Цирк Маклин Алистер
Через минуту после их ухода появился Генри и тут же удалился в противоположную дверь столовой. Он быстро перешел на другую сторону и добрался до кают. Бруно и Мария находились в 50 футах впереди. Генри прошел вперед и спрятался в тени.
Неожиданно из бокового прохода показалась чья-то фигура. Она всмотрелась вдоль главного коридора, заметила Бруно и Марию, и быстро отпрянула назад в укрытие. Но не настолько быстро, чтобы Генри не смог узнать ее. Конечно, это был Барри. Генри ощутил удовлетворение. Барри отважился выглянуть еще раз. Мария и Бруно как раз повернули за угол, и Барри последовал за ними. Генри подождал, пока тот скроется из виду и последовал за ним. Дойдя до угла, он украдкой выглянул одним глазом и отпрянул назад. Барри был рядом и наблюдал за правым коридором. Генри не было нужды угадывать, куда тот смотрит — дверь каюты Марии была четвертой.
Когда он выглянул еще раз, Барри исчез. Генри переместился на его место и снова выглянул. Барри он увидел в неприятном положении — с плотно прижатым к двери каюты правым ухом. Действительно, это была каюта Марии. Генри отодвинулся назад и затаился. Торопиться было нельзя. Выждав секунд 30, он снова рискнул выглянуть. Коридор был пуст.
Генри не спеша прошел по коридору, миновал каюту Марии — оттуда раздавался мягкий шелест голосов — дошел до поворота и направился к служебным каютам. Два дня, потраченные на наблюдение за Барри, не прошли даром — он знал, где обитает стюард.
Генри не ошибся. Барри действительно был у себя и был так беспечен, что даже оставил дверь нараспашку. Что для такой явной небрежности могут существовать определенные причины, Генри не подумал. Тот сидел, повернувшись к нему спиной. На голове у него были наушники, присоединенные к приемнику. Барри, как и все стюарды, делил каюту с напарником, а так как они работали в разных сменах и спали в разное время, наушники использовались для того, чтобы слушать радио, когда другой спит.
Мария сидела на кровати в своей каюте и потрясенно смотрела на Бруно.
Краска схлынула с ее лица, глаза округлились и стали еще больше. Она тревожно прошептала:
— Это безумие! Вы сумасшедший! Это самоубийство!
— Все это так и даже в значительно большей степени. Но, как вы могли заметить, доктор Харпер предложил совсем невыполнимый план.
— Бруно! — она соскользнула с кровати и встала на колени возле его кресла, взяв его левую руку в свою. На ее лице читался страх, и он с неловкостью увидел, что боится она не за себя. — Вас убьют, вы знаете, вас убьют. Не надо, пожалуйста, не надо! Нет, Бруно, худшего у вас в жизни не было! О боже, у вас нет ни единого шанса!
Он посмотрел на нее с нежным удивлением.
— А я все время считал вас стойким агентом ЦРУ.
— Ну, а я нет, не стойкая, я имею в виду, — в ее глазках блеснули слезы.
Почти рассеянно он погладил ее по волосам, она отвернулась.
— Должен быть какой-то другой путь, Мария.
— Другого пути нет.
— Посмотри, — незаметно переходя на «ты», сказал Бруно. Свободной рукой он набросал чертеж. — Давай забудем путь по силовому кабелю. Тот факт, что эти окна зарешечены, может быть для нас спасением. Точнее, для меня. Я предполагаю подойти по этому переулку с юга здания. У меня будет длинная веревка с крюком на конце. Пара бросков и я цепляюсь за решетку первого этажа. Потом подтягиваюсь, освобождаю веревку и дальше, пока не окажусь наверху.
— Да? — скептицизм не согнал испуг с ее личика, а наоборот, усилил его. — А что потом?
— Я найду способ заставить замолчать часового или часовых на вышке.
