Роспись по телу Данилова Анна

12. Человек с рыбьими глазами

Этот толстяк уже давно смотрел на нее белыми и мертвыми, как у рыбы, глазами, и Гел знала, что означает этот взгляд. Ее тело, горячее и влажное, принадлежало сейчас целой толпе мужчин, которые жадно пожирали его глазами, и каждый мечтал овладеть им, взять, как берут города, крепости и целые государства.

Она исполняла на сцене танец, призывающий этих объевшихся и потных самцов к ритуалу, вечному как мир, и она же, Гел, не хотела удовлетворить их разгоревшиеся страсти. Многие присутствующие сейчас здесь, на пиру чувственности, и кого она отвергла в свое время, ненавидели ее, и если поначалу пытались купить наличными или дорогими подарками, то теперь готовы были растерзать ее за ее неподкупность, непокорность, нелюбовь. Хотя среди этих мужчин, большинство из которых Гел знала в лицо, были и такие, с которыми она не прочь была бы познакомиться поближе и даже провести время. И по ночам, томясь от одиночества, она тысячу раз приводила сюда понравившегося ей мужчину и срывала с него одежду… Она знала, что стоит ей только захотеть, и любой мужчина будет у ее ног, и их отношения, пусть даже завязавшиеся в ночном стрип-баре, могли бы перейти в более крепкие и надежные, брачные (А почему бы и нет?!). Но именно это-то и не позволяло ей расслабляться и приближать к себе кого бы то ни было. Брак означал бы расторжение устного договора, существовавшего между нею и Михаилом Семеновичем, а вот последствия этого были непредсказуемыми. Михаил Семенович выполнил свою часть договора, и Гел жила на его содержании долгое время, теперь очередь была за Гел, и от того, как она сработает и выполнит ли все его указания до конца, зависела ее будущая жизнь. Слишком уж большие средства вложил Бахрах в нее, чтобы не потребовать ничего взамен. Да и условие было, на первый взгляд, простое – передать тому красавчику-брюнету с голубыми глазами конверт. Это все. Но ее адрес – стрип-бар «Черная лангуста» – должен оставаться постоянным. Она может менять квартиры, но только не место работы. «Смотри, Гел, даже если ты постареешь и подурнеешь и не сможешь выступать в этом баре стриптизершей, ты все равно останешься в нем кем угодно, вплоть до посудомойки или сторожа. И человек, о котором я тебе рассказал, едва переступив порог бара „Черная лангуста“ и назвав первому встречному твое имя, должен найти тебя в два счета». Поэтому домашний адрес Гел знал весь персонал, и каждый из работающих в баре хотя бы один раз, да побывал у нее дома.

Она вернулась к себе в уборную, мокрая как мышь. Сбросила с себя высокий голубой, украшенный сделанной из папье-маше огромной корзиной с фруктами, парик в стиле восемнадцатого века и зашла за ширму, заменявшую душевую кабину. Включила воду и подставила свое уставшее тело под теплую воду. Никто не знал, как хотелось ей пустить холодную струю, но это могло бы вызвать спазмы сосудов или судороги, поэтому ей, опытной стриптизерше, приходилось терпеть после выступления еще и испытание противной теплой водой.

– Гел! – услышала она сквозь шум льющейся воды. – Гел, к тебе можно?

