Этюды для левой руки (сборник) Гончарова Марианна

Мон-Амур

Дочка Линочка поехала со своим папой выбирать щенка. Выпросила ко дню рождения. Лина мечтала о лайке хаски – чтоб с синими глазами, чтоб белоснежная грудь. Бредила – хаски, хаски… Всем уши прожужжала, у нее будет хаски скоро. Звонила заводчикам, надоедала, ну когда уже, когда.

Наконец поехала. Сначала познакомилась с отцом хаски – дружелюбным веселым псом, потом с матерью, потом стала рассматривать щенков, слушать объяснения заводчика, а в это время, совершая долгий путь мимо вольеров с грозными собаками, по пересеченной местности к ней упорно, бойко и смело ковылял, нет, продирался щенок западносибирской лайки. Он шел выбирать себе хозяйку, нетерпеливо приветливо потявкивая. Он добрался, задрал башку на девочку и рухнул Лине на ногу. И так сидел, иногда вежливо трогая Линкин башмак своей многообещающей плюшевой лапой и с надеждой поглядывая вверх Линке в лицо.

Ну и все. Нет у Лины хаски. У Лины есть западносибирская лайка. Двухмесячный толстый коренастый коротенький парень, черный, черномордый, с пока молочными, но в будущем карими хорошими глазами, в белых чулках на всех руках и ногах, с белым пузом. И с белой кисточкой на хвосте. Малыша зовут Амур. Также он отзывается на «Кто видел мои ключи?», «Идите ужинать» и «А кто у нас в семье самый красивый?».

Это он сначала был такой нежный, трогательный – мы-сами-не-местные, а сейчас-то мы поняли, что взяли в дом отпетого хулигана.

– Кто это сделал, а? – спрашивают Мон-Амура строго, тыкая пальцем в лужу или в разорванные тапочки. Нет, мордочкой мы его не тыкаем, нет. Он у нас особа царственная. В его паспорте всяких записей, не считая разных родительских титулов, больше, чем у меня, жизнь прожившей. А у его мамы столько медалей, как будто она Берлин брала, причем во всех родах войск и со всех направлений одновременно. Поэтому, когда его спрашивают, кто это сделал, Мон-Амур уклоняется от ответа, а чаще скраивает морду, да шо ж это делается, люди добрые, а, обижают мальчика одинокого, от папы и мамы забрали…

А наша старая гвардия – кошка Скрябин, Петрович – кролик, Иннокентий – попугай, коты уличные, которые приходят столоваться и уже прописались у нас на террасе перед домом – Бурбон, Шахтер и Настя В., – они все фыркают, кивают досадливо, как будто приговаривают:

«Говорили мы вам…»

Позавчера прибегаю домой, а у нас все Линочкины подруги – Чеба, Чербик, Ксюша и Маричка. О, думаю, сейчас будет весело! Ксюшка обычно у нас по перилам катается. Я это люблю – полирует их хорошо своим пузом. Машка все, что в руки ни возьмет, что ни заденет, все падает, бьется, ломается. Ее детское имя в нашей семье Машка-Разрушительница. Чеба (Алинка) просто громко орет, перекрикивая всех и хватая за руки. Чербик (тоже Алина) обычно поет оперные арии – ну так прикалывается. А Линка суетится, бегает туда-сюда, угощает. А сейчас пришла домой – думаю, что так тихо, – а они чинно кофе пьют и тихо беседуют. Причем не все вместе, как у них было раньше, а по очереди. Сначала одна скажет что-нибудь, все остальные слушают, потом другая ответит.

Я так испугалась. Думаю, ну всеооо – взрослые.

А оказалось все гораздо проще – Амур-Мон-Амур изволили почивать. Лежат белым пузиком наружу, башка на подушке, ухи маленькие острые, носик влажный. Лапы сложены на груди – чистый собачий ангел. Девчонки им тихо любовались, боялись разбудить.

Ну а вчера, на праздновании Линкиного шестнадцатилетия, они уже оторвались – сначала танцевали под Агилеру на катке, потом несколько часов кидали шары в боулинге, там даже выпили по глотку шампанского, потом поехали в ресторанчик и там ужинали. Орали, хохотали, шумели, Машка два бокала разбила. Словом, все спокойно – все как всегда. Детский сад.

А потому, что Мон-Амура с ними не было.

– Мама, мама! Ты говорила, что еще рано учить Амура, – кричит Линка, – а он запомнил команду с первого раза! Я ему говорю «Сидеть!», он садится. И даю ему из ладони кусочек мяса.

Линка ушла на репетицию. Беру несладкое печенье, иду к Мон-Амуру. Мне не верится, что щенок в два месяца может выполнять команды. Командую ему, подкрепляя команду жестом: «Сидеть!» Мон-Амур немедленно садится на попу.

– Ай, молодец, Амур, молодец! – хвалю его и даю угощение. Из ладони, как Линка учила.

– Голос! – подаю ему другую команду.

Он внимательно смотрит, поднимает попу и опять плотно садится.

– Нееет, – говорю я ему. – Голос!

Он опять хлопается на хвостик.

– Го-лос! Го-лос! Гооолос!

Песик, не совсем понимая, что от него хотят, но стараясь угодить, чтоб похвалили и дали печенья, кротко протягивает правую лапку.

Я смеюсь так, что малыш пугается и прячется в укромное место, тревожно блестя оттуда глазами.

