Тюремный романс Денисов Вячеслав

Предисловие

Есть в Тернове универмаг. Называется «Центральный». Так принято – называть универмаги по принадлежности к административной единице города. Здание – как по своей истории, так и по внешнему виду – уникальное. Что касается истории, то второго такого в России, пожалуй, не сыскать. В одна тысяча восемьсот девяносто седьмом году его сдал тогдашней приемной комиссии архитектор Бенуа, специально выписанный для этого из Италии государем Николаем Вторым. То ли торопился итальянец достроить Русский музей в Санкт-Петербурге, то ли не было у него большого желания возиться с этим терновским долгостроем, да только уехал он, не покрыв крыши. Бенуа есть Бенуа, и стыдно спрашивать с него за крышу, если дом построен. Терновские ваятели возводили бы его лет десять, причем никто не поручился бы за то, что это было бы похоже на дом. А Бенуа постарался на славу. Тернов – не Питер, и в то время в этом городе можно было строить здания, высотой превышающие Зимний дворец. Это в городе на Неве особенно не развернешься. Сначала по цоколю Эрмитажа вымеряй, а потом под эту высоту – планируй.

Одним словом, Бенуа разошелся. Хоть и три этажа, но пятиэтажные «хрущевки», сбитые в кучу в конце пятидесятых неподалеку от творения итальянского мастера, дышали ему своими чердаками в окна второго этажа. Поначалу строение планировалось под Собрание купеческих гильдий, но, осмотрев творение, тогдашний градоначальник Охлобыстин повелел отдать его под торговые пассажи.

С тех пор, какие бы вывески на здание великого мастера ни вешали, он оставался зданием, предназначенным для масштабных торгов. Традиция сия докатилась и до сегодняшних дней. И дело даже не в традициях, а в самой архитектуре. Бенуа строил торговые пассажи. Он, к примеру, не мог предполагать, что его детище спустя тридцать лет попадет в поле зрения руководителей Губревкома, а те разместят в этом чуде архитектурной мысли Губчека. Но Бенуа знал, что ваял. Функционерам от Чрезвычайной комиссии вскоре стало ясно, что если в этом доме одновременно заголосят все приглашенные на допрос свидетели, то эхо будет такое, что в далекой Австралии попадают с пальм дети всех угнетенных английским империализмом аборигенов. И потом, не до конца было ясно, где тут можно расстреливать, а где содержать. Удобнее всего приводить в исполнение было лишь в холле на первом этаже, а содержать в отделе галантереи, но тогда это была бы не Губчека, а предоставленная всеобщему обозрению преисподняя. Как же тогда доказывать безграмотным крестьянам и рабочим, что ада нет, а религия – это опиум для народа? Функционеры плюнули и оставили дом тем, для кого он, собственно, и строился. Очень скоро его интерьер на Петровской был облеплен вывесками «Главтерноврыба», «Швейтерновторг», «Мясо», «Водки-Вина» и прочими.

В две тысячи первом году мэр Тернова, преемник славных дел Охлобыстина, сделал то, до чего не додумывались его предшественники все сто с лишним лет после постройки дома. Если бы Бенуа знал, во что превратится его творение, он наверняка бы заплакал. Пассажи Бенуа – по примеру Терновского речного порта – от асфальта до чердака покрыли зеркальными стеклами, отчего оба здания приобрели вид гигантских ванных комнат, вывернутых наружу.

Но наступил момент, когда тревогу забили руководители ГИБДД. Дорога к универмагу «Центральный» вела через весь город, от Пятого микрорайона, и была пряма, как просека, прорубленная зэками для укладки рельсов на БАМе. Поэтому можно было, глядя на универмаг, выщипывать волосины из носа на балконе дома, расположенного на другом конце города. Дорога подходила практически к крыльцу творения Бенуа, после чего расходилась в разных направлениях под прямыми углами. Но тревогу гаишники забили уже после того, как случилось то, о чем они догадывались.

Эту ночь с пятого на шестое июня 2003 года будут помнить все горожане, но лучше всех, конечно, запомнят мэр Тернова Мартынюк, давший распоряжение придать универмагу облик космического объекта, и Виталька Кусков по кличке Штука.

Утром пятого Виталька, почувствовав приток депрессии, сел в свой «Мерседес-300» девяносто пятого года выпуска (угнанный из Германии и с перебитыми в Польше номерами пригнанный через Прибалтику), выкатился из-под своего дома, с парковки, и стал колесить по городу. Вся братва отправилась за город праздновать день рождения Яши Локомотива, забыв пригласить на это мероприятие Витальку, и оттого настроение у Штуки было гадкое. А все из-за пьянки, которая случилась в ночь с четвертого июня на пятое. Перебрав, Виталька устроил с разминающимся перед основным праздником Локомотивом соревнования по армрестлингу. Дело происходило в ресторане «Огни Тернова», в присутствии полусотни таких же, готовящихся к завтрашнему празднику, господ.

Освободив одну из барных стоек от бутылок и рюмок, Виталька с Яшей встали по разные стороны и стали ломать друг другу правые руки. Господь обоих не обидел здоровьем, поэтому противостояние длилось довольно долго – около пяти минут. Потом то ли винные пары Витальке в голову ударили, то ли он куда торопился, только Кусков вдруг врезал Яше хук слева и, пользуясь глубоким нокаутом последнего, быстро прижал его руку к полировке стойки. Нечего и говорить, что победа была признана недействительной, а Витальку дисквалифицировали. Дисквалификация, судя по всему, захватывала и тот отрезок времени, когда Локомотив на Медвежьем острове праздновал свое тридцатипятилетие. Потому и одолевала Витальку депрессия.

Немного покружась по Тернову и не найдя веских причин для того, чтобы набить кому-нибудь морду, он снова оказался в «Огнях Тернова». Победу Витальки там, судя по всему, еще помнили, ибо трое халдеев в бабочках до сих пор подметали пол от осколков стекла и мебельных щепок.

Начинать в 12.00 с мартини было как-то рановато, поэтому Виталька заказал селедочный салат, горячее, литр ананасового сока и двести водки.

Двести водки закончились гораздо быстрее, чем литр сока, поэтому Виталька попросил повторить.