Это был хозяин «Черной лангусты» Максим Бюшгенс, интеллигентный мошенник с манерами великосветского льва. Сорокалетний, приятной наружности мужчина, всегда прекрасно одетый, улыбающийся, он умел так незаметно гадить людям, что им и в голову не могло прийти, откуда дует ветер предательства и подлости. С Гел у него были сложные отношения, и они как могли старались ладить уже хотя бы потому, что были необходимы друг другу. На Гел и ее эротические танцы валила толпа, это приносило бару немалый доход, поэтому вот так запросто взять и вышвырнуть непослушную и дерзкую стриптизершу на улицу означало бы подставить под удар самого себя. С другой стороны, Бюшгенс смог бы зарабатывать неплохие сутенерские деньги, продавая красивую Гел. Они могли бы стать врагами, и только стараниями умной Гел, вынужденной приспосабливаться к нелегким условиям, которые ставил перед ней ее хозяин, они все еще не разорвали друг друга на части. Гел не могла покинуть «Черную лангусту», как не могла допустить и того, чтобы Бюшгенс, однажды прозрев, вдруг вычислил ее «ахиллесову пяту» и стал управлять ею, продавая Гел как дорогой товар. Это означало бы полный провал, и тогда Гел ждала бы полная неизвестность, сопряженная с риском для жизни. Мысль о том, чтобы снова вернуться в свой родной город и упасть на колени перед Бахрахом, была заранее обречена: Михаил Семенович с самого начала предупредил ее о том, что обратного хода у нее нет. И что если она появится перед ним, разыщет его, у нее будут большие неприятности. Гел была умной девушкой и не могла не понимать, что то огромное количество бумаг, которое ей приходилось подписывать, можно сказать, с закрытыми глазами, связывало ее насмерть с какой-то тайной, имеющей явно криминальные корни. Она, ставя свою подпись на очередной документ, видела лишь черту, на которой должна была расписаться, и ни строчки больше. Бахрах использовал ее имя и руку для того, чтобы плести свою финансовую паутину, это было ясно. Скорее всего, на ее имя были открыты какие-нибудь фирмы-однодневки, которые он то закрывал, то регистрировал вновь, но уже под другими названиями. И только хозяйкой наверняка продолжала числиться Гел. Вот откуда деньги, фактически причитающиеся ей за «работу» проценты, вот откуда те таящиеся между строчками документов угрозы, в истинность которых она верила, и все это время жила как на пороховой бочке. Человек, которому она должна была отдать конверт, интересовал ее больше всего. Она знала, выучила его лицо до мельчайших подробностей, до формы носа и губ, разреза глаз и округлости подбородка, и в каждом новом посетителе бара видела его и всякий раз вздрагивала, как если бы прямо в ее голову был нацелен пистолет. Ведь этот человек мог быть послан Бахрахом исключительно для того, чтобы убить ее, Гел, ставшую ненужной Бахраху. Отсюда – ее ночные кошмары, ее бессонница и животный страх, увеличивавшийся с каждым днем и грозящий вылиться в необратимую депрессию…

Надо было что-то делать, что-то предпринимать. Хотя бы самой разыскать этого парня с голубыми глазами, войти к нему в доверие и выяснить, кто он такой и зачем ему приходить в «Черную лангусту». Но как это сделать, не покидая бар и Москву? Как? Разве что нанять частного детектива? Прошло больше года, как она впервые встретилась с Михаилом Семеновичем…

Максим Бюшгенс заглянул к ней и в восхищении воззрился на ее белеющее в полумраке, блестящее от воды тело.

– Максим, ты бы купил мне нормальную душевую кабину, – капризным тоном проговорила она, не давая ему сказать и слова, чтобы сразу сбить его с толку. Он пришел, чтобы сосватать мне того толстяка с рыбьими глазами. – Что скажешь?

– Ты видела того старика, который не сводил с тебя глаз? Гел, он очень богат, и, если ты согласишься провести с ним хотя бы один вечер за бутылкой шампанского, он попросту озолотит тебя…

– И тебя, – она сощурила глаза и смерила его ледяным взглядом. – Макс, оставь меня в покое…

– Я могу оставить тебя в покое, но тогда ты останешься без работы, и я сделаю все, чтобы тебя не приняли ни в одно из подобных заведений, – вдруг тихим мерзким голосом произнес Бюшгенс. – Ты осточертела мне со своими монашескими ужимками. Сама трахаешься со всяким дерьмом, а ублажить клиента за большие бабки тебе, видите ли, девичья гордость не позволяет. Кого ты из себя корчишь? Или тебе было мало?..

– Чего мало?.. – она побледнела.

– Тебя мало били?

– Ты хочешь сказать…

– Да, именно это я и хочу сказать. У тебя лицо зажило, синяки исчезли, шрамы зарубцевались?

– Так это ты, скотина? – она бросилась на него с кулаками. – Это ты, гад! – она не скупилась на выражения. – Ты хотел меня проучить? И ты допустил, чтобы из меня делали фарш какие-то молокососы?

Тут Гел заметила, что Макс смотрит куда-то вниз, пониже ее талии.