Амур… Мон-Амур…

У нас был День города. 550 лет – не кот начхал. В городе – народные гулянья, духовые оркестры, гости со всех концов планеты понаехали, маршируют туда-сюда строем. Ходят колонной нарядные, в прическах, с шарами. Фейерверки, фонари повключали, еще засветло, слепит все вокруг, лазерное шоу, из каждого двора салюты нетерпеливые – нет чтоб ночи дождаться. А у нас дома – интерес другой. Мы никуда – мы люди маленькие, скромные, примус починяем, гуляем с Амуром. Мур, я и Аркаша. Аркаша – это мой садиковский еще друг, партнер по бальным танцам во Дворце пионеров, а также отец моих детей, зять моих родителей. Аркаша, мы его зовем Кузьмич, да. Мы гуляем. Мур весь черный, мягкий, с белой грудью, белоснежными лапами и пыльной круглой попой – такая особенность, объясню дальше. Ему всего три с половиной месяца. Но он умный и экономный. Когда ему интересно, он садится – бережет силы. Вот идем мы мимо наших соседей, а там – американские бульдоги, самые редкие дураки среди собак, чемпионы по глупости. Неучи и гопники. Они видят Мура, их заплывшие глазки наливаются кровью, и начинают они рвать на себе рубахи, плюются яростно, визжат, орут – стоит такой гвалт, что на небе собираются тучи и замолкают от страха птицы. А наш плотный сбитый щенок, любознательный, сразу усаживается поудобней, где стоял, как в партере, и давай безмятежно разглядывать разъяренных американцев, склоняя башку то к одному плечу, то к другому, растопырив зубья в улыбке на всю свою немаленькую бархатную рожу. И выскакивает американцевый хозяин Птира и орет:

– УБЕРИТЕ СОБАКУ!

Да? У него в вольерах – семнадцать голов, а нашего – уберите. Ну понятно, хладнокровие и выдержка нашей лайки кого угодно могут довести до умопомешательства. А тут американцы, в тесных вольерах, без обучения и дрессировки, выращивают их толпами на продажу. Они же вообще, мягко говоря, лабильные. А если правду, то просто истеричные кретины. Бедные.

Ну, я не об этом, гуляем дальше. И вот Мур увидел велосипедиста – интересно же: идет дядька, промеж ног у него сооружение и крутится. Мур в восторге – раз! и сел опять, припудрив пылью попку. И неловко нам с Кузьмичом все время там у него руками елозить, отряхивать под хвостом. Так и ходит вразвалочку, весь бархатный, глубоко-черный, грудь и лапы – белые, а пятая точка – серая.

Приходим на луг, отстегиваем Мура от Кузьмича, и песик начинает носиться. Трава, как водится, ему пузичко щекочет, радостно и беззаботно Мур носится кругами, вспрыгивает всеми четырьмя, раззявив пасть, время от времени подбегая к нам проверить, радостно ли нам тоже и видим ли мы, как ему тут клево, в этом мире, присаживается, заглядывает ликующе нам в лица, ждет подтверждения. Мы улыбаемся, киваем: мол, да, Мур, жизнь прекрасна, иди, скачи дальше. А тут Кузьмичу звонят и зовут в бильярд. Праздник же – все празднуют. Ну, кто не знает, девочки, бильярд – это святое. Зовут, надо идти. (Святого у мужчин, между прочим, есть чуток – бильярд, рыбалка, баня, такое все…) Оставляет нас Кузьмич на лугу, а сам – туда, где море огней.

Мур измотался, устал страшно. Он же еще маленький.

Собираем манатки – мячик, миску для воды, бутылку неполную с водой, – еле телепаемся домой. Он усаживается отдыхать у каждого столба – то жука рассматривает, энтомолог юный, то цветок обнюхивает. А тут еще люди гребут навстречу – интересно же, запахи разные, праздник, ну. Причем интерес двусторонний. И надо отбиваться – все тянут руки погладить мягкую спинку и сделать замечание, что вся собака – красавец, но в конце собаки – пыльно, обтрусить бы. А Мур садится и садится, устал от впечатлений, столько всего интересного. А вскоре совсем прилег, соснуть часок в траве. Ну, я подхватываю его на руки – так быстрей, он не возражает, умаялся.

А тут парк перекрыли, сержант всех заворачивает – Большой Брат должен как раз сейчас пройти по мосту, со свитой, депутатским значком на лацкане пиджака, жуликоватым – знакомым по фотографиям – таблом, в мерцающих каменьями часах, с барсеткой «Прадо» и другими первичными половыми признаками. А сержант – мальчик знакомый – у папы моего тренировался, у нас по вечерам чай пил с сыром после тренировок. Я, помахивая собакой дружелюбно, ему: мол, Гриша, пропусти, а то я в джинсах драных не по-праздничному и вся заслюнявленная, потому что язык Мура у меня на плече уже валяется, хотя щенячий интерес к жизни не ослабевает – этим мы все отличаемся, наша семейка, да. Мы можем уже без сознания на каталке, но интересное не пропустим ни за что, глаз приоткроем, рассмотрим, запомним, запишем.

Гриша добрый мне – ну бегите, только быстро, а то мне попадет. Быстро мы умеем бегать, мой папа – тренер был, говорила я? Но это если налегке, а если волочь на себе уставшую толстенькую собаку, хоть и трехмесячную, но коренастую, сбитую и расслабленную, тут я мировых рекордов по бегу на короткие дистанции не побью.

Ну правильно вы догадались, если догадались. Мы вышли один на один, прямо на середине моста, как в кино. Я с собакой наперевес и он со свитой. Мур, молодец, чуткий, драматургию почувствовал сразу, увидел, что на нас неторопливо и церемонно шествует колонна с предводителем уездного дворянства. Все такие чопорные, стерильные. А он, главный – ну чисто аум сенрике, что с японского языка переводится как чистая истина.

