Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3 Дюма Александр
– Все.
– А-а, если все говорят тебе про это, значит, тут есть доля истины. Что до меня, то я верю, что где-то есть пламя, раз я увидел дым. Это смешно, но тем не менее это так.
– Значит, вы верите! – вскричал Бражелон.
– Если ты со мной делишься…
– Разумеется.
– Я не вмешиваюсь в дела подобного рода, и ты это хорошо знаешь.
– Как! Даже для друга? Для сына?
– Вот именно. Если б ты был чужим, посторонним, я сказал бы тебе… я бы ничего тебе не сказал… Не знаешь ли, как поживает Портос?
– Сударь! – воскликнул Рауль, сжимая руку д’Артаньяну. – Во имя дружбы, которую вы обещали моему отцу!
– Ах черт! Я вижу, что ты серьезно заболел… любопытством.
– Это не любопытство, это любовь.
– Поди ты! Вот еще важное слово. Если б ты был влюблен по-настоящему, мой милый Рауль, это выглядело бы совсем по-иному.
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что, если бы ты был охвачен настоящей любовью, я мог бы предполагать, что обращаюсь к твоему сердцу и ни к кому больше… Но это немыслимо.
– Поверьте же мне, я безумно люблю Луизу.
Д’Артаньян заглянул в самую глубину души Рауля.
– Немыслимо, повторяю тебе… Ты такой же, как все твои сверстники; ты не влюблен, ты безумствуешь.
– Ну а если бы это было не так?
– Разумный человек никогда еще не мог повлиять на безумца, у которого голова идет кругом. За свою жизнь я раз сто обжигался на этом. Ты бы слушал меня, но не слышал; ты бы слышал меня, но не понял; ты бы понял меня, но не последовал моему совету.
– Но попробуйте все же, прошу вас, попробуйте!
– Скажу больше: если бы я имел несчастье и впрямь что-то знать и был бы настолько нечуток, чтобы поделиться с тобой тем, что знаю… Ведь ты говоришь, что считаешь себя моим другом?
– О да!
– Ну, так я бы с тобою рассорился. Ты бы никогда не простил мне, что я разрушил твою иллюзию, как говорится, в любовных делах.
– Господин д’Артаньян, вы знаете решительно все и оставляете меня в замешательстве, в полном отчаянии, в агонии! Это ужасно!
– Та, та, та!
– Вам известно, что я никогда ни на что не жалуюсь. Но так как бог и мой отец никогда не простили бы мне, если б я пустил себе пулю в лоб, то я сейчас же уйду от вас и заставлю первого встречного рассказать мне то, чего вы не желаете сообщить; я обвиню его в том, что он лжет…
– И убьешь его? Вот это чудесно! Пожалуйста! Мне-то что за дело до этого? Убивай, мой милый, убивай, если это может доставить тебе удовольствие. Поступи, как те, у кого болят зубы. Они говорят, обращаясь ко мне: «О, как я страдаю! Я готов был бы грызть от боли железо». На это я отвечаю им: «Ну и грызите, друзья, грызите! Вы и впрямь, пожалуй, избавитесь от гнилого зуба».
– Нет, я не стану никого убивать, сударь, – сказал Рауль с мрачным видом.
– Ну да, вот вы, нынешние, обожаете подобные позы. Вы дадите себя убить, не так ли? До чего ж это мило! Ты думаешь, я о тебе пожалею? О нет, я без конца буду повторять в течение целого дня: «Что за ничтожная дрянь этот сосунок Бражелон, что за глупец! Всю свою жизнь я потратил на то, чтоб научить его как следует держать шпагу, а этот дурень дал себя проткнуть, как цыпленка». Идите, Рауль, идите, дайте себя убить, друг мой. Не знаю, кто обучал вас логике, но прокляни меня бог, как говорят англичане, если этот субъект не зря получал от вашего отца деньги.
Рауль молча закрыл руками лицо и прошептал:
– Нет на свете друзей, нет, нет!
– Вот как! – сказал д’Артаньян.
– Есть только насмешники и равнодушные.
– Вздор! Я не насмешник, хоть и чистокровный гасконец. И не равнодушный. Да если б я был равнодушным, я послал бы вас к черту уже четверть часа тому назад, потому что человека, обезумевшего от радости, вы превратили бы в печального, а печального уморили бы насмерть. Неужели же, молодой человек, вы хотите, чтобы я внушил вам отвращение к вашей милой и научил вас проклинать женщин, тогда как они честь и счастье человеческой жизни?
– Сударь, сообщите мне все, что вы знаете, и я буду благословлять вас до конца моих дней!
