Совершенная crazy Степнова Ольга

Паша Горазон сидел на люстре и лузгал семечки.

Сегодня шалить не хотелось.

Летать было скучно, выть не было настроения, а пачкать стены казалось пошлым. Не хотелось бить лампочки, играть в бильярд, свистеть, кашлять и даже переводить часы на полгода назад.

Хотелось уюта, тепла и философии.

Всего этого на люстре было достаточно. В особенности тепла. С уютом тоже было нормально, да и с философией проблем не было, несмотря на то, что тело маялось от своей бестелесности, а душа тосковала от неприкаянности.

Хотелось решить вопрос: достойно ли он прожил жизнь?

Что оставил после себя?

Роли?!

Тысячи безликих, бездушных ролей – штамповок и однодневок – в глупых сериалах и напыщенно-многозначительных фильмах, цель которых…

Чёрт, он даже не знал, какая у этих киноподелок цель, какая идея…

Он играл, ему платили.

Ему платили, он играл.

Плохо ли, хорошо ли, судить не ему. Зрителям нравилось.

Но ведь странное дело – стыдно, как стыдно теперь за всё, что он делал, за всё, что сыграл.

И самый главный вопрос – зачем?

Зачем он расстрелял из автомата Калашникова добрейшего дядюшку Пита в боевике «Кровь, спорт и деньги»?! Зачем так натуралистично трахал неопытную и стыдливую актрису Акееву в мелодраме «Голая истина»?! Зачем согласился сыграть в голливудской комедии голого монстра, у которого из ушей торчали костлявые руки, а из жопы, простите, змеиный хвост?!

Где разумное, доброе, вечное?!

Раньше актёры играли глазами, а теперь – мышцами. Вот из-за этого он и погиб, придурок. Он не выполнил своего предназначения, неправильно использовал свой талант, вот его и убрали за профнепригодность.

Шелуха от семечек кружилась и падала на пол…

Зачем?! Ответа на этот вопрос не было.

Лучше бы он воткнул пару рябинок в землю, собрал щитовой домик на даче и состругал сына с душевной хохлушкой из села Клошевка. Лучше бы он растил лютики на балконе, чем варганил карьеру дешёвой знаменитости, от которой сходят с ума все бабы от Чукотки до Папуа Новой Гвинеи.

До сих пор стыдно перед юной Акеевой. Она плакала после съёмок в гримёрке, замазывая засосы тональным кремом.

– Тьфу! – особенно смачно сплюнул кожуру на пол Паша и тихо завыл.

Зачем?! Зачем он так бестолково и бессмысленно жил?! Разорялся, растрачивался, распалялся, разменивался…

Зачем так гнусно и некрасиво погиб?!

Кто знал, что душа от этого будет маяться, тело болеть, а сердце разрываться в параллельных мирах? Кто знал, что за это путь на небо ему заказан? Кто знал, что за эти грехи и нелепую гибель он будет скитаться в большом скучном доме и безобразничать, чтобы привлечь к себе внимание, которое, в сущности, ему ни к чему, но надо же чем-то заняться нестарому, симпатичному призраку!

Горазон помахал в воздухе нематериальными ногами и, сунув, два предполагаемых пальца в рот, громко свистнул.

За окном забрезжил рассвет, пора было сматываться в призрачную, неудобную параллель. Летние ночи такие короткие, и у призраков так мало времени на философию!

Пашка грохнул всё-таки на прощание пару лампочек в люстре, плюнул невесомой слюной в портрет Георгия Георгиевича на стене и, завыв «у-у-у!» через стену улетел в нежилое пространство грёз, тьмы, маяты и вечных скитаний.

ПРИЗРАК!

Это была лучшая его роль.

И лучшая форма существования.

Лидия крутилась в широкой кровати и не могла заснуть.

Не нужно было приезжать на эти похороны.

Ну и что, что Ида внесла её в список гостей, откуда бы она узнала, что её воля не выполнена?

В то, что ей завещаны какие-то деньги, Лидия Федина не верила и не испытывала ни малейшего интереса к завещанию Гошиной. Старуха и так устроила жизнь Лидии таким образом, что она ни в чём не нуждалась.

Не стоило приезжать.

Лидия встала, закурила и подошла к окну. За стеклом темнел хвойный лес, который Ида не позволила вырубить. Старуха гордилась вековыми деревьями и называла их «мои колючие ровесники».