Мур, собственно, как и я, такого не любит. Ну, не любит он пафоса и вот этого вот, как будто люди – небожители, нектар хлебают, пыльцой столуются и не писают совсем никогда.

Вот когда я услышала Амуров потенциал – каКККой у него мощный бААс! Шаляпин впал в депрессию от зависти и удавился бы! Повиснув у меня на руках, мой щен виртуозно откостерил его величие по всем статьям и со всех сторон. Мощно, уверенно, презрительно. Красавчик.

Кстати, как смешно кидаются в сторону, скачут от страха и неожиданности эти пацаны – умора. Нервы ни к черту – чуть с моста не сиганули с испугу.

Да, так я вот что – в последних строках этого поста обращаюсь к тебе, Гриша, если ты меня читаешь, а ты меня точно читаешь, я знаю, особенно после того, как я про тебя написала, что ты книжки покупаешь, да, я хочу перед тобой извиниться. Ты мне только скажи: если тебе настучали в бубен, я могу написать объяснительную твоему начальству, что это я виновата. Или лучше давай я приду к вам в отделение, объясниться по-человечески. Я с Муром приду. И даже попу его пыльную отряхну, чтоб было нарядно.

Гриша, прости нас…

Кошка Скрябин

Сегодня мы с мамой покупали в ветеринарной аптеке капли для маминого кота и для моей кошки. Для кота и кошки в одном лице – довольно бесстыжем, усатом, наглом и очень привлекательном лице в полоску. То есть морде. В полоску…

Девять месяцев назад я подарила родителям котенка лесной дикой кошки. Продавец, принимая круглую сумму, перевернул котяшку пузиком вверх и, одобрительно кивая головой, с уважением сказал:

– Ко-о-от! Коти-ище! Ого! Будете еще гордиться! Кошки в очереди друг друга затопчут.

Котенок-красавец, в леопардовых пятнах, с тигриными полосками на морде, голове и хвосте, с намечающимися кисточками на ушках, с пушистым мягким пузом и корявыми тонкими лапами, был беспомощный, нежный и застенчивый. Но моя мама свое дело знала четко: в считаные дни она своей добротой, лаской и любовью его полностью растлила. Кот быстро осознал, как ему круто повезло, какое привалило ему счастье в виде этой приятной интеллигентной дамы, его хозяйки, и доброго седого дедушки, его хозяина, и стал лазить на стол, воровать все, что плохо лежит, освоил все плоскости от пола до потолка (за что тут же получил прозвище Кот вертикального взлета), научился открывать холодильник, прятаться в шкафах и верещать оттуда, забираться в немыслимые углы под ванной, под мойкой в кухне, ночью играть и не давать спать хозяевам и лакать оливковое масло прямо со сковороды. Потом совершенно разошелся и раскомандовался: орал, требовал, бушевал, кусался исподтишка и очень больно. Правда, был аккуратен, что касается гигиены, терпеливо сносил мытье под душем и умилительно и бесконтрольно сладко спал на спине морской звездой.

Неделю назад я пришла к ним в гости, и мама поставила вопрос, загнавший меня в тупик:

– А слушай, где у Скрябочки это… ну эти… ну такое, ну круглое, две… два…

– Чего две у Скрябина, мама? Два?!

– Ну то, чем гордиться. Ну Фаберже! – выдохнула мама и смутилась.

– А-а-а… – догадалась я, – ну там… где-то… Ну так продавец же сказал – ого!

– Ну что ты! Какое «ого»? У других котов я видела тако-о-ое, таки-и-ие… эти… две… два… (Надо знать мою интеллигентную маму, этот разговор ей очень трудно дался.) А у нашего Скрябина как-то… ну… как-то… Ну нету никакого «ого»! Какая там гордость? Стыд один…

Я поймала кота и заглянула. С тех пор как мы заглядывали туда с продавцом этого кота, который уверял, что эти… ну… два… две… они – налицо, верней, под хвостом, и – ого! С тех пор эти… ну… две… два… Они… растворились. Кот Скрябин, Скрябчук, Скряба, а по паспорту Скрябин Тигрисс Второй оказался кошкой.

– Мама, Скрябин – кошка.

– Не-ет!..

– Да.

– Кошка?! – побледнела мама. – Мой Скрябин – кошка? Он – она?!

Я помню, мама предупреждала, мама просила, что только не кошку, нет, кошку – нет и нет! Ни за что. Все что угодно, но не кошку. Только не кошку! Только чтоб был кот. Кот! Ка О Тэ!

– У-у-у-ужас… – прошептала мама. – Я этого не выдержу… Я же любила в нем кота…

Раз… Два… Пятнадцать… Тридцать… Я капала маме корвалол.

Так по моей милости в маленькой уютной квартире вместо любимого, единственного в мире кота вдруг появилась ненавистная кошка. Подлая коварная кошка, кусачая, вороватая. Кошка, которая игнорировала дорогущие когтеточки, испортила обои и погрызла подлокотники кресел. Кошка, которая в перспективе должна была принести гроздь котят, за которыми надо будет ухаживать и пристраивать их в хорошие руки.

– Н-не-е-ет! – Мама заломила руки и разрыдалась. – Я любила в Скрябине котика, я прощала Скрябину все. Все то, что можно простить только котику, а кошке – никогда. Я не хочу кошку, верните мне моего котика… Верните мне Скрябина! Я не буду любить эту незнакомую кошку, я не могу ее любить, хоть она и композитор!!!

