Сказки века джаза (сборник) Фицджеральд Френсис

Он нажал кнопку, появился дворецкий.

– Проводите мисс Харпер в комнату, распорядитесь, чтобы принесли ее багаж, если его еще не принесли. – Он повернулся к Майре: – Милая, как жаль, что я не знал, что ты уже приехала! Давно ты здесь?

– Ах, да всего пару минут…

Минут было вообще-то двадцать с лишним, но зачем ему об этом говорить? Тем не менее у нее возникло какое-то странное нехорошее чувство.

Через полчаса, когда она застегивала последний крючок на своем вечернем платье, в дверь постучали.

– Майра, это я, Ноулетон! Если ты уже готова, давай перед ужином заглянем на минутку к маме?

Бросив последний довольный взгляд на свое отражение в зеркале, она выключила в комнате свет и вышла в коридор. Он повел ее по центральной галерее, коридор от которой отходил в другое крыло дома; у одной из дверей они остановились, он постучался и ввел Майру в самую странную комнату, которую она когда-либо видела.

Помещение представляло собой просторный роскошный будуар, обшитый, как и холл внизу, на английский манер дубовыми панелями; несколько ламп заливало все вокруг спокойным оранжевым светом, размывая очертания предметов в комнате, словно янтарная дымка. В огромном кресле с пестрой шелковой обивкой высоко на подушках возлежала весьма крепкая на вид пожилая дама с ярко-седыми волосами и тяжеловесными чертами; казалось, что она там находится уже очень-очень много лет. Она сонно покоилась на подушках, полузакрыв глаза; под черным халатом вздымался и опадал огромный бюст.

Однако в комнате было нечто еще более замечательное, чем эта дама, так что взгляд Майры скользнул по ней лишь мельком, – так сильно захватило ее воображение кое-что другое. На ковре, на стульях и на диванах, на огромной постели с балдахином и на мягком коврике из ангорской шерсти перед камином сидело, лежало и спало множество белых пуделей. Их было почти две дюжины – завитая шерсть падала челками на мечтательные собачьи глаза, на шеях были повязаны широкие желтые банты. Когда вошли Майра и Ноулетон, собак охватило волнение; двадцать один черный мокрый нос взмыл вверх, двадцать одна миниатюрная глотка принялась издавать отрывистый шумный лай, и в комнате воцарился такой гам, что Майра от неожиданности сделала шаг назад.

От шума сонные глаза толстой дамы дрогнули и открылись; низким хриплым голосом, который сам по себе до странности напоминал лай, она отрывисто скомандовала: «Прекратить этот гам!» – и собачий галдеж тут же стих. Сидевшие у камина два-три пуделя с блестящими глазами укоризненно переглянулись, негромко поворчали и улеглись, слившись с белоснежным ковриком из ангорской шерсти. Взъерошенный шарик на коленях у дамы уткнулся носом в изгиб локтя и опять закрыл глаза. Если бы не комки белой шерсти, разбросанные по комнате, Майра могла бы решить, что все это ей просто почудилось.

– Мама! – произнес Ноулетон, выдержав паузу. – Это Майра!

С губ дамы упало лишь одно хриплое слово:

– Майра?

– Она приехала к нам в гости, я тебе рассказывал…

Миссис Уитни подняла пухлую руку и устало провела ладонью по лбу.

– Дитя мое! – сказала она, и Майра вздрогнула, потому что голос вновь напомнил ей низкое собачье ворчание. – Ты хочешь выйти замуж за моего сына Ноулетона?

Майре показалось, что этим вопросом прицеп ставится впереди авто, но все же утвердительно кивнула в ответ:

– Да, миссис Уитни.

– Сколько тебе лет? – резко спросила дама.

– Мне двадцать один, миссис Уитни.

– Н-да… Ты родом из Кливленда? – это она уже практически пролаяла.

– Да, миссис Уитни.

– О!

Майра не была уверена, относилось ли последнее восклицание к разговору или это был просто стон, поэтому решила ничего не отвечать.

– Вы уж меня простите, я внизу почти не бываю, – продолжала миссис Уитни. – Когда мы здесь живем, я редко покидаю эту комнату и моих милых песиков!

Майра кивнула; с ее губ вот-вот готов был сорваться вежливый вопрос о здоровье, но она вовремя поймала предостерегающий взгляд Ноулетона и тут же прикусила язык.

– Что ж, – произнесла миссис Уитни; ее тон подразумевал, что разговор окончен. – Мне кажется, что вы – весьма милая девушка. Заходите еще!

– Доброй ночи, мама! – сказал Ноулетон.

