Совершенная crazy Степнова Ольга

– Ни одна сволочь никогда так нагло не обворовывала меня! – словно сквозь вату услышал он хриплый старческий голос.

– Вы живы? – прошептал Славка.

– Живёхонька, – усмехнулась старуха и широко зевнула, показав беззубую пасть. – И если б не твои вороватые ручонки, никто бы об этом не догадался! – Она вырвала крест из Славкиных пальцев и сунула его под маленькую подушку. – Хочешь, я вызову милицию?

– Вы труп! – выкрикнул Славка. – Вы труп, труп, труп! А милиция на заявления трупов не реагирует! И потом… у вас нет телефона!

– Ха! А это ты видел?! – Старуха выхватила из-под подушки в рюшках симпатичный мобильник, украшенный стразами, и помахала им перед носом у Славки. – А насчёт заявлений от трупов, ты ошибаешься, милочка. Примут, как миленькие! От моего драгоценного трупа – примут! – Старуха сладко потянулась, и приготовилась набрать ноль два.

Второй раз за вечер Славка рисковал загреметь в каталажку. Причём, теперь – за кражу в особо крупных размерах, совершённую с особым цинизмом, если, конечно, такая формулировка существовала в известном кодексе.

– Постойте! – взмолился он. – Я вовсе не хотел… не хотела украсть у вас крест! Я только рассмотрел бы его поближе и вернул… вернула на место! Клянусь койкоместом!

– Каким ещё койкоместом?! – выпучила глаза бабка. – И отчего ты так злоупотребляешь мужским родом? Ты кто – трансвестит, извращенец, или просто переодетый придурок?

– Я девушка. Уже как часа полтора, – мужским вариантом голоса сказал Славка, понимая, что на этот раз крепко попался. – Чёрт с вами, вызывайте свою милицию, только попросите посадить меня в мужской изолятор.

Старуха захохотала. Звонко, весело и очень молодо. Фата тряслась на её голове, как приспущенный капитулянтский флаг.

– Молодец! – нахохотавшись, похвалила она Славку. – Люблю, когда такие красотки просят посадить их в мужской изолятор!

Славка безнадёжно махнул рукой.

– Хреновая из меня девушка, – признался он.

– Покойница из меня тоже не лучше, – улыбнулась старуха. – Ожила, как только ты попытался обворовать меня! Этот крест стоит всего каких-то шестьдесят тысяч долларов. Даже мои оглоеды на него не польстились, решили похоронить вместе с ним. А ну, проходимец, признавайся, как в дом попал, зачем в девку переоделся и что тебе здесь нужно! – Она сунула телефон под подушку, поудобнее уселась в гробу и с весёлым любопытством уставилась на Орлика.

Орлик тяжело, глубоко и обречённо вздохнул. Эта старая ведьма, эта сморщенная от старости черепаха, держала сейчас его судьбу в своих искорёженных, узловатых руках.

Может, напугать её, чтобы сдохла?!

Славка умел орать Кинг-Конгом и строить рожи, от которых вахтёров в общаге увозили на «Скорой».

– Только не думай, что у меня слабое сердце, и я помру от любого стресса, – словно просканировала его мысли старуха. – Моего мотора на десять жизней хватит. Говори правду, или упеку тебя в женскую камеру! Вот девчонки повеселятся! – захохотала она.

Неожиданно для себя Орлик вдруг рассказал старухе о событиях сегодняшнего вечера, включая бегство от вневедомственной охраны и вынужденное переодевание в девушку. Путаясь в ненужных подробностях и рассчитывая разжалобить стопятилетний «мотор», Славка заодно поведал о своём полуголодном детстве, дурных компаниях и жестоких нравах интерната, в котором он воспитывался до семнадцати лет.

– Понятия не имею, кто я в этих женских тряпках! – стукнул он себя в грудь. – И ничего дурного я не хотел! Только похоронить вас и сразу удрать в общежитие! У меня в понедельник на заводе смена…

– Тебя нравится мой гроб? – вдруг спросила старуха, кокетливо поправляя бантик у изголовья. – Скажи, правда, красивый?!

Орлик почувствовал, как мурашки атакуют его с головы до ног.

– К-красивый, – заикаясь, ответил Славка. – Беленький такой, в розочках…

– А платье? Тебе нравится моё платье?!

– Н-нравится. Беленькое, в рюшечках… Отличное платье! Только зачем вам этот маскарад?! – заорал он. – Я т-теперь никогда не женюсь!