Официанты повторили, однако насторожились. Не испугались, а насторожились. Они бы пришли в ужас, если бы тут находились Локомотив и Штука одновременно. Эти двое сами по себе – по отдельности – были парнями вполне милыми. Но – как сера и селитра: стоит их соединить вместе, да еще добавить угля…

– Музыку!

Официанты напряглись чуть сильнее, однако Шуфутинского включили.

– Я что-то стриптиза на сцене не вижу.

– Понимаешь, Виталя, – объяснял Кускову вызванный администратор, – сейчас час дня. Люди в поле, у станка и придут сюда часов через восемь…

– А я не «люди»? Хер на блюде?

– Нет, конечно, не хер, Виталя. Но девочки-то с мальчиками отдыхают. У них ведь все наоборот: ночью работают, днем спят…

Кусков вздохнул.

– Тогда сами выходите на сцену. Весь штат ресторана. Мальчикам разрешаю оставить бабочки, девочкам – туфли. Хочу вальса и чечетки.

Спорить с Виталькой – это все равно что спорить с Локомотивом. Залитые внутрь их двигателя сто граммов алкоголя убедительно доказывают, что ничего невероятного в природе не бывает.

Через час непонятно откуда привезли заспанную танцовщицу и такого же опухшего лицом и худого телом танцовщика. Они вышли на сцену с таким видом, словно их вывели на расстрел, ежась от солнечного света и совершенно не понимая, зачем они здесь и почему. Однако, увидев Витальку, вспомнили и под звучащую из колонок Милен Фармер стали исполнять какие-то трюки двух перепившихся любовников.

– Да, это не карнавал в Рио, – отметил Виталька, но на стул отвалился и лицезреть стал.

Заказал еще двести и салат «Огонек».

Потом еще двести и икры.

Еще через час – в начале четвертого – стал играть на сцене на позабытом музыкантами барабане, стараясь попадать в ритм движений очумевшей от эротического танца пары.

Без пяти четыре потребовал принести из реквизита бескозырку и попробовал станцевать «Яблочко». «Яблочка» не получилось. Тогда он пригласил голую стриптизершу на тур вальса, хотя бескозырку не снял.

В четыре двадцать он дал администратору сто долларов и попросил микрофон с караоке. Допев до конца «…на том пруду, куда тебя я приведу-у-у-у-у…», он согнул о шею держатель микрофона, поднял со сцены стул и уничтожил им весь интерьер бара.

После пил прямо из горла графина, бил кого-то не по злобе, потом вдруг оказался на кухне, где пытался склонить к сексу повариху, обжег себе о плиту руку, затем направился в туалет и, не найдя там писсуаров, стал скандалить и требовать сантехников. Его проводили в соседнюю дверь. Виталька писсуары обнаружил и о сантехниках забыл.

Потом свет погас. А когда включился, Штука обнаружил себя абсолютно обнаженным в постели с какой-то девицей. С трудом узнав в ней танцовщицу, он, находясь в совершенно невменяемом состоянии, плюнул и стал одеваться на выход. Раз пять или шесть он смотрел на наручный «Ролекс», однако определить время так и не смог.

«Мерседес» стоял там, где он и предполагал, – около крыльца дома. Бросать машину он мог где угодно, ибо в Тернове очень хорошо знали, кому авто принадлежит, и во всем городе до сих пор не находилось ни одного идиота, который решился бы выдавить у «мерса» форточку и выдернуть магнитолу. Не говоря уже о том, чтобы угнать саму машину.

Виталька уселся на сиденье, безумно поглядывая по сторонам. Пятиминутная привязка к местности не дала совершенно никаких результатов. Точно так же, как и процесс проникновения в глубь собственной памяти: все, что на данный момент стояло перед глазами, это занавески в серебряную клеточку, троящийся в глазах экран телевизора и тощие, дергающиеся над ним груди танцовщицы. Груди дергались, значит, секс все-таки был.

Кусков плюнул на асфальт, занес ноги в машину и включил зажигание. Главное, думалось ему, выехать на большую дорогу. А там уж можно сообразить, где он и как с этого места доехать до дома.

Виталька медленно выехал со двора, стараясь все множащиеся перед глазами одинаковые объекты совместить в одно целое. Наибольшую трудность представлял проезд между шестью колоннами, преградившими путь машине при выезде на улицу. Проклиная сталинский социалистический ампир, Виталька разделил шесть на два и аккуратно протиснулся между третьей и четвертой колонной. Иначе говоря – между двумя имеющимися в наличии.

Район он не узнавал. Как будто эта тощая шлюха из терновского кабака увезла его куда-то как минимум в Казань, изнасиловала да там и бросила.

Если бы Виталька мог сейчас владеть мимикой и говорить, он наверняка бы поморщился и едко отчитал себя за очередной перебор при приеме похмельной «сотни». Потом поболтал бы сам с собой в машине, пожевал «Орбит», окончательно пришел бы в себя, купил бы наручные «Tissot» последней модели, нанял бы моторку да отправился на остров просить у Яши прощения. Все бы было хорошо – он был бы прощен, снова признан названым братом, после чего Медвежий загудел бы, как растревоженный улей… Все это было бы, если бы Штука, выезжая на широкую улицу, мог говорить и анализировать происходящие события.

Едва он вырулил на середину проспекта, который по-прежнему не узнавал, в двустах метрах от него, впереди по курсу, светанула фарами встречная машина. Проявляя чудеса мышления, Виталька подумал, что было бы очень хорошо, если бы встречное авто не принадлежало райотделу милиции или, что гораздо хуже, ГИБДД. От «районников» можно откупиться, сунув двадцать долларов. При этом можно даже не помнить, как тебя зовут. А эти фраера со светоотражающими надписями на спине обязательно поведут к машине и начнут составлять протокол. А потом опять вали к замначальнику городского ГИБДД и плати тому триста баксов, чтобы тот похерил протокол.

Вглядевшись, Виталька понял, что тревога напрасна. Фары приближающегося автомобиля по своей мощи походили на «мерседесовские». Терновские милиционеры еще не обнаглели до такой степени, чтобы выезжать на службу на «меринах».

Однако этот ублюдок на иномарке двигался по той же полосе, по которой ехал Штука.

– Подлец, пьяный он, что ли?.. – открыл рот Кусков, мгновенно наполнив салон непереносимой концентрацией водочного перегара.

