едва услышала.

А оно уже совсем близко: черное, скользкое, мягкое. Все ближе и ближе… с трудом шлепает по доскам деревянного пола, слышно его тяжелое дыхание.

Кейт проснулась и долго не могла понять, где она. Все тело было покрыто холодным потом, сердце бешено колотилось. В душной комнате темно, хоть глаз выколи. Да где же она? В Англии или…

Кейт встала, нащупала в темноте выключатель, кое-как доковыляла до ванной, опустилась на зеленый, как плод авокадо, унитаз и уставилась на местами уже потершиеся плитки пола. Значит, она в квартире у Рейчел.

Кейт вспомнила все, что случилось накануне. С чего это вдруг она пустилась откровенничать с Джеком? Вообразила, что он ее поймет? Начнет утешать, и тогда она перестанет себя презирать и ненавидеть?

Теперь он все про нее знает. С иллюзиями покончено раз и навсегда. Теперь она ему, небось, противна. Сама оттолкнула его.

Кейт встала и сполоснула лицо водой.

Конечно, все именно так, как же иначе.

Она посмотрела на свое отражение в зеркале: лицо бледное, распухшее.

Но разве она сама не презирает себя?

Кейт вернулась в спальню и включила торшер. Подставила к спинке кровати подушку, села, откинулась на нее и закрыла глаза.

Она снова вспомнила сцену в ресторане, когда держала Джека за руку. Кейт еще никогда не держала мужчину за руку просто так. Почему-то не представилось подходящего случая. Интересно, что бы это могло значить? Да и значит ли что-нибудь вообще? Она поняла только одно: ощущение было очень странное, ничего подобного она прежде не испытывала. Ощущение нежности, ласки, и на душе сразу стало легче. Но вместе с тем и как-то тревожно, что ли.

Она полезла в сумочку, достала сигареты, закурила.

Хорошо бы сейчас куда-нибудь спрятаться, скрыться! Как теперь смотреть ему в глаза? И в то же время она никак не могла забыть тот столик в ресторане, их сплетенные пальцы, и ей страстно хотелось снова вернуть те минуты.

Кейт опять встала, пошире распахнула окно. Ночь была совсем тихая, воздух словно застыл.

Пожалуй, Джек все еще любит свою жену. Видно, что он был ей очень предан. Наверняка чудесная была женщина. Красивая, изящная, добрая. Таких теперь днем с огнем не найдешь, хоть весь Лондон обыщи.

Как невыносимо болит голова.

Кейт выпила вторую таблетку. Вряд ли теперь ей удастся уснуть.

На прикроватном столике все еще лежала книга из библиотеки – та самая, с фотографиями Битона. Кейт стала лениво ее перелистывать, разглядывая глянцевые снимки, и это занятие, как ни странно, успокоило ее.

Кэти. Она вдруг вспомнила, что Джек назвал ее Кэти. И что ей это очень понравилось.

Она продолжала листать книгу.

Вот они, знакомые фотографии, которые она видела на стенах Национальной портретной галереи. А вот еще одна, незнакомая фотография Беби Блайт: она лежит на зеленой лужайке, локоны золотистым ореолом разметались вокруг головы. На согнутом локте уютно устроился маленький спаниель, на шее у него украшенный сверкающими бриллиантами ошейник. Дайана смеется, радость ее на этом портрете выглядит естественной и непринужденной. В работах Битона, непостановочных снимках, сделанных в неожиданной ситуации, такое встречается нечасто. Внизу подпись: «Дайана (Беби) Блайт с собачкой, 1931 год».

Кейт поискала, куда стряхнуть пепел, и увидела стакан, где на донышке еще оставалась вода. Пепел зашипел и погас.

Вдруг на глаза Кейт попалось еще одно фото. «Лорд и леди Ротермир в Вутон-Лодж, Лестершир, 1931 год». Она наклонилась поближе.