– Я хочу, чтобы мои похороны мне запомнились. Прежде чем помереть, я сама заказала всё в свадебном салоне и ритуальной конторе. А знаешь, почему я умерла?! – жутким шёпотом спросила она.

– Н-нет.

– От старости! Неприлично быть живой в сто пять лет. Господи, как классно лежать в гробу и ждать своих похорон! Ничего подобного я в жизни не испытывала, даже когда получила в наследство от американского мужа свои миллионы!

Славка отчётливо понял, что старуха чокнутая, и ему опять захотелось сигануть в окно.

– И не думай удирать от меня! – опять прочитала его мысли старуха. – Мы заключим с тобой соглашение. Я молчу, что ты проходимец и вор, а ты…

– Что я? – попятился Славка к двери.

– А ты никому не говоришь, что я нахожусь в полном здравии. Ещё ты принесёшь мне одеяло, а то холодно – жуть! Семейка включила кондиционеры, чтобы я не протухла. Но и это ещё не всё! Я есть хочу. Ночью притащишь мне булки с корицей, кофе, коньяк и сигары.

– Кошмар, – сказал Славка. – Какой кофе, какие сигары?! Вас похоронят завтра! В землю живьём зароют!

– Не зароют, – спокойно возразила старуха. – Гроб просто поставят в семейный склеп, который я год назад построила на территории дома. Я стану в нём первым жильцом, и ты будешь таскать мне туда булки, сигары, коньяк и кофе.

– Почему я?!

– А кто ещё? Все думают, что я померла!

– Ну, не-ет! – Славка в искреннем возмущении начал мерить шагами столовую, то и дело натыкаясь на многочисленные предметы мебели. – Нет, нет и нет!!! У меня в понедельник смена! Я токарь и практически фрезеровщик! Я рабочий, а не прислуга богатым покойникам! Я склепов боюсь, в сигарах не разбираюсь, кофе всегда проливаю, а булочки по дороге съедаю! Нет, я на завод, к станку.

– Ты бездарь, мошенник и вор, а никакой не рабочий, – отрезала старуха. – Будешь мне булки таскать, заплачу тебе хорошие деньги. Не согласишься, всё равно будешь таскать, только бесплатно.

– И когда я на работу выйду? – прошептал Славка, понимая, что старуха обладает гипнотическими способностями, что он дико боится её и не посмеет ослушаться.

– Когда я разрешу.

– Меня уволят! Койкоместа лишат!

– А мне плевать. Нужно, чтобы кто-то таскал мне булки, иначе я коньки отброшу от голода.

– Господи! – схватился за голову Славка. – Как же вам удалось так достоверно помереть? Кто констатировал смерть?!

– У меня врач хороший. Сказано – помер, значит, помер, – улыбнулась бабка. – А ты какой-то очень странный вор-фрезеровщик. Далась тебе эта работа! Тоже мне, токарь!! Да я тебе столько заплачу, что ты целый год сможешь ничего не фрезеровать. А если выполнишь ещё одну мою просьбу, то и все три!

– Какую? – спросил Славка, понимая, что первый раз в жизни его не привлекают деньги.

– Кроме доставки булок, сигар, коньяка и кофе, ты будешь в мельчайших подробностях докладывать мне обо всём, что происходит в доме. Кто что сказал, с кем поговорил, на кого посмотрел, о чём предположительно подумал… Сто тысяч долларов, если ты на это согласен!

– Сто тысяч долларов и драгоценный крест, – твёрдо посмотрел старухе в глаза Славка. Удирать расхотелось. За такие огромные деньги Орлик готов был не только бегать с подносом в склеп, но и поработать шпионом. Перед глазами опять замелькали картинки с кубинским колоритом. Теперь он почему-то был пастором в церкви, а прихожанки бились шоколадными лбами о пол и на чистом испанском вымаливали прощение за связь со священнослужителем…

– Держи! – пошарив в гробу, старуха швырнула ему сверкающий крест. Славка поймал его на лету и сунул в карман юбки-тюльпана, не веря своему счастью. – Всё равно он вышел из моды, – равнодушно сказала старуха. – Это тебе аванс. Вздумаешь с ним удрать, найду и убью.

– Меня и без вас есть кому убивать, Ида Григорьевна, – вздохнул Славка, вспомнив девицу с пистолетом.

– Вот и отлично, Штирлиц. – Старуха улеглась в гроб, сложила на груди руки, закрыла глаза и как будто перестала дышать. – Задуй, пожалуйста, свечи, страшно достал этот живой огонь. И не забудь принести одеяло!