Перед лесом блестел водной гладью искусственный пруд. На его создании настоял модный ландшафтный дизайнер, но Ида невзлюбила тихую заводь за зелёную ряску, обилие плавучих лилий и тучи мошкары, вьющейся над водой. Одно время в пруду пытались развести карасей, но караси сдохли, а вместо них завелись лягушки, которые изводили домочадцев по ночам своим кваканьем. До ликвидации этого пруда у Иды Григорьевны так и не дошли руки.

Лидия включила свой «мёртвый» мобильник и позвонила Мишке.

Мишка немедленно сбросил вызов, дав понять, что их ссора всерьёз и надолго. А скорее всего – навсегда.

Лидия не хотела плакать, но заплакала. Единственное, чего не смогла ей купить богатая опекунша – Мишку. Белокурого, безалаберного, безответственного и дико обаятельного Михаила Петровича Вахрамеева – двадцати четырёх лет отроду.

Чтобы не ждать от него звонка, Лидия снова отключила мобильник, завалила его подушками и вышла на балкон.

Этаж был второй и она, свесившись через перила, всерьёз задумалась, – а не сброситься ли вниз на почве несчастной любви?.. В телефоне найдут номер Мишки, дядя Гоша обязательно сообщит ему, что у Лидки сломаны ноги, или что-то ещё, и Вахрамеев примчится, чтобы сопереживать её душевным и телесным страданиям.

Или не примчится.

Так стоит ли ноги ломать?!

В раздумье над этим вопросом, Лидия закурила вторую сигарету.

«Завтра брошу» тоскливо подумала она, точно не зная, что имеет в виду – курение или страдания по белокурому Вахрамееву.

– Ты подлец, – отчётливо услышала Лидия голос снизу.

Голос был женский, раздражённый и молодой.

– Ты пойми, если я скажу ей об этом сейчас, поднимется страшный скандал. Давай дождёмся окончания похорон и оглашения завещания! – ответил мужчина, в котором Лидия сразу узнала Георгия Георгиевича.

Подслушивать было не в её привычке, но Лидия легко меняла свои привычки, если этого требовало любопытство. Мигом забыв Вахрамеева, Лидия отпрянула от перил, затушила сигарету, прижалась спиной к балконной двери и затаила дыхание.

– Ты подлец, – повторила женщина. – Если ты немедленно ей всё не расскажешь, тогда я, я закачу скандал! Мне плевать на завещание! И на похороны плевать! У меня три, нет, четыре, месяца беременности и мне плевать на всё, кроме меня и моего ребёнка! Я требую, чтобы ты рассказал о нас Полине немедленно, прямо сейчас!

– Замолчи! Нас могут услышать! – взмолился Гошин. – Чувствуешь, дымом тянет? Кто-то курит неподалёку…

– Мне плевать! Пусть знают, что ты уже десять лет принадлежишь мне, а не Полине! Господи, как я ненавижу эту надменную гадину! Как ненавижу!

«Ого-го! – подумала Лидия. – Дядя Гоша десять лет у всех под носом обманывает свою жену, и никто об этом не подозревает! Интересно, с кем он изменяет Полине?!»

Женский голос был истеричный, наполненный слезами, и поэтому – неузнаваемый.

– Четыре месяца! – всхлипнула женщина.

– Ещё можно сделать аборт. Я договорюсь с хорошим врачом…

– За десять лет ты трижды договаривался с хорошим врачом! Трижды! Нет, этого ребёнка я рожу, даже если он будет стоить мне карьеры, внешности, жизни, или… тебя.

– Тише! Чёрт… откуда-то дымом тянет. Мне не нужны дети!

– И мне не нужны. Только один маленький сорванец, который сможет претендовать на долю в наследстве твоей зажравшейся бабки и на акции твоих клиник.

– Ты дрянь!

– Что-то в действительности дымом тянет.

– Ты специально устроила эту беременность, чтобы подловить меня на деньгах?!

– Я устроила, как ты выражаешься, эту беременность, чтобы расставить, наконец, множество точек над многочисленными «i». Я устроила эту беременность, чтобы занять, наконец, своё место в твоей жизни, даже если ты этого не хочешь. Заметь, я терпела десять лет! Десять! Заметь, это ты меня соблазнил, и это из-за тебя я бросила своего жениха. А он сейчас, между прочим, хозяин крупного банка!

– Замолчи!

Женщина замолчала. Разговор под балконом зашёл в тупик.