— Как это понимать, Бруно? Откуда такая одержимость? Ты не работаешь в ЦРУ, и до этой проклятой антиматерии тебе нет никакого дела. И еще я знаю — не думаю, а знаю, что ты умрешь, лишь бы попасть в эту проклятую тюрьму. Хотелось бы знать зачем, Бруно?
— Не знаю, — она не могла видеть его лица, но в этот момент оно было расстроенным и настороженным. — Возможно, об этом лучше спросить тени Пилгрима и Фосетта.
— Что они тебе? Ты едва знал их.
Он не ответил.
Мария устало продолжала:
— Итак, ты собираешься заставить часовых молчать. А как ты собираешься заставить молчать две тысячи вольт на колючей проволоке, Бруно?
— Я найду способ проникнуть через нее, но мне необходима твоя помощь, и ты можешь оказаться в тюрьме.
— Какая помощь? — ее голос был лишен интонаций. — И что значит тюрьма, если ты будешь мертв?
Генри слышал последние слова. Барри снял наушники, чтобы поискать сигареты, и разговор из каюты Марии, хотя слабый, но вполне разборчивый.
Генри вытянул шею. В каюте был не только радиоприемник. На столике стоял маленький магнитофон с вращающимися катушками. Барри нашел сигареты, закурил и уселся на место. Затем он взял наушники и хотел снова надеть их, но тут в дверь вошел Генри.
— Если не возражаете, то я заберу эту пленку, Барри.
— Мистер Ринфилд?
— Да, это я. Вы удивлены? Пленку, Барри!
Непроизвольно, как это могло показаться, Барри поглядел чуть выше левого плеча Генри.
Тот рассмеялся и сказал:
— Очень жаль, Барри...
Но тут он услышал тихий звук, последний звук в своей жизни — почти неслышный свист позади себя. Его слух зафиксировал это моментально, но тело не успело отреагировать. Ноги его подкосились и Барри успел подхватить его, прежде чем Генри упал на пол.
— Ты слышишь меня? — голос Марии все еще был лишен эмоций. — Что тюрьма, что все на свете, если ты мертв? Обо мне ты подумал? Ладно, ладно, пусть я эгоистка, но обо мне ты мог подумать?
— Прекрати! Перестань! — он старался придать своему голосу грубость и холод, но в нем не было ни того, ни другого. — В Крау мы прибываем в следующий четверг и будем до будущей среды — это самая длительная остановка в турне. Представления у нас в пятницу, субботу, понедельник и вторник. Воскресенье свободно. Поэтому в воскресенье мы нанимаем машину и едем на маленькую экскурсию в город. Не знаю, как далеко нам позволят уехать, думаю, что ограничения смягчились. Прогулка будет вечером, так что на обратном пути мы окажемся рядом с Лабианом и посмотрим, есть ли там охрана снаружи, и если она есть, то мне понадобится твоя помощь.
— Пожалуйста, брось эту бредовую идею. Пожалуйста!
— Когда я заберусь на нижнюю стену корпуса, ты встанешь на углу южного переулка и центральной улицы. Операция начнется — это я уже решил после нашего последнего выступления во вторник ночью. Машина должна стоять на улице рядом. Стекла должны быть опущены, а у тебя под рукой должна находиться небольшая канистра с бензином. Если ты увидишь, что приближается патруль, то плесни немного, совсем немного на сидения, выйди из машины и брось горящую спичку, и уходи. Это не только отвлечет внимание всех, но пламя создаст такую тень, что я окажусь практически в темноте.
Боюсь, что тебя схватят и подвергнут допросу, но мистер Ринфилд и доктор Харпер сумеют вырвать тебя на свободу, — он немного подумал и добавил:
— А может быть и нет.
— Ты совершенно обезумел, совершенно!
— Слишком поздно менять себя, — он поднялся и она вместе с ним. Сейчас мы должны связаться с доктором Харпером.
Она подошла к нему и обняла за шею. Голос ее отражал горе, написанное на ее лице.
— Пожалуйста, Бруно, ради меня... Пожалуйста...