А несчастный композитор, кстати, еще за два дня до выяснения, видимо, что-то почувствовал и, предвидя развязку, понуро возлег кучкой у входной двери, словно чего-то ждал. От этого мама плакала еще горше:

– Он знает! Он знает, что я его не хочу… Ее… Ее-о-о-о-о-о!!! О-о-о-о!!! Ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!

Я чувствовала себя виноватой. И решила забрать Скрябина к нам – у нас большой дом, у нас полно животных, еще один – будет незаметно.

Словом, я забрала все котовье приданое, его вещички, любимую игрушку – удочку с крабом, с которой Скряба не расставался (лась). Его (ее) горшок, его (ее) кормушечку и поилочку, его (ее) щетки и шампунь и перевезла его (ее) к нам.

В первый день он(а) сидел(а) под кроватью в спальне, страдал(а), не ел(а), не играл(а), не ходил(а), не вынюхивал(а). Мама в свою очередь ужасно страдала у себя дома. Вечером Скрябин вылезла из-под кровати, поела, умылась, повозилась с горшком, спустилась вниз, нашла в куче своего приданого в прихожей любимого краба и поволокла наверх вместе с удочкой. Потом улеглась в кресле на предусмотрительно расстеленной для нее белой подстилке и замурлыкала. Смирилась.

На следующий день мама позвонила и робко стала умолять о свидании. Она пришла к нам, груженная сумками, как будто приехала к изголодавшемуся внуку в пионерский лагерь. В обеих сумках были гостинцы: куриная печенка, одноразовые пакетики с разными консервированными кошачьими обедами, коробка с сухим кормом «Нутра», красная бархатная мышка, серая вельветовая мышка, фетровая птичка с розовыми перышками, шелковая птичка с голубыми перышками, мышка в шарике, мячик с колокольцами внутри и три баночки натуральных сливок.

Скрябин возлежали рядом с компьютером и изволили дремать после ужина.

– Скрябин!!! Маленький мой! Котеночек мой! – вскричала мама, прижимая руки к груди. – Как же ты исхудал, мой Скрябочка, мой Тигреночек!!!

Скрябин приоткрыла глаза, вопросительно посмотрела на маму, презрительно фыркнула и спряталась за компьютерный стол.

– Миленький мой, единственный, что же ты меня так плохо встречаешь? Ты на меня обиделся?! Ну иди же ко мне, мой мальчик, мой котик… – молила мама. И строго мне: – Какую воду ты ему даешь? Свежую? С серебром?! Как часто ты его кормишь? Дробно? Четыре-пять раз?

– Мама, – сказала я ей осторожно, – раз ты так тоскуешь, может, ты заберешь Скрябу назад?

– Кота – да.

– ???

– А кошку – нет…

Скрябин опять презрительно фыркнула из-под стола.

Мама, всхлипывая, ушла домой.

А сегодня мы покупали витамины в капельках. Для здоровой блестящей мерцающей шерстки. Я – своей кошке, мама – своему коту. И коту, и кошке в одном лице. То есть морде…

Я им говорила, давайте ее стерилизуем. Но мама… Она у меня правозащитница. Она говорит: «А ты кошку спросила? А может, она хочет стать матерью?!»

– А с котятами что будем делать?

Мама вздрогнула и сказала: «Ну подожди, еще ведь не скоро, еще не пришла пора. Будем решать проблемы по мере их поступления».

Пару дней назад утром на моем пороге стояла бледная испуганная мама: «Быстрей! Побежали! Скрябин заболела!» Спрашиваю чем. Мама говорит: «Скрябин сидит на своем корытце орлом по пятнадцать минут, отклячив хвостик. А взгляд у нее…» И мама рукой показывает Скрябинин хвостик и лицом показывает, какой у Скрябы взгляд: сосредоточенный, неподвижный и глаза круглые-круглые, как будто она проглотила палку твердой сырокопченой колбасы целиком.

Ну я же специалист. И мама мне доверяет. Я кричу: «Немедленно отменяй сухой корм. Немедленно! Это у нее МКБ. Это МКБ!!!»

– Ииииии… – ужаснулась мама. Тень страшного МКБ пробежала по маминому прекрасному лицу. – Что же делать, как же быть…

Мы стали советоваться и – я же специалист – решили поить Скрябу медвежьими ушками и кукурузными рыльцами, и я побежала в аптеку, и мы заварили травки, и стали остужать, и вдруг услышали протяжный утробный вой.

Оказалось, это было не МКБ.

Это было другое. Это было «Пришла пора» и те проблемы, которые надо решать по мере поступления. Проблемы поступили.

«Пришла пора, она влюбилась», причем влюбилась сразу по уши во ВСЕХ и во ВСЕ. Она ласково приставала к дедушке, она нагло преследовала маму, развратница пыталась снять на ночь голубя за окном, она робко и мечтательно заглядывала в глаза утюгу на гладильной доске, она делала кокетливые намеки всем диванным подушкам, она нагло и разнузданно донимала старое кресло и пыталась пристроиться под свернутый и сложенный в чехол английский плед. Время от времени она урчала и громко требовала: дайте не знаю что, но что-нибудь и побыстрей. Мама плакала и жалела Скрябин, а я помчалась к Фиме, к Сэру. Ну, к Серафиму – нашему ветеринару. Тот дал капли и велел капать. Обещал, что полегчает. Скрябин в отчаянии царапала себе лицо и рыдала: «Вы звеееери, господа! – И добавляла из Пушкина и так страдающей от сочувствия маме: – Ах няня-няня…»

Кто-то посоветовал дать Скрябин сырого мяса. Мама, моя добрая мама, была готова догнать и завалить весь крупный рогатый скот Украины и Румынии, лишь бы Скрябин полегчало. Принесли парную телятину. Скрябин даже не взглянула, даже не понюхала. Она повела глазами и сказала: «Полноте! До того ли мне…» Сказала и куда-то пошла…

– Куда ты, – с тоской позвала мама.