На всякий случай Виталька посмотрел на дорогу из бокового окна. Вполне вероятно, что по встречной едет именно он. Однако проверка показала, что добросовестным участником дорожного движения является как раз он.

Сбросив скорость, Виталька пару раз щелкнул рычагом, переводя ближний свет фар на дальний. Если водила напротив задумался, то это лучший способ вернуть его с небес на дорогу.

Поразительное хамство! Встречный урод на иномарке не придумал ничего лучшего, как ответить Витальке тем же! Мол, очнись, придурок, – я-то правильно еду, а вот ты что творишь?!

– Не в Японию ли эта шалашовка меня завезла? – прошипел Штука и, подчиняясь какому-то одному ему понятному импульсу, добавил газу, вывернул руль влево и перестроился на полосу встречного движения.

Вероятно, поняв, что происходит что-то не так, стремительно приближающийся владелец мощной иномарки вернул свою машину на свою полосу – то есть опять на встречную для Витальки.

– Ну, не сука ли, а?! – вскипел Кусков, прижимая педаль подачи топлива к полику и выворачивая на «родную», правую, привычную для перемещения по дорогам России полосу движения.

Повернул и почти протрезвел. В тот момент, когда до столкновения оставалось чуть более двадцати метров, разогнавшийся до сумасшедшей скорости владелец приближающейся иномарки понял, что аварии не избежать, если снова не вернуться на встречную. На этой полосе они оказались с Виталькой практически одновременно…

– Ну, падла!! – успел рявкнуть Кусков. – Жив останусь – порву!..

Последнее, что он помнил, – это свой отчаянный рывок в сторону от уже приблизившейся машины…

Удар!!! Хлопок мгновенно раздувшейся подушки безопасности!

Тишина.

За окном – свист.

Еще удар!!!

Звон стекол, лязг ломающихся металлических частей машин!..

Его машина катится по какой-то идеально ровной поверхности и наконец останавливается.

После раздавшегося за окном свиста Виталька Кусков был уже без сознания от динамического удара. Последнее, о чем подумал его почти насмерть отравленный алкоголем мозг: «Если перелетел, значит, хорошо. Главное – не разбить голову, когда машина перевернется и врежется в какой-нибудь столб или автобусную остановку…»

Когда Виталька открыл глаза, он совершенно не понимал, где находится и что с ним произошло. Выбравшись из-под подушки, он с трудом открыл дверь, сразу уткнувшись во что-то мягкое и пахнущее новью. Еще пахло бензином, но это не в счет. Привыкнув к темноте, Кусков пощупал рукой стекло и понял, что на нем нет даже трещины.

«Странно»…

Растолкав плечами какие-то предметы, напоминающие парадный строй ватных солдат, он пробрался к капоту и так же – на ощупь – изучил и его. Если не считать треснувших фар и ободранного капота, машина была почти такой же, какой ее пригнали из Риги.

Повернувшись, Штука принялся ощупывать руками солдат, окруживших машину и его самого плотным кольцом.

– Что за лабуда?.. Польты, польты… Польты… Я что, в барачной раздевалке?..

Только для раздевалки в бараке это было чересчур круто. Вешалки, на которых висели фуфайки и пальто, были даже на ощупь лакированными и ухоженными. И – никаких крючков. Все фуфайки висели на плечиках.

– Да где я, мать твою?!! – заорал взбешенный Штука. – Где это мурло помойное на иномарке?!! Э-э-эй!! Где я?!!

– На первом этаже, – сообщил ему спокойный голос. – В отделе женской верхней одежды, если тебе нужно знать абсолютно точно. Ну-ка, вылазь наружу, Шумахер! И веди с собой всех, кто там еще с тобой приодеться решил. Будем разговоры разговаривать!

Виталька в полной темноте нахмурился и скрежетнул зубами.

– Это что за лох там болтает?! Щщща-а-ассс…

Расталкивая в сторону непонятные пальто, он сантиметр за сантиметром стал продвигаться в сторону голоса.

Едва он откинул последний кусок драпа, как ему в лицо ударил слепящий свет. Реакция была заторможена, поэтому Виталька сначала медленно отвернулся, потом закрыл лицо руками, а уже затем повернулся.

– Милиция, товарищ водитель автомашины номер 222! Покажите руки, чтобы их было видно!

Свет исчез, Штука убрал от лица руку и всмотрелся в темноту.

– Вы один?

Виталька молчал и студенистым взглядом смотрел на синий «глаз» на борту белой «пятерки» и надпись – «Вневедомственная охрана».

– Да он пьяный! – раздался второй голос.

Виталька, понимая, кто перед ним держит автоматы, решительно замотал головой. Хотелось возразить более убедительно, но язык опять отказал.

– Конечно, пьяный, – повторил голос. – Михаил, смотри, да он лыка не вяжет! Ну-ка, иди сюда! Как фамилия?!

Кусков помолчал, похмурился, поиграл желваками, развернулся и пошел прочь. Уверенно пошел, но не прямо.

– Ну-ка, держи, Саня, этого наглеца! – послышалось за спиной Витальки. – Вот хам!..

– Ты почто в универмаг заехал?!

Штука, сидящий на земле, поднес к лицу обе руки. Одну не мог – на запястьях были наручники. Вытер кровь, сочащуюся из носа.

– В какой уни… вермаг?

– А это что?! – Один из сержантов ткнул стволом автомата в то место, откуда совсем недавно вышел Виталька. – Что это?! Охраняемый подземный гараж, по-твоему?!

Кусков посмотрел на пробоину, напоминающую повреждение на «Титанике», и поднял глаза. Потом посмотрел еще выше. И после – уже на крышу дома. В его глазах отражался изумленный ужас.

– Это что я… Это я… в творение… Бе… блин… нуа?!! Я в универсальный универмаг «Центральный» типа… попал?.. В отдел женских… верхних пальто, что ли?.. Ой-йе-о-о-о…

И схватился, как араб, за голову.

Ребятам из охраны оставалось лишь вызвать ГИБДД и сообщить о ЧП директору «Центрального».