В порыве неуправляемого любопытства Лидия отошла от стены и перегнулась через балконные перила. С кем изменяет жене безупречный Гошин?! Кто рискнул его шантажировать?!

Лидия узнала её с первого взгляда по шляпке-таблетке с чёрной вуалью.

Младшая сестра Полины – Алина Сметанина даже ночью, в растрёпанных чувствах, держала спину прямо, а голову высоко.

«Ого!» опять удивилась Лидия и от чрезмерного усердия чуть не свалилась с балкона безотносительно любви к Вахрамееву.

– Я прошу тебя, давай отложим этот разговор на завтра, – миролюбиво попросил Гошин.

– Не проси. Если ты не поговоришь с Полиной сегодня, я сделаю это сама.

– Она спит.

– Ради такой новости – разбужу!

– Она наглоталась снотворного!

– Оболью холодной водой.

Гошин схватил Алину за плечи и потряс так, что шляпка слетела с её головы.

– Если… если я откуплюсь от тебя, дам денег, куплю дом, машину, картинную галерею, ты от меня отстанешь?!

– Нет. Мой ребёнок будет полноправным наследником семьи Гошиных!

– Я не признаю его!

– Сейчас с этим просто. Сделаю генетическую экспертизу! Ославлю и опозорю тебя! Буду давать интервью журналистам, напишу книгу о нашей интимной жизни! Её издадут миллионными тиражами, можешь в этом не сомневаться!!

Он ударил её. Коротко размахнулся и залепил пощёчину, от которой Алина пошатнулась и упала в клумбу, унизительно взмахнув в воздухе высокими каблуками. Она схватилась за щёку, а Лидия, захваченная чувством женской солидарности, готова была крикнуть с балкона: «Вы подлец, дядя Гоша! Большой подлец! Нет, мелкий пакостник!»

– Делай, что хочешь, – сухо сказал Гошин Алине, развернулся и пошёл в дом.

Не вставая с клумбы, Алина заплакала, держа спину прямо, а голову высоко. Только плечи слегка затряслись, и послышались тихие всхлипы. В её позе было столько достоинства и трагизма, что Лидия не сдержалась и тоже заплакала, вспомнив подлеца Вахрамеева и своё желание сломать из-за него ноги. Слёзы капали вниз, на клумбу, и, наверное, Алина подумала, что пошёл дождь, потому что нащупала в траве шляпку и неловко надела её, почему-то вуалькой назад.

На горизонте появилась полоска светлого неба. Занимался ранний, летний рассвет.

Алина поднялась и пошла по дорожке к пруду. Она шла как королева, с высоко поднятой головой и гордой спиной. Её шляпка напоминала корону, а вуалька фату, которую отчего-то задумали сделать чёрного цвета.

«Стойте!», хотела крикнуть ей Лидия, но не посмела. Каждая женщина должна справляться со своими проблемами в одиночестве. Это закон природы. Это закон бытия. Сейчас Сметанина погуляет, подумает, успокоится, а потом накрутит благополучному дяде Гоше его гордо задранный хвост так, что из успешного пластического хирурга он превратиться в посмешище светских хроник…

Лидия отошла от перил, решив закурить последнюю в своей жизни сигарету. Ведь «завтра» уже наступило и следовало отбросить дурную привычку, как фантик от съеденной конфеты. Она взяла пачку и вдруг услышала тихий протяжный вой.

– У-у-у! – полетел вой к светлеющему горизонту.

В нём было столько человеческой неподдельной тоски, что от ужаса сердце застыло, поджилки затряслись, а ладони вспотели. Лидия наклонилась к перилам и увидела, как из стены вылетел попупрозрачный мужской силуэт. Силуэт был неясный, неявный и смахивал на галлюцинацию, но всё-таки что-то в нём было такое реалистичное, что хотелось завизжать и запустить в него палкой, как в блудливую кошку.

Призрак не позаботился прикрыть своё тело хоть чем-нибудь, и все анатомические подробности бесстыдно прорисовывались в прозрачном воздухе.

«Разве бывают голые привидения?» – в панике подумала Лидия, так и не поняв – воображение это подкидывает сюрпризы, или реальность.

Алина Сметанина пропала с дорожки, ведущей к пруду. Её нигде не было видно.

– Развяжи мне глаза-а… – прошептал чей-то голос над ухом. – Развяжи, я не вижу куда лете-еть! – Призрачный силуэт задрожал и растворился в утренней дымке.