«Я к вам пишу…» – завыло в соседней комнате…

Бедная моя мама. У нее много лет жила Карлиша, французская болонка, похожая на белую распатланную хризантему. И уже в преклонном возрасте, уже почти беззубая, Карлиша все равно в определенное время вдруг становилась мечтательной, проявляла острый интерес к противоположному полу и тягала маму за поводок по городу в погоне за кобелями. И хотя ничего из этого не получалось, зато домой они приходили взбодренные, подтянутые, с приятной усталостью в мышцах и в отличной спортивной форме. А вот наш кот Тяпа по фамилии Сьюткейс (то есть чемодан по-английски, он был британский кот). Так вот этот кот в обычные времена был так спокоен, невозмутим и неподвижен, что дети моих друзей принимали его за игрушку. Когда он засыпал, а засыпал он частенько на книжной полке у детей в комнате, он так расслаблялся, что валился с полки прямиком в аквариум. Но когда по радио вдруг объявляли март, Сьюткейса было не унять, он не гнушался приставать даже к небольшим собачкам и к старой почтенной ручной выдре, много лет живущей в реке рядом с нашим домом.

– Все! Ищи кота! – приказала мама и крикнула мне вслед в лестничный проем, что дает за Скрябин солидное приданое, только пусть предоставят кота из хорошей семьи.

Отдельная тема, как я (помните легендарную Хануму?) моталась по квартирам, сваталась, намекала, сводничала, сулила и блудливо играла бровями.

Короче, кто хотел нашу Скрябин, не подходил нам, а кого хотели мы, был красив, толст, мордаст, но совершенно бесполезен в нашем нелегком деле – кастрирован.

Мы продолжали давать невесте капли, но бедняга Скрябин не переставала биться в истерике и вопить в окно юному воробью: «Вообрази, я тут одна…», ну «И молча гибнуть я должна».

«Ничего себе – молча…» – думал воробей.

Позавчера рано утром я прибежала к родителям и застала нарядную маму в шляпке с похотливой Скрябин на руках в прихожей.

– Вы куда? – поинтересовалась я у подозрительной пары.

– Мы сходим… тут недалеко… Нам надо… – забормотала мама.

«Идем! Быстрей! Ыаааа!!!» – выла Скрябин и скребла мамино плечо.

– Не поняла, куда это вы собрались?

– Тут недалеко… Мы туда и назад… – пряча глаза, ответила мама.

– Куда?!

– Ну, это… ну, на помойку, – смущенно призналась мама.

– Что?! – ужаснулась я.

– Ну там… там же большой выбор. Там – коты… А потом сразу дадим ей глистогонное и прокапаем ей противоблошиное, искупаем… А что делать? Мне ее так жалко, так жалко…

Мама вышла за порог, но Скрябин испуганно дернулась и вернулась назад в квартиру. То ли она вдруг почувствовала бездну своего возможного падения, то ли… неужели?! Пора прошла?..

Сегодня Скрябин целый день спала и ела. Ела и спала.

Все…

Порода нашей кошки Скрябин – дикая лесная. Вчера она опять укусила маму. Догнала, подпрыгнула и укусила. Мама шлепнула ее газетой по хвосту. Скрябин сперла газету и порвала ее в клочья.

Ветеринар Серафим (мама зовет его Фима, я – Сэр, он откликается на оба имени) сказал, что нет ничего в этом мире, чего бы кошка, особенно такая, как наша Скрябин, не поняла. Надо ее посадить перед собой и сказать ей все, что ты думаешь. Предъявить. Чтоб знала.

– Ага! – смекнула мама.

«А-га…» – подумала Скрябин. (Нет ведь ничего, чего бы кошка не поняла, особенно такая, как наша.)

– Му-у-урачка, – сладким фальшивым голоском позвала мама.

«Ага, щас…» – обиделась Скрябин и ушла в прихожую, планируя вздремнуть на мягком пуфике.

Мама цапнула ее в охапку, принесла в комнату, усадила в кресло и сама присела напротив.

Скрябин презрительно поводила усами, побила хвостом, тяжело спрыгнула на пол и удалилась в гостиную. Из гостиной – в спальню, потом – в кухню, потом – в ванную, потом – на балкон. Мама ходила за ней как привязанная. На балконе кошка стала нервно копать. Мама стояла рядом и говорила. Скрябин побежала на кухню. Мама на бегу высказывалась. Скрябин запрыгнула на холодильник, потом перелезла на шкаф, мама продолжала говорить, задрав голову. Тогда кошка фыркнула и залезла в диван. «Ничего, – подумала мама, – она меня не видит, но ведь слышит». И продолжала вещать.

Скрябин вылезла из-под дивана, подошла к маме вплотную, сказала, глядя в упор:

«Прекрати, а то уйду! Уйду, а вернусь назад беременная, блохастая и вся в репьях». – И… укусила.

Мама опять вызвала Фиму. Ну, Сэра. И Фима-Сэр пришел. И сказал, что если мама хочет, чтобы Скрябин считала ее, маму, доминирующей самкой, то надо проявить характер, сильно прижать ее к плоской поверхности, пошипеть ей прямо в лицо, ну то есть в морду, и все-все ей высказать. И так несколько раз.

– Ага! – сказала мама и погналась за кошкой.

«А-га…» – догадалась Скрябин и стала удирать.