– Доброй! – сонно пролаяла миссис Уитни, и ее глаза стали постепенно закрываться, а голова вновь упала обратно в подушки.

Ноулетон открыл дверь, и Майра, чувствуя себя слегка озадаченной, вышла из комнаты. Идя по коридору, они услышали у себя за спиной взрыв яростного лая – шум закрываемой двери вновь пробудил пуделей ото сна.

Спустившись на первый этаж, они обнаружили, что мистер Уитни уже сидит за накрытым к ужину столом.

– Просто очаровательно! Истинное наслаждение! – нервно улыбаясь, воскликнул он. – Одна большая семья, и вы, милая моя, ее главное украшение!

Майра улыбнулась, Ноулетон нахмурился, а мистер Уитни захихикал.

– Мы живем здесь в одиночестве, – продолжил он, – почти что в уединении – лишь мы втроем… И мы ждем, что вы принесете сюда солнечный свет и тепло, присущий вам блеск и цветение юности! Это будет просто восхитительно! Вы поете?

– Ну… Да… То есть немного…

Он с энтузиазмом захлопал в ладоши:

– Потрясающе! Великолепно! И что вы предпочитаете? Оперу? Романсы? Легкий жанр?

– Ну, в основном легкий жанр…

– Прекрасно! Я лично тоже предпочитаю легкий жанр. Кстати, сегодня вечером у нас будут танцы!

– Папа! – угрюмо произнес Ноулетон. – Ты что, взял и пригласил к нам толпу гостей?

– Я попросил Монро пригласить буквально несколько человек, соседей, – объяснил он Майре. – У нас тут все живут очень дружно; мы постоянно устраиваем небольшие неформальные приемы. Ах, это ведь просто восхитительно!

Майра поймала взгляд Ноулетона; в ее глазах читалось сочувствие. Было очевидно, что этот первый вечер ему хотелось бы провести с ней наедине и новость о гостях выбила его из колеи.

– Я представлю им Майру, – продолжал отец. – Хочу, чтобы они увидели, сколь восхитительное украшение появилось в нашем скромном домике!

– Отец, – вдруг сказал Ноулетон, – конечно же, со временем мы с Майрой пожелаем жить здесь, вместе с тобой и с мамой, но первые два-три года, как мне кажется, нам лучше всего будет пожить в Нью-Йорке!

Раздался грохот. Мистер Уитни сгреб пальцами скатерть, и лежавшие рядом с ним серебряные столовые приборы звенящей кучей грохнулись на пол.

– Глупости! – в ярости воскликнул он, грозно помахав своим коротеньким пальчиком сыну. – Ты говоришь глупости! Вы будете жить здесь, понятно? Здесь! Что за дом без детей?

– Но, отец…

Разволновавшись, мистер Уитни вскочил; его желтоватое лицо покрылось неестественным румянцем.

– Тишина! – взвизгнул он. – Если ты рассчитываешь на какую-либо помощь с моей стороны, то получить ее ты сможешь лишь под крышей моего дома – и нигде больше! Ясно? А что касается вас, моя изысканная юная леди, – продолжил он, махнув трясущимся пальчиком в сторону Майры, – то вам следует запомнить, что вы будете жить здесь, и только здесь! Наша семья живет в этом доме, и так будет и впредь!

Он на мгновение замер, встав на цыпочки, бросая гневные взгляды то на нее, то него, а затем внезапно развернулся и поспешно покинул комнату.

– Да-а-а… – изумленно выдохнула Майра, повернувшись к Ноулетону. – И кто бы мог подумать?

Через несколько часов она добралась до кровати, не чуя под собой ног; ее терзали досада и тревога. Наверняка она знала одно: она не будет жить в этом доме! Как угодно, но Ноулетону придется убедить отца снять для них квартиру в городе. Коротышка с желтоватым лицом действовал ей на нервы; она не сомневалась, что собаки миссис Уитни теперь еще долго будут сниться ей по ночам; небрежные манеры шофера, дворецкого, горничных и даже гостей никак не вязались с ее представлениями о жизни в богатом поместье.

В легкой дремоте она пролежала почти час; а затем из соседней комнаты вдруг раздался резкий крик, и она, вздрогнув, почти совсем проснулась. Она села в кровати и прислушалась; минуту спустя крик повторился. Больше всего он напоминал плач усталого ребенка, который тут же приглушили, прикрыв ему рукой рот. В окружающей тьме и тишине изумление понемногу сменилось беспокойством. Она подождала, не повторится ли плач; но, сколько она ни напрягала свой слух, в ушах лишь звенело напряженное пружинящее безмолвие трех утра. Она подумала о Ноулетоне; его спальня находилась в другом крыле особняка, рядом с комнатой матери. Здесь, выходит, была только она одна – или не одна?