Он взял ее за руки и мягко произнес:
— Послушай, любовь моя, ведь нам только предписано было влюбиться. А это шанс.
Мария печально заметила:
— Что толку, если ты покойник.
На полпути к своей каюте, Бруно обнаружил телефон и позвонил доктору Харперу, который как обычно в это время сидел за обеденным столом в салоне.
— У меня снова разболелась лодыжка, — сказал Бруно.
— Буду через десять минут.
И через десять минут, как и обещал, Харпер был у Бруно. Он отказался от предложенной выпивки, сел в кресло и выслушал отчет Бруно о разговоре с Марией. Немного поразмыслив, он, наконец, проговорил:
— Хочу заметить, что это даст нам реальный шанс. Должен признать, что это лучше моего плана. Когда вы намерены осуществить операцию?
— Окончательное решение, конечно, за вами. Разведку я думал провести в воскресенье, а операцию во вторник ночью. Самый лучший вариант, так как на следующий день цирк уезжает, и у полиции останется меньше времени на допросы, если они к ним прибегут.
— Не возражаю, думаю так будет действительно лучше.
— Если дело выгорит, есть ли у вас план возвращения в США?
— Есть, но еще не утвержден. Как только его утвердят, я вам сообщу.
— Через свой маленький передатчик? Помните, вы обещали при случае показать его?
— Сделаю все, что обещал. Одновременно я проделаю три вещи: покажу передатчик, вручу пистолеты и сообщу план возвращения. Когда именно — я дам знать. А как отнеслась Мария к вашей идее?
— Без особого энтузиазма, но вашу она отвергла начисто. Тем не менее, она будет помогать, — Бруно замолчал и стал в замешательстве оглядываться по сторонам.
— Что-то не так? — осведомился Харпер.
— Не знаю почему, но корабль замедлил ход. Разве вы этого не чувствуете? Почему он замедляет ход, точнее останавливается, посреди Средиземного моря? Думаю, что мы узнаем об этом в ближайшее время.
Об этом они узнали через секунду. Дверь резко распахнулась и в каюту ворвался мистер Ринфилд. Его лицо было серым, а дыхание тяжелым и прерывистым.
— Генри исчез! Исчез! Мы не можем найти его!
— Вот почему корабль замедлил ход, — заметил Бруно.
— Мы обыскали все, — Ринфилд взял стакан бренди, который протянул ему Харпер. — Искали всем экипажем и до сих пор его ищут, но нет никаких следов. Исчез, просто исчез!
Харпер попытался утешить его и взглянул на часы.
— Посмотрите, мистер Ринфилд, прошло ведь не более 15 минут, а ведь наше судно очень большое.
— И с большим экипажем, — добавил Бруно. — И у них есть специально разработанный план в такого рода случаях — при поисках пропавших пассажиров. Они могут скрываться где угодно. — Он повернулся к расстроенному Ринфилду. — Утешить это вас не может, сэр, но я думаю, что если капитан приказал замедлить ход, то это сделано, чтобы не уходить далеко от того места, где ваш племянник мог выпасть за борт.
— Я тоже того же мнения, — Ринфилд прислушался. — Вам не кажется, что они увеличили скорость?
— По-моему, мы поворачиваем, — сказал Бруно. — Боюсь, это означает, что Генри на борту нет. Капитан разворачивает корабль на 180 градусов и возвращается назад. Если Генри свалился за борт, он может продержаться на воде. Такие случаи бывали и раньше, так что шанс есть, мистер Ринфилд.
Тот с безумным взглядом подозрительно посмотрел на него, и Бруно не мог винить его за это: он сам себе не верил.
Они вышли на палубу. «Карпентарий» изменил курс и шел со скоростью не более 10 узлов. Спасательный плот на талях уже был заполнен моряками. Два мощных прожектора по обеим сторонам мостика были направлены вперед. На носу корабля два матроса шарили по морю лучами малых прожекторов. Чуть дальше двое матросов держали наготове спасательные пояса.