Так они побегали по квартире, две доминирующие самки, и у мамы опять ничего не получилось. Потому что нет ничего в мире такого, чего бы не поняла кошка, особенно такая, как наша Скрябин. В ответ на мамины жалобы по телефону я сказала, что если мама хочет быть доминирующей в их квартире самкой, то пусть она отдаст Скрябин обратно мне. У нас дома такая неразбериха, что Скрябин моментально запутается, кто у нас кому кто, и примет правила жизни, которые заключаются в том, что никто никаких правил не соблюдает.

Мама поразмыслила и ответила, что нет.

– Почему? – спросила я.

– Потому что, – ответила мама, – когда наступает ночь, и особенно когда ноябрь, холодно, и когда шумят деревья за окном, а желательно, чтобы буря, снег с дождем, мировой кризис, по телевизору обещают гарантированный конец света, доллар упал… Или поднялся. Наш президент опять вляпался, и стыдно на весь мир. Цены на лекарства опять полезли вверх. Правительство опять обмануло… Волки воют! Совы с клекотом шныряют по небу! («Они вообще в ноябре шныряют?» – между прочим поинтересовалась мама.) Тяжело и страшно скрипит и гремит раскуроченная хулиганами дверь подъезда! И полная уверенность, что солнце не взойдет еще полгода! А то и никогда!!! А из подвалов на улицы выбирается всякая нечисть – вампиры с вурдалаками!!! И они ловят поздних одиноких прохожих!!! И… поют… им… А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!! ША-А-А-А-АН-СОН!..

Ой, господи, жутко-то как!

Вот именно в моменты, когда наступает такая ночь, к лежащей без сна маме, тихо и мягко переступая бархатными лапками, приходит чистюля красавица Скрябин, плюхается рядом, прижимается теплым толстым боком, включает моторчик в животе и вдруг ловит мамину руку, куснет легонько и ласково залижет укус, потом вздохнет и уснет, почмокивая во сне, время от времени включая и выключая урчальник. Именно вот в такие моменты мама готова признать Скрябин доминирующей самкой и простить ей все: обгрызенную мебель, испорченные когтями обои и шрамы от ее укусов на руках. Потому что, когда рядом трещит эта злодейка, наступает мир, покой, уют и все такое.

Нашли Скрябин жениха. Красивый парень, пушистый блондин. Наша – лесная дикая, а он – сибирский. Дети разных народов. Ну примерно как если бы наша Скрябин была армянка, как Наринэ, а котик как будто какой-нибудь Айвар из Финляндии. Но Тинико же сказала как-то, что мир спасут смешанные браки. Хороший котик. Ладный красавец. Мама уже все узнала про его семью. Значит, хозяйка – врач-окулист, хозяин – инженер, квартира четырехкомнатная, «Вольво» опять же… У котика свой угол, специальное дерево, где спать, переноска последней модели. И врач у нашей пары оказался один и тот же, Серафим. Он же Фима-Сэр.

Ночью маме снилось, что она считает приглашенные пары, вспоминает, кого еще не позвали, и заказывает индюшатину на свадьбу. Теперь ждем очередную «пришла-пору». Правда, у Скрябин никто не спросил, нравится – не нравится, хочет – не хочет… Я вот думаю, возьмет она, подопрет лапой морду и как завоет: «Не шей ты мне, ма-а-тушка, красный сарафа-ан, не вводи, родимая, попусту в изъян».

Короче, так и случилось. Скрябин затребовала романтических отношений ровно через месяц с того времени, как «пришла-пора» первый раз.

Мама позвонила и говорит: мол, мы договаривались, у нас товар, у вас купец, помните? А мамаша, то есть хозяйка кота, засуетилась, говорит, мы его подготовим и принесем, не волнуйтесь. И мама позвонила мне, что они его подготовят и чтоб я пришла. И я прибежала. И мы стали ждать. Час. Два. Скрябин орет. Три часа…

– Интересно, – мама говорит, – как они его готовят?

Я подумала сначала, что с луком и специями… А мама подумала, что его купают, вычесывают и наряжают. И песню поют.

Я сказала, что долго его что-то готовят. Сказала, может, ему семейного психолога пригласили… Посадили кота на диван, напротив психоаналитик сел, откашлялся, говорит ему:

– Мартын… (Его зовут Мартын, восемь лет – и ни разу!) Слушай, Мартын… Э-э-э-э… Ты, Мартын, уже взрослый кот… Тебе пора знать… Бывают обстоятельства в жизни… Эхм… Когда… Там… Мы сейчас пойдем в гости… Так ты… Там одна…

Ну и подробности. А у Мартына – шок. А он ведь всю жизнь ел, спал и любил хозяйкину старую кофту. Ну пока его отходили, отливали, убеждали… Короче, сами были не рады.

Словом, все застеснялись, свернули его в букет, понесли через двор. Мартын дрожит, никогда на улице не был, даже на балкон на ручках, нежный. А такой красивый – весь в мехах серо-белых, глаза – крыжовники раскосые, я бы и сама за него замуж вышла, кабы посвободней была.

Звонок в дверь. Вносят. Огромный, шампунем благоухает, с серебряной цепью на груди. Наша меньше его в четыре раза. Долго прощались с ним, целовали, тискали, как будто в армию отдают. Трогательно обнимали, шептали на ухо…

Он такой солидный, мы к нему на «вы». Проходите, откушайте… Разрешите представить вам, это наша кошка Скрябин.

Скрябин – книксен:

«С-с-с-сть…» – И хвостик набок кокетливо. (Понравился, значит.)

Мартын растерян, аккуратно лапочки ставит, шаг тяжелый: бум! бум! бум! Поел. Походил. Потом опять поел. Потом попил. Опять побродил. Мы за ним всей семьей следом ходим. Скрябин – первая. Потом оба попали в детскую. (Ну так мы ее называем, это моя бывшая комната, там мама сейчас студентов обучает.) Мы двери закрыли и стали – а как же! – подглядывать.

