Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат Хевролина Виктория

© Хевролина В. М., 2009

© Издательство «Квадрига», оформление, 2009

© Никулин А. Ю., дизайн переплета, 2009

Российская академия наук

Институт российской истории

Научный совет РАН «История международных отношений и внешней политики России»

Предисловие

Николай Павлович Игнатьев… Имя это неизвестно широкому читателю. Его нет в школьных учебниках. О Н. П. Игнатьеве знает, да и то не слишком много, только небольшой круг историков и дипломатов. Больше известен Игнатьев в Болгарии. Там чтут его память. В его честь названа одна из центральных улиц Софии. Есть в Болгарии и село Игнатьево. В Софии и Варне российскому дипломату поставлены памятники.

Н. П. Игнатьев был одним из выдающихся дипломатов второй половины XIX в. в России. Его стараниям Россия во многом обязана присоединением Приамурья и Приморья, Болгария – своим освобождением от пяти векового османского ига, а Сербия, Черногория и Румыния – приобретением статуса независимых государств. Определенное влияние оказал Игнатьев, бывший, правда недолго, министром внутренних дел, и на развитие внутриполитической жизни России.

Отечественная историческая наука в постсоветское время большое внимание уделяет изучению жизни и деятельности представителей государственных и общественных структур России, сыгравших значительную роль в ее истории. Созданы книги, посвященные российским императорам, министрам, военачальникам, финансистам, промышленникам, юристам. Однако работ о российских дипломатах пока очень мало, в особенности о дипломатах XIX в. Внимание историков закономерно привлекает фигура канцлера А. М. Горчакова, более 25 лет стоявшего у руля российской внешней политики (1856–1882 гг.). Ему посвящено даже несколько книг. Но почти полное отсутствие знаний о других дипломатах обедняет историю внешней политики России. А среди них было немало талантливых людей, горячо любящих свою Родину, отдавших лучшие годы своей жизни усилению ее международной роли, становлению и укреплению ее связей с другими государствами, отстаиванию ее интересов на международной арене. Назовем имена таких дипломатов, как П. Д. Киселев, Ф. И. Бруннов, Н. А. Орлов, А. И. Нелидов, Н. К. Гирс, И. А. Зиновьев, Ф. Р. Остен-Сакен, и других. Имя Н. П. Игнатьева стоит одним из первых в этом ряду и занимает в нем, пожалуй, особое место. По своим личным и деловым качествам он заметно выделялся в дипломатической среде. Это была яркая и неординарная личность, привлекавшая к себе внимание как российских, так и европейских политических и общественных кругов, международной прессы.

Игнатьев получил военное образование и не готовился к дипломатической карьере. Его появление в дипломатии было связано с особенностями внешней политики России первой половины – середины XIX в., когда в период развития российского наступления в Средней Азии и на Дальнем Востоке дипломатические функции там осуществляли военачальники и местные генерал-губернаторы, бывшие военными. Они непосредственно сталкивались с пограничными властями соседних государств (Персия, Китай, Япония, среднеазиатские ханства). Внешняя политика России в этих регионах сочетала дипломатические и военно-силовые методы и строилась с учетом особенностей менталитета и психологии правящих кругов азиатских и дальневосточных государств.

Начав свою дипломатическую карьеру в Средней Азии и Китае, Игнатьев воспринял эти традиции и приемы и нередко пользовался ими в дальнейшем, тем более что он значительную часть своей дипломатической деятельности также провел на Ближнем Востоке, в Константинополе, являясь двенадцать с лишним лет российским послом в Османской империи.

Это было нелегкое время для российской внешней политики. Поражение в Крымской войне коренным образом изменило ее задачи, выдвинув на первое место обеспечение благоприятных условий для проведения либерально-буржуазных реформ, открывавших путь для капиталистического развития страны. Внешнеполитические проблемы должны были решаться мирными средствами. В то же время Россия не могла мириться с ущемлением своих прав: Парижский трактат 1856 г. запретил ей содержать военный флот в Черном море, строить прибрежные укрепления и арсеналы, а имевшиеся были уничтожены. Турции же было разрешено пропускать через проливы в военное время суда союзных ей держав. От России была отторгнута Южная Бессарабия. В результате могла возникнуть такая ситуация, когда неприятельский флот в случае войны с участием Турции мог беспрепятственно пройти через проливы – южные рубежи страны оставались незащищенными. Лишение России давнего права преимущественного покровительства православным народам Балкан ослабило ее традиционное влияние на полуострове.

Основной задачей внешней политики России в этот период являлось восстановление утраченных позиций в Европе и подтверждение статуса великой державы. Этому противостояли Англия, Франция, Австро-Венгрия. Первенствующее значение имела задача отмены нейтрализации Черного моря. Россия должна была также восстановить свое влияние на Балканах и противостоять там политической и экономической экспансии западных стран, в особенности Австрии.

В связи с проникновением Англии в Центральную Азию и Китай, что представляло опасность для юго-восточных и дальневосточных территорий страны, увеличилась роль среднеазиатского и дальневосточного направлений внешней политики. Задачей России являлось установление регулярных дипломатических отношений с государствами этих регионов и усиление там своего присутствия, что позволяло оказывать давление на Англию путем угрозы ее колониям в Азии.

Сложность выполнения всех этих задач заключалась в том, что Россия не имела союзников и находилась во внешнеполитической изоляции. Новый министр иностранных дел А. М. Горчаков, решительно порвав с принципами Священного союза, объявил о том, что Россия в своей внешней политике будет следовать национальным интересам и взаимодействовать с другими европейскими государствами в рамках «европейского концерта», то есть взаимного согласия держав. Он избегал втягивания России в военные конфликты в Европе и стремился вывести страну из международной изоляции, вступая в такие союзы с европейскими государствами, которые могли обеспечить решение национальных задач страны. Сначала это была Франция, а затем Германия и Австро-Венгрия.

Назначая Игнатьева в 1864 г. на пост посланника в Константинополе, министр обозначил его задачу как восстановление и усиление позиций России на Балканах и в Османской империи в целом и осторожную поддержку национально-освободительного движения балканских народов, не выходя за рамки мирного содействия. Это оказалось чрезвычайно сложным, так как стремление балканского населения сбросить с себя ненавистное османское иго выливалось пока что в локальные выступления, но грозило перерасти в общебалканский военный конфликт, которым могли воспользоваться в своих целях европейские державы. В своей освободительной борьбе балканские народы надеялись на помощь России. Требование Горчакова сдерживать единоверцев противоречило убеждениям Игнатьева, считавшего, что только объединенные усилия балканских христиан при поддержке России могут решить Восточный вопрос – создание на месте европейских провинций Османской империи национальных государств, с помощью которых может быть решена в интересах России жизненно важная для нее проблема проливов.

Выступая за проведение активной внешней политики на Балканах, Игнатьев выражал взгляды так называемой «национальной» или «народной» партии – группировки в консервативных кругах, стремившейся путем активных, в том числе силовых, внешнеполитических акций восстановить былое могущество России и укрепить таким образом авторитет самодержавия внутри и вне страны. Однако консервативная элита не до конца учитывала финансово-экономические и военные возможности страны и ее отсталость в этом плане от основных европейских держав. Противоречия в среде правящих кругов по вопросу о методах балканской политики России обусловили ее двойственность. С одной стороны, Петербург призывал к сдержанности балканские народы, с другой – им предоставлялась определенная финансовая и военная помощь. Игнатьев оказался заложником этой двойственной политики.

Не добившись решения балканской проблемы мирным путем, Россия в 1877 г. объявила войну Турции. При заключении мира Игнатьев попытался осуществить программу-максимум решения Восточного вопроса, выраженную в Сан-Стефанском мирном договоре (1878 г.), но сопротивление европейских держав обусловило лишь частичную реализацию последнего. Это предопределило уход Игнатьева, бывшего еще в расцвете сил и энергии, с дипломатической арены. Его быстрый карьерный взлет завершился преждевременной отставкой. Противники Игнатьева приложили все усилия к тому, чтобы закрыть ему дальнейшую деятельность в сфере дипломатии. Не имело особого успеха и пребывание Игнатьева на посту министра внутренних дел, куда он был назначен с целью ликвидации революционного движения и установления порядка в стране. Его попытка сочетать консерватизм и либерализм во внутренней политике вызвала протест со стороны крайних реакционеров, задававших тон в годы правления Александра III. Игнатьев был отставлен от государственной службы, когда ему было только 50 лет. Еще полный сил и энергии, он оказался невостребованным, а к концу жизни практически забытым. Трагическая судьба этого талантливого человека, целью своей деятельности ставившего защиту интересов России, познавшего возвышения и падения, широкую известность и полное забвение, только в последнее время стала вызывать интерес со стороны отечественных историков. На Западе об Игнатьеве начали писать несколько раньше[1]. Деятельности его в период восточного кризиса 70-х гг. XIX в. Посвящена изданная в Германии монография[2]. Об Игнатьеве существует, правда немногочисленная, литература и в Болгарии[3]. В России в последние годы опубликованы некоторые документы Игнатьева – письма, записки, о нем появились статьи и очерки, где роль дипломата во внешней политике России представлена более или менее объективно[4]. К сожалению, как западные, так и некоторые отечественные историки стремились квалифицировать Игнатьева только как проводника экспансионистской политики, воинствующего панслависта и крайнего реакционера. На страницах ряда исследований он представал скорее отрицательной, чем положительной фигурой. Однако по мере изучения деятельности дипломата представления о нем начинают меняться. Примером является изданная в 2002 г. в США книга известного исследователя внешней политики России XIX в. Д. Маккензи «Граф Н. П. Игнатьев. Отец лжи?»[5] Книга основана на широком круге архивных и опубликованных источников. К сожалению, автор не использовал литературу об Игнатьеве, изданную в России в последние годы. Несколько отходя от традиционного взгляда на Игнатьева на Западе, Маккензи считает программу Игнатьева в области внешней политики менее агрессивной, чем планы таких деятелей, как М. Н. Катков, Р. А. Фадеев, и других. Историк отдает должное деловым и человеческим качествам своего героя, отмечая, что позитивные черты превалируют в них над негативными. Однако и этой работе присуща известная заданность в оценках балканской политики России как империалистской, что наложило отпечаток и на образ Игнатьева.

Д. Маккензи базируется в основном на мемуарах и официальных документах Игнатьева и почти не использует его богатую личную переписку. Отсюда в книге появились не совсем точные оценки дипломата как большого оптимиста, крайне самоуверенного и не признающего своих ошибок человека, проявлявшего в то же время необоснованную враждебность к действиям своих западноевропейских коллег[6]. И последнее: само название книги имеет определенный компрометирующий Игнатьева оттенок. И хотя этому сюжету посвящено не так уж много места и автор в конце концов приходит к выводу о том, что Игнатьев лжецом не являлся, уже в самой постановке вопроса усматривается известная необъективность замысла книги.

Болгарская журналистка К. Канева, много лет отдавшая изучению жизни Н. П. Игнатьева и главным образом его потомков, в своей книге «Рыцарь Балкан граф Н. П. Игнатьев»[7], изданной в Москве, наоборот, идеализирует его как единственного защитника болгар, сыгравшего решающую роль в освобождении Болгарии от османского ига. При этом упускается из вида тот факт, что дипломат в первую очередь заботился о национально-государственных интересах России.

В последнее время исследователей привлекает государственная деятельность Игнатьева в России на постах министра государственных имуществ и министра внутренних дел (1881–1882 гг.)[8]. Этот период жизни Игнатьева остался в целом за рамками нашего исследования, но он имеет непосредственную связь с предшествующим пребыванием Игнатьева на дипломатическом поприще.

Автор предлагаемой вниманию читателя работы, выходящей вторым, дополненным изданием, стремился не только рассказать об Игнатьеве-дипломате, но и осветить его убеждения, личные качества, семейную жизнь. В дипломатической деятельности Игнатьева как в зеркале отразились многие стороны российской внешней политики и в частности дипломатии 50–70-х гг. XIX в., ее направления, задачи, методы, достижения и просчеты. Пребывание Игнатьева на посту министра внутренних дел требует специального изучения, и об этом в книге сообщаются только самые необходимые сведения.

Задача, поставленная автором, потребовала привлечения широкого круга источников, в том числе документов самого Игнатьева – его обширных воспоминаний, частично неопубликованных, служебных записок, донесений, писем, мемуаров современников и других материалов. Исключительно ценными для характеристики Игнатьева дипломата и человека являются его письма к жене и родителям, хранящиеся в личном фонде в Государственном архиве Российской Федерации. В них Игнатьев говорит о своих планах, убеждениях, настроениях, обо всем том, что его волновало и о чем он не мог писать в своих служебных депешах. Подчас этому источнику можно больше доверять, чем официальной переписке дипломата. Документы различных фондов Архива внешней политики Российской империи[9] отражают дипломатическую деятельность Игнатьева, показывают тактику и методы его действий, взаимоотношения с руководством российского Министерства иностранных дел, с правящими кругами других стран, содержат его предложения относительно направления внешней политики России в тех или иных регионах. Сочетание официальных и личных документов дает возможность, по мнению автора, реализовать поставленные им задачи, представить роль выдающегося российского дипломата в ином свете, чем это было до сего времени, и прежде всего как патриота своей страны, стремящегося к тому, чтобы она заняла должное место в ряду других европейских государств, как человека со всеми его достоинствами и заблуждениями. Удалось ли автору выполнить это – судить читателю.

Автор выражает глубокую благодарность за помощь в работе над книгой и ценные замечания сотрудникам Института российской истории РАН докторам исторических наук В. Я. Гросулу, А. В. Игнатьеву и Н. Н. Лисовому, кандидатам исторических наук А. В. Виноградову и В. Н. Пономареву, сотрудникам Института славяноведения РАН докторам исторических наук И. В. Чуркиной и В. И. Косику. Благодарю также К. Каневу и Н. В. Столповского, предоставивших автору ценные иллюстрации.

Глава 1

Начало карьеры

17 января 1832 г. в Санкт-Петербурге у полковника Павла Николаевича Игнатьева и его жены Марии Ивановны (урожденной Мальцовой) родился сын Николай. Николай был третьим ребенком в семье. Сестры Надежда и Капитолина были старше его, первая – на четыре года, вторая – на три. Всего же у П. Н. и М. И. Игнатьевых было восемь детей. После Николая появились на свет дочери Ольга и Мария и сыновья – Алексей, Иван и Павел. Двоим из четырех братьев Игнатьевых – Николаю и Алексею – суждено было сыграть значительную роль в российской истории.

Игнатьевы принадлежали к старинному, но не титулованному дворянскому роду. Только в 1877 г. Павел Николаевич получил графский титул. Родоначальником рода считался черниговский боярин Федор Бяконт, перешедший в московскую землю «от варварского пленения на область Черниговскую» при князе Данииле Александровиче[10]. Старший сын Федора Бяконта митрополит Алексий был советником московских князей и фактическим правителем Москвы в малолетство Дмитрия Донского. Он являлся инициатором постройки каменной стены Кремля. Свою фамилию Игнатьевы получили от правнука Федора Бяконта Игнатия. Другие сыновья черниговского боярина стали родоначальниками Плещеевых, Басмановых, Мешковых.

Большинство представителей рода Игнатьевых были военными. Дед Н. П. Игнатьева – генерал-майор артиллерии, в 1812 г. будучи комендантом Бобруйска, оборонял город от 20-тысячного польского корпуса генерала Домбровского. Отец – П. Н. Игнатьев (род. в 1797 г.), окончив Московский университет, в 1814 г. поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Преображенский полк в чине подпоручика и вместе с русской армией побывал в Париже. В феврале 1825 г. он уже имел капитанский чин и он особо отличился 14 декабря 1825 г., когда его рота первой явилась по призыву Николая I на Сенатскую площадь для охраны царя, а затем по его приказу стояла у Исаакиевского собора, отрезая мятежникам путь к Васильевскому острову[11]. Через неделю капитан Игнатьев был назначен флигель-адъютантом. Во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. П. Н. Игнатьев участвовал в осаде и взятии Варны. В 1829 г. получил чин полковника. С 1830 г. он состоял при принце П. Ольденбургском, а в 1834 г. был назначен директором Пажеского корпуса, где и оставался до 1846 г. Николай I не забыл заслуг П. Н. Игнатьева 14 декабря 1825 г., благосклонно относился к нему и продвигал по службе. В 1835 г. он – генерал-майор, в 1847 г. – генерал-лейтенант. Наследник престола – Александр Николаевич – был крестным отцом его старшего сына Николая.

Для Пажеского корпуса, где воспитывалось множество отпрысков аристократических фамилий, П. Н. Игнатьев был идеальным директором. Он был честен, дисциплинирован, в меру строг. К тому же он имел по тем временам неплохое образование, знал иностранные языки – французский, немецкий, латынь, основательно изучил историю России. В корпусе Игнатьев ввел строгую дисциплину и вскоре сделал его образцовым учебным заведением николаевского времени. Пажи воспитывались в духе повиновения старшим, почитания родителей, в основу принципов воспитания и обучения была взята идейная доктрина самодержавия, православия, народности. Будущим офицерам прививались «чувства долга до самоотвержения, любви к царю и Отечеству»[12]. На выпуске 1837 г. П. Н. Игнатьев сказал в своей речи, обращенной к воспитанникам корпуса, слова, которые в большей степени характеризуют атмосферу, царившую в семье Игнатьевых: «Обманчиво всякое удовольствие, которое вы должны утаить от родителей ваших. Оно влечет за собой раскаяние… Возьмите, прошу вас, спасительную привычку поверять вашу совесть частым воспоминанием об отсутствующих и даже отошедших от вас родителях. В самую минуту искушения, когда почувствуете, что соблазн порока одолевает рассудок, вспомните об отце своем, представьте себе образ матери, и благодарная об них молитва удержит вас на стезе добродетели. Чистые наслаждения вы найдете только в делах добрых и в исполнении обязанностей ваших»[13].

Культ родителей и особенно отца царил в семье Игнатьевых. Обширная сохранившаяся переписка П. Н. и Н. П. Игнатьевых показывает их взаимную горячую любовь и уважение. Для Н. П. Игнатьева авторитет отца был всегда непререкаем, как и для остальных членов семьи. Он делился с отцом мельчайшими подробностями своей жизни и всегда следовал его советам. До самой смерти П. Н. Игнатьева в 1879 г., а затем его жены (в 1897 г.) все члены семьи, находившиеся в Петербурге, регулярно по воскресеньям приезжали к обедне в домовую церковь родителей, живших в своем особняке на Гагаринской набережной. Во время молитвы семьи сыновей и дочерей стояли отдельно друг от друга по старшинству, затем подходили в том же порядке к кресту и шли к столу, накрытому на 30 человек. Вина не подавали: Павел Николаевич не терпел ни спиртного, ни карт. Блюда были скромными[14]. Как вспоминал сын А. П. Игнатьева генерал А. А. Игнатьев, «особняк в Петербурге на набережной Невы в годы моего детства был для всей семьи каким-то священным центром. В этом доме-монастыре нам, детям, запрещалось шуметь и громко смеяться. Там невидимо витал дух деда, в запертый кабинет которого, сохранявшийся в неприкосновенности, нас впускали лишь изредка, как в музей… В этом патриархальном мирке, который мы все называли “гагаринским” по названию набережной, смирялась даже кипучая натура моего дяди Николая Павловича»[15].

После 1846 г. П. Н. Игнатьев служил в Инспекторском департаменте Военного министерства; участвуя в венгерском походе, он заведовал строевой частью войск. В 1848 г. он был назначен попечителем Медико-хирургической академии, а в 1851 г. – ее президентом. В 1853–1854 гг. являлся витебским, могилевским и смоленским генерал-губернатором, а с декабря 1854 г. по октябрь 1861 г. – петербургским генерал-губернатором. Последний пост П. Н. Игнатьев вынужден был оставить в связи с волнениями студентов Петербургского университета, протестовавших против введения нового университетского устава.

Оставаясь с 1852 г. членом Государственного совета, П. Н. Игнатьев был назначен на новую должность председателя Комиссии прошений только в 1864 г. С февраля 1872 г. и до самой своей смерти он являлся председателем Комитета министров. Назначение на такую высокую должность представителя консервативных сил знаменовало собой усиление процесса внутриполитической реакции, начавшегося в конце 60-х гг.

Занимая высокие государственные посты, П. Н. Игнатьев тем не менее не был выдающимся государственным деятелем, а являлся лишь послушным дисциплинированным исполнителем решений высшей власти. Но его положение облегчало успешную карьеру его сыновьям Николаю и Алексею, из которых первый стал известным дипломатом, а второй занимал высокие государственные должности и в 1905 г. был председателем Особых совещаний по охране государственного порядка и по вопросам вероисповедания. В декабре 1906 г. он был убит во время заседания тверского земского собрания эсером Ильинским.

П. Н. Игнатьев был довольно состоятельным человеком. В Тверской губернии он имел четыре имения с общим количеством около 1000 душ[16]. Его жена Мария Ивановна принадлежала к богатому семейству промышленников Мальцовых, владевших стекольными заводами в Гусь-Хрустальном и вагоностроительными заводами. Мария Ивановна была дочерью Ивана Акимовича Мальцова и Капитолины Михайловны Пушкиной, первым мужем которой был известный в свое время поэт Василий Львович Пушкин, дядя А. С. Пушкина. Мария Ивановна была образованной и мудрой женщиной, целиком посвятившей себя семье. Она обожала мужа, детей и внуков. С особой теплотой вспоминал ее А. А. Игнатьев: «Никогда не забуду, как, будучи еще ребенком, я получил от нее наставления, руководившие мною всю жизнь… В обычных послеобеденных спорах со мной ее голубые глаза светились той характерной энергией мальцовской семьи, что создала в России огромное дело мальцовских заводов»[17]. В приданое Мария Ивановна получила большой особняк в Петербурге на набережной Невы и дачу в Петергофе. Огромное же состояние Мальцовых находилось в руках ее братьев. В годы Первой мировой войны большая его часть была унаследована по завещанию владельца сыном Н. П. Игнатьева – П. Н. Игнатьевым, но после Октябрьской революции все мальцовские заводы были национализированы.

Своих сыновей П. Н. Игнатьев отдавал в Пажеский корпус. Это было самое привилегированное военное учебное заведение в России. Обучались в корпусе в основном дети старинных русских, польских и грузинских родов, а также генералитета. Учебные программы были аналогичны программам кадетских корпусов, но имели расширенные курсы иностранных языков – французского и немецкого. Обладая блестящими способностями, Н. П. Игнатьев в 1849 г. окончил корпус первым учеником по выпуску, и его фамилия была занесена на мраморную доску. Выпущен он был корнетом в лейб-гвардии гусарский полк и тут же поступил в Николаевскую военную академию Генерального штаба.

Созданная в 1832 г. по проекту известного военного академика – теоретика и историка А. Жомини, академия являлась центральным высшим военным учебным заведением России. Обучение в ней длилось два года. На первом году обучения изучались теоретические предметы (высшая тактика, стратегия, военная статистика, начала топографии и геодезии, фортификация, военная география России и Европы, военная история и др.), на втором – строевые уставы, курс обязанностей офицеров Генштаба, курс военной администрации и другие практические предметы. Директор академии генерал-адъютант И. О. Сухозанет, как и почетный президент великий князь Михаил Павлович, считали, что «военная академия должна приготовлять не столько ученых, сколько способных офицеров для службы в войсках»[18]. С этой целью с 1850 г. выпускники академии на год прикомандировывались к образцовым войскам всех родов для усовершенствования в практике. Затем они распределялись для прохождения службы в свои части.

В академии также преподавались французский и немецкий языки, верховая езда. Летом офицеры отправлялись в лагеря для практических занятий. На каждом курсе обучалось по 20–25 офицеров.

Теоретические курсы были поставлены в академии хорошо, для их преподавания привлекались лучшие силы. Военную историю читали известные историки М. И. Богданович и П. С. Лебедев. Курс охватывал события с глубокой древности (походы Александра Македонского) до современности (венгерский поход 1849 г.). Помимо слушания лекций, офицеры писали также сочинения по военной истории. Так, Игнатьевым были написаны сочинения «Причины войн греков с персами. Общий взгляд на греко-персидские, пелопонесскую и фиванскую войны», «Записка об истории применения артиллерии в войнах», «Записки по истории войны России и Франции в 1812–1815 гг.» и др. Два лучших его сочинения были даже опубликованы в «Военном журнале»: «Сравнение походов в Италии принца Евгения Савойского в 1706 г. и Бонапарта в 1800 г.» (1851 г.) и «Взгляд на постепенное изменение в образе действий русских против турок» (1852 г.).

Военную географию с 1844 г. преподавал Д. А. Милютин, сам окончивший академию в 1836 г. Одновременно он разрабатывал курс военной статистики, который стал читаться с 1847 г. и являлся лучшим курсом академии. Учащиеся академии, таким образом, получали помимо специального и неплохое военно-гуманитарное образование, которое позволяло им по окончании ее занимать разнообразные должности, в том числе военно-дипломатического характера. Они участвовали в различных военно-дипломатических миссиях, назначались командующими пограничными войсками, служили в военной администрации на вновь присоединенных землях. Военные агенты при российских посольствах и миссиях за рубежом, как правило, являлись выпускниками академии. Среди выпускников академии 40–50-х гг. можно назвать таких известных военных деятелей, как Д. А. Милютин, М. Д. Скобелев, Н. М. Пржевальский, Н. Н. Обручев, М. И. Драгомиров, М. Г. Черняев, Н. П. и А. П. Игнатьевы и др. Н. П. Игнатьев и М. Г. Черняев, кстати, учились на одном курсе и окончили академию в 1851 г. в числе двенадцати выпускников. В 1854 г. академию окончил Н. Н. Обручев. Игнатьев, прекрасно учившийся, окончил академию с большой серебряной медалью. Это была вторая такая награда, присужденная со времени первого выпуска офицеров в 1834 г. До Игнатьева подобную же медаль получил выпускник 1847 г. Н. Г. Казнаков. Судя по списку выпускников академии, опубликованному Н. П. Глиноецким, золотую медаль не получил никто из 270 человек, окончивших к 1849 г. академию[19]. Почетная награда свидетельствовала о блестящих способностях и трудолюбии Н. П. Игнатьева. Однако он понимал, что военное образование, полученное им, носит ограниченный характер. Всю жизнь Николай Павлович стремился пополнять знания и расширять свой кругозор, много читал и в особенности интересовался философией, историей, социологией, политическими науками. В Китае, где он находился в 1859–1860 гг. с чрезвычайной миссией, Игнатьев имел много свободного времени. Он использовал его для чтения привезенных с собой книг, а также книг богатейшей иезуитской библиотеки, сданной на хранение в Русскую духовную миссию. В конце декабря 1859 г. Игнатьев писал отцу, что за три месяца пребывания в Пекине он прочел все, что печаталось о Китае на русском, французском, немецком, английском и даже на латинском языках. В это время он изучил также сочинения Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Штрауса, Гумбольдта и множество духовных книг из иезуитской библиотеки[20].

Итак, в ноябре 1851 г. Н. П. Игнатьев был выпущен из академии в чине ротмистра и в течение года находился в образцовых войсках. Он проходил «практику» в различных родах войск, по несколько месяцев в каждом: в артиллерийской батарее, саперном батальоне и др.[21]. В ноябре 1852 г. «практика» была закончена, и Игнатьев в чине штабс-капитана назначается в штаб главнокомандующего гвардейскими и гренадерскими войсками, находившимися в Прибалтике. К этому времени относится попытка Николая I дать Игнатьеву первое дипломатическое поручение. Блестяще окончивший академию Игнатьев, являвшийся к тому же сыном верного николаевского служаки и крестником наследника престола, был на виду у царя. Возможно, последний был знаком и с только что опубликованной статьей молодого офицера о русско-турецких войнах. Император решил включить Игнатьева в свиту отправлявшегося в Константинополь чрезвычайного посла и полномочного представителя А. С. Меншикова, которому поручалось разрешить давний спор о Святых местах и добиться от султана признания права России на покровительство всем его православным подданным. Игнатьеву император повелел срочно выучить турецкий язык. Но вскоре Николай I, руководствуясь какими-то своими соображениями, отменил это распоряжение. В архиве же Игнатьева (который всю жизнь берег свои документы) сохранилась тетрадь с упражнениями по турецкому языку. Вместо Константинополя он отправился в Прибалтику.

Начавшаяся вскоре Крымская война заставила правительство предпринять меры по укреплению обороны балтийских берегов: английский десант мог высадиться на побережье и угрожать Петербургу. В феврале 1854 г. Игнатьев был направлен в Ревель в распоряжение командующего войсками в Эстляндии Ф. Ф. Берга. Здесь он исполнял обязанности обер-квартирмейстера и заведовал административной и инженерной частью. Затем Игнатьев назначается квартирмейстером 2-й лейб-гвардии кавалерийской дивизии, находившейся в Лифляндии, а позднее – и. д. обер-квартирмейстера всего Балтийского корпуса. В его обязанности входили инспектирование войск, определение их дислокации и путей следования, организация ночлегов, перевозок и т. п. Эти поручения были связаны с постоянными объездами с целью изучения местности, исследования маршрутов, что в условиях осенне-зимней распутицы было делом весьма трудным. К тому же на осенних маневрах 1852 г. Игнатьев упал с лошади и серьезно повредил левую ногу. Доктора запретили ему ездить верхом, но он, превозмогая боль, целые дни проводил в седле. Однажды он попал под обстрел, когда англичане бомбардировали крепость Динамюнде. За усердную службу Игнатьев трижды удостаивался «монаршего благоволения». После окончания войны Балтийский корпус был расформирован, Игнатьев же назначен флигель-адъютантом и возвращен на свое прежнее место службы в гвардейский Генштаб. Однако пробыл он там недолго. Уже в июне 1856 г. он был назначен военным агентом в Лондон, а в августе произведен в чин полковника. В формулярном списке Игнатьева указано, что в Лондон он был отправлен 23 сентября 1856 г.[22]

Такое ответственное назначение 24-летнего офицера было связано с рядом факторов – его блестящими способностями, отличной учебой в академии, энергией и находчивостью, проявленными во время службы в Прибалтике, наконец, семейными связями и благосклонностью нового императора к своему крестнику. Игнатьев обладал и другими качествами, необходимыми для работы за границей: он был настойчив, ловок, хитер, быстро сходился с людьми, знал языки, наконец, он был неплохим аналитиком, о чем свидетельствуют его рапорты военному министру из Лондона.

Англия, бывшая во время Крымской войны противником России, имела самое передовое в тот период вооружение и хорошо организованную армию. Русская армия, обладавшая устарелым гладкоствольным оружием и недостаточной артиллерией, нуждалась в перевооружении нарезным оружием, казеннозарядными пушками, а также в улучшении управления войсками и их боевой подготовки.

Инструкция военного министра Н. О. Сухозанета, данная Игнатьеву 7 июля 1856 г., определяла его задачи: «Приобретение наивозможно точных и положительных сведений о нижеследующих предметах» – далее в 12 пунктах перечислялись интересующие Военное министерство сведения о количестве, составе, устройстве и дислокации сухопутных и морских военных сил Англии, о передвижении войск, состоянии их вооружения, об испытании нового оружия, о порядке пополнения армии, о лагерных сборах и т. д. Особо интересовали министра вопросы военного управления, устройство Генерального штаба, дух войск, образ мыслей и познания офицеров, состояние военно-учебных заведений, наконец, новейшие военные сочинения, карты и планы. «Все эти сведения, – говорилось в инструкции, – собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью и тщательно избегать всего, что бы могло навлечь на вас малейшее подозрение местного правительства»[23].

Инструкция определяла подчиненность Игнатьева российскому послу в Лондоне и предписывала без его разрешения ничего не предпринимать, а также находиться в постоянных сношениях с военным агентом в Париже Альбединским.

Как видим, Военное министерство интересовали главным образом сведения сугубо военного характера. Однако задача Игнатьева этим не ограничивалась. Он получил также задание от нового министра иностранных дел А. М. Горчакова сообщать о действиях английских войск в Персии и Индии.

Действия Англии в Центральной Азии очень интересовали Петербург, обеспокоенный английской экспансией вблизи российских владений. Россия опасалась военного и политического проникновения Англии в этот регион. Накануне Крымской войны русские войска уже начали наступление к Коканду.

Осенью 1856 г. Персия, воспользовавшись тем, что Англия была занята европейскими делами, захватила афганский город Герат, важный стратегический пункт на северо-западных подступах к Индии. Англия, сама претендовавшая на афганские территории, объявила войну шаху, высадила десант на берегах Персидского залива и заняла ряд городов, в том числе порт Бушир. Сопротивление персидской армии, действия партизанских отрядов и, главное, начавшееся в Индии восстание сипаев заставили Англию в марте 1857 г. подписать мирный договор с Персией и вывести войска. Персия освободила Герат. Однако напряженность в англо-персидских отношениях существовала, что Россия рассчитывала использовать; ослабление влияния Англии на мировую политику стало одной из важных внешнеполитических задач России.

В годы Крымской войны и после нее в русской прессе появились статьи, указывавшие на опасность английского продвижения в Азии и необходимость активизации российской политики в этом регионе. Некоторые авторы (генералы С. А. Хрулев, И. Ф. Бларамберг и др.) прямо говорили о неизбежности войны с Англией в Азии. Наиболее воинственные требовали похода в Индию с целью устрашения Лондона. С этой точки зрения донесения Игнатьева из Лондона имели важное значение для ориентации правительства в происходящих в Азии процессах.

Дневник, который вел Игнатьев в Лондоне[24], говорит о характере его деятельности в качестве военного агента. Он регулярно бывал в Вуличском арсенале, присутствовал на испытаниях нового оружия, беседовал с английскими офицерами. Игнатьев посетил также военные заводы в Бирмингеме, полевые лагеря. В Петербург шли донесения о новых видах оружия, о строительстве механизированных военных заводов по производству пушек, об испытаниях нового – нарезного оружия и разрывных снарядов. Давались описания снарядов, пуль, патронов, описывалась технология их производства. Игнатьев отмечал, что для изготовления патронов используется даже детский труд. Он сообщал о расходах на вооружение, о состоянии английской армии и др. По поручению Военного министерства Игнатьев высылал в Петербург образцы нового оружия, чертежи различных станков, производящих оружие, а также карты и специальную литературу. Военное министерство получило от своего агента полный список полков английской армии по всем родам войск и описание их вооружения. Военный министр был весьма доволен работой военного агента и неоднократно объявлял ему свою особую признательность. 20 сентября 1857 г. Н. О. Сухозанет, получив сведения о новом английском огнестрельном оружии и его образцы, писал Игнатьеву: «Признавая вообще доставленные вами сведения весьма полезными, Оружейный комитет находит, что особенного внимания заслуживает донесение вашего высокоблагородия о том, что английское правительство решилось, несмотря ни на какие расходы, вооружить всю армию оружием одного калибра и одной системы, то есть нарезным оружием уменьшенного калибра, так как, по мнению комитета, нет никакого сомнения, что все прочие государства непременно последуют этому примеру. В заключение Оружейный комитет замечает, что было бы весьма полезно получать и из прочих европейских государств такие же обстоятельные сведения, какие вы сообщаете нам о вооружении английских войск и опытах над ручным оружием»[25]. Последняя фраза свидетельствует о том, что остальные военные агенты были далеко не так хорошо информированы, как Игнатьев. Донесения последнего были содержательны, и нередко их читал сам Александр II. Так, особенно заинтересовал императора доклад Игнатьева о Вуличском арсенале, и он просил сообщить ему дополнительные сведения о некоторых видах оружия и снарядах[26].

Сведения, доставленные Игнатьевым, использовались для перевооружения русской армии. Некоторые виды оружия закупались, были заказаны станки для штамповки пуль и др. Однако недостаток финансирования делал процесс перевооружения крайне медленным. К началу русско-турецкой войны 1877–1878 гг. армия имела мало нарезного оружия, а полевая артиллерия намного уступала английской.

С пребыванием Игнатьева в Лондоне связана легенда о том, что он при осмотре военного музея «нечаянно» положил в карман унитарный ружейный патрон, представлявший собой секретную военную новинку, после чего ему пришлось покинуть Лондон[27]. Это утверждение А. А. Игнатьева повторил автор небольшой биографической повести о Н. П. Игнатьеве О. Игнатьев, а также комментатор книги внука Н. П. Игнатьева английского историка Майкла Игнатьева А. Вознесенский[28]. Последний, правда, заметил, что данное утверждение сомнительно; на свидетельство А. А. Игнатьева и мы ссылались в нашей ранней статье о Н. П. Игнатьеве[29]. Однако изученные нами архивные материалы не подтверждают этого факта. Ни в дневнике Игнатьева, ни в его рапортах, ни в письмах к родителям ничего подобного нет. Лондон же он покинул по иным причинам, о чем будет сказано ниже. Поверить в эту легенду трудно также и потому, что Игнатьев вел себя в Лондоне крайне осторожно, сознавая, что он находится в атмосфере недоброжелательства к России. Он писал родителям: «Положение русского военного агента в Англии всегда будет труднее, чем в другой стране, так как малейшая неосторожность, лишнее слово отдается в газетах, будет перетолковано невыгодным образом и может подать повод к неприятностям. При этом неприязненно относятся лица, сочувствующие демократическим началам. Но я в самые страшные времена плохих отношений не имел ни одной провинности и замечания ни от правительства нашего, ни от посла графа Хрептовича»[30]. В другом письме Игнатьев замечает, что ему случалось много раз раскаиваться в легковерии, ветрености, непредусмотрительности, «но в излишней осторожности никогда»[31].

Весьма любопытны были донесения Игнатьева военно-политического характера. Они касались действий английских войск в Персии. Уже в первых своих рапортах Игнатьев подробно описывал состав и дислокацию английских войск, действующих в Персии, сообщал о направлении в Персидский залив английской эскадры из 45 судов для высадки экспедиционного корпуса. Он имел подробную информацию о составе и численности десанта (по полкам), его артиллерийском обеспечении, маршруте и т. д. В рапорте от 27 октября 1856 г. Игнатьев высказал свои соображения о целях войны, заключавшихся, по его мнению, не только в желании Англии утверждать свое присутствие в Персидском заливе, но и противостоять России на Каспии, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Англия, считал Игнатьев, опасалась неизбежного продвижения России в этих регионах, могущего «пагубно влиять на дела Ост-Индской компании»[32]. Так же подробно Игнатьев сообщал об английском экспедиционном корпусе, направленном в Китай по окончании войны с Персией.

Войны в Персии и Китае (вторая «опиумная» война началась в конце 1856 г.) заставили Англию усилить свою армию. Как сообщал Игнатьев, весной 1857 г. она составляла свыше 220 тыс. чел. Основная часть армии находилась в Индии, европейские войска были дислоцированы в Шотландии и Ирландии, районах национально-освободительного движения[33].

С весны 1857 г. в рапортах Игнатьева главное внимание уделяется восстанию сипаев в Индии. Игнатьев с первых же дней восстания видел в нем не локальное выступление некоторых сипайских полков против Ост-Индской компании, а «выражение стремления края освободиться от ненавистного ига иноземцев», вызванное растущей алчностью компании. Анализируя ход событий в Индии, Игнатьев полагал, что восстание не увенчается успехом. Хотя восставшие индийские войска действовали решительно, но они были разобщены, враждовали между собой, не имели энергичного лидера. Однако их сопротивление поддерживалось жестокостями англичан, повсеместно устраивавших казни (даже в мирных городах) и грабивших население.

Игнатьев сообщал о надеждах индийского населения северных провинций страны на помощь России. В Индии, писал он, распространились слухи о приходе русских войск, о союзе России с Персией и Афганистаном, направленном против Англии. Эти толки беспокоили англичан, которые предпринимали меры к привлечению персидского шаха на свою сторону и отправили к нему офицеров-инструкторов для реорганизации персидской армии, могущей, по их мнению, стать авангардом в будущей войне Англии с Россией[34]. Игнатьев указывал также на опасность для России строительства англичанами Евфратской железной дороги, которая свяжет Персидский залив со Средиземным морем и по которой англичане могут быстро перебросить войска из Азии в Европу. Угроза Средней Азии со стороны англичан чрезвычайно беспокоила Игнатьева. Он считал, что «в Азии – вся будущность России – политическая, торговая и промышленная. В случае войны только в Азии мы можем вступить в борьбу с Англиею с некоторою вероятностью успеха и повредить существованию Турции. В мирное время затруднения, порождаемые Англией в Азии, и увеличение влияния нашего в странах, отделяющих нас от британских владений, послужат несравненно большими ручательствами сохранения мира, нежели содержание самой многочисленной армии в Европейской России и союз с европейскими государствами»[35]. Игнатьев предлагал меры, которые необходимо предпринять для ограничения английского проникновения в Среднюю Азию и укрепления там позиций России:

1. Усилить Персию в военном отношении на случай новой англо-персидской войны. Заключить с ней письменный договор об ограждении ее со стороны Герата.

2. Стремиться сблизить Персию и Афганистан, «найти способ для удовлетворения алчности того и другого», в частности, поддержать намерение афганского эмира Дост-Мухаммеда овладеть Пешаваром.

3. Распускать в Афганистане, Персии и Индии вредные для Англии слухи.

4. Отсоветовать Турции строительство Евфратской железной дороги.

5. Немедленно приступить к собиранию сведений о странах, отделяющих Россию от британских владений, и к расширению сношений с ними.

6. Отправить в Герат, Кандагар и на Амударью ученую комиссию (2–3 ученых и несколько офицеров) для сбора географических, геологических, ботанических сведений и составления карт.

Несмотря на то что некоторые предложения Игнатьева вряд ли могли быть реализованы, общий их дух – использовать затруднения Англии в Азии и начать подготовку к усилению там собственного присутствия – встретил понимание в военных кругах России и у ряда правящих деятелей, тем более что такие мысли уже высказывались некоторыми генералами. Так, кавказский наместник и главнокомандующий Кавказской армией А. И. Барятинский в 1856 г. выдвинул проект постройки железной дороги от Каспия до Арала для быстрой переброски войск в Среднюю Азию. Проект был отвергнут как малообоснованный и отложен на неопределенное время[36]. В особенности А. М. Горчаков протестовал против активных действий на восточном берегу Каспия, опасаясь осложнений с Англией. В феврале 1857 г. тот же Барятинский, ссылаясь на рапорты Игнатьева из Лондона, послал Сухозанету письмо, где предлагал в случае продвижения англичан к Герату направить русские войска в Персию. Это предложение также было отвергнуто. В Военном министерстве и МИД посчитали, что Англия, как морская держава, не в состоянии вести сухопутную войну в отдалении от моря, Россия же для войны не имеет ни союзников, ни средств. Российская политика в Средней Азии должна быть не наступательной, а выжидательной.

В отличие от проектов Игнатьева, в которых прямо не говорилось о войне с Англией, Барятинский предусматривал военные меры, так как полагал, что иначе английскую экспансию в Центральной Азии не остановить. Характерно, что в последующем в беседах с Александром II Игнатьев также считал, что проблема должна быть решена силовыми методами. В рапортах он, видимо, опасался пугать осторожного Горчакова, бывшего противником войны. Лишь одна идея Игнатьева была одобрена и вскоре реализована – отправка экспедиций в Среднюю Азию с целью сбора разнообразных сведений об этом регионе.

При отъезде в Лондон Игнатьеву было также дано поручение выполнять при надобности задания посла в Париже П. Д. Киселева, который привлек его к определению новой границы России, устанавливаемой согласно решению Парижского договора 1856 г. о передаче части Южной Бессарабии (Измаильский уезд) княжеству Молдова. Комиссия по разграничению была создана из делегатов стран, подписавших Парижский договор, еще в августе 1856 г. Поскольку в Парижском договоре граница была установлена приблизительно, Россия стремилась к максимально выгодному для себя разграничению. Она была заинтересована в том, чтобы на российской территории оставались р. Ялпух, впадавшая в Нижний Дунай, и г. Болград, торговый и административный центр болгарских колоний, расположенных в Южной Бессарабии. Как писал Горчаков М. И. Хрептовичу в Лондон, Болград имел большое значение для Бессарабии как богатый торговый город и центр виноградарства. В нем были сосредоточены административные, общественные и учебные заведения, а население составляло 7–9 тыс. чел.[37] Однако Англия и Австрия возражали против оставления Болграда России. Английский премьер-министр лорд Пальмерстон лично на этом настаивал. Париж, Лондон и Турин договорились, что России будет предоставлена компенсация – территории к северу от Болграда. Тогда Россия потребовала созвать из представителей держав, подписавших Парижский договор, конференцию для решения спорных территориальных вопросов. Конференция состоялась в Париже 31 декабря 1856 г. – 6 января 1857 г. (н. с). От России в ней участвовал посланник в Берлине Ф. И. Бруннов. В процессе подготовки к конференции Игнатьев в сентябре – декабре 1856 г. неоднократно вызывался Киселевым в Париж в качестве эксперта. Он внимательно изучил топографию спорных территорий и после рассмотрения четырех вариантов границы, предложенных комиссией, рекомендовал Бруннову остановиться на третьем варианте, который устанавливал границу по р. Ялпух, далее по ее правому притоку р. Ялпужель, к р. Сарата и до р. Прут. Потеря Болграда вознаграждалась, таким образом, значительной территорией, где находились три болгарские колонии с городами Комрат, Кангаз, Леово, Дезгинже. Россия получала также и выход на Нижний Дунай по р. Ялпух[38].

Еще до начала конференции Киселев и Бруннов договорились с французским делегатом министром иностранных дел Франции А. Валевским о поддержке российских требований, основанных на третьем варианте, с некоторыми изменениями в пользу России. Французский топограф по приказу Валевского подготовил для конференции соответствующую карту. На заседаниях развернулись жаркие споры, английский и австрийский делегаты требовали уменьшить передаваемую России территорию.

В работе самой конференции Игнатьев не участвовал. Как свидетельствовал он позднее в своей «Автобиографической записке», он находился в соседней с залом заседаний комнате, куда французский дипломат Бенедетти тайно приносил ему записки с предложениями англичанина и австрийца. Игнатьев быстро писал свои ответы, которые Бенедетти передавал Бруннову. Когда австрийский делегат увидел Игнатьева и спросил, что он тут делает, Бенедетти находчиво ответил, что это всего лишь русский географ с картами[39]. В результате был принят наиболее выгодный для России вариант границы. В итоговой записке о новой границе, составленной 7 января 1856 г. (н. с), Игнатьев отмечал, что на отошедшей к России взамен Болграда территории в 448 кв. верст находятся три болгарские колонии, 3 деревни целиком и 3 частично, 7 церквей, население составляло 8046 чел. Новая граница, по его мнению, была более рациональна, с более прямой линией. К сожалению, в некоторых местах граница была установлена по дороге, разделявшей на две части некоторые деревни. Игнатьев считал, что в этих случаях российские комиссары, определявшие границу непосредственно на месте, должны добиться исправления ее в пользу России[40].

Деятельность Игнатьева в деле разграничения в Южной Бессарабии была высоко оценена в Петербурге. Он был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени, а после конференции представлен императору Наполеону III.

Игнатьев, таким образом, успешно справился со своим первым дипломатическим поручением, а общение с опытными дипломатами П. Д. Киселевым и Ф. И. Брунновым, участие, хотя и косвенное, в работе международной конференции способствовали приобщению его к сфере дипломатии.

Возвращение из Парижа в Лондон всегда тяготило Игнатьева. Он не любил этот город. «Нельзя себе вообразить, сидя в Петербурге, – писал он родителям, – неприязненного впечатления, производимого на иностранца въездом в мрачный, смрадный, душный, туманный и скучный Лондон, особенно после некоторого времени, проведенного в постоянно веселом Париже»[41].

После активной работы в Лондоне и Париже здоровье Игнатьева ухудшилось. Особенно беспокоила больная нога. В конце мая 1857 г. он получает отпуск для лечения. Военное министерство, подозревая тайные намерения своего военного агента не возвращаться в Лондон, считало, что его донесения возбудили важные вопросы, интересующие артиллерийское ведомство, стрелковое управление и различные комитеты Генерального штаба, и потому важно, «чтобы штаб-офицер сей провел еще в Англии, по крайней мере, несколько месяцев»[42].

Во время пребывания в Висбадене, где он лечил ногу, Игнатьев был приглашен на вечер к императрице Марии Александровне, также пребывавшей на этом курорте. Там он имел беседу с императором по поводу событий в Индии. В письме к родителям Игнатьев изложил содержание своего разговора с Александром II, читавшим его донесения Горчакову об Индии. Убеждая императора в том, что политика англичан в Азии враждебна России, Игнатьев «говорил о неминуемости для нас войны и необходимости решительных действий»[43]. Для более обстоятельной беседы Александр II пригласил Игнатьева через несколько недель приехать в Петербург. Встреча со своим крестником произвела благоприятное впечатление на царя. В августе 1857 г. Игнатьева награждают орденом Св. Владимира 4-й степени за деятельность в Лондоне.

После Висбадена Игнатьев продолжил лечение в Остенде, популярном бельгийском курорте, известном своими морскими купаниями и устрицами. Здоровье улучшилось. 20 августа (1 сентября) 1857 г. Игнатьев вернулся в Лондон и здесь получил вызов в Варшаву, где царь находился на маневрах. В беседах с Александром II он продолжал развивать мысль о нанесении удара Англии в Азии, что поможет решить задачи балканской политики России. В этом же духе была составлена его записка, которую он подал Горчакову. В итоге было решено отправить Игнатьева в Персию с военно-дипломатической миссией, в состав которой включить офицеров-инструкторов для работ по повышению боеспособности персидской армии на случай новой войны с Англией. «Кажется, предстоит мне дело не по силам и не по здоровью», – писал Игнатьев родителям 27 августа 1857 г. из Варшавы[44]. Однако когда он прибыл в Петербург для подготовки экспедиции, выяснилось, что акция в Персии уже нецелесообразна, так как англо-персидские отношения улучшились. Горчаков и директор Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевский решили отправить Игнатьева с дипломатической миссией в Хиву и Бухару, а пока будет идти подготовительная работа, дать ему возможность поправить здоровье и совершить длительное путешествие в Египет и Турцию для ознакомления с политическим положением в Османской империи.

Путешествие Игнатьева длилось с ноября 1857 г. по март 1858 г. Он посетил множество европейских и азиатских городов – Вену, Прагу, Триест, Венецию, о. Корфу, Афины. В Константинополе он познакомился с работавшими там российскими дипломатами – посланником А. П. Бутеневым, сотрудниками миссии А. Б. Лобановым-Ростовским и Е. П. Новиковым. Затем Игнатьев направился в Египет, посетив по дороге Сиру, Смирну, Бейрут, Яффу, Иерусалим. Часть пути он проехал вместе с французским инженером Ф. Лессепсом, с которым близко сошелся во время путешествия. Впоследствии строитель Суэцкого канала неоднократно бывал у Игнатьева в Константинополе в бытность последнего там послом.

Путешествие в осенне-зимний сезон не было приятным. Все время была плохая погода – дожди, бури, ветры, холод. Но Игнатьев стремился посмотреть все. «Не могу отвыкнуть от исполнительности маршрута, – писал он родителям. – Мне все кажется, что я обязан там-то быть и то-то посмотреть, тому-то выучиться и проч. Ездить для удовольствия… решительно не умею. Мне всегда и везде кажется непростительным просидеть полчаса без дела и без цели, а потому за неимением служебного занятия стараюсь не терять времени, чтобы с наибольшей пользой для собственного образования с тем только, чтоб впредь быть более полезным службе царской, употребить данное мне свободное время»[45].

Большое впечатление произвело на Игнатьева посещение Праги (где он встречался с лидерами чешского национально-освободительного движения Ф. Палацким и Ф. Ригером), славянских земель в Австрии, Святых мест в Палестине. 28 декабря он пишет родителям из Александрии: «До последнего путешествия я не постигал значения православия и славянизма в политическом положении Турции и Австрии, ни того магического влияния, которое имеет Россия на соверующие ей племена на Востоке. Я думал, что во всяком случае ежели влияние это существовало до минувшей Восточной войны, то ныне оно исчезло вследствие неудачного исхода военных действий и мирных переговоров, уступки неприкосновенной доселе земли русской и западных происков. Радостно убедился я теперь, что значение нашего любезного отечества не умалилось в глазах восточных народов от минувшей войны, что России грешно было бы отказаться от влияния, данного ей Богом, на Востоке и не воспользоваться благоприятными обстоятельствами, когда оные наступят, чтобы идти путем, указанным Великою Екатериною. Теперь на будущее время, как и прежде, по мановению русского царя может разлететься вдребезги Турецкое царство, потрясенная до основания ненавистная Австрия, несмотря ни на какую западную помощь»[46].

Конечно, в этих словах Игнатьева есть изрядная доля преувеличений и эмоций. Он слишком поверхностно ознакомился с положением славянских земель в Австрии, чтобы судить о реальном положении вещей, а в балканских провинциях Османской империи вообще не был. Известное влияние на него оказали иллюзии, питаемые в то время лидерами славянских движений в Праге и Вене. Однако мысль о том, что Россия еще не потеряла своего обаяния в глазах славянских народов и должна укреплять позиции в славянских землях, что с помощью славян она может достигнуть былого могущества и повергнуть своих врагов, стала одной из основополагающих идей молодого дипломата. Но пока что главное внимание его занимала Англия. В Египте он видел возвращающиеся из Индии английские войска и со злорадством сообщал родителям, что они изрядно потрепаны. Беспокоило его и намерение Англии заполучить строящийся Суэцкий канал.

В январе 1858 г. Игнатьев через Мальту прибыл в Италию. Он осмотрел Мессину, Неаполь, был на развалинах Помпеи. Путь его лежал через Рим, Флоренцию и Милан в Париж и Лондон. Однако в Риме Игнатьев получил телеграмму Горчакова, обязывавшую его вернуться в середине марта в Петербург, так как он назначался главой дипломатической миссии в Хиву и Бухару. Решение об этом было принято еще в октябре 1857 г., но отъезд экспедиции намечался на апрель 1858 г., ибо в зимнее время переход через пустыню был крайне сложен. Все время, пока Игнатьев путешествовал, подготовку экспедиции проводил в Оренбурге генерал-губернатор А. А. Катенин. После получения телеграммы от Горчакова Игнатьев спешно поехал в Лондон, чтобы завершить там свои дела. В Париже и Лондоне он запасся ящиками с продуктами (консервами), приобрел дорожные вещи, а для экспедиции также, будучи человеком предусмотрительным, ценные подарки для среднеазиатских владетелей. В середине марта он уже в Петербурге и деятельно готовится к своей первой дипломатической миссии.

Выбор Игнатьева для экспедиции в Хиву и Бухару был неслучаен. Его энергия, настойчивость, находчивость, ответственность, проявленные в Лондоне, его опыт по организации передвижения войск и их снабжения, полученный им в Прибалтике во время Крымской войны, наконец, его понимание задач российской политики в Средней Азии служили в глазах Александра II и Горчакова залогом успешного выполнения им сложнейшего дипломатического поручения.

Глава 2

Миссия в Хиву и Бухару

После Крымской войны значение среднеазиатского направления во внешней политике России усилилось. Если в первой половине XIX в. основной целью российского правительства было налаживание торгово-экономических связей со среднеазиатскими государствами – Хивой, Кокандом и Бухарой, то теперь на первый план выдвигается политико-стратегический аспект. Крымская война показала всю остроту русско-английского соперничества. Ослабление влияния Англии на мировую политику стало одной из важных внешнеполитических задач России[47].

Англо-персидская война 1856 г., усиление позиций Лондона в Афганистане беспокоили Петербург, опасавшийся, что англичане будут стремиться распространить свое влияние на север региона. «Мы не можем быть равнодушными к английскому проникновению в Афганистан», – писал А. М. Горчаков в отчете МИД за 1856 г.[48] Указывая на нестабильность положения в среднеазиатских государствах, международные войны, набеги кочевников на русские торговые караваны, пограничные посты и т. п., министр считал, что единственное лучшее будущее для среднеазиатских ханств – «перейти под российскую власть», которая водворит тишину и порядок. Горчаков полагал, что благодаря действиям оренбургского генерал-губернатора В. А. Перовского, занявшего еще в начале 50-х гг. земли Большого Жуза (Заилийский край), Россия заявила свое право на владение этой местностью[49].

Однако Горчаков, стремившийся разрешать внешнеполитические задачи России мирными средствами, был противником военного наступления в Среднюю Азию и отвергал все попытки генералов действовать силовыми методами. Предложение Игнатьева о направлении в Среднюю Азию экспедиций с дипломатическими и научными целями встретило одобрение властей. Особенно ратовал за это директор Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевский, который сам в 1839 г. побывал в Бухаре с целью добиться торговых льгот и учреждения там российского консульства, а затем участвовал в походе Перовского на Хиву, однако оба этих предприятия окончились безуспешно[50]. Е. П. Ковалевский руководил подготовкой трех экспедиций в Среднюю Азию, направленных туда в 1858 г. В этом деле приняло участие и Военное министерство, а также местные генерал-губернаторы.

Первая экспедиция во главе с дипломатом и востоковедом Н. В. Ханыковым отправилась в Хорасан и Герат. Ее главной целью было ознакомление с политикой и положением Персии и Афганистана и налаживание сотрудничества России с последним. Одновременно экспедиция преследовала и научные цели – изучение флоры и фауны региона, путей сообщения и др.

Другая экспедиция, которой руководил полковник Н. П. Игнатьев, являлась дипломатическим посольством, направленным в ханства Хиву и Бухару с целью установления дипломатических связей и укрепления торговых отношений.

Третья экспедиция, возглавляемая поручиком русской службы Ч. Ч. Валихановым, известным впоследствии казахским просветителем и ученым, имела задачу проникнуть в западно-китайскую провинцию Кашгар, выяснить там обстановку и возможность восстановления торговых связей Кашгара с Россией. Чтобы не возбудить подозрений, Валиханов ехал под видом мусульманского купца.

История всех трех экспедиций исследована в литературе[51]. Изданы записки членов экспедиций. Так, история посольства Игнатьева отражена не только в обширных мемуарах самого руководителя, но и в записках его помощника Н. Г. Залесова, участников экспедиции Е. Я. Килевейна и М. Н. Галкина[52]. Кроме того, Залесов напечатал несколько корреспонденций из Хивы и Бухары в «Военном сборнике»[53]. В приложении к своим запискам Залесов поместил тексты некоторых документов экспедиции. Опубликованные источники в сочетании с документами Архива внешней политики Российской империи и личного фонда Н. П. Игнатьева в Государственном архиве Российской Федерации дают возможность показать роль Игнатьева как руководителя миссии и процесс формирования его как дипломата.

Поручить такую ответственную задачу молодому военному (Игнатьеву было всего 26 лет), не имевшему опыта дипломатической деятельности, было рискованным делом. Но Александр II и Горчаков не ошиблись в выборе. Поддержал кандидатуру Игнатьева и Е. П. Ковалевский.

Как уже говорилось в предыдущей главе, Игнатьев предлагал Горчакову направить в Среднюю Азию «ученые экспедиции», которые наряду с научными целями должны были выполнить разведывательные и политические задачи.

Однако миссия, возглавляемая Игнатьевым, имела официальный дипломатический характер. Для этого был найден подходящий предлог. Миссия отправлялась как ответное посольство.

В 1856 г. Бухара и Хива прислали свои посольства в Петербург с поздравлениями по случаю коронации Александра II. Как писал бухарский эмир, посольство «отправлено для большего скрепления уз, существующих еще со времен предков, и для упрочения взаимных отношений предшествовавших великих царей». Эмир добавлял, что нужно открыть дорогу к дружбе между обоими государствами, «дабы караваны и купцы двух держав приходили и уходили спокойно»[54]. Правитель Бухары предлагал также направить ответные посольства из России. Примерно таким же было и послание хивинского хана.

В декабре 1857 г., когда уже был решен вопрос об отправке экспедиции Игнатьева, бухарскому эмиру было направлено письмо Александра II о скором отправлении ответного посольства и намечены основные проблемы, которые следует урегулировать в отношениях двух государств: оказание покровительства российской торговле, возвращение русских пленных и вообще «устранение поводов к неудовольствию»[55]. Осенью 1857 г. Игнатьев, еще до своего отъезда в Европу, вчерне наметил основные задачи и путь следования миссии. В поданной Горчакову и Ковалевскому специальной записке он предлагал экспедицию Ханыкова и отправку посольства в Хиву и Бухару отложить до весны 1858 г., когда настанут благоприятные погодные условия. Посольство, считал он, более безопасно в политическом отношении и может открыто выполнить ряд топографических и других исследований на территории вплоть до Афганистана (исследование устья и берегов Амударьи до ее верхнего течения). Путь следования он намечал караваном до Арала, затем на судах Аральской флотилии и по Амударье до Чарджоу, откуда опять караваном до Бухары. Возвращение же предполагалось через Самарканд, Ходжент, Ташкент на Сырдарьинскую линию[56]. Таким образом, Игнатьев планировал посетить не только Хиву и Бухару, но и Кокандское ханство. Он не исключал встречи на Амударье с экспедицией Ханыкова, которая через северные районы Персии и Афганистана могла выйти в Коканд. Другой предложенный им вариант состоял в совместном следовании с Ханыковым до Термеза, откуда Ханыков должен был отправиться в Персию и Афганистан. Это предложение поддержал и Ковалевский. Тогда же, 20 октября 1857 г., Игнатьев в обстоятельной записке Ковалевскому изложил свое видение целей экспедиции: в политическом отношении посольство должно установить хорошие отношения с ханствами, добиться регулярных торговых связей. Необходимо было, по его мнению, достигнуть взаимного согласия между среднеазиатскими ханствами и даже заключения оборонительного союза для «пассивного противодействия Англии».

Игнатьев предполагал, что в будущем Россия займет Хиву, поэтому должно стремиться также к заключению оборонительного союза между Персией и Афганистаном и готовиться «к неприязненным действиям против великобританских владений в Индии»[57]. Как видим, мысль о нанесении удара Англии в Индии не оставляла его. Игнатьев предусматривал случай, когда государства Средней Азии будут просить покровительства России, опасаясь английского проникновения в регион. Он полагал, что следует тогда содействовать протекторату Персии над Афганистаном и ханствами и «принять меры для удаления ханами агентов английского правительства». В случае же противодействия агентов «разрешить посольству употребить силу оружия». Оружие можно было применить, по его мнению, и тогда, когда в ханствах будут чиниться препятствия посольству (непропуск флотилии, невыдача пленных). Игнатьев был настроен, таким образом, весьма решительно. Он писал в записке: «Экспедиция должна иметь в виду, кроме подробного исследования пройденного края и составления карт, подготовить средства для учреждения пароходства по р. Амударье, изучить край в военном отношении и составить соображения для занятия в случае надобности устья этой реки и нападения на Хиву и Бухарское ханство и утверждения нашего влияния на Амударье»[58].

Игнатьев подробно указывал в записке состав посольства, куда должны были входить чиновник из МИД со знанием татарского и персидского языков, офицер Генштаба (желательно Обручев или Быковец), топограф, офицер по фортификации, горный инженер (для исследования залежей полезных ископаемых), инженер по строительству каналов и плотин, два врача, приказчик торгового дома Закаспийского торгового общества. Помимо этого посольство должны были сопровождать отряды казаков и стрелков, а на кораблях Аральской флотилии и в фортах на Арале следовало сосредоточить запасы оружия, пушки, топливо, провиант и десант солдат. Особо оговаривалось наличие ракет и ракетных станков. Для перевозки посольства и десанта Игнатьев требовал канонерку, 2 парохода, 2–3 баржи и большое число малых гребных судов. В заключение Игнатьев намечал срок отправки экспедиции из Оренбурга – конец марта – начало апреля 1858 г., с тем чтобы прибыть в Амударью не позднее середины июня, пока река не обмелеет.

Таким образом, истинные цели посольства Игнатьева состояли не только в установлении дипломатических и торговых отношений с Хивой и Бухарой, но в укреплении политического влияния России в Средней Азии и ослаблении там позиций Англии. При необходимости предполагалось и употребление силовых методов.

Для руководства подготовкой экспедиции был создан комитет во главе с великим князем Константином Николаевичем. Было решено не соединять посольство с экспедицией Ханыкова, подготовить к весне Аральскую флотилию под командованием адмирала А. И. Бутакова. Подготовку же состава экспедиции, ее материальной части, военных сил возложить на оренбургского генерал-губернатора А. А. Катенина. Таким образом, Игнатьев, уехавший за границу, непосредственно не участвовал в подготовке посольства, что привело впоследствии к известным трудностям. Как писал Игнатьев позднее в своих воспоминаниях, Бутаков «считал Аральское море и впадающую в него Амударью своим исключительным достоянием, собираясь заведовать всеми изысканиями и стяжать исключительную славу, сопряженную со входом в эту реку первых русских военных судов», а Катенин, человек очень амбициозный, «смотрел на Оренбургскую степь и прилежащие ханства, как на свою вотчину»[59]. Он сам хотел руководить экспедицией, и назначение Игнатьева было ему неприятно. Катенин решил направить к ханствам крупный военный отряд и рассматривал посольство как часть этого отряда. Между тем Игнатьев требовал, чтобы был сохранен чисто дипломатический характер посольства, ибо военный отряд мог напугать хивинцев.

Прибыв в начале марта 1858 г. в Петербург, Игнатьев столкнулся с тем, что все было решено без него. Составом посольства он остался не совсем доволен, установленный срок отправки посольства из Оренбурга был, по его мнению, слишком поздним. Состав военного конвоя уменьшили, а число чиновников и офицеров в посольстве увеличили, и некоторых лиц Игнатьев считал совершенно бесполезными. Аральская флотилия располагала не таким большим количеством судов, на которое он рассчитывал. В ее составе было два железных парохода, построенных в Швеции, – «Перовский» (с 5 пушками) и «Обручев» (с 2 пушками), 3 баркаса и 5 шлюпов, не считая малых гребных судов[60]. В распоряжение посольства не могли быть отданы все суда.

19 апреля 1858 г. Игнатьев получил верительные грамоты и инструкции МИД и Военного министерства и выехал в Оренбург, куда прибыл 1 мая. В полученной им инструкции МИД от 18 апреля основными задачами посольства назывались:

1. Изучение ситуации в Средней Азии.

2. Упрочение влияния России в ханствах.

3. Расширение и улучшение условий русской торговли.

4. Уничтожение влияния англичан.

5. Свободное плавание русских судов по Амударье. «Открытие судоходства на этой реке составляет важнейшее из всех поручаемых вам дел, – говорилось в инструкции. – О достижении его будете стараться всеми возможными средствами»[61].

В устной беседе Ковалевский сказал Игнатьеву, что главная цель экспедиции – исследование Амударьи вплоть до Балха, изучение ее долины для заселения, исследование возможностей развития пароходства и торговли. «Конечной целью наших действий, – добавил он, – искать удобнейший путь в Индию по рекам Сыру и Аму или через Кашгар. Так как на Персию надеяться нам нельзя, то желательно достигнуть самостоятельного пути для будущих действий»[62]. Ковалевский одобрил также мысль Игнатьева о заключении оборонительного союза между Персией, Бухарой и другими независимыми ханами (исключая Коканд и Хиву, враждебно относившихся к России) «с целью, неприязненной против Англии», и полагал, что надо к этому стремиться.

Таким образом, перед посольством ставились главным образом политические цели. Этому соответствовала и другая задача – внушить властям среднеазиатских ханств опасения насчет политики Англии и уверить их в том, что она стремится обратить ханства в колонии по типу Индии. Посольство должно было также вести наблюдение за действиями англичан, в особенности в Бухаре.

Игнатьеву предписывалось в инструкции также добиться прекращения действий Хивы, подстрекающих кочевые племена (туркмен, каракалпаков и др.) нападать на русские караваны и почты, а в Бухаре потребовать возвращения русских пленных. МИД предлагал Игнатьеву не давать положительного ответа бухарскому эмиру, если он обратится за помощью в борьбе против Коканда. В отношении торговли следовало добиться уменьшения пошлин на русские товары (которые достигали до 10 % стоимости товаров, что делало русскую торговлю невыгодной). Пошлины требовалось снизить на 50 % и взимать их не на границе, а в месте продажи с продажной цены. Предлагалось также добиться разрешения на пребывание русского торгового агента в Хиве и Бухаре. Таким образом, уравнивались бы права русских и среднеазиатских купцов. Последние давно уже могли торговать по всей России и иметь постоянные магазины на Макарьевской ярмарке. Их товары (хлопчатобумажные ткани, шелка и др.) облагались гораздо меньшей пошлиной, вывозили же купцы не русские промышленные изделия, а золотую монету, что было также невыгодно для России.

Вопреки предложениям Игнатьева о возможности применения силовых методов инструкция требовала не придавать значения неприязни хивинцев, вести себя с ними осторожно, суда в Амударью вводить также осторожно, чтобы избежать ареста миссии. «Никаких видов на расширение наших владений не имеется», – подчеркивала инструкция. Таким образом, МИД придерживался осторожной политики и не предполагал пока никаких наступательных действий в регионе.

Инструкция Военного министерства предписывала производить сбор топографических, статистических и военных сведений в бассейне Амударьи, данных о путях сообщения в Хиве, Бухаре и из этих ханств в Персию, Афганистан, Коканд и Индию, а также о туркменских племенах и по возможности установить контакты с туркменскими старшинами.

В случае успеха посольства Игнатьеву предлагалось заключить с хивинским ханом и бухарским эмиром официальные акты о дружественных отношениях с Россией, но не в виде договоров, а в виде подписанных правителями статей (условий), предложенных Россией.

Прибыв в Оренбург, Игнатьев вступил в сложные отношения с Катениным. Последний был близок с отцом Игнатьева – П. Н. Игнатьевым. Сама идея посольства в Хиву и Бухару в принципе одобрялась Катениным, но он считал, что в первую очередь надо направить силы против Коканда и, заняв города Ташкент и Туркестан, укрепить Сырдарьинскую оборонительную линию (эта идея была реализована позднее, в середине 60-х гг.). Поэтому Катенин, знакомя Игнатьева с положением в Средней Азии, советовал ему, вопреки инструкции МИД, в случае обращения бухарского эмира, воевавшего с Кокандом, к России за помощью обусловить эту помощь передачей России Ташкента и Туркестана[63].

Катенин хотя и энергично занимался подготовкой посольства, но затянул ее, и выступление пришлось отложить до 15 мая. Состав подобранных им членов посольства также не совсем удовлетворял Игнатьева. Преследуя цели улучшения торговли, посольство оказалось без соответствующих специалистов, и Игнатьеву самому пришлось разыскать торгового агента. В своих воспоминаниях он писал: «Отсутствие подготовленных и образованных коммерческих агентов при посольстве было весьма прискорбно и лишило меня возможности извлечь ту пользу для торговых сношений России с ханствами, какую я предполагал»[64].

Катениным были подобраны переводчики, плохо знавшие персидский язык (дипломатический язык в Хиве и Бухаре). Они владели только татарским языком. По настоянию Игнатьева в состав миссии включили знающего персидский язык драгомана Баньщикова. Не было горного офицера или хотя бы штейгера, нужных для разведки полезных ископаемых. В то же время часть членов посольства была совершенно бесполезна. Игнатьев писал отцу 11 мая 1858 г.: «Орда, меня сопровождающая, приводит меня в отчаяние. Наивны, как малые дети, и помощи от них весьма мало»[65].

15 мая миссия вышла из Оренбурга в составе Игнатьева, секретаря Е. Я. Килевейна, дипломатического чиновника при оренбургском генерал-губернаторе М. Н. Галкина, двух офицеров Генштаба – капитана Салацкого и штабс-капитана Н. Г. Залесова, офицеров-топографов капитана Яковлева и подпоручика Зеленина, лейтенанта флота А. Ф. Можайского (будущего изобретателя первого самолета), астронома Струве, представителя Академии наук востоковеда П. И Лерхе, двух переводчиков, торгового агента и др., всего 27 чел. 14 чел. составляла прислуга, 125 чел. – конвой. Экспедиция располагала 202 лошадьми и 559 верблюдами[66]. В ее распоряжении было 22 повозки, лазаретная фура и полевая кузница. Всем членами миссии полагалась хорошая оплата – от одного до трех рублей в сутки. Запас продовольствия и фуража был сделан на 2 месяца. Для среднеазиатских ханов и их окружения был закуплен большой запас подарков, правда, мало соответствующих вкусам восточных владетелей (органы, люстры, зеркала, шарманки и проч.). Предвидя это, Игнатьев еще в Париже и Лондоне за свой счет купил дорогие пистолеты, гравюры, подарки для гарема и детей.

Чтобы лучше организовать работу многочисленного посольства, Игнатьев четко распределил обязанности между его членами: Залесову было поручено вести дневник посольства, статистику, составлять военно-статистическое описание, Килевейну – журнал дипломатической переписки и заведование казной, Галкину – сношения с пограничными властями и казахскими племенами, а также сбор торговых сведений, Лерхе – сбор этнографических, лингвистических и археологических данных. Впоследствии Игнатьев отмечал, что члены посольства постепенно приобрели необходимые навыки и удовлетворительно справлялись со своими обязанностями. При отъезде к посольству присоединился студент Петербургского университета Зоммер, который по собственному желанию сопровождал его до Арала, занимаясь сбором естественно-научных данных[67].

Генерал-губернатор Катенин с военным отрядом все же решил сопровождать караван, растянувшийся на две версты, но, как вспоминает Игнатьев, с большим трудом удалось уговорить его следовать поодаль и только до устья Эмбы.

Начиная путь, Игнатьев хотя и держался внешне бодро, но в глубине души испытывал неуверенность. Он писал отцу: «Иду даже на полную неудачу с твердою решимостью сделать все человечески возможное, чтобы исполнить волю государя, а об успехе и не думать, предоставив слепо воле Божией и себя самого, и результаты моей поездки. Может быть, назовут меня по возвращении дураком (что, признаюсь, было бы величайшим для меня наказанием) и оклеймят мои усилия – постараюсь безропотно это перенести»[68]. Такие же настроения были характерны и для других членов миссии, которые направлялись в места, «где было дикое варварство и отсутствовало понятие о международном праве», где их могло ожидать столкновение со «среднеазиатскими владетелями, у которых игра в жизнь и смерть человека есть не более как шутка»[69]. Однако все держались мужественно. 31 мая экспедиция достигла устья Эмбы. Здесь состоялась встреча Катенина с туркменским ханом Ата-Мурадом, который просил о русском покровительстве. Это совсем не обрадовало Игнатьева, который опасался, что хивинцы, воюющие с туркменскими племенами, враждебно встретят русское посольство. До них уже дошла весть о большом отряде Катенина, сопровождающем посольство, который был принят за авангард русской армии, идущий на Хиву. Все это впоследствии осложнило положение Игнатьева в Хиве.

Военный опыт очень пригодился Игнатьеву. За более чем месячный переход по степям и пустыням удалось избежать болезней и падежа скота. Этому способствовала рациональная организация переходов. Игнатьев начал движение с небольших переходов, постепенно увеличивая их (с 20 до 40 верст в день). Караван двигался только до полудня, а затем все располагались на отдых и ночлег. У казахов была куплена хорошая корова, и утром и вечером члены миссии пили какао и парное молоко.

Игнатьев следовал верхом впереди конвоя, члены миссии также ехали верхами. При вступлении в степь, где были казахские кочевники и можно было ожидать нападений, Игнатьев отдал приказ о перемещении членов миссии в середину каравана и о вооружении прислуги, находившейся при повозках. На ночлег все повозки выстраивались в каре, внутри которого располагались лошади. В случае тревоги все члены миссии должны были собраться в палатке Игнатьева[70]. Правда, эти меры предосторожности оказались излишними: на караван нападений не было.

12 июня экспедиция достигла берегов Аральского моря (залив Чернышова), где посольство должно было пересесть на пароходы Аральской флотилии «Перовский» и «Обручев». Но их не оказалось в условленном месте, и пришлось отправиться по берегу Арала сухим путем. С пароходом «Перовский» встретились только 18 июня, «Обручев» же должен был подойти позднее к устью Амударьи. Ввиду этого на «Перовский» погрузили лишь подарки и тяжелое оборудование в сопровождении некоторых членов миссии, остальные отправились дальше караваном вдоль Арала по нагорью Усть-Юрт. Место встречи было назначено в заливе Абугир близ устья Амударьи, где к пароходу должна была присоединиться часть других судов флотилии и войти в Амударью.

Первоначально Игнатьев хотел попасть в Хиву через г. Куня-Ургенч, но ввиду боев хивинцев и туркмен в этом регионе решил отправиться в г. Кунград, находившийся в дельте Амударьи. Пароходу было приказано плыть в Кунград, разведав при этом неизвестное побережье Абугирского залива. Посольство же отправилось в Кунград сухим путем в сопровождении хивинского конвоя, высланного навстречу миссии. 28 июня посольство прибыло в Кунград. Встречено оно было кунградскими властями недружелюбно.

Положение в Хивинском и Бухарском ханствах было напряженным. Бухара воевала с Кокандом, Хива – с туркменскими кочевниками, г. Куня-Ургенч и другие города были осаждены отрядами туркменского хана Ата-Мурада, находившегося в связях с Катениным. Это еще больше увеличивало подозрительность хивинцев. Вход русских судов в Амударью был запрещен.

Учитывая политическое положение в Хиве и Бухаре, Игнатьев еще в пути послал несколько писем Ковалевскому, где советовался относительно линии своего поведения. Так, в письме от 24 мая он предполагал в случае отказа ханов от предоставления привилегий русской торговле заявить вообще о прекращении торговых отношений. Что касается возможной просьбы бухарского эмира о помощи в борьбе против Коканда, Игнатьев разделял идею Катенина обусловить эту помощь получением Ташкента. Игнатьев предлагал также обещать хивинскому хану выплачивать 2,5 % пошлины с товаров, перевозимых российскими судами, если он разрешит плавание последних по Амударье[71].

Ответ Горчакова на это письмо, написанный 19 июля и полученный Игнатьевым только 26 сентября (когда последний уже готовился к выезду из Бухары), требовал смягчения позиции в отношении русской торговли (в случае отказа дать ей привилегии не прибегать к явным угрозам, а только намекнуть ханам о возможности отмены преимуществ среднеазиатских купцов в России. Иначе, считал Горчаков, пострадает и наша торговля). Предложение об уплате Хиве 2,5 % пошлины за проходящие русские суда было одобрено Министерством финансов.

Что же касается помощи Бухаре против Коканда, то Горчаков был категорически против: «Не желая, с одной стороны, в настоящее время распространения наших азиатских владений вооруженною рукою и будучи убеждены, с другой, что бухарский эмир не может быть нам надежным союзником, мы не имеем повода к принятию участия в войне его с Кокандом»[72]. Однако прошло несколько лет, и Россия, соединив Сырдарьинскую и Сибирскую укрепленные линии и заняв Ташкент и Туркестан, по сути дела, получила часть Кокандского ханства, против чего так выступал МИД. Горчакову удалось только оттянуть русское наступление, но не предотвратить его.

Еще находясь в пути, Игнатьев узнал о нежелании хивинцев допустить вход русских судов в Амударью. Это ставило под удар одну из главных целей экспедиции – исследование течения реки и водного пути к Афганистану. И хотя комитет по организации экспедиции в Петербурге разрешил ввод судов только с согласия хивинского хана, Игнатьев решил пренебречь этим и ввести пароходы «Перовский» и «Обручев» в Амударью, не дожидаясь официального отказа хана, поставив, таким образом, хивинцев перед фактом.

Из Абугирского залива он направляет письмо хивинскому мехтару (министру иностранных дел), где излагает задачи своей миссии и обосновывает необходимость ведения русских судов в Амударью тем, что, во-первых, они везут громоздкие подарки для ханов, во-вторых, что миссия будет следовать на судах до бухарских владений, так как переход в Бухару по пескам Кызыл-Кума невозможен для большого посольства[73]. Подобное же письмо было направлено кунградскому градоначальнику. Одновременно Игнатьев предписывает Бутакову прибыть в Кунград 25–26 июня ко времени предполагаемого приезда туда миссии; при этом произвести «общее обозрение и возможно подробное исследование фарватера реки», а также сделать топографический очерк прибрежной части Хивинского ханства. Для этого на пароход «Перовский» перегрузить фотографические инструменты и взять фотографа подпоручика Муренкова[74]. На «Перовском», как уже говорилось, находились все подарки ханам, громоздкость и драгоценность которых выставлялась предлогом для перевоза их водным путем. Однако расчет Игнатьева не оправдался. Прибыв в Кунград, он не нашел там пароходов: Бутаков долго не мог в камышах и плавнях найти судоходного рукава реки, а тот, который был отмечен на карте 1848 г., оказался заросшим и обмелевшим. Игнатьев, прождав неделю, решил отправиться в Хиву на предоставленных хивинцами лодках, которые тянули бечевой. Русский конвой поехал на лошадях берегом. Оставаться миссии далее в Кунграде было невозможно из-за враждебного отношения хивинцев. Последние перехватили письма Катенина к туркменским племенам и считали, что туркмены заключили союз с Россией против Хивы. Приветственный пушечный салют в Абугирском заливе, произведенный подошедшими сюда остальными судами Аральской флотилии, был принят в Хиве за начало военных действий. Подозревали, что миссия ожидает пароходы, чтобы захватить Кунград. Хивинский хан стал собирать войско, ожидая нападения.

В своих воспоминаниях Игнатьев обвинял Бутакова в том, что тот «лишил посольство того содействия, на которое рассчитывали в Петербурге при моем отправлении и на котором я основывал все свои соображения»[75]. Однако он признавал заслугу адмирала в том, что тот капитально исследовал устье Амударьи до Кунграда и составил карту дельты реки.

Прибытие пароходов в Кунград было враждебно встречено хивинцами. Простояв в Кунграде несколько дней, пароходы, выгрузив подарки, отправились обратно, ибо началось обмеление реки и Бутаков боялся, что не сможет выйти в Аральское море. Это несколько успокоило хивинцев.

Плавание на лодках оказалось тяжелым. Как вспоминал Н. Г. Залесов, плыли «день и ночь в усиленной испарине, под страшным палящим солнцем, в открытой лодке и притом подвигаясь, как рак», со скоростью 2–3 версты в час, одолевали комары[76]. Другой участник экспедиции, Е. Я. Килевейн, писал, что из-за опасения встречи с туркменами и для сокращения пути плыли по каналам и протокам, и лодки медленно продвигались через камыши. Осматривая берега, участники экспедиции видели, что все селения и города по берегам реки были разорены туркменами, молодые хивинцы угнаны в плен, а в аулах оставались только старики и дети[77].

Несмотря на тяжесть пути, члены посольства тайно от хивинцев производили обмеры реки и топографические съемки берегов. А. Ф. Можайский определил координаты Хивы.

18 июля миссия прибыла в Хиву, где была встречена весьма прохладно. Ее поместили в загородном доме. В течение 10 дней Игнатьев ждал, когда приедет казачий конвой, идущий берегом, и привезут подарки, за которыми хан послал обоз в Кунград. Он хотел предстать пред ханом во всеоружии. 28 июля состоялась первая аудиенция, на которой хану были вручены верительные грамоты и представлены члены посольства. Н. Г. Залесов характеризовал хивинского хана Сеид-Магомета как человека жестокого и подозрительного, держащего придворных в страхе[78]. Подозрительность его усугублялась тем, что два года назад его предшественник был убит во время аудиенции туркменским послом. Игнатьев, находясь под тяжелым впечатлением после приема, вечером того же дня писал отцу: «Унизительно и глупо заставлять русского представителя говорить с такими негодяями, как хивинцы, и считаться с ними на равной ноге. В такие страны посылать посольства не следует, а снаряжать нечто более внушительное»[79]. Члены посольства, опасаясь за свою жизнь, уговаривали его вернуться в Оренбург, тем более что топографическая съемка низовьев Амударьи и изыскательские работы были проведены. Но Игнатьев, хотя и признавал, что поездка в Хиву была слишком рискованной, не хотел пока оставить дело без завершения. Наконец, миссии отвели резиденцию в городе, но члены миссии жили в полной изоляции. Началось томительное ожидание. Несмотря на то что Игнатьев неоднократно заявлял о мирных целях миссии, хивинцы ему не доверяли. В Хиве распускались нелепые слухи о том, что на русских пароходах много оружия, что Катенин выступил в поход на Хиву. Встречаться с Игнатьевым хан отказывался, а его ближайшие министры не смели даже разговаривать с русскими. Членам миссии не разрешалось выходить в город, почта из России не доставлялась. В письме к Е. П. Ковалевскому от 20 августа 1858 г. Игнатьев писал, что «в народе ходили самые нелепые слухи о действиях русских, и всякий проходящий хивинец считал обязанностью ругать нас и рассыпать угрозы, напоминая о судьбе Бековича»[80]. Тяжелое положение посольства поколебало намерение Игнатьева продолжать экспедицию. Он был уверен, что и в Бухаре встретит подобный прием. В направленной им в МИД записке он выражал сомнения в успешности поездки в Бухару и предлагал весной следующего года послать в Бухару четыре судна, а пока вернуться в Оренбург. Разрешение МИД на возвращение миссии было дано, но дошло до Игнатьева с большим опозданием, когда он был уже в Бухаре.

Однако положение постепенно менялось. Хану понравились подарки. Вскоре он убедился и в нелепости распускаемых слухов. Членам миссии было дано разрешение выходить в город. Доставили почту. Было очевидно, что хан все-таки не хотел ссориться с могущественным соседом.

2 августа состоялась вторая аудиенция хана, на которой Игнатьев передал ему «Обязательный акт» с условиями русско-хивинского соглашения, предложенными Россией. Проект акта был написан Игнатьевым и утвержден МИД. В шести статьях акта Хиве предлагалось дать обязательство не предпринимать враждебных действий против России, не настраивать против нее туркменские, казахские и каракалпакские племена, обеспечить безопасность русских торговых караванов и имущества российских подданных в Хиве. В ответ Россия отказывалась требовать возмещения убытков, понесенных при грабежах русских караванов в прошлом. Хивинским купцам были обещаны преимущества, данные ранее купцам других азиатских стран. Разрешалось постоянное пребывание в Оренбурге хивинского торгового агента. В свою очередь, предлагалось пребывание в Хиве русского торгового агента и устройство караван-сарая. Товары из России должны были облагаться 2,5 %-ной пошлиной с продажной цены, взимаемой один раз при ввозе их в Хиву.

Особый пункт содержал требование свободного плавания русских судов по Амударье, причем хан мог брать 2,5 %-ную пошлину в свою пользу с перевозимых пароходами товаров.

Хивинским подданным, женившимся в России на мусульманках, разрешалось вывозить свои семьи в Хиву в случае согласия последних[81].

Хану предлагалось подписать эти условия.

Переговоры шли медленно. В итоге Игнатьеву удалось убедить хана принять почти все условия. Он даже превысил требования «Обязательного акта» об оценке привозимых из России товаров, договорившись, что она будет производиться не при их ввозе, а после продажи. Товары, посланные с караваном миссии одним из оренбургских торговых домов, были быстро распроданы в Хиве по этим правилам, и 2,5 %-ная пошлина с них составила 105 червонцев, в то время как по старым правилам надо было уплатить 520 червонцев. «Ежели бы нам удалось добиться чего-либо подобного в Бухаре, то первенство наше на среднеазиатских рынках и уничтожение перевеса торговцев магометанского вероисповедания над природными русскими было бы почти обеспечено», – писал Игнатьев Ковалевскому[82].

Однако допустить плавание русских судов по Амударье хан решительно отказался. Этого не хотели хивинские купцы, страшась конкуренции, но главное заключалось в опасении, что допуск русских судов преследует цель завоевания ханства. В 1858 г. Россия таких целей еще не ставила, но Игнатьев предполагал их в перспективе. В письме к Ковалевскому от 20 августа 1858 г. он замечал: «Нам рано или поздно придется занять устье р. Аму и построить там укрепления для облегчения плавания наших судов»[83].

МИД возражал против применения силы. Ковалевский предупреждал Игнатьева: «Сделайте, что можете сделать, но только не войну. Легко ее начать, да нелегко вести»[84].

Хивинцы, опасаясь, что русские суда войдут в реку, стали принимать меры к постройке крепости в устье и прорытию каналов для обмеления Аму. Одновременно хан предъявил Игнатьеву требование о возвращении кочевавших в российских владениях каракалпаков и установлении границы с Россией по Сырдарье. От обсуждения этих вопросов Игнатьев уклонился, ссылаясь на неимение полномочий.

Встречные требования хана возмутили Игнатьева. Он заявил, что Россия может ввести суда в Амударью и без разрешения хивинцев. (Еще раньше, предвидя отказ хивинцев, он писал отцу, что с величайшим удовольствием весной следующего года возглавил бы экспедицию по занятию низовьев Амударьи и прошел по ее течению к индийской границе[85]). Это было отступлением от инструкции МИД, которая требовала введения судов только с разрешения хана. Настойчивость и твердость Игнатьева, его убеждения в преимуществах дружбы с Россией подействовали было на хана, который, как показалось Игнатьеву, уже готов был согласиться на пропуск судов. Однако в это время до хана дошли известия о промерах и топографических съемках реки, сделанных русскими. Кроме того, ему не понравилась просьба Игнатьева отпустить пленных персидских солдат (о чем ходатайствовал перед Россией персидский шах): персидские пленники являлись рабочей силой, на которой строилось все благополучие Хивы. На 500 тыс. чел. коренного населения в ханстве было 200 тыс. рабов. Масла в огонь подлило известие о том, что в Кунграде на русском пароходе укрылся беглый персидский пленник, которого Бутаков решительно отказался выдать. Все это вкупе с требованиями владетелей Бухары и Коканда, которые, по словам хивинского хана, не разрешали ввод русских судов в Амударью, привело к твердому отказу последнего пропускать суда. Игнатьев понял, что дело проиграно. Чтобы соблюсти приличия и показать, что он покидает Хиву без злобы, посланник 23 августа устроил в резиденции посольства прием для важнейших сановников Хивы. Гости получили подарки, а кроме того, унесли в рукавах своих халатов многие предметы из дорогого сервиза, который Игнатьев вез с собой.

24 августа хан дал прощальную аудиенцию посланнику. Опасаясь за свою жизнь, Игнатьев поехал во дворец с двумя казаками, а конвою приказал готовиться к отражению нападения. Перед дворцом для устрашения посланника были посажены на кол два человека.

Хан заявил, что условием ввода судов в Амударью будет признание за Хивой территорий до Сырдарьи, Эмбы и Мерва. Это означало, что Хива претендует на уже освоенную русскими часть земель по Сырдарье и Эмбе, а также на владения туркменских племен. После отказа Игнатьева ему посоветовали быть сговорчивее, ибо он находится во власти хана. «Я ответил, – писал в своих воспоминаниях Игнатьев, – что у государя много полковников и что пропажа одного не произведет беды. Задержать же меня нельзя. Я вынул пистолет и пригрозил убить всякого, кто ко мне подойдет. Хан испугался, и я вышел»[86].

Наутро посланный от хана привез ответ на русские условия в запечатанном конверте на имя Александра II. Хан прислал также подарки для царя – богатый ковер и двух скакунов. Копии ответа Игнатьев не получил, но ему объяснили, что в нем хан ставил условием своего согласия на плавание русских судов признание границы с Россией по Сырдарье и Эмбе. Хивинцы прекрасно понимали невозможность этого, но такое требование давало им основание к отказу фактически допустить русских в свои владения.

28 августа 1858 г. посольство отправилось в Бухару. Перед отъездом Игнатьев написал обширное письмо Ковалевскому, где излагал причины неудачи миссии. Он указывал и на воинственность Катенина, и на нерасторопность адмирала Бутакова, и на поломанные в пути подарки. Но главное, по его мнению, заключалось в том, что хивинцы «ослеплены верой в свою недосягаемость», поэтому всякие переговоры с ними бесполезны. Игнатьев сообщал также, что Хива собирается направить в Петербург свое посольство для переговоров о границе и о направлении русских мастеровых и механиков для обучения ремеслам и даже постройки парохода, но советовал не пускать это посольство дальше Оренбурга, пока не будет письменного согласия хана на все русские условия[87]. Посольства из Средней Азии для России невыгодны, добавлял он, так же, как и бесполезны временные миссии. Одновременно Игнатьев отправил письмо Бутакову, где просил до 15 сентября пробыть в устье Амударьи и скрытно от хивинцев производить промеры и съемки[88].

Хивинский хан скрепя сердце отпустил посольство в Бухару. Он неоднократно предлагал миссии вернуться в Оренбург или по крайней мере в форт № 1 на Арале. В Хиве распускались слухи, что туркменские кочевники собираются ограбить караван миссии по пути в Бухару. Залесов писал перед отъездом: «Мы каждый день получаем сведения, что на ханских советах трактуют, как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку туркмен, которая передушила бы нас где-нибудь по дороге из Хивы»[89].

Путь в Бухару пролегал частично по берегу Амударьи до г. Чарджоу, откуда надо было следовать на северо-восток до Бухары по пескам и где действительно орудовали разбойничьи шайки, грабящие караваны.

Игнатьев был в крайне подавленном состоянии. Залесов свидетельствовал, что он «немало перенес за это время тяжелых ударов и даже огорчений и уходил из Хивы, не подписав трактат. Но сожалеть ли об этом? И к чему бы повел этот трактат, если б он не был поддержан с нашей стороны силой? Доказанное уже дело, что среднеазиаты никаких трактатов не исполняют, если за трактатом не стоит угроза, которая во всякую минуту может быть приведена в исполнение»[90]. Как и Игнатьев, Залесов считал среднеазиатских владетелей коварными и вероломными, признававшими только силу и не имевшими никаких понятий о нормах международного права. Это было недалеко от истины, как и мысль о бесполезности временных посольств и договоров. История русских посольств в Хиву и Бухару в 30–40-е гг. XIX в. подтверждала, что все договоренности, которые были заключены с ханствами посольствами А. П. Бутенева и Данилевского, не выполнялись. Ханы видели в русских угрозу своей власти, которая постепенно надвигалась с севера на их владения. Русские власти распространяли свое влияние на подвластные среднеазиатским ханствам кочевые племена и также нарушали договоры. Если в 1842 г. во время приезда в Хиву миссии Данилевского граница с Хивой была установлена по Сырдарье, то к моменту миссии Игнатьева русские уже были на р. Янадарья, находящейся к югу от границы (ныне Жана-Дарья).

Караван миссии, отправившийся в Бухару, состоял из 170 верблюдов. К нему примкнули еще два торговых каравана по 50 верблюдов каждый. Путь шел по левому, нагорному, берегу Амударьи. До бухарских владений миссию сопровождал хивинский конвой. По дороге продолжали делать съемки берегов реки. При отъезде из Хивы Игнатьев послал письмо бухарскому везирю Мирзе-Азису (сам эмир находился в войсках, так как Бухара воевала с Кокандом). Он сообщал о своем пребывании в Хиве и постарался представить действия хивинцев таким образом, чтобы восстановить против них эмира (например, писал о том, что хивинцы свой отказ пропустить русские суда объясняли давлением на них Бухары). Игнатьев не погрешил против истины, но полагал, что акцент на подобные факты осложнит и без того не очень приязненные отношения между двумя владетелями. Этот дипломатический прием впоследствии вошел в арсенал средств, которыми оперировал Игнатьев-дипломат, и дал основания обвинять его в коварстве и хитрости. Однако иногда он срабатывал безошибочно.

Когда караван перешел на правый берег Амударьи, Игнатьев получил письмо из МИД, разрешавшее ему вернуться, но, как он писал в своих воспоминаниях, не воспользовался им, «опасаясь обвинений в трусости и неудаче»[91].

В составе конвоя многие казаки болели лихорадкой, один из них умер. Не обошла лихорадка и некоторых членов миссии. Заболевшего астронома Струве пришлось отправить к Бутакову на пароход в устье Амударьи. Больных везли в повозках. Игнатьев всячески поддерживал бодрость духа конвоя и членов миссии, заставлял песенников петь песни, шутил и балагурил. В одну из ночей караван подвергся нападению туркмен, но их разогнали выстрелами сигнальных ракет. Это ободряюще подействовало на всех, болезнь неожиданно прекратилась. «Доктор был очень смущен неожиданным для него результатом нравственно-нервного лечения», – писал Игнатьев. Однако об инциденте распространились преувеличенные слухи, а в Петербурге уже говорили о смерти Игнатьева[92]. Чтобы отразить нападения, Игнатьев распорядился перестроить караван: верблюды шли не одной, а четырьмя колоннами, ночами становились в каре, внутри которого помещались лошади. Конвой также ехал сомкнутым строем.

В г. Каракуле недалеко от Бухары караван был встречен почетным бухарским конвоем и 22 сентября торжественно вступил в Бухару при огромном стечении народа. Игнатьев, зная, что пышность и торжественность имеют большое значение в Азии, постарался как можно более эффектно обставить въезд посольства в город: полицейские шестами расчищали дорогу от толпы, впереди шествовал конвой из 12 казаков, затем 8 бухарских советников, Игнатьев на рослом коне и члены посольства в мундирах, завершали шествие 10 казаков в высоких шапках и 12 драгун. Все это произвело впечатление на бухарцев.

Вот как описывал въезд в Бухару Залесов: «Справа и слева около нас бежало множество блюстителей порядка с длинными белыми палками. Но ни эти последние, ни те, которые ехали верхом, решительно не могли удержать в порядке народ, который давил нас с боков, напирая с тыла, и совершенно заграждал путь, переливаясь, как волна, с одной улицы на другую. Спотыкаясь и падая в песок, любопытные, кроме того, целыми кучами сталкивались в канавы, придавливались к заборам и получали ловкие удары в спину, в шею и преимущественно в бритую голову. Но ничего не помогало, и правоверный, только лишь побывавший в песке или луже и с помощью полицейских украсивший свою физиономию волдырями, через несколько минут опять проталкивался к поезду и бежал около него с самым веселым лицом»[93]. Без сомнения, эта картина наполняла радостью сердце Игнатьева. Впечатление от приезда посольства могущественного северного царя было колоссальным и надолго запомнилось жителям Бухары. В своей дальнейшей дипломатической деятельности Игнатьев нередко прибегал к таким эффектным выездам, считая, что этого требует престиж России.

В Бухаре посольство встретило совершенно иной прием, чем в Хиве. Так как эмир отсутствовал, то Игнатьев сейчас же начал переговоры с везирем Мирзой-Азисом, который фактически управлял делами ханства. Из уважения к российскому посланнику везирь вел переговоры на европейский лад, то есть сидел на стуле, а не на ковре. Предложения русской стороны мало чем отличались от тех, которые были представлены Хиве: уменьшение на 50 % торговых пошлин и справедливая оценка товаров, допуск временного торгового агента и устройство караван-сарая для русских купцов, освобождение русских пленных, наконец, разрешение плавания русских судов по Амударье. Относительно торговых вопросов в целом везирь не возражал. Со своей стороны он просил взимать в Оренбурге с бухарских торговцев 5 %-ную пошлину. Но эта просьба была Игнатьевым отклонена под благовидным предлогом. Он даже умолчал о тех уступках в торговых делах, которые предписывала ему инструкция МИД.

Затем продолжались переговоры с эмиром Насруллой, который вернулся в Бухару 11 октября. Эмир согласился возвратить пленных. Однако не все из них хотели вернуться в Россию. Многие пленные приняли ислам, женились, и их оставили в Бухаре, объявив, что они находятся под покровительством эмира как русские подданные. Согласились вернуться на родину лишь 11 человек, но Игнатьев считал, что важно было принятие эмиром принципиального решения о возвращении пленных. Эмир дал согласие и на установление 5 %-ной пошлины с товаров, ввозимых из России, и на устройство караван-сарая, и на пребывание торгового агента, и даже на свободное плавание русских судов по Амударье, а в случае сопротивления этому хивинцев обещал совместно с русскими властями предпринять меры для ликвидации препятствий.

Одной из главных тем переговоров был вопрос об английских происках в Средней Азии. Еще от везиря Игнатьев узнал о том, что в Бухару прибыли два англичанина, выдающие себя за афганских купцов, а трое проживали в городе под видом индийцев. Об этом он шифром донес Катенину и в Военное министерство. «Делаю бухарцам надлежащие внушения относительно действий англичан в Азии», – сообщал посланник[94]. 16 октября он докладывал Катенину об успешных переговорах с эмиром и добавлял: «Английскому агенту здесь не удается, и он уже собирается ехать обратно в Кабул»[95]. Еще находясь в Хиве, Игнатьев узнал, что несколько англичан обучают в Коканде артиллерийскую команду. В Бухаре эти сведения подтвердились показаниями пленных русских солдат. В Бухаре опасались англичан, стремящихся к проникновению в ханство, преследуя экономические и стратегические цели. Кроме того, Англия поддерживала афганское продвижение в Южном Туркестане, что не могло не беспокоить бухарского владетеля. Поэтому он сочувственно прислушивался к рассказам Игнатьева о действиях англичан в Индии и Китае и о грозящих Бухаре опасностях в случае английской экспансии. В Бухаре симпатизировали восставшим сипаям и выражали недоверие афганскому эмиру Дост-Мухаммеду, как ставленнику англичан. Эмир Насрулла заявил Игнатьеву, что не будет принимать английских посланцев и посоветует Дост-Мухаммеду также не пускать их в Афганистан[96].

Такая позиция эмира объяснялась в том числе его надеждой на помощь России в борьбе с Кокандом и Хивой. Эмир даже предложил заключить союз против Хивы и разделить территорию ханства между Бухарой и Россией. Игнатьев благоразумно заявил, что не уполномочен входить в такие переговоры, хотя и намекнул, что в случае неприязненных действий Хивы против России последняя может занять устье Амударьи и Кунград. Здесь посланник явно вышел за рамки своих полномочий.

16 октября 1858 г. Игнатьев писал Ковалевскому: «Нам, по-видимому, удалось поссорить хивинцев с эмиром, и он не прочь поделить с нами Хивинское ханство, если оно воспротивится свободному плаванию по Аму. Нам можно было бы взять устья и Кунград, подчинив себе каракалпаков, киргиз[97] и туркмен»[98]. Вообще Игнатьев больше склонялся к мнению военных, предпочитавших действовать силовыми методами в среднеазиатском вопросе, чем к осторожной позиции МИД. Да он пока и состоял на военной службе. Без сомнения, Игнатьев уже начинал формироваться как дипломат, но пока это сказывалось больше в методах его действий, чем во взглядах.

В ходе переговоров Игнатьев предложил эмиру отправить вместе с русским посольством при его возвращении в Россию посла, который мог бы вернуться весной уже на пароходе. Согласие эмира было получено. Договорились также о пробной перевозке товаров на пароходе, о сооружении пристани и закупках для пароходов угля.

Эмир всячески подчеркивал свое внимание к миссии. Члены ее свободно разгуливали по городу в европейском платье, их хорошо кормили. Жили они во дворце. Эмир прислал множество подарков: Игнатьев получил арабского скакуна (при приезде в Россию он подарил его наследнику цесаревичу Николаю Александровичу), кашемировую шаль, богатый халат. Все офицеры миссии получили шелковые халаты, а солдаты и казаки – хлопчатобумажные. Императору Александру II эмир послал в подарок слона.

В свою очередь, эмиру были переданы подарки – оружие, часы, подзорная труба. Больше всего ему понравились гравюры, которые Игнатьев преподнес от себя.

30 октября эмир вручил Игнатьеву грамоту Александру II и письмо к Горчакову, где подтверждалось его согласие с предложениями России, а 31 октября миссия выехала из Бухары в сопровождении нового бухарского посланника Наджмеддина-Ходжи. Обратный путь лежал через пустыню Кызыл-Кум. Так как надвигалась поздняя осень, всем казакам была куплена теплая одежда и сапоги. Приобрели новых верблюдов, запасы воды, спирта, продуктов. Н. Г. Залесов сообщал в своих воспоминаниях: «Игнатьев весел и доволен, он получил от эмира все, что желал, даже, может быть, более, чем ожидал. Остальное – дело правительства»[99].

Однако члены миссии покидали Бухару не с таким радостным ощущением. Бухара произвела на них неприятное впечатление. Город утопал в грязи, при дворе царили лесть и самообольщение, за малейшие проступки эмир вспарывал животы своим подданным. «Везде муллы и медресе, и это главная причина застоя», – отмечал Залесов[100].

В существующей литературе обычно говорится о заключении Игнатьевым договора с Бухарой. Однако договора подписано не было. Эмир поставил свою подпись на документе, где перечислялись условия России. Сам Игнатьев писал отцу 30 октября 1858 г., что он не заключил формального договора, так как не мог обещать выполнение требований бухарцев (состоявших главным образом в предоставлении различных торговых льгот бухарским купцам в России). «Я вообще того мнения, что мы уже слишком много делаем уступок и льгот всем иностранцам за счет собственных интересов, чтобы еще делать таковые диким среднеазиатским ханам, которые по милости нашей нравственной слабости и снисходительности смеют относиться к нам на каких-то правах равенства», – писал он. Посланник даже не сделал тех уступок, которые были разрешены МИД. В этом сказалось имперское сознание, присущее Игнатьеву. Он гордился тем, что «отличия, мне здесь оказанные, беспримерны в летописях сношений Бухары с европейцами… Я исполнил свой долг неукоснительно и в этих варварских странах не уронил достоинства нашего дорогого и великого отечества»[101]. Как видим, тщеславие и честолюбие Игнатьева совмещались с его патриотическими чувствами, верностью долгу и сознанием величия своей родины, интересы России всегда были у него на первом месте. Однако эти интересы понимались им только как усиление могущества России, в том числе за счет южных соседей. Он считал нормальным неравноправные отношения с народами, еще не приобщенными к европейской цивилизации, что было характерно для большинства политиков и дипломатов того времени.

Обратный путь длился больше месяца. Дорога пролегала большей частью через пески. В пути Игнатьев сдружился со слоном, иногда и ехал на нем. Он кормил слона на привалах, а тот, увидев Игнатьева, всегда кланялся ему и приветствовал ревом. Когда повозки и орудия отряда М. Г. Черняева, встретившего караван у р. Янадарьи, завязали в песках, слон охотно вытаскивал их. 23 ноября 1858 г. караван прибыл к русской границе в форт № 1 на Сырдарье. Здесь была уже глубокая зима. Реку пришлось переходить по льду. Слона и арабских скакунов, полученных в подарок, на зиму оставили в форте с тем, чтобы весной довести их до Самары, а далее по Волге до Твери.

В форте Игнатьев получил повеление Александра II покинуть караван и ехать в Петербург, так как ему давалось новое важное задание – отправиться в Китай. Сдав все документы и оставшиеся деньги (сэкономлено было 25,6 тыс. руб.), Игнатьев оставил миссию на Килевейна, а сам с Залесовым и своими лакеем и поваром отправился налегке в Оренбург. При отъезде Игнатьев собрал всех членов миссии и конвой и обратился к ним с теплыми словами. Он благодарил их за добросовестную службу в течение семи месяцев, за безропотное преодоление трудностей и лишений. Игнатьев подчеркнул, что ни в Хиве, ни в Бухаре не было ни одной жалобы от местных властей и населения на поведение конвоя, сохранявшего к тому же при всех трудностях веселость и бодрый дух. Казаки и солдаты «сохраняли молодецкий вид, достойно представляя русское воинство»[102]. Особые слова благодарности Игнатьев обратил к офицерам, выполнившим громадную работу изыскательского плана в труднейших условиях. Все солдаты и казаки получили от него денежные награды.

Вообще Игнатьев и во время службы в войсках, и в период дипломатической работы всегда тепло относился к солдатам, прислуге и конвою. Он заботился об их питании, одежде, никогда не применял рукоприкладства, был справедлив, но требователен. Благодаря этому он добивался исключительной дисциплины. Каждый подчиненный твердо знал свои обязанности и четко их выполнял. Неразбериха и разгильдяйство были исключены. Характерно, что во время пути и пребывания в Хиве и Бухаре миссия потеряла только одного казака, умершего от лихорадки, и 5 лошадей, а действовала она в труднейших бытовых и климатических условиях.

Возвращение в Оренбург не обошлось без приключений. Ехали в повозке в сопровождении трех верблюдов и двух вожаков-казахов, указывавших дорогу в снежной степи. По пути попали в буран и сбились с дороги. Провожатые, заявив, что «сам шайтан не найдет теперь никакой дороги», скрылись. Путешественники провели бессонную ночь и сильно обморозили руки и лица. Мороз достигал 20° при пронзительном ветре. К счастью, сбежавшие провожатые наткнулись на кочевавший аул и наутро вернулись со свежими верблюдами[103]. 6 декабря Игнатьев прибыл в Оренбург, где его считали уже погибшим. Здесь не обошлось без споров с Катениным. И Игнатьев, и Катенин сходились на том, что надо предпринимать наступательные действия в Средней Азии. Но Игнатьев считал, что весной следует начать экспедицию против Хивы и отсюда уже осваивать водный путь по Амударье к Афганистану и Индии. Катенин же хотел развивать наступление на кокандские крепости Джулек и Туркестан, с тем чтобы удлинить Сырдарьинскую укрепленную линию и угрожать Коканду.

По приезде в Петербург Игнатьев был принят Александром II и доложил ему о результатах миссии. Несмотря на неудачу в Хиве, они были впечатляющими. Достигнуто соглашение с Бухарой, что было важно для укрепления авторитета России среди племен и народов Средней Азии. Это обстоятельство оценил Горчаков, указав в отчете МИД за 1858 г., что в Бухаре, сильнейшем из среднеазиатских ханств, «мы успели утвердить наше влияние на основаниях, которые, по крайней мере, в настоящую минуту кажутся прочными»[104].

Важнейшим итогом экспедиции явилось исследование устья и течения Амударьи до Чарджоу, что составляло примерно 600 верст вверх по реке. Основные изыскания были проведены А. И. Бутаковым и А. Ф. Можайским. Было доказано, что на исследованном участке возможно плавание пароходов.

Посольство добилось более благоприятных условий для российской торговли с Бухарой. В отчете МИД за 1860 г. Горчаков констатировал, что с Бухарой установились хорошие отношения, развивается торговля. «Московские дома продолжали с успехом свои обороты и с некоторого времени стали отправлять русские произведения в Бухару, где оные весьма выгодно сбываются»[105].

Русское правительство получило ценную информацию о политическом и экономическом положении ханств. Так, Игнатьев составил обширную записку о Хивинском ханстве, где содержались сведения о населении, характере правления, правящей верхушке, духовенстве. Подробно сообщалось о состоянии армии (роды войск, командование, финансирование), финансовом состоянии ханства, порядке землепользования, сельскохозяйственных культурах, состоянии скотоводства. Особое внимание Игнатьев обратил на положение торговли. Отмечая полное отсутствие русских предприимчивых купцов, торгующих с Хивой, он рисовал заманчивые перспективы взаимовыгодной торговли: «Без торговли с Россией хивинцы обойтись не могут. Все необходимые товары, как-то: железо, сталь, чугун, медь, юфть, сукна, ситцы, миткаль, коленкор, чалмы, нанка, трико, бумага, сахар и пр. они получают из России»[106]. Игнатьев делал вывод, что следует обратить внимание на вывоз таких товаров из Хивы, как мясо, овчина, верблюжья шерсть, кунжутное масло, а также через Хиву получать афганские товары – пряности, мумие и др. Посланник отмечал, что английский текстиль, продающийся в ханстве, значительно уступает русскому.

Игнатьев считал, что Россия должна усилить свои позиции в ханствах. Эту мысль он всячески подчеркивал в докладе Александру II о результатах работы миссии. На тексте доклада царь наложил резолюцию: «Читал с большим любопытством и удовольствием. Надобно отдать справедливость генерал-майору Игнатьеву, что он действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать»[107].

Экспедиция сыграла большую роль в жизни самого Игнатьева. Он был награжден орденом Св. Анны 2-й степени с короной и получил чин генерал-майора. За ним закрепилась репутация энергичного, настойчивого и бесстрашного человека, хорошего организатора и дипломата, что в дальнейшем повлияло на его карьеру.

Определились и взгляды Игнатьева на политику России в Средней Азии. Он считал, что благодаря экспедиции «рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену “дипломатических отношений” с хивинскими ханами и Бухарой»[108]. Это означало, что необходим поворот политики в сторону силовых методов, ибо соглашениям с азиатскими правителями верить нельзя.

Посольство, благодаря многочисленности и разносторонности участников, гораздо глубже оценило обстановку в ханствах, чем предшествующие миссии, показало экономическую и военную отсталость ханств, междоусобные раздоры. Это позволяло рассчитывать на эффективность военных мер. Тем более что были получены весомые доказательства проникновения в ханства англичан.

При свидании с Александром II в Петербурге Игнатьев получил поручение составить программу действий России в Средней Азии. 5 января 1859 г. такая программа была им представлена в Азиатский департамент МИД. Она включала 14 пунктов и предусматривала поддержание миролюбивых отношений с бухарским эмиром, предотвращение вмешательства англичан в среднеазиатские дела, развитие торговли со Средней Азией. Намечался ряд мероприятий против Хивы, в том числе поддержание внутренних раздоров в ханстве, междоусобной вражды с Бухарой, стремления казахских и каракалпакских племен, кочующих в северных владениях Хивы, отделиться от нее и перейти в российское подданство. Программа предполагала организацию судоходства по Амударье и устройство там укрепленных станций для русской флотилии. Низовья реки должны были быть весной 1860 г. заняты русскими, как и г. Кунград, где учреждалось русское управление. С целью ослабить Кокандское ханство предлагалось поддерживать стремление к отделению от него Ташкента и Туркестана, которые должны были стать независимыми территориями. Для ограждения торговых караванов намечалось строительство укреплений на Янадарье. Наконец, планировалось занять юго-восточный берег Каспия и подчинить влиянию России туркменские племена, но делать это осторожно, чтобы не осложнить отношения с Персией[109].

При сопротивлении хивинцев этим действиям Игнатьев предлагал «употребить» силу, для чего на пароходах Аральской флотилии должен был быть стрелковый десант. Также в будущем (в 1861 г.) предполагалось присоединить Ташкент и Туркестан к России и соединить Сырдарьинскую и Сибирскую линии.

Таким образом программа Игнатьева соединяла его собственный план и план Катенина. Но последний должен был быть реализован позже, чем план Игнатьева.

Участия в обсуждении своей программы Игнатьев не принимал, так как в марте 1859 г. уехал в Китай. В своих воспоминаниях он сетовал на то, что программа выполнена не была, и винил в этом Катенина, выступавшего против действий России на Амударье. Представляется, что немалую роль в отношении программы сыграл также и МИД, который всегда призывал к осторожности в среднеазиатском вопросе, тем более что весной 1859 г. создалась взрывоопасная обстановка в Европе: осложнение франко-итало-австрийских отношений могло привести к европейской войне. В отчете МИД за 1858 г. (а годовые отчеты Горчаков представлял всегда весной следующего года) перечислен ряд предполагаемых действий в Средней Азии, в том числе усиление Аральской флотилии и постройка укреплений на Янадарье с целью защиты торговых караванов и казахов-земледельцев, которых правительство старалось приучить к оседлости и хлебопашеству[110]. Намечалось также с целью защиты от нападений кокандцев создать укрепленную линию в Западной степи и построить укрепление Пишпек. Предложение Катенина об овладении городами Туркестаном и Ташкентом пока было признано несвоевременным.

Так что программа Игнатьева была отклонена по инициативе МИД, опасавшегося вступления России в военный конфликт в Средней Азии.

В отчете МИД за 1859 г. сообщалось о попытке А. И. Бутакова попасть в Хиву водным путем, но вход в Амударью оказался занесен песком. «Пароходство проблематично», – констатировал отчет[111].

План Игнатьева был частично реализован гораздо позже – во второй половине 60-х – первой половине 70-х гг., когда развернулось наступление российских войск в Средней Азии.

Глава 3

Н. П. Игнатьев в Китае. Заключение Пекинского договора

Отношения России с Китаем носили мирный характер. Оба государства имели совместную границу огромной протяженности – свыше 5 тыс. верст – и вели взаимовыгодную сухопутную торговлю. Дипломатических отношений между ними не было, но в 1715 г. в Пекине была учреждена Русская духовная миссия, фактически выполнявшая функции дипломатического представительства. Русско-китайская граница не была точно определена, так как труднодоступные горные местности и совершенно не исследованные территории, о которых ни русское, ни китайское правительства не имели ясного представления, не были разграничены. Однако Россию пока это не очень волновало, ибо в силу политической и экономической отсталости Китая он не считался возможным врагом. Сохранение Китая как мирного соседа было одной из задач дальневосточной политики России.

После Крымской войны положение изменилось. Еще в 1850 г. в Китае началось мощное крестьянское восстание против усилившегося феодального гнета (восстание тайпинов), продолжавшееся до конца 60-х гг. Восстание подорвало господство Цинской (маньчжурской) династии и ослабило страну. Этим решили воспользоваться Англия и Франция, которые еще в начале 40-х гг. XIX в. вели с Китаем войну в связи с его попыткой пресечь ввоз опиума из английских и французских колоний в Азии.

В 1853 г. Англия предложила Франции и России коллективно вмешаться в дела Китая. Россия отказалась, но по окончании Крымской войны Англия и Франция осуществили свое намерение. Вторая «опиумная» война против Китая длилась почти 4 года (1856–1860 гг.). Продвижение союзников в Китае, а также нападение англо-французского флота на Петропавловск-Камчатский и другие русские населенные пункты в этом регионе вынудили Петербург перебросить русские войска из Забайкалья в низовья Амура, остававшиеся неразграниченными. Китайцы в целом отнеслись к этому спокойно. Одновременно со «сплавами» войск по Амуру осуществлялось и переселение русских в левобережье этой реки и устройство там поселений, что было важно для организации сообщения войск и укрепленных пунктов в Приамурье с внутренними областями России. Российское правительство, чтобы официально закрепить левобережье Амура за Россией, а также Приморский край, где были уже основаны морские базы, решило начать с китайцами переговоры о разграничении. Петербург рассчитывал включить Приамурье и Приморье в состав России. Это давало выход к Тихому океану, способствовало бы развитию морской торговли со странами Дальнего Востока и США и укрепляло безопасность российских дальневосточных владений. В отчете МИД за 1858 г. Горчаков указывал, что ввиду обострения политического положения в Китае Россия не может выжидать, ее политика на Дальнем Востоке должна измениться. Необходимо назначение дипломатического агента в Пекин и получение права сноситься с Китаем не только через Монголию, а и морским путем. Главный вопрос, подчеркивал министр, это вопрос о разграничении между Россией и Китаем. Все левобережье Амура должно принадлежать России, а правобережье – до залива Де-Кастри[112]. Переговоры с Китаем о разграничении были поручены восточносибирскому генерал-губернатору Н. Н. Муравьеву-Амурскому и вице-адмиралу Е. В. Путятину.

Муравьев, ведший переговоры с пограничными китайскими властями в Приамурье, 16 (28) мая 1858 г. заключил в г. Айгуне договор, согласно которому левобережье Амура отходило к России, а правый берег от впадения в Амур р. Уссури и до моря оставался неразграниченным и признавался находящимся в совместном владении обоих государств до определения границ. Айгуньский договор укрепил позиции России на Дальнем Востоке и открыл дальнейший путь к урегулированию спорных пограничных вопросов.

Начало войны Англии и Франции с Китаем заставило Россию активизировать свои действия. В 1857 г. в Пекин был послан Е. В. Путятин. В отличие от Муравьева, контактирующего с местными властями, он являлся официальным российским посланником и выступал в качестве наблюдателя за происходившими в Китае событиями. Путятин имел поручение предложить китайскому правительству безвозмездно 10 тыс. ружей, 50 пушек и помощь русских офицеров-инструкторов, ибо Россия не была заинтересована в ослаблении Китая и усилении его зависимости от европейских стран. В инструкции МИД Путятину предписывалось провести с цинским правительством в мирном и доброжелательном духе переговоры о признании за Россией левобережья Амура, получении русской торговлей права благоприятствования, установлении регулярных дипломатических сношений. Особо подчеркивалось, что Россия не принимает участия в военных действиях против Китая, и предписывалось уклоняться от всех предложений англо-французов в этом плане. Россия присоединяется к союзникам только в вопросах, «общих всем просвещенным нациям, каковы: установление правильных дипломатических сношений с пекинским двором, отстранение стеснительных мер, коим подчинена торговля иностранцев, и обеспечение свободы вероисповедания для христиан»[113].

Пекин первоначально отказался принять Путятина, но, когда эскадра союзников появилась в Чжилийском заливе, обратился к нему с просьбой о посредничестве. 1 (13) июня 1858 г. Путятин подписал в Тяньцзине другой русско-китайский договор с цинским правительством, оценившим посреднические усилия русского представителя. Договор подтверждал дружественные отношения между обеими странами, гарантировал личную безопасность их подданных в Китае и России, разрешал приезд в Пекин временных российских посланников и назначение российских консулов в открытые для России порты, куда могли заходить русские суда. Получала существенные привилегии русская торговля. Специальная статья предусматривала начало работ по исследованию приграничной местности и установлению российско-китайской границы. Охватывая широкий круг вопросов русско-китайских отношений, договор таким образом в самой общей форме трактовал пограничные сюжеты: Пекин не хотел связывать себя конкретными обязательствами, рассчитывая на возможное изменение ситуации в будущем.

Подписав тогда же мирные договоры с Англией, Францией и США в Тяньцзине, Пекин избавился от угрозы оккупации и решил пересмотреть Айгуньский договор. Пограничным чиновникам было предписано бойкотировать какое-либо разграничение. Между тем Муравьев принимал энергичные меры по заселению левобережья Амура. 4 июня 1858 г. был основан г. Благовещенск, по Амуру возникали новые военные посты, положившие начало селениям и городам. Для закрепления в Приамурье желательно было включить в состав России и Уссурийский край с его гаванями. Это позволило бы держать русский флот в Тихом океане и обеспечить безопасность русских владений на Дальнем Востоке.

Петербург добивался скорейшей ратификации Тяньцзиньского и Айгуньского договоров китайским правительством, действовать в этом направлении было пока поручено приставу Русской духовной миссии в Пекине П. Н. Перовскому, но было решено послать в Китай нового дипломатического агента. Правительство, кроме того, беспокоили внутренние неурядицы в Китае.

Своим назначением Игнатьев был во многом обязан Е. В. Путятину, с которым вместе работал в Лондоне (Путятин был там российским военно-морским агентом). 21 февраля 1859 г. Александр II писал брату великому князю Константину Николаевичу: «Молодой Игнатьев, столь успешно совершивший поездку в Хиву и Бухару, отправляется на днях в Китай дипломатическим лицом, но последние известия из Пекина не совсем удовлетворительны. Со времени подписания путятинского трактата китайцы стали к нам недоверчивее, а между тем внутренние смуты усиливаются, так что должно опасаться совершенного распадения Китайской империи»[114]. Распад Китая не устраивал Россию, так как частями империи могли завладеть ставленники англо-французов.

Промолчав восемь месяцев, Пекин заявил русскому правительству об отказе от ратификации Айгуньского договора (ратификации Тяньцзиньского трактата Перовскому удалось добиться). Было сказано, что утверждение китайским императором договора являлось ошибочным, так как пограничные власти не имели права его подписывать, и вообще Китай соглашался только на признание за Россией левобережья Амура и портов морского побережья. Позднее стали утверждать, что «уступка» земель на левом берегу реки является временной. Об Уссурийском крае якобы и речи не было.

14 января 1859 г. МИД писал Муравьеву-Амурскому о том, что пребывание в Пекине русского дипломатического агента признано необходимым и что правительство хотя и поставлено в затруднение обещанием Путятина богдыхану прислать оружие и офицеров-инструкторов, но не может его не исполнить[115]. Пушки было решено перевезти морским путем, а ружья – из Верхнеудинска – через Монголию. Начальником офицеров-инструкторов назначался Игнатьев, он же временно должен был исполнять обязанности дипломатического агента в Пекине, сменив Перовского. Игнатьеву было положено 6 тыс. руб. дополнительно к годовому генеральскому окладу и 4 тыс. выдано подъемных на проезд до Кяхты[116].

Военное министерство направило с Игнатьевым офицеров разного рода оружия – капитана Л. Ф. Баллюзека (артиллериста), штабс-капитана И. А. Зейферта (по стрелковой части), инструктора по горному делу, сапера, инструктора по отливке пушек и др[117]. Однако цинское правительство официально отказалось от приема инструкторов, которые уже выехали в Китай. Их пришлось вернуть с дороги обратно, кроме Баллюзека и Зейферта, направленных в распоряжение Муравьева в Иркутск.

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Автомобиль на большой скорости врезался в группу людей на остановке, убивая и калеча. Возбуждено уго...
«Цементные короли» сибирского города заодно с цементом приторговывают гексогеном, а ненужных свидете...
Губернатора северной «рыбной» области зарезали прямо в номере московской гостиницы. Дело поручили са...
Грабеж – дело нехитрое: звонок в дверь, удар кастетом в лоб хозяину – и квартира в твоем распоряжени...
В работе на основе теории механизма уголовно-правового регулирования рассматриваются отношения ответ...
Первая книга, посвященная проблемам психологической адаптации российских женщин и их детей в эмиграц...