Так вот какой он был, лорд Ротермир: внушительная и чопорная фигура; смотрит строго, с достоинством; взгляд напряженный. Рядом худая как щепка темноволосая женщина лет сорока с небольшим. Черты лица невыразительные, в осанке что-то материнское, губы слегка растянуты в напряженной улыбке. Такое впечатление, словно она чего-то испугалась, словно бедняжку застигли врасплох, и, будь хоть малейшая возможность, она бросилась бы бежать куда-нибудь подальше от объектива фотографа. Оба сидят за чайным столиком на лужайке, позади какого-то странного дома в готическом стиле. Ее лицо частично скрыто в тени широкой шляпы; его руки застыли на коленях. Кейт поразил энергичный, властный взгляд лорда Ротермира. Какой, однако, он все-таки старый. Она вдруг поняла, как изумилась Сэм, когда представила себе, что он прикасался к Беби Блайт. В их близости действительно было нечто необъяснимое, даже отталкивающее.

За спиной лорда и леди Ротермир виднелась широкая терраса, а за ней – открытые застекленные двери, ведущие в темноту, в мрачные недра дома. Возле одной двери Кейт заметила странное черное пятнышко, несколько размытое в солнечных лучах, отражавшихся от оконных стекол.

Кейт наклонилась еще ближе и сощурилась, пытаясь разглядеть, что же это такое. Вспомнила, что у Рейчел где-то есть очки с увеличительными стеклами, для чтения; да-да, она их только что видела на полке в ванной комнате.

Стараясь не шуметь, Кейт снова проскользнула в ванную, взяла очки, вернулась назад и нацепила их на нос.

Постепенно глаза ее привыкли к стеклам. Пятно несколько уплотнилось.

Она увидела силуэт бегущей собачки. На ее шее сверкал бриллиантами дорогой ошейник.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

2 апреля 1936 года

Моя дорогая!

Сообщаю тебе, что я виделась с Малькольмом за ланчем. Как я и предвидела, мне пришлось выслушать бесконечный, поистине эпических размеров, монолог. Твой супруг говорил без умолку, пока не подали сотерн. В конце концов я отказалась от попыток вставить хоть словечко, мне оставалось только забавлять себя мыслями о самых разнообразных, изощренных способах, каковыми я буду его убивать, используя лишь предметы, лежащие на столе. Покончив с самыми банальными способами: зарезать столовым ножом, заколоть насмерть вилкой, повесить на туго скрученной скатерти, – я поняла, что дальше мне придется гораздо труднее, и напрягла всю фантазию. Очень жаль, что не удалось придумать ничего интересного, связанного с ложкой. Но зато я горжусь тем, что изобрела несколько неизвестных доселе, весьма эффективных способов: удушение с помощью мятного желе, утопление в бренди, хорошо также полностью забить глотку салфетками. Последний мне особенно понравился, и я довольно долго наслаждалась им в воображении. Да, разумеется, при выборе способа убийства следует ориентироваться на состояние жертвы: по возможности она должна быть или в стельку пьяна, или чрезвычайно любезна и готова на все услуги.

Ну а теперь скажи: зачем ты все это делаешь, дорогая моя? Не понимаю, чего ты добиваешься, постоянно оставляя нас с Малькольмом наедине? Он же терпеть меня не может и считает круглой дурой. И вот я без толку торчу в Дорчестере, ковыряя вилкой в тарелке с лобстером «Термидор». Ну и тоска, доложу я тебе! А как я была бы счастлива вместо этого встретиться с тобой, когда угодно и где угодно!

Прошу тебя, умоляю: не сажай меня больше за один стол с твоим мужем. Имей в виду: хотя я пока еще и не придумала, какое злодейство можно учинить с помощью ложки, но ведь это только вопрос времени…

Твоя Беби

Джек сидел на террасе, расположенной на крыше дома, и попивал красное вино. Жара сжимала его со всех сторон своей огромной потной лапой. Он отбросил упавшую на лицо прядь волос.

Содержанка. Интересно, это то же самое, что и любовница? Или же все-таки нет?