– Может, лучше выключить кондиционеры? – нагнулся над ней Славка. – Не слишком ли подозрительно – покойница под одеялом?!

Сухая ручонка снова взметнулась в гробу, крепко схватила Орлика за нос и дёрнула так, что Славка едва не упал.

– Больно!!! – завопил он.

– Делай, что говорю, а то окажешься в женской камере. Ой, я тогда тебе не завидую! – не открывая глаз, захохотала старуха.

Славка задул половину свечей, и подёргал дверь, забыв, что она закрыта.

– Ручку вверх до упора, а потом резко вниз, – раздался голос из гроба. – И держись подальше от Нелли, она тебя быстро раскусит.

– Вы не знаете, кто я? – на всякий случай уточнил Славка, открыв по предложенной схеме дверь.

– Сам выясняй, Штирлиц. А я опять умерла.

Не успел Славка уйти, как в гостиной раздался громкий, жизнеутверждающий храп.

В столовой собралось много народу.

– Здрассьте, – испуганно пробормотал Славка, и? убедившись, что на него никто не обращает внимания, бочком пробрался к большому столу, который холодным блеском напоминал ледовый каток.

Он устроился на краешке стула, рядом с очень красивой дамой в шляпке-таблетке с чёрной густой вуалью.

– Здрассьте, – ещё раз поздоровался Славка. Дама, не отреагировав на приветствие, поджала длинные ноги туфлях на огромной шпильке.

Славка понятия не имел, как вести себя в таком обществе.

Он вообще плохо соображал после общения с ожившей старухой. Немного подумав, он закинул ногу на ногу и женственно подпёр подбородок рукой.

Сто тысяч долларов и крест, за который в скупке дадут не меньше пятидесяти!

О таком безумно выгодном дельце он и мечтать не мог. Вот только не наврала ли старуха, а если не наврала, то как бы не померла раньше времени от старости и дурных привычек. Надо бы заменить ей сигары, коньяк и кофе на молоко, надо бы одеяльце потеплее принести ночью…

– Все в сборе? – спросил худощавый мужик с «чарли чаплиновскими» усиками. Он осмотрел всех, кто сидел за столом с гримасой лёгкого пренебрежения и презрения.

– Диканские ещё не приехали, а Ребровы застряли на Гоа из-за цунами, – равнодушно пояснила изящная женщина, сидящая от него по правую руку. Тонкими пальцами она трепала на шее ожерелье, отсвечивающее всеми цветами радуги. Из траура на ней была только чёрная кокетливая заколка, придерживающая на затылке медовые волосы.

– Ребровы всегда находят цунами, а Диканские вечно путают похороны со свадьбой, – хмыкнул голубоглазый парень с высветленными волосами и бриллиантовой серьгой в ухе.

– Замолчи, Крис, – нахмурился усатый мужик. – Твой юмор здесь неуместен.

– Мой юмор везде неуместен, – огрызнулся Крис, и, подёргав себя за серёжку, злорадно добавил: – Кроме канала «ПопШоу ТВ»!

– Где твои дурацкие шуточки постоянно запикивают! – выкрикнула Нелли, тряхнув разноцветными дредами.

– Молчать! – повысил голос хозяин, и Славка вдруг понял, что усы у него не «чарли чаплиновские», а гитлеровские. – Я собрал всех здесь, чтобы сообщить, что…

– Что никому из вас, господа, от жирного бабкиного пирога ничего не достанется! – захохотал Крис и закинул ноги на стол.

– Вон отсюда, – ледяным тоном приказал усатый. – Вон! – он по-фюрерски выбросил руку вперёд, указывая на дверь. – Я не посмотрю, что ты мой сын! Выгоню из дома за хамство и разгильдяйство!

– Ой, да пожалуйста! – Крис встал, вразвалку дошёл до двери и выпал за неё, дурашливо споткнувшись на пороге.

– Крис у нас селебрити, – улыбнувшись, пояснила гостям Нелли. – Знаменитость! Он самый популярный телеведущий на самом популярном музыкальном канале. За его снимок в трусах газеты дадут пару тысяч долларов, а без трусов и того больше. Папахена это сильно раздражает, потому что его голая жопа не стоит и пяти долларов…

– Молчать!!! – заорал «папахен», теряя контроль над собой. – Полина… – жалобно обратился он к женщине с траурной заколкой и в вызывающе сверкающем ожерелье. – Полина, прекрати немедленно это безобразие…

– Нелли, тебе не стыдно? – рассматривая маникюр, равнодушно спросила Полина девчонку. – Продолжай, дорогой, Нелли больше не будет грубить.