– Ну, мой милый, неужто вы воображаете, что я набивал себе голову всеми этими историями о столяре, о художнике, о лестнице и портрете и еще сотней тысяч таких же басен. Да я ошалел бы от этого!
– Столяр! При чем тут столяр?
– Право, не знаю. Но мне рассказывали, что какой-то столяр продырявил какой-то паркет.
– У Лавальер?
– Вот уж не знаю где.
– У короля?
– Если б это было у короля, то я так и пошел бы докладывать вам об этом, верно?
– Но все-таки у кого же?
– Уже битый час я повторяю вам, что решительно ни о чем не осведомлен.
– Но художник! И этот портрет?..
– Говорят, что король заказал портрет одной из придворных дам.
– Лавальер?
– Э, да у тебя на устах это имя и ничего больше! Кто ж тебе говорит, что это был портрет Лавальер?
– Но если речь идет не о ней, то почему вы предполагаете, что это может представлять для меня интерес?
– Я и не хочу, чтобы это представляло для тебя интерес. Ты спрашиваешь – я отвечаю. Ты хочешь знать скандальную хронику, я тебе выкладываю ее. Извлеки из нее все, что сможешь.
Рауль в отчаянии схватился за голову:
– Можно от всего этого умереть!
– Ты уже говорил об этом.
– Да, вы правы.
И он сделал шаг с намерением удалиться.
– Куда ты? – спросил д’Артаньян.
– К тому лицу, которое скажет мне правду.
– Кто это?
– Женщина.
– Мадемуазель де Лавальер собственной персоной, не так ли? – усмехнулся д’Артаньян. – Чудесная мысль! Ты жаждешь обрести утешение – ты обретешь его тотчас же. О себе она дурного не скажет, иди!
– Вы ошибаетесь, сударь, – ответил Рауль, – женщина, к которой я хочу обратиться, скажет о ней много дурного.
– Держу пари, ты собираешься к Монтале!
– Да, к Монтале.
– Ах, приятельница? Женщина, которая по этой самой причине будет сильно преувеличивать в ту или другую сторону. Не говорите с Монтале, мой милый Рауль.
– Не разум вас наставляет, когда вы стремитесь не допустить меня к Монтале.
– Да, сознаюсь, это так… И в сущности говоря, к чему мне играть с тобой, как кошка играет с бедною мышью? Ты, право, беспокоишь меня. И если я сейчас не хочу, чтобы ты говорил с Монтале, то лишь потому, что ты разгласишь свою тайну и этой тайной воспользуются. Подожди, если можешь.
– Не могу.
– Тем хуже! Видишь ли, Рауль, если б меня осенила какая-нибудь счастливая мысль… Но она не осеняет меня.
– Позвольте мне, друг мой, лишь делиться с вами своими печалями и предоставьте мне самостоятельно выпутываться из этой истории.
– Ах так! Дать тебе увязнуть в ней окончательно, вот ты чего захотел? Садись к столу и возьми в руку перо.
– Зачем?
– Чтобы написать Монтале и попросить у нее свидания.
– Ах! – воскликнул Рауль, хватая перо.
Вдруг отворилась дверь, и мушкетер, подойдя к д’Арта-ньяну, произнес:
– Господин капитан, здесь мадемуазель де Монтале, которая желает переговорить с вами.
– Со мной? – пробормотал д’Артаньян. – Пусть войдет, и я сразу увижу, со мной ли хотела она говорить.
Хитрый капитан угадал. Монтале, войдя и увидев Рауля, вскрикнула:
– Сударь, сударь, вы тут! Простите, господин д’Артаньян.
– Охотно прощаю, сударыня, – сказал д’Артаньян, – я знаю, я в таком возрасте, что меня разыскивают только тогда, когда уж очень во мне нуждаются.
– Я искала господина де Бражелона, – ответила Монтале.
– Как это удачно совпало! Я вас также хотел повидать.
– Рауль, не желаете ли выйти с мадемуазель Монтале?
– Всем сердцем!
– Идите!
И он тихонько вывел Рауля из кабинета; затем, взяв Монтале за руку, прошептал:
– Будьте доброй девушкой. Пощадите его, пощадите ее.
– Ах, – ответила она так же тихо, – не я буду с ним разговаривать. За ним послала принцесса.
– Вот как, принцесса! – вскричал д’Артаньян. – Не пройдет и часа, как бедняжка поправится.
– Или умрет, – сказала Монтале с состраданием. – Прощайте, господин д’Артаньян!