Далеко-далеко послышался хохот. Или не хохот и не послышался…

Наверное, это был первый симптом сумасшествия на почве безответной любви к Вахрамееву.

Лидия завизжала и бросилась вон из комнаты.

Ночью Славку чуть грубо не изнасиловали.

Он уже почти заснул на прохладных шёлковых простынях, как дверь в комнату резко открылась, несмотря на то, что Славка вроде бы запер её на замок. В темноте Орлик разглядел мужскую фигуру и учуял похоть, которую она излучала.

Это был точно не призрак.

Во всяком случае, запахло последним вариантом мужского аромата «Фаренгейт», и Славка ощутил вдруг унизительную потребность сжать плотно колени и руками прикрыть самодельную грудь, которую он дальновидно не снял на ночь, оставив лифчик под полупрозрачной ночнушкой.

Не успел Орлик послать ночного гостя так виртуозно, как это умели делать только на шарико-подшипниковом заводе, как гость этот оказался на нём верхом. Две огромные лапы прижали Славку к кровати, а жёсткое колено попыталось раздвинуть ему ноги. Минутное оцепенение сменилось у Орлика решением спасать свою честь.

Головой он ударил насильника в челюсть. Удар оказался настолько сильным, что ночной гость обмяк. Пользуясь моментом, Славка решил проделать с ним любимую интернатскую мульку: оттащил в ванную, окунул головой в унитаз и нажал спуск. Под напором холодной воды к гостю вернулось сознание, и он ощутимо дёрнулся. Удерживая его в позе «рака», Славка с удивлением признал в насильнике хоккеиста Архангельского – то ли Глеба, то ли Павла, мама не разберёт.

– Разве я тебя сегодня ещё не бил? – проникновенно спросил его Славка.

– Брль, нет, – булькнул в ответ хоккеист.

– Ну, тогда… – Орлик вытащил его голову из унитаза, дал кулаком в глаз и снова окунул лицом в бурлящий поток воды.

Эх, сиротское детство!

Никакой человечности, никаких хороших манер, а уж тем более – никакого сострадания.

Принцип один: тот, кто обидел тебя, должен быть бит.

Если не ты, то тебя – закон выживания сироты.

Этот хоккеист был намного крупнее Славки, но злости в нём не было ни на грош, а уж тем более, девичьей чести, за которую стоило бы сражаться. Он был мягкотелый и очень ненастороженный, этот Архангельский; наверное, его в детстве вдоволь кормили конфетами, баловали бананами, отмечали на косяке каждый сантиметр его роста, кормили с ложечки, когда он болел ангиной, педагогично объясняли разницу между мальчиками и девочками, и сходили с ума, если он задерживался после уроков.

– Ещё будешь по девкам шастать? – строго спросил его Славка.

– Нет, – пообещал из унитаза не то Павел, не то Глеб. – Предпочту мужскую компанию!

В его голосе было много искренности, а ещё больше – раскаяния.

За это по интернатским законам полагалось, если не прощение, то хотя бы испытательный срок на осознание своих грубых ошибок.

– Ну вот и голову помыли, – удовлетворённо сказал Славка, отпуская Архангельского.

– А заодно и зубы почистили, – оказался не без юмора хоккеист. – Я пошёл?! – осторожно спросил он.

– Иди, – кивнул Славка, но Архангельский не двинулся с места. – Иди, иди, – указал ему Славка на дверь.

– Я пошёл, – заклинило парня.

Славка включил свет и заботливо заглянул хоккеисту в глаза. Зрачки были в норме, цвет лица тоже, симптомов сотрясения мозга Славка не разглядел.

– Я пошёл, – повторил Архангельский и, сняв с крючка полотенце, вытер мокрое лицо и ёжик волос.

– Даже не знаю, чем тебе помочь, – проникся проблемой Славка. – Под зад дать?!

Хоккеист быстро нашёл дорогу к двери, но, открыв её, обернулся.

– Чем занималась? – ударив кулаком воздух, уважительно спросил он. – Самбо?

– Балетом, – усмехнувшись, ответил Орлик. Ему до смерти надоело это ночное приключение.

– Сильное искусство, – покачал головой Архангельский и закрыл за собой дверь. Его шаги, удаляясь, ещё звучали в коридоре, а Славка уже засыпал на прохладных шёлковых простынях, как…

– Женька! Женечка!!

В комнату ворвалась Лидия и прыгнула в постель.

– Что случилось? – отпрянул он неё Славка. – Что ещё стряслось?!