«Содержанка» звучит несколько холоднее, в этом слове присутствует какой-то расчет. Его обычно связывают с деньгами. Но самое главное, в нем есть что-то предательское, словно бы изначально заложена некая измена.

От подобных мыслей Джеку сделалось не по себе, но это чувство быстро сменилось досадой.

Кейт была права, он осуждает ее.

Но все равно он никак не мог заставить себя не думать о ней. Всем своим существом он уже был вовлечен в эту игру, душа его тянулась к ней вопреки здравому смыслу. Разум здесь был бесполезен, поскольку пасовал перед голой реальностью ее существования, никакие разумные соображения и возражения на него не действовали.

Осушив бокал, Джек снова его наполнил.

А сон все не приходит, нечего и пытаться уснуть.

Да и время года такое, летом всегда плохо спится. К тому же эти никому не нужные душевные переживания. И эта жара, будь она неладна. Джек вспомнил вдруг, каково ему пришлось в первое время после… того несчастного случая. Он тогда пережил несколько воистину ужасных недель.

Джек слишком хорошо помнил, как после смерти жены каждое утро приносило ему новые муки и страдания, в те дни он словно оцепенел, на душе было пусто. И теперь это ощущение вернулось: точно такое же ужасное чувство, когда буквально теряешь почву под ногами.

Он сменил позу, словно надеясь этим облегчить внутренний дискомфорт. Нет, не помогло.

Любой пустяк ставил тогда Джека в совершенный тупик, он постоянно пребывал в ступоре. Казалось, будто жизнь его остановилась и застыла на месте, он не мог сообразить, например, какие цветы нужно заказать на похороны, что написать в некрологе, не понимал ни слова в письмах с выражениями соболезнования. Не представлял, что делать с ее платьями и личными вещами.

Он отпил еще глоток.

Ее личные вещи.

Они довольно долго продолжали храниться в шкафах. У Джека просто в голове не укладывалось, что жене они уже не понадобятся. Его не покидало странное чувство: вдруг она вернется, обнаружит, что муж их выбросил, и расстроится. Больше года он к ним не притрагивался. Да и сил хватало только на то, чтобы встать, кое-как одеться и отправиться на работу.

Пол, муж Рейчел, был тогда еще жив. Пол взял Джека в свою фирму и всячески опекал молодого человека. После той трагедии он разрешил Джеку приходить в офис, даже если не было работы: просто посидеть, побыть на людях. Джек то и дело совершал глупые промахи, за такие вещи любого другого давно бы уволили. А Пол спускал все на тормозах, закрывал глаза, терпеливо, не говоря ни слова, исправлял просчеты подчиненного, понимая его состояние. Пол вообще был такой человек: привык ко всему относиться спокойно, не драматизируя. Он и на Джека никогда не давил, не стоял над душой и не дергался по пустякам. Иногда приглашал во время ланча выпить кружечку пива, терпеливо выслушивал его болтовню, о чем бы он ни говорил. Джек вспомнил, как однажды завел с Полом разговор про те самые платья, что до сих пор хранились в шкафах. В то время это ему казалось ужасной проблемой. Пол не стал ничего ему советовать. Просто сидел и слушал, время от времени кивал, старался делать заинтересованное лицо. Джек надоедал ему с этим вот уже несколько месяцев. А Пол всегда был внимателен, делал вид, что слышит об этом впервые. И только потом, может быть года через полтора, Джек понял, что был тогда слегка не в себе. Что называется, крыша от горя поехала. Между прочим, Джеку казалось, что он довольно-таки неплохо держится. Он и сам изумлялся, как ему удается вести себя так, что все кругом думают, будто он вполне нормален. На самом-то деле было очень заметно, что после гибели жены он маленько тронулся. Еще немного – и он бы стал громко разговаривать на улице сам с собой, со случайными прохожими, кошками и голубями. Джек чувствовал, что уже довольно долго балансирует на краю бездны и вот-вот свалится в нее.

А может, сейчас он уже лежит на дне этой пропасти?

Он задумался, попивая вино. Оно было теплое, слегка горьковатое.

Может, он как раз и пытается выбраться из этой пропасти, медленно, превозмогая боль, цепляясь за острые края?

О платьях, в конце концов, позаботилась Сюзанна – сестра человека, ехавшего в другой машине. Поминальная служба была общая, и Сюзанна принимала в этом активное участие. Ей нравилось все организовывать: свадьбы, похороны, карьеры и судьбы других людей. Высокая, светловолосая и нескладная, с блестящим образованием и кривыми зубами, Сюзанна в подобных обстоятельствах чувствовала себя как рыба в воде. У нее было свое рекрутинговое агентство. Она неизменно лучилась жизнерадостностью, всегда знала, что надо делать, всегда была готова оказать помощь, и не только в подборе персонала. А после поминальной службы она положила глаз на Джека.

Из друзей и родственников, потрясенных несчастным случаем, Сюзанна сколотила нечто вроде группы поддержки и под этим соусом постоянно посылала Джеку по электронной почте письма, держа его в курсе дел каждого члена группы и по малейшему поводу организуя всеобщие сборища. Но Джеку было не до пустой болтовни, ему очень не хотелось, чтобы его утешали люди, которые сами страдают от горя. Он желал, чтобы его оставили в покое, чтобы с незаживающей раной в сердце он мог один бродить по Лондону, предаваясь безутешным воспоминаниям. Он желал, безумно закатывая глаза, как велит старая добрая английская традиция, с красноречивым стоицизмом рассуждать о своей невосполнимой потере. Но при этом ему не хотелось прямо, все больше распаляясь, словно ярким лучом прожектора высвечивать самые глубокие бездны своего отчаяния. Джек предпочитал ходить вокруг да около, осторожно вышагивая по краю пропасти. Кабинет психотерапевта новоиспеченному вдовцу был без надобности.

Однако Сюзанна оказалась не из тех, кто легко отпускает добычу с крючка. Тем более что и у самого Джека не всегда хватало сил сопротивляться ее натиску. Сюзанна то и дело звонила: якобы узнать, как он себя чувствует, предлагала помощь, и как-то раз, всего лишь один раз, Джек допустил ошибку.

– Понимаете, – неуверенным голосом пробормотал он в ответ на ее назойливые приставания, – я не знаю, что делать с платьями…

В трубку радостно задышали.

– Как?! У вас все еще хранятся ее платья?

– Ну да…

– Так. Слушайте меня внимательно. Завтра я буду у вас, и мы освободим все шкафы.

– Ну, полагаю, этого делать не…

– Нет, Джек, я настаиваю. Вам непременно нужно помочь. Надо решить проблему, и немедленно. Так продолжаться больше не может.

И Сюзанна представила ситуацию под таким углом, что Джеку стало казаться, будто он целый год не выносит из квартиры мусор, что его поведение противоречит элементарной нравственной гигиене.

В общем, она прорвала его оборону и оказалась в его квартире. У Джека просто волосы на голове встали дыбом, когда он увидел эту высокую, громкоголосую и шумную блондинку на своей приватной территории, когда вдохнул густой запах ее цветочных духов, когда увидел, как она уверенно и хладнокровно расхаживает по его дому. Присутствие Сюзанны оскорбляло все его и без того обостренные чувства. Джек тогда нуждался в бережном к себе отношении, ему хотелось негромких звуков, приглушенного света, несуетливых и предсказуемых движений.

Но в конечном итоге Сюзанна действительно оказалась полезной. Она приволокла множество огромных пластиковых контейнеров, а его самого отослала погулять. Когда Джек вернулся в квартиру, все было закончено. Она даже переложила на освободившиеся полки его собственные вещи, и шкафы не производили безрадостного впечатления пустоты. Вместе они погрузили сумки с вещами на заднее сиденье машины, на которой приехала Сюзанна.

– Может, стоит отметить это дело? – предложила она.