– Собственно, начать я хотел с того, что похороны состоятся завтра в три часа дня. Прошу всех собраться в гостиной для прощания с умер… усоп… с нашей дорогой Идой Григорьевной. После похорон все приглашаются на поминальный обед, а потом…

– На поминальные танцы! – выкрикнула девчонка, уклоняясь от подзатыльника, который ей попыталась отвесить Полина.

– Я отправлю тебя на учёбу в закрытый пансионат и выделю тридцать рублей в день на расходы, – пригрозила она.

– Тридцать рублей! – закатила глаза девчонка. – Мамахен, у тебя приступ щедрости?! Я согласна в закрытый пансионат, там наверняка кормят мясом и разрешают выкурить одну сигаретку между уроками. А ещё там много лесбиянок, мамахен! Я видела их только в кино…

– О, господи, – закатил глаза отец семейства, потирая грудь с той стороны, где находится сердце.

– Немедленно выйди, – приказала Полина дочери. – Немедленно! – Она даже привстала в порыве гнева, хотя глаза у неё оставались равнодушно-холодными, как блеск ожерелья на шее.

Нелли радостно подскочила со стула и побежала к двери, где демонстративно споткнулась, повторив трюк своего звёздного братца.

Славка еле сдержался, чтобы не захохотать. Совсем не такими он представлял отношения в благородных семействах, живущих в огромных особняках. Он думал, тут все отвешивают друг другу поклоны, делают реверансы и разговаривают исключительно через «милостивый государь» и «дорогая сударыня». Забыв, что он девушка, Славка игриво подмигнул черноволосой красотке, сидевшей прямо напротив него. У неё была смуглая кожа, глаза как перезревшие сливы, и вполне возможно, она умела бегло говорить по-испански. Красотка интеллигентно приподняла брови, ответив Славке тонкой улыбкой. Орлик хлопнул себя по нашалившему глазу и срочно сделал лицо пуританки.

Чёрт, как бы запомнить, что его не интересуют женщины?.. Как бы запомнить, что он сам с ножками, губками, ресничками, и грудью второго размера из туалетной бумаги? Славка нащупал в кармане крест, мысленно проговорил сумму «сто тысяч долларов» и дал себе слово, что будет внимательнее к своей женской сущности.

– Все вы знаете, – продолжил тем временем свою незадавшуюся речь глава семейства, – что Ида Григорьевна перед смертью составила список гостей, которых хотела бы видеть на своих похоронах. Я исполнил её последнюю волю. Я обзвонил и пригласил всех, кто внесён в этот список. Думаю, нам нужно представиться и коротко рассказать о себе, ведь большинство из нас ничего друг о друге не знают. Три дня нам предстоит провести вместе, три дня по воле покойной мы будем жить бок о бок. После похорон её адвокат зачитает завещание. Что в нём – одному богу известно. Все знают, что покойница была дамой экзальтированной, непредсказуемой, а главное – чудовищно богатой и не подчиняющейся никаким общепринятым правилам.

– Гоша! – укоризненно вскинула на него глаза Полина. – Георгий!!

– Да, да, – осекся Георгий. – Я немного отвлёкся. Меня, что называется – понесло. Итак, предлагаю всем немного рассказать о себе. Меня зовут Гошин Георгий Георгиевич, я внук Иды Григорьевны, мне пятьдесят пять лет, у меня сеть клиник эстетической хирургии. Они приносят приличный доход, но это жалкие гроши по сравнению с теми доходами, которые моя бабка имела от своих акций. Мой отец, единственный сын Иды Григорьевны, погиб шесть лет назад на охоте от случайного выстрела. Моей жене Полине тридцать шесть лет, она художник-дизайнер, и хотя давно не работает по специальности, много рисует, её выставки пользуются большим успехом, а картины хорошо продаются. У меня есть сын Крис от первого брака, нашу общую дочь Нелли вы все видели. Вообще-то, они нормальные ребята, но у одной сейчас переходный возраст со всеми завихрениями максимализма, а у второго… звёздная болезнь. Поклонники рвут его на части, поэтому у парня слегка притупилось чувство реальности. У меня всё, господа. – Гошин сел и вытер платком пот со лба. Речь далась ему нелегко. Лёгкая степень презрения, которую он явно испытывал ко всем присутствующим, не давала расслабиться, быть искренним и приветливым. – Прошу вас, по очереди… – Гошин кивнул на Орлика, и у Славки сердце укатилось куда-то от страха, что он внятно не может сказать о том, кто он.