И она побежала вслед за Раулем, который ожидал ее, стоя поодаль от дверей, встревоженный и озадаченный этим диалогом, не предвещавшим ему ничего хорошего.
XII. Две ревности
Влюбленные нежны со всеми, кто имеет отношение к их любимым. Как только Рауль остался наедине с Монтале, он с пылом поцеловал ее руку.
– Так, так, – грустно начала девушка. – Вы плохо помещаете капитал своих поцелуев, дорогой господин Рауль, гарантирую, что они не принесут вам процентов.
– Как?.. Что?.. Объясните мне, милая Ора…
– Вам все объяснит принцесса. К ней-то я вас и веду.
– Что это значит?
– Тише… и не бросайте на меня таких испуганных взглядов. Тут окна имеют глаза, а стены – длинные уши. Будьте любезны больше не смотреть на меня; будьте любезны очень громко говорить со мной о дожде, о прекрасной погоде и о том, какие развлечения в Англии.
– Наконец…
– Ведь я предупреждала вас, что где-нибудь, я не знаю где, но где-нибудь у принцессы обязательно спрятано наблюдающее за нами око и подслушивающее нас ухо. Поймите, что мне вовсе не хочется быть выгнанной вон или попасть в тюрьму. Давайте говорить о погоде, повторяю еще раз, или лучше уж помолчим.
Рауль сжал кулаки и пошел быстрее. Он придал себе вид безгранично храброго человека – это верно, но то был храбрец, идущий на казнь. Монтале, легкая и настороженная, шла впереди него.
Рауля сразу же ввели в кабинет принцессы.
«Пройдет целый день, и я ничего не узнаю, – подумал Рауль. – Де Гиш пожалел меня, он сговорился с принцессой, и оба они, составив дружеский заговор, отдаляют решение этого больного вопроса. Ах, почему я не сталкиваюсь тут с откровенным врагом, например, с этой змеею Вардом? Он, конечно, не преминул бы ужалить… но зато я бы не знал колебаний. Сомневаться… раздумывать… нет, уж лучше смерть!»
Рауль предстал перед принцессой.
Генриетта, которая была еще очаровательнее, чем всегда, полулежала в кресле; она положила свои прелестные ножки на бархатную вышитую подушку и играла с длинношерстным пушистым котенком, который покусывал ее пальцы и цеплялся за кружево, ниспадавшее с ее шеи. Принцесса была погружена в размышления. Только голоса Монтале и Рауля вывели ее из задумчивости.
– Ваше высочество посылали за мной? – повторил Рауль.
Принцесса тряхнула головой, как если б она только проснулась.
– Здравствуйте, господин де Бражелон, – сказала она, – да, я посылала за вами. Итак, вы вернулись из Англии?
– К услугам вашего высочества.
– Благодарю вас. Оставьте нас, Монтале.
Монтале вышла.
– Вы можете уделить мне несколько минут, не так ли, господин де Бражелон?
– Вся моя жизнь принадлежит вашему высочеству, – почтительно ответил Рауль, который под всеми любезностями принцессы предугадывал нечто мрачное. Но мрачность эта скорее была ему по душе, так как он был убежден, что чувства принцессы имеют нечто общее с его чувствами. И в самом деле, все умные люди при королевском дворе знали про капризный характер и взбалмошный деспотизм, свойственные принцессе.
Принцесса была свыше меры польщена вниманием короля; принцесса заставила говорить о себе и внушила королеве ту смертельную ревность, которая, как червь, разъедает всякое женское счастье, – словом, принцесса, желая исцелить оскорбленную гордость, воображала, что ее сердце сжимается от любви.
Мы с вами хорошо знаем, как поступила принцесса, чтобы вернуть Рауля, удаленного королем. Рауль, однако, не знал о ее письме к Карлу II; лишь один д’Артаньян догадался о нем.
Это необъяснимое сочетание любви и тщеславия, эту ни с чем не сравнимую нежность, это невиданное коварство – кто сможет их объяснить? Никто, даже демон, разжигающий в сердцах женщин кокетство. Помолчав еще некоторое время, принцесса наконец сказала:
– Господин де Бражелон, вы вернулись довольный?
Бражелон посмотрел на принцессу и увидел, что ее лицо покрывается бледностью; ее мучила тайна, которую она хранила в себе и которую страстно хотела открыть.
– Довольный? – переспросил Рауль. – Чем же я могу быть доволен или недоволен, ваше высочество?
– Но чем может быть доволен или недоволен человек вашего возраста и вашей наружности?
«Как ей не терпится! – подумал, ужаснувшись, Рауль. – Что-то вложит она в мое сердце?»