– А этот шрам тебе кто оставил? Кто заклеймил тебя, Гел? – произнес он с издевкой. – Это…

– Это косметический шрам, – перебила она его. – Он нужен мне для работы. Разве ты не видишь, как млеют твои клиенты, когда видят меня, обнаженную, с этим чудовищным рваным шрамом на заднице? Макс, успокойся… – она говорила уже примирительным тоном, леденея при мысли, что Бюшгенс исполнит свое обещание и вышвырнет ее, как котенка, на улицу. – Не заплатит мне этот старик больших денег. Он, как и всякий другой мужик, когда получит свое, откупится шампанским и сотней долларов. Но я и здесь достаточно зарабатываю, чтобы не спать с этим боровом. Посмотри на меня, разве в ближайшие десять лет с моим телом может что-то статься? Взгляни, – она взяла его руку и приложила его ладонь к своей груди: – Видишь, какая она упругая? Макс…

Макс одинаково любил и мужчин, и женщин, но, вероятно, чувствуя исходящую от Гел силу, боялся предъявить на нее свои права хозяина. Хотя все без исключения девушки, работавшие вместе с Гел на сцене, не миновали его постели.

– Гел, что ты делаешь, Гел?

– Ты думаешь, наверное, что я не вижу, какими глазами ты на меня смотришь? Нет, Макс, я все отлично понимаю. И я очень ценю то, что ты до сих пор еще не дотронулся до меня и пальцем. Но если я отказываю твоим толстосумам, это еще не значит, что я откажу тебе. Ты нравишься мне, Макс, нравишься, как мужчина, и я готова доказать тебе это…

Фальшь сквозила в каждом ее слове, и они оба понимали это. Макс, разочарованный услышанной лестью, смотрел на совершенное тело Гел и спрашивал себя, зачем она говорит ему все это, зачем пытается его соблазнить таким дешевым способом. В одном она не лгала: ее демонический шрам, довольно крупный, рваный, на ее левой ягодице и придававший всему ее облику флер таинственности и порочности, возбуждал даже его, успевшего немного поостыть от женских тел. Но тогда становилось и вовсе непонятным, зачем Гел, имея такое мощное оружие, как это великолепное, клейменое тело, пытается привлечь его на свою сторону и даже готова отдаться ему здесь, в этой тесной душевой? Неужели он нравится ей? Острая, как бритва, мысль мгновенно отрезвила его: да она же любит его! Гел любит его, и как это он не понял раньше? И разве не этим объясняется ее нежелание «работать» на него, ложась в постель с посетителями бара? А он, скотина, которому даже в голову не могло прийти, что Гел руководит любовь, отдал приказ наказать ее за непослушание, рискуя больше не увидеть эту прелестную девушку в «Черной лангусте»! Она любит его – теперь он не сомневался в этом.

– Гел, почему ты раньше мне ничего не говорила? Даже взглядом не выдала своих чувств ко мне? – потрясенный Бюшгенс подошел к ней и обнял ее, мокрую, теплую и показавшуюся ему такой родной. – Малышка, как же я виноват перед тобой…

Гел, которая и не ожидала такого благостного для себя поворота событий (дурачок, он подумал, что я люблю его!), решила действовать до конца и, зажмурившись, дала поцеловать себя.

– Я думала, что ты это знаешь, – говорила она с придыханием, прижимаясь к нему всем телом и пытаясь завести его. Сейчас ей предоставлялась возможность сблизиться с ним, и она пустила в ход все свое обаяние, все известные ей, профессионалке-стриптизерше, приемы, в результате чего Макс сорвал с себя одежду и набросился на нее, пылающий, ничего не соображающий и счастливый тем, что его в этом грязном и пошлом мире кто-то любит и не собирается предавать. Гел – цельная и сильная натура, именно такая женщина и нужна ему для жизни. Он думал об этом, обнимая Гел, покрывая поцелуями ее влажное лицо, мокрые волосы, чудесный плоский живот и стройные сильные ноги. С ней он вновь почувствовал себя настоящим мужчиной, и именно эта раздвоенность (утром он был с юношей, русоволосым, кудрявым и совершенно инфантильным) позволила ощутить себя человеком неординарным, способным жить сразу несколькими жизнями, и от сознания этого у него закружилась голова, и кровь хлынула из носа. Счастливый и удовлетворенный, он поднялся с женщины, которая подарила ему это осознание, и помог ей подняться с жестких деревянных решеток.

– Извини, Гел, я заставил тебя страдать… Ты простишь меня?

Гел нежно обняла его и поцеловала. В отличие от Бюшгенса, она получила от этой близости лишь ощущение физического неудобства, лежа на решетке, да надежду на отсрочку приговора, который рано или поздно вынесет ей Макс. Она не могла поверить, что то, что между ними произошло, может быть для него серьезным событием в жизни. Между тем Макс думал иначе.