Прошло двадцать минут. Неожиданно Ринфилд оставил своих спутников и направился на мостик. Там находился капитан с биноклем. Когда он подбежал, капитан опустил бинокль и медленно покачал головой.
— На борту вашего племянника нет, мистер Ринфилд, — сообщил он и посмотрел на часы. — Прошло 38 минут с того момента, когда его видели в последний раз. Сейчас мы на том месте, где были 38 минут назад. Если он жив, извините меня за прямоту, он должен находиться где-то здесь.
— Может, вы его не заметили?
— Вряд ли. Море спокойное, безветренная ночь, волн почти нет.
Средиземное море, как известно, сильных течений не имеет. Он должен быть на нашем курсе, — капитан что-то шепнул стоявшему рядом офицеру и тот сошел с мостика.
— А что теперь? — спросил Ринфилд.
— Пойдем по малому кольцу, затем сделаем еще три или четыре расходящихся круга, а если и потом ничего не обнаружим, пойдем с той же скоростью на место, где мы повернули.
— Так и будет?
— Боюсь, что да.
— Вы не очень-то надеетесь, капитан.
— Да.
Через 40 минут корабль закончив поиски вернулся в точку поворота.
Когда машины прибавили оборотов и корабль начал увеличивать ход, Мария, стоявшая рядом с Бруно в тени спасательной шлюпки, вздрогнула.
— Это конец, не так ли? — испуганно спросила она.
— Прожекторы выключили.
— Это моя вина, это моя вина... — голос Марии был хриплым.
— Не глупи, — обнял ее Бруно. — Этого нельзя было предусмотреть.
— Можно, можно! Я не принимала его всерьез. Я открыто смеялась над ним, и даже его не до конца выслушивала. Я должна была понять это два дня назад, — на ее глазах появились слезы. — Надо было рассказать об этом тебе или доктору Харперу. Генри был таким хорошим.
Бруно услышал слово «был» и понял, что она наконец, согласилась с тем, с чем он смирился час назад.
— Хорошо бы тебе поговорить с мистером Ринфилдом, — мягко произнес он.
— Да, да, конечно, но... я не могу смотреть людей. Не могли бы мы сделать это вместе... если бы он пришел сюда... если бы ты его привел...
— Небезопасно для твоей жизни, Мария. Одну тебя я тут не оставлю.
Даже в темноте он увидел, как она уставилась на него.
— Ты думаешь, что кто-то...
— Я не знаю, что думать, потому что не знаю, как погиб Генри. В одном я уверен: это не было случайностью, он погиб потому, что сделал ошибку, узнав слишком много. У меня есть пара вопросов. Очевидно, он покинул салон сразу же после нас. Он вышел в другую дверь, но думаю, что он сделал это, чтобы избегнуть очевидных подозрений. Я уверен, что он следил за нами.
Генри мог иметь смутное подозрение о том, что мы соучастники, а он был прямым и честным парнем. Полагаю, что он играл роль невидимой охраны и обнаружил, что кто-то следит за нами. У него был романтический характер и такого рода открытие подстегнуло его. Могу предположить, что он действительно обнаружил этого типа и заметил его в крайне компрометирующей ситуации. Компрометирующей для злодея, я имею в виду. Но это не меняет того факта, что начальным объектом внимания была ты. Не думаю, что ты смогла бы долго продержаться на воде, если тебе в свою очередь размозжат затылок. — Он вытащил платок и вытер слезы с ее плачущего лица. — Ты пойдешь со мной.
Проходя по палубе, они встретились и поздоровались с Росбаком. Бруно подал ему незаметный знак следовать за ними. Тот последовал за ними в десяти шагах.
Ринфилда они нашли в радиорубке. Он составлял телеграммы родным и близким Генри. Когда первоначальный шок прошел, он успокоился и сосредоточился. Своим видом он больше успокоил Марию, чем она его. Они оставили его в рубке и нашли ожидающего Росбака.
— Где Дах? — буркнул Бруно.