Затем, в страхе перед тем, что ему предстояло узнать, и желая отдалить столь вожделенный и вместе с тем столь ужасный момент, он ответил:
– Ваше высочество, я оставил дорогого мне друга в добром здоровье, а вернувшись, увидел его больным.
– Вы говорите о господине де Гише? – спросила принцесса с невозмутимым спокойствием. – Передают, что вы с ним очень дружны.
– Да, ваше высочество.
– Ну что ж, это верно, он был ранен, но теперь поправляется. О! Господина де Гиша жалеть не приходится, – добавила она быстро. Потом, как бы спохватившись, продолжала: – Разве его нужно жалеть? Разве он жалуется? Разве у него есть печали, которые не были б нам известны?
– Я говорю о его ране, ваше высочество, и ни о чем больше.
– Тогда ничего страшного, потому что во всем остальном господин де Гиш, как кажется, очень счастлив: он неизменно в радужном настроении. Знаете ли, господин де Бражелон, я уверена, что вы предпочли бы, чтобы вам нанесли телесную рану, как ему… Что такое телесная рана?
Рауль вздрогнул; он подумал: «Она приступает к главному. Горе мне!» Он ничего не ответил.
– Что вы сказали? – спросила она.
– Ничего, ваше высочество.
– Ничего не сказали? Значит, вы не одобряете моих слов или, быть может, вы удовлетворены создавшимся положением?
Рауль подошел поближе к принцессе:
– Вашему высочеству угодно мне кое о чем рассказать, но естественное великодушие заставляет ваше высочество взвешивать свои слова. Я прошу ваше высочество ничего не утаивать. Я ощущаю в себе достаточно сил, я слушаю.
– На что вы, собственно, намекаете?
– На то, о чем ваше высочество хочет поставить меня в известность.
И, произнося эти слова, Рауль не смог удержаться от содрогания.
– Да, – прошептала принцесса, – это жестоко, но если я начала…
– Да, раз вы снизошли к тому, чтобы начать, ваше высочество, снизойдите и к тому, чтобы кончить.
Генриетта поспешно встала и нервно прошлась по комнате.
– Что вам сказал де Гиш? – внезапно спросила она.
– Ничего.
– Ничего? Он ничего не сказал? О, как я узнаю его в этом!
– Он, несомненно, хотел пощадить меня.
– И вот это называется дружбой! Но господин д’Артаньян, от которого вы только что вышли, что рассказал господин д’Артаньян?
– Не более, чем де Гиш.
Генриетта сделала нетерпеливое движение:
– Вам-то по крайней мере известно, о чем говорит весь двор?
– Мне ровно ничего не известно, ваше высочество.
– Ни сцена во время грозы?
– Ни сцена во время грозы…
– Ни встреча наедине в лесу?
– Ни встреча в лесу…
– Ни бегство в Шайо?
Рауль, клонившийся, как цветок, задетый серпом, сделал сверхчеловеческое усилие, чтоб улыбнуться, и ответил с трогательной простотой:
– Я имел честь сообщить вам, ваше высочество, что я решительно ничего не знаю. Я бедный, забытый всеми изгнанник, только что прибывший из Англии; между теми, кто здесь, и мною простиралось бурное море, и молва обо всем, о чем вы упомянули, не могла достигнуть моего слуха.
Генриетта была тронута бледностью, кротостью и мужеством юноши. Но преобладающим желанием ее сердца в это мгновение была жажда услышать от обманутого влюбленного, что он по-прежнему помнит о той, которая причинила ему столько страданий.
– Господин де Бражелон, – произнесла она, – то, что ваши друзья не пожелали сделать для вас, из уважения и любви к вам, сделаю я. Это я буду вашим истинным другом. Вы высоко держите голову, как истинно порядочный человек, и я не хочу, чтобы вы опустили ее под градом насмешек, – через неделю я должна буду сказать это, – перед всеобщим презрением.
– Ах! – прошептал смертельно побледневший Рауль. – Неужели дошло до этого?
– Если вы не осведомлены об этом, – продолжала принцесса, – я вижу, что вы все же догадываетесь. Вы были женихом мадемуазель де Лавальер?
– Да, ваше высочество.
– Поскольку вы жених Лавальер, я обязана предуведомить вас: на днях я выгоню ее вон…
– Выгоните ее! – вскричал Бражелон.
– Без сомнения; неужели вы думаете, что я буду вечно считаться со слезами и просьбами короля? Нет, нет, мой дом недолго будет служить для вещей подобного рода. Но вы едва держитесь на ногах…
– Нет, простите, ваше высочество, – начал Рауль, сделав над собою усилие, – мне показалось, что я умираю. Ваше высочество почтили меня сообщением, что король плакал, просил…
– Да, но напрасно.