– Гел, ты необыкновенная девушка. Я бы хотел каким-то образом закрепить наши отношения… Надеюсь, ты не откажешься поужинать сегодня со мной у меня дома?

Гел была удивлена. Такой чести никто из знакомых ей девушек не удосуживался. Зверь сам шел ей в руки.

– Конечно, я буду только рада… Но как же выступление?

– После выступления, и пусть все видят, что ты пошла со мной… Гел, во мне все перевернулось…

А он сентиментален, кто бы мог подумать!

Вечером этого же дня она танцевала для посетителей бара, и многие, видевшие ее на сцене, заметили, что Гел в ударе, что все движения ее проникнуты любовью, страстью, самой жизнью. Толстяк с рыбьими глазами, не дожидаясь конца представления, зашел к Максу в кабинет и выложил на стол пачку долларов.

– Слушай ты, педрила, – проговорил он, глядя на побледневшего Макса наливающимися кровью глазами, – эта сучка не стоит, конечно, этих денег, но пусть тогда они достанутся тебе. Отдай ее мне хотя бы на ночь, ты же ее хозяин, что тебе стоит приказать ей. У меня много денег, а потому ты должен служить мне. Я пришел сюда только из-за Гел, и она должна стать моей.

– Гел – моя жена, – вдруг произнес Бюшгенс и сам подивился магическому воздействию этой фразы на самого себя. – И она никогда не достанется вам, старым обезьянам, и заруби это себе на носу.

– Что ты сказал? Да ты знаешь, кто я? Там, в зале, шесть человек из моей охраны, но я пришел к тебе один… Я пришел к тебе, чтобы сделать дело, чтобы отдать тебе эти бабки… Ты, щенок, голубая тварь…

Макс не помнил, как в его руке оказался пистолет. Он, повинуясь инстинкту самосохранения, достал его из ящика письменного стола, за которым сидел, и, глядя на свирепое лицо толстяка, имени которого он не знал и не желал знать, выстрелил ему прямо меж его белых, в красных кровавых прожилках, глаз.

Толстяк свалился на пол. Макс знал, что выстрела никто не слышал. Во-первых, его пистолет был с глушителем (он держал его в столе постоянно заряженным, что придавало ему чувство защищенности и силы), во-вторых, Гел в зале танцевала под громкую музыку, в-третьих, его кабинет находился в конце коридора, и звука выстрела не могли услышать даже люди, работающие на кухне, располагавшейся здесь же, в подвальном помещении, за двумя кладовыми, – слишком толстые были стены.

Надо было срочно действовать. Он отволок труп к двери, ведущей в комнату отдыха, подтащил к большому раскладывающемуся дивану, открыл его и уложил мертвое тело в деревянную его нишу, прижал второй половинкой, и ему почудилось, что никакого убийства и не было. Он снова в комнате был один. Разве что кровавый влажный след мешал ему поверить в свою же спасительную иллюзию. Макс принялся подтирать полы мокрой тряпкой. Руки его дрожали. Он знал, что через некоторое время люди из охраны толстяка его хватятся и непременно придут сюда. Макс скажет им, что у него никого не было. Но эти парни все равно будут искать его…

Он подождал, когда полы подсохнут, сел за стол и позвонил наверх, администратору, и попросил, чтобы тот прислал ему Гел.

Она пришла лишь четверть часа спустя – ее несколько раз вызывали на «бис». Сильно напудренная, в фантастическом парике и обрывках старинных кружев, едва прикрывавших ее бедра, Гел, румяная и веселая, улыбнулась Максу. Бедняжка, она ничего не знает…

– Гел, я только что убил толстяка. Мы должны бежать. Ты слышишь меня?

Но до нее, казалось, еще не дошел истинный смысл фразы. Она продолжала улыбаться.

– Гел, я убил его! Его труп лежит в диване. «Черная лангуста» закрывается. Ты бежишь со мной?

Теперь Гел все поняла.

– Нет, «Черная лангуста» не закрывается… Где труп? Ты убил этого козла? Где он… В диване? Покажи!

Она сорвала с себя парик и промокнула им вспотевшее лицо. Макс привел ее за руку в комнату, поднял половинку дивана и показал утрамбованное в тесноте окровавленное тело.

– Мы должны избавиться от него, слышишь? Избавиться от трупа немедленно. Ведь это же Карпович, он пришел не один, в зале гудит его братва, его охрана. И это просто чудо, что его еще не хватились. Где твоя машина?

– У ворот.

– Ты должен подъехать к грузовому лифту впритык и поднять этого типа. Я помогу тебе… Не раскисай, я же с тобой!

Макс выбежал из кабинета и перекрыл проход с лестницы, ведущей в подвал, заперев дверь на замок. После этого через кухню выбежал на улицу, подогнал машину к люку – грузовому лифту, с помощью которого обычно в кухню сгружались привезенные продукты, открыл его и сам на четвереньках спустился в одну из кладовых. Оттуда, звеня связкой ключей, он бросился по коридору в свой кабинет. Вместе с невозмутимой Гел они вытащили за ноги тяжеленное тело толстяка, завернули его в покрывало, чтобы не оставлять следов крови на полу, и поволокли в кладовку. Включив лифт, они подняли труп наверх и уложили в багажник машины. Все заперли, вернулись в кабинет, где Гел тщательно уничтожила все следы крови с пола и внутри дивана. После чего она поднялась наверх, чтобы продолжить выступление, а Макс спустя некоторое время последовал за ней, чтобы выпить в баре стакан неразбавленного виски.

– Какая гадость… – сказал он, пьяно улыбаясь бармену. – Наша водка все-таки лучше…

Спустя только полчаса к Максу подошел один из парней-«шкафов» и, дыша в лицо перегаром, спросил, не видел ли он Карповича.

– А кто это? – сказал набравшийся по самые уши Макс. – Я его знаю?

Но «шкаф», ничего не ответив, вернулся к своим, и Макс увидел озабоченные свиноподобные рожи охранников, заметавшихся по бару в поисках своего любимого шефа. Гел к тому времени уже отогнала машину Макса в один из тихих двориков и незаметно вернулась, села за столик и теперь в полном одиночестве тянула коктейль «Черная лангуста»: шоколадный ликер, водка и черный перец с лимоном. Ее лицо выражало высшую степень покоя и расслабленности.

Господи, ты послал мне Гел… Спасибо тебе… Так думал Макс, наливая себе очередную порцию спиртного, пока не опьянел настолько, что все происшедшее с ним стало казаться ему сном.

Господи, пронеси… Пусть все идет, как идет…

Поздно ночью Гел, чтобы не привлекать к себе внимания, заказала по обыкновению такси и поехала домой одна, без Бюшгенса. А утром ей позвонил бармен и сказал, что Макса убили вскоре после ее ухода. Когда Гел, бледная как смерть, спросила, заикаясь, за что, бармен, хмыкнув, ответил:

– Они не оставили объяснительной записки…

– Кто они-то? – кричала в трубку Гел. – Кто эти звери?

– Люди Карповича… Так что ищи теперь другую работу, сука…

Это прозвучало как пощечина, и Гел впервые подумала о том, что кто-то из персонала мог догадываться о причастности Макса или даже ее, Гел, к исчезновению или даже смерти Карповича. «Они нашли машину и тело», – вдруг поняла она, быстро собралась и поехала в аэропорт, откуда первым же рейсом вылетела в Саратов. «Я думаю, он поймет. Это уже не моя вина…»

Все мысли ее были уже о Михаиле Семеновиче.

13. Скарификация

Михаил Семенович заметно охладел к ней. Женя Рейс почувствовала это, едва переступила порог его квартиры. Его холодность сквозила в каждом взгляде, каждом движении. Что-то свирепое даже залегло в складках морщин, в очертании губ.

– Здравствуй, Женечка… – он сухо клюнул ее в щеку. – Проходи. Я сейчас…

Она вошла в гостиную, и первое, что увидела, это белую простыню, аккуратно разложенную на диване, и маленькую подушечку. Все белоснежное, без единой морщинки. Рядом – стол на колесиках, а на нем серебряный поднос с большим желтым пухлым конвертом.

– Вы кого-то ждете?

Она спросила на всякий случай, потому что даже представить себе не могла, зачем это Бахраху, который назначил ей свидание на десять утра, понадобилось стелить эту странную, похожую на больничную постель.

– Тебя, Женя. Сегодня тебе предстоит сделать выбор – остаться со мной или… Словом, если ты помнишь, я как-то намекал тебе, что мне бы хотелось что-то изменить в твоем теле…

Сначала он удалит мне печень, затем почки, а уж потом вырвет сердце… Жиль де Рец, не иначе…

– Но что? – Женя почувствовала, как задрожал ее подбородок. А ведь она настроилась на любовь, на нежные объятия.

– Сущий пустяк, ты даже ничего не почувствуешь…

– Михаил Семенович, я не дам себя уродовать, – вдруг набравшись храбрости, заявила она и попятилась к двери.

– Успокойся. Речь идет лишь о косметике, не больше…

– Вы хотите разрисовать мое тело? Но чем? Уж не соляной ли кислотой?

– Нет. Скажу просто: мне бы хотелось, чтобы у тебя на твоей хорошенькой попке появился небольшой шрам. Ты что-нибудь слышала о косметическом шрамировании?

– Вы хотите заклеймить меня, как корову?

– Нет, ты сначала выслушай меня, а потом сама решишь, соглашаться тебе или нет.

Женя сидела на стуле как оглушенная, слова с трудом просачивались сквозь ватную оболочку ее страха и непонимания. «Нанесение художественных шрамов на тело существовало много веков назад. Научное название „скарификация“». В висках стучало, по спине проползла змеей капля пота. «Раньше, в древности, скарификация играла большую роль в жизни людей. В африканских племенах, например, шрамы – непременный атрибут вступления в половую жизнь. На животах девушек делались художественные надрезы и посыпались пеплом, чтобы шрамы выглядели более рельефными, и только после этого молодожены могли остаться наедине…»

– Но вам-то это для чего? – упрямо спросила Женя. – Мы же не молодожены!

– А сейчас это просто способ украсить тело. Шрам, необыкновенный, роскошный, – вот чего мне так не хватает в тебе, понимаешь?

– Нет, не понимаю…

– Это свидетельствует лишь о том, что ты отстала от жизни. Шрам – это интимная деталь каждой уважающей себя и разбирающейся в любви современной женщины. Сегодня существует целая индустрия шрамирования. Эта процедура пройдет для тебя совершенно безболезненно, поскольку операция производится под местным наркозом. Я буду здесь, рядом с тобой, мы будем даже разговаривать. Потом некоторое время мы поухаживаем за твоим шрамиком, а через месяц поедем в Венецию. Женечка, соглашайся. Ну что тебе стоит?

Он не умел уговаривать, этот Михаил Семенович. Слова его звучали неубедительно, как неубедительно выглядел и он сам, раскрасневшийся, взволнованный.

– Он нужен вам для секса?

– А для чего же, душа моя?! – он взял ее за руку и притянул к себе. – Шрам свидетельствует о том, что в этой женщине есть какая-то тайна, касающаяся ее прошлого, может быть, даже трагическая тайна или драма. Шрам – след перенесенной боли, связанной с катастрофой, несчастным случаем… Словом, шрам может украсить женщину и придать ей особое очарование в сознании мужчины, который обнимает много повидавшую и много испытавшую в своей жизни женщину, ты понимаешь меня? Женя, ведь это такой пустяк… И тебя это ни к чему не обязывает. Если, к примеру, ты поймешь, что мы с тобой не пара, и тебе не захочется больше встречаться со мной, я отпущу тебя, как птицу, но создам тебе все условия, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Больше того, тебе будет, вероятно, приятно узнать, что я уже успел кое-что сделать для тебя. Смотри, это – сберегательная книжка, причем на твое имя. Открой ее, и ты увидишь, что на твоем счету лежит пять тысяч долларов. Это как гарантия, ты понимаешь? Ты – свободна, с одной стороны, но, с другой, ты должна знать о том, что у тебя есть надежный покровитель, твой друг, Михаил Семенович, который по первому же зову придет к тебе на помощь. И хотя мне бы очень не хотелось расставаться с тобой, я же понимаю, что у меня мало шансов быть любимым такой очаровательной девушкой, как ты, но хотя бы месяц или два останься со мной, я прошу тебя…

– Вы хотите, чтобы я поехала с вами в Венецию?

– Можно в Рим, в Неаполь или Мадрид. Да куда угодно!

– Но этот шрам… Михаил Семенович… Мне страшно, я боюсь… я не понимаю всего этого…

И тогда он принес ей несколько фотографий, вырезанных им специально из эротических журналов, где были изображены красивые, с довольными мордашками, девушки, демонстрирующие свои страшные шрамы. У кого-то шрам «украшал» бедро, у кого-то плечо, а у одной девушки вполне правдоподобный шрам располагался прямо на груди…

– Это не настоящие шрамы, это наклейки, – продолжала сопротивляться Женя, чувствуя, что ошиблась в Михаиле Семеновиче, и теперь ей уж точно придется с ним расстаться. Она никогда не ляжет в постель с извращенцем и никакие шрамы и татуировки ни для кого и ни за какие деньги не позволит себе сделать. – И вообще, скажу вам откровенно: не для меня это, понимаете? Не для меня! Я не такая девушка, я хотела сказать, что я простая и никогда не соглашусь ни на что подобное… И мне жаль, ужасно жаль, что нам с вами придется расстаться…

Она собиралась сказать еще что-то, но телефонный звонок прервал ее горячую речь. Михаил Семенович почему-то напрягся и перевел взгляд на часы. Звонок заливался в спальне, куда он, вероятно, отнес аппарат.

– Женечка, будь другом, возьми трубку и скажи мне, мужской голос или женский?

Женя, пожав плечами и подумав о том, что по сравнению с шрамированием эта просьба – сущий пустяк, пошла в спальню. Услышав женский голос, прикрыла микрофон ладонью и прошептала: женский. И только после этого, вздохнув с облегчением, Бахрах подошел к ней и взял трубку.

– Да, слушаю… – лицо его сначала расплылось в улыбке, но почти тотчас исказилось до неузнаваемости, перекосилось, стало малиновым, затем белым… Трубка выпала из рук, а сам Бахрах рухнул на пол. Да с такой силой, что задрожала посуда в горке в гостиной.

Перепуганная Женя схватила трубку, но она опоздала – в трубке раздавались короткие гудки.

Женя опустилась на пол рядом с неподвижным телом Михаила Семеновича и внимательно посмотрела на его лицо. Глаза его, распахнутые, подернулись мутью, рот был раскрыт и словно требовал свежего воздуха. Она приложилась ухом к груди Михаила Семеновича и не услышала биения сердца. Не пульсировала кровь и под кожей на запястьях. Тогда, еще не успев испугаться, Женя метнулась в гостиную, достала из своей сумочки пудреницу и поднесла зеркальце к его рту. Оно не запотело. Михаил Семенович был мертв. И она уже никогда не поедет с ним в Венецию… Она вышла из спальни сама не своя. Закрыла за собой дверь и некоторое время просидела неподвижно на стуле. Голубая банковская книжка лежала на столе. Женя машинально уложила ее в сумочку. Теперь она богата – у нее пять тысяч долларов…

Она не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как она перешагнула порог этого дома. Находясь в каком-то оцепенении, она обошла квартиру, разглядывая фотографии на стенах, корешки книг на полках, картины… Она несколько раз подходила к телефону, но всякий раз при мысли, что ей придется кому-то сказать о том, что в ее присутствии скончался человек, ей становилось дурно. Нет, я не позвоню. И вообще… мне надо уходить отсюда.

Резкий звонок в дверь заставил ее подскочить. Кто бы это мог быть? Не открыть она не имела права уже хотя бы потому, что хозяина теперь не существовало, и ей было небезопасно оставаться наедине с трупом. Кто бы это ни был, она расскажет о том, что произошло, и они вместе вызовут милицию…

С бьющимся сердцем и не чувствуя ног, она приблизилась к двери и, за каких-то несколько секунд убедив самое себя, что Михаил Семенович жив и что то тело, что она только что осматривала в надежде обнаружить признаки жизни, ей приснилось, спокойным (дающимся ей с великим трудом) голосом спросила: кто там?

– Это Гамлет.

Прекрасно. В квартире лежит труп, и в это время сюда является Гамлет, затем позвонит Офелия, следом притащится леди Макбет… Хорошенький денек у меня сегодня выдался…

Она решила открыть. И по возможности скрыться из квартиры. Ведь если я не открою, а этот самый Гамлет будет так настойчив, что не уйдет до тех пор, пока не встретится с Бахрахом, то мое молчание под дверью можно будет истолковать единственно страхом убийцы перед возможными свидетелями.

Она решительно повернула ключ в замке, распахнула дверь и увидела перед собой высокого черноволосого парня, с хищным оскалом вместо улыбки и не менее хищным взглядом, которым он раздевал ее, не трогаясь с места.

– Салют, малышка! Хозяин дома?

– Дома, – чуть слышно ответила она. – А вы кто?

– Разве он не говорил обо мне?

– Не знаю, может, и говорил… – она стояла, переминаясь с ноги на ногу и стараясь каждый свой ответ затуманить неопределенностью. – Мы много о чем говорили… А вас действительно зовут Гамлет?

Парень вместо ответа кивнул головой, разулся, не обращая на нее внимания, так, словно успел привыкнуть к этому, и смело двинулся в сторону гостиной. Женя едва поспевала за ним. Увидев приготовленное стерильное ложе, застыл на несколько мгновений, и его лицо тут же озарилось победной улыбкой.

– Отлично. А то я уж думал, что он тебя не сможет уговорить…

– Уговорить? На что?

– Брось прикидываться. Я же Гамлет, я должен поработать над твоим бедром. Видишь? – Он подошел к столику на колесах, взял в руки конверт, приоткрыл его и достал пачку потрепанных российских купюр, стянутых красной резинкой, под которой белел клочок бумаги с крупным карандашным рисунком. – Михаил Семенович, вы где?!

Хозяин ему не ответил, и тогда Гамлет, похлопав себя по ляжкам, обтянутым синими вытертыми джинсами, подмигнул Жене и спросил довольно фамильярно:

– В кабинете заперся?

– Он в ванной, принимает душ… – солгала она, еще не решив, как ей вести себя с этим нагловатым красивым типом.

– У меня времени в обрез, поэтому я начну действовать прямо сейчас.

– Действовать? – Женя почувствовала, как внутри ее образовался кусок льда, который холодил все в животе и даже как будто мешал дыханию. Ей не хватало воздуха.

– Ну да! – В руках Гамлета материализовался пластиковый пакет, который Женя до этого времени не замечала, откуда был ловко извлечен металлический пенал и завернутая в тонкую полиэтиленовую пленку белая эмалированная ванночка. Звякнули инструменты, на столике появились баночка с ватой, бутылка со спиртом или другим антисептиком, бинты, рулончик бактерицидного пластыря. – Ты не должна волноваться, это совсем не больно…

– Вы – хирург? – не понять, кого она видит перед собой, было уже невозможно. – Он вас пригласил, чтобы вы сделали мне шрам?

– Давай на «ты». Значит, так, ничего не бойся. У меня отличное американское обезболивающее средство, и ты даже не почувствуешь, как я буду резать тебя…

– Скажи, пока он не слышит… – она оглянулась, словно желая убедиться, что находящийся где-то совсем рядом Михаил Семенович не сможет услышать ее, – у тебя много заказов? Я хотела сказать, на самом ли деле многие женщины хотят заказать себе шрамы? Это модно? Или же он все это придумал, чтобы не испугать меня своими извращенческими желаниями?

– Если бы все были такими извращенцами, как Михаил Семенович! Да он классный мужик, я так понимаю, еще в форме, просто ему нравятся женщины со шрамами…

– Вы давно с ним знакомы?

– Я – хирург, а не шпион, – засмеялся он, – и не должен говорить с тобой о таких вещах. Видишь этот конверт с деньгами? Они приготовлены мне. Вот поработаю с тобой, и он вручит мне их…

– А какой шрам ты собираешься мне сделать? Вы обсуждали с ним этот вопрос?

– Конечно! Видишь листок? На нем – изображение твоего шрама. Это заказ, и я его выполню, будь спокойна…

– Ты и раньше бывал здесь? – Женя вспомнила, как он разувался в прихожей, аккуратно ставя кожаные сандалии на полку, как у себя дома.

– Тебе не нужно этого знать. Могу лишь успокоить тебя, сказав, что Михаилу Семеновичу можно доверять. Он честный и порядочный, и я был бы рад всю жизнь работать на таких людей, как он. Сказал, что заплатит, значит, заплатит, да еще и сверх оговоренной суммы. Понятно? – и он, увлекшись расписыванием достоинств Бахраха, щелкнул Женю по носу. И тут же получил в ответ оплеуху. Держась за щеку, он смотрел на бледную Женю широко раскрытыми глазами, силясь понять, что происходит.

– Ты чего, спятила?

– Тебе мало? Еще получишь… А вот заработать тебе сегодня не удастся…

– Как это не удастся?

– А так… – она сделала несколько шагов к двери, ведущей в спальню, и сильным движением распахнула ее. – Вон твой Михаил Семенович… Он умер. За несколько минут до твоего прихода. Теперь понятно, почему я задавала тебе столько вопросов?

– Он умер? – теперь уже пришла очередь бледнеть и Гамлету. С него мгновенно слетела вся шелуха заносчивости и высокомерия. Он испугался. – А что с ним случилось?