— В баре. Сидит в уголке и утоляет семилетний пивной голод.
— Проводи, пожалуйста, девушку в каюту.
— Зачем? — Мария не была раздражена, а была лишь в замешательстве. Разве я не в состоянии...
— Мятежников на рею, — продекламировал Росбак, мягко сжимая ее руку.
— И запри дверь. Сколько времени тебе нужно, чтобы лучшим образом успокоиться и лечь в постель? — спросил Бруно.
— Десять минут.
— Я буду у тебя через пятнадцать минут.
Услышав голос Бруно, Мария отворила дверь. Он переступил порог каюты, следом за ним показался Кан Дах с двумя одеялами под мышкой. Он дружелюбно улыбнулся девушке, втиснул свое массивное тело в кресло и аккуратно прикрыл колени одеялами.
— Кан Дах считает, что в его каюте слишком укачивает. Он думает, что здесь он сможет отдохнуть.
Мария взглянула на них сперва с протестом, затем с замешательством, потом беспомощно покачала головой, улыбнулась и ничего не сказала. Бруно пожелал им спокойной ночи и вышел из каюты.
Дах дотянулся до ночника, слегка убавил свет и развернул светильник так, чтобы свет не падал на лицо девушки. Он взял ее руку в свою массивную ладонь.
— Спи спокойно, малышка, Кан Дах рядом.
— Вы не сможете уснуть в этом ужасном кресле.
— И не надо.
— Вы не заперли дверь.
— Неужели не запер? — беспечно сказал он.
Она быстро уснула и никто, что было очень хорошо для состояния его здоровья, в эту ночь к ней не заходил.
Глава 6
Причаливание, разгрузка и высадка на берег в Генуе прошли гладко и необычайно быстро. К Ринфилду вернулись его обычное спокойствие, деловитость и способность все подмечать и наблюдая, как он занимается своим делом, нельзя было предположить, что всего лишь одна ночь прошла со смерти его любимого племянника, заменявшего ему сына. Но Ринфилд прежде всего был артистом: банально выражаясь, представление на носу, а если он здесь, оно состоится.
Цирковой поезд с помощью специального тепловоза был составлен и переведен на маневровые пути в миле от причала, где уже дождались несколько пустых вагонов и пища для животных и людей.
К исходу дня все приготовления были завершены, тепловозы отцепили и их место занял огромный итальянский локомотив, который должен был их доставить через обширное горное пространство, лежащее на их пути. Когда начало смеркаться, поезд потихоньку тронулся и отправился в Милан.
Бросок через Европу по территории десяти государств — трех в Западной Европе и семи в Восточной — было нечто большим, чем просто огромный успех.
Это был триумф. Слава цирка неслась впереди него, всеобщий энтузиазм и дифирамбы становились весьма смущающими, пока не достигли той фазы, когда в залах негде было яблоку упасть, а многие из были громадными, превышающими по вместимости любые в США. В загрязненных кварталах городов их приветствовали толпы побольше тех, что окружают моднейшие музыкальные ансамбли или лидеров легендарных футбольных команд.
Теско Ринфилд с удовольствием работал локтями, прокладывая себе дорогу через эти толпы. Это была его стихия. Он знал Европу, в особенности Западную, где доводилось участвовать в гастролях или просто путешествовать на поезде. Он знал, что зрители здесь более разборчивы и взыскательны, чем в Америке или Канаде, и он наполнялся гордостью и радостью, что его цирк самый великий во все времена. Это было дополнительным бальзамом на его сердце артиста. Он не пренебрегал и деловой стороной поездки: руководя крупным цирком нельзя быть только великим артистом, не являясь при этом крупным бизнесменом. Подсчеты показывали, что прибыль была баснословной.
И наконец, как счастливы были те из его артистов — а их было больше половины — которые были родом из Европы. Для них, особенно для негров, болгар и румын, чья цирковая школа была лучшей в Европе, а может быть и в мире, это было долгожданным возвращением домой. Перед лицом своих земляков они превосходили самих себя, демонстрируя такие великолепные трюки, на которые раньше и не замахивались. Ринфилд никогда не видел этих людей такими счастливыми и довольными.
