Дело государственной важности Денисов Вячеслав

Пролог

Коридорный хорошо помнил – ночью горничная Майя доложила ему, что господин из триста семнадцатого номера еще с вечера просил зайти к нему, разбудить и принести чашку кофе со стаканом апельсинового сока и двумя поджаренными тостами. Коридорный еще подумал тогда: «Насмотрелись фильмов. Какой русский, будь он трижды состоятелен, будет утром пить отдающий кислинкой сок и хрустеть крошечными ломтиками хлеба?» Майя не успевала с уборкой, тем не менее желание клиента в этой гостинице, как и в остальных других, – закон. А потому Майя попросила Колмацкого заменить ее с доставкой. Сумела найти для этого нужный момент – ночью, когда, учитывая общую обстановку, его отказ выглядел бы откровенным свинством. И он, конечно, согласился.

Но сок с тостами… Коридорный еще раз поморщился. Посмотрел на часы, убедился, что в его распоряжении еще целых семь минут, и вызвал лифт.

Сок с тостами… Зажрались. Хотя лишний доллар или купюра в пятьдесят рублей не помешает. Лучше, конечно, пятьдесят рублей. Это больше, чем доллар.

Это почти один доллар и семьдесят центов – думал он, слушая, как гудят за стенкой кабины тросы. Один доллар и семьдесят центов в руку, конечно, никто не даст. Так что лучше уж пятидесятирублевкой.

Если бы в подъезде его дома был такой лифт, он превратился бы в кабинку туалета общего пользования в считаные дни. Люди в стране живут такие, что по утрам запивают хрустящие тосты апельсиновым соком, морщась и скрипя пораженными кариесом зубами, а в обед сливают продукт переработки этого чуждого для русского организма завтрака на пол лифта. А вечером, заходя в номер, проводят пальцем по блестящей полировке мебели и очень сердятся, когда обнаруживают пыль. Серчают, что унитаз не сверкает, хотя уже спустя час, стоя над ним, попадают в него лишь с третьего раза. Стряхивают на стену и, не помыв руки, идут в спальню, чтобы переодеться к коктейлю.

Коридорный любил не всех господ. Некоторые даже не умеют толком подать чаевые. Либо развернут купюру, как в булочной, и протянут, либо, наоборот, воровато оглянувшись – то ли от жены, то ли от ментов, – свернут бумажку так, словно собираются засунуть ее под язык или еще куда, и втолкнут в руку. Не успеешь подхватить – на пол упадет.

Нормальный, уважающий себя господин всегда возьмет купюру, переломит ее пополам и протянет. Для нормального человека дать коридорному на чай – это не проявление роскоши и не способ «блеснуть чешуей» перед спутницей, а такое же нормальное дело, как после туалета помыть руки.

Дзынь… Лифт постоял, раздумывая, стоит ли выпускать его с разносом, решил – стоит, и бесшумно раздвинул створки.

311… 313… 315…

Он постучал и прислушался к тишине. Как же постоялец зарабатывает на свой тысячедолларовый костюм, если в половине девятого утра, в пятницу, спит, как пожарный? Люди, которые хотят иметь в кармане деньги, встают в пять утра. Бреются, умываются, чистят курточку, надевают плоскую шапочку без козырька и идут на заработки. А этот спит.

Он еще раз постучал и произнес: «Обслуживание в номерах!»

Делать нечего, не возвращаться же с разносом на кухню. Коридорный – парень грамотный, работает не первый год, а потому знает, что, уйди он, дабы не вторгаться в чужое отдохновение, уже через десять минут администратору поступит звонок. Постоялец начнет орать, что он вчера делал в номер заказ, а до сих пор никого нет. Пригрозит, что в следующий раз он остановится не в «Потсдаме», а в какой-нибудь профсоюзной гостинице.

Вынув из кармашка на груди врученный Майей ключ, коридорный вставил его в замок и повернул. Обычно в таких случаях поднос следует оставить на столике, не проходя в спальню, и уйти. Но он шел сюда не для того, чтобы только принести пожрать толстяку в тысячедолларовом костюме. Коридорный исполнил заказ и теперь хочет получить за это.

А потому дверь он захлопнул громче, чем требовалось, и кашлянул.

– Обслуживание в номерах, – сказал еще раз и пнул приоткрытую дверь ванной.

Дверь стукнулась о косяк, отскочила назад и снова встала в исходное положение.

Что же это такое получается? Он что, курьер по доставке пиццы? Но и тем полагается десятка за скорость. А коридорный «Потсдама» так и уйдет ни с чем? Хоть выгребай из этого пиджака, что в открытом шкафу, мелочь и удаляйся.

– Кофе остывает, – сказал коридорный.

Да что же это такое, в самом-то деле?! Это просто свинство. Туфли у порога, пиджак в шкафу, и не нужно пытаться убеждать его, коридорного, что этот толстяк нынче ночью, заказав предварительно английский завтрак, свалил из «Потсдама» в одних брюках и носках.

Отбросив в сторону условности, оговоренные в функциональных обязанностях коридорного, он подкинул на руках поднос и вошел в комнату. И остановился в сомнении, стоит ли идти дальше.

Рубашка толстяка, словно подстреленная на лету птица, валялась в углу спальни, распластав рукава-крылья. Галстук повис на спинке стула. Кейс в распахнутом виде покоился на полу, левый носок лежал под тяжелой портьерой.

Правый носок был на ноге толстяка. И из одежды это было все, чем тот мог прикрыть свою наготу. Нельзя сказать, что вся спальня была залита кровью, боже упаси. Она не была ею даже забрызгана. Работал эстет. Перерезав жертве горло, он накрыл ее одеялом и откинул его лишь тогда, когда конвульсии прекратились.

Взгляд коридорного сейчас напоминал фокус старого фотоаппарата. Он четко видел лишь один предмет, а все остальное вокруг было мутным, словно лишенным резкости. И предметом этим была массивная золотая цепь на шее толстяка, завалившаяся в глубокую резаную рану. Коридорный видел в этом «Потсдаме» всякое, но такое яркое ощущение невероятности, как при виде этой цепи, он не испытывал ни разу. Стреляли, было дело, резали – не в диковинку, проституток били и душили – не впервой, но чтобы вот так, заказав с вечера тосты и сок, и наутро с цепью в горле…

Коридорный сглотнул сухой комок и подошел к телефону. Поднял трубку и понял, что не может набрать номер. В полуметре от него покоилась голова с двумя мутными глазами и перепачканный засохшей кровью рот. Куда поставить поднос, будь он трижды проклят?