– Я Алина Сметанина, – спасла его дама в вуальке, сидевшая рядом, – младшая сестра Полины. Я тоже художница, мои выставки тоже пользуются успехом, а картины хорошо продаются. Не замужем, детей нет, на наследство не претендую. Иду Григорьевну я очень любила, считала её своей подругой и часто забегала к ней на чай. Она говорила, что я талантливее Полины и помогала мне снимать самые дорогие залы для выставок.

Полина громко фыркнула и выразительно отвернулась от сестры.

Гошин поморщился.

– Ну, Ида Григорьевна кому только не помогала, кто только не считал её своей подругой, и с кем только она не пила чай, – произнёс он бесцветным голосом.

Дама возмущённо взбила свою вуальку и нервно сцепила пальцы в чёрных прозрачных перчатках.

– На наследство не претендую, – фыркнув, повторила она.

– Дальше! – раздражённо приказал Гошин.

– Я Фёдор Башка, – привстав, представился огромный мужик в мешковатом костюме и неприлично розовой для столь скорбного повода рубашке. – Ида Григорьевна шутила, что влюблена в меня.

– Думаю, не шутила, – усмехнулась Полина. – Она обожала таких медведей, в особенности, если они были лет на восемьдесят моложе её.

– Если быть кратким, она спасла меня от тюрьмы, – сухо продолжил свой рассказ Фёдор. – Я приезжал к ней в гости два раза в год и вывозил её на природу. Ида Григорьевна со спиннингом сидела на берегу речки, а мой друг в водолазном костюме цеплял на крючок рыбу, чтобы доставить ей радость. Я приехал лишь для того, чтобы проводить Иду в последний путь. Никакие деньги мне нужны.

– Какие все бескорыстные, – язвительно пропела Полина.

– Дальше! – процедил Гошин.

– Я Лидия Федина, – склонила голову девушка, с которой Славка по недоумию начал заигрывать. – Ида Григорьевна была моей опекуншей. Мои родители погибли в автомобильной аварии, едва мне исполнилось четырнадцать лет. Гошина взяла на себя все заботы обо мне. Она оплачивала моё обучение, одевала, кормила, наняла штат прислуги и сделала всё, чтобы я не попала в детдом. Я пришла бы на её похороны, даже если бы она не внесла меня в этот странный список гостей. Я не жду никакого наследства от Иды, я просто очень любила и бесконечно уважала её.

– Дальше, – не дав жене выступить с комментариями, сказал Гошин.

– Мы братья Архангельские, – пробасил атлетичный, бритый наголо парень, кивнув на точную свою копию – такого же атлетичного и бритого парня, сидевшего рядом с ним. – Близнецы Глеб и Павел. Не пытайтесь нас различить! Это не удавалось даже нашей маме. Ида приходилась ей двоюродной прабабкой по линии отца, значит, мы приходимся Гошиной… – Парень замолчал, пытаясь сформулировать степень родства со старухой.

– С боку припёка, седьмая вода на киселе, – усмехнулась Полина.

– Можно и так сказать, – согласился близнец. – Тем не менее, бабка отчего-то захотела нашего присутствия на своих похоронах. Честно говоря, мы не отказались бы получить от неё на память несколько сотен тысяч евро. Это бы сильно скрасило наше холостяцкое существование, правда, Глеб? – подмигнул он своему близнецу-братцу и тот показал в улыбке два выбитых передних зуба. Наверное, чтобы никто не обольщался таким отличием, Павел тоже растянул губы, продемонстрировав точно такое же отсутствие передних зубов. – Мы хоккеисты, – пояснил он.

– Понятно. Больше хоккеем никто не балуется? – обвёл Гошин глазами присутствующих. – Нет?! Может, ещё есть спасённые Идой Григорьевной от житейских невзгод, нищеты, тюрьмы и болезней?!

– Есть! – с надрывом сказала бесцветная женщина неопределённого возраста. Она единственная из всей компании была в откровенном трауре и то и дело промакивала глаза носовым платком. – Меня она спасла от невзгод, нищеты и смерти! Я потеряла единственного сына. Он… погиб. Спасаясь от невыносимого горя и желания покончить с собой, я попала в секту, где мне пообещали прозрение, просветление и скорую встречу с моим мальчиком. В результате я осталась без квартиры, дачи и денег. Всё забрала секта. Ида Григорьевна оказалась за рулём машины, под которую я бросилась, чтобы свести счёты с жизнью. Она вернула мне желание жить, дала денег и купила квартиру. Меня зовут Рада Родимцева. Я обязана Гошиной всем. Ида тоже внесла меня в список гостей, но кроме как на прощание с ней я ни на что не претендую.