Они проехали Италию, Югославию, Болгарию, Румынию и Венгрию и через Железный Занавес вернулись в Австрию.
После заключительного представления их первого дня в Вене, которое было принято ставшими уже традиционными овациями, Харпер, урезавший в момент вступления их на континент контакты до минимума, навестил Бруно.
— Как закончите с делами, зайдите в мое купе, — попросил он.
Когда Бруно пришел, он без всяких предисловий сказал:
— Я обещал вам как-нибудь кое-что показать, — он вынул дно своего саквояжа и извлек оттуда металлическую коробку размером со спички. Маленькое транзисторное чудо. Наушники и антенна. Регулятор мощности. Это переключатель выбора волны и вызова — станция в Вашингтоне работает круглосуточно. Это рычажок для ведения передачи. Все очень просто.
— Вы говорили о коде.
— Не буду вас этим обременять. Я знаю, что если напишу его на бумаге, вы тут же запомните его, но ЦРУ имеет правило не доверять бумаге даже на короткое время. Но если вам все-таки придется воспользоваться этим агрегатом, а это будет означать, что я попал в беду, вам не придется возиться с кодом. Вы просто крикните по-английски: «Помогите!» С помощью этой машинки сегодня днем, вернее вечером, я получил подтверждение на план возвращения. Через десять дней на Балтике будут происходить маневры НАТО.
Некий военно-морской корабль — скорее всего американский, будет стоять или курсировать вдоль побережья с пятницы по пятницу. На нем будет вертолет.
Он сядет в том месте, которое я покажу вам непосредственно на местности ведь не очень-то мудро таскать при себе карты. Приемная станция корабля настроена на ту же волну, что и в Вашингтоне. Мы нажимаем эту корректирующую кнопочку передатчика, все очень просто, и вскоре появляется вертолет.
— Похоже, что это будет происходить в открытую. Мне кажется, что правительство считает бумаги Ван Димена чрезвычайно важными.
— Ваше впечатление не обмануло вас, Бруно. Кстати, из любопытства, как долго вы можете удерживать сведения в памяти?
— Столько, сколько захочу.
— Выходит, вы сможете вспомнить содержание этих бумаг и воспроизвести их, скажем, через год?
— Думаю, что смогу.
— Будем надеяться, что так и будет, что у вас появится возможность воспроизвести их. Будем надеяться, что вы все отыщете, запомните и незаметно уйдете, чтобы вас там никто не обнаружил. Другими словами, будем надеяться, что вам не придется применить вот это, — Харпер вытащил из нагрудного кармана курточки две «ручки» — черную и красную. Они были вроде тяжелых фломастеров с кнопками на конце. — Я получил их сегодня в городе.
Бруно взглянул на ручки, потом на Харпера.
— С какой стати я должен захотеть ими воспользоваться?
— Это разработка нашего научно-технического отдела. Они просто помешались на таких штучках. Не думаете ли вы, что я собираюсь тащить вас через две границы с парой «кольтов» под пиджаком? Это пистолеты. Красный стреляет специальными ампулами, но не слишком опасен для здоровья тех, у кого хорошее сердце, другой — газовый.
— Такие маленькие? — удивился Бруно.
— При современной технологии они еще достаточно большие. Эффективная дальность действия импульсного пистолета — 40 футов, газового — не более четырех. Пользоваться ими очень просто. Нажимаете кнопку на кончике и пистолет на взводе, надавливаете на карманный зажим и он стреляет. Вложите их в нагрудный карман, пусть люди привыкнут к их виду. А теперь внимательно выслушайте планы относительно Крау.
— Но я полагал, что вы уже приняли мой план?
— Принял и принимаю. Это просто уточнения оригинальной части этого плана. Вас наверное удивляет, почему ЦРУ избрало для поездки с вами медицинского работника. Когда я закончу, вы это поймете.