Освободив руки, коридорный потряс ими над телефоном с логотипом гостиницы и снял трубку.

– Администратор, – произнесла трубка.

– Павел Маркович, – коридорный облизнул губы, – я в триста семнадцатом, – повертел головой и стер со лба невесть откуда взявшуюся испарину, – стою.

– Колмацкий, ты, что ли? А зачем ты там стоишь?

– Тут клиент. Он мертвый.

Администратор струхнул – Колмацкий почувствовал это. Он велел оставаться на месте, отдал распоряжение «не топтать» и ждать. Коридорный уселся на тумбочку и, изредка стреляя взглядом в сторону жуткого профиля, поднял с подноса блестящую крышку. Сначала выпил кофе. А потом, уже не отдавая отчета в своих действиях и не сводя глаз с лица трупа, стал хрустеть тостами и прихлебывать из высокого стакана сок. Колмацкий ел, дико вращал красными белками и чуть сожалел о том, что толстяк не заказал на утро стакан водки и порезанный огурец.

Администратор пришел с начальником службы безопасности, двумя ее сотрудниками и двумя горничными. Зачем здесь горничные, Колмацкий не понял, но присутствие в номере сотрудников СБ оправдал сразу. Те поставили его лицом к стене, зачем-то обыскали, надели наручники, после чего уложили на пол лицом вниз. Над его головой раздавались телефонные переговоры с милицией, всхлипы горничных и кряхтение администратора, и из последнего Колмацкий понял, что толстяк обещал ему что-то, но слово не сдержал.

До приезда МУРа ничего существенного не произошло. Лишь Колмацкого подволокли ближе к стене, вывели одну из горничных, да с тумбочки рухнул поднос. Сразу после этого вывели вторую горничную.

Приехала милиция, перед глазами Колмацкого замелькали ноги, и разнотонные голоса над ним, кажущиеся голосами с небес, стали задавать вопросы, которые часто слышатся при просмотре полицейских боевиков.

«Кто последний видел ЕГО живым», «когда ОН въехал», «кто с НИМ был», «что с НИМ было» и «кто ЕГО обнаружил». Как только дело дошло до ответа на последний вопрос, Колмацкого взяли за руки и поставили на ноги. Павел Маркович тут же указал на него пальцем и сказал: «Это он». И после этого у Колмацкого даже тени сомнений не осталось, что у него, коридорного, дежа-вю и он ходит по «Потсдаму» и режет клиентов.

Его усадили на стул, поменяли наручники СБ на наручники МУРа, и высокий крепкий муровец с острым и цепким взглядом попросил прибывшего с ним коллегу известить прокуратуру Южного административного округа. Тот уже принялся нажимать на трубке кнопки, но первый, что с цепким взглядом, его вдруг остановил. Причиной тому стал какой-то документ, который появился из кармана пиджака зарезанного клиента и оказался в его руках. Старший его внимательно изучил, уложил на место и внимательно посмотрел на коридорного. На администратора. На двоих из СБ. Потом подошел к трупу и посмотрел в его страшное лицо. И вынул свой телефон.

У них, наверное, так заведено, подумал коридорный Колмацкий, окружную прокуратуру вызывать по трубкам подчиненных, а Генеральную – по телефону начальника. А потом обрадовался, когда муровец велел своему коллеге снять с коридорного наручники. Мол, что дурью маяться, коль, судя по крови и цвету трупа, убийство совершено часов восемь назад, а коридорный Колмацкий прибыл на службу в семь утра. Если бы ему не нужно было доллара, он вообще попросил бы горничную, чтобы та отвязалась. Но предполагался доллар – раз, и она частенько сама выручала Колмацкого – два. Частенько уносила поднос вместо него, а потом около получаса не возвращалась. Среди рядового персонала «Потсдама» бытует мнение, что она, скорее всего, завтракает вместе с клиентами, а это, между прочим, в «Потсдаме» возбраняется. Майя из числа тех, кто с думскими решениями не согласен, и уверена в том, что никакая денежная компенсация не в силах заменить натуральные льготы.

Из Генеральной прокуратуры прибыл здоровый мужик лет сорока – сорока двух, атлетического телосложения, приятно пахнущий свежим одеколоном, к которому все присутствующие из числа муровских работников сразу стали обращаться «Иван Дмитриевич» и объяснять ситуацию.

Кряжин – так представился следователь – в первые две минуты по прибытии успел сделать три вещи: уточнил, кто из числа персонала есть кто, удалил прочь всех, кого привел администратор Яресько, и велел снять наручники с Колмацкого.

Когда в номере остались муровцы, прокурор-криминалист, судебный медик, администратор и коридорный, Кряжин сделал еще три вещи. Поблагодарил администратора за то, что тот, дабы облегчить жизнь криминалисту, не ввел в этот номер весь штат «Потсдама», а только пять человек, которые «истоптали площадь помещения, как слоны», поинтересовался у медика о времени наступления смерти потерпевшего и закурил.

Колмацкий сидел на стуле и наблюдал, как медик работает с трупом. В прошлом году его двоюродная сестра принесла первенца, и она точно так же вертела малыша, надевая на него ползунки и пеленки, как сейчас медик вертел огромное тело, лежащее на кровати. На бочок… Посмотрел спинку… На другой бочок… Опять посмотрел. На животик…

Когда из уст и резаной раны на шее трупа раздался свист, похожий на усталый выдох, Яресько побледнел, а коридорный обеими руками схватился за сиденье стула. Казалось – еще мгновение, мертвец встанет и, придерживая голову, чтобы она, полуотрезанная, не запрокинулась назад, прошипит: «Какого черта?»

– Спокойно, – равнодушно предупредил медик. – Это выходят скопившиеся в легких газы.

– Вы можете что-нибудь сказать о причинах смерти? – вдруг спросил Яресько, чем мгновенно приковал к себе внимание всех присутствующих.

Нет! – он, наверное, интересовался не этим! Администратор в силу своих должностных полномочий хотел знать, как такое могло случиться. Как это мог человек, не замеченный ранее в дурных компаниях и вряд ли пивший с уличными отморозками, наутро оказаться в постели с перерезанным горлом. Яресько радеет за авторитет гостиницы и должен знать, как такое могло произойти, дабы исключить повторение этого страшного урока. Но Яресько впервые участвовал при подобных событиях, зато смотрел фильмы. А потому ничего более неуместного в этот момент он выдавить из себя не смог.

Медик, даже не посмотрев в сторону управляющего, ответил сухо и, как показалось Колмацкому, даже с неприязнью:

– Его отравили, судя по цвету трупных пятен. Сейчас девять часов утра, – добавил он, глядя на запястье своей руки. Его окровавленные, скользкие и липкие на вид пальцы, обтянутые резиной медицинской перчатки, неприятно блестели. – Он мертв около восьми-девяти часов. Получается, смерть наступила в период с полуночи до часу ночи. Более точно смогу дать ответ после вскрытия… А цепь хорошая. Такое плетение впервые в жизни вижу. И никому не нужна оказалась.

Колмацкий сидел, крутил головой. Администратор то и дело напоминал следователю, что труп обнаружен коридорным.

Следователь сначала не обращал на это внимания, потом стал жевать губами, а потом, когда, по-видимому, его это достало, спросил:

– В котором часу вы прибыли на работу?

– Я? – растерялся Яресько. – Я, простите, и не уходил. Я в гостинице со вчерашнего вечера. Меня просто никто не видел. Я лег спать в одиннадцать.

– Присмотрите за ним, – велел старшему из муровцев Кряжин, и коридорный отметил, что после этого Яресько оказать помощь следствию уже не пытался.

Между тем время шло, следователь за два часа исписал десятка полтора листов каких-то протоколов, опросил с десяток лиц, хорошо знакомых Колмацкому, и где-то перед обедом, по гостиничному расписанию, Иван Дмитриевич – так звали следователя – добрался и до Яресько с коридорным. Но начал с администратора, чтобы закончить Колмацким. Настойчивость Яресько, по всей видимости, свои плоды все-таки принесла.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ЯРЕСЬКО ПАВЛА МАРКОВИЧА, 24.09.04 Г.:

«…Гостиница «Потсдам»…

Допрос начат: 12 ч. 45 мин.

Допрос окончен: 13 ч.25 мин.

Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ советник юстиции Кряжин И.Д. в помещении номера 317 в соответствии со ст. 189 и 190 (191) УПК РФ допросил по уголовному делу №… в качестве свидетеля Яресько Павла Марковича, 10.07.54 г.р.

…Перед началом допроса мне разъяснены права и обязанности свидетеля, предусмотренные ч. 4 ст. 56 УПК РФ…

Я уведомлен о том, что допрос будет производиться с применением звукозаписывающей аппаратуры…

Об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний по ст. 308 УК РФ и за дачу заведомо ложных показаний по ст. 307 УК РФ предупрежден. (Подпись.)

По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее. Я являюсь администратором гостиницы «Потсдам» на Шаболовке с ноября 1999 года.

Вечером 23 сентября 2004 г., точное время указано в книге регистрации гостей – 20.30 ч, в «Потсдам» прибыл гражданин в сопровождении одного мужчины. Он снял 317 номер, что расположен на третьем этаже, сказал сопровождавшему ему мужчине: «Я завтра приеду сам за полчаса до начала встречи» – и поднялся наверх. Снявшего 317 номер гражданина я больше не видел до тех пор, пока коридорный Колмацкий Ф.О. не сообщил мне в 8.30 ч. 24.09.04 г., т. е. на следующее утро, что тот мертв. После этого я немедленно вызвал начальника службы безопасности и вместе с ним поднялся в номер. Там я увидел, что на кровати в крови лежит вчерашний гость, а на тумбочке рядом с ним сидит Колмацкий. В тот момент, когда мы вошли, он ел принесенные гостю тосты и запивал их соком.

Я отдал начальнику СБ распоряжение Колмацкого задержать и вызвал по телефону милицию. Более ничего пояснить не могу.

Вопрос: Вы знали ранее гражданина, который 24 сентября был обнаружен вами мертвым в номере?

Ответ: Никогда.

Вопрос: Вам известно его социальное положение?

Ответ: Нет. Конечно, нет.

Вопрос: Когда коридорный Колмацкий прибыл на работу?

Ответ: 24 сентября 2004 года в семь часов утра. В дополнение хочу сообщить, что коридорный Колмацкий давно вызывал у меня подозрения как человек необщительный, склонный к интриге. Я подозреваю, что он даже берет взятки в виде чаевых от клиентов.

Вопрос: А вы когда прибыли?

Ответ: Как и положено, в семь часов ровно…»

Колмацкий, когда сотрудник МУРа ввел его в номер с уже пустой кроватью, выглядел растерянным. За то время, что он провел в соседнем пустующем номере, он успел обдумать свое положение и резонно предположить, что после слов медика в убийстве его обвинят вряд ли, но вот в соучастии или, чего доброго, в подготовке преступления – могут. Очень даже могут, потому что вчера, 23 сентября, часов в десять вечера ему позвонила из «Потсдама» горничная Майя и сообщила, что в гостинице такая скука, что хоть ложись и помирай. Колмацкий понял горничную правильно и уже в одиннадцать был на службе.

До половины второго они в пустующем номере «люкс» занимались тем, что называется дружеским сексом. Никаких обязательств, долговых расписок и устных обещаний. Просто секс, сигарета, пара анекдотов из жизни гостиницы, глоток водки, душ, снова секс, на этот раз чуть более острый и тщательный, короткая передышка, еще раз душ – и Филя уехал домой, спрыгнув из окна второго этажа, створку которого держала Майя. Контакты между персоналом гостиницы администрация не поощряет. Тем более настолько тесные.

Но вот стоит ли говорить об этом мужику с побитыми сединой висками, что уже переламывает бланк протокола допроса, чтобы начать? Пораскинув мозгами, вспомнив о той загруженности прокуратуры, о которой трубят все газеты, решил этого не делать. Генеральная прокуратура ныне олигархов сажать не стесняется, чего говорить о коридорном, который, как оказывается, ночью трахался с горничной, которая должна была тащить в этот номер поднос, но вдруг отказалась, и потащил он, коридорный? Заподозрят преступный сговор: горничная с коридорным решили дорогого мужика прирезать, чтобы деньги выкрасть. В «Потсдаме» за время работы Колмацкого еще три убийства случились, и, судя по настрою прокуратуры не оставлять ни одного тяжкого преступления нераскрытым (цитата из телеинтервью с Генеральным прокурором страны), их тоже, вместе с этим толстяком, повесят на Колмацкого. У Колмацкого есть знакомые, по большей части из числа тех, что «гостили» в зоне не раз, и все они в один голос твердят о том, что добывать признательные показания правоохранительные органы, когда хотят, умеют.

– Ну-с, – бросил между тем следователь, – где вы перешли Яресько дорогу, господин Колмацкий?

Филя подобного начала не ожидал. Как раз в тот момент, когда следователь открыл рот, он готовился давать ответ на вопрос: «Вы не хотите облегчить свою душу?» А тут – нате. Где перешел… На Майке и перешел. Так и говорить, что ли? Правду, что ли?

– С чего бы администратору гостиницы показывать пальцем на какого-то коридорного, вместо того чтобы сохранять реноме гостиницы и утверждать, что персонал, естественно, не при делах? – спросил, развалясь в кресле, следователь.

Хороший вопрос, подумал Колмацкий. В смысле, плохой. Не отъедешь на «не знаю».

– Есть у нас горничная, зовут Майей, – мысленно перекрестившись, начал коридорный. – Симпатичная девушка, в позапрошлом году стала «Мисс Тверь», но из родного города уехать не захотела, и на этом карьера ее топ-модельная закончилась. Рост у нее – сто семьдесят три. Узка в бедрах, точна в движениях, мила лицом.

– Это не ее вели по коридору, когда я сюда поднимался?

Коридорный сказал, что уводили двоих, а потому вопрос для него сложен.

– Правильный овал лица, – настоял Кряжин.

– У них у обеих правильный. С неправильными, простите, сюда не берут.

– Вот здесь родинка, – следователь отвернул воротник рубашки и показал почти на груди точку.

– Нет, не она, – решительно замотал головой Колмацкий. – Наверное, вы Вику видели.

Следователь успокоился и вновь весь обратился во внимание. Похоже, он любил рассказы из этого цикла.

Колмацкий поведал о том, как в прошлом году Павел Маркович подкараулил Майю в одном из номеров, когда та чистила в нем ванну, прикрыл за собой дверь, и только отмеченный на конкурсе глубокий голос «Мисс Тверь—2002» не позволил администратору стянуть с нее трусики ниже колен. Конечно, сказал увлеченный своим рассказом Колмацкий, это делается не так. И такой мужчина, как администратор, мог запросто сводить Майю в ресторан после его закрытия, попросить халдеев принести и поставить на стол бутылку сангрии, креветок, и не нужно было бы после этого проникать в ванную, как разбойнику, и сдергивать со слушающей через наушники «love songs» девушки нижнее белье.

И потом, вместо того, чтобы загладить свою вину все той же сангрией и по-мужски своего таки добиться, Павел Маркович стал необоснованно придираться к Майе по поводу якобы плохо протертой пыли на комодах в номерах, не до блеска вычищенных унитазов и пресекать все контакты Майи с лицами мужского пола. Последнее удавалось ему особенно плохо, ибо Майя всегда задерживалась в номерах знатных господ подолгу и почасту и вовсе не для того, чтобы почистить на клиенте пиджак. Факт этот Павла Марковича бесил. Сама мысль о том, что кому-то она дает и, наверное, еще и кричит при этом, но не такой дурниной, как от него, приводила администратора в исступление. А в феврале сего года, когда у него, Колмацкого, был день рождения, находящаяся с ним в хороших отношениях Майя подарила коридорному торт и мягкую игрушку, зайца. Ставший свидетелем этого, Яресько почему-то решил, что, отвергнув его, мисс выбрала коридорного, и после этого от Майи Павел Маркович фактически отвязался, перенаправив свою неприязнь на него, Колмацкого. Отношения с того дня пошли вкось, Яресько, душа черствая, стал придираться уже к нему и в разговоре всякий раз старался занозить.

А потому не стоит удивляться, что, когда зарезали клиента, он сразу указал на Колмацкого. А Колмацкий, между прочим, когда обнаружил труп, сам сообщил об этом администратору.

– А я всегда думал, что гостиница – это место отбывания наказания представителей различных профессий, объединенных в одну команду под названием «персонал», – сознался впечатленный рассказом следователь. – А тут видишь, зайцы… Филипп Олегович, скажите честно – а вы там тоже бывали?

Колмацкий яростно завертел головой, и Кряжину в какое-то мгновение показалось, что та сейчас открутится и упадет на паркет. По его глубокому убеждению, так не по-хозяйски относятся к важному органу только те, кто пытается отрицать очевидное.

– А ведь лукавите, Филипп Олегович, – вкрадчиво улыбнулся следователь и постучал по бланку протокола допроса согнутым пальцем. По тому месту, где говорилось об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. – Ой, лукавите! То, что на груди Майи под наглухо и под горло запахнутым форменным платьем нет родинки, вы знаете, а факт того, что она это платье перед вами расстегивала, отрицаете. У вас что, раздевалка совмещенная?

Вот так и попадают в казематы, с огорчением подумал Колмацкий. А с виду следователь – дурак дураком. Похотливо озабоченный, имеющий троих детей и верную располневшую жену, любящий байки про женские грехи. И ведь, что самое обидное, сам все рассказал. Пустили его по рельсам, он и прикатил.

Теперь даже не стоит внезапно вспоминать, как на пляж вместе с Майей ходили или она над его столом склонялась…

– Ну… Было пару раз, засаживал, – развязался Колмацкий. – А кто ей, спрашивается, тут не засаживал? Один Павел Маркович Яресько, дай бог ему здоровья!

Кряжин кивнул и подтянул к себе протокол. Колмацкий думал, что на этом месте следователь самоудовлетворение завершил, но последний вопрос застал его просто врасплох.

– И когда во второй раз?

– Что?

– Последний раз из пары, спрашиваю, когда был?

Коридорный опешил.

– Определенно не помню…

– Бросьте, – возразил Иван Дмитриевич. – Сто семьдесят три сантиметра, узка в бедрах, зелена во взгляде, зайчиков дарит. У меня тоже была такая, Колмацкий. Правда, зверей не вручала, все больше билеты в Большой. И я точно могу сказать, что последний раз секс у меня с ней был двадцать восьмого июля две тысячи четвертого года. В гримерке одного народного артиста, позволившего мне немного развеять тоску, пока он исполнял партию Ленского. Бросьте, Колмацкий, такие не забываются.

– Неделю назад, в четыреста втором номере «люкс». Два раза подряд без остановки.

– Вот это по-мужски. Я о вашем желании сотрудничать. Вас сейчас отвезут в прокуратуру, у меня еще несколько вопросов, задать которые я имею намерение лишь у себя в кабинете. А напоследок банальный вопрос из арсенала следователя-формалиста. Где вы распоряжались своим временем в период с двадцати двух часов вчерашнего дня и до трех часов ночи сегодняшнего?

И Колмацкий признался, что ночь он провел дома, в однокомнатной квартире в Южном округе столицы. И ему очень жаль, что подтвердить это никто не может. Пришел он около десяти, когда соседи с улицы уже вернулись, а ушел в шесть, когда те из квартир еще не вышли. Но ведь это не есть доказательство того, что дома он не ночевал?

– Конечно, нет, – согласился Кряжин. Коридорный ведь расписался в том, что предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. А за это, простите, до двух лет лишения свободы. Вот так, в совершенно раскованной обстановке беседы со следователем Генпрокуратуры ляпнешь чего не подумав – и бирка на фуфайку на два года. Не дурак же Колмацкий лгать под такой расклад, в самом-то деле, решил Кряжин.

Колмацкого муровец по фамилии Тоцкий увел, второй сыщик по фамилии Сидельников разыскал и привел горничную. Та еще не совсем оправилась от первого посещения триста семнадцатого номера, поэтому выглядела бледно, максимум – на второе место в конкурсе «Мисс «Потсдам».

– Здравствуйте, Майя, – приветствовал ее следователь, вынимая из кармана упаковку жвачек и отправляя одну из них в рот. – Как вы себя чувствуете?

Вопрос был излишен, так как было совершенно очевидно, что чувствует она себя не очень. Тем не менее на стул села и желание давать показания выразила.

– У меня такое впечатление, Майя, что вы хронически не высыпаетесь.

Она подняла на следователя взгляд и в его глазах попыталась выяснить подоплеку такого странного начала допроса.

Симпатичный мужчина с едва заметной сединой на висках (она сходила от этого признака мужественности с ума) и мягким взглядом мгновенно определил, что она сегодня не спала. Не плакала, не страдала от увиденного, а именно – не выспалась.

– Я не по глазам это понял, – предугадывая ее мысль, объяснил Кряжин. – У вас припорошенные пудрой мешки под глазами. Мешки доброй юности, когда они являются еще не мешками, а едва заметной невооруженным взглядом синевой. Лицо у вас чисто, и только под глазами тончайший, чуть придавленный подушечкой слой пудры. Значит, скрывали ночную усталость. Нужно себя беречь. Филипп, он мужчина, ему проще. У него после бессонных ночей мешки начнут появляться позже, после тридцати пяти, женский организм тоньше, его нужно опекать.

Она вспыхнула. При чем здесь Колмацкий? Что говорил Колмацкий? Зачем вообще она здесь? Если из-за того, что попросила коридорного отнести в этот номер поднос, так это из-за занятости, а не по другой причине.

И он объяснил ей, тактично пережевывая жвачку, что Колмацкий здесь совершенно ни при чем, как и она. И то, что сейчас происходит, это дружеская беседа под роспись в протоколе допроса свидетеля. И, кстати, напрасно она так самозабвенно выгораживает Колмацкого. Он, к примеру, в отношении ее этим не занимался. Не выгораживал. И если Кряжин знает теперь о наушниках в ванной, так это благодаря исключительно откровениям Колма…

– Негодяй! – она вспыхнула, тут же погаснув. – А я ему торт…

– И зайца, – напомнил Кряжин.

Теперь решай, кто из них больший подлец – Яресько или Филя! Или остальные, с кем приходилось сталкиваться. Один, кроме кроличьей любви, на большее не способен, второй – как Маугли. Поимеет – и через окно, по деревьям. Остальные – за пятьдесят баксов. Надень эту офицерскую форму… ударь меня по спине бархоткой… поговори со мной на английском языке… неважно, что не знаешь, просто поговори по-английски…

А этому она – зайца. И что он с ним сделал? Сожрал, наверное, тварь.

– Он не рассказывал вам, как по стенам лазает?

– Нет, – удивился Кряжин. – А, позвольте спросить, зачем он это делает?

Как это зачем? Колмацкий – самец. Чтобы достать ночью женщину (в этот момент она покраснела, потому что по логике вещей она должна была произнести – «самку»), он приезжает к ней ночью, неправильно истолковав дружеский звонок, пробирается через окно по стене, а потом снова уходит по стене.

– В самом деле? – Следователь рассмеялся. – И в котором часу он акробатировал?

В одиннадцать приехал и в половине второго ночи уехал. А то, как она поняла, тут готовы только женщину винить! Один озабоченный в ванной нападает, второй через окно, остальные слюни вытирают, когда она по коридору идет! А с кем она в номерах, так это не их животное дело! И ничего постыдного в ее поведении нет, потому как в помойной яме все пахнут дерьмом!! Она не замужем, проституцией не занимается, имеет трудовую книжку и постоянную регистрацию в Москве! И это ее дело, кому давать, а кому не давать!..

В номер заглянул Тоцкий, чтобы убедиться в том, что горничную не режут. Просто так заглянул, машинально.

– Ну-ну-ну… – пробормотал Кряжин. – Полноте. А то у меня сейчас магнитофонная лента расплавится.

– У вас включен магнитофон?!

– А вы за что в протоколе только что расписывались?

Он посмотрел на часы, позвонил Сидельникову и велел сделать ей «рассадку»[1] с уже находящимся в машине Колмацким. Короткий тайм-аут был необходим, время на пребывание в номере еще оставалось, и он собрал сыщиков на перекур.

А в окна барабанил сентябрь. Он швырял в стекла пригоршни воды, склонял к земле деревья и обещал, что это последний раз, когда он смирился с пребыванием на своей территории бабьего лета.

Мобильный телефон убитого, найденный в кармане его пиджака, мог ускорить процесс понимания ситуации. Таким людям, как покойный Резун Константин Игоревич, звонят каждые пять минут. Но телефон был отключен, стрелки на настенных часах показывали начало второго дня, и до сих пор еще никто не спохватился, что губернатор Мининской области не вышел на связь.

Кряжин уже дважды запрашивал Мининск. Скажите, спрашивал он в первый раз у секретаря по телефону, полученному из Генпрокуратуры, где он может найти Константина Игоревича? «Он улетел в Москву, – отвечала секретарь, – и будет только послезавтра».

Во второй раз он, когда звонил, представился и спросил, на встречу к кому улетел губернатор Мининской области Резун. И ему ответили: «Не знаем, в его графике этой поездки нет». И Кряжин рассказал правду. Это было полчаса назад, но и за это время никто так и не удосужился приехать в «Потсдам» и уточнить детали. Журналисты, репортеры, те были. И их было много. Камеры, фотоаппараты, микрофоны на палках, могущие ввести в ярость любого нормального человека. Журналистские версии, уже получившие огласку, мнение компетентных источников о том, что Генпрокуратурой уже установлен ряд лиц, причастных к совершению данного преступления… Все это уже было. Именно по этой причине Кряжин старался отработать в гостинице по максимуму, чтобы не продираться в нее сквозь строй репортеров каждый раз, когда вспомнит о собственной недоработке.

Яресько дал показания: Резун прибыл не один, с ним был мужчина, и этому мужчине Константин Игоревич сказал, что прибудет сам за полчаса до встречи. Что это за встреча? Если в Администрации, то Кряжин об этом давно бы уже знал. Если в Совете Федерации – тоже. Да и секретарь Резуна знала бы, а не говорила глупости о незапланированных поездках шефа.

Словом, дело губернатора Мининской области в Москве – тайна, покрытая мраком. Мужчина, прибывший с Резуном в отель, знал, что тот приедет на встречу сам. Но до сих пор не взволновался и не вернулся в гостиницу, чтобы узнать, почему Резун на ту встречу не прибыл. Значит, либо час встречи еще не настал, либо теперь кому-то очень невыгодно, чтобы информация о близости с Резуном – ныне покойным – просочилась наружу. И это правильно, что Константин Игоревич такие встречи не планирует заранее. Видимо, знать о них должен лишь узкий круг лиц.

– Пройдемся, – сказал Кряжин, вставая с насиженного места. – Знаете, что такое следственный эксперимент?

Это он так шутит, подумали Тоцкий с Сидельниковым, опера с десятилетним стажем. И всякий раз юмор у него под стать обстановке. Знают ли они, что такое следственный эксперимент… Если бы Кряжину не было сорок два и восемнадцать из них он не отдал следствию, ему можно бы было ответить с той же дерзостью: да когда ты валялся в детской присыпке, как котлета в муке, мы тут с Четко!..

Но так ни в МУРе, ни на Большой Дмитровке никто никогда не скажет. Потому что знают – если Кряжин смеется над чем-то, значит, это на самом деле смешно. Просто не до всех доходит.

Они подошли втроем к двери триста второго номера, и Кряжин сказал Сидельникову:

– Сейчас бежишь в триста семнадцатый, находишься там ровно пять минут, потом так же бегом возвращаешься к нам. Время пошло…

Вот так всегда! – думал сыщик, тяжелой поступью осенних ботинок барабаня по ковровому настилу коридора: когда нужен подопытный зверек, старший оперуполномоченный МУРа Сидельников всегда к услугам Генеральной прокуратуры. Пробыв в номере пять минут – время он засекал не по наручным часам, а по настенным, он выскочил, прикрыл за собой дверь и финишным спуртом достиг двери триста второго номера.

Пять минут и двадцать одна секунда. Подумав, Кряжин толкнул дверь, и она открылась. Они вошли в чистый и прохладный триста второй, оборудованный, как и триста семнадцатый, кондиционером, и следователь, облегченно вздохнув, приказал:

– Раздевайся и ложись в постель.

– Грехи мои неискупаемые… – прокряхтел Сидельников, оскорбленный тем, что его заставляют выполнять экспериментальный труд без всяких разъяснений.

– Я проверяю одну навязчивую мысль, – сказал Кряжин, с обидой догадываясь, что его не понимают. – Майя Кормухина дала показания о том, что в ночь убийства Резуна к ней приезжал Колмацкий. Дело было в одиннадцать часов. Они занимались любовью несколько раз и всякий раз по очереди удалялись в душ. Кормухина уверяет, что и он, и она под душем пробыли по десять минут. И сейчас я пытаюсь выяснить, можно ли успеть за то время, пока партнер отмывает в ванной свое грешное тело, успеть прикончить Резуна и вернуться как ни в чем не бывало в постель.

Кряжин проверял обоих. Было достаточно причин, чтобы производить проверку как в отношении Колмацкого, так и в отношении Кормухиной. Почему женщина? Потому что Кряжин не знал, что существуют мужики, которые перед тем, как лечь спать в гостиницах, раздеваются без причин догола и, во-вторых, трусы снимают раньше носков. А горло… Горло перерезать могла и Майя. Тельце у нее тренированное, ручки крепкие, ножки стройные и сильные.

Одеться, добежать, перерезать, вернуться, раздеться и лечь… Можно успеть ровно за десять минут.

А если к тому же Кормухина и Колмацкий были заодно?

Глава первая

ИЗ РАПОРТА НАЧАЛЬНИКА УФСБ ПО ЮЖНОМУ ФЕДЕРАЛЬНОМУ ОКРУГУ РФ

ДИРЕКТОРУ ФСБ РОССИИ, 10.04.2004 Г.:

«Секретно. Экземпляр единственный.

Докладываю, что в ходе реализации оперативной информации сотрудниками УФСБ по ЮФО проведен ряд оперативно-розыскных мероприятий в г. Грозном, в ходе которых задержан и отработан на причастность к неочевидным преступлениям ряд лиц, подозреваемых в сотрудничестве с руководителями международных террористических групп, ориентированных на преступную деятельность на территории Российской Федерации.

В ходе разработки фигуранта S-24, имеющегося в Вашей картотеке, возникли основания предполагать причинно-следственную связь между активизацией групп, ориентированных на проведение терактов на территории ЮФО, и участившимися случаями захвата исполнительной власти в ряде субъектов Федерации.

При проведении комплексного допроса S-24 стал давать показания относительно того, что международные террористические организации, финансирующие деятельность банд боевиков на территории Чеченской республики, избрали новое направление своей деятельности, представляющее реальную угрозу безопасности государственной власти России.

Из числа наиболее склонных к организаторской деятельности и имеющих авторитет на клановом уровне лиц кавказских народностей избираются руководители этнических преступных сообществ, которые на протяжении двух последних лет осуществляли проникновение во властные структуры ряда субъектов Федерации. Имея прочную финансовую связь с местными преступными группировками и мощную финансовую поддержку из-за рубежа, лидеры этих сообществ ориентированы на переподчинение государственных интересов политических кругов России интересам международных террористических организаций.

Используя получаемые средства, МТО (международные террористические организации) действуют по существующим на территории России преступным правилам. Зная о неприязни русскоязычного населения к преступным группировкам этнического типа, руководители МТО используют русские традиции. К наиболее распространенным явлениям такого рода относится «коронование» вышеуказанных лиц для придания им статуса «воров в законе».

Как пояснил S-24, по имеющейся у руководителей МТО информации, традиционные принципы такого статуса в России уже утрачены, однако среди населения и руководителей предприятий, а также некоторых политических деятелей бытует мнение о том, что лица, наделенные статусом «вора в законе», являются лицами выше правил, борьба с которыми правоохранительными органами если и ведется, то недостаточно слаженно. Ориентация МТО на то, чтобы наделять избранных ими лиц «воровскими» званиями, по мнению S-24, является более выгодной, нежели организация крупномасштабных террористических актов.

Избранные лица «коронуются» вопреки правилам не за заслуги перед преступным миром, а за средства, выделяемые из-за рубежа. Внося порядка $ 100 000–200 000, МТО внедряет в ряды уважаемых в преступных кругах лиц своих людей, которые организуют дисбаланс в воровских традициях ОПС России и перенаправляют их деятельность в интересах МТО.

Лица, выдвигаемые на исполнение такого рода функций, избираются из числа бывших партийных работников СССР, о деятельности которых утрачена информация, и из уважаемых на Кавказе исламских религиозных деятелей ваххабитского толка.

В связи с перспективой появления реальной угрозы безопасности государственной власти и проверкой данной информации полагал бы следующее:

1. Ориентировать работу внедренных в преступную среду лиц на выявление «пиковых воров» и организационно-штатную структуру их ОПС.

2. Посредством деятельности внедренных лиц организовать столкновение интересов «воров в законе» с интересами «пиковых воров» при попытках проникновения в структуры государственной власти: дискредитация выдвигающих свои кандидатуры лиц с сомнительным прошлым, не поддающихся быстрой проверке, организация пересечения интересов при перераспределении зон преступного влияния, сброс достоверной информации в не владеющие данной оперативной обстановкой структуры избирательных комиссий и подразделений милиции…»

Самое неприятное в жизни каждого следователя – состояние подследственного в момент перехода его от лжи к правде. В эти мгновения с человеком совершаются самые отвратительные процессы, начиная от нарушения обмена веществ, в связи с чем он начинает выделять из желез секреции неприятный запах, и до мимики, свойственной разве что каннибалам, оскоромившимся говядиной.

Антропометрические данные мутанта уменьшаются, его способность мыслить переключается на рефлексы, направленные на то, чтобы потерпеть наименьший урон при поражении сокрушительном, и в конце концов, каким бы подонком лжец ни был в жизни, его насквозь продирает стыд. Причем это не здоровое чувство стыда, после которого следует зарок не совершать более ничего подобного, а разочарование от того, что кто-то оказался хитрее.

Наблюдать за этим порою бывает очень неприятно. Да еще эта осень…

Кряжин осень не любил со студенческой поры. Он жил на Большом Факельном, а его знакомая по университету – в Химках, и всякий раз, когда в ту осень, единственную совместную в их жизни, он пробирался в частный сектор по улицам, лишенным света, он приходил к ней по колено в грязи. Он экономил на завтраках, обедах и метро лишь для того, чтобы два раза в неделю приходить к ней в гости с цветами и оставаться до позднего вечера. А потом она вышла за другого и укатила вместе с ним, бросив университет и, понятно, Кряжина. С этого времени каждый раз, когда август сворачивал свои разноцветные шатры и трубил отступление, Кряжин понимал, что наступает пора, которую великий пиит именовал прекрасной и даже очарованьем очей, но которая в него снова вселит дурное расположение духа и усталость. С годами осенняя депрессия миновала, ощущения притупились, однако всякий раз, когда приходил сентябрь, он ждал первого снега. С ним, первым, уходила тоска, разочарование и возвращалось хорошее настроение.

На дворе стояло двадцать четвертое сентября, до снега было далеко, и Кряжин сидел и смотрел, как уменьшаются в размерах люди, уличенные во лжи и признающиеся в этом.

Чем длиннее процесс перехода от неправды к правде, тем меньше становятся размеры собеседника даже для него самого, тем большее отвращение испытывает его визави, тем хуже настроение. И это та самая часть работы, которую Кряжин не любил.

Убийство в московской гостинице главы администрации Мининской области произвело на общество удручающее впечатление. Очередное убийство. Все, что оставалось простым горожанам, это довольствоваться своим социальным положением. Не богат – значит, не посадят. Не пытаешься стать еще богаче – значит, не убьют.

Когда убили первого депутата или губернатора новой, демократической России? Никто не вспомнит. Но случилось это в тот момент, когда для воров в законе и просто бандитов перестала иметь значение «масть». То, что раньше при любых обстоятельствах являлось самым настоящим западло для уважающего себя вора, стало нормальным явлением, когда в законодательную и исполнительную власть толпой, отстреливаясь на ходу, полезла криминальная, зажравшаяся братва.

И с этого момента правила пустырных и уличных разборок в полном объеме переместились в Думу, администрации городов и областей, советы городских и областных депутатов. За что убили депутата? Две версии – и это известно любому, кто хоть раз прислушивался к телевизионным сводкам криминальных новостей. Первая связана с профессиональной деятельностью, вторая – с коммерческой. Собственно, разницы между этими двумя нет никакой, ибо большинство избранников народа ходит в Думу, чтобы зарабатывать деньги. Не зарплату депутата – ежемесячное жалованье, а решать коммерческие задачи.

За что убили депутата? А губернатора?

Тот, кто читает газеты, знает маленький секрет. «Вы не поверите, – скажет один такой другому такому, – но некоторые наши губернаторы, депутаты и руководители различных АО, дающих людям свет, тепло и воду, живут с семьями за границей, а в Россию приезжают…» И здесь они переходят на шепот: «…на заработки». А поскольку рабочее место человека, если к нему относиться без соответствующих мер предосторожности, всегда чревато травматизмом, то, оказываясь на работе, некоторые законодатели и исполнители часто ступают не туда, куда намеревались, следствием чего обязательно является либо тюрьма, либо больница, либо морг. Не застрахованы от вывихов пальцев и мозгов даже писатели, выходящие из дома лишь за кефиром, а вы хотите, чтобы такие люди, да еще приехав по делам, да ими занявшись, да рьяно, да жили вечно? Вечной, к чему следует относиться с полной мерой смирения, бывает лишь вечность. И к некоторым наиболее активным из перечисленной когорты лидеров она приходит, как правило, неожиданно и быстро.

Так за что убили губернатора?

По всей видимости, исходя из конкретной мизансцены в «Потсдаме», у него отнимали носки, и, уже лишившись всего и оставшись в чем мать родила, за свой левый он сражался до конца. Нечего и удивляться тому, что он наступил очень скоро.

– Я разве говорил, что знаю мертвого господина? – играет голосовыми связками Яресько, и следователь тянется рукой к кнопке воспроизведения ленты на компактном «Sony». – Господин Кряжин, я никогда не лгу. И только поэтому я имею авторитет человека, которому можно вверить хозяйство целого отеля…

«…Вы знали ранее гражданина, который 24 сентября был обнаружен вами мертвым в номере?

– Никогда (скрип стула).

– Вам известно его социальное положение?

– Нет (скрип стула). Конечно, нет…»

– Правильно, – подтверждает Павел Маркович. – Это я говорил.

«… А вы когда прибыли?

(Сухой кашель уважающего себя администратора.)

– Как и положено, в семь часов ровно…»

Яресько разводит руками, не понимая, что ему хотят продемонстрировать. Кряжин производит с техникой какие-то действия, и она начинает выдавать прямо противоположную последнему заявлению администратора информацию.

«…– В котором часу вы прибыли на работу?

– Я? Я, простите, и не уходил. Я в гостинице со вчерашнего вечера. Меня просто никто не видел. Я лег спать в одиннадцать вечера…»

По лицу Павла Марковича пробежала тень, смахнула цвет здоровой кожи, и на свободное место тотчас наползла мертвенная бледность.

– Позвольте… – Яресько стал хватать ртом воздух, как насаженный на кукан окунь. – Это когда вы писали? Это вы писали до того, как предупредили, что будет вестись запись!.. Это незаконно!..

Но он замолкает, снова ожидая провокаций, потому что пленка опять перемотана и из динамиков в уши администратора льется знакомый до боли голос.

«… – Я, между прочим, когда обнаружил труп, сам сообщил об этом администратору. «Я стою, – сказал, – над клиентом». А тот в своей манере находить юмор там, где его отродясь не бывало, ответил, что, мол, знаю про клиента. Серьезный клиент. И мол, непонятно, зачем я над ним стою. Юмор такой, сержантский… А всерьез он только горничных лапает. Подкараулит, когда та в номере пылесосит или пыль протирает, заходит и начинает: «Ну, как вам, новенькая, у нас?» Та ему, мол, ничего, привыкаю, нравится. А он ей лапку – раз! – под юбчонку. «Нужно, – говорит, – молодые таланты наверх поднимать. Как вы смотрите, девушка, на должность старшей горничной?» Та ему отвечает, что старшей горничной, оно, конечно, неплохо было бы, но поскольку она сию минуту собирается грязной тряпкой вмазать по роже работодателю, то эта мечта просто– таки рассыпается в прах. Тот ручку – раз! – обратно и уходит из номера. Я сам из шкафа это видел, ей-богу! Зашел поговорить, а тут он нагрянул… Если мне память не изменяет, то ему еще ни одна не дала. А Майка рассказывала, как пошла однажды в триста первый ванную мыть. Там какой-то урюк облевался, так она наушники плейера в уши вставила, респиратор надела и пошла. А тут чувствует, как у нее трусики до колен упали так, словно резинка лопнула…»

В организме администратора происходили странные преобразования. Он теребил воротник сорочки, ослабляя петлю на галстуке, которого у него на шее не было, потому что отобрали в дежурной части. Павел Маркович багровел, бледнел, и по всему было видно, что Колмацкий прав. Перевести из горничных в старшие горничные описанным выше способом Яресько никого не удалось. Ни разу.

– Это клевета… Он ответит за это. Маньяк… Нашел объект для своей больной фантазии, сволочь…

– Ну, это суду решать, – мудро заметил Кряжин.

– Суду?.. – Кряжин слова не слышал, он догадался о нем по движению администраторских губ.

Конечно. Какая у администратора короткая память! Ведь следователь подробно разъяснял ему его права и обязанности, указывал на официальные бумаги и говорил об уголовной ответственности…

– Вы должны меня понять. Я отец двоих детей, младшему из которых – пятнадцать лет. Из-за клеветы какого-то маньяка разрушится семья, чей очаг был согрет любовью и доверием…

– Так я насчет Резуна, – напомнил Кряжин.