Чуть приоткрыв рот, она вновь легла и стала прислушиваться. С детских лет она не боялась темноты, но чье-то нежданное присутствие в соседней комнате ее испугало, заставив воображение перебирать кучу страшных историй, которыми она иногда убивала долгие вечера.

Услышав, как часы пробили четыре, она обнаружила, что очень устала. На сцену ее воображения медленно опустился занавес; повернувшись на бок, она почти сразу же уснула.

Наутро, гуляя с Ноулетоном среди сияющих морозным инеем кустов опустевшего парка, она почувствовала легкость в сердце и удивилась: с чего это ночью ее вдруг одолела тоска? Наверное, любая семья покажется странной, когда приезжаешь в гости впервые и видишь незнакомых людей в столь интимной обстановке. Но твердое намерение сделать так, чтобы они с Ноулетоном жили где угодно, лишь бы рядом не было белых песиков и прыгучего коротышки, никуда не исчезло. А уж если все общество округа Вестчестер состоит сплошь из чопорных типажей вроде тех, что почтили своим присутствием танцы накануне…

– Моя родня, – сказал Ноулетон, – должно быть, выглядит не совсем обычной. Думаю, я вырос в довольно странной атмосфере, но мама совершенно нормальна, если не считать ее склонность держать дома пуделей в неимоверных количествах, а папа, несмотря на всю свою эксцентричность, занимает очень прочное положение на Уоллстрит.

– Ноулетон, – внезапно спросила она, – а кто живет в комнате рядом с моей?

Неужели он вздрогнул и слегка покраснел? Или это ей показалось?

– Я спрашиваю, – неторопливо продолжала она, – потому что практически уверена, что слышала, как ночью там кто-то плакал. Было похоже на плач ребенка, Ноулетон!

– Но там никого нет! – решительно ответил он. – Тебе показалось… или ты что-то не то съела? А может, какая-нибудь горничная захворала?

Закончив на этом, он тут же сменил тему разговора.

День пролетел быстро. Мистер Уитни за обедом, кажется, совсем забыл, в каком настроении завершил вчерашний вечер; он, как и всегда, был исполнен нервной восторженности; и, глядя на него, Майра вновь подумала, что где-то она его уже видела. Вместе с Ноулетоном она опять навестила миссис Уитни, и вновь пудели тревожно зашумели и разлаялись, и вновь их резко унял хрипловатый гортанный голос. Беседа была краткой, отдающей ароматом застенка святой инквизиции. Она, как и предыдущая, окончилась смыканием сонных век дамы и прощальной песнью в исполнении собак.

Ближе к вечеру она узнала, что мистер Уитни со свойственным ему напором умудрился прямо сегодня организовать вечерний неформальный концерт для соседей. В танцевальном зале водрузили сцену, и Майра уселась в первом ряду, рядом с Ноулетоном, с любопытством наблюдая за действом. Сначала пели две тощие высокомерные дамы; какой-то мужчина продемонстрировал древние, как мир, карточные фокусы; некая девица показывала пародии; затем, к изумлению Майры, на сцене появился сам мистер Уитни и довольно лихо сплясал чечетку. Было что-то невыразимо жуткое в том, как с мрачной торжественностью порхали взад-вперед по сцене коротенькие ножки знаменитого финансиста. Но танцевал он отлично, с легкой и непринужденной грацией, и сорвал шквал аплодисментов.

В полумраке зала к Майре вдруг обратилась сидевшая слева дама:

– Мистер Уитни просил вам передать, что хотел бы пригласить вас за кулисы!

Недоумевая, Майра встала и поднялась по боковой лестнице, которая вела за сцену. Там ее уже поджидал суетливый хозяин дома.

– Ага! – захихикал он. – Великолепно!

Он протянул ей руку, и она с недоумением ее приняла. Не дав ей времени сообразить, что за этим последует, он тут же повел ее – точнее, почти что потащил – на сцену. Они оказались под лучами прожекторов, и в зале стих шум разговоров. Прямо на нее из мрака глядели неровные пятна мертвенно-бледных лиц, и она почувствовала, как у нее краснеют уши, пока мистер Уитни готовился говорить.

– Дамы и господа! – начал он. – Большинство из вас уже знакомо с мисс Майрой Харпер. Вы уже имели честь быть ей представленными вчера. Она – прелестная девушка, уверяю вас! Кому это знать, как не мне! Она намеревается стать женой моего сына!