Мартын огляделся, разрыдался, спрятался в диван и стал требовать к маме. И так три дня! Утром его приносили, вечером забирали. Он прямым ходом в диван и оттуда жаловался и плакал. Потом вылез, стал оскорблять нашу кошечку:

«Уы-ы-ы-ы-ыв! Уыв-вы-ы-ы-ы-ы!!! Уыва-а-а-а-ай!!!»

Бедная кошка побежала в спальню и там описалась от страха.

Потом я забрала Скрябин к себе, у нас есть два знакомых кота из хороших семей. Один, рыженький весь, вроде и согласный был, зашел, перекусил, рыгнул Скрябин в лицо – ну чисто пьяный матрос… Лапы потер, мол, ну? Чево?! Пошли?!

А Скрябин на него шипеть, мол, гопота тут вообще!

Наваляла ему по морде как следует.

Словом, стали давать кошке капли. Она, разочарованная в любви, успокоилась.

Кошка Скрябин смотрела кино.

Какое-какое… Конечно, не дешевые сериалы, где консервированный смех или девушка из провинции, которая теряет в столице веру в любовь, в мужчин, зато приобретает опыт, счет в банке и уже потом мстит всем обидчикам, расчетливо и последовательно, как граф Монте-Кристо. Нет. Кошка Скрябин смотрела приличное кошачье кино. Если за воспитание берется моя мама, то уж поверьте, личность выйдет цельная, интеллигентная, добропорядочная и образованная. (Я – исключение из правил. Как говорится, в семье не без меня. Но, опять же, как говорится, исключение только подчеркивает правило.) Кошке Скрябин показывали специальное воспитательное кино, где мышки, рыбки, бабочки и звуки.

Мама усадила Скрябу себе на колени и радостно сообщила: «Сейчас, Мурочка, тебе будет сюрприз». Скряба сразу поняла, что надо уносить лапы, потому что – знаем, едали – если сюрприз, значит, что-то будут совать – то ли в пасть, то ли под хвост, то ли в уши. И засуетилась. Но мама придержала Скрябин и приказала мне: «Включай!»

Я включила. Там забегало, запищало, затрепетало. Скрябин ахнула и замерла. Такое абсолютно человеческое, сосредоточенное, несколько тревожное внимание я видела только на одном лице.

У нас однажды был семинар по общественной дисциплине, какой – не суть важно. У нас их было много, этих общественных дисциплин. И преподаватель наш Иван Фаддеевич Хребет спросил: «Вопросы есть?» И все сначала помолчали, это же иняз, какие вопросы по политэкономии, господи… Ну а я – мастер спонтанной реакции – сказала, да, есть вопросы. Ну и весь семинар мысленно сначала напрягся, а потом расслабился, чтобы получать удовольствие. И я спросила: «Иван Фаддеевич, а правда ведь, вы настаивали на том, что всегда надо выслушивать обе стороны». – «Да», – с опаской ответил Иван Фаддеевич Хребет. «Ну тогда почему мы изучаем первоисточники апологетов коммунизма, а первоисточники буржуазного национализма – нет, не изучаем. А?» Группа хоть и с иняза, но все поняла и выдохнула: «Йоооооо…»

Иван Фаддеевич Хребет много раз бывал за границей, поэтому был надрессирован быстро и четко реагировать на провокации империалистов. И он, глазом не моргнув, но посуровев лицом, ответил, что учебники по общественной дисциплине писали ученые с мировыми (мировыми – кто их знал в мире, наших Сусловых, кроме СССР, Болгарии и одного-двух случайных наших же резидентов в Монголии)… с мировыми именами. «Вы что, студентка Гончарова, им не доверяете?»

«Отчего же, конечно, доверяю, – ответила я. – А почему мы им не доверяем в случае с Марксом, Энгельсом и Лениным, что вынуждены перепроверять написанное идеологами с мировым (!) уровнем по первоисточникам…»

Вот как раз тот внимательный настороженный недоверчивый взгляд, это подергивание щекой и нервное бесконтрольное подмигивание глазом я и вспомнила, когда увидела, как Скрябин расширенными круглыми глазищами смотрит в монитор.

Недолго мы любовались. Скряба, которую невозможно даже сфотографировать, если она не спит, на этот раз застыла и даже забыла лапку с клавиатуры убрать – лапку положила туда и так сидела, втыкала мордой в экран. А потом вдруг как вскочит, как забегает вокруг, в лица нам стала заглядывать – мол, а это что-что? Растолкуйте и предоставьте быстро мне вот это загадочное, что пищит. И ведь не дура – стала изгибаться, шею тянуть и за монитор заглядывать. Под компьютер копать. А потом случилось быстро, дело техники – прыг на клавиатуру, два шага – дилит, энтер. И все – кина нема. Я его, конечно, достала из корзины, конечно. Но боимся, чтобы рефлекс не закрепился, чтобы Скрябин схему не запомнила «дилит-энтер». Потом в корзину залезет. Так она и до винчестера доберется… Это же Скрябин.

Так что кошка Скрябин получила новый опыт: она обнаружила, что на этой планете, кроме нее, в этом враждебном таинственном бесчувственном мире есть другие привлекательные особи, но и попутно сделала небольшое открытие, что по ту сторону монитора жизни нет.

А через час после киносеанса Скряба поймала мышонка. Сначала мы думали, что она, как всегда, тягает свою игрушку, чтобы мы бросали, а она бежала, хватала и несла, чтобы мы опять бросали. Оказалось – живое мышА.