– Горазон, сволочь, летает! – простонала, проплакала, просмеялась она. – Там…

Лидия прижалась к нему всем телом и указала на светлеющую ночь за окном.

– Глаза развязать просит? – вспомнил Орлик.

– Да!

– Нужно и ему балет показать.

– Что?! При чём тут балет?

– Спи. – Славка уложил её на подушку и лёг рядом, размышляя о трудностях женского существования в мужском теле.

Он забылся зыбким сном, и ему то ли снилось, то ли чудилось, что где-то рядом по-деревенски кричит петух. Ему мерещился призрак, но не Горазона, а Марьи Вольфрамовны – директора интерната. Она порхала в воздухе и твердила свою знаменитую фразу, которую повторяла всегда, когда Орлик творил изысканные по своей тупости безобразия:

– Ну, спасибо тебе, Славка! Ну, спасибо тебе, Орлик!

Никогда Славка не мог понять, почему она благодарит его за откровенные гадости, но теперь, в полусне, вдруг сообразил: директриса жалела его, и других сирот жалела, поэтому ругала, будто хвалила:

– Ну, спасибо тебе, Орлик!

– Вам спасибо, Марья Вольфрамовна! – Впервые Славка почувствовал благодарность к нескладной директрисе, променявшей личную жизнь на работу в интернате.

Спал бы Славка да спал, бредил, да бредил, только реальность ворвалась в его сон диким криком…

– Пропал! Пропал, матушки мои!!!

– Какие матушки? Кто пропал?! – подскочил Славка.

– Тсс! – прижала палец к губам Лидия, сидевшая рядом в кровати в куцей пижамке, с распущенными волосами.

Она была хороша со сна – лучше, чем вчера в бассейне, где в ней не было никаких тайн и недоговорённостей. Теперь в её глазах стоял испуг, удивление и непонимание, одним словом – интрига.

Славка любил интриги в коротких пижамках.

– Пропал! Пропал!!! – заголосил женский голос под дверью.

Орлик выскочил в коридор.

– Да кто пропал?! – заорал он.

– Гроб! – Ему в грудь врезалась Ксюня. Её трясло крупной дрожью, и она попыталась упасть в обморок, но Славка подхватил её и прислонил к стене. – Гроб пропал, – простонала служанка.

– А… Ида Григорьевна? – глупо поинтересовался Орлик. – Старуха-то где?!

– Всё пропало! – бухнулась Ксения Павловна на колени и схватила Славку за ноги, словно вымаливая у него прощение. – Я утром в гостиную захожу, а на столе пусто! Ни гроба, ни покойницы, ничего!! Господи… Что это значит?! В три похороны, а хоронить нечего! Что люди-то скажуть?!

– Ксюня, тебе не почудилось? – спросила служанку Лидия. Она стояла в дверях и прикрывала ладонью рот то ли от ужаса, то ли, скрывая улыбку.

Вместо ответа Ксюня завыла и с размаху ударилось головой о пол.

Поставив Ксению Павловну на ноги, Славка помчался в гостиную.

За ним побежала Лидия.

Огромный стол в большой комнате пустовал. Место, где стоял гроб, обозначалось прямоугольником, не покрытым пылью. В гостиной уже собралась толпа. У всех были заспанные, обескураженные лица.

– Пропа-а-ал! – заголосила позади Ксюня, переходя на визг.

Славка и Лидия вклинись в толпу, схватили друг друга за руки и замерли.

– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – спросил Георгий Георгиевич, дрогнувшим голосом. На нём были мятые домашние брюки и розовая футболка с принтом бульдога, одетая задом наперёд. – Что это значит?! – заорал он и беспомощно оглядел потолок, будто рассчитывая обнаружить там пропажу.

– Бабка сбежала, прихватив гроб, – хохотнул Крис. – Чего-то подобного я от неё ожидал!

Повисла звенящая тишина, которую нарушали только ход маятника напольных часов и насморк Феликса Григорьевича, сопевшего, как забытый на плите чайник. Его войлочная шапчонка съехала на нос, и старик походил на перезревшую поганку.

– У-у-ужас, – простонала репетиторша французского языка, Мила Брагина, и, приподняв очки в роговой оправе, заглянула под стол. – Может быть, гроб украли?

– Вместе с несвежей покойницей? – ехидно спросила Нелли, тряхнув разноцветными дредами.

– Журналисты! – осенило Фёдора Башку. – Гроб спёрли подлецы-журналисты, чтобы… чтобы… – Аргументов для этой версии у простоватого Башки не хватило и он замолчал.