Он сделал паузу, покивал головой и принялся хлопать в ладоши. Публика тут же подхватила аплодисменты, и Майра оцепенела от ужаса – ей еще никогда не приходилось испытывать такого смущения.

Писклявый голосок продолжал:

– Мисс Харпер не только красива, но и талантлива. Вчера она призналась мне, что любит петь! Я спросил, что она предпочитает: оперу, романс или же легкий жанр? И она сказала, что больше всего ее привлекает последнее! И сейчас мисс Харпер исполнит для нас песню в легком жанре!

И вот Майра уже стоит на сцене одна, застыв от смущения. Ей почудилось, что на лицах сидящих в первом ряду читаются критическое ожидание, скука и ироническое осуждение. Вот уж действительно ярчайший пример дурного тона – взять и поставить неподготовленного гостя в такую ситуацию!

В повисшей тишине она хотела было сказать пару слов о том, что мистер Уитни не совсем верно ее понял, но тут на помощь ей пришел гнев. Она вскинула голову, и сидевшие в первом ряду заметили, как она резко поджала губы.

Подойдя к краю сцены, она коротко спросила у дирижера оркестра:

– У вас есть ноты «Помани меня косточкой»?

– Так, посмотрим… Да, есть!

– Отлично. Поехали!

Она торопливо просмотрела слова песни, которую совершенно случайно, от скуки, разучила прошлым летом, будучи у кого-то в гостях. Возможно, это была не та песня, с которой она бы хотела впервые появиться на публике, но выбора не было. Она лучезарно улыбнулась, кивнула дирижеру и запела негромким чистым альтом.

По ходу песни ею все больше и больше овладевало шутливо-ироничное настроение – и еще желание показать, что и она хороша ничуть не меньше, чем предыдущие артисты. И она постаралась! Каждое сленговое слово текста она пропевала с ист-сайдским ворчанием; она станцевала рэгтайм, она показала шимми, она изобразила даже фокстрот, который выучила, принимая участие в каком-то любительском мюзикле. В порыве вдохновения она закончила номер, как Эл Джонсон: стоя на коленях и протянув руки к публике в синкопированной мольбе.

Затем она встала, поклонилась и ушла со сцены.

Мгновение висела тишина, словно в холодном склепе; затем несколько человек вяло и небрежно похлопали в ладоши, а через секунду и эти аплодисменты стихли.

«Боже мой! – подумала Майра. – Неужели я так плохо выступила? Или я их шокировала?»

Однако мистер Уитни выглядел вполне довольным. Он ждал ее у выхода со сцены; он сразу же с энтузиазмом стал жать ей руку.

– Просто чудесно! – захлебывался он. – Вы – великолепная актрисочка, вы займете чрезвычайно важное место в нашей домашней труппе! Не желаете ли выйти на бис?

– Нет! – резко ответила Майра и отвернулась.

В темном углу она подождала, пока не разойдется публика. Сейчас она злилась и не могла смотреть им в глаза, ведь они ее не приняли!

Когда танцевальный зал опустел, она медленно поднялась по лестнице; в темном коридоре она натолкнулась на занятых горячей перепалкой Ноулетона и мистера Уитни.

Как только они ее увидели, спор тут же прекратился; оба внимательно на нее посмотрели.

– Майра! – произнес мистер Уитни. – Ноулетон хочет с тобой поговорить!

– Отец, прошу тебя… – с надрывом перебил его Ноулетон.

– Молчать! – воскликнул отец, запальчиво возвысив голос. – Ты сделаешь то, что должен, – и немедленно!

Ноулетон бросил на него еще один умоляющий взгляд, но мистер Уитни лишь с напряжением покачал головой, развернулся и удалился по лестнице, словно призрак.

Ноулетон на мгновение застыл, затем взял ее за руку и с выражением упрямой решимости повел к комнате в дальнем конце коридора. Они вошли в дверь; желтый свет из коридора упал на пол обширного темного помещения. На стенах виднелись какие-то большие прямоугольники; она подумала, что это, должно быть, рамы. Ноулетон нажал на кнопку, вдохнув жизнь в сорок портретов: показались кавалеры давно минувшей колониальной эпохи, дамы в широкополых, как у Гейнсборо, шляпах, толстые леди в высоких накрахмаленных воротниках, со спокойно сложенными руками.

Она вопросительно повернулась к Ноулетону, а он повел ее вперед, к ряду висевших сбоку картин.

– Майра! – медленно и болезненно сказал он. – Я должен тебе кое о чем рассказать. Здесь, – он указал рукой на картины, – портреты моих предков.

Картин было семь; три женщины, трое мужчин; все портреты были написаны еще до Гражданской войны. Одна картина, в середине, была скрыта завесой из малинового бархата.

– Возможно, сейчас тебе будет смешно, – все так же размеренно продолжал Ноулетон, – но в этой раме находится портрет моей прабабки.

Он протянул руку и потянул за короткий шелковый шнур; завеса разошлась, открыв портрет одетой в европейское платье китаянки.

– Видишь ли, мой прадед занимался импортом чая в Австралию и свою будущую жену он встретил в Гонконге.

У Майры закружилась голова. Она вдруг припомнила желтоватый цвет лица мистера Уитни, его характерные брови, миниатюрные кисти рук и стопы; ей тут же припомнилось все, что она слышала об ужасном парадоксе атавизма, проявляющемся через несколько поколений… О китайских младенцах… А затем ее окончательно накрыла волна ужаса – она вспомнила приглушенный крик в ночи! У нее захватило дыхание, колени подогнулись, и она стала медленно оседать прямо на пол.

Ноулетон тут же ее подхватил.

– Милая, милая! – воскликнул он. – Не надо было тебе рассказывать! Я не должен был тебе рассказывать!

Не успел он договорить, как Майра уже окончательно и бесповоротно поняла, что никогда не сможет выйти за него замуж; как только эта мысль утвердилась у нее в голове, она бросила на него дикий, исполненный жалости взгляд и впервые в жизни упала в обморок.

Она пришла в себя, лежа в постели. Включив ночник, она увидела, что одежда аккуратно сложена рядом – видимо, ее раздевала и укладывала горничная. С минуту она просто лежала, слушая, как часы в коридоре бьют второй час; затем ее взвинченные нервы в ужасе дрогнули, потому что до нее вновь донесся детский плач из соседней комнаты. Она вдруг почувствовала, как бесконечно долго еще до утра… Рядом с ней таился какой-то мрачный секрет: ее лихорадочное воображение нарисовало маленького китайчонка, которого держали там, в полумраке…

В приступе паники она надела халат, распахнула дверь и поспешила по коридору к комнате Ноулетона. В другом крыле особняка было темно; она открыла дверь и при слабом свете из холла увидела, что постель пуста – сегодня в ней явно никто не спал. Ее испуг усилился. Что могло помешать ему уснуть в столь поздний час? Она направилась к комнате миссис Уитни, но вспомнила о собаках и своих голых коленках, удрученно вздохнула и прошла мимо.

И вдруг она увидела, что чуть дальше по коридору из приоткрытой двери льется свет и доносится голос Ноулетона! Слегка покраснев от радости, она бросилась туда. Когда до двери оставался лишь фут, она обнаружила, что можно заглянуть внутрь, но, едва бросив взгляд в щель, тут же утратила всякое желание заходить.

Перед камином стоял Ноулетон, склонив голову и всем своим видом выражая уныние; в углу, положив ноги на стол, в одной рубашке сидел мистер Уитни, очень тихий и спокойный, с видимым удовольствием покуривая большую черную трубку. На столе восседала почти что миссис Уитни – точнее, это и была миссис Уитни, но без волос. Из знакомого огромного бюста торчала лысая голова с лицом миссис Уитни; на щеках выступала щетина, изо рта торчала толстая черная сигара, которой она с явным удовольствием затягивалась.

– Тысяча? – простонал Ноулетон, словно бы отвечая на вопрос. – Лучше сказать, две с половиной – это гораздо ближе к истине! Мне сегодня из «Грехемской конуры» прислали счет за пуделей! Хотят стрясти с меня две сотни и еще заявляют, что заберут собак прямо завтра!

– Ну что ж, – низким баритоном заявила миссис Уитни, – пусть забирают! Нам они больше не понадобятся.

– Если бы только это! – хмуро продолжал Ноулетон. – А если прибавить твой гонорар, да еще гонорар Эпплтона, и гонорар того парня, который изображал шофера, и еще семьдесят человек массовки на два вечера да оркестр – выйдет почти тысяча двести! А еще ведь надо заплатить за прокат костюмов, и за этот проклятый китайский портрет, да еще отступные слугам, чтоб помалкивали! Господи! Мне же еще месяц, наверное, будут слать счета то за одно, то за другое!

– Ну-ну-ну, – сказал Эпплтон, – я тебя умоляю, соберись! Дело надо довести до конца. Даю тебе честное слово: уже завтра к полудню ноги этой девицы не будет в твоем доме!

Ноулетон рухнул на стул и обхватил голову руками:

– О-о-о!

– Соберись с силами! Назад пути нет. Тогда, в коридоре, мне показалось, что тебе уже не хочется разыгрывать нашу китайскую линию?

– Да! Этот концерт… Для меня это было уж слишком, – тяжело вздохнул Ноулетон. – Ни одна девушка не заслуживает такой подлости, а ведь она, черт возьми, еще и смогла так достойно выйти из этого положения!

– Ну а куда же ей было деваться? – цинично заметила миссис Уитни.

– Ах, Келли, видел бы ты, как она посмотрела на меня, перед тем как упала в обморок у портрета! Господи, я верю, что она меня любит! Ох, если бы ты только ее видел!

Стоявшая за дверью Майра покраснела. Она теснее прижалась к двери, кусая губы, пока не почувствовала слегка солоноватый привкус крови.

– Если бы я только мог хоть что-нибудь сделать! – продолжал Ноулетон. – Что угодно, лишь бы все уладилось, клянусь – я бы даже не задумался!

Келли – его торчавшая из женского халата лысая голова выглядела очень смешно – тяжелой походкой подошел к Ноулетону и похлопал его по плечу:

– Послушай, мальчик мой! Ты просто нервничаешь. Давай-ка подумаем вот о чем: ты принял меры, чтобы выпутаться из ужасных неприятностей. Дело совершенно ясное: девчонке нужны твои деньги – она затеяла игру, но ты ее победил; сам ты при этом избежал несчастного брака, а семью уберег от страданий. Разве не так, Эпплтон?

– Абсолютно верно! – решительно поддержал его Эпплтон. – И дело надо довести до конца!

– Ну да… – печальным тоном праведника произнес Ноулетон. – Если бы она и правда меня любила, все это вряд ли бы на нее сильно подействовало… Не за родителей же моих она замуж собралась!

Эпплтон рассмеялся:

– А мне показалось, что мы приложили все усилия, чтобы ей стало ясно, что дело обстоит именно так!

– Ах, да замолчи ты! – с грустью воскликнул Ноулетон.

Майра заметила, как Эпплтон подмигнул Келли.

– Именно так! – сказал он. – Она же ясно показала, что ей нужны твои деньги! И в таком случае нет никаких причин не доводить дело до конца. Смотри сам! Либо ты окончательно убеждаешься, что она тебя не любит, избавляешься от нее и остаешься свободным как ветер; она уползает и никогда даже не заикается о том, что тут было, и концы в воду, и твои ни о чем никогда не узнают. Либо выходит, что две с половиной тысячи выброшено на шавок, ты вступаешь в несчастный брак – девушка тебя точно возненавидит, как только обо всем узнает; ты лишаешься семьи, а возможно, тебя лишат и наследства за то, что ты на ней женился. И любой тебе скажет: это просто куча, неприятностей!

– Ты прав, – печально согласился Ноулетон. – Наверное, ты прав… Но, ах! Как же она тогда на меня посмотрела! Она, наверное, сейчас лежит, не в силах уснуть, и слушает, как там плачет китайчонок…

Эпплтон встал и зевнул.

– Что ж… – начал он.

Но дальше слушать Майра не стала. Подобрав полы своего шелкового халата, в ярости и на одном дыхании она молнией пронеслась по мягкому ковру коридора в свою комнату.

– Боже мой! – воскликнула она, сжав в темноте кулаки. – О, боже мой!

Незадолго до рассвета Майра погрузилась в беспокойный сон, который, как ей показалось, продолжался бесконечно. Проснулась она около семи; апатично полежала на кровати, свесив вниз руку, на которой проступили голубые линии вен. Она, протанцевавшая до рассвета не на одном балу, сейчас чувствовала себя очень усталой!

За дверью пробили часы; она нервно вздрогнула, и что-то внутри нее словно оборвалось, – она перевернулась в постели и навзрыд разревелась в подушку; волосы темным нимбом разметались вокруг ее головы. Она – Майра Харпер – попалась на такую дешевую и вульгарную уловку, устроенную тем, кого она считала застенчивым и добрым!

Ему не хватило смелости прийти и сказать ей правду, и он вышел на большую дорогу и нанял людей, чтобы ее запугать!

Между лихорадочными всхлипами она тщетно пыталась постичь, что же должно быть в голове у того, кто так коварно все это устроил? Ее гордость не позволяла ей предположить, что план был придуман Ноулетоном. Идея, скорее всего, родилась у этого коротышки актера, Эпплтона, или же у толстяка Келли, с его кошмарными пуделями. Это все было словами не описать, это было просто немыслимо! Она почувствовала острый стыд.

Но в восемь утра она вышла из комнаты, и, не зайдя позавтракать, пошла в сад, и выглядела она при этом уверенной в себе юной красавицей с холодным взором; слезы высохли, остались лишь легкие тени под глазами. Приближалась зима; твердую землю покрывал иней, серое пасмурное небо как нельзя больше соответствовало ее настроению, действуя неопределенно-успокаивающе. День подходил для раздумий, а ей как раз и нужно было поразмышлять.

Свернув за угол, она неожиданно увидела Ноулетона, сидевшего на каменной скамье в глубоком унынии; голову он уронил на руки. На нем был вчерашний костюм; было очевидно, что эту ночь он провел без сна.

Он не заметил ее, пока она не подошла совсем близко и сухая ветка не хрустнула под ее каблучком, – лишь тогда он устало вскинул голову. Она заметила, что прошедшая ночь перевернула все у него в душе вверх дном: лицо было мертвенно-бледным, глаза покраснели, опухли и выглядели смертельно усталыми. Он вскочил так, словно его вспугнули.

– Доброе утро! – спокойно произнесла Майра.

– Присаживайся! – нервно начал он. – Садись! Я хочу с тобой поговорить. Мне надо с тобой поговорить!

Майра кивнула и, сев на скамейку рядом с ним, обхватила руками колени и прикрыла глаза.

– Майра, бога ради, сжалься надо мной!

Она вопросительно на него посмотрела:

– О чем это ты?

Он издал тяжелый вздох:

– Майра, я совершил нечто ужасное – по отношению к тебе, к себе, к нам! Мне нет прощения – я совершил подлость! Наверное, я сошел сума!

– Ты хоть намекни, о чем ты говоришь?

– Майра… Майра! – Как и все тяжелые тела, его признание в силу инерции медленно набирало скорость. – Майра… Мистер Уитни – не мой отец!

– Ты хочешь сказать, что он тебя усыновил?

– Нет. Я хочу сказать… Ладлоу Уитни мой родной отец, но тот человек, которого ты знаешь, не Ладлоу Уитни!

– Знаю, – холодно ответила Майра. – Это актер Уоррен Эпплтон.

Ноулетон вскочил на ноги:

– Да как ты…

– Ах, – с легкостью солгала Майра, – я узнала его в первый же день! Видела его лет пять назад в «Грейпфруте из Швейцарии»…

Услышав это, Ноулетон совсем обессилел и вяло сел обратно на скамью:

– Ты знала?

– Конечно! А что я могла поделать? Мне просто стало интересно, что тут вообще происходит.

Он с трудом попытался собраться:

– Майра, я хочу рассказать тебе все!

– Внимательно слушаю!

– Ну, начну с мамы – с моей настоящей мамы, а не той дамы с дурацкой псарней; она не здорова, я у нее единственный ребенок… Ее главной целью в жизни всегда было одно – подобрать мне подходящую партию, а подходящей она всегда считала только партию с положением в английском высшем обществе. Главнейшим разочарованием для нее стало то, что родилась не девочка и выдать своего ребенка за титулованную особу никак не получится; вместо этого она решила затащить меня в Англию, женив на дочке или сестре какого-нибудь графа или герцога. Да что там говорить – перед тем как оставить меня этой осенью в Нью-Йорке без присмотра, она взяла с меня обещание, что я не стану встречаться ни с одной девушкой больше чем дважды. А я встретил тебя! – Он на мгновение умолк и решительно продолжил: – Ты была первой девушкой, которую мне захотелось взять в жены. Ты меня опьянила, Майра! Я чувствовал себя так, словно ты заставила меня любить с помощью какой-то невидимой силы!

– Так и было, – пробормотала Майра.

– Первое опьянение длилось неделю; затем от мамы пришло письмо, в котором она написала, что домой вместе с ней приедет чудесная английская девушка, леди Елена Такая-Сякая. И в тот же день один человек рассказал мне, что до него дошли слухи о том, что я попался в сети к знаменитой на весь Нью-Йорк охотнице за богатыми женихами! И вот эти-то две новости чуть не свели меня с ума. Я поехал в город, чтобы увидеться с тобой и разорвать помолвку; подошел к лестнице в «Билтморе», и смелость меня покинула. Я, как безумный, пошел шататься по Пятой авеню, и там я встретил Келли. Я рассказал ему свою историю, и через час мы выработали этот кошмарный план. Это был его план – все придумал он! Сработало его актерское чутье, и он заставил меня поверить, что это будет самый гуманный выход из положения!

– Договаривай! – решительно скомандовала Майра.

– Все, как нам казалось, шло замечательно. Все: встреча на перроне, сцена за ужином, плач в ночи, концерт – хотя это уже показалось мне слегка чересчур – до тех пор, пока… Пока… Ах, Майра, когда ты упала в обморок перед картиной и я держал тебя на руках! Ты была беспомощна, словно ребенок, и я понял, что я тебя люблю! И тогда я пожалел, что мы все это устроили, Майра!

Последовала долгая пауза; она сидела неподвижно, ее руки все так же сжимали колени. А затем он разразился неистовой страстной мольбой, шедшей прямо у него из сердца.

– Майра! – воскликнул он. – Если вдруг ты найдешь в себе силы простить мне все, что я натворил, я женюсь на тебе сразу же, как только ты этого захочешь; я пошлю к черту всю свою родню и буду любить тебя до конца жизни!

Она надолго задумалась.

Ноулетон встал и принялся нервно ходить взад-вперед посреди сбросивших листья кустов, засунув руки в карманы. Его усталые глаза теперь смотрели жалостливо, с безрадостной мольбой. И она приняла решение.

– Ты абсолютно уверен? – спокойно спросила она.

– Да.

– Очень хорошо. Я выйду за тебя сегодня.

При этих словах все вокруг словно бы опять обрело чистоту, а заботы свалились у него с души, словно камень. Из-за серых туч показалось солнышко, как это обычно бывает «бабьим летом», и сухие ветви кустарника нежно зашуршали на ветру.

– Ты совершил ужасную ошибку, – продолжала она, – но если ты уверен, что любишь меня, то это – главное! Прямо сейчас, с утра, мы поедем в город, возьмем лицензию на брак и съездим к моему кузену – он служит священником в Первой пресвитерианской церкви. Вечером мы уедем на запад.

– Майра! – с ликованием воскликнул он. – Ты – чудо, а я недостоин тебе даже шнурки завязывать! Я заглажу свою вину, обещаю, милая!

И, обняв ее стройное тело, он покрыл ее лицо поцелуями.

Следующие два часа промчались, как одно мгновение. Майра позвонила по телефону своему кузену, а затем убежала наверх собирать вещи. Когда она спустилась вниз, на аллее ее уже ждал чудесным образом материализовавшийся новенький «родстер», и в десять утра они благополучно покатили в город.

Они сделали короткую остановку у мэрии, затем наведались в ювелирную лавку, а затем оказались в доме его преподобия Уолтера Грегори на Шестьдесят девятой улице, где постного вида джентльмен с моргающими глазками и легким заиканием гостеприимно их принял, настойчиво предложив им до начала церемонии позавтракать яичницей.

На пути к вокзалу они сделали лишь одну остановку – отправить телеграмму отцу Ноулетона; и вот они уже сели в купе экспресса «Бродвей лимитед».

– Черт! – воскликнула Майра. – Я сумку забыла! Разволновалась и оставила ее у кузена Уолтера…

– Ничего страшного. В Чикаго купим тебе все новое.

Она бросила взгляд на свои наручные часики:

– Как раз успею позвонить ему и попросить, чтобы он отправил ее вслед за нами.

Она встала.

– Только недолго, дорогая!

Она наклонилась и поцеловала его в лоб:

– Конечно, не беспокойся! Буду через пару минут, мой сладкий!

Выйдя из поезда, Майра быстро пробежала по платформе, затем поднялась по стальной лестнице в большой зал ожидания, где ее поджидал мужчина – мужчина с моргающими глазками и легким заиканием.

– Ну, и к-как в-все прошло, Майра?

– Прекрасно! Ах, Уолтер, ты был просто великолепен! Я так хочу, чтобы тебе дали сан – тогда ты сможешь меня обвенчать, когда я и вправду буду выходить замуж.

– Ну, я… Я же п-полчаса п-порепетировал, к-когда ты п-позвонила!

– Жаль, мало было времени! А то бы я его заставила еще квартиру снять и купить туда мебель!

– Гм… – хихикнул Уолтер. – Интересно, как далеко его занесет в его «медовый» месяц?

– Пока не доедет до Элизабет, будет думать, что я где-то в поезде. – Она помахала своим маленьким кулачком огромному мраморному своду. – Ах, и все же он еще легко отделался! Слишком легко!

– Я т-так и не п-понял, ч-чего т-тебе этот п-парень сделал, Майра?

– И надеюсь, никогда не поймешь!