И она рассказала Раулю о сцене в Шайо, об отчаянии короля по возвращении во дворец; она рассказала о своей снисходительности и об ужасной фразе, при помощи которой разгневанная принцесса, униженная кокетка, поборола гнев короля.
Рауль опустил голову.
– Что вы думаете об этом? – спросила она.
– Король любит ее, – ответил Рауль.
– Но вы как будто хотите сказать, что она не любит его.
– Увы, я все еще думаю о том времени, когда она любила меня, ваше высочество!
Генриетта на мгновение восхитилась этим возвышенным недоверием; затем, пожав плечами, она заговорила:
– Вы мне не верите? О, как же вы ее любите! И вы сомневаетесь, что она отдала свою любовь королю?
– Пока я не получу доказательств. Простите меня, она дала мне слово, а она – благородная девушка.
– Доказательств?.. Ну что ж, пойдемте.
XIII. Обыск
Принцесса повела Рауля через двор к тому крылу здания, где жила Лавальер, поднялась по лестнице, по которой этим утром он уже поднимался, и остановилась у двери, где молодой человек встретил столь странный прием со стороны Монтале.
Момент был выбран удачно; ничто не мешало принцессе приступить к исполнению ее плана; замок был пуст; король, придворные кавалеры и дамы уехали в Сен-Жермен; не поехала вместе со всеми лишь одна Генриетта, узнавшая о возвращении Бражелона и придумавшая, как использовать его возвращение; сославшись на нездоровье, она осталась у себя.
Итак, принцесса была уверена, что ни в комнате Лавальер, ни в апартаментах Сент-Эньяна она никого не застанет. Она вынула из кармана ключ и открыла дверь, ведущую в комнату ее фрейлины.
Взгляд Бражелона обежал эту комнату, которую он сразу узнал, и вид ее заставил его сердце содрогнуться; но это было только началом мучений, которые его тут ожидали.
Принцесса внимательно посмотрела ему в глаза, и ее опытный взгляд проник в сердце юноши: она поняла, что в нем происходит.
– Вы просили у меня доказательств, – сказала она, – не удивляйтесь же, если я доставлю их вам. Впрочем, если вы не чувствуете в себе достаточно сил, еще не поздно, и мы можем удалиться.
– Благодарю вас, ваше высочество, но я пришел сюда, чтобы все узнать. Вы обещали убедить меня, убеждайте.
– Тогда войдите и заприте за собой дверь.
Бражелон повиновался и, повернувшись к принцессе, вопросительно посмотрел на нее.
– Известно ли вам, где вы находитесь? – спросила принцесса.
– Судя по всему, ваше высочество, я нахожусь в комнате мадемуазель Лавальер.
– Да.
– Но я позволю себе заметить, что комната – вовсе не доказательство.
– Погодите.
Принцесса прошла к кровати, сдвинула ширму и, наклонившись над паркетом, попросила:
– Нагнитесь и поднимите крышку этого люка.
– Люка! – повторил пораженный Рауль. Ему смутно припомнились слова д’Артаньяна: ведь и д’Артаньян как будто произнес это слово.
И Рауль стал искать глазами щель или прорезь, которые указали бы на отверстие, проделанное в полу, или кольцо, с помощью которого можно было бы поднять крышку над ним, но поиски его оказались тщетными.
– Ах, и в самом деле, – засмеялась Генриетта, – я забыла о скрытом механизме: четвертый листок на рисунке паркета. Нужно нажать в том месте, где на доске сучок. Следуйте этому указанию. Нажмите, виконт, вот здесь, нажимайте же!
Рауль, бледный как смерть, нажал пальцем на указанное ему принцессою место, в ту же секунду механизм пришел в движение, и кусок паркета поднялся.
– Это очень хитро, – сказала принцесса, – и архитектор, очевидно, предвидел, что пользоваться этим устройством придется маленькой ручке: смотрите, насколько легко открывается люк.
– Лестница! – воскликнул Рауль.
– Да, и даже очень изящная, – заметила Генриетта. – Посмотрите, виконт, у этой лестницы есть и перила, дабы воздушные создания, отваживающиеся спускаться по ней, не могли случайно свалиться; вот и я решаюсь спуститься. Следуйте за мною, виконт, следуйте.
– Но прежде чем пойти за вами, я хотел бы выяснить, куда ведет лестница.
Читать бесплатно другие книги:
