Тюремный романс Денисов Вячеслав

Глава 3

Войдя в суд, Антон Павлович заметил необычное оживление на первом этаже. Вот-вот из СИЗО должны были привезти подсудимых, ожидающих этого часа, как манны небесной. Двое судебных приставов скучали, лениво рассматривая толпу перед собой. Чьих-то мам, пап, родственников и друзей они наблюдают в девять часов утра ежедневно. Подъедет автозак к тыльному входу, они тут же перекроют проход, и уже из-за их спин прибывшие будут рассматривать лица тех, кого привезли из тюрьмы. Ради этих трех-четырех секунд, за которые можно крикнуть «Держись, Серега!», тихонько подвыть или просто помахать рукой, они здесь и стоят. Короткие резкие щелчки запираемой двери караульного помещения – и толпа начинает подниматься наверх, на второй этаж. Через сорок минут – час подсудимых разведут по залам заседания, и можно будет наглядеться на них вволю. Наглядеться так, что все присутствующие перестанут понимать реальность происходящего. Решетка, разделяющая подсудимых и зал заседаний, словно растворится, и будет казаться, что вот-вот недоразумение будет устранено и можно будет взять подсудимых за руки и увести из этого серьезного заведения домой.

Прозрение наступит, когда за руки из залов заседаний подсудимых выведут не мамы, папы и знакомые, а конвой. И все начнется сначала…

Можно не стоять на проходе – через час можно будет наглядеться вволю, но люди стоят. Так они посмотрят на прибывших на три-четыре секунды больше.

Антон Павлович, несмотря на жесты приставов – «Проходите, пожалуйста…», – терпеливо дождался, пока проход наверх станет свободным для всех. Струге знает цену трех-четырех секунд, поэтому никогда не позволит себе сделать так, чтобы вместо лиц близких собравшиеся в холле лицезрели его широкую спину.

Жаль, что об этом не думает судья Марин, вошедший в суд первым. Мало того что он воспользовался учтивостью приставов, он еще и задержался около них, пытаясь выяснить, почему вчера в его кабинете бушевал гражданин. Тот бушевал, а судья целую минуту не мог вызвать человека в форме.

– Камельков!.. Свинаренко!.. Баюн!.. Вылежанин!.. – выкрикивает конвойный.

Люди в темных одеждах спрыгивают с подножки автозака и бегом, стараясь не поднимать головы, забегают в суд. Три-четыре секунды их видно, пока они забегают в коридор, преодолевают по нему четыре метра до входа в подвал и скрываются там.

Пытаясь вынырнуть из-за спины Марина, свидетели, родственники и друзья бегунов ищут знакомые лица.

Но спина Марина не уже, чем у Струге. Поэтому как следует можно рассмотреть лишь ноги и макушки коротко стриженных затылков.

– Вон он, Серега! – толкает стоящего рядом братка № 1 браток № 2. – Его кроссы! Мы с ним в «Найке» полгода назад вместе брали…

– Сына, мы здесь!..

Сегодня толпе не повезло: какой-то мужик в сером костюме и очках перекрыл весь коридор.

Погудев, толпа расходится. Кто-то – из нетерпеливых – поднимается наверх, предчувствуя, что им не хватит стульев. Те, что опытнее, на ходу вынимая сигареты и папиросы, следуют на улицу. До процесса минимум полчаса, а такого случая, чтобы кому-то в Центральном суде не хватило стульев, на их памяти не случалось.

Струге тоже идет наверх. В свой кабинет, в котором его уже наверняка ждет Алиса. Ждут на столе разложенные секретарем дела, назначенные на сегодня, краткий доклад о ситуации в суде (не секрет, что секретари знают это лучше судей) и кружка горячего кофе. Антон никогда не просит делать второго и последнего – его интересует лишь порядок в толстых папках, но секретарь на то и секретарь, чтобы лучше судьи знать, что судье нужно.

Весь путь от дома до суда Антон Павлович несет в одной руке пиджак, а в другой – порезанный в прошлом году дрожащей наркоманской рукой портфель. Перед судом он пиджак надевает. Дело не в чрезмерной строгости, а в банальном приличии. Белая сорочка настолько тонка, что не заметить на левом плече судьи наколку в виде головы тигра и буквами «ПВ» может только слепой. А объяснять каждому встречному в Центральном суде, что это не зоновская тату «Загрызу администрацию», а память о службе в погранвойсках…

– Антон Павлович, доброе утро! Вчера вечером… Сегодня утром… Завтра будет…

– Потом, Алиса, потом. Дела готовы?

– Да.

– Хорошо. Я сейчас вернусь.

Судья опустил на свое кресло портфель, застегнул на пиджаке верхнюю пуговицу и вышел из кабинета.

Владимир Викторович Марин пришел в Центральный суд несколько лет назад. Он так и говорит, когда заходит об этом речь: «Я работаю в суде заместителем председателя вот уже несколько лет и…» И дальше по тексту, по необходимости.

И его все понимают. Понимают, потому что формально он прав. Он действительно работает в Центральном суде несколько лет и действительно в должности заместителя председателя. Но свою фразу он может произносить с легкостью лишь за пределами этого суда. Проблема в том, что в этом суде все знают, что судьей Марин работает два года, а в должности председателя – три месяца. Как известно, два преступника – это уже организованная группа. Соответственно, два года – не один. То есть – уже несколько. А кто за стенами суда будет разбираться, сколько из этих нескольких лет Марин работает в должности зампредседателя?

Причина такой стремительности в реализации задуманного кроется не в гениальности Владимира Викторовича и не в его паранормальных особенностях выносить приговоры по сложным делам во время одной выкуренной трубки. До Шерлока Холмса, как и до просто порядочного человека, Владимиру Викторовичу далеко. Зато у него есть другие способности. Одна из таких – точное выполнение задач, поставленных руководством. Руководство для Марина – председатель областного суда Игорь Матвеевич Лукин, а дальше – по ниспадающей: председатель квалификационной коллегии, председатель совета судей, председатель Центрального суда… Впрочем, на последних можно не обращать внимания, если у тебя все в порядке с Игорем Матвеевичем.

Проблема лишь в том, что при отправлении правосудия у судьи не может быть руководителя.

Было странно и не совсем приятно видеть, как покрасневший от неудобства Николаев – председатель Центрального суда – три месяца назад, на совещании, сиплым голосом говорил: «Владимир Викторович, он человек внимательный, старательный… Вдумчивый… В общем, достойный. Он назначен моим заместителем по рассмотрению уголовных дел. Так что прошу любить и жаловать…»

Мерзко было не потому, что Николаев стыдился того, что говорил об уже свершившемся факте. Гадко становилось от того, что Марин – человек, прибившийся к коллективу два года назад, – сидел, словно лягушка, надутая через задницу посредством соломины, и удовлетворенно жевал губами.

Покраснеть бы ему да вымолвить: «Что вы, Виктор Аркадьевич… Зачем вы меня так, перед судьями?.. Я же сопляк еще, хоть и тридцать пять мне… И судей вы зачем так?… Они, что ли, не вдумчивые, по семь-восемь-девять лет отпахавшие? Или Струге не настолько внимательный и старательный, чтобы, отсудив червонец лет, замом не стать?»

Все ждали этого ради очистки совести самого Владимира Викторовича. Пусть вопрос уже давно решен наверху, но ради приличия-то?..

Не дождались. Клал на вас на всех Владимир Викторович с прибором. На ваши семь-восемь лет вместе с вашей внимательностью, опытом и вдумчивостью.

А мог бы боднуться и отказаться. Фамилия Марина, несмотря на скромный стаж службы, звенела в ушах каждого судьи из кассационной инстанции в областном суде. То принудительный привод свидетелю по гражданскому делу организует, то воришку, обнесшего квартиру в девяносто третьем, по новому УК осудит… Было. А год назад дал ознакомиться подсудимому с делом. Только не как у людей – в установленном законом порядке, – а в камере. Через час подсудимого с заворотом кишок увезли в больницу, а Владимиру Викторовичу три часа на ближайшей квалификационной коллегии мозги парили – по своей воле или с ведома судьи подсудимый сожрал явку с повинной, два протокола допроса, протокол обыска, осмотра, опознания и два из трех заключения экспертиз? Было, было…

А так – ничего. Вдумчивый и старательный. Скорее всего именно по причине сверхъестественной старательности он Лукину и приглянулся. Если в отношении судей Центрального суда, по предписанию Николаева, служебные проверки Владимир Викторович и проводил, то потом, читая их результаты, бледнел даже сам Николаев.

Пишет какой-то мудак с улицы Заболотной: «Меня судья оскорбила матом и вытолкала за дверь».

Как так – мудак?!! Гражданин! И Марин берет вилы в руки.

Потом выясняется, что не гражданин вовсе, а – правильно – мудак. Потому что, оказывается, жалуется стабильно, два раза в месяц. Все потому, что дважды в месяц «искует» на соседей, заявляя, что они облучают его синхрофазотронами и другими приладами, от которых жизнь его становится просто невыносимой. Волосы выпадают, ногти крошатся, член не стоит, голова качается. Подает жалобы на продавцов в магазинах, на работодателей, побоявшихся принять его на работу, на хозяев собак, чьи животные, завидев будущего истца, начинают пускать пену и рваться с поводка, на ЖЭУ и одномандатного депутата, приказавшего охране спустить его с лестницы. Трижды – в разных судах – бросал в лицо отказавшим ему в исках судьям толченый аспирин, заявляя, что это споры сибирской язвы. У двух женщин-судей истерика, одну откачивали в реанимации.

Правда, все это уже потом выясняется. После того как Владимир Викторович, подойдя к делу со всей старательностью, признает жалобу гражданина на судью обоснованной, о чем и сообщает в результатах служебной проверки. И ждет ту судью… О-о-о, что ее ждет… Эту женщину – ростом один метр и пятьдесят три сантиметра, с двумя высшими образованиями, первое из которых – филологическое, ту самую, которая обматерила гражданина и с силой вытолкала за дверь, – ждет квалификационная коллегия, полностью подвластная Лукину. А там – как карты лягут. Казнить в Терновском областном суде могут по-разному. От дисциплинарного взыскания до лишения полномочий. В зависимости от того, в каких отношениях судья находится с Лукиным. Не перечила ли когда, не буянила, не задавала ли откровенных вопросов на совещаниях, когда «москвичи» приезжали?..

Нужно ежедневник полистать. У Игоря Матвеевича, как у опытного организатора, все ходы записаны. Если не помнишь, что сказал второго июля тысяча девятьсот девяносто девятого года – на конференции, посвященной пятидесятой годовщине Терновского областного суда, – он тебе напомнит. Память тренировать нужно, товарищи…

Затем и проводятся служебные проверки в судах. Потому и проводят их Владимиры Викторовичи. Так что в чем-то все-таки прав Марин. Не стоит мерзавцев среди граждан искать, ибо мерзавец ведает, что творит, а граждане – нет.

«Заместитель Центрального федерального районного суда». Лучшая, пожалуй, табличка в этом суде. Бронзовая. У Струге она – бумажный лист формата А4 с принтерным почерком-курсивом поверх мертвенной белизны. Несерьезный он человек, этот Струге…

Антон коротко постучал и тут же толкнул дверь. Три-четыре секунды ожидания для Марина – все равно не срок.

Здороваться смысла не было – эти двое ограничились кивками головы перед крыльцом.

Ожидая, пока Марин расчешет свои каштановые волосы перед зеркалом, Струге отошел к окну. Вопросов по поводу прибытия не последовало, потому что дураку ясно – если Струге приходит, то не для того, чтобы посмотреть на улицу через стекло хозяина кабинета.

Владимир Викторович прошел за стол и, вытирая с очков уличную пыль, вопросительно уставился на крепкую спину судьи.

– Вы вчера Пермякова арестовали.

Это был не вопрос, поэтому Марин и ответил так, как должен был ответить на утверждение:

– Я помню.

Больше всего заместителя председателя суда коробило то, что Струге обращался, стоя к собеседнику спиной. Но вот, кажется, он решил это исправить…

– За что? – Антон приблизился к коллеге.

– Уж не отчета ли вы от меня требуете?

– Нет, конечно.

Антон прошел к столу и сел на место, обычно занимаемое в процессах Марина адвокатом. С этого момента он, даже не подозревая об этом, наградил себя соответствующей ролью со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Я спрашиваю, потому что Пермяков – друг… одного моего знакомого.

Сказал – и испугался. Впервые в жизни он назвал Сашку другом. Другом для Струге всегда был Пащенко, а, по убеждению судьи, двух друзей быть не может. Товарищей – да. А вот друг – всегда один. Сорвался, сделал акцент на знакомого. Но это – для Марина, а обмануть с такой же легкостью себя не получилось.

– Ну и что? – вяло пожал плечами Марин.

– Ничего… И что ему инкриминируют сотрудники милиции?

– Взятку, Антон Павлович. Что еще можно инкриминировать следователю прокуратуры? Либо злоупотребление служебными полномочиями. У них две беды. Жить сладко хотят все, а получается не у многих. – Усмехнулся. – Недостаток профессионального образования. Так и передайте своему знакомому.

– Да-а… – Струге встал со стула и подошел к окну. – Недостаток профессионального образования многого стоит. Тонко подмечено.

Вместо удовлетворения, которое логично должно было последовать сразу после этой фразы из уст самого неуправляемого судьи в Тернове, Владимир Викторович почувствовал легкую тревогу. Хотя, чего волноваться? Кто такой ему Струге? Такой же судья.

– И с доказательствами все в порядке?

– Все в порядке.

– И со свидетелями?

– И со свидетелями.

– И с потерпевшим. – На этот раз Струге опять не спрашивал. Он опять утверждал. – Значит, Александр Пермяков сорвался с цепи, как алкаш с завязки, и стал взятки хавать? Да, дела…

– Что-то не пойму я вас, Антон Павлович… – Чтобы занять руки, Марин принялся развинчивать и завинчивать колпачок на «Паркере» – подарке адвоката Волохова. – Вроде прояснили тему, а все равно покоя обрести не можете.

– Нет, тему я еще не прояснил. – Струге снова вернулся к столу. – А вы – мужественный человек, Владимир Викторович! Арестовать заместителя транспортного прокурора на основании заявления дважды судимого по прокурорскому следствию потерпевшего и конверта, лежащего не в кармане подозреваемого, не в ящике стола, а среди бумаг на столе. Это не слабо, Владимир Викторович. Мужественный поступок, если учесть, что больше никакой доказухи нет. Кто же вас так убедил?

– Бросьте! – Марина слегка перекосило. Кажется, он ненавидел взяточников. – У этого, как вы говорите, зампрокурора трехкомнатная квартира в центре города и свежая модель «Жигулей»! Не какая-то «шестерка», а «пятнадцатая»! Не слишком ли дерзновенно для зарплаты в семь с половиной тысяч рублей? Я, к примеру, даже «шестерки» взять не могу пока, а «пятнашку» люди берут только от того, что на «девятке» стыдно ездить!

– Да, пока…

– Что – пока? Почему следователь может себе такие вещи позволить, а я, чья зарплата в два раза больше, нет? И квартира у меня не в центре города! И не трехкомнатная.

– Вот, оказывается, что явилось основной причиной удовлетворения просьбы бродяг из УБОПа?

– Не нужно передергивать! – вспыхнул Марин. – Вы даете отчет, с кем разговариваете?

– …Что у парня квартира просторная, машина навороченная. Фигура спортивного сложения, взгляд непробиваемый… Кстати, я очень хорошо понимаю, с кем разговариваю.

– Струге, я должен попросить вас уйти.

– А может, – продолжал Антон, – менты здесь не при делах? Может, это Лукин перед вами «гречку перебирал»? Это – в кастрюльку, это – в ведерко…

В кабинет с кипой дел под мышкой и улыбкой на лице ворвалась секретарь Таня.

– Выйди, Татьяна, – попросил Антон.

Улыбку девушка стереть не успела, поэтому взгляд, брошенный на Марина, был удивленно-растерянно-веселым.

А тот вспыхнул таким свекольным цветом, что, казалось, каждый уголок его кабинета озарился багровым рассветом.

– Что это вы здесь распоряжаетесь?!! Вы обнаглели окончательно, Струге?!!

Таня очень хорошо разбиралась в традициях Центрального суда и его иерархической лестнице, поэтому… быстро вышла.

– Не кричите, эта девочка очень впечатлительный человек, – попросил Марина Антон. – Я хочу кое-что вам сказать, судья.

Подойдя к столу, за которым сидел готовый разорваться гранатой Марин, Антон Павлович уперся руками в столешницу.

– Может быть, хоть одного добьюсь – уснуть сегодня не сможете. А я знаю, что не сможете. Не по причине угрызений совести – она-то тут при чем? – а просто от того, что вам нахамили. Нахамили, а вы ответить не смогли. Лишь слабенькой ручкой в сторону двери обидчику махали. Мы-то с вами знаем, как это унизительно – ручкой на дверь махать, когда мужества для достойного отпора не хватает! Никаких оправданий за всю ночь не найдешь, правда? Найти основания для заведомо незаконной посадки следователя прокуратуры на нары смогли, а встать и вытолкать хама за дверь – нет…

– Струге, мы в суде!..

– Вот именно. Поэтому я и отправил девчонку за дверь! Чтобы она не знала, что ее судья иногда забывает, что он в суде! Вы арестовали и отправили в тюрьму мужика, который ломал в девяносто седьмом банду Смирнова, вырезавшего полвагона поезда Владивосток – Москва! Вы, вместе с такими же мужественными ментами, надели наручники на человека, награжденного орденом Мужества! Не на войне, а тут, в гребаном Тернове!.. За то, что полгода назад лично задерживал авторитета Гурона! На шконаре сейчас дышит парашей мужик, из легкого которого четыре с половиной часа хирурги вырезали пулю!.. Марин, Марин… Два года назад Пермякову давали двадцать тысяч долларов лишь за то, чтобы он с воли передал подследственному малявку в три слова. В ней было написано: «Потерпи до понедельника!» Марин, что стоило Пермякову потерпеть всего одну секунду?! Все равно никто бы не узнал! Не стал ведь, гад, взяточник… Не передал записку, сука…

– Два года назад… – Владимир Викторович действительно понимал, что уснуть – по крайней мере сегодня – не удастся. Потому что не удастся справиться со Струге.

Когда не можешь ответить, всегда нужно ссылаться на то, что ты – в суде. Это основная причина, из-за которой нельзя быть мужчиной. Иногда удобнее быть судьей, чем мужчиной. Нет ничего лучше, чем быть судьей. Звание судьи иногда обоснованно исключает половые признаки.

– Два года… – скривился он, давая понять, что за это время меняются не только люди, но и мир.

– Что, срок большой? Два года назад вы юрисконсульствовали на заводе. Или память отшибло так, что биографию забываете? Хочется забыть, да не можется? Вы были юрисконсультом, Марин! А я десять лет назад был следователем прокуратуры. И мой кабинет был соседним с Сашкой Пермяковым! А вот он очень хорошо помнит свою историю.

– А-а-а… – понял Марин. – «Один мой знакомый попросил»… Так вот вы за кого хлопочете!..

– Да, Марин! Да! – Антону стало ясно, что человек напротив него из всего сказанного не понял ровным счетом ничего. – За друга своего, за тридцативосьмилетнего мужика по фамилии Пермяков. За человека, которого знаю двадцать шесть лет. А знаете, Марин, почему у Пермякова есть «пятнашка», а у вас нет?

Антон устало оперся на стул. Можно было уйти прямо сейчас, поняв, что тема непробиваема, но он снова вспомнил о чьей-то бессонной ночи и махании рукой в сторону двери. Если уж разговор был начат, то его следовало закончить.

– Когда на мать Пермякова упал поддон с кирпичами, Сашке было почти столько же, сколько вы работаете в суде. Отец у него, понятно, был, но его никогда не было. Когда мать познакомилась с его будущим отчимом, они уже четыре года жили в Тернове, переехав из Казахстана. А потом матери не стало, он остался с отчимом. Хороший мужик, пиво нам иногда покупал… Перед армией… Но это было потом! А до того момента, как появился отчим, Сашка понятия не имел, что такое мясо каждый день и своя машина. Он с четырнадцати лет работал. То на хлебзаводе мешки с мукой таскал, то на железнодорожной станции… Вагоны разгружал. – Струге сглотнул. – С четырнадцати лет до семнадцати, Марин! Когда он в мой двор попал, у него даже варежек не было. А вот квартира и машина была отчима, и все это у арестанта волей твоею сейчас есть по той простой причине, что умер и отчим. Повезло подлецу-взяточнику Пермякову, правда?!! Не бог весть какие признаки честности для тридцативосьмилетнего мужика, но это так… На всякий случай, для общей картины. Ты совершил очень большую ошибку, Владимир Викторович. Очень большую. И за это придется ответить. Ну, да ладно, Марин. У тебя народу за дверями – не пробиться. Бывай.

Склонившись к урне Владимира Викторовича, Антон Павлович длинно сплюнул, развернулся и направился к выходу.

– Я вам очень скоро обязательно напомню об этом разговоре, Струге.

– Правда?.. – Антон удивился так, что у него окаменели губы. – А я разве сказал вам о том, что собираюсь его забыть?

Распахнув дверь, он вышел в коридор. Закрывать за собой дверь Струге не собирался. Она так и осталась распахнутой, похожая на незавершенный процесс, отложенный на неопределенный срок.

Глава 4

Вы когда-нибудь видели закат на берегу Терновки?

Скорее всего нет, потому что в этом случае это было бы последнее, что вы видели, и ни за что не стали бы свидетелем того, что произошло в Тернове на следующее утро. Дело в том, что берега Терновки в городской зоне совершенно не приспособлены ни для купания, ни для рыбалки, а восхищаться темнеющими в красных лучах солнца проржавелыми баржами и отмелями, заполненными автомобильными покрышками и металлическим ломом, может только решительно настроенный дегенерат. Более-менее приличное место, свободное от свалки отходов, находится в районе речного вокзала, но там не найдешь уединения.

Однако, возвращаясь к тому предположению, что кто-то все-таки мог стать свидетелем ярких бликов на воде и не дожил до рассвета, следует объяснить, что свалка – она на то и свалка, чтобы на ней что-нибудь сваливать. Лучшего места в Тернове, чтобы сваливать ненужные трупы с атлетическими гирями на ногах, не найти. Штата всего областного управления милиции не хватит на то, чтобы ежедневно, точнее – ежевечерне оцеплять берега для предотвращения незаконного выброса неопознанных тел. Иногда, правда, тралят…

Это что-то из области «Вихря-антитеррора» или «Перехвата». Раз в месяц начальник областного ГУВД издает приказ, и дно неглубокой в прибрежной зоне Терновки начинает чесать рыбачий траулер с разметанными в стороны «кошками». Иногда «спиннингистам» прет удача, и они выуживают крупные трофеи – прошлым месяцем, к примеру, директора «Гамма-банка», а в конце апреля – лидера организованной преступной группировки Хасим Гамиль оглы. Но больше все мелочь клюет: «шестерки» из кланов донов Локомотива и Витальки Штуки. Чаще «кошки» вообще пустыми приходят: то барыга с терновского рынка с рессорой от «КамАЗа» в обнимку, то залетный беспредельщик из Кемерова с ногами, застрявшими в тазике с бетоном. Хоть обратно сети вытряхивай.

К утру восьмого июня 2003 года началась очередная спецоперация по зачистке дна Терновки. За год подобных мероприятий у сотрудников, занимающихся этим малоприятным делом, уже четко сформулировалось понимание того, где отлов результаты принести может, а где этим делом заниматься просто бесполезно. Обычно успех обеспечен, если катер ходит вдоль берегов, на которых явно просматривается возможность подъезда транспортных средств, – раз. Омуты – два. Места, где невозможен проход катера с «кошками», – три. Бандиты, они тоже не дураки и за милицейской путиной наблюдают не из праздного интереса. Им очень хорошо известно, где нужно сбрасывать груз, чтобы блюстители порядка нашли его через пять дней, где – через месяц, а где – не нашли вовсе. Однако на этот раз терновские гангстеры совершили ошибку. Как всегда, упустили из виду тот факт, что милиционеры – они тоже люди и в их настроении бывают спады и подъемы. Сброшенный прошлой ночью в район непроходимых коряг труп дотошные менты нашли через час после начала поисков. Вопреки гангстерским надеждам на то, что именно этот труп не найдет никто и никогда.

Впервые в жизни сотрудники водной милиции, или, как их еще называют, «водомуты», проявили недюжинную смекалку и рвение в таком, кажущемся на первый взгляд бесперспективным, деле. Возвращаясь к вопросу спадов и подъемов, необходимо отметить, что у начальника областного ГУВД в то утро, по всей видимости, был спад и отвратительное настроение. Иначе на катере ни за что не появились бы водолазы.

Наблюдающий за тем, как двое крепких мужиков на борту катера надевают на ноги ласты, человек Локомотива Игорь Ферапонтов по кличке Сорока убрал от глаз окуляры бинокля и подобрал ноги на капот припаркованного на опушке прибрежного леса «Вольво».

– Эт-то что, блин, такое?

– Че там? – лениво приоткрыв глаза, поинтересовался дремлющий внутри машины напарник.

– На ментовском «титанике» какие-то голые негры ласты на ноги натягивают, – брызнув от изумления слюной, возмутился Сорока. – Они что, оборзели уже до того, что самим в падлу в воду лезть?!

Заинтригованный таким ходом событий Вова Грошев по кличке Подлиза вытянул из-за руля огромный живот, подошел к Сороке и вырвал у него бинокль. Проанализировав за секунду обстановку, он разочарованно вздохнул и ткнул бинокль в грудь подельника.

– Лох, – констатировал он, презрительно глядя в глаза собеседнику. – Это водолазы в комбинезонах.

Однако насторожился и, вернувшись в машину, уточнил:

– Наш где лежит?

– В ста метрах от катера… Ну, короче, не там, куда сейчас эти тюлени спрыгнули.

Подлиза зевнул и успокоился. Локомотив, в очередной раз предупрежденный о рейде, велел им присутствовать на зачистке до самого ее окончания. Так было уже не раз. В прошлом месяце Яша велел сидеть на берегу и следить за тем, кого милиция выудит на этот раз. Было важно, чтобы в ближайшие несколько дней «водомуты» не обнаружили на дне «командированного» для запугивания из столицы дерзкого, похожего на хорька магометанина. За неделю от его имени братва Локомотива наделает в Новосибирске дел, так что москвичи не станут искать его в Тернове. Пусть разбираются с новосибирскими. А за эту неделю сомы и окуни сделают с «хорьком» то, из-за чего потом невозможно будет определить не только национальность «командированного», но и пол.

– Вова, Вова! – скороговоркой, за что и получил погоняло, протрещал Сорока. – Негры в комбинезонах жмура на борт поднимают!

Подлизе опять пришлось тащить из-за руля живот.

На этот раз, прижав к глазам окуляры, он вынужден был согласиться с тем, что Сорока прав. Двое амбалов в блестящих от воды костюмах заталкивали на низкий борт человеческое тело. Сначала выволокли на палубу труп, потом около двух метров веревки и только потом с трудом вытянули металлический панцирь кроватной сетки.

– Не может быть, – не веря глазам, пробормотал Подлиза. – Как его туда занесло? Течением, что ли?! Ну-ка, звони Локо…

Звонок раздался в половине девятого. Дотянувшись до телефона, он отвел взгляд от настенных часов и прижал трубку к уху.

– Пащенко, слушаю.

– Это я, Вадим Андреевич, – раздался голос старшего следователя по особо важным делам Быкова. – Милиция в Земском бору опять чистку дна устроила и десять минут назад выловила свеженький труп.

– Что значит – свеженький? – уточнил зампрокурора.

Пришлось объяснять не до конца проснувшемуся начальнику, что первичный осмотр тела указал на не более чем двухчасовое нахождение его в воде. Однако тут Быков, еще не привыкший к кованым повадкам нового заместителя областного прокурора, ошибался. Вадим Пащенко окончательно просыпался и был готов к работе в тот момент, когда открывал после сна глаза. Расшатывая воображение подчиненного, говорившего банальные вещи, и заставляя его повторяться или опускаться до разъяснений, он быстро просчитывал свои дальнейшие ходы. И в те секунды, пока Быков терпеливо рассказывал о состоянии кожного покрова потерпевшего, о нетронутых рыбами глазах, о еще сочащемся ножевом ранении под левой лопаткой, Вадим уже знал, что сделает сразу после того, как Быков закончит говорить.

– Сергей Владимирович… Сергей Владимирович, достаточно. Тело вынести на берег, силами райотдела организовать оцепление. Напротив обнаружения тела – на грунте – произвести тщательный осмотр на предмет обнаружения следов транспорта и прочего. Дайте команду водолазам на доскональный осмотр дна в радиусе пятидесяти метров от места нахождения трупа. Сейчас я доложу прокурору и вместе со следователем прибуду на место.

Теперь Быкову оставалось только удивляться мгновенной, профессиональной реакции Пащенко на сообщение. Все дело в школе, в которых обучаются те или иные начальники…

Еще вчера вечером Вадим говорил со Струге о том, что неплохо было бы попросить Земцова, вечного должника по жизни и их общим делам в области вершения правосудия, а по совместительству – начальника отдела УБОП по борьбе с бандитизмом, пощупать взяткодателя Славу Рожина на предмет членства в стане лидеров организованных преступных групп. Пощупать, определить ареал жизнедеятельности да заодно порасспросить, зачем ему, Славе, понадобилось вкладывать конверт с документами на дом в бумаги Пермякова на его столе.

Земцов, знавший своего тезку Пермякова не хуже Струге и Пащенко, после ареста следователя сначала, что свойственно всем осторожным, занимающим щепетильный пост личностям, замкнулся и убыл из поля зрения. Потом объявился и сообщил Пащенко, что мнение своих коллег о моральном облике Александра Пермякова не разделяет. По всей видимости, короткое исчезновение из зоны видимости ему понадобилось, чтобы выяснить подробности дела и последовательность проведенных оперативных мероприятий. Последовательность и законность. Этим Земцов и отличался от Струге и Пащенко. В отличие от последних, сообщение об аресте Пермякова его в состояние оцепенения не ввело.

Так вот, о Рожине. Речь о нем шла еще вчера ночью. Точнее будет сказать – сегодня ночью, потому что Пащенко уехал от Струге в начале первого. И вот теперь заместитель областного прокурора, собиравшийся «щупать», мог это сделать прямо сейчас. Для этого ему нужно было только наклониться и протянуть руку.

Вячеслав Петрович Рожин лежал под его ногами. Вид его был странен до крайности. Джинсы «Riefle», серая майка с эмблемой испанского королевского клуба, на левой ноге – кроссовка «Puma». Вторую уже нашли, она лежала чуть поодаль от трупа. Вместо нее к правой ноге была пришнурована веревка – обрезок автомобильного троса, – которая заканчивалась рамой кровати с панцирной сеткой.

– Личность пока не установили, – сообщил из-за спины Быков.

– Устанавливайте, – открывая перед криминалистом дверь для проявления его лучших качеств, велел Пащенко.

Самому ему устанавливать личность покойника было излишним. За сутки после ареста Пермякова он налюбовался на фотографию Рожина вволю. Вячеслав Петрович имел глупость быть задержанным в восемьдесят восьмом году за мелкую кражу промышленного серебра на заводе, после чего два года своей жизни посвятил шитью рукавичек-«верхонок» в колонии общего режима № 2 города Новосибирска. Потом была еще одна ходка, и им опять занималась прокуратура. И – опять шитье.

Известным кутюрье Рожин впоследствии так и не стал, зато прославился чудовищной подлостью в деле посадки на нары честного прокурорского работника.

Отойдя к лесу, Пащенко вынул из кармана телефон и набрал номер, который мог набрать даже в полной темноте.

– Антон… Антон, я знаю, что у тебя процесс. В смысле, не знаю, но догадываюсь. Тут вот какое дело… – Обернувшись и не обнаружив подле себя вездесущего Быкова, он чуть понизил голос. – Полчаса назад в Терновке выловили труп Рожина.

В ответ донесся лишь короткий выдох.

– Я тебе перезвоню, – после паузы сказал судья и выключил связь.

Не успел Вадим спрятать телефон, как в кармане раздалась известная всей транспортной прокуратуре мелодия «Польки-бабочки».

АОН высвечивал на табло номер, который полминуты назад набирал Пащенко.

– Ты уверен? – донесся до него спокойный голос Струге.

Можно было подумать, что разговор и не прекращался.

– Абсолютно. В спине – ножевое, несовместимое с жизнью; в глазах – недопонимание, совместимое с глупостью. К ноге привязана кровать.

– Что привязано?

Пащенко поморщился.

– Ты, Антон, лучше потом перезвони, ладно?

Вадим снова вернул телефон на место и обернулся в сторону Быкова, который просил заместителя прокурора немедленно приблизиться к месту, где он стоял. Точнее – сидел, потому что Быков склонялся к песку в позе, которую обычно принимают ботаники, обнаружившие посреди сибирской степи орхидею.

– Что? – выдохнул Вадим, занимая напротив криминалиста симметричное положение.

– Вот. – Сергей Владимирович указал пальцем на сверкающее посреди серого песка пятнышко.

Этим «вот» оказался зуб, именуемый у стоматологов клыком. В любом другом случае можно было бы предположить, что это костное окаменение принадлежит не только человеку, но и волку. Собаке, на худой конец. Но ни Пащенко, ни Быков ни разу не видели собаку с золотой фиксой в пасти, а потому все побочные предположения потеряли смысл, не успев его обрести.

– Это зуб, – сказал Быков. Секунду помедлил, скользнул по начальнику взглядом и повторил: – Зуб.

– Я не дурак, – заметил Пащенко и поднял на него глаза. – И я не глухой дурак. Сходите, Сергей Владимирович, к трупу и еще раз осмотрите его на предмет наличия других телесных повреждений. Золотые зубы просто так, во время разговора, изо рта не вылетают. Но даже если вылетают, то их, как правило, поднимают. Не подбирают только тогда, когда искать невозможно или нет на это времени.

Быков вернулся через минуту.

– Во рту трупа все зубы на месте.

Жалко, что рядом нет судьи, жалко, что нет Сашки Пермякова… Эти двое в рот покойному вряд ли бы полезли. Но для того, чтобы понять, о чем только что просил Пащенко, нужно закончить одну с ним школу. Быков, по всей видимости, учился в другой.

Вадим поднялся, прикурил сигарету и подошел к трупу. Перевернул его левую кисть. Опустил на песок. Перевернул и поднял правую. На казанке среднего пальца виднелся свежий, расквашенный от воды шрам. Бросил.

– Быков, знаете, чем стоматолог отличается от прокурорского работника? – Вадим отряхнул руки и протянул криминалисту клык. – Первый никогда не поинтересуется у пациента, за что ему выбили зуб. Приобщите к материалу. Хотите наводку?

– Хочу, – признался молодой криминалист.

– Зуб новый, в смысле – не сточенный. Мы имеем дело с частью зубного «моста», так как есть следы от крепления к коронке соседнего зуба, и они еще не потемневшие. – Вадим вспомнил о своей золотой коронке на коренном, которую он видел в зеркале еще час назад, во время чистки зубов, и хотел было выпалить, что по давности установки она приблизительно равна с найденной, но, увидев жадные глаза Быкова, остановился. – Так… Способность атомов золота образовывать химические связи с другими атомами, то есть валентность, крайне низка… Особенно это относится к процессу образования солей. Поэтому я определяю время установки коронки как… – Подняв глаза к небу, он пожевал губами. – Четыре-пять месяцев.

Глядя на побледневшего Быкова, Пащенко в очередной раз беспристрастно отметил, что профессионализм – непропиваемая вещь. Заместитель областного прокурора, «шарящий» в валентности, это вам не… Это вам не за милицией надзирать. Кто знает, что одной фразой Пащенко выдал все свои знания по школьному курсу химии? Один Струге, но тот ни за что никому об этом не скажет.

– Сергей Владимирович, установите все государственные и частные стоматологические клиники, занимающиеся протезированием зубов. Радиус поиска сужается, потому что не все берутся работать с золотом. Он еще больше сузится, если вы определите для себя возраст и пол пациента. Думаю, от двадцати до сорока, и это обязательно мужчина.

Объяснять далее Вадим не счел возможным, потому что если бы он это сделал, то через пять минут сам назвал бы фамилию того, кому Рожин выбил зуб. А тогда зачем носит погоны Быков?

Через минуту ему позвонил прокурор. Вадим отрапортовал, сознательно опустив фамилию потерпевшего, и направился к машине. Быков умный парень и все сделает так, как надо. Это в разговоре с Вадимом Сергей выглядит как первоклассник, но в этом нет ничего удивительного. Кто виноват в том, что Пащенко знает больше, умеет лучше и стал таким неудобным для бесед давным-давно?

А прокурор…

В камере СИЗО задыхается от жары и обиды друг. Он сейчас очень хочет есть, сидит у крошечной «решки», вдыхая полными легкими воздух с улицы. Откуда конвою знать, что у парня нет трети левого легкого? Да и знали бы вертухаи – наплевать им на это.

Сашка сидит, и пока никто не знает, кто его туда упрятал. Жизнь так паскудна, что поручиться сейчас Вадим может только за себя и Струге. Гадкие поступки на глазах зампрокурора совершали такие люди, за которых Пащенко мог поручиться не задумываясь. Но время идет, ума становится побольше, опыт матереет, эмоции притупляются. Рожина убили за то, что он стал лишним в деле Пермякова. Зачем прокурору сейчас сообщать, что Пащенко может назвать фамилию убиенного, даже если в карманах трупа нет документов? Чтобы перед прокурором логично встал вопрос – откуда это известно его заместителю? А если прокурор…

Ерунда, конечно, но профессионализм – вещь непропиваемая. Особенно тогда, когда в вонючей камере сидит друг детства. Друг, который скорее застрелится из табельного «ПМ», нежели возьмет деньги не в кассе прокуратуры, а из чужих рук.

Кормухин из областной прокуратуры прибыл в СИЗО для допроса Пермякова как раз после того, как Сашка доел капусту в мятой алюминиевой тарелке и допил жидкий, похожий на третью заварку чай.

– Хлеб будешь? – Сашка кивнул гаишнику на свой оставшийся после роскошного обеда кусок.

Тот почему-то решительно отказался. И в этот момент в двери заскрипел замок.

– Пермяков! На выход.

– Не колись, – посоветовал гаишник.

Толстяк на нарах, поджав губы, посмотрел на бывшего милиционера, как на дурака, и снова увлекся книгой.

Конвоир терпеливо ждал, пока бывший заместитель транспортного прокурора сполоснет под краном руки, потом шагнул из камеры, давая ему дорогу, и с грохотом захлопнул дверь.

– Расколется, – удовлетворенно заметил гаишник, которому не давала покоя обида за недавнюю трепку. – Прокурорских быстро колят.

Глаза «куриного» следователя повлажнели. Он уже почти закончил обед и теперь сидел между нарами толстяка и беззубым гаишником, теребя в руках полу спортивной майки. Он был в «расколе» уже неделю и сейчас терпеливо дожидался суда, надеясь на его гуманность и жалость. На что надеялся любитель романов, было непонятно, ибо за все время их общего пребывания в камере он лишь дважды перекинулся словом с сокамерником. С этим, от прокуратуры. Разговаривать с остальными он то ли брезговал, то ли считал излишним. Закончив трапезу, все, кроме толстяка и гаишника, полезли на свои места. Первый не вставал с самого утра, вяло пережевывал их с Пермяковым общую колбасу и запивал крепким «Ахмадом», а второй стал собирать посуду. Зануда «прокурорский» утром определил очередь уборки, и выходило, что первым в ней оказался именно бывший владелец полосатого жезла.