Примерно в пятистах милях к северу трое мужчин сидели в очень освещенной и эстетичной комнате без окон, вся меблировка которой состояла в основном из ряда металлических ящиков, металлического стола и нескольких стульев с металлическим каркасом. Все трое были в военной форме. Один из них носил знаки различия полковника, другой — капитана, третий — сержанта.
Первым был Серж Сергиус, худой мужчина с ястребиным лицом, с кажущимися без век глазами и с разрезом в том месте где должен был находиться рот: весь его облик соответствовал его должности — он был крупной фигурой в секретной полиции. Второй — капитан Модес, его помощник, был хорошо сложенным атлетичным мужчиной лет 30 с улыбающимся лицом и холодными голубыми глазами. У третьего — сержанта Анжело — было только одно достоинство, но и его вполне хватало. При своих шести футах трех дюймах роста Анжело был еще очень и очень широк, мускулист и массивен, весом не менее 250 фунтов. Он выполнял одну-единственную функцию — был личным телохранителем Сергиуса. Никто не мог подступиться к его шефу без его тщательного присмотра.
На столе стоял включенный магнитофон. Записанный голос произнес: «... вот и все, что мы имеем на текущий момент». Модес подался вперед и выключил магнитофон.
— И этого предостаточно. Вся информация, что нам необходима. Четыре различных голоса. Я уверен, дорогой Модес, что если вы один встретите обладателей этих голосов, то сразу их распознаете, не так ли? осведомился полковник.
— Без сомнения, господин полковник.
— А ты, Анжело?
— Разумеется, господин полковник.
— Теперь, капитан, займитесь, пожалуйста, подготовкой наших обычных номеров в столичном отеле — три дня нас и еще три дня для фотографа.
Вы его уже подобрали, Модес?
— Я думаю о молодом Николасе, господин полковник. У него великолепные данные и способности.
— Выбирать вам, — беззубый рот полковника раздвинулся на четверть дюйма. Это означало, что он улыбается. — Я не был в уютном цирке вот уже тридцать Ведь он очаровал весь мир. О нем так много говорят... Между прочим, Анжело, там есть один участник, которого, я уверен, ты хотел бы, если не встретить, то увидеть.
— Мне нет дела ни до каких американских циркачей, господин полковник.
— Ладно, ладно, Анжело, нельзя же быть таким шовинистом.
— Шовинистом, господин полковник?
Сергиус начало было объяснять, но понял тщетность своих попыток.
Острый ум не входил в число достоинств Анжело.
— В цирке нет национальностей, Анжело, только артисты. Для зрителей не имеет значения откуда родом парень на трапеции — из России или Судана.
Человека, о котором я говорю, зовут Кан Дах, и утверждают, что он даже крупнее тебя. Он разрекламирован, как сильнейший в мире.
Анжело ничего не ответил, а лишь расправил свою огромную грудь и самодовольно ухмыльнулся со злым недоверием.
Прошли три дня небывалого успеха в Вене. Оттуда поезд двинулся на север и после единственной остановки прибыл в город, куда для встречи с ним приехали Сергиус и его подчиненные.
На вечернее представление эта четверка получила лучшие места: шестой ряд напротив центральной арены. Все четверо были в гражданской одежде, но в них безошибочно можно было признать военных, переодетых в штатское, в этом нельзя было ошибиться. Один из них сразу же достал дорогую кинокамеру с большим объективом. Вид этой кинокамеры немедленно вызвал появление полицейского офицера. Фотографирование было запрещено. В цирковом поезде все кинокамеры были при въезде в стану изъяты, и их обещали возвратить только после выезда из страны.
— Вашу камеру и документы, пожалуйста, — попросил полицейский.
— Офицер...
Полицейский повернулся к Сергиусу и уставился на него холодным взглядом. Он смотрел на полковника несколько секунд, затем сглотнул образовавшийся в горле комок, шагнул к нему и мягко проговорил:
— Извините, господин полковник, меня не предупредили.