– Чтобы устроить бабке последнюю фотосессию, – закончил за него Крис. – Что хоронить-то будем, друзья? – обратился он к присутствующим с привычной ему интонацией ви-джея популярного музканала.

Послышался тихий стук, и толпа расступилась. На полу, красиво раскинув руки, в глубоком обмороке лежала Полина. Её медовые волосы живописно выбились из причёски, а подол лёгкого пеньюара задрался ровно настолько, чтобы интеллигентно обнажить безупречные колени.

– Мамахен, – поморщилась Нелли, – ну что за цирк? Подумаешь, гроб пропал! Приступим сразу к поминкам.

Гошин плюхнулся на колени и помахал розовым подолом футболки перед бледным лицом жены.

– Чёрт знает что, – пробормотал он.

– Убью, гадов! – непонятно кому пригрозил Фёдор и от злости отчётливо скрипнул зубами.

Славка стоял в полной растерянности.

Может, настал момент рассказать всем, что Ида жива, что она надула всех со своей смертью, как фокусник, распиливший пополам ассистентку?

Или не настал?!

Или лучше удрать из этого дома, пока не поздно?

Пока не узнал лишних тайн, или не стал участником грандиозного скандала, которым непременно заинтересуется прокуратура и пресса. И пусть ему светит тюрьма, и плевать, что булки в склеп носить некому, и сто тысяч долларов останутся только в мечтах, он и без этих тысяч хорошо проживёт. Ведь у него есть драгоценный крест, а это возможность сделать жизнь простого токаря-фрезеровщика более насыщенной и интересной.

Славка мельком глянул на Лидию. Такого утончённого профиля, такой матово-смуглой кожи он не видел даже в мужских журналах, которые кучей валялись в «ленинской» комнате с пачками выдранными страницами.

А может, остаться здесь, чтобы видеть её, держать за руку и даже спать в одной кровати, спасаясь от призрака Горазона и усмиряя дикие мужские инстинкты?!

Такая девушка ни за что не обратила бы на него внимание, будь он простаком-работягой Славкой Орликом.

«Остаться! – твёрдо решил Славка Орлик. – Непременно остаться!»

Только куда делся гроб? Не могла же старуха сбежать, прихватив его с собой?!

Впрочем, Ида Григорьевна всё могла. И стоило дождаться конца этой истории, чтобы понять до конца свою роль в ней, скинуть, наконец, перед Лидией женские тряпки и превратиться…

В кого, Славка даже подумать боялся.

На принца он не тянул.

Он ни на кого не тянул, кроме как на работягу с завода, у которого было тяжёлое детство, три привода в милицию, и продавленная койка в заводском общежитии с чемоданом скудных шмоток под ней.

– Позвольте, – сидя возле бездыханно-обморочной Полины, прошептал Гошин. – Позвольте, но адвокат не огласит завещание, пока… пока похороны не состоятся! Приедет оркестр, припрутся журналисты и повар из французского ресторана, чтобы организовать празднич… поминальный обед!!! Мама… – Георгий Георгиевич схватился за голову, но вдруг вскинулся и заорал во всю глотку: – Найти гроб! Немедленно найти гроб с бабкой и вернуть его на место к трём часам дня!!!

Славка не понял, кому отдавал приказания Гошин, но толпа дрогнула, рассыпалась на составляющие, вытекла из гостиной, пробежала по коридору, а потом ринулась вниз по лестнице. Орлик схватил за руку Лидию и помчался за всеми, оставив Гошина сидеть возле бездыханной жены.

– Господи, кому могла понадобиться старуха в гробу? – простонала Ксения Павловна, семенящая рядом. – Стойте! – вдруг закричала она. – У Иды Григорьевны на шее был крест невиданной красоты! Может…

– Крест можно просто снять, – строго оборвал её Славка. – Воровать драгоценность вместе с покойником – глупо.

Ксюня сникла, отстала и затерялась где-то в просторах кухни.

– Что ты об этом думаешь, Женька? – спросила Лидия, когда они вышли на улицу.

– Честно? – прищурился Славка.

– Да!

– Я думаю, Горазон приложил к этому руки. Это его проделки.

Лидия побледнела, но засмеялась.

– Ты поверила во всю эту чушь? – спросила она.

– А ты?! Ты сама ворвалась ко мне ночью с воплем «Горазон, сволочь, летает!»