Гошин картинно захлопал в ладоши.

Полина криво улыбнулась, а Алина Сметанина закинув вуальку на шляпу, уставилась на странную женщину так, будто у той на голове расцвёл куст сирени.

– Надеюсь, она не авантюристка, – сказала Алина, вернув вуальку на место.

– Все мы тут в некотором роде авантюристы, – вздохнул Георгий Георгиевич.

«Это уж точно, – подумал Славка. – Знали бы вы, что покойница спокойно дрыхнет в гробу, и стёкла дрожат от её храпа!».

Знали бы они, что Славка шпион, засланный старухой в стан – то ли врагов, то ли друзей, то ли родственников, то ли прихлебателей у её сытной кормушки. Судя по рассказам, Ида Григорьевна Гошина была матерью Терезой, в жилетку которой то и дело утыкались совершенно посторонние люди.

– Меня зовут Мила Брагина, – чинно представилась девушка в роговых очках и с дурацким платочком на шее. – Я репетитор Иды Григорьевны.

– Кто?! – хором спросили все.

– Репетитор по французскому языку. Она платила мне двести долларов за урок, и я два раза в неделю занималась с ней.

– Какой к чёрту французский? – пробормотал Гошин. – У неё же ни одного зуба не было, а французский без зубов…

– Да и русский с присвистом! – захохотали братья Архангельские, сверкнув щербатыми улыбками.

– Гошина была очень хорошей ученицей, – серьёзно сказала Мила. – Она обладала прекрасной памятью, а отсутствие зубов почти не сказывалось на произношении. Когда она меня нанимала, то объяснила, что хочет читать в подлиннике французскую литературу – Бальзака, Стендаля, Мопассана. Честно говоря, старуха вызывала у меня огромное уважение, но я не понимаю, почему она захотела пригласить меня на свои похороны, ведь, в принципе, мы с ней посторонние люди.

– Бабуленция собрала сброд у своего гроба, а нам расхлёбывай, – тихо проворчала Полина, нервно теребя ожерелье.

– Простите, – извинился за жену Георгий Георгиевич. – Просто мы перенервничали за последние два дня. Ида Григорьевна умерла как-то странно и неожиданно, несмотря на возраст. У меня всегда было нереальное ощущение, что она переживёт всех – меня, моих детей, моих внуков и правнуков. А тут…

Я с семьёй живу в другом доме, за прудом, который находится на территории этого огромного поместья. Наш особняк поменьше, и я не раз предлагал бабке поменяться жилищем. Зачем старухе такие огромные апартаменты? Но она была упряма и очень заботилась о своём статусе самой богатой женщины. Правда, пресса к этому почётному званию добавляла «самая старая», отчего Ида Григорьевна просто свирепела. В общем, бабка гордо жила на тысяче квадратных метров и ни в какую не соглашалась переехать на более уютную площадь. Прислуживали ей Ксения Павловна и старик-садовник. Мы встречались всей семьёй только по выходным и праздникам. Иногда Ида Григорьевна приглашала нас позировать для журналистов, которые приезжали, чтобы сделать материал о «великолепной Гошиной». Все привыкли, что старуха на здоровье не жалуется и помирать в ближайшие сто лет не собирается. Но в субботу вечером позвонила Ксюня и, захлёбываясь слезами, рассказала, что Ида Григорьевна… лежит в гробу в подвенечном платье. Когда она умерла, кто её переодел и уложил в гроб, горничная понятия не имела. Она поводила у хозяйки перед носом зеркальцем, убедилась, что она мертва, вызвала семейного врача и позвонила нам. Мы думали, это розыгрыш, примчались, но всё оказалось в точности, как рассказала Ксюня. Бабка лежала в гробу, в белом платье, а в руках у неё торчала записка: «Обязательно пригласите на похороны всех этих гостей» и… список людей, половина из которых мы знать не знали.

Врач сказал, что она умерла от старости. Оригинальный диагноз! Впрочем, какая разница… О существовании завещания нам сообщил адвокат Иды Григорьевны. Честно говоря, мы ничего хорошего от последней воли покойной не ждём. Очень уж она была… добренькой. – Гошин безнадёжно махнул рукой и сел.