— Ваше руководство было информировано. Найдите виновного и накажите...
— Извините за...
— Не мешайте мне смотреть!
А на арене, конечно, было на что посмотреть. Без сомнения, тот факт, что на них смотрели знатоки, большие энтузиасты цирка, и возраставшая день ото дня слава вокруг их выступлений, заставляли артистов совершенствовать свое мастерство, доводить его до небывалых величин. Даже Сергиус, чье обычное состояние напоминало замороженный компьютер, полностью отдался очарованию цирка. Только Николас, молодой и весьма способный фотограф, деловито выполнял свою задачу: непрерывно снимал всех основных участников представления. Но даже и он, и его спутники забыли о кинокамере, когда «Слепые орлы» начали свой самоубийственный воздушный номер.
Вскоре после завершения их выступления к Сергиусу подошел неприятный тип и прошептал:
— Двумя рядами ниже и десятью креслами левее...
Сергиус корректным кивком поблагодарил и показал, что понял.
Завершал представление Кан Дах. Он работал с железными брусками и тяжелыми штангами. Словно играючи, он завязывал бруски в узел и поднимал четырехсотфутовые штанги, предварительно показав, что они сделаны из железа. На прощание Кан Дах обошел вокруг центральной арены с тяжелым брусом, лежащим на его плечах. На каждой стороне этого бруса сидело по пять девушек. Даже если он чувствовал этот вес, заметно этого не было. Он непринужденно остановился, чтобы почесать левую икру пальцами правой ноги.
Сергиус перегнулся через Модеса и сказал Анжело, который наблюдал за представлением с самым непринужденным видом.
— Крупный парень, а, Анжело?
— Это все показуха. Одутловат. Как-то в Афинах я видел одного деда лет семидесяти и весом не более 50 кг, так тот пронес по улице большое пианино. Приятели должны были поставить его ему на спину, но ему нельзя было согнуть ноги. Если бы он их согнул, то рухнул бы.
Пока он произносил эту тираду, Кан Дах начал карабкаться по массивной лестнице, стоявшей посреди арены. На вершине лестницы была платформа в три квадратных фута. Кан без видимых усилий забрался на лестницу, встал на вращающуюся площадку и, перебирая ногами, привел платформу в движение.
Скорость вращения все увеличивалась, и вскоре девушки, сидевшие на концах бруса, замелькали подобно стеклам в калейдоскопе.
Наконец, движение замедлилось, гигант остановился, сошел с лестницы, опустился на колени и наклонил плечи, чтобы ноги девушек коснулись арены.
Сергиус вновь перегнулся к Анжело.
— А твой старикан из Афин мог бы проделать такое со своим пианино? Анжело не ответил. — Ты знаешь, говорят, что он может проделать то же самое и с четырнадцатью девицами, но администрация не позволяет ему. Анжело снова промолчал.
Представление закончилось и раздалась обычная овация, длившаяся несколько минут. Когда ревущая публика начала расходиться, Сергиус осмотрелся, заметил Ринфилда и направился в его сторону, чтобы перехватить его в проходе.
— Мистер Ринфилд? — спросил он.
— Да, но я вас что-то не припомню.
— Мы не встречались, — Сергиус взглянул в фото на программке, которая было у него в руках. — Сходство, вы должны согласиться, безошибочное. Меня зовут полковник Сергиус. — Они обменялись рукопожатием. — Изумительно, мистер Ринфилд! Невероятно! Если бы мне сказали, что такое можно увидеть, я бы такого человека назвал лжецом.
Ринфилд приветливо улыбнулся. Девятая симфония Бетховена оставляла его равнодушным, а эта музыка растапливала сердце.
— Я с детства преклоняюсь перед цирком, — Сергиус врал как по-написанному и даже еще лучше. — Но в жизни я не видел ничего подобного.
Ринфилд снова улыбнулся.
— Вы очень любезны, полковник.
Читать бесплатно другие книги:
