Фактор «ноль» (сборник) Дантек Морис

Все – белое, совершенно белое. Почему агент приема Материнского Корабля говорит со мной на языке Земли, на языке, завоевывающем эту Землю, на английском?

Я вернулся.

Я вернулся домой, в белый свет помещения повторной генетической сборки.

Я на Материнском Корабле. Мы, скорее всего, пересекаем сейчас орбиту Плутона и покидаем Солнечную систему.

Так зачем разговаривать со мной на языке, затерявшемся в миллиардах километров от нас?

– Здравствуйте, доктор, как вы сейчас себя чувствуете?

Все – белое, совершенно белое в помещении повторной сборки, и этот человек спрашивает меня по-английски, хорошо ли я себя чувствую. Так я что, болен? И почему «доктор», ведь это звание у нас не имеет никакого смысла уже тысячи лет.

Все – белое, человек смотрит на меня, он разговаривает со мной, он произносит вещи нелепые и одновременно совершенно неинтересные.

Где Люси? Зонд сумел забрать ее своим лучом? Почему ее не приводят ко мне?

Где члены экипажа, отвечающие за Миссию? Где мои руководители, где мой прямой непосредственный начальник, мой «звездный контакт»?

Человек, который смотрит на меня и говорит со мной, одет в длинный белый халат, как санитар или врач в больнице.

Это не принято на Материнском Корабле. Почему он упорно называет меня «доктором»?

Я чувствую, что попал в ловушку. Я оказался в своей собственной западне, теперь меня не преследуют люди в темных костюмах, а допрашивают люди в белых халатах.

Я, словно в озарении, понимаю, что произошло, что происходит и что неизбежно произойдет.

То, чего я не предусмотрел, чего не планировал, чего заранее не увидел.

Все – белое, свет – белый, тепло – белое.

Квадратная комната – белая. Моя кровать – белая.

Я вернулся.

Вернулся на стартовую клетку.

Только на этот раз все кончено: уйти я уже не смогу. Мое последнее перевоплощение было истрачено впустую. Попавшая в голову пуля погрузила меня в состояние комы, достаточно глубокой для того, чтобы системы зонда перемещения сочли меня умершим и срочно забрали наносоставляющие моего внеземного метаболизма.

Но я не умер.

Люди привели меня в сознание. Они вывели меня из комы. Они не знают, что они наделали.

Я обречен жить здесь, умереть здесь и никогда больше не увидеть ни Материнский Корабль, ни альфу Центавра.

Отныне и навеки я – землянин, просто человек.

Я вернулся к своей судьбе.

– Вас зовут Джеймс Куртис Уильямсон. Никакого другого имени вы никогда не носили.

Находящийся передо мной человек – это молодой парень, которого я заметил в темно-синем «форде-экспедиции» и подсознательно окрестил врачом. Рядом с ним сидит тип в черном костюме, которого я увидел в первый раз у подножия Северной башни, и очень молодой, моложе двадцати пяти, человек в кожаной куртке летчика и джинсах.

– Джонсон Бодри – частный детектив. Это его помощник, Кевин Кампозито. В день взрыва мы звонили вам, но ответа не было. Поскольку вы тогда находились в очевидно стабильном состоянии, мы уже некоторое время не наносили вам визитов. Когда же, посреди полного хаоса, мы пришли к вам, то поняли, что вы просто превратили свой дом в крепость. Это нас очень встревожило. Одна из моих помощниц, вы ее знаете, мадемуазель Хайдельберг, посоветовала мне как можно быстрее обратиться в одно известное ей частное агентство и сосредоточить наши поиски на месте взрыва.

Здесь тоже все белое. Такое же белое, как в помещении для повторной генетической сборки Материнского Корабля.

А вдруг это неожиданный тест, придуманный генеральным штабом Миссии?

Человек невозмутимо продолжает говорить.

Все действительно совершенно белое. Все свидетельствует об имитационном эксперименте, о постоперационном анализе, о несколько необычном дебрифинге.

Человек упорно называет меня «доктором», это чистой воды абсурд. Может быть, это умышленно оставленная ниточка, проверка моих способностей?

– В том, что вы говорите, нет никакого смысла, забудем об этом. Не окажете ли вы мне любезность и не покажете ли ваши документы?

Здесь все совершенно белое. Его голос тих, как ночное белое небо над Арктикой. Блумберг. Натан. Даниэль. Штатный профессор нейропсихиатрии. Я знаю его имя, я слышал его голос в ночь неосуществившегося ухода. Я смутно припоминаю, что он «следит» за мной в течение многих лет.

– Я понимаю, вы идете по нашему следу со дня взрыва.

Его смех тоже тих и бел. Есть ли что-нибудь не белоснежное в этом низком мире?

Его слова тихи и белы, как снега Северной Канады, его улыбка бела, как раскрытый зев колодца во льду. Моя собственная органическая структура покрыта каким-то опаловым порошком. Белые стены, белый потолок и белый пол, белая кровать, белый свет.

И белое тепло моего собственного тела.

Видимо, весь мир, покрытый всепланетным облаком, образованным миллионами Нулевых Отметок, окрасился теперь в этот цвет. Все человечество теперь живет в подземных лабиринтах, где тень отбрасывает лишь этот белый изотопный свет.

Белые слова прорезают пространство пунктиром цвета слоновой кости. Голос – совершенно белый, речь – цифровая. Это ряд Чисел, это информация. Медицинская, социальная, юридическая, техническая информация. Это его правда.

– Сразу после обрушения Северной башни мы вернулись к вам и по-прежнему не нашли никого. Мы не сумели войти, даже Джонсон Бодри не преуспел в этом после многочисленных попыток.

Я не смог удержать улыбку. Частный детектив!

Что же они думали? Что обычная человеческая ищейка может просто по желанию проникнуть в святилище Наблюдателя?

– Видимо, ваша паранойя значительно осложнилась в течение две тысячи первого года, но вы достаточно умны и сумели скрыть от нас самые тревожные симптомы.

Я продолжал улыбаться. Я буду улыбаться на протяжении всего разговора. Я буду улыбаться теперь во время всех разговоров. Я буду улыбаться всегда.

– Затем мы с Бодри и его молодым помощником целыми днями прочесывали весь Южный Манхэттен, потом проверили весь остров. Навещали ваш дом, открыть который по-прежнему не смогли. На следующий день мы собрались всей командой. Джонсон Бодри тоже присутствовал. Выходов из ситуации оставалось не так много.

Я улыбаюсь.

Моя улыбка белее белизны, со всех сторон окружающей нас. Моя улыбка ясно говорит: ваши «выходы» в основном являются лишь новым витком проблем.

Такова ваша история, переменчивая с самого начала вашего рода.

Я знаю этот выход – это два черных «форда-юкон». Это радиосообщения, которые я перехватил вчера ночью, в гуще леса. Это называется «правительственное агентство».

Это называется ФБР.

– Ваши Джи-Мены не сумели помешать пассажирским самолетам врезаться в башни. И вы действительно верите, что они могли помешать нам убежать с Нулевой Отметки? Вы действительно верите, что они способны помешать нам покинуть гигантскую Нулевую Отметку, в которую превращается ваш мир?

– Доктор Уильямсон, вам попала в голову пуля, вы едва не умерли. К счастью, один из Джи-Менов, как вы выражаетесь, смог с моей помощью поддержать в вас жизнь до прибытия подкрепления.

Все становится еще белее. И всегда будет становиться еще белее.

– Почему вы все время меня «доктором» называете?

– Да потому что вы – доктор, доктор! Вы – один из самых известных физикохимиков Восточного побережья. У вас есть докторская степень по биохимии, вы несколько раз проходили практику по судебной медицине, вы – магистр микроэлектроники, вы были одним из самых блестящих ученых вашего поколения. Раньше.

Моя улыбка – паковый лед. Моя улыбка – абсолютный ноль.

– Когда раньше?

Человек, пришедший из белизны, наблюдает за мной несколько долгих секунд.

– Быть может, в конце концов, у вас действительно временная амнезия. Пуля, попавшая вам в голову, спровоцировала некоторые серьезные осложнения.

Моя улыбка становится еще белее, еще холоднее, еще абсолютнее. Клеточные ткани моего мозга должны были восстановиться сами до приезда их чертовых врачей.

Теперь я начинаю лучше отдавать себе отчет в том, что же произошло, где я нахожусь в действительности, почему, как…

Я начинаю понимать, что Материнский Корабль на самом деле очень далеко. Я начинаю понимать, что никогда не увижу свою дочь. Я начинаю понимать, что навсегда останусь пленником этой планеты.

Моя улыбка по-прежнему сияет всей белизной этого мира.

– Я совершенно не страдаю потерей памяти. Я помню вещи, которые произошли так давно, что вы и вообразить себе не можете.

– Вам кажется, что вы помните вещи, которые произошли давно.

– В таком случае, расскажите мне, что же случилось раньше, как вы утверждаете.

Минутное молчание в абсолютной тишине, я отдаю себе отчет в том, что «доктор» подыскивает слова.

Словам предшествуют цифры.

– Тысяча девятьсот девяносто седьмой год, доктор Уильямсон. Шестое июня. Примерно восемнадцать часов тридцать минут. Маленькая дорога на севере штата Нью-Йорк, на западе Аппалачей.

– Я действительно хорошо знаю эти горы.

– В том-то и дело, что нет. Вы их совсем не знаете или знаете очень плохо. Вы попали в автомобильную аварию.

– Которая, по вашему мнению, явилась причиной моей амнезии? А почему же я помню все остальное? Шутка висельника, да не очень удачная.

– Это не шутка, и авария вызвала не амнезию, а ваше нынешнее состояние.

Ах да, конечно, маниакальная шизоидность с параноидальными тенденциями.

– В первый раз слышу об автомобильной аварии, жертва которой попадает в психиатрическую клинику.

Еще одна минута белой чистоты.

Слово «чистый» – «pur» произошло от греческого слова «pyros» – огонь.

– Машину вели вы, доктор. Врезавшийся в вас пикап отшвырнул вашу «хонду-аккорд» на несколько метров в сторону, вы вылетели через лобовое стекло и физически пострадали несильно.

Я жду продолжения, вылетел я или нет, сильно я пострадал или нет, – где связь с моим пребыванием здесь, где связь с две тысячи первым годом?

Тянутся несколько ледяных секунд.

– Вы вели машину, доктор, и с вами ехали еще два пассажира. Два пассажира, которым повезло гораздо меньше, чем вам.

Какая-то ударная волна пронизывает меня с головы до ног, очень белая волна, еще белее, чем мое тело, полное белой теплоты.

– Теперь вы вспоминаете, доктор?

Что я должен вспомнить, что я должен придумать, что я должен изобрести для того, чтобы доставить ему удовольствие?

Моя улыбка – звезда. Звезда, к которой тянется все мое существо.

– Доктор… шестого июня тысяча девятьсот девяносто седьмого года в машину, в которой находились вы, ваша жена и ваша дочь, врезался обслуживавший стройку пикап с пьяным рабочим за рулем, вы выжили, но ваша жена и ваша дочь после аварии скончались. Машина загорелась, вы ничем не могли им помочь. Первые психотические симптомы у вас появились довольно быстро, уже через несколько месяцев. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году вам пришлось отказаться от исследовательской работы, вы консультировались у нас в начале лета, если говорить точно, седьмого июня. Я думаю, эта дата должна вам кое-что сказать…

Я смотрю на человека в белом халате. Ничто из того, что он говорит, даже отдаленно не напоминает правду. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году я несколько раз ездил в командировки во Флориду и в Техас, а к канадской границе вообще не приближался.

Здесь все белое. Все белое, как ложь. Все белое, как небо, которое таким образом скроет появление луча света из космоса.

Автомобильная авария. Ничего лучше не придумали?

Я думаю о своей дочери, которая плывет к альфе Центавра, я говорю себе о том, что нам хватило времени только попрощаться. Эта секунда каленым железом прожжет любую психиатрическую белизну и поможет мне путешествовать вместе с дочерью в Материнском Корабле, в межзвездном пространстве, в гуще тьмы, завидующей моим мечтам.

Идут дни в белом мире людей в белых халатах.

Каждое утро Натан Блумберг наносит мне визит. Он разговаривает со мной. Он рассказывает мне свою правду. Он объясняет мне, кем я являюсь и кем я не являюсь.

Моя улыбка бела на всю грядущую вечность.

Мой мозг по своему обыкновению воспринимает, расшифровывает, запоминает. Он – мир внутри их мира. Он – клетка свободы внутри их терапевтического пенитенциарного учреждения.

Сегодня Блумберг приходит с толстой папкой в руках.

В ней, помимо десятков страниц полицейских, медицинских, юридических и других отчетов, находится огромное количество фотографий.

Это снимки, сделанные в моем доме на Уолкер-стрит сразу после нашего отъезда.

– Вы узнаете эту комнату?

Это чердак с низким потолком, где находились все системы теленаблюдения.

Я улыбаюсь улыбкой, полной невидимой белизны:

– Туалет в институте Смитсониан?

Моя улыбка будет неизменной до конца этой Вселенной, до конца их маленького мира, во всяком случае, до конца моей собственной персоны.

Хотя, кажется, моей «собственной» персоне конец уже настал?

– Хорошо, мы вернемся к Уолкер-стрит попозже. Я надеюсь, вы помните, что уехали в Лабрадор, в Канаду?

– Естественно. Это место нашей встречи с зондом.

Легкий вздох, сменяемый несколько натянутой улыбкой.

– Где-то между Канериткоком и водохранилищем Смоллвуд мы нашли военный бинокль.

– Правда? И конечно, никто другой в той местности не мог обладать подобным предметом и потерять его. Всем известно, что на Лабрадоре нет ни одного охотника за дичью.

– Там был не только бинокль, доктор, поблизости лежал и другой предмет. Он тоже является вещественным доказательством.

Я прекрасно знал, о чем он говорит. Когда вживление портативной системы перемещения заканчивается и осуществляется световая транспортация, уже ненужный, внешний эпидермический архитрав системы падает на землю. Если они захотят понять, что это такое и для чего это нужно, им понадобится несколько тысячелетий интенсивных занятий.

И я лгу без малейших угрызений совести:

– Предмет? И какой же предмет?

– Именно это мы и хотим понять. Мы знаем, что его изготовили вы, на нем повсюду ваши отпечатки пальцев.

Я вооружаюсь почти непринужденной улыбкой:

– Вы не сможете ничего понять.

– Мы спрашиваем себя: а кто-нибудь другой сможет?

Я замечаю едва прикрытый сарказм. «Других», тех, кто смог бы ему ответить и дать инструкцию по применению прибора, в той части Галактики, которую мы контролируем, миллиарды, если не больше.

– Конечно. Если вы не понимаете, как это работает, значит, никто не поймет.

Ирония веры против сарказма скептицизма.

– Нет. На самом деле все несколько проще. После изучения оказалось, что это соединение информационных компонентов не может служить ни для чего. Никакой пользы. Никакого применения. Никакой логики.

Я засмеялся смехом, еще более белым, чем белизна спускающегося с неба света.

– О пользе вы не знаете. Применение еще долго будет вам неизвестно. Логика будет недоступна вам еще долгие тысячелетия. Что смогло бы сделать из вашего персонального компьютера племя времен палеолита, тотем?

Человек не смеется, он едва заметно улыбается, с меньшим сарказмом. Я почти чувствую некое сочувствие. Свое сочувствие он может себе глубоко засунуть в то место, на котором сидит.

– Вы не могли бы в двух словах объяснить, для чего это предназначено и как это работает, доктор Уильямсон?

– Да, я могу. Благодаря этому прибору моя дочь смогла достигнуть зонда перемещения, а потом и Материнского Корабля.

Долгий вздох.

– Доктор Уильямсон, я очень хорошо знаком с вашими навязчивыми идеями, но вам не хуже, чем мне, известно, что ни зонда перемещения, ни Материнского Корабля на орбите Юпитера не существует.

– На Кольце Астероидов, – мгновенно исправляю я его. – И если вы не видели света в небе, то ваша близорукость ведет вас прямо к полной слепоте.

– Свет? Какой свет? Вы что хотите сказать?

На этот раз долгий вздох сорвался с моих губ.

– Вы не заметите, даже если взорвется ваше собственное солнце, как вам можно что-то объяснить?

Минута или две проходят в тишине, потом белизна проявляется вновь.

– Только что вы сказали «моя дочь», имея в виду Люси Скайбридж. Я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что такого рода заявления осложняют ваше положение, особенно в глазах ребят из ФБР. Вы совершили массу федеральных преступлений: использовали фальшивые паспорта, нелегально пересекали границу, и это не говоря уже о пресловутом похищении ребенка. Вас спасло лишь то, что вами занимается наша команда. Наша защита будет опираться на многие годы углубленного изучения вашего случая.

– Да, я знаю, глубокая шизоидность с маниакальными и параноидальными тенденциями. Звучит хорошо, должен признать. Позвольте мне просто сказать, что определение «похищение ребенка» совершенно смехотворно. Ответьте мне: если ребенка спасают из горящей башни, значит, его похищают?

– ФБР считает, что вы, скорее всего, нашли девочку у подножия обрушившихся башен и при помощи психологического манипулирования убедили ее последовать за вами. Ее мать погибла в Северной башне.

– Северная башня, да, я прекрасно помню. Там я «похитил», как вы выражаетесь, свою дочь.

– Это не ваша дочь.

– Она ею стала в тот день.

Профессор Блумберг придвигается ко мне. Его белое как смерть лицо выражает глубокое сочувствие.

Смерть вообще полна бескрайнего сочувствия.

– Доктор Уильямсон, вы действительно ничего не помните? Ничего из того, что случилось до одиннадцатого сентября?

Как я мог на этот раз сдержать свой хохот?

– Я слышал, что вы нашли мою библиотеку в Аппалачах!

Фальсификаторы, редчайший случай, провалили операцию. Люди их опередили. Моя библиотека находится у них в руках, но понимают ли они ее значение?

– Это так, но…

– Так прочтите ее. Вы убедитесь в том, что она не только освещает период в добрую тысячу лет, но и рассказывает о неизвестных фактах, открывает исторические тайны, смотрит на многие события с новой точки зрения.

– Доктор… я покажу вам фотографии.

– До тысяча восемьсот сорокового года фотографии не существовало.

– Да. Но она существовала в конце двадцатого века. И именно этот период нас интересует.

Величественным жестом доктор Блумберг открывает толстую папку и раскладывает ее содержимое на разделяющем нас своей сияющей белизной столе.

Десятки снимков, светящиеся искусственными красками под монохромным альбиносным освещением.

– Посмотрите на эту серию.

Моя гостиная, пустая. Стены сплошь исписаны моими вычислениями, уравнениями, определяющими параметры будущего.

На этот счет мне нечего ему сказать. Что он сможет понять в математике, способной объяснить внутреннюю физику черных дыр?

– Когда мы в конце концов обратились в ФБР, они сумели открыть дом и обнаружили это.

– Сомневаюсь, что они нашли этому хоть какое-то применение.

– Доктор Уильямсон, применение этому найти не сможет никто. Эти вычисления бессмысленны. Они не вычисляют ничего. ФБР прибегло к помощи профессионалов. Их вывод категоричен.

– Они, как минимум, показывают уровень безграмотности этих так называемых профессионалов.

Еще минута или две тишины.

Улыбка ни на мгновение не покинула мое лицо.

Еще одна серия фотографий: моя мастерская для перевоплощений.

– На втором этаже они нашли еще вот это. Медицинскую лабораторию с очень сложным оборудованием.

Фальсификаторы и на Уолкер-стрит провалили свою миссию, скажем, не довели дело до конца. Ощущается существенное понижение эффективности, корпорация уже не та, что была раньше. Оборудование в лаборатории действительно очень сложное.

– Да уж, это самое меньшее, что можно о нем сказать.

– Послушайте меня внимательно, доктор. Агенты ФБР думают, что вы, возможно, производили над маленькой Люси незаконные опыты. Это чрезвычайно серьезное обвинение.

Ах, эта улыбка, все так же приклеенная к моим губам, улыбка, при помощи которой я вдыхаю и выдыхаю всю белизну их мира. Незаконные опыты. Конечно. С точки зрения вашего закона. Но не моего. То есть вашего, если вы будете способны построить себе будущее.

– Ах, даже так! Что-то вроде доктора Менгеле, видимо? И в результате моего воздействия она исчезла, словно по волшебству, это очевидно.

Я улыбаюсь, я по-прежнему улыбаюсь. Моя улыбка на свой манер говорит: уберите слово «волшебство», и вы будете совершенно правы. Хорошо, что я сумел сделать из нее создание, подобное мне, что она смогла исчезнуть, то есть появиться в зонде перемещения, где-то на севере неба. Волшебство как раз именно в том, что ей удалось ускользнуть от вас, от вашего мира. Она убежала. Вы никогда не найдете ее.

– Доктор Уильямсон, это необъяснимое исчезновение осложняет ваше положение, я осмеливаюсь надеяться, что вы отдаете себе в этом отчет.

Моя улыбка становится все белее, гораздо белее, чем эта комната, чем весь их мир, белее, чем облака пыли, поднявшиеся над Нулевой Отметкой.

– Она исчезла не так, как вы это понимаете. Кстати, вы же сами, и агенты ФБР, и лесничие, вы все видели, как она убежала в лес.

– В этом и заключается основная проблема. Никто из нас не может точно утверждать, что видел девочку и что видел, как она исчезла. Если она утонула в реке или в водохранилище, ее тело рано или поздно найдут, и ответственность за это будет возложена на вас.

Ответственность!

Я несу ответственность за свои поступки с тех пор, как подвергшиеся лоботомии двуногие обрушили башни, а я отправился навстречу своей судьбе, то есть навстречу Люси Скайбридж и ее отправлению на небо взамен на мое окончательное возвращение на ее родную Землю. Я помню, что в Северной башне незадолго до взрыва у меня появилось предчувствие неминуемого жертвоприношения. Я знал, что меня оно коснется в первую очередь. Но я совершенно не подозревал, что моя жертва выразится не в смерти, а в сохранении жизни.

– Люси нет ни в реке, ни в водохранилище, ни еще где-нибудь на Земле. Вам надо с этим смириться.

Конечно, они никогда не смирятся, никогда не допустят того, что невозможное для них является образом жизни для пришельцев из других миров. Они никогда не захотят понять, как исчезла моя дочь, утянутая силой световой тяги в зонд перемещения и добравшаяся затем до Материнского Корабля.

Они никогда не захотят принять того, что я – не то, что я есть. И что она никогда уже не будет той, что была.