– О покойниках или хорошо, или очень хорошо! – засмеялся высокий старик в серой войлочной панаме, которую одевают в сауну. – Кстати, я родной брат Иды Григорьевны, Феликс Григорьевич Гошин, – раскланялся он во все стороны. – Мне всего девяносто пять, и я о-очень не против, чтобы сестрица оставила мне пару тройку своих миллиончиков!

– Зачем вам миллиончики? – сквозь зубы процедила Алина. – Вы же старый, помрёте вот-вот!

– Э-эх, детка! Продолжительность жизни напрямую зависит от количества грошей, шуршаших в кармане! Пойдёшь за меня замуж, если Идка отпишет мне часть наследства?! – Феликс Григорьевич, надвинул на глаза смешную шапчонку и неприлично поболтал в воздухе языком.

Сметанина вспыхнула под своей чёрной вуалью.

– Старый пердун, – отчётливо выговорила она. – Дохлая ворона за тебя замуж пойдёт!

– Сама ты ворона.

– Прекратите! – возмутился Георгий Георгиевич. – У нас тут похороны, а не балаган. Вы, девушка, ещё не представились, – обратился он к Славке.

Славка встал, сел, потом снова встал.

– Я… – с женственным придыханием начал он, – я родственница. Дальняя. Очень дальняя. Крайняя слева в последнем ряду. Вы посмотрите список, там наверняка есть моё имя! Ой, колготки за стул зацепились… – Орлик нырнул под стол, чтобы сделать вид, что возится с затяжкой, но обнаружил, что никаких колготок на нём нет. – Я родственница! – крикнул он из-под стола.

– Я потерял список гостей! – Гошин, нагнувшись, в упор посмотрел на Славку.

– Врёте, – подмигнул ему Славка.

– Сколько дэн у ваших колготок?! – ехидно поинтересовался Гошин.

– Нуль-нуль, как говорит Ксюня.

– Вы идиотка?

Все гости по очереди склонились под стол. Славка видел их перевёрнутые, покрасневшие лица и отчего-то испытал нечто вроде триумфа. Никогда у него не получалось так «держать» аудиторию.

– Вы идиотка?! – переспросил Гошин.

– Да это же Женька Суковатых! – воскликнула Полина, сверкая под столом ожерельем. – Её мать – сестра двоюродного брата тестя покойной сестры третьего мужа Иды Григорьевны, который был на тридцать лет моложе её, и умер в семьдесят девятом году от лимфогрануломатоза!

– Сама поняла, что сказала?! – посмотрел на жену Гошин.

– А что непонятного? – удивилась жена. – У них в семье все… суковатые. На всю голову.

Народ начал медленно вылезать из-под стола.

– Не Суковатых, а Сероватых, – сверился Гошин со списком, который достал из внутреннего кармана. – Суковатыми их дразнили.

– Да нет, Сероватыми их дразнили!

Славка сел на стул. Имя Женька, в принципе, его устраивало, предстояло выбрать фамилию.

– Так как ваша фамилия, девушка? – нахмурился Георгий Георгиевич.

– Нехай Суковатых, чтобы Сероватых дразнили, – подумав, принял решение Славка.

– Я запуталась, – пожаловалась Сметанина. – У меня голова болит!

– Все свободны, господа. Все свободны! – Гошин резко развернулся и направился к выходу.

– Но там кто-то ходит! – с трагическим надрывом воскликнула вдруг бывшая сектантка Рада Родимцева. – Ходит и кашляет!

– Где? – замер Гошин.

– В комнате, где стоит гроб! Там кто-то ходит, кашляет и сморкается! У меня спальня рядом, я слышу всё через стенку…

– Попросите коньяку у Ксюни, – устало распорядился Георгий Георгиевич. – У неё он всегда есть.

– Я не пью коньяк! – испугалась бесцветная Рада.

– А вы начните! Последствия от него гораздо приятнее, чем от посещения секты. Ваше имущество останется цело, а в гостиной с гробом сразу станет тихо.

– Вы считаете меня сумасшедшей? – перекрестилась Родимцева.

– Я считаю, что вам полезно принимать коньяк на ночь, – отрезал Гошин и вышел из столовой, чеканя шаг. За ним с разной степенью поспешности потянулись все остальные.

Выходя последним, Орлик спёр с камина часы, показавшиеся ему золотыми.

Когда в доме всё стихло, Славка пробрался на кухню.

Булочки он нашёл в глубокой миске, под полотенцем, коньяк в буфете, а сигары в коробке на подоконнике. Сложив всё это в бумажный пакет, он принялся за приготовление кофе, но, подумав, заменил его на молоко в пакете. Кофе в сто пять лет пить вредно, решил Славка, опираясь на свои скудные познания в медицине. Коньяк и сигары опасений у него почему-то не вызвали.

На цыпочках Орлик прокрался в гостиную, захватив из своей комнаты розовое одеяло.

– Где тебя черти носили? – спросил скрипучий голос из гроба.

– Так это… заседание заседали, – смутился Орлик, будто отчитывался перед начальником смены. – А потом я ждал, когда все заснут. – Он пристроил пакет с продуктами рядом с гробом, хотел накрыть старуху, но она резко отбросила одеяло и села в гробу.

– Что Гошка затеял? – ворчливо спросила Ида Григорьевна.

– Просил гостей назваться, потому что толком никто друг друга не знает.

– Назвались? – хохотнула старуха.

– Да. Но я никого не запомнил! У меня на лица и имена память плохая.

Вот тут Славка соврал. На лица память у него была хорошая, а на имена ещё лучше. Но старухе знать это было необязательно, пусть думает, что он простой, тупой и жадный.

– А ты кем представился? – спросила Ида Григорьевна, хитро щурясь из-под фаты.

– По вашему списку вышло, что я какая-то Евгения Суковатых.

– Евгения?! Суковатых?! – Старуха захохотала так, что едва не вывалилась из гроба. Славка еле успел её подхватить, когда она дала резкий крен вправо. – Ой, не могу! – схватилась Ида Григорьевна за живот. – Ой, помру сейчас! Евгения Суковатых?! Ты?! Гошка со своей грёбаной пластической хирургией совсем память потерял, дуралей! Говорила я ему, гимнастикой на свежем воздухе занимайся, а он – блефароплаcтика! Липосакция! Грудные протезы анатомической формы! Тьфу!!

– Тише! – взмолился Славка. – За стенкой живёт бывшая сектантка, она слышит, как вы тут шумите!

– Радка, что ли?! Плевать! Она дохлая муха и мнительная корова. Пусть слышит, что хочет, ей никто не поверит. – Старуха потянулась к бумажному свёртку и достала пакет молока.

– Что это? – уставилась она на пакет. – Ты что мне притащила, болванка?!

– Болван, – обиженно поправил её Славка. – Это молоко, пятипроцентное, цельное. Пейте…

Пакет немедленно полетел в Славку, обдав его молочными брызгами и плюхнувшись маленькой бомбочкой на пол.

– Где кофе?! – заорала старуха и опять чуть не вывалилась из гроба, дав резкий крен влево.

– Кофе в вашем возрасте – смерть, – твёрдо сказал Славка, убирая бумажный свёрток подальше, чтобы старухе не пришло в голову метать в него всё, что он принёс.

– У моей смерти приключился склероз, так что кофе мне не поможет. Вернее, не навредит! – Ида Григорьевна ловко перекинула ноги через борт гроба и любовно оправила складки белого платья. – Чеши на кухню и свари крепкий кофе! – приказала она.

– Не пойду, – нахмурился Славка. – Кофе вредно.

– А ты молодец, с характером, – неожиданно похвалила его старуха.

– Просто я боюсь, что вы раньше времени копыта откинете и со мной не расплатитесь за сервис в гробу, – признался Славка.

– И честный! – восхитилась Ида Григорьевна. – Сейчас таких дуралеев днём с огнём не сыщешь. Тебя как звать?

– Зовите Орлик.

– Это кликуха?

– Фамилия.

– Красивая. И со смыслом!

Ида дотянулась до бумажного свёртка, вытряхнула из него булки, сигары, бутылку коньяку, вытащила из-под ритуальной подушки зажигалку и закурила, закинув ногу на ногу. – В тюрьме сидел?

– Нет, только в армии служил.

– В каких войсках?

– Строительных.

– Разве это войска? Лучше уж в тюрьме отсидеть, больше пользы будет!

– Вы так говорите, будто сами сидели, – прищурился Славка.

– Сидела! В двадцать восьмом году так жрать захотела, что спёрла калач в булочной. Какой был калач! С маком, с хрустящей корочкой! Сейчас таких не пекут. Я его прямо у прилавка съела, сил не было убегать. Меня там и повязали. Я на суде кричала, что дырка в этом калаче была больше, чем сам калач, но мои доводы оставили без внимания и дали десять лет.

– Десять лет? – ужаснулся Славка. – За одну дырявую булку?! Это несправедливо.