Мама говорит, что это или к холодам, или к тому, что наши соседи затеяли наконец ремонт и с первого этажа к маме в квартиру сейчас переберется все остальная живность – у них много есть.

P.S.

МышА отобрали и выгнали во двор.

Скрябин открыла для себя что-то новое.

Вчера мы застали ее неподвижно сидящей кувшинчиком напротив зеркала на случайно оставленном там стуле.

Скрябин не сводила глаз со своего отражения. Она не мурлыкала и не рычала, как тогда, когда видела чужих котов и кошек, она не трогала отражение лапкой, она просто смотрела, иногда шевеля ушами и чуть-чуть наклоняя голову то вправо, то влево. И была поглощена этим до кисточек на ушах.

Это было совсем не про нашу кошку: она ведь, если не спала, все время была занята какими-то серьезными делами: играла с мышкой, шуршала чем попало, ела, шкрябала в своем горшке, царапала обои, мрачно рассекала по квартире в поисках кого укусить, точила когти на когтеточке и на всех креслах и диванах квартиры, бежала по любому звуку смотреть, а чего это там происходит и почему без нее, обследовала еще не обследованные, в основном верхние, плоскости, а тут вдруг такая подозрительная неподвижность.

И до меня дошло: умница Скряба как-то поняла, что это отражение. Она делала дело. Она сидела, любуясь собой.

Она отражалась.

Ночью с подоконника слышно было аппетитное чавканье – Скряба доедала каланхое.

Вчера застала Скрябин на кухонном столе – она ела сахар, сдвинув крышечку на сахарнице.

Как потом оказалось, соль она тоже попробовала, но сахар оказался вкуснее. Это на фоне того, что ее кормят дорогим элитным кормом для привередливых кошек.

Это все потому, что она ужасно любопытна, наша Скрябин. Сегодня она весь день крутит педали на раме разобранного папиного спортивного велика. Заберется, покрутит, отпрыгнет, понаблюдает. Опять запрыгнет, покрутит, отбежит. Смотрит – вид потрясающе глубокомысленный. Усы растопырены. Ерошит шерсть между ушами, почесывает в задумчивости затылок. Хмурит лоб. По-моему, она близка к открытию – изобретению колеса.

Скряба может понимать не только слова, сказанные вслух, она может читать и мысли.

Мама отдыхала в кресле, сердце побаливало, и она подумала: вот сейчас бы конфетку, от конфетки, бывает, сердце перестает болеть. Но встать – ну совсем не под силу, так она сидела и размышляла.

А Скряба нехотя, как будто ее насильно подняли, спрыгнула с маминых колен, потянулась кряхтя, мол, покоя нет в этом доме, легко взлетела на книжный шкаф, что-то оттуда сбросила к маминым ногам, не глядя, опять взобралась к маме на колени, свернулась в клубок и уютно засопела. Мама наклонилась поднять сброшенное – это была карамелька.

Мы потом долго вспоминали, как она туда попала, и предположили, что стихийно прятали конфеты куда попало от маленького внука Андрея, потому что в новогодний вечер он и так ел слишком много сладкого.

Но как это помнила наша кошка?

Приходили сваты – сватали Скрябин за такого же фелициуса, тоже с кисточками на ушах, показывали фотографию – толстый, морда тупая, заплывшая, но паспорт, родословная, то-се.

«Ну что, – спрашиваем Скрябин, – что решаем?»

Скрябин с интересом обнюхивает хозяев потенциального жениха. А те давай нахваливать: мол, он у нас изобретательный, умный, недавно – гы-гы! – с соседского балкона рыбу украл, большую, еле приволок.

И хозяин кота смеется, мол, соседи вышли на балкон, а рыбы-то и нету. И они – гы-гы! – в небо смотрят, совещаются, то ли улетела рыба, то ли орел унес… А это наш котик постарался. Гы-гы…

– А вы – что? – Мы в ужасе, люди рыбу купили, фаршировать, может, гостей ждали…

– А что мы? Почистили, поджарили и съели. И котику, конечно, дали. Кормильцу нашему.

Смотрим, Скрябин как-то нахмурилась, отошла, в угол села и задумалась. У нее такая манера – когда чем-то недовольна, сядет и смотрит в одну точку. И сопит. А усы сразу врастопырку, как у кота Базилио в кино.

Ну мы и сами не рады – зачем нам такое вороватое. Ну чтобы разговор поддержать, спрашиваем: мол, а зовут-то кота как?

– А! Гы-гы! – говорит хозяин. – Его по паспорту, значит, Геракыл зовут, так мы его купили, с таким именем, Геракыл. Но теща моя неправильно паспорт прочитала, по слогам моя теща читает, полуграмотная она. Так оно и получилося – Геракыл. Так оно ж и подходит ему, эт имьячко – он Геракыл и есть. Гы-гы-гы.

Тут вот Скрябин поднялась и пошла на гостей пружинистой сдержанной походкой, глядя хозяину Геракла в переносицу…

– Э! Э! Че это она? Че эт?

Короче, ушли они, покусанные и поцарапанные.

Раннее утро. Март. Весна. Но за окном все еще простуженно шмыгает, чавкает, шлепает, кашляет и чмокает постылая зима.

Кошка Скрябин неподвижно сидит на подоконнике между нежной орхидеей и ветхим опытным, мудрым, повидавшим на своем веку кактусом.

Орхидея трепещет и волнуется, кактус скептически наблюдает и подремывает.

Жалко мне ее, Скрябин. По маме – она дикая кошка, фелициус-фелициус, а по папе… С папой сложно.