– А где эта сволочь на импортной «помойке»?!! – вдруг заорал Виталька, вспомнив, что в подобных ситуациях лучше всего быстро найти крайнего. – Это из-за этого урода я… в нерукотворный… в галантерею…

– Сань, и врачей еще вызови, – помолчав, добавил младший из сержантов. Отошел в сторону и сухо сплюнул на асфальт с двумя жирными следами от широких «мерседесовских» колес. – Кто мне объяснит, что можно делать в четыре часа утра в универмаге, на машине, в состоянии белой горячки?

Рация работала из рук вон плохо. Старший говорил об этом командиру взвода Максакову еще вчера, однако тот опять отмахнулся. А как экипажу вневедомственной охраны работать без рации?! Это все равно что проктологу работать без резиновых перчаток…

Пока старший стучал тангентой о крыло, подвергая ее таким образом срочному ремонту, младший из сержантов от нечего делать зашел внутрь пробоины, и вскоре оттуда послышался щелчок открываемого запора багажника.

Через минуту младший сержант вышел, быстрым шагом подошел к старшему смены и отвел его от хозяина «Мерседеса».

– Сань, это тот самый… У него в багажнике «АКС»…

– Что?!

Младший покусал губу, словно от этого зависела чистота его речи, и по слогам повторил:

– У него в багажнике автомат Калашникова. АК. Без приклада. Значит – «АКС».

Два часа назад все находящиеся неподалеку экипажи были срочно направлены по вызову к Центральному железнодорожному вокзалу. Побывали у вокзала, подчинившись приказу, и эти сержанты.

Там, на путях, был обнаружен труп человека. На случайно выпавшего из вагона, по пьяни, он был похож мало. Одет не по-вагонному: вместо шлепанцев – туфли от Бергуччи по сто долларов каждая, льняная рубашка, выглаженные, словно наточенные перед боем сабли, брюки, а в карманах – ассорти преуспевающего человека: около пятисот долларов, пара тысяч в рублях и – о чудо! – паспорт! На имя Ефикова Ивана Викторовича. Это сочетание имени-отчества и фамилии не могло сказать для сержантов из ЛОВД ровным счетом ничего. Ефиков, так Ефиков. Иван Викторович, так нет вопросов… Заволновались после сообщения в местном УБОП. Они-то и прояснили ситуацию. Оказывается, Ефиков и Эфиоп – это одно лицо. Ефикова никто не знает, а вот Эфиопа не знать – грех. После добровольной отставки владельца сети казино и подобных игровых изб Измайлова этот пост тут же занял Эфиоп. Он и казино все переименовал таким образом, чтобы никто, даже с пьяных глаз, не перепутал, кому они принадлежат: «Третья Пирамида», «Сфинкс», «Хеопс» и еще три в том же духе.

Теперь этот арабист лежал между шестнадцатой и семнадцатой рельсами, напоминая своим видом человека, перед носом которого сорвали банк. Какой-то подонок расстрелял гражданина Ефикова из автомата Калашникова калибром 5,45 мм и растворился в пахнущем креозотом воздухе железнодорожного вокзала. Вот такая история. Операция «Перехват», как и положено в девяносто девяти случаях из ста подобных, не дала никаких результатов. И вот сейчас, спустя три часа, взору двух милиционеров из вневедомственной охраны предстал совершенно невменяемый молодой человек – владелец «Мерседеса» и автомата Калашникова. Последний имел калибр именно 5,45.

– Что делать, Саня?..

– А что теперь делать?! Мать твою, вляпались… Теперь придется отрабатывать тему до конца и по всем правилам.

Младший нервничал заметно больше. Но это не мешало ему думать о том, как совместить приятное с полезным.

– Как ты думаешь, Сань, что нам теперь за это будет? Медаль?

– Если вот так – то ничего, – выдавил старший, рассматривая спящего под колесами их «Жигулей» Витальку. – А если скажем, что мы его гнали и при этом он отстреливался от нас из пистолета, который потом скинул, тогда…

Воровато оглядевшись вокруг, он подошел к своей машине, резким ударом сложенного автоматного приклада выбил левое окно форточки; потом обошел машину и выбил правое.

Машина уставилась в темноту ослепшими глазами…

Миновав Кускова, сержант прошел внутрь универмага, намотал на ствол своего автомата одну из пол пальто и очередью из двух патронов прострелил колесо и левую заднюю дверь иномарки.

– Вот теперь, может быть, что-нибудь будет.

Вытянув из «слепой» машины переговорное устройство, он взволнованно и быстро сообщил на пульт дежурного о том, что попал в перестрелку, но сопротивление преступника сломлено и он обездвижен. Потом успокоил, что живы все. И свои, и чужие.

Следом очередь удивляться наступила для директора универмага и для дежурной части райотдела.

О применении оружия можно было сообщить еще и прокурору, как того требует закон, но сержант побоялся переборщить. Что-то ведь он должен сейчас сделать неправильно… Иначе нельзя – когда человек в шоке после стрельбы, он обязательно что-нибудь забудет. На то он и шок.

Глава 1

Седьмого июня у Антона Павловича Струге, судьи Центрального районного федерального суда города Тернова, был своеобразный юбилей. Есть даты, обойти вниманием которые просто невозможно. Годовщина свадьбы, день рождения, рождение ребенка – это то немногое, из чего люди составляют, словно карточный домик, свою судьбу. По причине того, что этих дат никто из окружающих, если им не освежить память, не вспомнит, приходится обвешивать себя объявлениями, состоящими из приглашений.

Вы знаете, сегодня ровно пять лет, как я… Да, как я заметил, как прекрасен мир. И сегодня – ровно пять лет с того момента, как я выплыл на середину реки и смотрел на оранжевое солнце до тех пор, пока над водой не повисла полная темнота. Приглашаю на пикничок…

Вы не поверите, но нынче тридцать девятая годовщина моего рождения. Не кругло? Это вам не кругло, а мне очень даже подходяще. Ровно год до того дня, когда первая цифра в моем возрасте снова увеличится. А сорок лет у нас, у русских, с особым шиком не отмечают. Уже две тысячи лет, как дата неподходящая.

Юбилеи Струге не любил, справедливо полагая, что они неотвратимо приближают человека к тому моменту, когда в его жизни случится праздник, веселья которого юбиляр уже не увидит при всем желании. Да и дата вчера приблизилась не ахти какая – десятилетие миновало с той поры, когда Антон Павлович впервые в жизни надел на свои плечи мантию. Десять лет отправления правосудия… Кто-то скажет – судейства. Но судейство может быть только в футболе. И такое судейство следует принимать столь же безоговорочно и смиренно, как смерть или бесконечный дождь. Работать без права на ошибку – это слишком. Такое право должно быть у каждого судьи, главное, чтобы это право не превратилось в стиль.

К десятилетию юбилея судебной практики Струге с удивлением для себя обнаружил, что многие классики литературы пишут о нем. Точнее, не об Антоне Струге, а о том, чем он занимается. Ткни пальцем в любую строку первой снятой с полки книги. Надо только правильно интерпретировать написанное или правильно заменить слова.

«Любить иных – тяжелый крест», – замечает Пастернак. Заменить «любить» на «судить» – и вот уже в творчестве автора просматривается новая веха. Есть какая-то уверенность в том, что Пастернак знал, о чем писал.

«Редкая птица долетит до середины Днепра», – уверяет Гоголь. Червонец лет, заброшенный за спину, – и вот уже просматривается смысл и в творении автора «Ревизора». Вчера Струге отмерил ровно половину того срока, который определен им судьбой до пенсии. Не судьей, заметьте, а – судьбой. А десять лет в мантии для судьи, не привыкшего смеяться над шутками начальства, это, поверьте, по нынешним меркам не так уж мало.

И, наконец, – «Что делать?». Именно вчера – в самый разгар того, как он, его жена Саша, пес Рольф и друг детства, а ныне заместитель областного прокурора Вадим Пащенко праздновали промежуточный финиш судьи, – Антон с неким оцепенением убедился в том, что к коллективу авторов-поздравителей юбиляра подключился и Николай Григорьевич… Нет, не тот, что трудился в судебном департаменте завхозом. Тот, который бился над Кирсановым, Лопухиным и Верой Павловной…

Нет, не о преступном авторитете, застреленном в прошлом году, судье из Кировского суда или начальнике жилищного департамента идет речь. Хотя после звонка следователя Еремеева из транспортной прокуратуры можно было подумать о чем угодно.

Итак: что делать? Этот вопрос мучил Антона Павловича и Вадима Андреевича, едва закончился телефонный разговор заместителя областного прокурора с «важняком» из его бывшего ведомства. Чтобы было понятно – почему бывшего, следует сказать о том, что в областную прокуратуру Пащенко перешел всего два месяца назад, а до этого момента служил транспортным прокурором. Потому и было для него шестого июля как снег на голову сообщение о том, что следователь транспортной прокуратуры Пермяков арестован и водворен в СИЗО города Тернова.

Сашка Пермяков вместе с Антоном и Вадимом учился на юрфаке, вместе же они и начинали нести правовой крест на невспаханной целине юридического поля Тернова. Потом пути разошлись: Струге стал судьей, Пащенко – транспортным прокурором, а Пермяков продолжал пыхтеть над делами в должности «важняка». До вечера шестого июля две тысячи третьего года все шло хорошо: Антон Павлович отпраздновал служебный юбилей, Пащенко уже два месяца зампрокурорствовал в областной прокуратуре, а Сашка Пермяков занял место, которое пусто не бывает. «Занял» – понятие, имеющее сложную временную форму. Пока он его занял лишь в виде письменного приказа. После перемещения Вадима в надзирающем за транспортными сообщениями органе произошли изменения, в результате которых Сашка должен был подняться на этаж выше и сесть в кресло зампрокурора Терновской транспортной прокуратуры.

Если верить следователю Еремееву, Санька переместился не в кресло, а на нары. Вместе с приказом о назначении, судя по всему, появилось и постановление суда на арест. По всей видимости, тексты приказа о назначении и того постановления несколько расходились по смыслу. Если в приказе сроки не были обговорены, то в постановлении указывалось совершенно определенно – десять суток. И даже момент указан – шестнадцать часов пятнадцать минут.

– Ну, начнем с того, – продолжил литературный вечер Пащенко, – что, как говаривал Горький, этого не может быть, потому что не может быть никогда.

До утра было решено не дергаться.

Причин тому было много. Сашка арестован по подозрению во взятке, а ночное появление в тюрьме бывшего прокурора мгновенно натолкнет определенные умы на сосредоточенную работу.

В общем, оставшийся коньяк пришлось допивать в стесненной обстановке. Уже плохо представлялось, за что следует пить.

Глава 2

Сам же Пермяков, находясь в «красной» «хате» Терновского централа, сидел на нарах и пытался осознать все то, что с ним произошло прошлым вечером. Он молчаливо курил сигарету за сигаретой и вертел в руках зажигалку. Словно втыкал штекер в сеть и снова выдергивал, когда понимал несостоятельность очередной версии, соединяющий реальность с мистикой. Ночью он точно таким же образом переключал каналы памяти, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос – по какой такой причине прибывшему на прием Славе Рожину понадобилось подкидывать ему в бумаги на столе конверт с документами на право собственности на дом в Сочи.

Впрочем, вопрос «зачем?» сразу же после ухода Рожина не вставал – в кабинет тут же вошли опер из УБОПа с оператором и понятыми. Идиоту понятно – им позарез нужно было установить юридический факт незаконного нахождения на столе следователя прокуратуры конверта с находящимися в нем бумагами на имя Пермякова.

Первой мыслью было предположение о том, что кто-то до боли в висках не хочет видеть того момента, когда Александр Пермяков усадит свою задницу в кресло заместителя Терновской транспортной прокуратуры. Версия была отброшена сразу же, ведь такой вопрос можно было решить малой кровью, не запирая кандидата на пост в камере СИЗО.

Когда после грохотания запираемой двери прошел первый шок и Саша успокоился, стало понятно, что Рожин, конверт и оператор с ассистентами – часть сценария по мотивам романа, где главным героем является только что освобожденный из-под стражи Виталий Кусков.

Вот тут-то Пермяков и стал «штекерить» зажигалкой, силясь понять, кому интересно, чтобы он, без пяти минут заместитель прокурора, оказался в компании ублюдочного вида гаишника, следователя РОВД из Ольховки, получившего за «выпрямленное» уголовное дело пятьдесят бройлерных цыплят, опера, по пьяни пристрелившего прохожего, и тучного дядьки, должность которого в миру до сих пор никому не была известна. Камера на восемь человек, заполненная наполовину. Единственное удовольствие, которое испытывали узники Терновского СИЗО, до недавней поры боровшиеся с преступностью. В камерах тех, с кем они до недавней поры боролись, картина была кардинально противоположная. В помещениях, предусмотренных для содержания двадцати человек, словно шпроты в банке, дожидались суда или этапа, шутили, спорили, выясняли отношения, ели, спали, одним словом – просто жили от сорока до пятидесяти человек.

Пермяков понял, что нужно успокоиться. Он тысячу раз думал о тех, кого арестовывал, когда за ними захлопывалась дверь камеры. Что за жидкость кипит в этот момент в головах подследственных? Сейчас выдалась возможность почувствовать это самому.

Сашка стал размышлять о том, как присутствию на столе конверта найти достойное объяснение и закрыть тему. Не прошло и минуты, как он оставил эти мысли. Если кому-то нужно подбросить ему документы в качестве взятки, то это будет делаться так, чтобы потом ни одно из объяснений подозреваемого не нашло своего понимания. Ситуацию можно объяснить, когда совершена ошибка. Здесь же ни о какой ошибке не могло идти речи. Люди очень хорошо знали, что делали.

– Да ты не вецай нос! – просвистел сквозь два выбитых передних зуба гаишник. – Если не при делах, знацит, разберуца.

К исходу четвертого часа совместного заключения этот славный «король дорог» стал неузнаваемо приветлив…

Итак, Кусков.

Парень из местного криминала, который ровно месяц назад упился до состояния анабиоза и на полном ходу влетел в зеркальный фасад универмага «Центральный». Струге еще два года назад говорил, что однажды это произойдет. Предсказание не сбывалось до тех пор, пока Виталька Кусков по кличке Штука не сходил в ресторан.

И что получилось после этого перелета через хилое ограждение, которое могло остановить лишь велосипедиста? Двое сержантов из вневедомственной охраны клянутся, что Штука отстреливался от них, аки ковбой, и даже умудрился прострелить оба боковых стекла, не сумев при этом продырявить ни одну вневедомственную голову. Стреляли, как утверждают последние, и они. И этим объясняют сбой в управлении Кусковым авто. Приезжает команда из Центрального РОВД и – о, есть справедливость на земле! – находит в багажнике невменяемого Кускова автомат Калашникова. Взаправдашний, со спиленным прикладом, без десяти патронов. Если верить экспертизе, то без тех десяти патронов, пули от которых засели в теле господина Эфиопа, дело об убийстве которого расследует младший советник юстиции Александр Пермяков.

И вот убийца найден!

Но сразу же появляются вопросы.

Вопрос первый. Убийство Ефикова – не шапочный грабеж. Это вызов. Поводом к Первой мировой войне послужило убийство в Сараеве эрцгерцога Фердинанда. Убийство Ефикова тоже может послужить поводом к началу войны. Криминальной, за передел зон влияния. Иван Сергеевич Эфиоп заправлял в Тернове и области пятнадцатью игорными домами. Нечего даже упоминать о том, что платить приходится не только по счетам налоговых инспекторов. Эфиоп – не барыга, а часть структуры, именуемой в учебниках для средних школ милиции «организованной», да еще и «преступной». Сразу после «мочилова» Ефикова город войдет в такой форсаж, что мало не покажется не только самим бандюкам, но и милиции…

И надо же!.. Виталька Кусков, расстреляв на перроне Эфиопа, кладет в багажник своего «Мерседеса» «паленый» «ствол» и едет в кабак! Там напивается, устраивает дебош, рискуя нарваться на вызов милиции, потом едет к проститутке, а уже ночью, когда вероятность быть остановленным и обысканным от резинки трусов до запасного колеса увеличивается в тысячу раз, устраивает с ментами перестрелку. Ну, законченный чудак. Отморозок по пояс. Но только – сверху, если верить показаниям допрошенной проститутки.

Вопрос второй.

Где пресловутый пистолет, из которого Кусков отстреливался от двух краснорожих сержантов?

Вопрос третий.

Где гильзы от пистолета? Менты уверяют, что Штука палил из «ПМ» или «ТТ». Не револьвера, а пистолета, гильзы от патронов которых имеют особенность отражаться из оружия. Тогда где гильзы от «ПМ-ТТ»? Сороки по гнездам растаскали?

Кстати – спутать «ПМ» с «ТТ»? Хм… Это все равно, как если бы до конца не понять, из чего в тебя палили – из гранатомета или системы «град». Для старухи в сберкассе все пушки одинаковы, но это ведь не старухи. Это два милиционера, суммарный стаж работы в милиции которых пятнадцать лет!

Вопрос четвертый. И это не эхо.

Где гильзы от «калашникова», посредством применения которого милиционерами был остановлен и перенаправлен с дороги в универмаг Виталька Штука? Те же сороки?

Ответ на оба последних вопроса в виде заключения трасологической экспертизы хранится у Сашки дома. Поняв тему, он отнес бумажку домой, не рискуя до поры оглашать ее содержание. «Не пришли еще результаты», – ответил бы он, если бы ему задал вопрос о них нынешний, новый прокурор. Сейчас же, сидя на нарах, Пермякову становилось ясно, что он не погорячился, когда прятал заключение, сделанное добросовестным экспертом. Сейчас будет обязательно найден недобросовестный – тот, у которого трое детей, в квартире однокомнатной тесновато да путевка для больного ребенка которому в санаторий не помешает. Такой в прокуратуре отыщется очень быстро. И все будет так, как надо. Как надо тем, кто «приземлил» Сашку на тюрьму.

Однако это будет уже второе заключение. А в первом даны четкие и ясные ответы на все поставленные вопросы. Стрельба по «Мерседесу» велась с расстояния одного метра – раз. С такого расстояния сидевшему справа сержанту проще было не автомат свой разряжать, а дотянуться до Кускова и дать ему по морде. Результат был бы тот же – то взлет, то посадка, то снег, то дожди… Два переломленных пополам, стоявших в имбецильных позах манекена и поваленные ряды драповых пальто пошива местной фабрики «Чинар»…

Теперь – второе: два стекла «шестерки» выстрелами из «ПМ», без остальных видимых повреждений, не выбиваются.

Ну и, конечно, подтверждение того, что из предоставленного на экспертизу автомата (изъятого из багажника автомашины гражданина такого-то) был застрелен гражданин такой-то… Но это тема отдельная, хотя и факт.

Штуку – на нары. Дело – из «темняков» – в «светлые». Осталось отколотить обвинительное заключение и отправлять три тома уголовного дела в Центральный суд. А там… Кто знает, может быть, оно достанется не кому-то, а отдохнувшему в отпуске Струге. И тогда тот сделает то же, что сделал судья Левенец. Из-за чего, собственно, Сашка Пермяков уже двенадцать часов и греет своим задом отшлифованные тысячами преступных задниц нары. Освободит Кускова из-под стражи. Только, в отличие от Левенца, при этом оправдает окончательно и бесповоротно.

Сашка оправдывать права не имеет, но зато ровно через месяц после того, как Кусков был задержан, исследовал дело и отправил в суд по запросу судьи, которому поступило ходатайство адвоката Штуки. После того как судья Левенец из Центрального суда освободил Куска из-под стражи, изменив ему меру пресечения на подписку о невыезде, кто-то, как теперь выясняется, был удивлен гораздо больше самого Виталика, который после оглашения судьей решения еще пять минут стоял и хлопал глазами.

Интересное дело: судья Фирсов из Центрального суда Кускова арестовал, а судья того же суда Левенец на основании тех же бумаг, лишь с небольшими дополнениями следователя, Кускова освободил. Единство и борьба противоположностей внутри отдельно взятого государства. Почти по Марксу. Можно безошибочно сказать, кто из этих двух судей поступил по совести, а кто – по справедливости. Левенец – выпестованный Антоном Павловичем Струге молодой судья, который дышит со своим наставником одним воздухом. Антон поступил бы так, как велит закон. По мнению самого Пермякова, дальнейшее содержание Кускова под стражей не лезет ни в какие ворота. Если за месяц у следствия не появилось ничего, чтобы привязать Штуку к автомату так же прочно, как автомат привязан к убийству Ефикова, значит, не появится и после. Убийство – заказ. Заключение Кускова в СИЗО – тоже заказ. Струге ненавидит само слово «заказ», при отсутствии веских доказательств и наличии сомнительных результатов экспертиз он освободил бы Кускова незамедлительно. То же самое, только без сослагательного наклонения, сделал Левенец.

Получается, Фирсов поступил по совести. По своей совести. Чего не сделаешь ради хороших людей… Не о Кускове речь, понятно.

Но кто-то не просто хочет, а очень хочет, чтобы вместо реального убийцы Ефикова его место занял Виталька Штука.

Ровно через два дня в кабинете Пермякова появляется некто Поспелов и загоняет мульку о том, что он-де свидетельствует, как однажды, прогуливаясь в четыре часа утра по проспекту Маяковского, неподалеку от универмага «Центральный»…

Одним словом, остается сожалеть, что Алексей Игнатьевич Поспелов, с его-то привычками оказываться в нужном месте в нужное время, не оказался на заводе, когда Ленин девяносто лет назад падал с броневика. Глядишь, и Фанни Каплан не при делах бы оказалась. Либо о том, что он не прогуливался по 125-й стрит в тот час, когда обалдевший от «Yellow submarine» отморозок палил в Леннона.

«Иду, знаете, по Маяковскому… О вечности думаю… Понимаете, навеяло… Вдруг – бах! бах! Черный «Мерседес», госномер двести двадцать два – как пуля – мимо!.. «Менты, гады, нате, нате!..» Озлоблен водитель, свиреп с виду…» – «Кто свиреп? Кусков? В ночь на шестое июня?» – «Да, Кусков… А следом – сержант Гонов и старший сержант Зелинский… На «шестерке»… «Стой, гад, не уйдешь! За свои преступления отвечать придется!» Та-та-та-та-та!.. Точнее? Сейчас, вспомню… Вот так: та-та!.. Потом: бах! – фьюить! – тресь! – тарарах! Своими глазами видел». – «Точно – своими?» – «Клянусь».

Пораздирал тогда Сашка рот зевотой, но показания запротоколировал.

За тринадцать лет писанины ему приходилось писать и скреплять своей подписью и не такое.

«Знаете, он меня не сильно изнасиловал… Так, чуть-чуть. Собственно, вообще не насиловал. Я даже сначала не поняла – что это…» А зачем заявление писала, если путаешь ощущения с определениями? «Так это я сначала так решила, а потом, когда домой пришла… Такое впечатление, что это мне приснилось. С вами такого никогда не бывает? Что-то приснится, а потом кажется, что это уже где-то было?»

Нет, с Пермяковым такого не случалось. Дева, если у тебя на трусах сперма второй группы крови, то Святой Дух тут ни при чем и ты – не Дева Мария. Анка-прошмандовка с вокзала, пишущая письма в прокуратуру со стабильностью, с которой нормальная дочь должна переписываться с матерью из деревни. А насильник – очередной командированный лох – транзитный пассажир, которого ты сначала пригласила, а сейчас побежала в прокуратуру. Теперь же, когда «ущерб» командированным возмещен, ты опять даешь задний ход.

Кто-то очень хочет, чтобы Виталька Кусков сел за убийство Эфиопа. Только почему – Кусков? Нельзя пониже рангом «торпеду» найти? Лоха зачмуренного, который за «подогрев» на зоне хоть две пятилетки оттянет? Нет, в качестве подставной фигуры должен быть обязательно Кусков! Штука, конечно, не почетный гражданин Тернова, более того – он далеко не положительный герой всех детективных романов, написанных журналистами программы «Криминальный Тернов», однако к расстрелу Ефикова он не причастен. Это очевидно.

Может, и Пермякову, как той рассеянной нимфоманке Анке, плохо разбирающейся в отличиях между насилием и обоюдным согласием, тоже что-то приснилось?

Например, то, как, едва за дверью скрылась спина Рожина, принесшего в кабинет конверт, да там его и позабывшего, из-за нее показались возбужденные, как при сосредоточенном сексе, лица оперов с видео и понятыми?

Но в последнее время снов он не видит. Проваливается после ужина, ложась на кровать, как в яму. А в семь утра выползает из нее благодаря будильнику, поставленному рядом с кроватью на металлическую ванну и накрытому металлическим же тазом. От этого звонка Пермяков просыпается последним в подъезде. Умывается, поедает с вечера купленную булочку с кофе «Пеле» и садится в собственные «Жигули» пятнадцатой модели, чтобы доехать до прокуратуры.

В какой же все-таки момент он не почувствовал опасность? Наверное, в тот, когда ему сообщили, что приказ о назначении областным прокурором уже подписан. Потерял концентрацию и не почувствовал рядом врага.

И вот они, нары.

Дичь какая…

Первый час Сашка помнил плохо. Расспросы-вопросы сокамерников, отчаяние, близкое к шоку… Ко второму часу начали одолевать мысли о том, что произошло чудовищное недоразумение.

И испарились через десять минут. Это что такое нужно напутать, чтобы родилось такое недоразумение?!

К третьему часу в голове сформировалась глупая идея, именуемая «синдромом побега». Убежать, а потом доказать, что прав. Потом вдруг пришло в голову, что сценаристы фильмов, где арестованный чудесным образом сбегает из-под усиленной охраны, находят самое простое объяснение тому, почему фильм не заканчивается, не успев начаться. Надели наручники – логично. А вот сам снял – это уже фэнтези, не имеющее к реальной жизни никакого отношения.

И покой пришел сам собой. Вспомнился Вадим Пащенко. Вспомнился Антон. Сашка бы их не бросил…

К окончанию четвертого часа Пермякову надоело смотреть, как гаишник, лежа на верхнем шконаре, катает из хлебного мякиша катыши и движениями Шакила О’Нила забрасывает их в «очко», расположенное в углу. «Король ночных дорог» на протяжении получаса стремился во что бы то ни стало попасть хлебом в парашу.

Сашка вырос в семье, где была одна мать. Отчим со своей «восьмеркой», а потом – с «пятнашкой» и трехкомнатной квартирой, соседей которой следователь теперь ежедневно будил по утрам, – появился позже. Что такое машина в семье, Санька понял в семнадцать. А что такое завтракать по утрам хлебом с чаем, без масла и варенья, он узнал с того самого момента, когда стал себя осознавать. Мать, работая на Капчагайском кирзаводе, «приняла» на спину поддон с кирпичами, оторвавшимся от стропил. Ходить потом она могла, но с тех пор они вдвоем – пока Сашка в четырнадцать лет (раньше не принимали) не устроился на хлебозавод помощником пекаря – жили на ее пенсию по инвалидности. Что-то уходило на лекарства, что-то на еду, казалось – хватало. Но приходилось еще учиться непринужденно вести себя в школе, приходя в аккуратно зашитых брюках, когда одноклассники были в джинсах и батниках.

До тринадцати лет Сашка жил в Казахстане. Поэтому знал цену хлебу и всему, что связано с едой. Даже теперь, когда в его жизни появился достаток, он ничего не мог с собой поделать. Привычка вычищать кусочком хлеба тарелку в прокурорской столовой коробила, наверное, кого-то, однако сам он этого не замечал. Это для него было так же естественно, как из стакана вытрясти в рот ягоды компота. Он помнил те дни, когда в восемь лет приходилось ложиться спать голодным и плакать от непонимания того, почему так получается. Кому-то поведение в столовых могло показаться банальной скупостью или перебором в демонстрации педантичности, но только не Струге с Пащенко.

А этот парнишка со второго этажа бросал и бросал хлеб в парашу…

Бросал и бросал…

Он мешал Сашке думать, и теперь, даже если бы этот человек на его глазах спас мир, в Сашкином отношении к нему уже ничего бы не изменилось.

– Это же хлеб!

– Я знаю. Скорей бы на допрос вывели, что ли…

На этот раз он попал точно в дырку, что подтвердило липкое хлюпанье из угла камеры.

– Способ, которым он тебе доставался, по всей видимости, и является основной причиной твоего присутствия здесь?

Больная тема задета, вопросов нет… А разве не этого хотел добиться Сашка? И добился. Его взору предстало подернутое ненавистью лицо отставного служителя безопасности дорожного движения.

– Ты тут-то не гонорись по-правильному!.. – Сухой плевок с верхних нар под ноги Пермякову. – Не в прокуратуре. Понятно, что не за рвение в службе тебя сюда определили.

– Не за рвение, – согласился Сашка и посмотрел под ноги. Туда, куда должен был упасть плевок, если бы он имел место быть. – «Понятно» ему… Быстро ты к понятиям приучился. Только к странным понятиям. С ними долго здесь не проживешь…

Беседа гаишника затянула. По его скудным представлениям о камерной жизни, оставить собеседника со своим мнением нельзя. Поэтому родилась напрашивающаяся острота.

– Чувствуется опыт. Не первая ходка, что ли?

Пермяков лениво моргнул.

– Люди в доме на пол не плюют и хлеб в унитаз не выбрасывают. Если, конечно, речь о людях идет, а не о скотах…

Дальнейшее произошло быстро. Тучный тип, читающий затертый до ласы тюремный роман без половины страниц, успел лишь положить книгу на живот, но уже через пять секунд – когда все закончилось – снова углубился в текст. «Цыплячий» следователь предпочитал вообще не участвовать в каких-либо склоках. По ночам он беззвучно плакал, сдавливая лицо, чтобы его не было слышно, а днем безучастным взглядом рассматривал потолок и молчал.

Гаишник соскочил с нар в тот момент, когда Пермяков поднялся и вышел на оперативный простор. Едва в его сторону качнулся торс противника, Сашка без злобы, но сильно двинул ему с правой в скулу. Точнее – хотел в скулу, но любитель баскетбола, отшатнувшись, зачем-то привстал на носки…

Потом добавил. Опять без злобы.

Потом еще раз, чтобы закрепить.

И вот уже семь часов, как хлебом никто не бросается, не матерится, спокойствия не нарушает, не в тему не острит. Остатки хлеба вернулись в «телевизор» к харчам остальных арестантов, а напряженность бывшего милиционера исчезла вместе с его двумя верхними зубами. Резцы были последнее, что гаишник утопил в параше. И вот уже семь часов, как он использует ее по прямому предназначению. Только теперь все чаще.